Филиппов В. Театральная публика XVIII века по сатирическим журналам // Голос минувшего, 1914. - № 11. – С. 95-108.

 

 

Театральная публика XVIII века по сатирическим журналам.

 

Театр в XVIII веке был любимым развлечением двора и знати и вскоре стал местом, где могли провести время жители обеих столиц. Существует убеждение, что русские спектакли не привлекали зрителей и что лишь французский театр собирал полный партер и ложи. Убеждение это возникло путем априорнаго разсуждения (франкомания слишком широко распространена — естественно думать, что и французский театр более посещали, чем русский), и оно подкреплялось обыкновенно ссылкой на следующия слова современника: «пусть любопытный пройдет мимо театра во время Французскаго представления, увидит площадь заставленную шестернями; — во время Русскаго же, где где увидит шестерню ¹).

Действительно, эти слова могли бы дать повод предположить, что русский театр пустовал, если бы «охотник до театра» (так подписана данная статья журнала) не добавил «одни пешеходы по большей части любят видеть свое». Современники поняли данное утверждение так же, как теперь его понимают историки театра, о чем мы можем судить по письму к издателям «Зрителя» неизвестнаго (часть III, стр. 3—23). Автору пришлось писать ответ на критику, где он, между прочим, указывает, что «Российский партер никогда не бывает

¹) Письмо о театре — «Зритель» 1792 г., часть II — мы цитируем по сочинениям П. Плавильщикова, Спб. 1816. Известна, кроме того, острота гр. Ф. В. Растопчина, когда открылся перед 1812 годом новый театр в Москве. «Это хорошо,—сказал граф,—но не достаточно: нужно купить еще 2000 душ, приписать их к театру и завести между ними род подушной повинности, так чтобы по очереди высылать по вечерам народ в театральную залу: на одну публику нельзя надеяться». — Изследователи и считают, что «если так острил Растопчин в начале XIX в., то к XVIII это замечание могло быть применимо с еще большим основанием» (см. Варнеке, «История Русскаго Театра», изд. 2-е стр. 143). Последнее замечание не соответствует действительности: известно, что в одной Москве было пятнадцать театров к 1796 г., что, конечно, показывает широкую театроманию среди бар Екатерининскаго времени.

 

 

96

меньше наполнен, нежели Французский, площадь только перед театрами больше цугами обставлена во время Французских, а парами больше во время Русских зрелищ» (Там же, стр. 112).

Таким образом, на основании этого свидетельства нельзя говорить о предпочтении, оказываемом французским спектаклям, как это видно из суммы прихода от зрелищ, зарегистрированной документами, хранящимися в Архиве Дирекции Императорских Театров ¹).

Итак, на основании слов современника, мы можем лишь судить о том, что русский театр посещался главным образом не знатью («не дуговыми зрителями»), а средними классами. Оставляя в стороне характеристику зрителей (к чему журналыXVIII века не дают материала), присмотримся к поведению публики на спектаклях: сатирические журналы той эпохи рисуют нам довольно полную картину того шума и безчинств, которые были привычным явлением в зрительном зале начальнаго периода нашего театра. Правда, на первый взгляд может показаться, что мнение журналов о скандальном поведении публики «преувеличено... до крайности невозможнаго в действительности», как признают изследователи ²), потому что сама цель и назначение этих органов поощряли их авторов к одностороннему освещению ³), но, сопоставив сведения, заимствованныя из журналов, с фактами, засвидетельствованными другими источниками, мы убедимся, что картина, нарисованная сатирой того времени, была не очень далека от правды. Однако, следует помнить, что это, быть может, были лишь частные случаи, но все же, повторявшиеся на протяжении целаго полувека. Да и трудно требовать уважения к театру, когда сами «жрецы» его стояли далеко не на высоте. Вот слова современника из официальнаго ордера: «наши комедианты, когда хотят, играют, а когда не хотят, то из половины начатой комедии или трагедии перестают и так недокончив оставляют, причиною представляя холод»⁴). При таких нравах неудивительно, что театральному начальству приходилось издавать «Узаконения для принадлежащих к Придворному театру» (1783 г.), где назначались штрафы не только за опаздывание на репетиции («пробы»), но и за манкирование ими, при чем только в третий раз виновный должен

¹) См., напр., В. I, Отд. 3, стр. 360, где дан свод годовых отчетов с 1796 по 1801 г.,—здесь сбор по абонементу с французской труппы даже меньше, чем русской; или (стр. 238—289) «Городские спектакли с 1789 по 1801 г. г.» — здесь сборы в среднем совершенно одинаковые.

²) В. И. Покровский, «Щеголи в сатирической литературе», стр.  57.

³) Варнеке, 146.

⁴) Из ордера Шувалова к директору Хераскову (1761 г.); см. Шевырев, «Ист. Импер. Моск. Универс.», стр. 85.

 

 

97

был быть «судим, яко нарушитель своих обязательств, и штрафован в разсмотрении дела» ¹). Здесь же находим штрафы за незнание роли, что было, повидимому, явлением обычным, по крайней мере, в первом специальном театральном журнале XVIII века (1789 г.), вышедшем на немецком языке и называвшимся «Russische Theatralien», находим статью одного театрала, жалующагося, что актеры плохо учат роли, почему суфлера раньше слышно, чем исполнителей ²). Но театр привлекал зрителей главным образом потому, что там «ожидают их разныя веселия», предназначенныя для «наших молодчиков», как называют журналы петиметров. «Ведь, портер есть для них такое место сборища, на которое стекаются петиметры, щеголи, модники и вертопрахи разнаго звания и состояния, там во время представления сходятся они и опять разходятся, показывают друг-другу разныя обновки и обращики модных сукон, пуговиц и всех мелочных галантерейных безделушек, читают новыя песенки, любовныя цыдулочки и некоторыя язвительныя и ругательныя сочинения на щет женщин, девушек, стариков, сообщают один другому злобою выдуманныя скаредныя имена для людей заслуженных, и по благоразумию своему, честности праводетельности достойных всякаго уважения, или занимаются нежными разговорами с теми щедрыми Нимфами, подругами Цитерской богини, которыми иногда лавки партера, к предосуждению благонравая, бывают заняты так, что многия благовоспитанныя дамы, которым достаток, или другия обстоятельства, препятствуют держать готовую ложу, чтоб не сидеть вместе с этими подлыми и забывшими весь стыд и честь тварьми»³).

Не только с подругами «Цитерской богини» занимались щеголи, но и «подняв к верьху головы и приложа к глазу лорнет смотрели на сидящих в ложах женщин, и как скоро сей лорнет устремлялся на какую женщину, то она тихонько отворачивалась, приятно усмехалась, и потрогивала искусно, или ленточкою на шее, или опахалом; такое жеманство продолжалось непрестанно до того самаго времени, как смотритель в лорнет оборачивался к другой женщине, которая в ту же минуту принималась за такия же ужимки» ⁴).

¹) Apx. Дирекции. В. 1, отд. 2 № 176 (§ 7). Здесь же предписывается (§§ 7, 9) не «обижать другого ругательными словами» и не «употреблять другия наглости во время пробы или представления». Запрещается «делать отмены самопроизвольно в назначенных ролях» (§ 5) — все это ясно рисует актеров той эпохи.

²)   Ср. Варнеке, там же.

³)  «Переписка   двух   адских   вельмож   Алгабека   и   Альгамека». 1792 г. I, 96—97.

⁴)  «Почта Духов», 1789 г., I, 228—231.

 

 

98

Понятно, что щеголи и щеголихи «назначают театр местом свидания и переговоров»¹) — недаром во многих сатирических журналах при изображении любовных сцен, начинающагося знакомства или волокитства действие всегда происходит в театре ²). В «Почте Духов» мы находим любопытную сценку, рисующую нам нравы зрителей: «Многия из лож были наполнены обоего пола людьми, а некоторыя закрыты были занавесками, однакож приметил я (пишет автор письма), что и там в потемках сидели и тихонько оттуда выглядывали, а как из любопытства спрашивал я: для чего сидящие в тех ложах не показываются и скрываются в темноте, то мне сказали, что часто случается тут любовник с любовницей, которыя приезжают не для смотрения Пиесы, но для любовнаго свидания».

Конечно мы здесь имеем лишь картину поведения одной, быть может, небольшой части публики, но и остальная часть

¹) «Дело от безделья», 1792 г., 20.

²) Напр., в «Трутне» 1770 г. находим следующую любопытную картинку (стр. 261 и след.). Сидят в ложе две дамы и ожидают «начатия комедии». «Спокойствие их нарушается, к ним вступает изрядно одетой мущина, и они все увидев друг друга приходят в замешательство. Кавалер сей один из числа ветренных тех мущин, которыя влюбляются во многих женщин и их обманывать не только почитают за ни что, но и находят еще в том удовольствие. Бедняк сей не ожидал, чтобы две его любовницы, которых он ложными клятвами и притворным постоянством обманывал порознь, случилися тут обе вместе. Он надеялся тут найти одну и с ней поговорить, а после хотел побывать у другой: но увидя их вместе пришел в такое замешательство, что не знал с которою начать разговор. Смелость ево и обыкновенная таким мущинам живость, предками нашими наглостию называемая, ево оставили. Бледнеет, краснеет и кажется будто уже и раскаевается. Госпожи совместницы тотчас cиe приметили, и каждая, скрывая свою досаду, принялася над господином волокитою шутить. Язвительныя их насмешки усугубляют ево замешательство. Cиe зрелище достойно, чтобы все ветреныя мущины на оное взирали и остерегалися от подобных приключений. Обезмолвленной волокита собирает свои силы, начинает перед госпожами извиняться. Но что сии извинения возмогут сделать? Обиженная таким образом любовница лишь в пущую запальчивость приходит. Волокита при сем извинении одной любовнице больше оказывает почтения, и кажется, что перед нею больше хочет оправдаться. Сугубо обиженная любовница возпламеняется ревностию, видя совместницу свою себе предпочитаемую, близ себя. Она обращает острой свой язык не на изменившего ей любовника, но на свою совместницу, торжествовать начинающую. Осыпает ея язвительными насмешками. Вдруг возгорается война. Любовницы досадою, ревностию и злобою возпламеняются. Не древния на брань ополчаются Амазонки, храбростию своею Греков устрашившия. Не смертностныя из колчанов своих извлекают стрелы. Две любовницы, женщины нашего века, выдергивают из шиньенов своих длинныя булавки, и мгновенно ими друг друга поражают. Обе поединщицы приходят во изступление: злоба паче возгарается, удары повтаряются, и любовник от места удаляется. Храбрыя наши героини переколов друг другу и руки и бока и истощив свои силы, не победя соперницу, удивляются своей крепости. Стыд, что на них все обратили взоры, заступает место злобы, и на лице их показывается. Они встают со своих мест и удаляются».

 

 

99

была, невидимому, немногим выше, как говорит «Всякая Всячина»: «Наши дворяне и большая часть молодых людей обыкновенно уверяют, что они большие охотники до театральных представлений, и почитают себя знатоками в этом деле. Едва услышат они о новой драме, то уже толпами собираются в театре и с нетерпением дожидаются примечать больше действующия лица, нежели характеры ими представляемые. Они более берут участия в небольших спорах и несогласиях актеров, нежели в судьбе тех славных героев и героинь, в виде коих они являются. Как Дмитревский, Ле-Саж, или Троепольская, Мартеньша и пр. одеты были, их голоса, движенья, осанка—составляют предмет многочисленных разговоров. Но Синава жестокая страсть, погубившая брата его, любовницу и его самого, Гарпагона гнусная скупость, Магометово злодейство и ложью ослепленное cyeвepиe, ополчающее руки чад на родителя, исправление мота, словом все сии живо изображенные характеры, вымышленные стихотворцами, возбуждающее в нас благородныя чувства, направляющия наши нравы... предаются молчанию и столь мало внимаются, будто бы никакого примечания не заслуживают. Иные принуждают себя казаться знающими в драматических сочинениях и любителями оных, и говорят, что балет только от скуки смотрят, но со всем тем можно видеть, что ничего им больше онаго не нравится». (Барышек. «Всякой-Всячины» стр. 420—423). Здесь не чувствуется злой насмешки, это сатира в «улыбательном роде», которая дает характеристику (применимую и к современной нам театральной публике) толпы, большинства, интересующагося больше исполнителями, чем пьесой или делающаго вид, что происходящее на сцене совершенно не захватывает его.

Журналы указывают еще причину, почему любили ходить в театр: это давало Ветроногам тему для разговоров и для осуждения. Они «Комедию и Актеров, Сочинителя и Переводчика ругают без милосердия», но главное злорадство начинается «есть ли попадется Русский Сочинитель, то от свисту у них самих распухнут губы». Журнал «Дело от безделья», где помещено данное письмо (1792, 19—20) добавляет: «когда другие радуются, видя час от часу возрастающее просвещение, они с язвительными насмешками стараются помрачить их хвалу, погашать жар подобных Писателей», — известно, что презрение ко всему русскому было тогда велико, недаром современник восклицал: «кажется в словесностях и на театре нет врага Российскому таланту ужаснее Россиянина». В подтверждение своей мысли

 

 

100

современник (известному Плавилыцикову ¹) принадлежит данная статья) разсказывает следующее, что покажет нам правильность утверждений журналов о презрении публики ко всему русскому и о невнимании ея к происходящему на сцене:

«Некогда будучи в театре; сидел я в ложе с одной новосветскою барынею, играли Недоросля; Аббат француз в то время проповедывал ей разныя красоты французских театральных сочинений и развлек ея внимание так, что она приехав домой спрашивала у меня, какая севодня пиэса в театре? (Очевидно не считалось предосудительным быть столь невнимательным к спектаклю, если можно было предложить такой вопрос актеру). Недоросль комедия была у меня в кармане — я подал ей книгу и сказал, что эту комедию представляли. — Где вы ее купили?—спрашивала барыня; я отвечал: в гостином дворе в книжной лавке.—Как не стыдно покупать,—закричала она— в Русской лавке, верно эта книга никуда не годится, для чего вы за ней не съездили во Французский или Англинский магазейн —там все гораздо лучше, нежели у Русских. Когда уже предубеждение до такой степени возходит, то какое одобрение должно ожидать театру Российскому, сочинениям и представлению, от таких домов, где приговор выходит из уст Аббатов, а может быть еще и беглых. Как же ожидать Русскаго вкуса на театре», добавляет Плавильщиков. (Сочинения т. IV стр. 35—36).

И, действительно, русский автор и русский актер с трудом могли добиться признания. Лишь слава Сумарокова и Дмитревскаго стояла высоко. Сам Вольтер дивился простоте трагедий перваго, и Лагарп венчал трагедию «Синав и Трувор» в «Mercure de France», последний же удивлял Лекена в Париже и соперничал с Гарриком в Лондоне,—понятно, что их не признать было нельзя и, поэтому, об них мы найдем благоприятныя строки в журналах. Например «Пустомеля» (один из немногих журналов эпохи, дававший нечто похожее на отзывы о представлениях) отмечает (стр. 110): «Недавно здесь на придворном Императорском театре представлена была Синав и Трувор трагедия г. Сумарокова. Трагедия сия играна была по переправленному вновь г. Автором подлиннику. Нет нужды выхвалять сего почтеннаго Автора сочинений; они так хороши, что кто только их читал и кто имеет разум, те все отдавая справедливую похвалу удивляются, которыя же не по-

¹) Плавильщиков был актером придворнаго театра и преподавателем в Академии Художеств (истории и русской словесности) и в Горном институте (реторики); известен как драматург и теоретик драмы.

 

 

101

хвалят, тем надобно просить о отпущении своего согрешения. Чтож касается до Актеров представлявших cию трагедию, то надлежит отдать справедливость, что г. Дмитревский и г. Троепольская привели зрителей во удивление. Ныне уже в Петербурге не удивительны ни Гарики, ни Лекены, ни Госсенши. Приезжающия вновь Французския Актеры и Актрисы то подтверждают» и все-таки, несмотря на убедительность последняго аргумента, находились люди, имевшие «слабость и пристрастие к Французам въ роде, например», одного господина, который «во время представления сей Трагедии, когда г. Д. и г. Т. зрителей искуством своим восхищали» сказал «вздыхаючи» «жаль, что они не Французы; их бы можно почесть совершенными и редкими в своем искустве».

Что же касается остальных драматургов (кроме Екатерины и Фонвизина, которые постоянно сравниваются журналами с Мольерами) сами сатирические журналы относились чрезмерно строго и с большим пренебрежением. Известны, например, те нападки и упреки, какими забросали Лукина —нашего перваго драматурга-реалиста, написавшаго и «склонившаго на русские нравы» много сценичных, живых и остроумных для своего времени пьес. Насмешки журналов над авторами были в роде следующих: «трагедию Г* недавно напечатанную, полезно читать только тому, кто принимал рвотное лекарство и оно не подействовало» (Трутень I стр. 95), или «в досаду Мусе Фалий не перестает марать и перемарывать свои комедии, и не постижимыми своими умоначертаниями отягощать актеров» (там же стр. 156).

Но и об актерах журналы не высокаго мнения, так «Сатирический Вестник» говорит: «По мнению актеров, ноги и руки могут изъяснять более, чем лицо. Для сего самаго обычно относят они одну руку вверх, а другую столь сильно прижимают к телу, что в продолжении всей пьесы представляют из себя статую в древнем вкусе или такого стариннаго бойца, который нажидает на себя соперника. Они также почитают великой красою выпяливать глаза, а пальцы той руки, которою действуют, так притягиваютъ, дабы казалось, что никакая сила не может опять согнуть. В разсуждения голоса они также весьма знающи. Некоторые из актеров кричат, что есть силы, Другие же произносят слова на распев, так что от сего почти всегда комедия кажется оперой». (Цитата по Варнеке, стр. 146).

Высказывая подобныя осуждения и авторам и актерам, журналы сами показывают пример неуважительнаго отношения к театру. Лукин («Предисловие к Награжденному постоян-

 

 

102

ству») говорит,  что  зрители — толпа невежд «которые,  сами ни о чем судить не могши, последуя слышанному и хулят и возхищаются».

Выше мы приводили замечание журнала, что Ветрогоны свистом  и   «насмешками   стараются  помрачить  хвалу»  Русских сочинителей. Помимо сатиры журнальной эти же сведения находим  и  в  комедии;  так  в  «Награжденном  постоянстве» (переделка Лукина французской пьесы l'Amante Amante) — мы имеем сцену, ярко рисующую этих Ветрогонов, и хотя она переведена с французскаго, но автор в ней «изменяет несколько  подлинник  с  целью  приноровить  его  к  русским нравам, которые он наблюдал между прочим, когда представлялась его собственная пьеса» (Пыпин. Предисловие к сочинениям Лукина, стр. LXVII). «Пусть она (комедия) будет самая лучшая  в  свете,   только  непременно  похвалы  не  получит, ежели такие знатоки, как я, в это дело вмешаются. Это я в чужих краях еще научился, и привыкнув там, и здесь так поступаю. Мы (говорит молодой человек про своих «знакомцев», которых «сочинитель вперед не задобрил») становимся к оркестру в разных кучах человек  по пяти.   Кричим громко, нюхаем табак и очень часто харкаем  и   сморкаем, переходим с места на место и через людей перекликаемся. В самых важных и лучших явлениях делаем или говорим какия-нибудь шутки,  худыя или  добрыя, того не разбирая;  а ежели это не поможет, то засмеемся во все горло. Половина зрителей, последуя нам, сделают то-же; а другая за то осердится от чего произойдет шум ужасный. Тут актер остановится, помешается, всю страсть упустит, и что потом ни станет представлять, все дурно покажется», и все это делается, чтобы «портить  пиесы» — «мы   этим забавляемся и показываем  остроту разума»   (Лукин «Награжд. постоянств.» Действ.   III,  явл.   1). Тот же Лукин в предисловии к «Моту любовью исправленному» (стр. 14) пишет о представлении своей комедии. «В 5 часов почти весь партер наполнился, а ложи того ранее» (напомним, что спектакли начинались в 6 часов). «Любопытство и склонность к новизнам влекли многих зрителей ее видеть, a некоторая часть шла, льстясь увидеть мое падение. Не слыхал я всех разсуждений,   в  партере  деланных; но  от приятелей   моих сведал, коль оныя   странны   были.   Большая   часть противников  моих до   начатия  кричали,  что   не   моего   пера   плоды увидят, а коли моего, так конечно кем-нибудь правленные». «Началась   комедия.   Первое   действие   до   конца прошумели, прокашляли, просморкали и табак пронюхали, а два главные

 

 

103

русскаго языка ненавистники Пустозвяков и Чужехватов, разносили по партеру прошлогодния ведомости, сказывая зрителям, что веселее их читать, нежели представляемый вздор слушать»¹),

После этого свидетельства современника не покажется преувеличением сцены, рисуемыя и «Почтой Духов» и «Делом от безделья» и «Перепиской двух адских вельмож». «Между Театром и Партерами на довольно пространной площадке стояла толпа мущин, из которых очень немногие подвинувшись ближе к театру занималися зрением Пиэсы, а большая часть расхаживая в зад и в перед заглядывали в глаза женщинам, сидящим в Партерах, и разговаривали между собой так крепко, что от их разговоров совсем не слышно было речей Актеров, представляющим на Театре. Некоторые из сих разхаживающих были с разтрепанными волосами, в розовых на шее платках, подпоясанные кушаками: они во все горло кричали и спорили о скорости в беге своих лошадей, и между тем похлопывали по полу бичами, которые в руках у них были» («Почта Духов» 1789, I, 230—31), а некоторые «таскаются по партерам, заводят разговоры, и нарочно больше шумят, дабы воспрепятствовать другим слушать. Одни грызут орехи, другие прохаживаются, напевая модныя песни» («Дело от безделья» 1792, 20). «Таким образом пиеса начнется и кончится, но модники об ней не думают; их дело было то, чтоб приехать в театр кричать, шуметь, говорить всякой вздор и делать разныя модныя дурачества, припятствующия многим благоразумным зрителям слушать пиэсу и видеть игру актеров» («Переписка двух адских вельмож Альгабека и Алгамека, 1792, I, 96—97).

Было бы, однако, ошибкой думать, что так вести позволяли себя лишь Щеголи—Ветрогоны. Нет, так держали себя и благородныя, титулованныя особы. «Мне случалось быть в театре, когда русскаго «Беверлея» представляли; истинно с крайней прискорбностью слышала: во первых что не умолкали говорить, многия дамы для прохлаждения медку из караульни посылали просить, кушали, наконец, в театре хохотали, на что, конечно, другой причины тем забавным людям не было, как только название комедии, в которую по их мнению надлежало смеяться. Молчание и тихость не прежде возстанавливались, когда в самом деле только глазами, а не слухом внимание иметь должно, т.-е. в балете. Размышляя о сем, мне

¹) Но пьеса все-таки имела громадный успех, чем «много одолжен я актерам оную представлявшим», по словам Лукина.

 

 

104

пришла на ум и та неутешная мысль, что нам перед чужестранными и тем извиниться не можно что парадис или в других местах, партер, всякаго состояния людьми в вольных позорищах наполняется, п. ч. в императорский театр, кроме благородных, положено не впускать, почему титулованныя особы суть одни в нем зрители».(Вечера 1770—1771, часть II стр. 67 и след).

Последнему удивляться не приходится «титулованныя особы» даже на заседаниях сената занимались не тем, чем бы следовало ¹). Если это было возможно при отправлении служебных обязанностей, то тем более могло иметь место в театре, где нечего было стесняться. Лишь непонятно, почему современник считает, что «сто пеших рукоплескателей против двух цуговых не устоят» (Плавилыциков), ведь те и другие вели себя совершенно одинаково, в обеих столицах. Но в Петербурге по крайней мере к признанному Сумарокову относились с уважением, чего он про московскую публику сказать не мог. Он сопоставляет зрителей Москвы и Петербурга в сатире «Пиит и друг его» (стр. 348). и говорит про свои драмы:

В Петрополе они всему народу вкусны,

А здесь и городу и мне подобно гнусны!

Там съедутся для них внимати и молчать

А здесь орехи грызть, шумети и кричать,

Благопристойности   не  допуская  в  моду,

Во своеволствие преобратя свободу:

За чтож бы, думают, и деньги с нас збирать,

Коль  было бы не льзя срамиться и орать:

Возможно  ль   автору  смотреть   на  то   спокойно:

Для   зрителей  таких   трудится   недостойно.

                      ..........................

Крикун,   как   колокол,   единый   оглушит,

И автора всево терпения лишит:

А есть ли закричат пять дюжен велегласно;

Разумных зрителей внимание напрасно.

А на указания друга, что

Не всех мы зрителей сим должны обвинить

Безумцев надобно одних за то бранить:

Сумароков добавляет

«Но зрителей таких в Москве гораздо много».

¹) «Ея Величеству известно учинилось, что гг. сенаторы в присутствии своем в Сенате неблагочинно сидят, и когда читают дела, они тогда об них не внимают для того, что имеют между собою партикулярные разговоры и притом крики и шумы чинят, а потом велят те дела читать вновь, отчего в делах продолжение и остановка чинится. Також в Сенат приезжают поздно и не дела делают, но едят cyxиe снятки, крендели и рябчики и указных часов не высиживают, а обер-прокурор Соймонов в том им, по должности своей, не воспрещает и, ежели-б кто из сенаторов предположения его не прослушал, на них не протестует.» А. Н. Филипов, «Пр. Сенат при Петре В. и его ближайших преемниках» (Спб. 1911 г., стр. 497).

 

 

105

Бедный Сумароков, пожинавший в Петербурге одни только лавры, потерпев полное фиаско в Первопрестольной, говорит: «Непристойно... съезжавшимся видеть Семиру, сидеть возле самаго оркестра и грызть орехи, и думати, что когда за вход заплачены деньги в позорище, можно и в Партере в кулачки биться ¹), а в ложах разсказывати истории своей недели громогласно, и грызть орехи; можно и дома грызть орехи: а публиковать газеты весьма мало нужныя, можно и вне Теятра; ибо таковыя газетчики к тому довольно времени имеют. Многия в Москве зрители и зрительницы, не для того на позорищи ездят, дабы им слышать ненужныя им газеты: а грызение орехов не приносит удовольствия, ни зрителям разумным, ни актерам, ни трудившемуся во удовольствие Публики автору: ево служба награждения, а не наказания достойна. Вы, путешествователи, бывшия в Париже и в Лондоне скажите, грызут ли там во время представления Драмы орехи; и когда представление в пущем жаре своем, секут ли поссорившихся между собою пьяных кучеров, ко тревоге всего партера, лож и театра» ²). (Предисловие к Дмитрию Самозванцу т. IV 1-е изд. стр. 63).

Ссылка Сумарокова на Запад неверна, как можем судить по письмам Фонвизина или по статье «Поведение, наблюдаемое модными кавалерами в некоторых больших городах Германии», помещенной в «Московских Ведомостях» за 1800 г.

«Подходя к ложе, дают они знак приставленному к отпиранию оной служителю, чтобы он гремел как можно больше ключами, дабы публика наградила вступающаго достодолжным вниманием. Сверх того, мода требует еще, чтоб не вступая в ложу, начать с кем-нибудь разговор и продолжать оный весьма громко, или ежели кто ходит в сапогах, то должно приближаясь к ложе, ступать каблуками, или шпорами, как можно громче. Заняв, наконец, свое место,—разумеется с некоторым шумом—модные кавалеры высматривают с осторожностию, как принимает публика в партере и в соседних ложах произведенный ими шорох. Ежели она кричит ст. ст!.. и делает досадныя мины за то, что ей помешали слушать пиесу,

¹) Не даром Императрица отдала распоряжение, «чтоб никто при себе не имели никакого оружия, т.-е. сабель, кинжалов и пр.» из посетителей театральных маскарадов. Арх. Им. Театров. Сб. Пост. ин. I, л. 9—10.

²) С. Глинка «Очерки жизни и избран, сочинения А. И. Сумарокова», часть 1, стр. 104 говорит, что над кучерами «бушевала расправа конюшенная» и раздавался их крик «вне театра», это правдоподобнее, хотя возникает сомнение, как мог этот «содом» доставить тревогу «партеру и ложам».

 

 

106

то это приписывают они себе в честь и славу; ежели же публика остается при входе их тиха и спокойна, то это значит, что она не заметила прибытия петиметра, в каковом случае он в другой спектакль старается войти с большим против прежняго стуком. После того модные кавалеры приставляют к глазам своим лорнеты, с помощию оных смотрят сперва на дам, сидящих ближе к ним; потом оглядывают весь партер, и, наконец, ежели время достанет, то бросают, как бы без намерения, взоры и на самую сцену... Или же, наконец, кушают мороженное, яблоки и конфекты, причем научают официанта, чтобы он как можно более звенел чайными ложками».

Изложенныя Сумароковым жалобы могли бы показаться неправдоподобными—их писал раздраженный автор, но оне слишком сходны с тем, что говорил Лукин и что повторяли многие сатирические журналы и, кроме того, историки театра приводят подтверждающие его слова объявление актеров труппы московских аптрепренеров Бельмонти и Чинти, «которое было тогда же напечатано и раздавалось, вероятно, вместе с афишами»¹)

Можно привести еще ряд доказательств того, что и журналы, и Лукин, и Сумароков едва ли слишком сгущали краски: в 1800 г. полицейский инспектор Рачинский объявил жителям Петербурга ордер Государя, в котором говорилось следующее: «сделать приглашение всему городу, для предосторожности жителей столицы, дабы вследствие сего извещения здешняя публика во время представлениев театральных воздерживалась от всяких неблагопристойностей, как то стучать тростьми, топать ногами, шикать, аплодировать во всем пении или действии и тем отнимать удовольствие у публики безвременным шумом ²).»

Из всех распоряжений, об «удалении неустройств», приведем еще два документа, весьма характерные в этом отношении:

«Во время спектаклей на театре иметь крайнее смотрение, дабы, кому не следует там быть, несмотря и ни на какое лицо, никого не пущать, а притом стараться, как наивозможно, чтобы не происходило никакого стука ни шума, из за кулис не высовывались, не выглядывали, и, в соблюдение всякаго порядка

¹) «Декабря 22-го дня представлена будет «Семира», на собственный збор актеров. Автор оной драмы покорнейше просит публику о благоволительном слушании, дабы мог он давати свои драмы и впредь, ради удовольствия зрителей. Он бы тщетно давал на представления свои сочинения, ежели бы он чаял то, что не для слушания его драм, но ради единаго собеседования и разговоров в театральный дом собираются; ибо трудолюбно написанныя им сцены мешали бы собирающимся разговаривать. Автору кажется, что cиe ево размышление основательно и требование справедливо: о чем и актеры нижайше просят...» Горбунов. Сочинения, изд. Маркса, т. II, стр. 345. ²) Божерянов. Иллюстр. Ист. Рус. Теат. Вып. I, стр. 6.

 

 

107

рекомендуется вам (Предписание дано губ. секретарю господину Михайлову) всякий театр приходить не позже, как в три часа, и всех унтеров и капельдинеров по назначенным росписаниям людей на все посты разводить, дабы никто не мог, до вашего прибытия на театре, зайтить». (Арх. Дирекции. Дело № 24, л. 2 от 1800 г.).

«Дежурному, при входе за кулисы, по обе стороны ставить по одному унтеру, дабы не впущали тех, кому на сцене быть не должно; к тому ж еще два унтера определить, дабы ходили по закулисам и наблюдали тишину и порядок и за кулис бы выглядывающим и высовываться вперед воспрещали и, кому не следует тут быть, учтивым образом сказали, чтоб изволил вон выйти; буде же кто воспротивится, то самому дежурному объявить, чтобы вышел; буде же и за сим требуемаго не исполнит, объявлять о сем полицейской команде, дабы, не смотря ни на какое лицо, приказано было вывести». (Дело № 24 л. 7—8).

Так боролся с театральными непорядками Главный Директор над зрелищами и музыкою Нарышкин ¹).

То же было в Москве, где театральное начальство издавало следующия объявления в «Московских Ведомостях» (от 2 июня 1770 г.). «Для происшедшаго ж в прошлое воскресенье непорядка, в которым у некоторых откупленных уже лож ключи отбивали и входили в оныя насильно, учинено такое распоряжение, что на ложи перваго и второго этажей давано будет попрежнему по шести билетов с платежем шести рублев за каждую ложу, кроме трех больших, во втором этаже находящихся, за которыя должно платить по 12 рублев; напротив чего и по 12 билетов на оныя выдавано будет; при чем объявляется, что с деньгами за то и для получения билетов надлежит присылать заблаговременно в Университетский дом, что на Моховой, к определенному при сем прапорщику господину Прыткову». Трудно сказать чем могли помочь такия меры, тем болеe что «ложи третьяго этажа будут отворены для всех, без определеннаго числа, но кто которую занять успеет, с платежем только по полтине с персоны».

Думается, что после всего вышеприведеннаго не остается сомнения в том, что сатирические журналы, быть может несколько и сгущая краски, были, однако, не далеки от истины, рисуя театральную публику в столь отрицательном свете. Один только журнал дал нам тип зрителя благонравнаго, но жизнь того времени вряд ли знала многих, подобных Добросерду. «Он почитал театр истинною школою не только для молодых

¹) Давались даже Высочайшие Указы, касавшиеся «предохранения от шума и всякой непристойности» (Сб. Пост. л. 50—52). А. Д. И. Т.

 

 

108

людей, но и для стариков, в которой нужныя в сем наставления преподаются, и для того не прогуливал ни одного представления. Не следовал он примеру молодых людей, которыя в театр за тем только ходят, чтобы посмеяться; но, разсматривая с прилежанием, нужное замечал, и по выходе изследовал сам себя, как строгой судья, не имеет ли такой слабости, которыя того дня публично были осмеяны. Сим средством театральныя позорища обращал он в свою пользу» («Пустомеля», изд. А. Афанасьева стр. 37, 38).

Но большинство в XVIII в. и не предъявляло таких требований к зрителям. Даже требовательный Лукин считал, что надо лишь «слушать представляемое, а не из себя посмешище делать», и тогда от вредных дел «зрелищи удобно отвращать могут» (Сочинения стр. 84).

Надо однако указать, что публика того времени умела ценить дарования как в авторе, так и в исполнители, хотя награждать вызовами автора публика начала лишь после блистательнаго успеха «Росслава» Княжнина. При чем, как разсказывает биограф Дмитревскаго «робкий Княжнин не решился показаться перед публикой и скрывался», тогда Дмитревский вышел к публике и сказал: «Благоволение почтенной публики, столь лестное, конечно автору восхитительно, но его в театре нет, везде искали и не нашли, но я, в качестве его друга и почитателя, осмеливаюсь принесть публике чувствительную благодарность». Самого же Дмитревскаго публика очень любила и ответом на слова его были громкия рукоплескания ¹).

Однажды в бенефис его, когда ставился впервые «Недоросль», «публика апплодировала пиесу метанием кошельков» («Др. Слов.» 1787 г., стр. 88).

Сатирические журналы высоко ставили талант русскаго Лекена, и в «Пустомеле» (57) указывается, что во время его гастролей в Москве: «зрители собиралися в театр в таком множестве, что многия по причине великой тесносты не могли получать билетов, есть ли хоть мало опаздывали. На конец должно cиe заключить тем, что Г. Д*** Московских жителей удивил, привел в восхищение и заставил о себе говорить по малой мере два месяца».

Итак мы видим, что сатирические журналы, нарисовав яркую картину поведения публики, соответствующую действительности, пытались нарисовать и образ Добросердова — идеальнаго зрителя. Осмеяв  игру других актеров, восхвалили Дмитревскаго и указали, что его игра производит сильное впечатление.

 

Владимир Филиппов.

 

 

 

¹) Ф. Кони. «И. А. Дмитревский, славнейший русский актер».