Арсеньев Ш. Очерки из быта докторов-иноземцев в древней Москве. (По бумагам Аптекарского приказа) // Русская старина, 1895. – Т. 83. - № 5. – С. 133-149.

 

 

ОЧЕРКИ ИЗ БЫТА

докторов-иноземцев в древней Москве.

(По бумагам Аптекарскаго приказа).

I.

Введение.

История докторов-иноземцев в древней Руси крайне не полна и отрывочна. Причина этого,—как и вообще причина неполноты всей русской истории,—кроется в худом содержании и состоянии наших архивов. Материалы из них ежегодно и ежедневно уничтожаются, не будучи обнародованы. Появление архивных материалов в печати всегда, за редкими исключениями, случайно: их никто не бережет и всякий хочет истребить, как ненужный хлам,—и только  взгляд просвещеннаго человека иногда  спасает их от гибели, путем перепечатки этих материалов прежде их уничтожения. Примеров этому можно привести много. Почти такой же случайности мы обязаны сохранением древних столбцов, книг и документов  Аптекарскаго приказа, учрежденнаго царем Михаилом Феодоровичем, и ведавшаго все дела докторов, лекарей, аптекарей, алхимистов, костоправнаго и непучиннаго дела мастеров, и вообще всех лиц, причастных к медицине.

Документы эти не нашел даже составитель «Истории медицины в Poccии», Рихтер, и считал их погибшими во время московскаго пожара 1812-го года.

А между тем они хранились где-то, постепенно терялись и разрознивались—и через двести почти лет случайно оказались в архиве министерства внутренних дел, в 14-ти папках!..

 

 

134

Четырнадцать папок за столетнее почти существование Аптекарскаго приказа, когда любили о казенном деле писать основательно, оглядываясь на прежде бывшие примеры, выписывая «в пример», повторяя содержание челобитья несколько раз,—четырнадцать папок слишком мало. Видимо, что эти материалы постигла общая горькая участь архивов в России; их растаскали, погноили, продавали на пуды в мелочныя лавки, раскурили с махоркою!

Потом эти несчастные остатки дел Аптекарскаго приказа какой-то добрый человек нашел (великое ему за это спасибо!) собрал в четырнадцать картонов и похоронил в архиве министерства внутр. дел.

Там эти документы лежали еще несколько десятков лет, ускользнувши от внимания Рихтера и не принеся в свое время должной пользы для его изследования.

Только в конце семидесятых годов нынешняго столетия, то-есть почти через двести пятьдесят лет после основания Аптекарскаго приказа и через двадцать почти лет после выхода сочинения Рихтера, материалы эти увидели свет: были разобраны, прочтены и напечатаны.

Этим добрым и важным для истории делом мы обязаны инициативе и руководству  вице-директора   Медицинскаго  департамента Н. Е. Мамонова.

Оставшиеся для обнародования материалы составили том в 1.304 страницы; они расположены хронологически, хотя не всегда строго, но затем, никаких указателей, ни предметнаго, ни именнаго, ни простаго общаго оглавления не составлено. 1680 №№ бумаг самаго разнообразнаго содержания представляют немалое затруднение, чтобы разобраться в них без указателей.

Но спасибо и за то, что сделано; отныне материалы эти застрахованы от гибели и доступны для изучения.

При рассматривании их, мало известная доселе история докторов-иноземцев при царском дворе несколько разъясняется, хотя по отсутствии многих бумаг, которыя должны бы там находиться,—полной картины и не получается. Но тем не менее из оставшихся материалов можно извлечь кое-что для бытовой истории пребывания докторов-иностранцев в Москве, на службе Его Царскому Величеству, в приказах старой и новой аптеки.

Прежде всего бросается в глаза несправедливость общераспространеннаго мнения, что в древней Руси с иноземцами-докторами обращались презрительно, относились к ним свысока и при случае всячески обижали и обсчитывали, надеясь на их безпомощность в чужой и дикой стране.

 

 

135

Ближайшее разсмотрение подлинных документов убеждает нас в совершенно противном.

Докторам-иноземцам платили очень большия жалованья, месячный корм, деньгами и натурою; дарили им для жительства   прекрасные дома из означенных на государево имя опальных имуществ, жаловали деньги на домовое строенье, награждали «за выезд» на службу в Московское государство, «на отъезде», когда кто хотел, воротиться домой. Лечение царя и лиц царскаго семейства, даже ближних слуг государя, всегда было вознаграждаемо особо «в приказ», то-есть в сверхсметную награду, серебряными кубками, соболями и камками.

Докторам был дарован особый суд, свой в Аптекарском приказе, и они не платили никаких судебных пошлин. Если приходили к докторам из-за границы «запасишки», «рухлядишки», а иногда и «коретишки», то по челобитью давались им казенныя подводы от Архангельска до Москвы.

Наконец, на все челобитья докторов, лекарей, аптекарей, алхимистов и прочих чинов Аптекарскаго приказа в обнародованных документах нет никогда отказа, за исключением одного или двух случаев.

Докторами-иноземцами дорожили, ценили их и относились к ним снисходительно даже тогда, когда они заслуживали наказания по русским законам.

Все это подтверждается выписками  из подлинных документов которыя мы приведем в ряде следующих за сим очерков.

 

II.

Доктора из поколения в поколение.

1.

Артман и Михель Грамоны.

Лучшим доказательством гуманнаго отношения русскаго правительства к докторам-иноземцам служит то, что в период существования Аптекарскаго приказа находится несколько примеров службы Московскому государству в докторах, из поколения в поколение, от отца к сыну, от дяди к племяннику.

Доктор Артман Грамон, служивший московскому государю около двадцати лет, пользовавшийся, как видно, большим доверием и авторитетом (он давал свое мнение о инрогавой кости, изследовал государеву мочу, отворял государю жильную кровь, преследо-

 

 

136

вал самозванных докторов) и получавший после Венделинуса Сабилиста самое большое жалованье в 300 рублей в год и 60 рублей в месяц, кроме корму натурою,  дров, сена и овса для лошади ¹), в 1655-м году, будучи уже пожилым человеков, заболел и ему прекращена была выдача денежнаго месячнаго с марта месяца 1655 года. Через два почти года, в январе 1656 года Артман Грамон подал государю челобитную:

«Царю, Государю и великому князю Алексею Михайловичу, всея великия и малыя, и белыя  России Самодержцу бъет челом холоп твой, Аптекарскаго приказу доктор Артманка ²) Грамон. По твоему государеву указу оставлен был я, холоп твой, на Москве за болезнью; и как я, холоп твой, от болезни стал обмогатца,—и я, холоп твой, был у твоего государева дела в Аптекарском приказе по вся дни безпрестанно и твои государевы аптекарские дела всякие делал».

Далее доктор просил выдать ему денежный месячный корм за все время его болезни—и в тот же день эта выдача была ему разрешена без всяких вычетов за одиннадцать месяцев.

Едва он стал обмогаться сам, как заболела его жена и в феврале того же 1656 года умерла. 20-го февраля доктор подает царю Алексею Михайловичу челобитную, где пишет:

«В нынешнем, Государь ³), во 164-м году ⁴), февраля в—день

¹) В росписи Аптекарскаго приказа «что кому жалованья денежнаго и корму конскаго, и питья» за 1645 год  доктору  Артману  Грамону (вместе с доктором Яганом Белово)  было  выведено: годоваго жалованья 220 рублей (после возвысили до 300), месячнаго 60 рублей, да натурою ему выдавалось:

Поденнаго питья из дворца: по 4 чарки вина боярскаго, по кружке романеи человеку на день.

Да за красные и белые меды: по  13-ти пуд меду преснаго человеку на год; за поддельныя (приправленныя разными специями  для  вкуса) и простыя пива—по 39 четвертей солоду ячнаго, по 4 четверти муки овсяной, по 5-ти пуд хмелю человеку на год. С хлебеннаго дворца—по калачу на день.

Да конскаго корму, по 4 четверти с осьминою овса, по 5-ти острамков сена человеку на месяц, а на год имется по 54-ти четверти овса, по 60-ти острамков сена человеку.

Подобныя же дачи натурою аптекарям и лекарям меньшей статьи шли, все постепенно уменьшаясь в количестве.

²)  Название холопа и имя в уничижительном виде были обязательны в челобитных для просителей, когда они  обращались от себя к особе царя. Но во всех других бумагах их именовали полными именами.

³)   Мы опускаем стереотипное начало всякой челобитной: «Царю, Государю» и так далее.

⁴) Значит; в 7164 году от сотворения мира; тысячная цифра, обыкновенно отнималась. Вычитая 5.508 из этого числа, получаем 1656 год.

 

 

137

жены моей не стало, а после, Государь, жены моей остались детки мои малы; сынишко мой Севалдуска-Констянус, да две дочеришки мои: Марьица-Елизавет, да Сузанна-Магдалыни, да племянница Марьица; а учить тех детишек моих без матери некому. Милосердый Государь и великий князь Алексей Михайлович всея великия и малыя и белыя Poccии Самодержец, пожалуй меня, холопа своего: вели, Государь, тех моих детишек и племянницу отпустить в свою землю для ученья, и вели, Государь, отпустить с ними-ж людишек  моих: человека моего Клеуша   Пертензона с женою его Причатою да двое детей его, да мамку детей моих  Варварку с дочерью с девкою, да служащую Маргретку, и вели, Государь, дать свою государеву проезжую грамоту и подводок с проводником, как тебе, милосердому Государю, Бог известит, чтобы детишек моих и с людишками пропустили в свою землю для наученья».

Столь справедливая просьба стараго и вернаго слуги была разрешена в тот же день: «по государеву указу боярин Илья Данилович Милославской приказал их отпустить и дать память в Посольский приказ».

В Посольском приказе должны были изготовить им все нужныя бумаги для иностранных государств.

Отпустив своих детей за море, Артман Грамон остался в Москве на государевой службе со своим   племянником   Михелем Грамоном, котораго он обучал докторской науке.  Вообще, у всех докторов-иноземцев были ученики лекарскаго дела из русских молодых людей, из которых выходили потом лекаря, и служили государеву службу при полках и в походах, под руководством докторов привилегированных.

Через два года по отпуске детей за море, в 1658 году, Артман Грамон умер в Москве, оставив племянника Михеля недоученным.

Михель Грамон бил царю челом, чтобы отпустил его за море доучиваться до настоящаго доктора, и был отпущен с повелением, выучившись, служить в Москве. Это повеление возвратиться на государеву службу дает повод предполагать, что Михель Грамон был отправлен и учился за границею на царский счет.

Через семь лет после отправки Михеля Грамона в 1666 году, из Москвы в Новгород, где обыкновенно принимали приезжих из-за моря иностранцев (через Архангельск, единственный наш порт в то время), была послана грамота:

«От царя и т. д. в нашу отчину, в великий Новгород, боярину Нашему и воеводе князю Василию Григорьевичу Ромодановскому да Дьяку нашему Семену Углецкому.

 

 

138

В прошлом 167 (1666 году) по нашему указу отпущен в Цысарскую землю для подлиннаго дохтурскаго учения Артмана Грамона племянник Михель, по его челобитью. А как он в Цысарской земли дохтурскому делу выучитца,—и ему велено быть в Москве. И нынЪ ведомо нам, великому Государю, учинилось, что Михель Грамон дохтурскому делу выучился и живет в Немецкой земле, в городе Гене (Иене?)

И мы, великий  Государь, указали дохтуру Артманову племяннику Михелю из Цысарской земли быть к Москве».

Далее указывалось по прибытии доктора дать ему подводы, «на чем мочно поднятца», отправить к Москве без задержания давши «для береженья» провожатых «сколько человек пригоже», жалованье и корм, а самому Михелю Грамону явиться, по приезде в Москву, в Аптекарский приказ, к боярину Илье Даниловичу Милославскому, начальнику приказа.

Михель  Грамон приехал  в  Москву  служить в следующем 1667 году, и ему был учинен следующий оклад:

Годоваго жалованья 150 рублей и по 45 рублей месячнаго корму, всего 690 рублей.

Оклад для молодаго нововыезжаго доктора очень высокий по тому времени, который возможно объяснить удовольствием государя, что посланный им молодой человек выучился, стал «совершенным доктором» и воротился к нему на службу.

Михель Грамон прослужил Московскому государству десять лет, женился в Москве, обзавелся детями и в 1677-мъ году был, по указу царя Феодора Алексеевича, отказан от Аптекарскаго приказа, одновременно с саксонским интриганом, попавшим в доктора Лаврентьем Рингубером ¹) и доктором французом Петром Пантанусом.

Одновременность отставки Михеля Грамона с отставкою такого подозрительнаго и безпокойнаго человека, как Лаврентий Рингубер, дает повод предполагать, что Грамон был запутан Рингубером в какую-нибудь немаловажную историю, если принуждены были отставить столь долго прослужившаго доктора, как Грамон.

Всем троим отставленным докторам предоставлено было ехать в свою землю, откуда кто приехал, «а кто из них похочет быть на Москве,—и им жить на Москве на своих проторях, а

¹) О Лаврентии Рингубере есть изследование П. Цирлинга: «Un medecin-diplomate. Laurent de Rinhouber. Paris. 1893, и извлечение из этой книги; «Саксонский бродяга в Москве». «Нов. Время» 1893 г. 13-го марта, № 6120.

 

 

139

великаго Государя жалованья—корму им не давать. И лечить им всяких чинов людей, а лекарства иметь из Аптекарскаго приказа, а не своими лекарствы».

Однако доктора не согласились остаться в Москве и практиковать на свой страх и риск—и все уехали в свои земли: Грамон и Рингубер скоро, а Петр Пантанус остался в Москве, и в следующем году в январе есть еще его красноречивая челобитная о принятии его вновь на службу, так как он «вины своей не знает».

Но его все-таки   не оставили и, уплатив  жалованье (о награде «на выезд» неизвестно), отпустили за море.

Оставив без челобитья, Михелю Грамону выдали деньгами и собольми все причитающееся ему жалованье по день отставки, 10 апреля 1677 года и, кроме того, в награду за службу да «на подъем на отпуске» на триста рублей соболей, двадцать подвод от Москвы до Архангельска и государеву проезжую грамоту, «чем бы ему с женишкою и детишками доехать и пред немцами государевою милостью хвалиться».

 

2.

Яган и Бернард Розенбурги.

В Аптекаркий приказ пришел 30 сентября 1666 года «торговой иноземец» Мартын Беклер и сказал начальнику приказа, боярину Илье Даниловичу Милославскому:

«Писал ко мне из немецкой земли иноземец Иоган фан-Горен, что в городе Любке (Любеке) живет Цесарской (Австрийской) земли дохтур Яган, Кустериус (Костериус, Розенбург). И только того дохтура государь изволит призывать к Москве,—и он Иоган фан-Горен того доктора учнет призывать на службу в Московское государство. А тот-де Яган Кустер—доктор добрый и ученый, бывал в академеи и учился, и послать бы к нему Государева опасная грамота, против оных докторов, как посылать грамоты иным докторам».

Выслушав заявление торговаго иноземца Мартына Беклера, начальник Аптекарскаго приказа, боярин Илья Данилович Милославский велел своему дьяку Ивану Десятово изготовить государю доклад с вопросом: «О дохтуре Егане как Государь укажет»? Через пять дней октября 5-го Алексей Михайлович указал того доктора звать в Московское государство и послать ему из Аптекарскаго приказа опасную грамоту.

Опасныя и призывныя грамоты (образца которых не находится среди оставшихся материалов Аптекарскаго   приказа) изготовлялись

 

 

140

в Посольском приказе, и указ об изготовлении их был послан к начальнику Посольскаго приказа, думному дьяку Алмазу Иванову с товарищи.

По этим призывной и опасной грамотам доктор Яганъ Костериус (он же Розенбург), человек уже зрелых лет (пятидесяти трех), женатый, имевший детей, приехал служить московскому государю в том же году.

Яган Розенбург прибыл в Москву с женою и с двоими малолетними сыновьями, а третий, старший, сын был оставлен за границею, где он учился, чтобы впоследствии стать, как и отец его, доктором.

В Москве Ягану Розенбургу отвели для жительства дом торговаго иноземца Артемья Артемьева, купленный  царем под помещение для докторов, в Белом городе, у Яузских ворот.

Дом, отведенный Розенбургу, судя по цене в две тысячи восемьсот рублей, был большой, с каменным и деревянным всяким строеньем.

Прежде Ягана Розенбурга в этом доме жил доктор Самойло Каллинус, уехавший в 1667 году в свою землю.

Поселившись в казенном домe и получив годовой оклад и месячный корм (неизвестен его первоначальный оклад, но впоследствии он получал очень большое, сравнительно, жалованье: годовое в 250 рублей и месячнаго корму по 72 рубля на месяц, всего 1.114 рублей в год помимо дач натурою: дров, сена, овса для лошадей и прочаго и экстраординарных наград «в приказ»), Яган Розенбург начал служить московскому государю, леча царя, двор его и «разных чинов людей» и, видимо, что московская служба пришлась ему по душе.

Через несколько лет, в 1672 г., он вызвал из Пруссии племянника своего Ягана  Зеттигаста и определил в Аптекарский приказ в «алхимисты» (особая разновидность аптекаря) с жалованьем 50 рублей в год и по 5 рублей месячнаго корма,—110 р. всего.

Через два года по вызове племянника, Яган Розенбург вызвал в Московское государство и сына своего, Бернарда Розенбурга, окончившаго ученье и получившаго степень доктора.

В 1674 году прибыл в Москву Бернард Розенбург и получил оклад: годоваго жалованья 100 рублей и месячнаго корму по 30 рублей на месяц —всего 460 рублей в год, помимо награды «за выезд».

Нововыезжий доктор поместился в доме отца своего, и по этому случаю, в награду за выписку сына, Ягану Розенбургу был отдан в собственность тот каменный дом, в котором он был

 

 

141

помещен. В год приезда сына, Яган Розенбург получил из Земскаго приказа «данную» на занимаемый им дом, - «почему ему и жени ево и детем тем двором владеть—и вольно ему тот двор продать и заложить».

Через год с небольшим 13-го марта 1676 года, нововыезжий доктор Бернард Розенбург «волею божиею умре» и был похоронен по иноземному обряду на кладбище Немецкой слободы.

Через семь месяцев октября 2-го, отец Бернарда подал царю челобитную, где писал:

(Начало выпущено) «Изволением всесильнаго Бога в прошлом во 184-м году сынишко мой дохтур Борис (Бернард) Розенбурх умре, и я, холоп твой, для погребения сына своего у приятелей и у сродичей своих в долг занял рублей здвести и болши — и тем сына своего похоронил. А ныне, государь, мне тех долгов платить нечем, а на похороны сынишку моему из твоей Государевой казны ничего не дано, а прежним, Государь, дохтурам твое государево жалованье на похороны из казны давано.   Милосердый Государь (титул) Феодор Алексеевич (титул), пожалуй меня, холопа своего, за мои и сынишка моего к тебе, Великому Государю, службишки, вели, Государь, на похороны сына моего из своей Государевы казны выдать деньги против ево братьи, или чем тебе, великий Государь, Бог известит, чем бы было мне, холопу твоему, долги оплатить».

Конечно, такое челобитье не было вызвано истинною нуждою, потому что Яган Розенбург получал огромное, по тому времени, жалованье и жил в собственном доме, подаренном ему царем. И не корысть главным образом,  побуждала писать такия прошения царю.   Главною  побудительною причиною тут было самолюбие, дескать, другим докторам давано, так, «чтобы и мне пред моею братьею докторами оскорблену не быть», чтоб не болтали в Новонемецкой слободе, что вот тому-то, мол, дали,   а тебе не дали,—знатно, ты не заслужил царской милости!.

Всякое челобитье о выдаче денег вызывало в Аптекарском приказе, как и во всех, выписок из прежних примеров: как и когда подобныя выдачи делались?

Челобитье Ягана Розенбурга, когда пошло на «выписку например», открывает такой факт выдачи на погребенье: за десять лет до приезда Ягана Розенбурга в Московское государство в 1656 году, выдано было вдове доктора Ягана Фон-Фреде Елене на погребенье мужа ея 50 рублей, да заслуженнаго его жалованья 100 рублей.

Ягану Розенбургу на похороны сына выдано было 50 рублей—сумма по тому времени крупная.

 

 

142

Через два месяца после этого Яган Розенбург решил отослать своих детей за границу и обратился к царю  Феодору Алексеевичу с челобитьем:

«В прошлых, Государь, чадех выехал на ваше Государьское имя племянник мой Иван Ефимов (Зеттигаст), и без нево, племянника моево, в Пруской земли отец ево и мать померли, а животами их владеют чюжие люди, а у меня, холопа твоего, здесь на Москве сынишка мой Адолфка в малых летех. Милосердый Государь (титул), пожалуй меня, холопа твоего, вели, Государь, того сынишка моего отпустить с ним, племянником моим Иваном, в Прускую землю к сродичам моим для ради наученья сынишку моему, а здесь, Государь, на Москве учить мне никоими меры нельзя. А ево, племянника моево Ивана, вели, Государь, отпустить на два месяца, а с чужими, Государь, людьми послать мне своего сы-нишку нельзя, потому что он в малых летех; и чтоб ево, Ивана, отцовскими животами чюжие люди не завладели».

Замечателен здесь фамильярный тон челобитья: доктор разсказывает царю свои семейныя дела, как сын отцу, убеждая его распорядиться для поправки этих дел.

Написана была эта челобитная, конечно, русским опытным подъячим, знающим стиль и выражения такого рода бумаг. В этих материалах есть указания, что  челобитныя писал «подъячий дворцовой ! площади» в Кремле, к которому, как к специалисту по писанью челобитных на имя царя, и сходились все, имевшие нужду в этом.

Разспросив подробно иноземца о том, чего он хочет, площадной подъячмй ломаную русскую речь просителя облекал в строго-определенную стереотипную и чисто русскую форму челобитной, где коротко и ясно излагалась сущность просьбы. Впоследствии мы увидим прошения иностранцев, поданныя   на  латинском,   немецком, или ином языке и переведенных толмачами,—но какая разница между этими витиеватыми прошениями и русской  челобитной!.. Как далеко  этим прошениям до краткости, точности и ясности русских челобитных! В тот же   день, когда  писалась  вышеприведенная челобитная,

Яган Розенбург надумал отослать заодно в провожатых и другаго своего сына, и поэтому была написана вторая челобитная: «(начало выпущено). Отпускаю я, холоп твой, сынишка своего Одолфка для научения в Прускую землю, в город Кролевец (Кенигсберг), курфирста Бранденбургскаго за агентом Гедеманом Дедригом-Гесом; а с ним для береженъя посылаю другова сынишка своего Ивашку, потому что сынишко мой Адолф в малых летех. Милосердый Государь, пожалуй меня, холопа твоего, вели, Государь, для пропуску дать свою, великаго Государя, проезжую грамоту и дать им две подводы. И в

 

 

143

той своей, великаго Государя, проезжей грамоте вели написать: как сынишко мой Ивашка проводит брата своего до рубежа,—чтобы его також пропущали везде по дорогам до Москвы».

Обе челобитныя были написаны 9 декабря 1676 года, но подать их было некому: ни царя, ни начальника Аптекарскаго приказа (теперь уже боярина князя Никиты Ивановича Одоевскаго) не было в Москве.

Яган Розенбург с Зеттигастом поехали к Одоевскому в деревню (вероятно, по направлению к г. Звенигороду), и подали ему две челобитныя.

— Великий государь теперь в походе,—отвечал им боярин,— он на богомолье в монастыри Саввы Сторожевскаго ¹), поезжайте с челобитными туда.

Алхимист Яган Зеттигаст съездил от боярина в Саввин Сторожевский монастырь и в тот же день привез к нему (вот откуда предположение, что начальник Аптекарскаго приказа был недалеко от Звенигорода) обе челобитныя с подписями, что царь разрешает им отпуск в свою землю.

Разсмотрев подписанныя челобитныя, боярин князь Одоевский «запечатал их в столбце» и послал к своему дьяку Ивану Михайловичу Патрикееву со своим письмом, где объявлял о приезде к нему доктора и алхимиста и писал в заключение: «и тебе б о проезжих (грамотах) послать память в Посольской приказ, а о двух подводах послать память в Ямской приказ. Никита Одоевской челом бьет».

Эта последняя приписка и именование своего дьяка полным именем: «Иван Михайлович» показывают, что в служебном отношении начальник приказа и его дьяк были почти равны.

 

Два сына и племянник Ягана Розенбурга уехали в Пруссию; Яган Зеттигаст, как находившийся на службе, воротился, но воротился ли другой сын Розенбурга, или, воротясь, умер, — известий нет. Через год с небольшим после отправки сына Адольфа для ученья в Кенигсберг, Яган Розенбург задумал и сам уехать домой на покой.

Подаренный ему царем дом доктор в 1677 году, в сентябре месяце, продал  стольнику Никите Ивановичу Акинфову и взял

¹) Монастырь Саввы Сторожевскаго (или Звенигородскаго) находится в 50 верстах от Москвы и в 2-х верстах от Звенигорода. Царь Феодор Алексеевич поехал туда на память св. чудотворца, бывающую 3-го декабря. О св. Савве есть легенда, что он спас царя Алексея Михайловича от медведя на охоте в Звенигородских лесах.

 

 

144

за него тысячу девятьсот рублей,—целое состояние по тогдашнему времени. Устроив и другия свои дела в Москве, Яган Розенбург в 1678 году, 20-го января, подал царю челобитную собственнаго сочинения, переведенную на русский язык переводчиком Аптекарскаго или Посольскаго приказа, вероятно, поляком. «Наяснейший и Вельможнейший Великий Государь Царь Феодор Алексеевич (титул).

Дванадесятое уже обращается лето, яко от вашего блаженныя памяти отца Вашего Величества нижайший раб Иван Розенборк семо призван, яко прежде нажившему и, по преставлении его, вашему такожде Наяснейшему Величеству не менее мои службы, искусные и верные, объявил есмь. Ныне же, к шестьдесят пятому лету живота достигнув, таже болезнем и различным счастия пременениям предан, понеже те вещи исполнять не могу.

Ваше Наяснейшее Величество, аз, нижайший раб, молю: благоволи обещание блаженнаго своего Государя-отца, в грамоте, ко мни присланной, объявленное,—исполнити, мене же-с милостию и благодатию, купно с имешем во свояси отпустити, како-б благопотребнейшим сим зимним путем к месту, его же просил есмь, приити мне возможно было».

Вследствие этого прошения Яган Розенбург был отпущен, но этот доктор и на этот раз, написавши челобитную, в тот же день догадался просить еще о другом, как и тогда, когда посылал сына Адольфа учиться в Кенигсберг.

На другой день, 21-го января, Розенбург подал другую челобитную, уже форменную, русскую, писанную специалистом:

(Начало выпущено). «По твоему, Великий Государь,  указу и неизреченной милости отпущен я, холоп твой, в свою землю, а я, холоп твой, я человеченко старый и древней и не имею никого у себя в таком  далном пути, и меня, холопа твоего, поберечь некому; только имею здесь на Москве одного родного племянника Ивана Зеттигаста  ¹), а он служит тебе, Великий Государь, в алхимистах. Милосердый Государь (титул) вели, Государь, того племянника моего Ивана Зеттигаста на время отпустить со мною и меня холопа твоего, проводить до сродичев моих. А как он меня в свою землю  проводит,—и он опять к тебе, Великий Государь, в Московское государьство приедет  и  (будет) служить тебе, Великий Государь, по-прежнему».

¹) Значит, другой его сын, Иван, провожавший  Адольфа, или умер, воротившись в Москву, или не воротился тогда же;  умерла  также и жена Розенбурга.

 

 

145

Алхимиста Зеттигаста царь велел отпустить совсем; алхимист на другой день просил о выдаче жалованья, заслуженнаго за полгода, о подводах и об опасной проезжей грамоте, служившей аттестатом отпущенному, потому что в челобитной прибавлялось: «Чтоб мне, холопу твоему, будучи в своей земли, твоею, Великаго Государя, милостью хвалиться».

После Зеттигаста бил челом о жалованье и Яган Розенбург; просил он тоже за полгода, но причиталось им обоим только за 142 дня. В Аптекарском приказе все точно подсчитали и «выписали в пример». По разсчету Ягану Зетгигасту пришлось за 142 дня 42 рубля, 16 алтын и 4 деньги, а дяде его доктору, за то же время, 434 р., 3 алтына и 2 деньги, да кроме того, в награду «на отпуске» соболей на триста рублей. О награде на отпуске алхимиста Зеттигаста —ничего не видно в документах, вероятно потому, что он служил недолго.

В бумагах при   отпуске Розенбурга сказано, что он приехал «из Свицкие (шведской) земли», и подводы, 10, даны ему до Свейскаго рубежа, тогда как, по сказке торговаго иноземца Беклера, при вызове Розенбурга, было говорено про немецкую землю и город Любек. Сын Розенбурга, Адольф, был послан в Пруссию. Сам Розенбург в челобитной о жалованье, поданной в январе 1678 года, пишет: «Служил я Свицкому королю многие годы».

Своею отставкою Яган Розенбург, видимо, был очень доволен и на отпуске не был и противу своей братии дохтуров оскорблен, потому что через год слишком, в апреле 1679 года, писал из города   Колывани   к  дьяку Аптекарскаго   приказа  Андрею   Виниусу: «Хотя из службы Царскаго Величества освобожен, однакож, Великаго Государя милость, которую   до окончины  своей  забыти мне не возможно, понуждает меня пещися о всяком добре, что ему, Великий Государь, услышу—годно явится. И слышал я, что послан за море лекарь (Вилим Горстен), а велено ему приговорить  в  службу   Царскому   Величеству  добраго окулиста,—и здесь есть самой доброй окулист, который в королевской службе тому с полгода, и сверх той своей науки, лечит болезни каменные и всякие тяжкие  раны, и рак, и иные, подобные тем, и бывал он во многих государствах для науки; и по моим словам, охота у него  есть к Москве ехать и Великому Государю послужить, буде ему нарочитой корм учинят. И я советую сего человека принять, потому что вскоре такого  мастера достать будет немочно. А имя ему Яган Эриксон,  летами—в сорок шесть годов. И о том на скоро ко мне изволь писать, потому что и я сам, вскоре за море, в свою землю уеду».

 

 

146

Очевидно, что окулист Эриксон соблазнился разсказом Розенбурга о хорошей плате докторам и других выгодах службы в Москве.

Окулиста указано было в Москву звать и обещать ему царскую милость и жалованье против его братии докторов. Розенбург просил для своего протеже нарочитаго, то-есть особенно высокаго, оклада, а его предлагали вознаградить, как других. Bероятно, окулист Эриксон нашел это жалованье малым,—и потому его имени не встречается в числе приехавших с Вилимом Горстеном одиннадцати человек лекарей в мае 1679 года.

После этого письма мы ничего более не знаем о Ягане Розенбурге, но племянник его, алхимист Зеттигаст, отпущенный из Московскаго государства совсем, потом снова воротился на службу царю, и мы встречаем его имя в росписи всех служащих в Аптекарском приказe в 1682 году, когда все чины вновь присягали молодым царям Иоанну и Петру Алексеевичам.

 

 

3.

Доктор Андрей Келлерман, московский уроженец.

 

Прижившимся в Москве немцам жилось привольно и богато; их немецкия слободы, Старая и Новая, были застроены богатыми домами; сами немцы и жены их ходили в шелку и бархате. Доктора, разнаго рода ремесленники и купцы богатели и, уезжая в свою землю под старость, увозили капиталы с собою.

Многие иноземцы и совсем оставались в Московском государстве,—и в Москве и поныне есть немецкия фамилии, ведущия свою родословную от до-петровских времен, от времен Кокуя, т. е. Немецкой слободы.

Не все немцы относились с презрением и ненавистью к малокультурной Московии, стремясь только эксплоатировать варваров, елико возможно: некоторые из них, устроившись в России с домом и делом, плодились и множились в Москве, не думая никуда уезжать, а далее подготовляя и сыновей своих на службу у той же Московии.

С таким примером мы встретимся сейчас.

«Торговый иноземец», «гость», живший, по всем видимостям, в Москве десятки лет, Томас Келлерман (или, как иногда его именовали, Келдерман), торговавший, должно быть, не безприбыльно, отправил в 1661 году своего сына Андрея, родившагося в Москве, в иностранныя земли для ученья. Отправил он его по указу царя Алексия Михайловича,—значит, помимо воли отца,

 

 

147

было здесь и желание царя,—конечно, в надежде получить в будущем образованнаго слугу Московскому государству. Бумаг об отправке Андрея Келлермана в обнародованных материалах не сохранилось, и мы узнаем об этом уже гораздо позже, через семнадцать лет, когда молодой доктор окончил свое ученье и получил диплом.

1678 года, декабря 2-го, из Архангельска в Новгород известили о приезде в Московское государство новаго доктора, а 22-го того же месяца об этом отписали из Новгорода в Аптекарский приказ в Москву. Тотчас велено было переслать нововыезжаго доктора в Москву.

Андрей Келлерман приехал на праздники в Москву к отцу и семье, после семнадцатилетней разлуки.

Уехав отроком, он воротился зрелым мужчиною, достигнув высшаго ученаго звания доктора медицины и философии. Можно вообразить себе радость отца, восторг всей семьи, удовольствие всей Немецкой слободы при прибытии такого блестящаго представителя Европы и ея культуры! Приезд Андрея Келлермана был очень кстати и для Аптекарскаго приказа: в это же самое время царскую службу на всегда оставлял опытный и любимый доктор Яган Розенбург, просившийся на покой за старостью.

Когда прошли праздники Рождества и немецкаго новаго года (русский год начинался с 1-го сентября), купец Томас Келлерман написал царю челобитную о принятии сына на службу.

Посылал я (начало выпущено) сынишка своего Андрюшку за море для дохтурской науки и для наученья разных язык учитца. И был сынишко мой в той науке за морем в разных государствах и школах семнадцать лет; и в итальянской, государь, земле, в городе Падуве  (Падуе), в высокой школе, от  дохтурских учителей философскому и врачебной науки  разными вопросы доспрашиван, и ево в той дохтурской науке достойно признали и дохтуром учинили, и свидетелстенной лист за своими руками и печатми дали. И для той, государь, дохтурской науки сынишка мой, те семнадцать лет учася, издержал многия деньги—несколько тысячей рублев. И те деньги я, х. т., за него займываючи, платил, —проча ево вперед годнаго быть в вашу, в-го г-ря, службу. А он сынишко мой, твой, в-го г-ря, холоп природной и прочнее иных выезжих дохтуров, которые   выезжают на малое время и вашим Государским  жалованьем   обогатясь ¹) отъезжают опять в свои страны.  Да он же, сынишко мой, ныне в молодых  летех и

¹) Намек на уезд Ягана Розенбурга, скопившаго в Poccии деньги.

 

 

148

славенской грамоте и русскому языку может вскоре изучиться,—и от него чаять больше службы, как от иных дохтуров, которые все свои дела совершают через толмача. Милосердный   Государь   (титул),  пожалуй меня, х. т.,  для моего вернаго подщания (тщания?) и многих проторей, которые издержал я в учение того моего сынишка, проча ево в вашу, В-го Г-ря, службу, вели, Г., ево, сынишка моего, принять в свою, В. Г., службу в оптекарскую палату и учинить ему свое жалованье  против иных дохтуров, его братьи или как тебе, В-му Г-рю, об нем Бог известит». 14-го января 1678 года новоприезжий доктор Андрей Келлерман представился в Аптекарском приказе начальникам его: боярину князю Никите Ивановичу да кравчему с путем князю Василью Федоровичу Одоевским и дьяку Андрею Виниусу, и ему был произведен, через толмача, допрос, где и чему он учился? И молодой доктор ответил: — Отпустил меня отец мой, торговый иноземец  Томас   для докторской науки за море и я был в Цесарской земле в городе Лейпциге шесть лет и учился докторской науки, да в городе Страсбурге три же года был в науке, да в голландской земле, в городе Лейдене—два года, в английской земле в городе Оксфорде и во французской земле в городе Парисе (Париже)—полтора года и наконец в Италии, в городе Падуе, в знаменитой Падуанской академии—два года, где и был «учинен доктором»  и получил диплом за подписями учителей и за тремя висными (висячими на шнурках) печатями краснаго воска в красных кожаных ковчежцах (футлярах).

Читать, писать и говорить доктор Андрей Келлерман умел на шести языках: цесарском (немецком), латинском, французском, итальянском и голландском.

Как видно, заботы и расходы купца Келлермана не пропали даром: сын его учился как следует и научился многому. Такой слуга был для Московскаго государства в высшей степени желателен и полезен.

После этого молодой доктор представил большой и красиво росписанный пергамент, диплом Падуанской акедемии на докторское звание за тремя печатями.

Бумаги Аптекарскаго приказа сохранили чрезвычайно любопытный образчик диплома Падуанской академии доктору (не в оригинале, который хранился у самого доктора, а в переводе на русский язык).

Текст этого диплома носит еще свежие следы средних веков, когда врачебная наука была окружена ореолом величия и тайны, когда экзамены производились в величественной и торжественной обстановке, а сам нареченный в доктора точно становился выше человеческой

 

 

149

природы; его венчали если не именно короною,—то во образ короны докторскою шапкою-беретом.

Царь Феодор Алексеевич принял молодаго доктора на службу и назначил ему «новичной» (начальный, как новичку) оклад: годоваго жалованья 60 рублей и месячнаго корму по 12 рублей на месяц, всего 204 рубля, кроме выдачи припасов натурою: вина, романеи, красных и белых медов, пива, калачей и конскаго корма: овса и сена (см, выше: оклад доктора Артмана Грамона).

Кроме того Андрею Келлерману за выезд было пожаловано царем: серебряный ковш весом в гривенку (фунт) и 40 золотников, 10 аршин камки-адамашки и сукно английское доброе.

Ковша такого точно веса не оказалось в запасах, тогда велено было сделать новый.

Таким образом новый доктор начал служить московскому государю, и скоро ему и всем докторам представилось много работы.

В Малороссии продолжалась война русских с поляками из-за присоединения Малороссии к великой Poccии. Гетман Дорошенко, задумавший отложиться от Великороссии, был побежден, сдал город Чигирин князю Ромодановскому.

С театра войны стали прибывать в Москву раненые разные люди: полковники, полуполковники и разных чинов рейтары и стрельцы. Всем докторам давали их на излечение по нескольку десятков.

В ноябре 1679 года Андрей Келлерман подает роспись вылеченным им стрельцам 48 человекам, Грибоедова полку; в этом же месяце он жалуется словесно в Аптекарском приказе на своего толмача, Никиту Вицента, что не ездит с ним для толмачества больше недели, и поэтому он боится без переводчика давать больным лекарства. Толмачу Виценту приказано было ездить с доктором, а иначе его «бив батоги, откинуть»...

Материалы Аптекарскаго приказа оканчиваются на 1682-м году; в этом году Андрей Келлерман осматривает умершаго Федора Нелединскаго: не умер ли он от лекарств, которыя ему давали?

Вероятно, была жалоба родственников на лечившаго его доктора. Келлерман сказал, что знаков на теле, чтобы умер от лекарств— нет, а умер он, по признакам, от «прилипчивой злой огневой болезни».

А как его лечили и от какой болезни—про то знает доктор Заxapий Фан-дер-Гульст, который его лечил... Больше о Келлермане сведений нет...

 

Арсеньев.