Розенберг Е.Е. фон (Смиттен Е.Е. фон). Найденыш. Предание из семейной хроники Е.Е. фон-Смиттен / Сообщ. и коммент. О. фон-Розенберга и Я.А. Чистовича // Русская старина, 1876. – Т. 16. - № 5. – С. 194-200.

 

 

Найденыш

Предание из семейной хроники Е.Е. фон-Смиттен.

 

В 1762 году, по восшествии на престол, Екатерина II отозвала русския войска из Пруссии; при возвращении войск, позднею осенью, дед мой, по матери, тогда молодой офицер милиции, Евстафий Евстафиевич фон-Смиттен, идя походом с кавалерийской командой, увидал в одной из придорожных канав лежащаго полуживаго от холода и голода мальчика, около двухлетняго возраста. Подняв несчастнаго, закутав и обогрев по возможности, он посадил его перед собою на седло. На ночлеге от мальчика, никак не могли узнать, откуда он и кто его родители,—поэтому дед

 

 

195

мой решился привезти своего найденыша в С.-Петербург. По прибытии в столицу, как человек холостой, дед, не зная куда пристроить ему ребенка, обратился с прошением к императрице Екатерине II, умоляя поместить сироту-мальчика в какое-нибудь казенное заведение. Просьба его была уважена.

Успокоившись на счет будущности своего найденыша, дед мой продолжал военную службу, бывши переведен из милиции в какой то строевой кавалерийский полк. В конце 1791 года, он женился на баронессе Елисавете Ивановне фон-Тизенгаузен, из Вейсенберга, в Эстляндии. Дед был очень большаго роста, крепкаго телосложения и чрезвычайно вспыльчиваго нрава. Раз как-то на ученьи полковой командир дерзко обошелся с дедом, и он так этим обиделся, что вызвал его на дуэль, от которой командир отказался, а подчиненный был посажен под арест в гор. Гатчине, на гауптвахту у заставы. Происшествие это было в 1798 году. Арестованный стоял у открытаго окна караульной комнаты; шлагбаум на заставе был поднят. Взглянув случайно на большую дорогу, дед увидел несущийся экипаж, запряженный четверкою лошадей, которых кучер тщетно силился удержать; опасность для ехавших была, очевидно, неминуема. Дед, долго не думая, и, как после того выразился, желая лучше быть убитым, совершая доброе дело, чем быть сосланным в Сибирь за вызов на дуэль, выскочил из окна, крикнул часовому: „спусти шлагбаум", а сам бросился на встречу несущихся лошадей, ухватился на лету за узды коренных, потом за дышло, повис на нем, и в этом опасном положении, быв проволочен порядочное разстояние, весь окровавленный, остановил коляску, из которой выскочили двое военных. Это были император Павел Петрович и один из его адъютантов.

—  Кто ты такой и кому мы обязаны спасением? Проси себе какую-нибудь милость, —сказал император.

—  Поручик фон-Смиттен, арестованный за вызов полковаго командира на дуэль,—простите меня, ваше императорское  величество, отвечал дед.

—  Как тебе не стыдно было действовать таким образом против военной дисциплины?

—  Ваше величество, полковой командир  меня  сильно  обидел, а для меня честь всего дороже на свите.

Еще долго государь выговаривал деду за его незаконный поступок против службы, наконец подозвал караульнаго офицера и приказал ему освободить арестованнаго, котораго, однако, уезжая, поблагодарил за самоотвержение.

 

 

196

Император Павел Петрович ехал в гор. Гатчино, когда лошади, чего-то испугавшись на большой дороге, понесли.

Двоюродная сестра деда, Елена, дочь его роднаго дяди, эстляндскаго дворянина фон-Смиттен, вышла в 1793 году замуж за премиер-маиора Михаила Богдановича Барклая-де-Толли. Семейство же деда состояло из двух дочерей, Анны и Елисаветы (мать моя, крестница императрицы Елисаветы Алексеевны), и сына Густава, служившаго в Кавалергардском полку, а в последствии адъютантом при военном министре, генерал отъ инфантерии Барклай-де-Толли, при котором он находился и в 1812 году.

26-го августа, на третий день Бородинскаго сражения, дядя Густав был ранен пулею в левое колено, и хотя свалился со своей боевой буланой лошади, но имел еще столько присутствия духа и силы, что, уже лежа на земли, обвязал раненное колено носовым платком, а потом лишился чувств. Доморощенный походный конь его, освобожденный от седока, помчался, как-будто за помощию, и действительно отыскал деньщика дяди, чухонца Егора, который, предчувствуя недоброе, сел на коня и был привезен разумным животным к той самой куче мертвых тел, между, которыми лежал в безпамятстве и его хозяин. Из кучи этой уже было начали кидать мертвыя тела в общую могилу; не будь вернаго коня—и друг его был бы в ней. На буланаго опять взвалили раненнаго дядю и повезли на перевязочный пункт.

Из-под Бородина раненные, в том числе и дядя Густав, были отправлены в Рязань, где ему делали 15 операций, чтобы извлечь пулю из кости,—но напрасно.

Во время пребывания армии нашей в лагере под Тарутиным. Барклай-де-Толли, по болезни, должен был оставить театр войны, и был уволен князем Кутузовым, 16-го сентября 1812 года, в отпуск для излечения ран. В С.-Петербурге Барклай поселился в доме на Исакиевской площади и принялся за лечение своих мучительных ран. Около этого времени, дед мой, узнав, что раненный сын его отправлен в Рязань, поехал туда и привез его в Петербург. В октябре месяце 1812 года, в одно из воскресений, когда семья и родные собирались у Барклая-де-Толли к обеду, приехал с семейством, но без сына, и дед мой, только что возвратившийся с ним из Рязани.

Когда дед разсказывал Барклаю все подробности о его адъютанте, о затруднениях во время перевозки трудно-раненнаго в длинных санях, почти шагом, о 15-ти неудачных операциях, сидевший возле незнакомый ему доктор, но, как было заметно, весьма почитае-

 

 

197

мый прочими участниками обеда, слушал разсказ с большим вниманием. По окончании обеда, доктор этот, подойдя к деду, спросил его, не дозволит-ли он ему взглянуть на рану сына? и. получив согласие, сказал, что через полчаса будет у больнаго. Действительно, в назначенное время доктор, с ящиком инструментов, был уже у деда. После непродолжительнаго разговора с больным дядей Густавом, доктор, осмотрев рану, спросил будет-ли он иметь достаточно доверия к нему, чтобы согласиться на предлагаемую им операцию? на что дядя сказал, что он уже столько перетерпел ужасных и невыносимых мучений, что рад всякой, хотя малейшей помощи. Раненному дали принять дозу опиума, положили на невысокий стол и тогда доктор ввернул в пулю, сидевшую выше чашки колена, инструмент в роде штопора или крейцера и вытащил зубами пулю из раны, вместе с красным сукном от лампаса. Нестерпимая боль заставила, однако, больнаго проснуться во время операции и, несмотря на это, она была выполнена совершенно благополучно. Можно себе представить общую радость всей семьи, — дед не знал, как и чем благодарить искуснаго оператора. Когда мой дед обратился к доктору с вопросом об этом, то доктор сказал, что он человек совершенно одинокий, без родни, ни в чем не нуждается, благодаря воспитанию, данному ему щедротою покойной императрицы Екатерины II, и занимает высокий пост между русскими медиками. При этом, разговорившись, он добавил, что не знает, где родился, кто были его родители; что он просто найденыш какого-то добраго человека, который спас его от погибели и передал на попечение императрицы, которая, узнавши о его способности и охоте, уже с молодых лет, к медицине, отправила на дальнейшее образование в Шотландию, где и дали ему фамилию Виллие. Когда он окончил свой разсказ, дед спросил его, не желает-ли он знать, кто был тот человек, который, найдя его, передал на попечение императрицы, и, получив утвердительный ответ, сказал: „Это был я", и они крепко обнялись.  — Мы поквитались; вы спасли мне единственнаго сына,—приговорил дед сквозь слезы.

— А вы мне жизнь,— сказал Виллие. Как я рад, продолжал он, что нашел человека, который спас мне жизнь.

И   так,  из безвестнаго найденыша вышел президент С.-Петербургской медико-хирург. академии (с 1808 г.), лейб-медик двух

 

 

198

императоров: Александра I и Николая I, действительный тайный советник баронет Яков Васильевич Виллие.

В начале 1813 года, Барклай-де-Толли, оправившись от ран, благодаря искусству доктора Виллие, отправился в армию, будучи назначен главнокомандующим 3-ю западною армией. Рана же дяди все еще не дозволяла ему свободно двигаться; после отъезда Барклая, онъ переехал весною того же 1813 года в Ревель, к отцу, и оттуда, еще не оправившись совершенно от раны, в конце сентября, бросив костыли, уехал украдкою даже от своих домашних в армию, бывшую тогда в Германии, оставив письмо, в котором объяснил, что считает постыдным быть в бездействии, когда свои сражаются за отечество. Явившись к Барклаю-де-Толли 1-го октября 1813 года, дядя находился при нем в Лейпцигском сражении и оставался адъютантом до самой смерти фельдмаршала князя Михаила Богдановича Барклая-де-Толли, присутствуя при кончине его, последовавшей в мае 1818 года. Дядя сопровождал тело покойнаго из Инстербурга, в Пруссии, до Экгофа, имения князя в Лифляндии, где он и похоронен. За Лейпцигское сражение дядя получил орден Pour le merite, и вскоре после смерти Барклая-де-Толли был произведен в полковники еще при жизни своего отца; дед же мой, подполковник Евстафий Евстафьевич фон-Смиттен, скончался в Ревеле 28-го октября 1818 года.

Bcе подробности настоящаго разсказа передала мне, в ноябре 1875 года, мать моя Елисавета Евстафьевна фон-Розенберг, рожденная фон-Смиттен, которая была на вышеописанном обеде у Барклая-де-Толли; ей было тогда 11 лет от роду; она присутствовала и при трогательной сцене объяснений отца своего с доктором Виллие, после операции ея брата. Операция эта была так счастливо-удачна, что дядя мой Густав прожил после нея еще 52 года и делал турецкую кампанию 1828 и польскую 1831 гг. Калужской губ., Медынскаго уезда, с. Елешня

 

Оскар фон-Розенберг.

 

Примечания:

I.

Разсказ полковника фон-Розенберга, весьма интересный как устное предание, а потому и заслуживающий печати, заключает однако в себе сведения о происхождении покойнаго лейб-медика и президента медико-хирургической академии, баронета Якова Васильевича Виллие, совершенно несогласныя с официальными сведениями о жизни и службе безсмертнаго создателя русскаго военно-медицинскаго сословия. В заметке говорится, будто Виллие „сам не знал, где он родился, кто были его родители" и считал себя

 

 

199

„просто найденышем какого-то добраго человека", между тем как по этим данным известно, что отец его был сельским пастором, близ маленькаго шотландскаго городка Кинердина, и что у этого пастора было три сына: Джемс, Виллиам и Роберт (первый, в последствии лейб-медик и баронет, второй пастор, а трети моряк коммерческаго английскаго флота). Это по бумагам и документам; а вот доказательство и более действительное. Покойный Я. В.Виллие положил большую сумму денег в английский банк, сберегая ее для русских медицинских учреждений, которыя предполагал он устроить. В этом смысле составлено было и завещание его. Но когда он умер, то английский банк не выдал этой суммы на том основании, что деньги английскаго подданнаго, умершаго за границею или в чужих краях, не могут быть выданы наследникам в чужой стороне, а безпрекословно должны быть выданы хоть я более далеким наследникам по родству, но живущим в английских владениях, что и было исполнено. Душеприкащики (русские) затеяли-было процесс с английским банком, но в двух судебных инстанциях проиграли его и отказались от дальнейшей тяжбы. Спрашивается: каким образом безвестный найденыш, не знавший ни отца, ни матери, мог иметь в Англии родственников, которые наследовали ему, и каким образом, призренный императрицею Екатериною II с ранняго детства, этот найденыш мог сделаться английским подданным и потом английским баронетом?

Вообще жизнь покойнаго баронета Я. В. Виллие так известна, что сообщенныя о ней предания должны быть признаны результатом какого-то страннаго и, во всяком случае, весьма интереснаго недоразумения. Материалы для биографии его собраны и напечатаны в „Протоколах заседаний общества русских врачей в С.-Петербурге" за 1859—1860 г., а также в прекрасной записке В. С. Сахарова, изданной отдельною книгою по поводу открытия Михайловской клинической больницы баронета Виллие в 1873 г.

Я. А. Чистович.

 

П.

Примечание профессора Я. А. Чистовича я прочел моей 75-ти летней матери, но она, не отрицая существования официальных. повидимому, вполне точных данных о происхождении знаменитаго Виллие, тем не менее подтвердила, что все переданное ею и сохранившееся в ея памяти отнюдь не есть вымысел, но действительный эпизод из ея семейной хроники. С своей стороны, замечу, отчего не предположить возможности, что Виллие, посланный императрицею Екатериною II на воспитание в Шотландию, не зная тогда

 

 

200

своего происхождения, очень легко мог быть принят в семейство шотландскаго пастора Виллие и, не быв его родным сыном, принял его фамилию и подданство Англии? Так как Виллие провел первые годы жизни в России, где имел такую высокую покровительницу, то весьма естественно, что он возвратился сюда, как на родину, и 19-го сентября 1790 г. держал в медицинской коллегии экзамен на право самостоятельной практики в России. Если это предположение верно, то непонятно, почему английский банк не выдал деньги в Россию, согласно духовнаго завещания покойнаго Я. В. Виллие. Что же касается до официалъной генеалогии, то мы зачастую видим из истории, что многия случайныя знаменитости производят свой род ad libitum, не встречая препятствий в признании себя желаемыми родственниками. Наконец, весьма странно и то, что покойный баронет Виллие в своем завещании обошел своих яко-бы кровных родственников в Англии.

 

Оскар фон-Розенберг.