!--[if gte mso 9]>
Ахматова Е.Н. Несколько слов о Михаиле Антоновиче Горновском // Русская старина, 1898. – Т. 94. - № 5. – С. 401-406. – Сетевая версия М. Вознесенский 2006.
Несколько слов о Михаиле
Антоновиче Горновском.
Моя мать Александра Михайловна
Ахматова, рожденная Горновская, была дочь того Михаила Антоновича Горновскаго, записки котораго
печатались в «Русской
Старине» в 1876 году, и о
котором было писано разными лицами в разных
периодических изданиях 1).
Прежде всего я должна
заявить, что фамилия моего деда Горновский, а не Гарновский, как его
переименовали все писавшие о нем. В двух печатных грамотах на пожалованные ему чины,
подписанных императрицей Екатериной, он
назван Горновским, да и
сам он подписывался так крупным и четким почерком. Горновские и Гарновские две разныя
фамилии, и не вслед-
1) Е. П. Карнович писал о нем в
своей статьe: „Герцогиня
Кингстон в России" в январьской книжке „Русской Старины" 1877 г.; А.
М. Тургенев разсказал его историю в ноябрьской книжке „Русской Старины"
1886 г.; говорит о нем и Я. К.
Грот в
прииечаниях к сочинениям
Державина; упоминает о нем и М. И. П. в одном из своих фельетонов в
„Новом Времени", и
В.В. Голубцов в статье: „К биографии П. В. Завадовскаго", в выпуске
первом 1887 г. „Русскаго Архива".
Когда появлялись эти статьи, я не имела
возможности проверить достоверность того, что писали о моем деде, и даже статью
В. В. Голубцова я могла опровергнуть только отчасти в 7-м выпуске 1887 г.
„Русскаго Архива". Тогда я сама знала очень мало о происхождении,
воспитании и жизни моего деда, так как фамильныя бумаги его, которыя находились
у моей матери, сгорели в 1848 году, когда почти все наше село Черепаха,
Астраханской губернии и уезда, было истреблено огнем. Только в 1896 году мой
троюродный брат Павел Павлович Горновский доставил мне бумаги, перешедшия к нему от его отца Павла Ивановича
Горновскаго, и я считаю своей обязанностью сказать несколько достоверных слов о
моем деде по тем данным, которыя находятся в моих руках.
402
ствие ли этого изменения букв В. В. Голубцов
напечатал в первом выпуски «Русскаго Архива» 1887 г., в статье «К биографии П.
В. Завадовскаго», неверныя сведения о происхождении моего деда.
«Михаил Гаврилович
Гарновский, говорит В. В. Голубцов, был внук часовщика Гарнова, жившаго в
Москве, в Немецкой слободе при Петре II».
Дед мой не мог быть Михаил
Гаврилович, потому что отца его звали Антон, а мой прадед не мог быть сыном
часовщика, так как был столбовой дворянин. Фамилия Горновских, одна из самых
старинных в Малороссии. Отец моего деда служил в казачьем войске бунчуковым
товарищем и имел в Черниговской губернии, Стародубскаго уезда, землю и крестьян.
Это был человек очень образованный и имел хорошее состояние.
Образованность и
материальныя средства моего прадеда доказываются, кроме отзыва о нем его сына
Ивана Антоновича, бумаги котораго дали мне материал для этой статьи,
воспитанием, которое он дал своим пятерым сыновьям: Михаилу, Николаю, Петру,
Степану и Ивану, особенно двум старшим. Михаил, отец моей матери, о котором
собственно идет здесь речь, и Николай кончили курс в германском университете, в
каком именно—мне неизвестно, и знали основательно главные европейские языки, а
остальные три брата воспитывались в лучших пансионах и училищах Петербурга. Я
лично знала самаго младшаго брата отца моей матери Ивана Антоновича. После
смерти моего отца он был опекуном нашего имения; это был очень образованный старик.
Незадолго до своей смерти он разсказал своему сыну Павлу Ивановичу те
биографическия подробности, которыя я здесь и помещаю.
Всех сыновей своих мой
прадед определил в гвардию—отца моей матери в Преображенский полк—а в то время
в гвардию принимались только столбовые дворяне или дети людей, отличившихся
особыми заслугами. Доказательством дворянства Горновских служит
также их гербовая печать.
Когда моя мать вышла замуж, ея герб был соединен с гербом Ахматовых на
фамильной печати, которая находится у меня. Я привожу эти доказательства
происхождения моего деда не потому, что считаю унизительным для него быть
внуком часовщика, я просто констатирую факт, как говорят юристы.
Констатировать, мне кажется,
могу я и то, что дед мой не заслуживал названия авантюриста, которое ему дал М.
И. II. в том из своих фельетонов, где он разсказал историю моего деда, и
выражение Е. П. Карновича в его статье «Герцогиня Кингстон в России», что мой
дед успевал втираться повсюду—не может относиться к нему. Он был не
неизвестнаго происхождения, так как оно дало
403
ему и его братьям доступ в гвардию, отец его, как я
сказала, имел хорошее состояние, так как оно дозволило ему дать своим пятерым
сыновьям такое воспитание, какое в то время получали немногие, а заграничное,
университетское образование, знание нескольких европейских языков, на которых
дед мой не только говорил, но и писал отлично. Это обратило на него внимание не
только Потемкина, но и императрицы Екатерины, умевшей ценить талантливых и
образованных людей. Разве их было много в то время? К тому же Михаил Антонович,
по гордости своего характера, гордости, погубившей его, не способен был
«втираться». Он оказал немаловажныя услуги своей государыне и России. А. М.
Тургенев подробно разсказывает об этом в своих «Записках».
Дед мой много путешествовал,
жил и в Германии, и в Англии; герцогиню Кингстон он знал прежде, чем она
приехала в Россию. М. И. П. говорит, что он съумел прельстить герцогиню
Кингстон и отобрать у нея ея дом и имения под Петербургом. В делах такого рода
посторонним трудно знать, кто кого прельстил. Судя по тому, что известно об
этой герцогине, она сама умела прельщаться. А дом и имения ея получил Михаил
Антонович с соизволения императрицы, вместо 50-ти тысяч рублей, которые
герцогиня отказала ему по завещанию. По словам А. М. Тургенева и брата Михаила
Антоновича, герцогиня страстно его любила. Но он недолго оставался верен ей. Он
прельстился балетной танцовщицей и женился на ней тайно в имении князя
Потемкина «Островки». Об этом браке три года никто не знал; жена Михаила
Антоновича даже жила в особом доме, когда до императрицы дошли слухи о
страстной любви Михаила Антоновича к танцовщице, любви, бывшей причиною отказа
Горновскаго жениться на невесте, предложенной ему государыней. Екатерина,
выслушав этот разсказ, сообщенный ей в виде анекдота, послала моему деду
попугая, который говорил: «Пора старику перестать дурачиться» и, призвав
Михаила Антоновича к себе, спросила, доволен ли он ея подарком. Дед мой
отвечал, что попугай подает прекрасный совет, но что он не может им
воспользоваться, так как уже женат. Императрица разсердилась и запретила моему
деду являться к ней, а он до тех пор имел право входить без доклада в ея
кабинет. Потемкин несколько раз ходатайствовал за Горновскаго, но не получал
удовлетворения. Законный брак с танцовщицей повредил Михаилу Антоновичу более,
чем интимныя отношения к герцогине Кингстон. Но немилость императрицы
продолжалась недолго, Екатерина давала моему деду поручения и через него
посылала письма к Потемкину, а когда по смерти князя Михаил Антонович хотел выйти в отставку,
императрица удержала его.
404
Близость моего деда к
Потемкину, благосклонность и доверие императрицы не могли не навлечь на него
врагов тем более, что он был горд и самолюбив чрезмерно. Сила его и влияние при
жизни Потемкина были так велики, что в его приемной ежедневно была толпа;
расположением Горновскаго дорожили, прибегали к нему или с просьбами, или за
советом, одно его слово могло сделать многое.
Его богатство,
расточительность, роскошная жизнь, главное же его гордость, с каждым годом
увеличивали число его врагов и завистников, а в числе их были люди, в руки
которых должна была перейти власть. Из числа приближенных новаго государя было
очень мало расположенных в пользу деятелей минувшаго царствования, и нерасположение
самого императора к Потемкину отозвалось бедственно на любимце великолепнаго
князя Тавриды.
Я. К. Грот в примечаниях к
сочинениям Державина говорит, что Горновский подвергся подозрению в незаконном
употреблении огромных сумм, которыя он, как поверенный Потемкина, переводил ему
во время войны, не давая никому отчета, и за это посажен императором Павлом в
крепость. Е. П. Карнович это опровергает. По его словам: «ни из дела об отдаче
Горновскаго под суд, ни из бумаг, относящихся к его аресту, не видно, чтобы при
этом возникал вопрос о деньгах, переходивших к Потемкину через Горновскаго.
Прямою и можно даже сказать единственною причиною гибели Горновскаго была
принесенная императору графом Стенбоком жалоба на Горновскаго, как на
недобросовестнаго душеприказчика герцогини Кингстон». В своем фельетоне в
«Новом Времени» М. И. П. писал, что, распоряжаясь полновластно имениями
герцогини Кингстон, Горновский не хотел никого и ничего знать, не уплачивал
никому денег и смеялся над законными требованиями, был отдан под суд и посажен
в крепость. По разсказу Е. П. Карновича, читавшаго подлинное дело, видно, что
дед мой заявлял генерал-прокурору князю Куракину, что, сообразно с доходом
имения, удовлетворяет все претензии, и в доказательство представил счеты, и что
если не удовлетворяет претензии барона Розена и аптекаря Мейера, перешедшей к
графу Стенбоку, то поступает совершенно правильно, так как в пользу этих лиц не
состоялось доныне судебнаго решения. Но генерал-прокурор еще не успел доложить
дело о наследниках герцогини Кингстон государю, как по письму графа Стенбока
состоялось высочайшее повеление заключить моего деда в крепость. Запальчивость
и скорыя распоряжения императора Павла известны.
Матушка разсказывала мне,
что ея отец вовсе не подозревал ожидавшей его участи. Перед самым арестом
император принимал
405
моего деда в своем кабинете и благосклонно
разговаривал с ним, а императрица Мария Феодоровна, встретившись с Михаилом
Антоновичем по выходе его из кабинета государя, попотчивала его земляникой с
блюдечка, которое держала в руках.
В бумагах моего деда,
сгоревших в 1848 году, находились черновыя письма, которыя он писал из крепости
к императору. Матушка говорила, что эти письма были очень красноречивы и очень
смелы; не они ли способствовали тому, что месяцев за семь до кончины
императора, когда отец моей матери был освобожден, оправданный судом, государь
приказал предложить ему опять поступить на службу и занять место, приличное его
званию. Михаил Антонович ответил отказом, сославшись на то, что он стар, слаб и
едва вынес претерпенное им заключение.
По выходе из крепости, дед
мой остался с своим семейством в крайней бедности. А. М. Тургенев, современник
этих событий, подробно разсказывает, как было расхищено имущество моего деда.
Было повелено удовлетворять всякаго, кто заявит какия-либо требования на
Горновскаго, без всяких письменных доказательств. Все имущество было расхищено
в несколько дней, между прочим, сапожник, по словесному показанию, получил
восемьдесят тысяч рублей.
Освобожденный от одного
заключения, дед мой, за долг иностранцу Бильяру, был посажен вновь в тюрьму.
Дело это долго тянулось, но чем же дед мой мог расплатиться, когда у него было
отнято все. Через два года он был освобожден из тюрьмы Александром I.
Несмотря на свою бедность,
Михаил Антонович никого ни о чем не просил, ни к кому не являлся, чтобы
напомнить о себе, находя, что с ним было поступлено несправедливо и жестоко. От
приглашений немногих уцелевших друзей постоянно отказывался, даже у родных
братьев бывал редко и чуждался их. Самый младший брат его, Иван Антонович,
имевший достаточное состояние, секретно давал прислуге старшаго брата деньги на
расход, а на платье ему и его дочерям можно было дарить только в дни именин и
рождения.
Михаил Антонович овдовел в
1809 г., три его дочери—сыновей у моего деда не было—до самой его смерти
оставались при нем. Он учил их сам, держал строго, редко и по самым
убедительным просьбам отпускал их погостить в семейство Ивана Антоновича,
котораго любил больше других братьев.
Матушка говорила, что императрица
Мария Феодоровна хотела взять дочерей Михаила Антоновича в одно из своих
воспитательных заведений, но он не согласился.
— От меня отняли все, пусть
и дочерей возьмут насильно, а добровольно я не отдам,—ответил он.
406
Иван Антонович называет
своего брата человеком прямодушным, человеколюбивым, но гордым, самонадеянным и
расточительным. Как всякий, возстановивший против себя завистников и врагов, он
не мог не подвергнуться клевете и, не довольствуясь его истинными недостатками,
приписывали ему то, к чему по своему характеру он способен не был. Горд остался
мой дед до самой смерти, и если гордость была ему непростительна во время его
успехов и силы, то в последние годы его жизни, когда крайность его была ужасна,
эта гордость может быть поставлена ему в заслугу.
Умер он в крайней бедности,
не в тюрьме, как написал В. В. Голубцов, а через восемь лет по выпуске из
тюрьмы, и не в 1810 г., как полагает Е. П. Карнович, а в 1817 году.
Е. Н. Ахматова.