Анекдоты прошлого столетия. [Извлечение из книг Шерера] // Русский архив, 1877. – Кн. 3. – Вып. 9. – С. 166-179.

 

Анекдоты прошлаго столетия.

 

В 1792 году в Лондоне была издана книга под названием: „Anecdotes et recueil de coutumes et de traits d'histoire naturelle particuliers aux différens peuples de la Russie, par un voyageur qui a séjourné treize aus dans cet empire (т. е. Анекдоты и сборник обычаев и особенностей по части естественной истории, свойственных разным народам России, сочинение путешественника, прожившаго в этом государстве 13 лет), 6 книжек в малую восьмушку. Автор ея сблизился с видными придворными лицами, а также с теми из опальных знаменитостей, которыя обыкновенно проживали в Москве. Говоря о лицах, сообщивших ему сведения о России, он ссылается на фельдмаршала Миниха, графа Лестока, князей Трубецкаго и Щербатова и на камергера Ржевскаго. Этим путем ему стали доступны, как он говорит, памятныя записки, письма и такия рукописи, которыя не предназначались для обнародования. Отсюда он почерпнул материалы для своего сборника анекдотов, называя себя очевидцем некоторых из них. Изложение его отличается добросовестонстью; напр. он сообщает в переводе тогдашние Русские законы, старается познакомить читателей с действительным Русским бытом и, посреди множества замечаний естественно-исторических, приводит разсказы общей важности. Он сам недоволен превратными суждениями о России, которыя распространены за границею разными анекдотическими разсказчиками; к числу таковых он причисляет и Штелина. Все это дает некоторую долю подлинности его анекдотам, из которых приводятся нижеследующия извлечения, в переводе И. В. Шпажинскаго. Говорят, что имя автора—Шерер. П. Б.

 

*

Когда Петр I-й был в Персии, князь Кантемир, служивший ему переводчиком и писавший для него бумаги на Персидском языке, поздравляя царя с новыми победами, между прочим сказал, что он вскоре прибавит к своему и без того долгому титулу еще титул шаха Персидскаго. На это Петр отвечал, что Кантемир не проникает в его намерения и плохо уясняет себе его цели. «Я не ищу приобретения новых земель, прибавил Петр; их у меня и без того, может быть, слишком много; я ищу только воды».

 

*

В начале Шведской войны один из капитанов корабля, Синявин, написал Петру I-му, что взял два Шведских фрегата. Царь несколько раз восторженно поцеловал подпись Синявина на этом письме, потом отправился к жене его, стал перед нею на колени, поцеловал ее и сказал: «Я в восхищении от вашего мужа; он выдержал жестокую битву, в которой овладел двумя Шведскими фрегатами». По возвращении Синявина с его призом, Петр вышел к нему на встречу, тогда же произвел его в контр-адмиралы и подарил 10.000 рублей.

 

*

Один иностранец, долго служивший в войсках Петра I-го в чине полковника, тщетно испытал всевозможные пути, чтобы добиться чина бригадира. Кто-то посоветывал ему принять православие и попросить в крест-

 

 

167

ные отцы самого Петра. Он воспользовался этим советом. Петр на это охотно согласился. Полковник разсчитывал получить по крайней мере патент на бригадира. После церемонии отречения и крещения, он с уверенностию представился своему крестному отцу и просил его милости и покровительства. Вот ответ Петра: «Ты мне верно служил протестантом-полковником; боюсь, чтобы не стал служить иначе, сделавшись Русским полковником, ибо совершил отступничество. Чтобы избавить себя от неприятности быть когда-нибудь в необходимости наказать за неверность Русскаго полковника, я увольняю тебя в отставку».

 

*

В последния минуты жизни Лефорта, генералы, его соперники и высшие придворные чины наполнили с плачем и рыданиями комнату умирающего. Утомленный этими скорбными излияниями, Лефорт приказал своему камердинеру привести побольше музыкантов, в особенности трубачей и литаврщиков. Оркестр привели. Лефорт приказал капельмейстеру играть, не переставая, на всех инструментах, пока он не испустит дух. Он скончался в полнейшем спокойствии в то время, как исполняли одну симфонию.

 

*

Великий князь, будущий император Петр III, вследствие-ли излишней брезгливости или потому, что чуждался фамилиарности, не любил, чтобы кто бы то ни было брал табак из его табакерки. Если кто нибудь позволял себе это, Петр с досадою бросал табакерку прочь. Таким образом много золотых табакерок поглощено морскими волнами, омывающими сады Ораниенбаума.

 

*

В Poccии существует обычай крестить вновь построенныя суда, давая им имена святых. В царствование Петра III с верфи было спущено два корабля, из коих один, по приказанию Императора, назван принцем Георгием, а другой Фридрихом, по имени короля Прусскаго. Когда Петр III был лишен престола, это припомнили и обратили против него в довольно важное обвинение: говорили, что, назвав суда именами простых смертных, он оскорбил святых и учинил святотатство. Суда эти тогда же приказано было прозвать другими именами.

 

*

Когда Миниха привели для допроса перед судей, председатель суда князь Трубецкой спросил: может-ли он оправдаться в том, что пожертвовал столькими людьми под Данцигом?—«Продолжайте, сказал Миних, читать другие обвинительные пункты; я дам ответ разом на все». По прочтении обвинений, он произнес оправдательную речь, в которой проявил самое пылкое и убедительное красноречие, и заключил ее так: «Милостивый государь, во всем этом я дам отчет Богу в день последняго суда. Без сомнения мое оправдание там будет принято лучше, нежели здесь; ибо мне не в чем себя упрекнуть, разве в том, что не велел вас повесить, когда вы были обвинены и изобличены в похищении казенных денег в Турецкую войну. Этого я себе не прощаю; но это единственная моя вина». Гово-

 

 

168

рят, Елисавета, присутствовавшая на суде за ширмами, услыхав последния слова, приказала прекратить допрос и отвести фельдмаршала в место его заточения.

 

*

В день, назначенный для казни Миниха, Остермана, Головкина, Левенвольда, Менгдена и др., в Петербург привели 6000 солдат, опасаясь последствий того участия, которое народ мог обнаружить к участи этих знаменитых людей. Миних шел между двумя рядами солдат, смело, с твердым и скромным видом, с ясным челом, выражавшим его душевное спокойствие и равнодушие к предстоящей смерти. Он оглядывал стоявших по сторонам, приветливо кланялся знакомым офицерам и прощался с ними. Взойдя на эшафот, он подошел к офицеру, командовавшему солдатами. «Будьте в команде таким-же твердым, сказал он ему, каким видели меня в бою; строго исполните ваш долг и поскорее отдайте ваши приказания, чтобы освободить меня от этой жизни, от которой отрекаюсь я с величайшим удовольствием. Не сохраните-ли, прибавил он целуя его, на память о фельдмаршале Миних эти ничтожные знаки моей дружбы?» С этими словами он дал ему очень дорогое кольцо, табакерку и все ценныя вещи, которыя имел при себе. Когда-же, по прочтении смертнаго приговора, ему объявили помилование, Миних был поражен и огорчен. Уныние и скорбь его были искренни. Возвращаясь в крепость, он горько плакал.

За веселым пиром, на который были приглашены все высшия придворныя лица, императрица Елисавета вспомнила про Миниха. — «Мне-бы очень хотелось узнать, сказала она, что делает теперь граф Миних». Немедленно одному офицеру было вручено, для доставления Миниху, 6000 рублей и бумага, в которой было сказано, что Государыня, вспомнив о нем в день своих имянин, которыя он, без сомнения, празднует, посылает ему 6000 рублей, чтобы и он вспомнил о ней в свою очередь, деньгами же распорядился бы по своему усмотрению. Офицер привез Императрице ответ Миниха, наполненный выражениями почтения и преданности, и доложил, что, читая письмо ея величества, Миних имел вид глубокой покорности и пригласит офицера сесть в ожидании пока будет готов ответ; что из присланных денег 2000 р. он отдал ему, курьеру, на его личныя нужды, другия 2000 роздал своим людям, при чем объявил, что обязан этими деньгами щедрости ея величества и обязал сделать из них доброе употребление я повеселиться в честь дня ея имянин; остальныя затем 2000 граф сказал, что сохранит как драгоценный залог милости своей Государыни.— «Я ожидала, сказала Елисавета окружавшим ея льстецам, что он сделает подобное употребление из моего подарка. Надо признаться, господа, прибавила она, возвысив голос, что Миних также велик в немилости, как и на высоте почестей».

 

*

До прорытия канала между Волховым и Невою, жизненные припасы доставлялись в Петербург по санному пути довольно исправно через Ладожское озеро и Неву. Не так бывало летом: западный ветер, дующий почти непрерывно в этих местах, в соединении с жестокими шквалами на озере, до такой степени затруднял плавание барок, что Петербургу случалось голо-

 

 

169

дать от недостатка припасов. Миних с необыкновенною энергией двинул работы по прорытию соединительнаго канала между Волховым и Невою. Канал этот, длиною в 104 версты, проектированный и даже начатый Петром, Миних докончил в 1732 году, в царствование Анны. С этих пор доставка жизненных припасов и разных предметов промышленности в Петербург производилась с одинаковым удобством и правильностью как зимою, так и летом. Миних, желая утвердиться в расположении Анны, приписал ей всю честь этого великаго предприятия. Близ устья канала, в Шлиссельбурге, он приказал воздвигнуть очень высокую пирамиду, стороны которой покрыты надписями полатини и порусски, восхвалявшими Императрицу. В них не упоминалось ни о Минихе, ни даже о Петре. На южной стороне пирамиды виднелись две буквы: А. I., на северной— высеченный в камне ея портрет.

 

*

Императрица Екатерина назначила Миниха комендантом Эстляндских портов и поручила ему надзор за постройкою порта Рогервика в Балтийском море, в шести милях от Ревеля,—работа, предположенная   еще  Петром I-м. Вследствие этого Миних вообразил, что в магистратах Ревеля и Нарвы должны осведомиться о дне его рождения и имянин. Эти господа ничего подобнаго не подозревали. Настал день рождения Миниха и, к удивлению своему, он не получает никаких поздравлений. Второй курьер является также ни с чем.   Миних разгневался   до крайней степени.   Вскоре последовал приказ перевести всех каторжников из Рогервика   в   Ревель   и разместить их у граждан. Рижский магистрат,   крайне удивленный  этим приказом и оскорбленный присылкою   новых   обывателей,   тотчас же  снесся с неким Швенке, своим корреспондентом в С.-Петербурге,  чтобы  получить отмену приказа, причину котораго не мог себе объяснить.   Швенке отправился к Миниху, который его знал  и любил  за долгое и усердное исполнение должности гувернера в доме его брата. Предвидя по началу разговора причину его посещения, Миних внезапно принял  свойственный ему суровый и надменный вид, притворился, что не узнаёт его и дал понять, что не намерен его слушать. Швенке, нисколько не смущаясь, припомнил ему дружбу, с которою он всегда к нему относился,   и умолял открыть действительную причину его охлаждения и суровой меры против Ревельских обывателей. С полчаса Миних горячился, разражаясь неопределенными жалобами и шумными восклицаниями, и наконец объяснил ему,  за что именно Ревельцы были наказаны каторжниками.

 

*

Миних был стар, когда Екатерина II посетила Эстонию и Ливонию. Получив от Императрицы обещание посетить Рогервик, он затеял чрезвычайныя и дорогия приготовления. Между другими глупостями он придумал одеть своих каторжников Арабами и Индийцами, которые и возили Государыню и ея свиту в триумфальных колесницах. Не любя пышности, Екатерина желала поскорее выбраться вон, но принуждена была вынести скуку всех этих пустых церемоний. Осматривая работы порта, она была окружена специалистами, к которым обращала свои вопросы. Все ее уверяли, что построить порт в этом месте не было никакой возможности и пока-

 

 

170

зывали почему; но Миних опровергал их с жаром и утверждал, что во всем мире не было места более удобнаго во всех отношениях для постройки порта. Екатерина, уважая его лета, дала ему говорить в волю, ограничившись следующими словами, сказанными некоторым из свиты: «Жаль, что этот великий человек переживает свою славу».

Когда Миниху принесли первые оттиски его портрета, который он приказал награвировать на меди, он имел смелость написать под каждым из них собственноручно понемецки следующее: «Тот поистине велик, кто походит на Миниха:, тот будет герой, друг человечества, величайший политик и безупречный христианин».

 

*

Фельдмаршал Миних, умирая, оставил по себе память, как о человеке не щадившем крови. Его больше боялись, нежели любили военные всех чинов. В Турецкую войну 1737 года жестокость его простиралась до того, что он привязывал к пушкам генералов. «Слава Богу!» воскликнул он, когда ему донесли, что Французы высадились в Данциге: «у нас в рудниках недоставало рабочих рук». Он произнес эти слова так решительно и с таким радостным одушевлением, что солдаты исполнились доверием к нему.

 

*

Миних, умирая в полном сознании, спокойно и благочестиво и сделав последния распоряжения, позвал своего секретаря Фрича.—«Принесите пожалуйста и прочтите, сказал он ему, мой допрос перед ссылкою в Сибирь.» Когда окончилось чтение, «хорошо, воскликнул Миних, мне легче; я не страшусь божественнаго правосудия и умираю спокойно».

 

*

Брат фельдмаршала графа Миниха, узнав о высоком положении сего последняго в России, поехал туда попытать счастья. Долго оно не улыбалось ему, но одна случайность наконец помогла ему. В царствование Анны близ дворца вспыхнул пожар. Императрица отправилась его смотреть, в сопровождении принцессы Анны (матери императора Ивана III) и Елисаветы. Стужа была жестокая, а оне так поспешно вышли из дворца, что забыли надеть шубы. Первыя две вскоре согрелись, благодаря усердию придворных, прибежавших вслед за ними и оспаривавших друг у друга честь служить им своими шубами. Одна Елисавета дрожала от холода: никто не смел предложить ей шубу из боязни быть заподозренным в тайных сношениях с нею, окруженною подозрительным и бдительным надзором. Частию из сожаления, частию из желая попытать счастья, Миних предложил ей свою шубу. Эта любезность, опасная для всех других, была едва замечена врагами и преследователями Елисаветы, на которую посредственность Миниха не бросала никакой тени. Но Елисавета была тронута его поступком. По своем воцарении, она дала ему помещение во дворце, с должностью гофмаршала. Несчастие и ссылка его брата не подействовали на расположение к нему Императрицы. Он удалился в глубокой старости в свое Лифляндское поместье, где и умер. Он был человек мелочной, воображал себя красавцем, одевался щепетильно и не проходил мимо зеркала, чтобы не оста-

 

 

171

новиться перед ним и не полюбоваться на себя. Большая часть его досуга уходила на охорашивание себя. Он прикидывался очень благочестивым и по наружности держался строгаго правоверия. По его милости, Моравские братья были преследуемы, и некоторые из них погибли в заточеньи. Придворные терпеть его не могли и подымали на смех. Знаменитый Боергав намеревался выпустить в свет книжку, в которой Миних был осмеян. Но человек Миниха находился в типографии в ту минуту, как тискали первые оттиски этой книжки; он взял съ собою листок и передал своему господину. Миних пожаловался Государыне и требовал строгаго взыскания. Книжка была остановлена, но дальнейшего удовлетворения не последовало, потому что Елисавета Петровна весьма ценила и любила Боергава. Она постаралась смягчить раздражение Миниха и к словесным изъявлениям милости присоединила денежный подарок. Но Миних оставался неутешен и даже заболел от желчи. Государыне донесли, что здоровье его в опасности. Тогда Елисавета Петровна послала за Боергавом и уговорила его ехать к Миниху и вылечить его, что ему и удалось.

 

*

Боергав был туг на ухо. С ним ездил по больным хирург Маут, который показывал ему знаками, что говорили больные.

 

*

После поражения Русских войск под Нарвою, в начале Шведской войны, Петр надеялся собрать еще одну армию в окрестностях Новгорода и Москвы, но понимал, что вторичное поражение предало бы в его руки противника. Он объяснил приближенным всю опасность своего положения и долго советывался с ними по этому поводу. Тогда генерал Григорий Чернышев (отец фельдмаршала и адмирала того-же имени) предложил подушный оклад. Мера эта открывала Царю возможность узнать число всего народонаселения и в тоже время установить всеобщий кадастр. Исполнение того и другаго Петр возложил на того же Чернышева. Все население было тогда-же обложено по 70 копеек с человека. Чтобы не слишком возстановить помещиков, им позволили продавать или закладывать свои населенныя земли, если крестьяне не будут платить упомянутаго налога. До тех пор дворяне не имели права отчуждать свою собственность.

Многие плательщики освобождались от занесения в подушный оклад, благодаря взяточничеству ревизоров, сделавших из этого доходную статью. Один драгунский капитан, производивший в 1745 году перепись в Енисейске, приобрел таким путем 90.000 рублей.

 

*

Петр не окончил-бы так успешно и с такою славою Шведской войны, если бы не щедрость Григория Дмитриевича Строганова. Строганов пригласил Царя к себе обедать. Бочка, наполненная золотом и серебром, служила столом. После обеда Григорий Дмитриевич сказал царю, что не подчует вполовину своего господина и благодетеля, а просит смотреть на бочку как на часть предложеннаго ему угощенья.

 

 

172

*

Как-то, в царствование Елисаветы, придворные, возвращаясь из дворца, стали не доискиваться на себе то часов, то колец и т. п. Сначала на это не обращали особеннаго внимания, но пропажи случались так часто, что призвали во дворец полицейских приставов, чтобы выследить и переловить воров. Однако воровство не уменьшалось. Тогда удвоили надзор, и наконец-то удалось захватить на деле нескольких веселых молодчиков, на которых и не падало подозрения. Их предают заточению, допрашивают, и обнаруживается, что у них много сообщников, организовавших целую шайку. Хватают и этих. Когда Елисавете доложили об этом, она приказала привести их во дворец, чтобы видеть их искусство. Воров перевязали всех одною веревкою и в таком положении привели во дворец, где было празднество. Получив дозволение приступить к делу, они просили только поосвободить их немного, чтобы иметь возможность подходить к присутствовавшим и вступать с ними в разговоры. Всякий, конечно, был настороже. Спустя минут десять, воры обратились к Императрице с просьбою, чтобы присутствовавшим приказано было осмотреться: все ли на них цело. В тоже время они сложили к ея ногам множество безделушек и драгоценностей. Елисавета, хотя и дивилась ловкости воров, но все-таки отправила их на каторгу.

 

*

Жена Демидова, много терпевшая от его самодурства и жестокости, умерла с горя. Дети его, которых он не любил, служили в гвардии. Открыто Демидов не лишал их наследства, но делал все возможное, чтобы лишить того богатаго дохода, который давали его рудники. Для этого он переводил сии последние на чужое имя, при посредстве известнаго Елагина, тайнаго советника, служившаго в кабинете и дорого продававшего свои услуги, как видно из следующего анекдота. Однажды Демидов с особенным вниманием стал разсматривать перстень Елагина:, снявши он взял его в руки, для того будто чтобы лучше разсмотреть, но вдруг притворился в естественной надобности, убежал куда следует и бросил его там. Возвратившись Демидов сказал: «Со мной случился маленький казус, ваше кольцо... Но не безпокойтесь: скажите только, что оно стоит»*. Тонкий придворный воспользовался этим случаем, чтобы назначить за перстень двойную цену. Демидов понимал, что его обманывают и убедился в этом, подкупив одного из лакеев Елагина, отыскавшего перстень. По оценке перстня оказалось, что стоимость его едва равняется половине назначенной Елагиным суммы. Тем не менее Демидов покупает перстень вдвое ценнее нежели назначил Елагин и возвращает ему. Елагин принял это как естественную замену своего перстня. Таким образом Демидов некоторое время пользовался покровительством Елагина; но, вопреки ходатайствам сего последняго, Императрица стала отказывать на его просьбы. Тогда Демидов, оскорбленный этим, во всеуслышание кричал, что Елагин берет взятки. Отсюда открытая вражда между ними. Но Елагин побаивался крикуна, и только благодаря вмешательству некоторых придворных Демидов угомонился.

 

*

Однажды Демидов пригласил на   обед  всю дворцовую знать. Накануне он призвал каменьщиков, приказал выбелить у себя все комнаты, исклю-

 

 

173

чая столовой и устроить леса перед каждою дверью. Когда приглашение съехались, Демидов, пояснив, что рабочих навели в дом в его отсутствие, просил извинить каменщиков, заставивших гостей столько раз сгибаться, прежде нежели они дошли до столовой.

 

*

Некто по имени Медер, дела котораго были очень разстроены, вообразил, что Прокофий Демидов должен их поправить.   С этою целию он приезжает к нему в Москву. Демидов вышел к нему в сорочке из грубаго полотна и без нижняго белья.— «Кто ты такой?—Медер.—Чем занимаешься? —Я купец и маклер.—Что тебе надо?—Посмотреть и подивиться на Демидова: слава повсюду разгласила о его добрых делах. — Как ты приехал в Москву?—В саняхъ, на почтовых.—А ты хороший кавалерист? (Медер был высокаго роста и смотрел силачем).—Да.—Оно и видно. Но я хотел бы тебя испытать.—Зависит от вас.—Хорошо. Становись-же на четвереньки, а я на тебе поеду». Когда Демидов вдоволь наездился на Медере на дворе по снегу, «хорошо, сказал он, ты из  моих;   пойдем   со мною. Не хочешь-ли есть или пить?—Сказать по правде, больше пить, нежели есть.— А ты хороший питух? Что ты пьешь?—Что любят все.—Начнем  с пуншу. Демидов приказал принести лучшую чашу Саксонскаго фарфора, наполненную этим напитком и подал Медеру большой стакан.—«О! сказал Медер, я не пью так.—А как-же?... Ну так пей по своему». Медер с важностию берет чашу, духом выпивает ее и бросая на пол что мочи орет: «да здравствует Демидов!» Это так понравилось нашему  крезу,  что он бросается к Медеру на шею и, нежно целуя его, восклицает: «Я не ожидал встретить такого молодца. Будь мне братом. Если я могу сделать что нибудь для тебя, проси смело». Медер разсказал свое плачевное положение и присовокупил, что сорока тысячами можно поправить беду. —«Только-то!» и Демидов сейчас-же отсчитал нужныя деньги.

 

*

Тот-же Демидов развольничался до такой степени, что пустил ядовитейшия сатиры на высших особ двора. Пожаловались Императрице. Последовал приказ собрать эти сатиры, отослать в Москву, где в присутствии автора и сжечь под виселицей рукою палача. Демидов узнал о дне и часе, когда будет исполняться этот приказ. К этому времени он нанял все комнаты близ виселицы, пригласил в них всю Московскую знать присутствовать на церемонии и привел на нее оркестр с трубами и литаврами, которым увеселял себя и присутствовавших, пока палач жег его писания.

 

*

Граф Панин, облеченный высшими государственными должностями, представил Императрице Собакина сенатором в Московский департамент Сената. Демидов, смертельно ненавидевший Собакина, желал, чтобы это место досталось другому. К досаде своей, он узнал, что Императрица утвердила представление Панина и отмстил следующим пасквилем. Над дверями Панинскаго дома вдруг появилась картина, изображавшая две фигуры одну в старомодном парике и таком костюме, который обыкновенно но-

 

 

174

сил Панин, другую, с кривым глазом, до такой степени похожую на Собакина, что всякий его узнавал. Надпись внизу гласила: «Собакин, архи-парикмахер, прибыв недавно из Парижа, предлагает публике свои услуги. Обращаться к г. Панонину». Слог но в последней фамилии был так запачкан грязью, что с перваго взгляда все читали «Панину». Этот вельможа, пользовавшийся по заслугам своим всеобщею любовью, не обратил на пасквиль Демидова никакого внимания, тем более что в Москве все негодовали за это на Демидова. Императрица, раздраженная дерзостью Демидова, решилась строго его наказать. Панин, хорошо понимая, что Демидов неисправим и что проделки его в сущности безвредны, отвратил от него грозу: ограничились выговором Демидову и приказанием уничтожить его картину.

 

*

С графинею Румянцовою, первою статс-дамою ея величества, проказник Демидов съиграл жестокую и непростительную штуку.  Эта дама, напрасно искавшая занять 5000 рубл., в которых имела неотложную надобность, обратилась наконец к Демидову, хотя ей сильно не хотелось пользоваться его услугою. Она высказала ему всю затруднительность своего положения и снизошла до униженных просьб. Демидов притворился, что вовсе ея не знает. «Я не имею, сказал он, денег для женщин вашего звания и полета, потому что кому жаловаться, если вы не заплатите? Вы вне всякаго суда и закона, и сам дьявол с вами ничего не поделает». Румянцова снесла это, стала просить снова и клялась заплатить в срок.  Новыя грубости и отказы были ей ответом; наконец Демидов сказал: «Послушайте, я дам вам денег, но с одним условием: вы напишете росписку так,  как я вам продиктую». Каков-же был ужас Румянцовой, когда приходилось подписывать росписку следующаго содержания: «Обещаю  и обязуюсь   честью   заплатить Демидову в такой-то срок 5000 рубл., полученные от него наличными деньгами; в случае-же если сего обязательства не исполню, то объявляю всему   свету,   что   я самая отъявленная потаскушка» ¹). Пришел срок, и графиня не имела чем заплатить. Демидов является  к  ней с угрозами. Ни мольбы, ни слезы—ничего не подействовало.   В ближайшее Воскресенье Демидов  является къ двору, вмешивается в толпу знати и всем показывает росписку. Все смеются. Это замечает Императрица; но, видя Демидова посреди смеющихся и подозревая недоброе, нарочно не торопится осведомиться о причине. Первый, к кому она обратилась   за разъяснением в чем дело, извинился, что не может отвечать. Когда-же о гадости, сделанной Демидовым, стало известно Императрице, ему немедленно послали 5000 рубл. и отобрали росписку. Нечто подобное Демидов сделал  и  с княгинею Голицыной, которую Императрица таким-же образом избавила от последствий его злой проказы.

 

*

В царствование императрицы Елисаветы один дворянин, озабоченный образованием своих сыновей, искал учителя, знающего Французский язык. Какой-то Чухонец является к нему, заявляя, что обладает всеми нужными сведениями. Негодяй этот не был дураком; но научить, кроме род-

¹   Текст: Je confesse devant toute la terre que j'en suis la plus grande p.....

 

 

175

наго языка, не мог ничему. Его взяли. Молодые люди сделали в мнимо-Французском языке такие быстрые успехи, что отец был удивлен и восхищен. В одно прекрасное утро гувернер объявляет ему, что образование его сыновей окончено и что он куда угодно может являться с ними. Щедро вознагражденный, учитель был отпущен.

Отец, мечтая определить сыновей в гвардейские полки, едет с ними в Петербург, и на представлении у Императрицы восхваляет их способности, особенно-же знание Французскаго языка. Императрица пожелала видеть молодых людей и сама проэкзаменовать их в этом языке. На предложенные ею вопросы сынки упорно молчали. Отец, объясняя это застенчивостью, старается ободрить. Императрица чрезвычайно ласково ободряет их в свою очередь. Тогда они отвечают на чистом Финском языке, что ровно ничего не поняли из всего, что угодно было сказать ея величеству. Елисавета расхохоталась. У нея были деревни в Финляндии, и она немного понимала почухонски. Отец, выведенный из заблуждения, заплакал; от стыда и горя он онемел. Но своим легковерным благодушием он выиграл гораздо больше; нежели достиг-бы познаниями своих сыновей: потому что Императрица участливо озаботилась их определением на службу и доставила им верную возможность выучиться языкам.

 

*

Казнь, которой в 1701 году Петр I-й подверг типографщика Григория Талицкаго, бросает тень на историю этого великаго преобразователя.

Талицкий, подкупленный духовенством, напечатал несколько возмутительных книжек, в которых между прочим говорилось, что Царь, как по обстоятельствам своего рождения, так по общественному и частному своему поведению, был антихристом. Страх возмездия обуял Талицкаго. Зная кроме того, что в одном из фонарей на большом Московском рынке хранилось 1000 червонных, назначенных в награду тому, кто его выдаст, Талицкий бежал в Сибирь. Но алчность была слишком заинтересована в его погибели; его вскоре нашли и представили Царю. Предварительно Талицкаго с соучастниками многократно подвергали допросам, потом всех их уморили медленною смертью, держа над огнем в дыму от едких веществ. В огонь бросили их тогда уже, когда спалило их волосы и бороды, и обгорелыя тела стали покрываться пеплом.

 

*

В своих путешествиях Петр I-й не пренебрегал ничем, чтобы составить себе коллекцию редкостей из всех царств природы. Посетив кабинет натуральной истории в Копенгагене, он заметил там между прочим мумию необыкновенной величины. Осмотрев ее, Петр стал просить ее себе. Хранитель кабинета отвечал, что он ничем не может располагать без дозволения своего государя, которому о выраженном желании будет доложено. Король, зная цену мумии и то, что подобной по величине не было во всей Германии, велел отказать Петру, но с подобающею вежливостью. Царь разгневался и решился отомстить. За несколько дней до своего отъезда из Копенгагена, он ходил на башню вблизи упомянутаго кабинета и послал сказать хранителю, что не осмотрел еще некоторых ред-

 

 

176

костей. Притворившись, что действительно занят осмотром разных вещей, Петр дошел до мумии и спросил: «Я все-таки не могу получить ее?»—Хранитель разсыпался в извинениях и выразил сожаление о невозможности располагать мумиею. Тогда взбешенный Царь оторвал у мумии нос, уничтожил его и, уходя, сказал: «Храните ее теперь безносою; в моих глазах она уже не имеет прежней цены».

 

*

Некто по фамилии Эдлак (Edlac), бывший на службе Петра I-го, успел получить патент на генеральский чин, уверив Царя, что обладает секретом добыть для него много денег. Царь приказал изложить это письменно. В проект обогащения входило переселение в Россию 1000 Евреев. Из этого источника Эдлак обещал значительный доход, исчисляя его множеством цифр. Царь, прочтя проект, изорвал его, автора-же уволил с следующими словами: «Народ мой и без того довольно плутоват, а дозволь я переселиться Евреям, они окончательно его развратят». Эдлак немедленно покинул Петербург, но в Риге губернатор отобрал у него генеральский патент.

 

*

Петр I-й гнушался Евреями. Если ему говорили про них, он обыкновенно выражал такое мнение, что там где Евреи водворены следует, не изгоняя их, стараться извлечь из них возможную пользу для общества; иначе-же надо остерегаться их привлекать или терпеть у себя, потому что эта подлая орда, прибавлял он, всюду вносит с собою безпорядок и разрушение.

Когда Петр был в Голландии, Евреи просили Николая Витсена, бургомистра Амстердалскаго, походатайствовать за них. Петр, выслушав убедительную просьбу этого знаменитаго человека, котораго очень любил, отвечал: «Милый мой Витсен, вы знаете Евреев, их характер и нравы; вы знаете также Русских. Я знаю тех и других, и—верьте мне—не настало еще время соединить эти народности. Передайте Еврееям, что я признателен за их предложения и понимаю, как выгодно было-бы ими воспользоваться, но что мне пришлось-бы чувствовать к ним сострадание, если-б они были посреди Русских: ибо как ни искусны Евреи в торговле и мошенничестве, но имея дела с Русскими, боюсь, что останутся они в накладе.

 

*

Трудно представить себе, каким злоупотреблениям предавались некоторые полицейские офицеры во время чумы в Москве в 1770 году. На обязанности их лежало отправлять зачумленных в карантины и надзирать за перевозкою и погребением умерших. И вот как вероломно и возмутительно пользовались они этим: людям заведомо богатым они ловко пятнали руки ляписом; когда спустя несколько дней ляписныя пятна принимали синеватый цвет, они, как зачумленных, отправляли этих господ в карантины, дома-же их грабили. Один богатый торговец, запятнанный ляписом, отделался от страшнаго карантина взяткою в 300 рублей. Тех, которые имели при себе деньги, хватали и как ни попало бросали в телеги с мертвецами.

 

 

177

*

В то время когда в Москве бушевало народное возстание и половина ея жителей погибла от чумы, Петербургский обер-полицеймейстер Чичерин явился в военный совет, происходивший в то время во дворце и в таких ярких красках описал бедствия Москвы, что первые чины государства признали необходимость немедленной помощи. Но это живое участие скоро охладело. Явилось подозрение, будто зло преувеличено и что Чичерин изъявлением необычайнаго патриотизма хотел возвыситься над другими. Были уже близко к решению сместить его, чтобы проучить за безпокойство высоких особ; но двор получил сведения, подтвердившия эти дурныя вести, и к прекращению мятежа и заразы приняты нужныя меры.

 

*

Императрица издала указ о том, что, хотя доктора за свое невежество и небрежное исполнение обязанностей в такое опасное время (т. е. во время чумы) подлежали-бы смертной казни, но, склонная больше к милосердию, нежели к справедливому возмездию, ея величество дарует им жизнь, под условием, чтобы они по два раза в день навещали больных и карантины.

 

*

Однажды императрице (Екатерине II-й) донесли, что пристава подолгу задерживают в Москве барки с жизненными припасами и товарами из внутренних местностей России, шедшия в Петербург.—Попытки получить точныя сведения об этом приводили лишь к обвинению доносивших. Подозревая обман и желая уяснить дело, императрица поручила гвардейскому офицеру Молчанову на месте разобрать противоречивыя донесения и представить правдивый отчет обо всем виденном. Молчанов обещает в точности выполнить поручение и является несколько раз в Сенат за получением паспорта, но получает его лишь спустя несколько дней, в продолжение которых приставов успели предуведомить о предстоящей ревизии. Молчанов нашел в Москве только три барки, и императрица осталась в прежнем недоумении.

 

*

Дом, хозяин котораго был арестован или сослан, остается необитаем, и Русские не покупают такого дома, держась поверья, что участь прежняго владельца постигнет и покупщика. От этого стоят в запустении и развалинах многия великолепныя палаты, служившия некогда украшением Петербургу, напр. дом Шафирова. Некоторые из таких домов, ближе к центру города, обращены казною под общественныя учреждения. Таким образом Кадетский Корпус помещен в здании, где были арестованы князь Менщиков и потом граф Остерман; Правительствующий Сенат помещается в доме, принадлежавшем канцлеру Бестужеву, а после него Голштинскому принцу Георгию. Сей последний (28 Июля 1762) спрятался в погребе, где его отыскали гвардейцы, не захотевшие уважить в нем князя Германской Цмперии.

 

*

В былыя времена, когда вельможа ссылался в Сибирь или был арестован, той же участи подвергались его секретари, слуги и все состоявшие при нем. Поэтому случалось, что от такого опальнаго человека все разбега-

 

 

178

лись, и в минуту ареста он оставался в доме один. Емме, секретарь графа Остермана, еще до ссылки своей, послал слугу Федора в деревню с каким-то поручением. По возвращении в Петербург, Федор находит дом графа Остермана запертым, ворчит на барина за чем он не предуведомил его о своем отъезде и отправляется в Сенат разузнать, где его господин. Ему называют место в Сибири, куда он сослан. «Так я поеду туда и скажу ему в лицо, как не стыдно бросать меня». Сенатор смеется и утешает его; но Федор не перестает ворчать. «Он от меня не отделается», твердит он про своего барина. Он продал свои вещи, с небольшими деньгами отправился в место ссылки, нашел своего Емме и осыпал его упреками. «Ну ты теперь в Сибири, говорит ему Емме. Что же ты намерен делать?» - «Как что, отвечает Федор, останусь при вас и по прежнему буду служить вам».—«Я тебе очень благодарен за твое намерение и старание; но видишь сам, друг мой, сколько мне дают на дневной прожиток».—«Об этом не безпокойтесь: у меня есть деньги, я даже вам помогу, и будьте уверены, что несчастие ваше продлится недолго; вы и не ожидаете, как скоро вернетесь». Через несколько времени Эмме понадобилось платье. Федор сыскал портнаго и заплатил ему. «Не будете ни в чем нуждаться, ни в пище, ни в одежде, ни в прочем, сделаемте только уговор».— «Охотно, но какой уговор?» — «Так как я решился не оставлять вас до смерти, а вы скоро вернетесь отсюда, то обещайте, по возвращении в Петербург, прибавлять мне по 50 рублей жалованья с каждой должности, какую вы будете занимать». Уговор заключен, написан и подписан. Пришло время, что у барина и у слуги деньги все вышли, Федор смеется, Эмме не знает как быть. «Смейтесь и вы», говорит Федор: «мы скоро будем свободны». И действительно, Елисавета Петровна приказала принести список сосланных и ужаснулась, увидав великое множество секретарей и слуг, отправленных вслед за ссыльными вельможами. Тотчас велено возвратить невинных, и Эмме со слугою своим прибыл обратно в Петербург. Он определен ассесором Камер-Коллегии, потом сделался советником, вице-президентом Юстиц - Коллегии, в которой ведались дела Лифляндии, Эстляндии и Финляндии, затем статским совеником, аудитором и пр. У Федора уже 500 рублей прибавки к жалованью. Когда Эмме получил Аннинскую ленту, Федор потребовал тоже 50-ти рублей. Эмме возразил, что лента не должность и прибавку делать не следует; но Федор грозил обратиться к суду и настоял на своем. Наконец Емме сделался тайным советником и президентом Коллегии. Верный Федор умер за долго до него. Перед смертью он завещал господину все свои сбережения, и таким образом Эмме получил назад выплаченныя им деньги, и даже с излишком. Емме не имел нужды отдавать приказания Федору: тот сам предупреждал их и с необыкновенною заботливостью угождал своему господину. Он вставал обыкновенно очень рано, и первым его делом было узнать, какова погода. Если было холодно или сыро, он шел в спальню к барину и говорил: «Иван Федорович, оставайтесь в постеле; нынче вы не пойдете в Коллегию, на дворе нехорошо». Эмме слушался; но когда дела требовали его выезда, ему приходилось бороться с настойчивостью преданнаго слуги. «Вы довольно потрудились, говорил он ему, пусть нынче другиe за место вас поработают. Вы становитесь стары и дряхлы, поберегите свое здоровье».

 

 

179

*

Однажды я был приглашен на обед к Емме и поехал раньше, чтобы воспользоваться беседою этого образованнаго человека. На обед съехалось много значительных особ. Перед тем как садиться за стол, по Русскому обычаю, Эмме приказал Федору подать гостям водки. При входе в залу, Федор оступился и разбил рюмки. Емме стал ему выговаривать. Федор сложил руки крест на крест, спокойно выслушал упреки и сказал: «Так-то вы не щадите стараго слуги! Видно девять рюмок вам дороже его, да еще бранитесь при этих господах! Еще если бы вы были бедны! Охота вам прослыть скрягою! Ведь со всяким это может случиться». Гости и сам Емме от всей души смеялись, слушая его речь.

 

*

Священник одной из Петербургских церквей служил обедню, как соседний с церковью дом загорался. Пламя перекинулось на колокольню. Священнику говорят о том, но он не слушает. Ему приходят сказать, что вот-вот колокола попадают. Он продолжает службу. Народ кричит ему, что надо спасаться, что он сгорит. Наконец один из его родственников бросился в алтарь и потащил его из церкви: только-что они вышли, как своды церкви обрушились.

 

                                               (Продолжение будет).