Борушкевич П.Е., Ефимов М.П. Аракчеев и Шумский / Сообщ. Вор-ский // Русская старина, 1878. – Т. 21. - № 1. – С. 180-184.

 

Аракчеев и Шумский.

 

В последние годы много было писано об Аракчееве и Шумском. Писали люди близко знавшие Аракчеева, но как будто не досказывали чего-то; однажды Настасья Федоровна Минкина названа даже Шумскою, как никогда не называлась, да и называться не могла, как увидим ниже. Неизвестно также, кто действительно был флигель-адъютант Шумский, и по какой причине лишился этого почетнаго звания.

Я не знал лично ни Аракчеева, ни Шумскаго. Скажу об них то, что слышал от свидетелей самых достоверных: первый—адъютант Аракчеевскаго полка, в отставке подполковник Петр Еф. Борушкевич; о втором—объясню подробнее.

 

 

181

В 1839 г. я поступил на службу к графу Клейнмихелю столоначальником в ииспекторский департамент военнаго министерства, Помощником моим оказался старичок Михаил Панфилович Ефимов, чином губернский секретарь. На вид ему было лет 70; но, по всем соображениям, столько быть не могло, иначе он родился бы около 1770 г. и служил бы еще при Екатерине II-й, о чем он никогда не говорил; значит, его измяли и состарили не годы, а обстоятельства жизни. Ефимов едва ноги таскал, но приходил на службу ранее других; не смотря на старость, писал как чистописец; все дела своего стола, одного из труднейших, знал в совершенстве; по всем делам составлял бумаги вполне удовлетворительно.

Ознакомившись, я узнал следующее: Ефимов служил при лице Аракчеева в звании писаря, но, к несчастию его, был графским докладчиком. Прошу припомнить, что значил Аракчеев и что пред ним писарь. Несчастный писарь Ефимов, как докладчик, был при нем день и ночь, всегда на тычку, всегда в загоне, всегда в опасении розог, разжалованья, ссылки. В то же время молодой поручик Клейнмихель был адъютантом Аракчеева; страдал он в канцелярии вместе с Ефимовых, и часто, заваленный письменною работою, которая всегда была на срок, засыпал там же. В таком случае Ефимов приносил ему свою подушку. Ниже увидим, что эти услуги были спасением Ефимова.

Однажды   я спросил   Ефимова:    „Как это, Михаил Панфилович, вы, служа при лице Аракчеева, не были произведены в чин?" — В чин?—ответил он,—при Аракчееве? Да об этом нельзя было и думать, нельзя было и во сне грезить. За 10-ти-летнюю верную службу он разжаловал меня в солдаты без выслуги.

Когда именно случилось это, теперь не припомню; но дело было так: на Аракчеева, как говорится, нашел худой стих; долгое время был не в духе; на докладчика Ефимова, как ближайшее лицо, изливалась вся желчь. Приведенный в отчаяние, не видя возможности выйти из беды (ибо куда можно было уйти от Аракчева?). Ефимов, по натуре русскаго простолюдина, запил. Аракчеев разжаловал его в солдаты без выслуги, и сослал в Новгородския поселения. В подобных случаях предварительно давалось сто лозанов. Как ему жилось после того—сам он не говорил, а я совестился спросить; но, вероятно, он успокоился и обжился, потому что женился. Служил по писарьской части где-то в 3-й гренадерской дивизии. Пока Аракчеев властвовал, никто не смел вступиться за несчастнаго Ефимова, даже и сам Клейнмихель, уже

 

 

182

бывший начальником штаба военных поселений. После Клейнмихель распорядился произвесть Ефимова в писаря. В польскую войну он был в штабе 3-й гренадерской дивизии; получил крест virtuti militari; a после войны Клейнмихель не только произвел его за отличие в чин, но и взял в инспекторский департамент прямо помощником столоначальника, тогда как и коллежские ассесоры служили чиновниками для усиления. Это значит, что Ефимов из писарьскаго оклада—10 или 12 руб. в год, с прибавкою аммуниции и пайка,—шагнул на оклад 1,700 руб. Дистанция огромнаго размера! По этому случаю пусть судят о Клейнмихеле—помнил ли он давния услуги.

Если по тому, что я сказал о Ефимове, он может быть достоверным свидетелем об Аракчееве и Шумском, то нужно дать веру и тому, что он разсказывал мне об них. Вот сущность его разсказа:

Настасья Федоровна была жена грузинскаго крестьянина, кучера. Когда Аракчеев возвысил ее до своей интимности, то мужа она трактовала свысока: за каждую вину, за каждую выпивку, водила на конюшню, и приказывала при себе сечь.

Желая привязать Аракчеева к себе неразрывными узами, старалась забеременеть, но все усилия были напрасны. Тогда она ударилась в другую хитрость: узнав, что беременна крестьянка или солдатка—теперь не помню,—по фамилии Лукьянова, Настасья, уже всесильная барыня в Грузине, приказала Лукьяновой, как только родится дитя, окрестить и принести к себе; a сама стала носить подушку, увеличивая ее по времени. Аракчеев был очень рад в ожидании потомства. Лукьянова родила мальчика; окрестили его именем Михаила. Вслед за тем Настасья разрешилась от мнимой беременности сыном, а в кормилицы взята Лукьянова.

У Аркачеева все  делалось по рапортам и предписаниям. Поэтому сам же Ефимов, по приказанию Настасьи Федоровны, написал   рапорт,   куда   следовало,   от имени Лукьянова, что „новорожденный   сын  мой   Михаил  Лукьянов   волею Божиею помре".   Настасья  Федоровна приказала протоиерею похоронить никогда не умиравшаго младенца,—и похоронили гробик пустой. А у Настасьи Федоровны явился сын, крещенный также именем Михаила, к полному удовольствию Аракчеева.

Очень странно, что простая баба успела обмануть такого человека, как Аракчеев; но так было: когда Бог захочет наказать, то отнимет разум.

Мишенька рос, как все дети-баловни. Настасья Федоровна с ним соединяла всю свою судьбу, или, иначе, привязанность Аракчеева.

 

 

183

Все это обходилось  домашним образом, пока не потребовалось Мишеньку вывести в люди, как хотелось Аракчееву. Первое дело: нужно сделать его пажом и камер-пажом. Для этого надобно быть дворянином.   Вот тут точка  препинания; однако нашли средство. Литва и Польша   известны  дворянами, которых отцы никогда дворянами   не были, сами  они нечего не заслужили, а большею частию и вовсе  не служили.   Для   получения  дворянства без заслуг были два   пути:   1) король   имел право   в промежуток сеймов жаловать   несколько   человек дворянством по своему усмотрению. Они назывались Kieszenkowa szlachta—карманные дворяне. Но короля в Польше   уже давно   не существовало. 2) В Литве была фабрикация фальшивых дворянских бумаг. В Минской губ. в г. Слуцке адвокат  Талишевский  за   40 или   50 рублей давал документы на дворянство,   какие   угодно. Он весьма хорошо знал подписи и печати   польских королей,  и пользовался своим искусством для составления   документов, какие были нужны; потом носил те документы   в сапоге,   пока   пожелтеют, для вида древности, и тогда уже пускал их в обращение. Граф Ржевуский в романе „Listopad" разсказывает, каким  образом  в Литве расплодились графы, которых   там   никогда   не  существовало, а были только князья из рода Гедимина   и  шляхта, т. е. дворяне. В Литве было много цыган; над ними с незапамятных времен был общий начальник, который носил титул цыганскаго короля, и жил в городе Мире (теперь   местечко).   В цыганской администрации он подписывался: Krôl, т. е. король.  После это звание и подпись запрещены. Последним  цыганским   королем был Ян Марцинкевич. Имя Яна носил действительный король полъский,   известный герой Ян Собесский.   Охотники до графскаго   достоинства,   чтобы иметь какой нибудь документ, покупали   патент на графство у Марцинкевича, который подмахивал Круль Ян.

В такую обетованную землю для получения не только дворянства, но и графства, Аракчеев послал генерала Бухмейера добыть дворянство для Мишеньки. Бухмейер привез бумаги дворянства Михаила Шумскаго.

Ефимов говорил, разумеется, со слов других, что это были бумаги, купленныя у кого-то из Шумских на имя умершаго родственника Михаила; но я думаю иначе: Бухмейер знал, куда ехал, и потому ему гораздо легче было купить какия угодно бумаги У Галишевскаго или подобнаго артиста. Купил—и концы в воду; а входить в сношение с действительными Шумскими, которые суть настоящие, богатые помещики в Минской губернии, не совсем

 

 

184

ловко, да и нельзя избежать огласки больше или меньше, хоть бы в самом роде Шумских; при том еще нужно, чтобы был недавно умерший Михаил. А пускать из-под руки молву так, как передавал Ефимов, было гораздо выгоднее: у Мишеньки были настоящия дворянския бумаги, хоть и чужия, а не поддельныя.

Так или иначе, но в Грузине явился польский дворянин Михаил Шумский. Затем сделать его пажом и произвести в свое время в офицеры и даже пожаловать в флигель-адъютанты— Аракчееву было не трудно.

Шумский   был   человек   счастливых   дарований,   но пьяница. Числился   в артиллерии,   но командовал  ротою в Аракчеевском полку.   Часто   был   в Петербурге,  и сопровождал Аракчеева в Грузино. В одной коляске обыкновенно ехал Аракчеев с Клейнмихелем, а в другой Шумский с Ефимовым. Последняя выезжала со двора   несколькими   минутами   позже,   для того, чтобы Шумский успел захватить ящик с вином. В первый раз Ефимов испугался;   но   Шумский   сказал   ему:   „Чего   боишься?   Аракчеева? Не бойся: он дурак!"

Пьянство Шумскаго дошло до того, что однажды, когда он был в карауле на дворцовой гауптвахте, Аракчеев заехал посмотреть, все ли в порядке, и застал его совершенно пьяным и раздетым. Тотчас вытребовал офицера из 1-го Преображенскаго баталиона, а Шумскаго, будто бы внезапно заболевшаго, увез с собою.

Много   проказ  сходило   с рук Шумскому. Погубил его вот какой случай:   пьяный он пришел  в театр, в кресла; принес с собою взрезанный арбуз,  рукою   вырывал   мякоть, и ел. Перед ним сидел плешивый купец.  Опорожнивши арбуз от мякоти,   Шумский нахлобучил его на голову купца, и на весь театр сказал: „старичок!   вот   тебе паричок!" Купец ошеломел; но когда освободился от паричка, и, обернувшись, увидел перед собою   смеющагося   пьянаго   офицера,   то также громко воскликнул: „Господи! Что же это? Над нами, купцами, ругаются публично". В театре   произошла  суматоха,   Шумскаго   арестовали;   от   государя утаить   нельзя   было,— и   Шумский послан на Кавказ в бывший тогда гарнизонный полк. По смерти Аракчеева он вышел в отставку, поступил   в гражданскую службу, но за пьянство уволен; затем  бродил   из монастыря в монастырь в качестве   послушника, ради куска хлеба, и умер, говорят, в кабаке.

Вот, чnо слышал я от Ефимова, по своей печальной должности, в течении многих лет бывшаго весьма близким лицом к Аракчееву.

 

Сообщ.   Вор—ский.