Эйлер А.А. Записки А.А. Эйлера / Сообщ. А.А. Эйлер [младший] // Русский архив, 1880. – Кн. 2. – Вып. 4. – С. 333-399. – Сетевая версия – М. Борисов 2006.

 

 

С. 379-399.

 

 

 

379

управление всем поселением, но однажды за обедом отозвался: «Я тебя очень люблю и почитаю, и всеми твоими распоряжениями чрезвычайно доволен, но желал, чтобы ты был построже и поболее сажал на гауптвахты», на что я отвечал, что аресты должны быть моральным наказанием, чувствительным для благороднаго человека, от частаго же арестования за малые проступки они потеряют свою важность в наказании, и тогда уже будет необходимо обратить их в физическое оштрафование. Граф хотя на это не согласился, но и перестал оспаривать мои мнения и правила о арестах. Вскоре после сего он прочитал со мною составленное мною же положение и сказал: «Я, братец, совершенно согласен с тобою, но Государь наверное будет держаться прежняго.», на что я отвечал, что «воля Его Императорскаго Величества будет свято исполнена, Государю стоит только приказать, и если ему угодно, я же сам буду все приводить в исполнение:, но когда меня удостоивает и спрашивает моего мнения, то считаю святою обязанностию сказать свои мысли чистосердечно и добросовестно». После сего чрез несколько дней я простился с графом и отправился с семеиством к прежней своей должности в Новгородское поселение.

 В Феврале 1824 года граф Аракчеев прислал ко мне составленные архитектором Стасовым и утвержденные чертежи гошпиталю и предписывал по оным построить таковой же в Новгороде, но я, усмотрев, что деревянное это строение должно иметь палаты в 12 сажен длины, в 7 широты и в три высоты, донес, что я за возведение подобнаго гошпиталя не берусь, потому что предвижу его разрушение и вероятно даже до введения больных, после чего граф поручил строение самому Стасову, а мне приказал только вывести фундамент; но я и от того отказался, донося по истинной уверенности, что строение непременно упадет, почему возведение гошпиталя по проэкту Стасова и было совершенно отменено. Вслед за тем граф поручил мне перестройку каменнаго путеваго дворца в Новгороде для помещения в оном корпуснаго командира гренадерскаго корпуса со всем его штабом. Постройка поселенных рот в полку короля Прусскаго приходила уже к концу, а потому граф назначил мне квартиру в Новгороде, в доме Корбоцкаго, но на лето, дабы быть ближе к работам, приказал переехать в 47-ю роту. В конце Июня изволил приезжать Государь, пробыл в поселении 4 дни, смотрел все работы и войска в ученье и параде, был во всех отношениях всем доволен, благодарил за большой успех в строениях и за хорошее состояние войск и пожаловал мне орден Св. Анны 1-ой степени.   В Июле прислано

 

 

 

380

ко мне вновь положение о поселении артиллерии, которое,  мною составленное, Государь  собственноручно от   начала   до  конца переправил и изволил  приказать, чтобы я, не касаясь общаго плана, изложил свое мнение   по параграфам, что мною и было исполнено в Августе и отдано  графу, при чем он мне сказал: «Ты право прекрасный   человек,    братец,   но    упрям;   посмотрю    я,   чем спор   твой   здесь   кончится».   Здесь   у места будет сказать, что часто мнoгиe достойные   люди, одобряя непреклонность моих убеждений в делах  действительно    безполезных  и даже вредных   государству,  или, как   просто  называли   иные, упрямство, проистекающее впрочем  из чистейшаго   источника (как-то: опыта,   настоящей уверенности и хранения пользе моего отечества), уверяли меня,   что   это,   как    и   высказанная    иногда   слишком    правда, заграждали   будто   бы   мне путь к  большим  почестям , за которыми   другие   так  гоняются и всем   жертвуют; но я откровенно здесь признаюсь, что   я   никогда их не добивался, хотя по заслугам своим мог  иметь   на  них право. Всегда, больше и прежде всего, я любил  истину,   служил  верой и правдой для того, чтоб действительно быть полезным   государству,   хотя  много, много на своем   веку претерпел   несправедливостей   и   даже притеснений и которыя   единственно   по   нужде,   не  имея   никакого состояния для содержания милаго, дорогаго  моего сомейства,  должен   был  переносить с большою горечью. Но, не смотря на это, как  видно из записок  моих , никакия почести   в   миpe никогда не склонили бы меня   предпочесть   их   всегдашней,   спокойной   моей   совести    и истинному   сознанию   в   святом   исполнении   всех   обязанностей каждаго   вернаго   подданнаго   и благороднаго человека, что всегда составляло большую отраду в моей жизни и радовало  меня более всех   получаемых   наград.   В   Октябре переехал  я с семейством на житье в Новгород,   где,   познакомясь почти   со всеми хорошими домами, жили приятно и проводили время весьма хорошо. Работы свои объезжал   я три и четыре раза в  неделю.   Любимый экипаж мой были сани или дрожки   в три лошади,   на которых отправлялся всегда в шесть часов утра и, осмотрев  большое число работ,  на протяжении от 60 до 80 верст, возвращался домой к обеду в 4 или 5 часов; при   сем должен   сказать, что Обвинския  лошади  суть единственныя   для   подобной езды, которыя без устали и изнурения делают в час от 16-ти до 20-ти верст. В Октябре проезжал   чрез  Новгород   Государь,   котораго мы ожидали целый день,   но Его   Величество   прибыл поздно вечером и на утро   отправился   в   Петербург.   При  этом   я до того простудился,   что выдержал  ужасную   болезнь  воспаления в кишках, милостию Божиею,   искусство   славнаго доктора   Соколов-

 

 

 

381

скаго спасло меня,   но едва чрез два месяца   я оправился  и мог выезжать.   По окончании в 1824 году работ  по построению   рот в округах короля  Прусскаго   и   саперном,   по   отделке  летней корпусной квартиры и возведении новаго лесопильнаго пароваго завода, граф поручил   мне еще все работы   в  округе императора Австрийскаго   полка и отдал   в мою команду 10-й  военно-рабочий баталион, расположенный в Старой Русе.   В начале Марта 1825 года приехал граф в Новгород и тотчас   прислал звать меня к обеду, после котораго   по обыкновению, не отдохнув,   приступил он со мною   к разсмотрению вновь   исправленнаго   Государем положения   о   поселении   артиллерии.   Г-н  Самбурский   читал оное, граф после прочтения   каждаго параграфа   защищал мнение Государя, а я объяснял, что готов свято исполнить волю Монарха, но опровергал постановляемыя правила   как неудобныя или даже невозможныя    к исполнению.   Спор   наш   продолжался   от 4-х часов и почти до 11-ти; я напомнил графу время и что он себя слишком изнуряет,   на что он отвечал: «я, братец, с тобою во всем согласен;   но   Император поручил   мне   убедить   тебя в его предположениях,   ибо желает,   чтоб   ты   подписал положение». Я повторил опять, что совершенно   готов исполнять приказание Его Величества,   но подписать положения   не могу   по причинам, мною  изложенным  в   особом   мнении;   если же   вашему сиятельству угодно будет   позволить   мне   при   подписке   сказать, что это делается только для опыта   и по правилам   предначертанным собственно Императором,   то   я   исполню   волю   Монарха   и ваше желание.   Граф сперва согласился на это, но на другой день, по утру в шесть часов, уехав    в   Старую Русу,   прислал ко мне г-на Самбурскаго   сказать,   что   припискою по моему  желанно Государь не будет доволен, а потому допустить оной не может, на что я отвечал, что без этой оговорки никогда не решусь подписывать   положения   невозможнаго   исполнить,   и   потому   просил после переписки   ко мне и   не присылать.   Важнейшее  это  происшествиe в моей жизни едва ли случалось   с кем нибудь,   и примечательно вопервых тем,   что 2 1/2 года  я решался  опровергать мнение самодержавнаго великаго Государя,   который хотя не соглашался со мною, но при всем том что Коростынская волость была уже принята под поселение артиллерии и положение сему поселению одобрено, артиллерия   однако во все остальное   царствование   Александра, т. е. в течение 2¹/₂ лет, не была поселена; а во вторых, что   в эти   2 1/2   года   оспариваний,   Император   особенно  хорошо был ко мне расположен   и чрезвычайно милостив,   и в это короткое время в награду за ревностную, полезную службу мою, пожаловал мне   три звезды:   Владимирскую,   Анненскую и такую же

 

 

 

382

с бриллиантами, что служит доказательством справедливости и великости души и ума Александра Благословеннаго, котораго природа наградила всеми своими дарами в высшей степени. По обыкновении Государь изволил приезжать  в поселение  в конце Июня и, пробыл в округах 5 дней,   осматривал все   работы,   ученья и парады.   Артиллеристы мои   при   орудиях   и   дивизионами   в 73 ряда прошли отлично, и за успешность работ   Император благодарил  меня  лично   и  приказом   и   всемилостивейше  пожаловал мне бриллиантовые знаки ордена Св. Анны 1 степени. Так и теперь, как ежегодно, во время высочайшаго пребывания в округах поселения, я всякий день имел счастие обедать у Государя; как и всегда, он был весьма благосклонен, расспрашивал по многим предметам, но никогда не касался поселения артиллерии.

Окончивши смотры, Император ночевал в Новгороде, в доме собственно для него казенными мастеровыми отстроенном, и много благодарил меня за чистоту в отделке; на другой день, но утру в четыре часа, изволил ездить на моем катере в Юрьев монастырь, где слушал только с графом раннюю обедню, а потом наедине беседовал с тамошним архимандритом Фотием около часа, в 10 часов вернулся в Новгород и вскоре отправился в Петербург. Прощаясь с Его Величеством, я здесь в последний раз имел счастие видеть возлюбленнаго Благословеннаго Монарха. Лето протекло в обыкновенных занятиях. 9 Сентября назначил мне граф ожидать его у парома чрез Волхов и, явясь в определенный час, мы поехали на моих дрожках в штаб императора австрийскаго. Дорогою разсказал мне граф случившееся происшествие в Могилевском поселении между генералом Клейнмихелем и подполковником Гинцелем. Осмотрев работы, он много меня благодарил и чрезвычайно ласково распростился, а 11 Сентября получил я от него вдруг, ничего не зная, повеление следующаго содержания: «Происшествие, случившееся в селе моем Грузине, лишило меня всех способностей. Предписываю вашему превосходительству немедленно вступить в командование корпусом и всеми военными поселениями, о чем я вместе с сим донес Государю Императору». Узнав подробно о сем происшествии, я тотчас послал к графу записку и просил позволения явиться к нему, но не был принят по причине сильнаго разстройства. Поселение учреждалось уже девять лет по собственному предначертанию Государя, а граф Аракчеев, имея бланки, был исполнитель самовластный и именем Императора разрешал встречаемыя затруднения, следовательно вступить в его обязанности была должность выше сил каждаго, особенно в отсутствие Государя, которому   я  донес   о предписании   мне  графом,   но в

 

 

 

383

ответ получил только записку Дибича, что Император доклад мой изволил читать в Таганроге. В последней трети каждаго года собирались от всех военных поселений отчеты о произведенных работах и продовольствии, составлялись общия сметы и доклады для представления Государю, чрез Комитет Министров, и делались распоряжения по всем предметам к будущему году; следовательно время моего вступления было самое трудное: надо было производить торги и делать покупки на огромный суммы, а разрешение испрашивать у самого Императора, потому что военное поселение не подчинялось не только министру, но и ни одному высшему государственному управлению. Для сего я отправил фельдегеря в Таганрог к Государю с докладами, которые без всякой резолюции возвращены мне Дибичем при записке, что Император изволил их читать, что поставило меня в ужасное положение. По общим правилам, без разрешения Его Величества, я не имел права ничего приводить в исполнение, и равномерно не имел власти объявлять высочайшую волю, а между тем, не сделавши этого, предвидел, что от сего все устройство военнаго поселения должно в предстоящем году остановиться. Необходимость заставила меня принять на себя власть мне неприсвоенную, и я надписал на всех докладах своеручно: «Государь Император изволил читать это представление в Таганроге и одобрить», т. е. сделал тоже что исполнял граф, и передал все доклады при предписаниях в экономический комитет, который по оным действовал. Все пошло в прежнем порядке, и управление мое кончилось благополучно, без малейшаго притязания с чьей либо стороны и к совершенному удовольствию графа; но на это немногие бы решились, а чтобы решиться так смело, надо было очень знать дела.

Живя в Петербурге, я еженедельно навещал дочерей моих в Екатерининском Институте и, приехав туда 26-го Ноября, нашел всех девиц горько плачущих; вдовствующая Императрица была у них во время обеда, объявила об усиливающейся болезни Государя и просила их молиться за него Богу; институтки возвращались тогда от молебна, и детския лица их показывали, с каким усердием оне просили Всемогущаго о выздоровлении возлюбленнаго Монарха. В городе же, 27-го Ноября поутру, назначен был в Невском монастыре общий молебен, который едва успели начать, как прискакал фельдъегерь с горестным известием о кончине Александра Благословеннаго, последовавшей в Таганроге 19-го Ноября, в 10-ть часов утра, и весь Петербург погрузился в печаль. Я был тогда в штабе и до 3-х часов ожидал, что ко мне пришлют о сем объявление   и распоряжение к

 

 

 

384

приведение к присяге войск и поселян более 200,000, но тщетно. Пообедавши, я поехал в 5 часов к военному министру Татищеву, который повстречался со мною на лестнице и на спрос мой отвечал: «Государь точно скончался, присягните Константину Павловичу», на что я доложил, что у меня в команде самый большой корпус, и что на словах я этого сделать не могу. После сего он опомнился и, объявя, что едет сейчас в Государственный Совет, просит прибыть к нему в 9-ть часов вечера для получения предписания. В назначенный час я уже был у Татищева, но он еще не возвращался; тут дожидался также Измайловскаго полка адъютант расположеннаго в Петергофе баталиона, который, по повелению полка, собрался на площадь для принесения присяги, но разогнан комендантом, не имевшим еще по сему предмету никакого приказания. В 10 часов приехал министр и только в 11 отпустил адъютанта; я остался с ним в кабинете. Старик уже почти спал; когда пробило 12, я встал и просил поскорее прислать повеление; он обещал, что получу в след, а я заехал в штаб, распустил всех чиновников и отправился домой. Ноября 28-го поутру в 5-ть часов, я прибыл в штаб; 4 фельдъегеря были готовы для отправления, но бумаги от министра еще не было. По указу же Сената, за подписью только обер-секретаря, о восшествии на престол Константина Павловича я не решился действовать в столь важном деле, особенно при бывшем постановлении в Совете, что указы эти должны быть за подписью двух сенаторов, почему адъютанта своего, подполковника Броневскаго, послал к министру и строго приказал преследовать его повсюду, пока не получит письменнаго ко мне предписания, что было, может быть, дерзко, но необходимо; потому что и этим средством я получил предписание только в 12-ть часов, и к 2 м часам отправил фельдегерей с рапортом к Государю в Варшаву, с донесением к графу Аракчееву и с предписаниями о приведении к присяге: корпусному командиру графу Витте, отрядным начальникам: Ешену, Яфимовичу, Угрюмову и Маевскому и в артиллерию. Исполнив все эти распоряжения, я со всеми генералами и чиновниками штаба военных поселений отправился в Серпевский собор, где и принесли мы присягу новому Государю, при чем я искренно благодарил Бога, что все произошло благополучно.

Декабря 6-го приехал в Петербург граф Аракчеев и 7-го вступил въ командование военным поселением; 8-го я отправился в Новгород к своему семейству и в скорости получил от графа благодарность за исправное командование и хорошия распоряжения по всем частям военнаго поселения. Декабря 14-го по-

 

 

 

385

лучено вторичное отречение Константина Павловича; Император Николай 1-й вступил на престол, и вскоре после Рождества приезжал  на короткое время в поселение.

Генваря 1-го 1826-го года было большое производство, по коему я однако был обойден, что действительно меня огорчило; потому что если после  командования два раза всем поселенным корпусом (за что оба раза получал благодарность) я мог быть обойден, то не должен быть вовсе терпим в службе, а потому и просил графа исходатайствовать мне увольнение; но вместо онаго, граф прислал ко мне подполковника Брадке 28-го Января с печатным приказом и поздравлением меня с производством того же дня в генерал-лейтенанты. В Феврале я получил  повеление графа быть обер-церемонимейстером во время проследования кортежа чрез Новгород с  телом блаженной памяти Императора Александра; ко мне прислали архитектора Стасова с рисунками и всеми нужными вещами, и мы тотчас приступили к траурному украшению Теплаго собора и устройству в оном катафалка. К 18 му числу работы были кончены, а 19 го приехал граф, поручил мне по данному плану написать весь церемониал, который, утвердив, послал к Государю и назначил произвести репетицию всему шествию. Февраля 23-го в 10 часов утра я устроил весь церемониал, а в 11-ть прибыл к заставе Новгорода кортеж с телом Благословеннаго, и шествие началось с большим благочинием и великолепием; против каждой церкви кортеж останавливался, и служили литию. В 12-ть прибыли к собору и внесли тело на катафалк, освещенный 1,000 свечами; тут началась обедня, общая панихида, и архимандрит говорил похвальное слово; в 3 часа начались панихиды порознь всех монастырей и всех сословий и продолжались до 9 ч. вечера, после чего я начал впускать в собор желающих проститься с покойным Императором, что продолжалось всю ночь по причине чрезвычайнаго множества народа; в 1-м часу по полуночи приехал граф и сказал мне: «Я пробуду за тебя час, поезжай домой и отдохни», что мне было необходимо, потому что от истощения и изнурения едва мог шевелиться и с трудом выдержал трудные эти для меня сутки. На следующее утро опять все собрались в собор и отслужили общую панихиду; артиллеристы, по моей просьбе, вынесли гроб, и шecтвиe началось в прежнем порядке; у Духова монастыря служили последнюю литию. Граф в черной мантии и траурной шляпе сел на колесницу и провожал тело до Царскаго Села.

В Мае граф получил отпуск за границу и прощался со мною очень приятельски. Здесь будет у места сказать, что граф Аракчеев хотя не имел надлежащего   обширнаго образования, но

 

 

 

386

был весьма сведущ во всех математичееких науках, имел склонность к жестокости, но только в первом пылу сердца, любил до крайности чистоту и опрятность, обладал умом и способностями необыкновенно высокими, постигал тотчас самые отвлеченные предметы, а решения его всегда были правильны, словом, граф Аракчеев был истинно великий государственный человек и неутомимый в делах; два Императора его любили и почитали его достоинства. Благословенный всегда называл графа другом и вверял ему решительно все дела по управление огромнейшим государством. Наград орденами, деньгами и никаких других он не принимал кроме тех, которых никто не имел и которыя собственно для него придумывал Государь. Без сомнения граф удержался бы и после, если бы не сделал ошибки*), которою с радостью воспользовалось огромное число его врагов и завистников, и оттерли его совершенно, лишив таким образом Россию одного из лучших ея граждан, деятельннейшаго и справедливейшаго ея заступника пред престолом Монарха. Повторяю, граф имел только одно дурное качество чрезвычайной строгости и даже жестокости; но окружающее всегда могли оную умерять до доброты, в доказательство чего приведу, что граф Аракчеев из моих подчиненных никого не сделал несчастным, а многим и очень многим оказал большия милости.

В конце Июля посетили округ полка графа Аракчеева Император и Императрица, ехавшие в Москву на коронацию. В числе милостей при коронации пожалована и мне аренда в 2,000 рубл. серебром я избрал в Курляндии мызу Узинген с платою 1,498 рублей кварты и должен был вступить во владение с Иванова дня 1829 года. Награда эта, как говорили мне, была назначена покойным Государем и по состоянию моему была мне самая полезная. В это же лето проходил чрез Новгород кортеж с телом блаженной памяти Императрицы Елисаветы Алексеевны; в параде участвовал только полк императора Австрийскаго, поставленный шпалерою; я нес чрез город императорскую корону, и собор был убран также как при церемонииале покойнаго Императора. Около половины Сентября поджидали из Москвы возвращения императорской фамилии, для которой и была приготовлена квартира в штабе полка короля Прусскаго. В день, назначенный для приезда Их Величеств, я получил высочайшее повеление следующему в свите Императрицы, принцу Гессен-Гомбургскому показать   все   любопытное   в   поселении, почему  я поспешил  в

*) Сколько нам известно, ошибка эта состояла в том, что, отправившись в чужой край в отпуск, граф Аракчеев напечатал письма к нему покойнаго Государя, не испросив на то разрешения Государя Николая Павловича. П. Б.

 

 

 

387

штаб, а в 9 часов утра приехал принц, с которым и обошли все строения и заведения штаба; после присутствования принца при разводе мы поехали по округу и на лесопильный паровой завод, откуда возвратившись обедали и отправились по округу в  штаб полка графа Аракчеева, где обошли также все заведения. Принц, разсуждая о поселении, между прочим весьма справедливо сказала, что заведение это столь огромно и ново, «что о пользе или вреде онаго может судить правильно только будущая генерация»; но буйный народ поселения решил задачу гораздо ранее. Возвратившись в 7 часов вечера, мы узнали, что Императрица уже npиехала, куда я тотчас пошел и просил графа Модена доложить при выходе Государыне, что не имел счастья встретить Ея Величество только потому, что по высочайшей воле объезжал с принцем Гессен-Гомбургским два округа поселения, после чего ушел к прочим генералам, дожидавшим Государя. Чрез пять минут прислала за мной Императрица, приняла весьма благосклонно, хвалила много дочь мою, всемилостивейше взятую во фрейлины, говорила, что она прекрасна собой, но на меня вовсе не похожа, много смеялась, когда я уверял, что в свое время сам был очень красив и пригласила остаться на вечере. Разговор все время был самый приятный и веселый, который поддерживала сама Государыня, требовала толкования о происхождении многих русских слов и спрашивала меня, как приходится мне в родню великий Эйлер. На другой день я проводил Государыню до станции Подберезья и на возвратном пути встретил Государя, который, спросив меня, где Императрица, поскакал в след и прокричал мне: «Прощай, Эйлер».

В конце сего года назначен был начальником всех военных поселений граф Петр Толстой, человек умный; но графа Аракчеева заменить было трудно. 1827 года 1-го Генваря последовало преобразование военнаго поселения; поселенные баталионы расформировали, оружие отобрали, а одежду вместо строевой постановили иметь поселянам собственную сераго сукна по образцу казачьей и позволили носить им бороды; но они не удовольствовались этими милостями и хотели совершеннаго возвращения прежняго их быта. В это же время устроено за Старою Русою поселение гренадерской артиллерии, существовавшее только до 1831 года. Работы моего ведения были уже большею частию кончены, и оставались только в Новгороде и в полку императора Австрий-скаго; сверх того состояло тогда в моей команде 15-ть артиллерийских рот, 3 рабочие баталиона, 5 рабочих команд для пере-возок с 360-ю лошадьми, вся флотилия с  экипажем, плитной притом в Коростыне, Свинорецкая волость,  паро-пильные  заво-

 

 

 

388

ды и приготовление извести. В зиму этого же года я короче познакомился с графиней Орловой-Чесменской; она всегда принимала меня чрезвычайно радушно, почему я почти еженедельно ее навещал и у нея сошелся с архимандритом Фотием. Он был мало образован, но имел много природнаго ума, был фанатик в высшей степени, часто толковал о явлениях ему ночью и любил предсказывать будущее, был добр и благотворителен, и графиня также чрез него много делала милостей новгородцам. В Июле 1828 года проезжал Император, объехал все округа, был доволен успехами работ и подарил мне кварту моей аренды на 12-ть лет, составляющую ежегодно 1498 рубл. сер., что при состоянии моем и большом моем семействе было мне лучшею наградою.

В Августе месяце, обедая в Юрьевом монастыре у графини Орловой, слышал я, как сожалела она, что не может устроить постоянной дороги в монастырь, которая бы служила сообщением с городом и во время весьма долгаго до половины лета продолжающагося разлива реки Волхова, и что не прощает себе, что когда граф Аракчеев присылал туда офицера, который составил смету на построение всей дороги в 80 тыс. рублей ассигнациями, она не решилась тогда пожертвовать этой суммой. Я возразил,   что   сколько  мне   известно,   то для устроения дороги нужно к прорыть   одну   гору   и   сделать насыпи в некоторых  местах до 3-х сажен, но на протяжении не более  2-х  верст, и посему не может   понадобиться   не   то   столь огромная сумма; впрочем для подробнаго ей объяснения обещал  приказать проневилировать место, узнать достоверно самое большое возвышение   вод Волхова и составить смету, за что графиня и Фотий меня очень благодарили. В начале Сентября все нужныя сведения были собраны, и смета  составлена; я поехал к графине и доложил ей, что дорога в  ширину 2-х сажен, как она сама назначила, будет стоить менее 25,000 рублей ассигнациями, и что если ей угодно, то распоряжение и надзор за работами я принимаю с удовольствием на себя, но чтобы выдача денег рабочим и за материалы была производима по распоряжению отца Фотия. Долго упрашивали они меня оба принять и это на себя, но я решительно отказался от распоряжения деньгами, и они, наконец, видя мою непреклонность, согласились на мое предложение. Осенью же было приступлено к сделанию насыпей и построение трех мостов: вольнорабочие, видя устроенный мною порядок и поспешную выдачу платы, бросали другия работы и являлись сюда в большом числе, где плата была установлена мною без натяжки, по целковому с кубической сажени.   К  Сентябрю   1829   года   насыпи и мосты были совершенно

 

 

 

389

готовы, а камень, заготовленный зимою, разбит в щебенку, которую в Сентябре развезли по полотну, усыпали песком и утрамбовали, а с Октября пустили езду. Графиня и Фотий чрезвычайно были довольны и искренно меня благодарили. Дорога эта, в две версты длиною с отделкою шоссе, обошлась графине всего в 22,000 рубл. ассигнациями.

В Рождество, чувствуя себя не совсем здоровым, я поехал к обедне в Юрьев монастырь, чтобы быть в теплой церкви и поздравить графиню; по окончании службы, она подошла к кресту, а за нею и я, и хотя приметил колебание Фотия, но не постигал причины, обернувшись уже после увидел за собою графа Аракчеева, отворачивающагося от меня. Он незаметно вышел из придела и сам стал за мною, а между тем показывал неудовольствиe, зачем я приложился к кресту прежде его. После службы мы все пошли в келью Фотия, где я тотчас извинился пред графом в невольной своей ошибке; но граф от перенесенных в это время огорчений сделался раздражителен и недоверчив и, не смотря на убеждения графини и Фотия, взявших мою сторону, остался во всю жизнь свою в уверенности, что я сделал это с намерением, что меня доныне крайне огорчает, потому что граф всегда был ко мне благосклонен и сделал мне много добра, за которое всегда буду признателен и душевно сожалею о случившемся неумышленном происшествии; но, находясь в какой бы то ни было церкви, я никогда не оглядываюсь, а адъютанты мои, Красовский и Долгорукий, не сказали мне о графе, говоря, что сами его не заметили.

В начале Апреля 1830 года объявлено мне было высочайшее повеление быть председателем комитета для составления урочнаго положения по всем родам мастерских работ, по всем ведомствам, почему я немедленно отправился в Петербург и остановился у дочери Зубовой. Члены мои были: генералы Трузсон и Дестрем, с которыми тотчас и приступил к делу. В скорости после сего, я снова получил высочайшее повеление, по случаю отъезда графа Толстаго, вступить в управление штабом военных поселений, а как все корпусные командиры поселенных войск были старше меня, то в случаях надобности предоставлялось испрашивать разрешение управляющего военным министерством генерала Чернышева. В конце Ноября получено в Петербурге известие о всеобщем возстании в Царстве Польском, вследствие, чего начали формировать армию, и граф Дибич назначен главнокомандующим, который преждевременно приглашал нас в Варшаву, на Маслянице, к себе на чай. Гвардия и гренадерский   корпус   получили   приказание   немедленно   выступить   в

 

 

 

390

Ковно, а меня Государь назначил начальником Новгородскаго и Старорусскаго военных поселений, всех гренадерских резервных баталионов, артиллерийских рот и прочих войск, в оных расположённых и содержащих кордонную линию от холеры, от Ладожскаго до Псковскаго озер,—48 баталионов. Я тотчас немедленно отправился в Новгород и, сдав свою часть старшему полковнику Баттому, приступил к приёмy всего поселения и войск от корпуснаго командира кн. Шаховскаго. В половине Декабря, вследствие высочайшаго повеления, я снял карантинную линию между озер Ладожским и Ильменским, разместил баталионы 1-й, 2-й, 3-й, 5-й, 6-й и 7-й дивизий в военном поселении и по близости онаго, а баталионами 4-й и 8-й дивизий занял кордонную линию между озерами Ильменем и Псковским, оцепя и Старорусское военное поселение. После сего занялся я с генералами Леонтьевым и Томашевским исправлением гренадерских резервных баталионов, которые были оставлены полками в совершенном разстройстве, все лучшие люди были выбраны и взяты в поход, оставались самые дурные солдаты по фронту и кантонисты даже 17-ти лет, и то всего только от 400 до 500 человек в каждом баталионе, которых дополнять надо было из рекрут, ожидаемых весною из всей России. В начале Марта 1831 года, неспокойствие в народе Польских губерний дошло до того, что я получил высочайшее повеление отправить на выставленных до Динабурга подводах 18 баталионов 1-й, 2-й и 3-й дивизий, а чрез неделю еще 18 баталионов 5-й, 6-й и 7-й дивизий, что я исполнил в назначенный срок и донес Государю. В половине Марта я объехал все округи поселения и осмотрел резервные баталионы, которые, по крайней мере, доведены были до того, что могли быть поставлены во фронте в баталионном составе и, хотя плохо, пройти церемониальным маршем. В Апреле начали прибывать рекрутския партии, выбранных отличных людей по росту и фигурам из каждой губернии от 100 до 250 человек, о чем я донес Государю, и Его Величество приказал из каждой партии половину лучших рекрут отправлять на укомплектование гвардии, что я исполнил по совести; но за всем тем и гренадерские резервные баталионы получили прекрасных людей. В Мае я объехал карантинную линию и осмотрел по оной 12 баталионов, которых большею частью нашел в исправности и хорошо обученными, особенно стрельбе в цель. В это время сформирована была резервная армия, расположенная по границе Польских губерний, для удержания в оных порядка и вверена графу Толстому, вместо котораго я управлял штабом военнаго поселения, а мне предписано было состоять по прежнему в команде   генерала   Чернышева.   В 1831 году работы

 

 

 

391

в поселении производились только 3-мя рабочими баталионами:, полевые оставались для содержания карантинной линии, а гренадерские резервные, составленные большею частью из поступивших только рекрут и кантонистов, выступили в лагерь при Княжем Дворе, выйдя в первый раз из своих округов. В  Июне открылась в Петербурге холера и произвела ужасную смертность;   народ, подстрекаемый злоумышленниками, вообразил, что доктора и иностранцы их отравляют, взбунтовался и начал их на улицах, а первых и в госпиталях,   бить и даже убивать.   Государь,  выехав сам,   усмирил чернь   своим   присутствием и, чтобы уменьшить народа в столице и тем  воспрепятствовать  распространению болезни, приказал всех пришедших на работы  крестьян  выпроводить за заставы,   дабы  шли в свои деревни.   Двор   проживал тогда в Царском  Селе, и я получил  высочайшее  повеление отправить туда 6 гренадерских   баталионов,   взяв из всех   12- ти половину   лучших  по фронту   людей,   для чего на другой же день отправился в лагерь,   сформировал оные 6 баталионов и, приказав им следовать  под  командою   генерала   Томашевскаго, объехал вновь карантинную линию. Но генерал Томашевский дошел только до Спасской Полести, как получил повеление вернуться в лагерь, куда должен был вступить 14 Июля, и маршрут был дан от меня мимо города,   потому что в оном довольно сильно действовала холера. 12 Июля,   после   обеда,   явился ко мне подполковник барон Розен и донес, что возвращавшиеся из Петербурга рабочие распространили по дороге, что выгнали холеру из столицы и что не худо и здесь за нее приняться; что ночью произошел в Старой Русе ужаснейший бунт, что генерала Мевеса, полицмейстера и многих докторов уже убили и что неистовство поселян дошло до высшей   степени.   Узнав  это,  я тотчас с нарочными послал следующия повеления: 1) генералу Леонтьеву с 2-мя баталионами немедленно   отправиться на подводах  в  Старую Русу и возстановить там порядок, а 4-м баталионам   приказать   также выступать в след за ним туда же и поместить все войска бивуаками, в городе на площадях.   2) Генералу Томашевскому  отправить тотчас   два карабинерные   баталиона в Устрику, в 20 верстах от Старой Русы и приказать им ожидать   там моего приезда. 3) Баталион императора Австрийскаго полка  послать  немедленно на отправленных  судах  чрез  Ильменское озеро, в Новгородское поселение, а с 3-мя остальными  баталионами  содержать порядок около лагеря при Княжем Дворе. 4) Баталионам, находящимся на карантинной линии,   следовать   форсированно  к Старой Русе. 5) Подполковнику Баттому с 2-мя баталионами и 4-мя ротами удерживать порядок в Новгороде и около онаго. Сделав все эти

 

 

 

392

распоряжения, я с нарочным донес подробно Государю и тотчас на почтовых лошадях отправился сам в Старую Русу, хотя совершенно находился тогда в болезненном состоянии от холерических припадков и молнии, ударившей в петлицу моей шляпы, во время смотра баталюна 8-го егерскаго полка. В Медведе и Коростыне, поселяне, добровольно собравшись, встретили меня и просили взять с собою для усмирения бунтовщиков; я благодарил их за усердие и дал наставление им и баталионным командирам, а из Княжьяго Двора отправил баталион в Новгородское поселение, отдав нужныя приказания генералу Томашевскому. В Устрике, карабинерные баталионы были уже готовы, и я отправился с ними чрез все Старо-Pyccкиe бунтующие округи и по мере возможности, возстановив там порядок, расположил солдат. 13-го Июля в 6 часов утра, в новых домах поселенной роты, в одной версте от Старой Русы, я оцепил селение, поставил сильные караулы и только что собрался ехать в самый город, как явились ко мне генерал Леонтьев и голова с Магистратом и донесли, что в бунте участвовали все поселяне 7-ми округов, мещане и 10-й рабочий баталион, что в ночь с 11 на 12-е Июля убито и изуродовано: генерал-майор Мевес, полицмейстер, все баталионные командиры, и большая часть ротных командиров, офицеров, унтер-офицеров и медиков; что бунтовщики составили на городской площади судилище, в котором заставили участвовать и архимандрита в полном облачении; что пред оным допрашивали они свои жертвы и самыми варварскими истязаниями вымогали у них сознание, что отравляли народ по приказанию главнаго начальства, чем и возбуждали всех к большему участию в бунте и к истреблению всех властей и даже помещиков, что по прибытии в город войск, судилище и бунтовщики разбежались, и что хотя теперь возстановлено спокойствие, но едва-ли оно надолго, особенно в округах, а генерал Леонтьев, плача, донес наедине, что при малейшем возобновлении неистовств они все непременно погибнутъ при малочисленности своей против бунтующих поселян. Я успокоивал и ободрял их всех, дал им письменное своеручное предписание как поступать и, приказав немедленно доносить мне о всех переменах, отпустил и послал нарочнаго с донесением к Государю, которому представил все в действительном виде, и просил выслать ко мне двух генералов или штаб-офицеров, которым мог бы вверить войска, находящияся еще в хорошем духе: ибо мне было очевидно, что начальники их от случившихся происшествий растерялись, почему я справедливо боялся, что войска потеряют к ним  доверенность,   после   чего   нельзя  будет ожидать от них

 

 

 

393

строгаго действия в случаях надобности. Вместе с сим я доносил, что не видя никакой пользы, не решился употребить напрасно детей против бунтующих отцев, довольствуясь покамест временным прекращением злодеяний, и ожидаю прибытия с карантинной линии направленных к Старой Русе резервных баталионов, с которыми начну немедленно изследование и забирание главных преступников. После сего я потребовал к себе от всех поселенных рот Старо-Русскаго округа депутатов, которые по мере возможности тотчас являлись. Я ругал их напропалую за происшедшее безпокойство, увещевал, давал наставления и, переписав их имена, объявил, что если и за сим что-либо произойдет, то они первые будут наказаны со всевозможною жестокостью. Угроза эта подействовала, и покуда я был в Старой Русе, во всех округах его возстановленный порядок не был нарушен.

15-го взбунтовались поселяне Коростынской волости, и когда ге-нерал Томашевский хотел их усмирять, то солдаты не действовали; офицеры, выхватив у них ружья, защищали генерала и себя, между тем как нижние чины оставались равнодушными зрителями. Узнав об этом, я приказал отдать виновных под суд и тотчас прогнать эти два баталиона в лагерь, чтобы не заразить их изменою своих карабинеров, которые исполняли свои обязанности в точности. Только один из них вздумал было проповедывать, что их отравляют, хотя не было ни одного умершаго. Я, обличив его тут жe, без суда прогнал его сквозь строй, и строгость эта, употребленная во-время, имела хорошее последствие:   карабинеры остались верны присяге.

16-го числа узнал я, что в Пскове тоже произошел бунт и что туда послан Государем генерал Микулин, который баталионы, следующие ко мне форсированно с карантинной линии и ожидаемые мною с величайшим нетерпением, повернул в Псков, что совершенно разстроило мои распоряжения, о чем немедленно я донес Государю.

17-го я получил известие, что округи около Новгорода, в подражание другим, также взбунтовались и произвели подобныя неистовства, а как в Старой Русе и округах ея было все спокойно, то я и решился следовать туда с карабинерами для возстановления порядка в местах столь близких к пребыванию Императорской Фамилии. Для сего призвал я генерала Леонтьева и купцов, дал первому письменное наставление, а вторых увещал (как пользующихся уважением жителей) советами и убеждениями своими усмирять народ и стараться поддерживать возстановленное спокойствие,   что они   все обещались,   хотя   предчув-

 

 

 

394

ствовали вторичное бедствиe и, прощаясь со мной, заливались слезами, называли своим спасителем и умоляли остаться, чего я никак не мог сделать и ночью  выступил  из Старой Русы,   а за мною выехало оттуда множество жен и детей офицеров и чиновников. Переправы   чрез Шалон и Мшагу задержали   марш более 8 часов, но за всем тем я прибыл с баталионами 20 числа рано поутру в Новгород, который ожил, увидев, вместо ожидаемых им с трепетом в тот день буйных поселян, войска, вступавшия в город с музыкою и песнями. Семейство мое чрезвычайно было обрадовано моим прибытием. Губернатор и все чиновники тотчас меня навестили; после чего я осмотрел Новгородския войска, которых нашел в дурном духе и должен был даже многих побить, отнял ружья у рабочих и, устроив пикеты, соединил баталионы для решительнаго действия в случае надобности. Скажу без хвастовства, что во время бунта я был один, который присутствием своим мог возстановлять порядок и котораго слушались поселяне; даже во время самаго жестокаго возмущения, увидя меня, они всегда и все становились на колени и просили прощения.   Я их жестоко  ругал и даже бивал, а ответ их всегда былъ один:    «виноват, батюшка, простите».   Даже  письменныя   мои приказания   действовали и исполнялись свято, чему могу привести множество доказательств; но дабы не распространяться, скажу для примера одно. При втором возмущении в Старой Русе поселяне грабили казенный ящик, похитив в нем  наличными деньгами   44,000  рублей   ассигнациями; узнав о сем,   я послал   из  Новгорода   предписание,   чтобы   по прибытии моем   в   Старую  Русу   представлены  бы мне были в целости все деньги, которыя впрочем уже   были разделены между поселянами,   но  они  безпрекословно   исполнили   мое   приказание и немедленно. Приехав туда 2 Августа, чрез 8 дней после покражи, я не успел выйти   из коляски  и войти   в  квартиру,  как  явидись сами поселяне  и  сдали мне   все   похищенныя  ими  деньги в целости.   На  гренадерские   баталионы,   в которых   половина солдат была из детей поселян, столь сильно действовали мои наставления, что они, входя в свои округа, ругали своих родных за нарушение присяги. С солдатами такого духа ближайшие их начальники могли мгновенно усмирить возмущение; но они сами растерялись до того, что, быв прежде строгими, сделались слабыми и допустили баталионы соединиться с поселянами за одно, следствием чего было, что их всех перебили и изувечили; а я в одно и тоже время не мог находиться повсюду для удержания неистовств.

 

 

 

395

Во все время бунта убито 2 генерала, 63 штаб и обер офицера и 72 унтер-офицера и изувечено 88 штаб и обер-офицеров и 84 унтер-офицера. Курьеров, от меня отправляемых, Государь по случаю холеры изволил принимать лично в Ижоре и оттуда же чрез военнаго министра давал свои предписания, коими все мои распоряжения и действия всемилостивейшие изволил одобрять, а узнав, что бунт перешел за Новгород к Петербургу и распространился даже по большой дороге, отправил своего генерал-адъютанта графа Орлова для совокупнаго со мной распоряжения, чему я, как разделяя уже ответственность, очень обрадовался.

Граф Орлов приехал 22-го числа в Новгород прямо ко мне, 23-го начали мы действовать совокупно, а 26-го в сумерки прибыл сам Государь, обошел караул, принял ординарцев и повел меня с собою в кабинет, где я объяснил Его Величеству все происшествия и сказал откровенно, что поселяне всегда были недовольны своим положением, что холера и отрава суть только предлоги, которыми подстрекают толпу, но что настоящая цель бунта есть желание освободиться от военнаго состояния, почему полагал бы всех участников в бунте отдать в солдаты без выслуги, что послужит им настоящим, чувствительным наказанием. Армия, нуждаясь в людях, получит выученных солдат, а чтобы поселенныя земли не были пустынею, то на оныя сдедует перевести до 12,000 семейств из тех Новгородских казенных крестьян, которых еще в 1823-м году, за недостатком земли, хотели перевести в Херсонскую губернию. Государь приказал подать себе об этом записку, а завтра показать в 6-ть часов утра все войска, около Новгорода расположенныя. Требуемую записку я послал Его Величеству в Царское Село вскоре после отъезда его из поселения.

На другой день по утру, ожидая при войсках Государя, получил я из Старой Русы донесение, что 24-го Июля произошел там вторичный бунт, что генерала Леонтьева, многих штаб - обер и унтер-офицеров убили и что разграбили ящик с казенными деньгами. Донесение это я сейчас же послал к Императору, который, приехав, пожалел о случившемся новом несчастии, осматривал войска, был ими доволен и пожаловал по рублю на человека, при чем я осмелился просить Государя не давать этой награды баталиону императора Австрийскаго полка, потому что во время бунта позволил поселянам из своего фронта вытащить капитана и истязать. По окончании смотра Государь приказал мне ехать за собою, позвал в кабинет и спросил, отчего, полагаю я, произошло вторичное возмущение? Я отвечал, что все начальники поселенных баталионов,   видя   товарищей убитыми и изуро-

 

 

 

396

дованными, растерялись и ослабели, и что по этому-то при первом бунте, опасаясь   повторения, я решился   просить   о   присылке   мне доверенных надежных начальников для войск. Император, одобрив мое мнение, послал в Старую Русу генерала Микулина с приказанием вывести оттуда ненадежныя поселенныя   войска  и 10-й рабочий баталион, отправив последний прямо  в  Кронштат, а, мне приказал ехать за собою по поселению. Государь изволил проехать по 3-м округам 1-й дивизии, слушал везде молебен и панихиду по убитым в экзерциргаузах, где поселяне были все собраны и стояли все время по стенам на коленях с поникнутыми головами. После отъезда Государя из поселения, граф Орлов и я отправились в Новгород, где, сделав по общему совещанию, предварительныя распоряжения, мы 1-го Августа отправились в Старую Русу; здесь мы пробыли 9 дней и привели дело в ясность, о чем я донес Государю, а граф Орлов послал письмо и вскоре сам уехал в Петербург.

В половине Августа собралась следственная комиссия и действовала не совсем правильно, предоставив допросы аудиторам наедине, а те за деньги оправдывали настоящих виновников и осуждали толпу; в Новгороде собрано было более 3,000 поселян и поселянок, содержание которых под арестом было очень затруднительно в продолжении слишком 4-х месячной длительности следственнаго дела, тогда как гораздо лучше и справедливее могло быть совершенно кончено в один месяц при объезде коммиссии по округам, где бы она могла удобнее открыть зачинщиков по указанию изувеченных штаб-обер и унтер-офицеров, а толпа была одинаково виновата; почему истинно виновные во множестве остались ненаказанными и при своих семействах. В это время, наблюдая за спокойствием, я сделал передвижение войскъ, чтобы в каждом округе кроме своего баталиона был расположен и один резервный 4-й и 8-й дивизии, после чего и не было никаких безпокойств. В Октябре проезжал чрез Новгород граф Толстой и хвастался, как бы он скоро прекратил бунт, а сам в тогдашнее спокойное время в полночь уехал в Москву за конвоем гражданской полиции. В след за ним приезжал в поселение генерал Клейнмихель, который также без конвоя не переезжал из округа в округ и, не давая мне знать, начал передвигать баталионы, отчего некоторые округи оставались на несколько дней без надзора, что могло произвести новые безпорядки. Объяснив все это графу Орлову, я просил его исходатайствовать мне у Государя другое назначение и увольнение от командования поселениями, так как при настоящем положении дел не принимаю на себя ответственности и следовательно долее

 

 

 

397

на сем месте оставаться не могу. В следствие сего я сделан был членом совета военных поселений, а на мое место назначен генерал-лейтенант Скобелев, который в половине Декабря приехал в Новгород, и я тотчас  передал   ему всю команду.

В свободное время я написал критический обзор военнаго поселения, в котором изложил настоящия причины бунта и доказывал неоспоримо, что при первом выводе войск из округов всегда должно было ожидать возмущения, и в доказательство, что я это предвидел, упомянул, что в Июне 1831 года, когда и помышления о бунте еще не было, я представлял, чтобы войска вывести из лагеря в округи поселения, под предлогом, чтобы холера не застигла их в сборе, но ответа на это представление не последовало. По приезде моем в Петербург обзор этот читали многие почтенные и сведующие люди и упрашивали меня представить оный Государю, на что я никак не соглашался. Наконец, генерал Ермолов выпросил один экземпляр и передал его графу Орлову, от котораго по cиe время чрез 10 лет я не получил обратно, хотя с тех пор последовало уже совершенное преобразование поселений. Военные поселяне теперь только называются пахатными солдатами,  но в существе суть те же крестьяне.

1833-го года в Генваре я представил составленное в комитете под моим председательством урочное положение на все роды работ, за что и объявлено мне высочайшее благоволение. 2-го Апреля, в день Пасхи, в чине г.- лейтенанта определен я вице-директором артиллерийскаго департамента, что естественно меня очень огорчило, и только уверение, что это сделано для ознакомления меня с делами, удержало от оставления совершенно службы, в которой не хотел я считаться ненужным. Июля 24-го того-же года назначен я исправляющим должность директора артиллерийскаго департамента и, вступив в управление оным, принужден был донести г-ну министру о всех найденных мною безпорядках, которые были даже невероятны и требовали неимоверных усилий: самые столоначальники не знали счета своих нерешенных дел. Я донес примерно, что их будет около 24,000; три года употребили для разбирания и окончания, и наконец сдано таковых в архив более 42,000, в числе которых были дела от 5,000 до 20,000 листов и из которых открыто взыскание почти на миллион рублей, а бухгалтерия и контроль были в самом жалком, перепутанном положении и, чтобы получить основание счетоводству, надо было начинать с 1828-го года.

Здесь прекращаются любопытные собственноручные записки достойнаго сего государственнаго сановника; но заслуги, оказанныя им отечеству и с сего времени до самой святой его кончины, были слишком велики и особенно полезны, чтобы не упомянуть хотя вкратце о полученных им за оныя наградах.

 

 

 

398

Апреля 22-го 1834-го года  он получил   орден    императорскаго и Царскаго Орла.

С Августа 29-го того-же года исправлял должность председателя комитета по артиллерийской части. Декабря 6-го 1834 года за отличие по службе произведен в генералы от  артиллерии.  

Июня 10-го 1835-го   объявлено   высочайшее   благоволение   по званию члена комитета о сокращении   расходов  на 1836-й год   за  отличное исполнение возложеннаго  на него поручения.

Марта 29-го 1836-го года получил за постоянно усердное служение орден Св. благовернаго князя Александра Невскаго. Августа 22-го 1836-го года получил знак отличия безпорочной службы за 45 лет. Апреля 18-го 1838-го года, в ознаменование особеннаго благоволения к долговременной и отлично-усердной службе, всемилостивейше пожалована  золотая   алмазами   украшенная   табакерка   с портретом Его Величества.

В приказе   по военному  министерству от 23-го Апреля 1838-го   высочайшее благоволение  за окончание всех дел по общему присутствию артиллерийскаго департамента, также и от 27-го Июля того-же года в отношении г. военнаго министра за балансовый отчет о суммах артиллерийскаго департамента за 1837-й год. Марта 26-го 1839-го года в рескрипте за собственноручным Его Императорскаго Величества подписанием объявлена искренняя Его Величества признательность и бдаговоление, по званию председателя комитета по артиллерийской части, за отличное и быстрое исполнение многотрудных и разнообразных дел разсмотрению комитета поручаемых. Апреля 8-го 1839-го года за постоянно отлично-ревностное служение всемилостивейше повелено пожалованную в 1828-м году аренду на 12-ть лет по истечению ей срока продолжить еще на 12-ть же лет, с производством вместо оной денег по три тысячи четыреста девяносто восьми рубл. серебром в год. Декабря 6-го 1840-го года, назначен членом военнаго совета. Августа, 9-го 1839-го года высочайшее благоволение за успешное действие контроля артиллерийскаго департамента. Августа 22-го 1842-го награжден знаком отличия безпорочной службы за 50-т лет. Марта 26-го 1844-го года всемилостивейше пожалованы алмазные знаки ордена Св. Благовернаго князя Александра Невскаго. Июля 22-го того-же года в Высочайшем приказе монаршее благоволение за отлично усердную службу и ревностные труды, оказанные по делам артиллерийскаго комитета. Января 15-го 1845-го года монаршее благоволение за усердное содействие к улучшению новых лафетов. Апреля 7-го 1846-го года всемилостивейше награжден знаками ордена Св. Равноапостольнаго князя Владимира 1-й степени за долговременную службу, ознаменованную многими опытами полезной деятельности и постоянно-отличное исполнение   возложенных   обязанностей.   Января  24-го   1846-го года,

 

 

 

399

назначен председателем коммиссии для отстранения затруднений по пpиeму в артиллерии с горных заводов металлов, и 18-го Июля того же года получил в высочайшем приказе монаршее благоволение за успешное и скорое исполнение возложенной обязанности. Августа 22-го 1847-го года награжден знаком отличия безпорочной службы за 55-ть лет. Декабря 6-го 1848-го последнею наградою был всемилостивейше пожалованный алмазами украшенный перстень с портретом Императорскаго Величества за постоянно полезно ревностные труды по занятиям военнаго совета. Действительно он был здесь весьма полезен здравым, быстрым, ясным умом своим, с истинным знанием дел, примерною опытностью и всегдашним усердием к службе.

Кроме заседаний военнаго совета, неутомимый генерал Эйлер имел безпрестанно и разныя другия занятия, особенно по артил-лерии, в которой он безспорно может считаться одним из лучших и ученейших по теории и практике, но любимейшия его занятия были именно по военному совету, где по мере большаго его узнания и уничтожения несправедливаго против него предубеждения, происходившаго единственно от примерной его правдивости, он вполне заслужил доверенность непосредственнаго своего начальника и искреннее уважение всех действительно присутствовавших членов, оценивших (по собственному их сознании) его великия достоинства.

Покойся в мире, знаменитый, полезный человек, достойный внук великаго Эйлера! Дела твои останутся в вечной памяти добрых, подобных тебе, людей. Земное поприще твое совершено со славою, достойною подражания. С чистою, безукоризненною совестью предстал ты перед лицем справедливейшаго Царя и Судии, который воздаст тебе сторицею за полезныя, великия дела твои и перенесенные при том огорчения».

 

Записки эти напечатаны здесь с своеручнаго подлинника, любезно сообщеннаго в Русский  Архив внуком генерала Эйлера, Александром Александровичем Эйлером . П. Б.