[Давыдов В

[Давыдов В.Д.] Памятные заметки В.Д. Давыдова // Русская старина, 1871. - Т. 3. - № 6. - С. 782-792.

ПАМЯТНЫЯ ЗАМЕТКИ В. Д. ДАВЫДОВА.

Разсказы известных лиц.

Памятныя заметки В. Д. Давыдова*).

Покойный светлейший князь Александр Сергеевич Меншиков был, с самой молодости своей, в дружеских отношениях с отцом моим и, в память его, часто удостоивал меня своими разговорами и некоторыми разсказами. Припоминаю один из них, весьма характеризующий нравы и обычаи времен царствования Елисаветы Петровны.

Дворец императрицы, во время стройки Зимняго дворца известным Растрелли, находился на Мойке у Певческаго моста, напротив дома графа Строгонова; в нем был большой балкон в виде террасы, под которым проходила и проезжала публика. На этом балконе, в весеннее и летнее время, сиживала императрица, после обеда, и большею частию обыкновенно в веселом расположении духа. Рядом с домом графа Строгонова находился дом фельдмаршала графа Салтыкова, на дворе котораго помещался почетный караул. Отец князя Александра Сергеевича Меншикова был адъютантом у графа Салтыкова, и вот что он об нем разсказывал своему сыну. Граф Салтыков обедал у графа Строгонова, и, по тогдашнему обыкновению, все пили очень много. За обедом граф Салтыков стал утверждать, что его венгерское вино лучше, и после сильнаго и бурнаго спора, было решено идти

*) Василий Денисович Давыдов, старший сын славнаго партизана 1812 года, независимо от этих разсказов, передал в распоряжение «Русской Старины« составленную им биографию своего родителя и уступил, право издания весьма интересных записок партизана Давыдова о Польской кампании 1831 г. Как эти, так равно в другия бумаги, сообщенныя В. Д. мы надеемся постепенно поместить на страницах «Русской Старины». Ред.

783

всем в дом графа Салтыкова испробовать и оценить его венгерское вино. Но когда собеседники пожелали встать, то увидали что только у некоторых ноги могли еще служить. Решено было послать за почетным караулом, дабы с помощью солдат дойти до фельдмаршальскаго дома, что и было немедленно исполнено. Императрица в то время находилась на балконе и увидала эту странную процессно. Впереди двое солдат вели старика графа Салтыкова, за ним графа Строгонова и всех адъютантов и гостей. Она послала спросить: куда их ведут? Ответ был: пробовать венгерское вино графа фельдмаршала, который хвастается, что его вино— лучше Строгоновскаго. Тогда императрица Елисавета снова послала сказать им, что ея венгерское еще лучше салтыковскаго и что она просит всех пожаловать пить его к ней. Так и случилось, и она так угостила своих гостей, что те уснули на балконе, в виду всей проезжающей публики.

II.

Всю зиму, с 1868 года по 1869 год, жил я в Дрездене, где в то время проводил постоянно зимы, в последние годы своей жизни, бывший генерал-адъютант Дмитрий Гаврилович Бибиков. Он жил в „Саксонской гостиннице" и очень радушно принимал немногих русских, находившихся в Дрездене. Я почти каждый день навещал его и с наслаждением заслушивался умных речей его и верных суждений об лицах и обстоятельствах, занимавших тогда внимание всех. Однажды я спросил его: не знает ли он причины немилости Екатерины II-й к Александру Ильичу Бибикову, после того, что он был выбран маршалом собранных со всей России депутатов для составления новаго уложения? Вот что отвечал мне на это Дмитрий Гаврилович:

В зале заседаний находились большия ширмы, за которыми стояло кресло императрицы и откуда она обыкновенно слушала прения депутатов; те из них, которые своими мыслями обращали ея внимание, приглашались ею за-просто, и она часто и долго беседовала с ними. В предпоследнее заседание депутатов, когда Александр Ильич объявил им, что труды их кончаются, что их наднях, вероятно, примет императрица и распустит по домам, один из депутатов (сколько ему помнилось, из Ярославской губернии, он знал его фамилию, да забыл) спросил Бибикова: как, думает он, будет впредь поступать императрица? будет ли она вновь собирать депутатов, всякий раз что пожелает издать новый закон или впредь будет издавать их сама без призыва их? На это Бибиков отвечал: „что он не может знать волю и намерение всеми-

784

лостивейшей монархини, но предполагает, что, по примеру этого собрания, если императрица будет довольна их трудами и найдет в них пользу, она и впоследствии, по премудрости своей, вероятно уже не приступит к какой-либо важной мере, касательно интересов всех, не собравши снова депутатов". Не успел он кончить свой ответ, как услыхал за ширмами с шумом отодвинутое кресло и шуршание удаляющагося платья императрицы. С тех пор она стала холодна к Бибикову, и он снова был вызван на политическое поприще только в виду развития и опасности Пугачевскаго бунта.

III.

„С дядею, Александром Ильичем, был странный случай, — разсказывал мне Дмитрий Гаврилович: — когда дядя прибыл в Москву проездом в Казань, то остановился в нашем доме у брата своего Гаврилы Ильича, a моего отца, на Пречистенке, ныне дом Аладьина, бывший барона Розена и Давыдова. Мать моя приняла его как подобало, в то время, встречать старшаго брата мужа ея, то-есть со всем возможным почетом, и на другое утро, узнавши что он проснулся, пошла сама узнать об его здоровье и спокойно ли он провел ночь. Вошедши в комнату, она нашла его весьма бледным и разстроенным и на вопрос ея, не болен ли он? Александр Ильич отвечал ей, что он, слава Богу, здоров, но его очень смущает виденный им сон, по которому он чувствует, что не придется ему оправдать доверие императрицы и кончить поручение ему данное. „Видел я ныне ночью, сказал он, что я будто дьяконом служу при apxиepeйской службе, и будто у меня длинные, предлинные волосы; обедня шла своим чередом, но как только запели верую, то увидел я, что все волосы мои упали к моим ногам и что на моих плечах мертвая голова. От страха я проснулся, сотворил молитву, и когда уснул снова, то опять увидал себя с мертвою головою. Это ясное предзнаменование, что я скоро умру; я не жалею о жизни, но горюю о том, что не исполню воли всемилостивейшей нашей монархини". Несмотря на убеждения матушки, на развлечения, которыя ему предлагали в Москве, Александр Ильич во все время пребывания своего в столице был задумчив и грустен, и действительно, как мы знаем, умер в деревне, около города Бугульмы, а не в самой Бугульме, как то думают. Он, как известно, не успел докончить поражение Пугачева

IV.

В один из проводимых мною вечеров у Дмитрия Гавриловича я его спросил: слыхал ли он про анекдот с одним из депута-

785

тов, который при виде Екатерины II-й, от страха, упал в обморок и ослабел, как малое дитя? Я этот анекдот слышал еще от отца моего. Дмитрий Гаврилович подтвердил мне его, прибавивши следующее: то был депутат Костромской губернии, добрый и хороший старичек, котораго императрица, по указанию Бибикова, часто приглашала к себе вечером и с которым беседовала глаз на глаз. В один из предпоследних вечеров она сказала ему, что она скоро примет депутатов в полном торжестве, сидя на троне.

„Рад, государыня, сказал старик, что Бог приведет меня

увидать такое торжество".

—„Льстецы мои уверяют меня, прибавила императрица, что будто в это время у меня лицо преображается и взгляд мой бывает так суров, что невольно внушает страх; я вижу, вы человек правдивый и простой, вы, откровеннее всякаго другого, скажете мне, правда ли это?"

На это депутат отвечал: „Матушка, не знаю как для других, а ты на меня страха не наводишь; ты так милостива ко мне, к старику, так приветлива, что пусть другие боятся тебя, а я только могу молить за тебя Бога и век благодарить за твои милости".

—„Ну прощайте, сказала императрица, помните же, после моего приема скажите мне откровенно, показалась ли я вам страшна на троне." В день поднесения депутатами императрице титула великой, старый депутат шел на ряду со всеми другими опустивши глаза, по своему обыкновению; он поднял их тогда только, как очутился перед троном и, взглянувши на императрицу, так испугался, что впал в совершенно детскую слабость.... Старика вынесли без чувств *).

Покойный обер-егермейстер Дмитрий Васильевич Васильчиков всегда был ко мне очень милостив, и в мою молодость я каждую осень охотился у него в продолжении более 4 лет; он разсказывал всем нам очень часто эпизоды из царствования Павла Петровича; — к несчастию тогда не записывал его разсказы, хотя некоторые из них еще помню.

Однажды император Павел упал, вальсируя с княжной Лопухиной и немедленно отдал приказ, чтоб вальс был исключен из танцев, и никто не смел бы впредь вальсировать. Так про-

*) Настоящий разсказ, равно и другие, мы приводим только как легенды. Весьма вероятно, что память изменяла разскащикам в передаче некоторых подробностей, почему и могли вкрасться неточности, за которыя мы не берем на себя ответственности. В. Д.

786

шел год. Васильчиков был в то время камергер или камер-юнкер, несмотря на свою молодость, и весьма ловким и смелым молодым человеком без страха и упрека. Он, не боясь навлечь на себя гнев государя, ухаживал за княжной Лопухиною. Как-то раз на бале она ему призналась, что очень желала бы провальсировать. Желая понравиться прелестной княжне, Васильчиков решился на поступок, который мог бы обойтись ему весьма дорого. Он смело подошел к оркестру и объявил ему, именем государя, что велено играть вальс, и как только раздались первые звуки, он с княжною Лопухиною полетел по зале к изумлению всех. Государь вошел в это время в залу, посмотрел, нашел, что эта пара отлично вальсирует, похвалил их, и с тех пор помину не было о запрещении танца.

Дмитрий Васильевич Васильчиков часто мне разсказывал, что несмотря на строгость и страшные капризы Павла, никогда так весело не бывало, какъ при его дворе. Bсе пользовались минутою, все жили настоящим, а потому веселились до упаду и повесничали на славу.

VI.

Покойный мой дядя, Иван Петрович Поливанов, был адъютантом или квартирмейстером у генерала Талызина, командира Преображенскаго полка. Во время моих приездов в отпуски в Москву, я всегда останавливался у него в доме на Молчановке, и несмотря на молодость и ветреность моих лет, часто заслушивался его разсказов о старых временах. От него слыхал я много анекдотов о царствовании Павла, но увы! во многом уже изменила мне моя память и я передам только те, которые помню явственно.

Сумрачное и грозное состояние духа императора Павла находило всего более на него, когда дул южный ветер, и наследник престола, Александр Павлович, бывши тогда генерал-губернатором Петербурга, хаживал бывало в 4 часа утра, чтобы посмотреть на флюгер, с какой стороны дует ветер. В один из таких ненастных дней, государь передал наследнику, что он намерен сделать в Петербурге войскам внезапную тревогу, причем настрого приказал ему о том никому не говорить. Александр Павлович, по доброте своей души и боясь, чтоб эта неожиданная тревога не причинила много несчастий, объявил каждому полковому командиру, под строжайшей тайной, о намерении государя, прося их быть бдительными; те, в свою очередь, говорили тоже вступающим в караул офицерам, и таким образом все были в страхе и ожидании. В таком же вол-

787

нении находился молодой офицер, стоявший в карауле на одной из улиц, сколько мне помнится, на Галерной, желая кроме того выслужиться, он не сходил с платформы, все прислушиваясь не забьют ли где тревогу. На тот грех в это время ехала пустая бочка по улице. Лошадь, или испугавшись чего-либо, или от других причин, поскакала по мостовой; пошел от бочки гром, весьма похожий на барабанный бой; офицер, бывший на стороже, как только услыхал этот шум, немедленно велел ударить тревогу; ближайшиеe караулы подхватили — и пошла потеха.

Доложили государю, что в городе бьют тревогу; он немедленно велел подать себе верховую лошадь, по имени „Чорт", и с пылающим лицом выскакал из дворца. От всех полков неслись туда офицеры с командами для принятия знамен, и каждаго встречнаго государь спрашивал: „куда бежите?" и на ответ: „во дворец, за знаменем", немедленно раздавались приказания государя: „в крепость! в солдаты! в Сибирь!". Наследник первый разобрал в чем дело и чувствуя, что это его вина, рвал на себе волосы с отчаяния; но видя, что гнев государя, понимающаго дело иначе, все растет, решился ему признаться во всем. Долго еще не успокоивался государь и только распросивши всех полковых командиров, помиловал разжалованных, из которых некоторые стояли уже на часах солдатами.

VII.

В царствование Павла, какого-то гусарскаго полка ротмистр пришел с своим эскадроном на дневку. Пока эскадрон размещался по квартирам, ротмистр остановился у помещика, и после сытнаго обеда засел в карты. В это время ему докладывают, что явился к нему вахмистр. Он хотел к нему выдти, но хозяин, дабы не перерывать партии, сказал ему: „зовите его сюда".

Вошел вахмистр: „Ну что?" — Ваше благородие, все благополучно, люди разставлены по квартирам; сено нашел, но жид меньше стольких-то копеек не берет, как прикажете?—„А у других жидов разве нет?" — Никак нет-с, один только с сеном, ваше благородие.—„Ну, делать нечего, не оставаться-же без сена, возьми, да жида повесь", сказал шутя ротмистр продолжая играть.

Проходит несколько времени; снова приходит вахмистр. „Что?" —Сено принял, ваше благородие, столько-то пудов.—„Ну,хорошо".— Жида, какъ изволили приказать, я повесил.—„Как повесил?"—Точно так-с, как сами изволили приказать.—„Ах чорт тебя возьми, да я

788

пошутил".— Не могим знать, ваше благородие, а он уже с час как висит.

Делать было нечего. Рапортует об этом происшествии несчастный ротмистр, ожидает грозы. Она явилась в следующей сентенции Павла: „Ротмистр такой-то за глупыя и незаконныя приказания, разжалывается в рядовые", а дальше: „рядовому такого-то полка возвращается чин ротмистра, с производством в маиоры, за введение такой отличной субординации во вверенной ему команде, что и глупыя его приказания исполняются немедленно".

VIII.

Дядя мой двоюродный, Петр Львович Д*, во время царствования Павла служил в кавалергардах, и славился своим отменным щегольством и ловкостию; он был, в полном смысле слова, un elegant officier. Княжна Лопухина стала с ним кокетничать и, вероятно, так явно, что вызвала неудовольствие императора Павла. Однажды, на бале во дворце, Д* стоял за стулом кнажны и разговаривал с нею. В то время все офицеры носили палки при всякой форме. Во время разговора он почувствовал, что кто-то легко ударил его палкою по ноге; думая, что кто-нибудь из его товарищей шутит с ним, он на это не обратил внимание, но удар повторился сильнее и Д*, обернувшись, увидел императора, стоящаго перед ним с выражением на лице сильнаго гнева.

„Как вы смеете, сударь, стоять спиною к великим княжнам?" сказал ему Павел. Д* оглянулся и явственно увидал, что великая княжны впереди его, а не позади. Он понял настоящую причину гнева и улыбнулся невольно. Негодование императора выражалось в весьма сильных эпитетах, но при виде улыбки, он приказал немедленно разжаловать Д* в солдаты и, наконец, повелел: „в Сибирь".

Д* свели на дворцовую гауптвахту, надели уже солдатскую шинель, как вдруг пришло помилование, самым неожиданным образом. Княжна Лопухина, которая тоже поняла настоящую причину гнева императора, бросилась ему в ноги, умоляя о пощаде Д* и представляя ему, что как ей ни дорога благосклонность императора, но что, по милости ея, она будет ненавидима всеми, ибо она стала невольною причиною несчастий людей. Мольбы княжны тронули Павла и он приказал вернуть Давыдова; но с тем, чтобы он весь вечер улыбался.......К концу однако вечера; невиновность ли дяди моего, или послушание его, так полюбились Павлу, что он его поздравил камергером, несмотря на молодость его лет.

789

Это звание сделало то, что Петр Львович очень еще молодым человеком был уже тайным советником и имел придворную должность гофмейстера. При открытии кампании 1805 г. он стал проситься в армию, но государь Александр Павлович велел ему сказать, что он его примет, только капитаном. Д* отвечал, что — хоть солдатом, и его приняли за это маиором. Он был отменно храбр и вернулся из Парижа уже генерал-маиором с Георгием 4-го класса, и потом снова переименован в тайные советники.

IX.

В последний год царствования Павла однажды был приглашен к обеду граф Орлов-Чесменский и кто-то еще. Император обедывал в час пополудни. К этому времени императрица и великия князья с приглашенными дожидались прибытия государя, а он, обыкновенно весьма аккуратный в домашней жизни, на этот раз опоздал. Проходить 1/4 часа, наконец 1/2 часа, государя нет; все присутствовавшие в недоумении и смущении. Вдруг донесли, что государь приехал; он вошел со шляпою на голове с самым сердитым лицом, и подойди к императрице, сказал ей, стуча об пол палкою: „я, сударыня, нигде не потерплю изменников, нигде, ни даже в моей семье, слышите-ли вы", продолжал он, бросая грозные взгляды на великих князей. Императрица, весьма смущенная, с низким поклоном отвечала ему „что она не знает за собой вины и потому просит государя сказать ей, в чем она провинилась?"—„Это вы все скоро узнаете", отвечал он, и быстро вышел из комнаты, сильно хлопнув дверью. Все остались в страхе и oцепенении. Наконец, боясь снова прогневить государя поздним обедом, не в урочное время, императрица обратилась к графу Орлову, прося его сходить к императору и доложить ему, что обед готов. На это граф отвечал. „Нет, государыня, я хотя сжег турецкий флот и кажись неробкаго десятка, но, воля ваша, не пойду, хоть казните". Один граф Кутайсов вызвался идти и спросить Павла. Он постучался в запертыя двери и на вопрос: кто там? отвечал кто он и зачем послан. „Сейчас буду, ждать!" был ответ. Прошла еще томительная четверть часа, и наконец, государь вышел с улыбающимся лицом, потирая себе руки, подошел к императрице и сказал ей „что очень видно напугал я вас, сударыня, всех моей шуточкой. Пойдемте обедать". Этот разсказ я слышал от моего отца.

790

Из того же источника я слышал следующее:

Павел I выезжал обыкновенно прогуливаться в 12 часов пополудни, или один или с кем-либо из своих приближенных. Большей частью ему сопутствовали Обольянинов, гр. Кутайсов и весьма редко гр. Ростопчин, и когда государь бывал не в духе, то горе бывало многим. Однажды летом государь, находившийся в Петербурге, выехал кататься в свое урочное время. Проезжая мимо одного дома, где окошки были открыты, он услыхал сильный и несколько раз повторяющейся звон колокольчика, с криками: „Парашка, Парашка!!" Он остановился и послал узнать, кто это звонит и отчего так сильно кричат? Посланный нашел старушку, очень удивленную его приходом: „Вы, сударыня, звонили сейчас?"—„Я, батюшка".—„Государь здесь и велел вас спросить, отчего вы так крепко звонили, и так сильно кричите?"—„Батюшка мой, виновата, звала мою девку, Парашку, до сих пор обедать не подает, я в это время обедаю, а уж первый час". Посланный, узнавши имя старушки, вернулся с ответом. „Сказать ей, чтобы она в это время никогда не обедывала", сказал Павел. Посланный передал ей приказ.—„Скажите государю, что если его величеству угодно, я никогда больше обедать не буду". Павел поехал далее.

XI.

Император Александр I, по наущению врагов Ермолова, долго верил, что он отложится от России вместе со всем Кавказом. Долго он скрывал эту мысль, но раз решился выведать тайну у генерала Миллера-Закомельскаго, зная, что он находится в дружеских отношениях с Алексеем Петровичем. Барон Миллер-Закомельский всеми средствами и всеми доводами старался разуверить государя, и, к счастию, достиг этого. По возвращении государя из Лайбаха он, однажды перед обедом, как будто не замечая Ермолова, обратился к барону Миллеру-Закомельскому и сказал ему полушутя, указывая на Ермолова: „он, кажется, не хочет более отложиться".

XII.

В 1821 г., когда государь Александр I был в Лайбахе, кн. Илларион Васильевич Васильчиков командовал гвардией. К нему явился офицер, имя котораго он, передавая этот разсказ, не хотел назвать, и просил у ген. разговора наедине. Когда Васильчиков ввел его в свой кабинет, то этот офицер не только объявил ему о

791

заговоре, но представил ему список заговорщиков. На замечание генерала, что это дело не относится до него, а до министра полиции генерала Балашева, офицер отвечал, что он обращается к генералу Васильчикову не так, как к командиру гвардейскаго корпуса, но как к .генерал-адъютанту и что, в случае его отказа принять от него этот список, он прямо обратится к государю с заявлением, что он уже об том обращался к его генерал-адъютанту без успеха. Тогда Васильчиков спросил его, чем он подтвердит справедливость своих показаний? и офицер указал ему на город Тверь, в котором в такой-то день будет совещание заговорщиков. Тверскою дивизиею командовал в то время брат Иллариона Васильевича, генерал-маиор Николай Васильевич Васильчиков. Секретно были наведены справки и оказалось, что все справедливо. По возвращении государя из Лайбаха, Васильчиков доложил ему обстоятельства этого важнаго дела и представил государю полученный им список заговорщиков. Государь взял его, не раскрывая положил перед собою, закрывши лицо руками и долго сидел в молчании; наконец сказал Васильчикову эти замечательный слова:

«Personne mieux que Vous, mon сher Wassilchikoff, ne connait le commencement de mon regne, ou par mes actions et mes actes j'ai donne prise a les effervescences des mecontents. C'est donc ma faute et ce n'est donc pas a moi a sevir. Reprenez cette liste, je ne veux pas la voir».

(„Никто лучше вас, любезный Васильчиков, не знает, какое было начало моего царствования, где я моими действиями и моими узаконениями дал повод этому волнению недовольных. Это моя вина, и не мне их за это наказывать. Возьмите назад этот список, я не хочу его видетъ").

ХIII.

Разскажу эпизод, относяшийся до брата Марьи Антоновны Нарышкиной—князя Бориса Четвертинскаго.

Во время политических смут в Польше (в 1791 году, отец князя Четвертинскаго, князь Антон, был повешен чернью в Варшаве за преданность его России. Императрица Екатерина немедленно выписала детей его в Петербург, призрела и облагодетельствовала сирот. Обе дочери были сделаны фрейлинами, а молодой князь Борис был сначала помещен в Кадетский корпус, но вскоре произведен в офицеры, несмотря на почти ребяческие его годы. Вся семья пользовалась, особенным благоволением императрицы. Милости не прекращались и при воцарении императоров Павла и Александра. Эти, почти родственныя, отношения царствен-

792

ных особ была причиною тому, что в царствование императора Александра, князь Борис долго не мог подозревать возрастающее влечение государя к его сестре Марье Антоновне Нарышкиной. Он служил тогда полковником в Л. Г. гусарском полку в Царском Селе. Однажды он встретил императора у сестры и тот передал ему о расположении своем к Марье Антоновне.

Князь Четвертинский, бывший всю свою жизнь рыцарем без страха и упрека, удалился от сестры, стал жить почти безвыездно в своем эскадроне, и когда наступили Наполеоновския войны, принял блистательное участие в кампаниях 1805, 1806, 1807 годов, уже в Александровском гусарском полку. В 1808-м г. он вышел в отставку, несмотря на желание государя сохранить его на службе и на убеждения цесаревича Константина. Эти натянутыя отношения не лишили его однако уважения императора Александра; никому не бывало отказа, если государь узнавал, что того желает кн. Четвертинский. Сам же он во всю свою жизнь ничего никогда не просил.

Две дочери князя Антона Четвертинскаго были: Марья Антоновна Нарышкина и Жанета Антоновна Вышковская, жена польскаго шляхтича. Обе умерли в 1853 году, первая на озере Старенберге, в 2-х часах от Мюнхена, вторая в самом городе, где обе и похоронены.

Князь Борис Антонович умер в Москве 23 января 1865 года, в чине обер-шталмейстера, в казенном доме у Колымажнаго двора, ныне пожалованный его жене.

3-го марта 1871 г. Москва.

В. Д. Давыдов.