Гаррис Д., лорд Мальмсбери. Россия в царствование Екатерины II (переписка английского посланника при дворе Екатерины II, 1778-1783). // Русский архив, 1874,

1780 год – кн. 2, № 8, стб. 349-440;

 

 

Гаррис Джеймс, лорд Мальмсбери – английский посланник при дворе Екатерины II 1778-1783 гг.

Екатерина II и характеристика ее двора, граф Панин, князь Потемкин, Орловы, фавориты и приближенные. Вопросы внешней политики, характеристики и отзывы об иностранных послах при русском дворе.

 

Сканирование – Михаил Вознесенский

Оцифровка и редактирование – Юрий Шуваев

 

 

ЛОРД МАЛЬМСБЮРИ (ГАРРИС) О РОССИИ В ЦАРСТВОВАНИЕ ЕКАТЕРИНЫ II-й *).

 

1780-й год.

349

 

1.

 

ИЗВЛЕЧЕНЫ ИЗ ДЕПЕШ ГАРРИСА ЛОРДУ СТОРМОНТУ.

Петербург, 15-го Февраля 1780.

 

В тот же день, как я имел честь полу­чить ваши письма, я отправился к князю Потемкину; и так как я весьма усердно под­держиваю дружбу с ним и, посылая ко мне слугу своего, он всегда нетерпеливо ждет возвращения его: то я был счастлив при мы­сли, что могу предложить и заключить план союза, столь совпадающий с нашими общи­ми мыслями. Я должен отдать ему справе­дливость: при моем сообщении, которому я старался придать тон самой безграничной доверенности, он выразил искреннее удов-

 

*) См. 1-ю книгу Русскаго Архива за 1874 год, стр. 1465 и выше (кн.2) стр. 143.

 

 

350

 

летворение. Он заставил меня повторить мои предложения. В этом первом разгово­ре с ним я ограничивал их только предложением союза и просьбою о немедленной помощи. Он сказал, что сам он вполне одобряет эту меру, однако опасается, что она нелегко будет принята императрицей, в которой страх новой войны пересиливает даже ея жажду к славе; и хотя ея предпочтение к нам совершенно искрен­но, но граф Панин и чужие эмиссары, поль­зующиеся лично меньшим влиянием, однако равно способные вредить нам, постараются поддержать в ней это настроение злонаме-

 

 

351

 

ренными представлениями и ложью, особенно разсчитанной, чтобы задать ея самолюбие. Он прибавил, что императрица так восприимчива на этот счет, что потребуется величайшее уменье и осторожность, дабы уничтожить в уме ея следы этих происков. В заключение он советовал мне, не теряя времени, обратиться к графу Панину (с которым было в высочайшей степени важно поддержать, хотя бы для виду, хорошия отношения), говоря, что с моей стороны необходимо передать ему из моего плана ровно столько, сколько нужно для того, чтобы слова мои имели вид полной откровенности и через то не осталось бы в уме его ни малейшаго подозрения, что я что-нибудь от него скрываю.

Граф Панин, чувствуя первые признаки болезни, которая уже принимала для него опасный оборот, не мог видеть меня в продолжении нескольких дней после этого разговора. По обыкновению он был очень щедр на уверения в уважении и просил меня выразиться полнее. Так как бумага, под буквою А ¹), содержит точно то, что я сказал, то считаю лишним повторять вам ее, милорд. Граф Панин по болезни еще не выходит из дома, и потому не имеет случая видеть императрицу. Вследствие этого обстоятельства, он просил меня изложить письменно все, мною сказанное, и на это я весьма охотно согласился, ибо это был верный путь довести до императрицы дело без всякаго изменения.

Вследствие довольно исправных и точных сведений, которыя мне удается получать обо всем, происходящем в его ведомстве, я

 

¹) В этой бумаге от 26-го Ноября Джем Гаррис, доказав тождество интересов Англии и России, уговаривает графа Панина положить конец войне посредством вооруженнаго вмешательства, за которым последует союз между обеими державами без всакаго ограничения. В тоже время он говорит: «Наша первая цель это мир; мы предпочитаем его на подобающих условиях войне самой славной; но, напротив, готовы скорее истощить последния средства, чем принять его на условиях унизительных».

 

 

352

 

узнал, что в этом случае он оказал деятельность необыкновенную; что он на следующий же день не только переслал мое письмо императрице, но и присоединил к нему ответ, который просил ея императорское величество подписать. Этот ответ был до того противоположен главному предмету моих инструкций и заключал такой полный отказ на все, о чем я просил, что я, не теряя ни минуты, вернулся к князю Потемкину (до котораго мне было легко дойти, так как он постоянно принимает меня без церемонии). Он тотчас угадал причину моего посещения, сказав, что видел странное доказательство того, что он называет политическими верованиями Панина и его слабоумием; и что, хотя сам он вполне осуждает его, однако, бумага эта все еще находится на столе императрицы, и потому он сомневается на счет того, не согласится ли она наконец признать эти мысли за свои собственныя. Я спросил с большой поспешностью и немалым безпокойством, что могло произвести такой странный переворот. „Вы выбрали несчастную минуту", отвечал он. „Новый любимец опасно болен; причина его болезни и сомнительность его выздоровления до такой степени встревожили императрицу, что она не способна ни на какое размышление, и все мысли честолюбия, славы и достоинства поглощены этой единственной страстью. Утомленная моральным напряжением, она чувствует отвращение ото всего, что побуждает к деятельности. Ваши противники умеют отлично пользоваться этим случаем, и граф Панин, имеющий безчисленных агентов при Дворе, выбирая время для своих советов, обнаруживает больше ловкости, чем выпадает на его долю в других отношениях. Мое влияние, прибавил он, совершенно прекратилось, особенно потому, что я взял на себя посоветовать ей отделаться от любимца, который, в том случае, если умрет в ея дворце, нанесет тем сильный удар ея репутации".

 

 

353

На это я осмелился ему заметить, что, допуская перевес таких слабых и полных предубеждения намерений, он тем уронит свое достоинство в глазах Европы и как будто оправдает мнение, поддерживаемое Паниным на счет того, что никто, кроме Панина, не имеет влияния на императрицу при решении важных вопросов и что все другия приближенныя к ней лица пользуются только внешними знаками милости, не имея ни власти, ни значения. Основываясь на этом, я уговаривал его, из уважения к собственной репутации и вследствие того благороднаго честолюбия, которое (как я льстил себя) владело им, не оставаться безучастным в подобную минуту испытания.

Князь воспламенился моими словами и уверял меня в самых сильных выражениях, что не заснет, прежде чем не сделает попытки, которая докажет, есть ли в империи влияние сильнее его. Однако, прошло несколько дней, прежде чем мы с ним увидались. Граф Панин опасно захворал, а состояние Ланскаго еще ухудшилось. Я сам начинал чувствовать первые признаки разлития желчи, и при всех этих неблагоприятных обстоятельствах я имел один из самых интересных разговоров, а именно 13-го Декабря (1779).

Князь Потемкин несколько раз пробовал прерывать мою речь, но я просил его выслушать меня. Когда я кончил, он сказал мне: "Вы должны бы все это высказывать не мне, а Панину, вы совершенно выражаете мои чувства, и хотя в моей голове они еще не так выяснились, как у вас, однако я уже старался употребить их в дело перед императрицей. Она приказала мне сказать вам, чтобы вы подали бумагу, заключающую все ваши мысли и инструкции, и я надеюсь, что нам удастся по крайней мере смягчить ответ, приготовленный ею". На следующий день я подал ему бумагу, помеченную буквой В ²), а еще день

 

²) Это прекрасно обдуманная и составленная бумага, в которой перечисляются многие случаи зависти, выказанной Францией со времени царствования Людовика XIV относительно усиливающегося значения России; и в противоположность этому, а особенно враждебному поведению Версальскаго Двора во время последней Турецкой войны, указывается на дружественныя действия Англии за это время. Все это написано с отличным знанием истории и личнаго характера  императрицы.

 

 

354

 

спустя я захворал так сильно, что три недели не мог выходить из дома. Однако я через это ничего не потерял, так как, если бы и был совершенно здоров, все равно не мог бы подвинуться ни на один шаг. Вам, милорд, известны причины этого. Чтобы этим временем воспользоваться, мне оставалось только одно средство: аккуратно сообщать князю Потемкину все известия, получаемыя мной из Англии, что я и делал по желанию императрицы; и кроме того, я писал Потемкину небольшия записки, имевшия целью поддержать его благорасположение, которое я считал и до сих пор продолжаю считать совершенно искренним.

Тотчас по моем выздоровлении (9-го Января) я, получив приглашение, отправился к графу Панину, который все еще был заключен в своей спальне, так как здоровье его было сильно разстроено. После нескольких обыкновенных комплиментов на счет благоприятнаго оборота, принятаго нашими делами, он сказал мне, что имел некоторое время в руках ответ ея императорскаго величества на письмо, написанное ему мною 26-го Ноября. Против обыкновения, он прямо коснулся отказа, заключавшагося в этом ответе, не подходя к нему с длинным разсуждением насчет различных причин, побудивших императрицу держаться такого образа действий; он также не вдавался в обычныя уверения собственнаго высокаго уважения и искренняго расположения к Английскому народу; он просто сказал, что то, что он мне прочтет, будут собственныя слова императрицы, не измененныя им, и что для большей верности он желает, чтобы я их переписал. Я стал искать пер-

 

 

355

 

ваго удобнаго случая увидаться с Потемкиным; но, вследствие его нездоровья, должен был отложить это до 18-го Января; тогда он принял меня, еще в постели. Он несколько раз перечитал бумагу, продиктованную мне графом Паниным и, отдавая ее мне, сказал: „Таков всегда будет язык этого лениваго и апатичнаго министра: холодныя уверения в дружбе, неправильная логика и узкие виды. Могу вас уверить, прибавил он, „что чувства императрицы весьма худо переданы, и изо всего извлечения я узнаю только последний пункт, который бы она могла признать своим собственным. Правда, вследствие опасливости, противоположной общим чертам ея характера и происходящей от минутнаго впечатления, она отклоняет ваши предложения; но сама она никогда бы не сделала этого в таком холодном и сдержанном тоне".

Я отвечал ему, что, каково бы ни было мое личное мнение, однако в министерских моих представлениях мне было невозможно передать что бы то ни было, исходящее от графа Панина, иначе, как за настоящее и достоверное решение его Двора; что, вследствие занимаемой им должности, он есть лицо, с которым мне следовало сноситься, и что при исполнении оффициальных моих обязанностей я должен был соображаться со всем, им сказанным; поэтому мне было особенно неприятно находиться в необходимости, в ответ на самыя искренния и конфиденциальныя наши предложения, передавать возражения, до того несогласныя с настоящими желаниями моего Двора и подающия ему в тоже время так мало надежд на возможность союза в будущем. Затем я просил его обратиться мысленно к этому будущему и разсудить, принимая во внимание изменчивость судеб человеческих, не может ли случиться, что положение обеих наций очутится в обратном отношении и что Россия увидит себя в необходимости просить помощи и услуг Англии, вследствие столь же сильных побуждений, как те, ко-

 

 

356

 

торыя заставляют теперь Англию обращаться к ней? и т. д.

Далее я высказал убеждение, что, если за эти последния десять лет всякия предложения насчет союза были отвергаемы, то потому только, что мы никогда не доходили до полнаго понимания друг друга; что наши искренния и чистосердечныя предложения были постоянно искажаемы, прежде чем достигнуть до императрицы и т. д. Князь Потемкин отвечал, что влияние короля Прусскаго упадает: императрица утомлена его надоедливостью; лесть его сделалась ей противна; особенно же ей неприятно видеть то внимание, с которым он относится к великому князю. Но не легко уничтожить следы влияния, так долго бывшего в полной силе. „Вы должны быть терпеливы; поверьте мне, случай поможет вам больше, чем все наше красноречие. Пользуйтесь обстоятельствами по мере того, как они появляются, и будьте уверены, что как только вам удастся представить ей правдоподобный и благовидный предлог, ея императорское величество возьмется за ваше дело с величайшей готовностью". Я отвечал ему, что, по моему мнению, настоящая минута не только представляла прекрасный предлог, но да же в некотором смысле налагала на ея императорское величество обязанность принять деятельное участие в наших делах: очевидно, что решение интересов всей Европы через окончание войны зависело от вмешательства императрицы. Отказываясь же от него, она не только лишала себя большой славы, но в некотором отношении становилась ответственным лицом за безпорядки, которые могут произойти при дальнейшем ходе войны, так как всякое здравое и безпристрастное суждение не могло не сознать, что вслед за столь сильным вмещательством немедленно бы явилось прекращение, а не продолжение враждебных действий и т. д. Князь Потемкин не только не разсердился за свободу, с которой я говорил, но вполне одобрил все, мною сказанное, и просил

 

 

357

 

меня тотчас же изложить все письменно, в уверенности, что это произведет благоприятное впечатление и раздует те искры честолюбия и расположения к нам, которыя снова начинают показываться. Поэтому я на следующий же день передал ему бумагу Д ³). И так как в это время я весьма кстати узнал о поведении его католическаго величества ⁴), то упомянул об нем, как о доказательстве того, чего можно было ожидать от дома Бурбонов в том случае, если им достанется владычество на море, о ко тором они хлопочут. Прочитав этот параграф, князь Потемкин сказал: „Par Dieu, vous la tenez (вам, ей Богу, удастся). Императрица ненавидит инквизицию и никогда не позволит, чтобы правила оной соблюдались на морях. Если то, что вы говорите подтвердится нашими письмами из Испании, вы можете быть уверены, что мы недолго останемся в бездействии" ⁵). С следующей почтой явилось желаемое подтвёрждение, и несколько дней спустя весь-

 

³) В этой бумаги Д. Гаррис доказывает, что Франция, испытав за последний год неуспех в Америке, вероятно, будет расположена выслушать представления императрицы на счет мира, и тогда обрадуется случаю окончить войну с достоинством. Затем он старается доказать, что, если Америка и Франция одолеют Англичан, последняя станет получать от первой коноплю, смолу и лес, в ущерб Русской торговле.

⁴) Мадридский Двор отдал приказ, чтобы все нейтральныя суда, намеревавшияся пуститься в Средиземное море, были собраны в Кадикской пристани, где предполагалось продать весь их груз с публичнаго торга, не только без согласия и участия их владельцев, но даже без ведома их консулов.

⁵) Бумага эта заключается так: "Повсюду раздавались жалобы против Великобритании, и Дворы Мадридский и Версальский часто участвовали в них, доказывая, что эта держава нарушает свободу торговли. Между тем Лондонский Двор усердно старался об удовлетворении нейтральных негоциантов, товары которых были забраны по их собственной оценке и даже с прибавлением приличной выгоды. Если этот образ действий заслужил справедливые упреки Европы, на сколько предосудительнее должны казаться в глазах всех народов правила, принятыя в настоящую минуту Испаниею?"

 

 

358

 

ма сильный мемориал, означенный буквой Е, был представлен на личное обсуждение самой императрицы, и последняя статья прибавлена по собственному ея приказанию. Этот мемориал был одновременно послан в Мадрид и вручен Испанскому поверенному в делах, который и отправил с ним курьера 30-го Января.

С почтой 6-го Февраля пришли письма от Русскаго консула в Кадиксе, сообщавшия, что Русский корабль с Русским флагом, нагруженный рожью и направлявшийся в Малагу, был остановлен, конфискован, товар был продан с аукциона, и с членами экипажа обошлись весьма безчеловечно. Мне было крайне приятно узнать близь этого же времени, что этот самый корабль был осмотрен нашими крейсерами, но они обошлись с ним очень вежливо и спокойно отпустили его, не найдя на нем никаких запрещенных товаров. Я уже собирался распространяться об этом перед Потемкиным, как он прислал за мной (в прошлый вторник, 11-го Февраля) и сказал мне с шумной радостью, свойственной его характеру: „Поздравляю вас от души: будут отданы приказания на счет немедленнаго вооружения пятнадцати линейных кораблей и пяти фрегатов; они выступят в море ранней весной; и хотя будет считаться, что они имеют целью защищать Русскую торговлю против всех вообще, однако действительное их назначение состоит в наказании Испанцев, дерзость и противозаконныя действия которых императрица не может более переносить." Я сказал ему, что весьма благодарен за такое раннее и конфиденциальное сообщение, но, что, одобряя вполне энергию и деятельность подобной меры, я не понимаю, в каком отношении она может быть выгодною для нас. Он заметил: „Это произошло единственно вследствие того, что передано вами: граф Панин скрыл бы все это от нея. Поверьте, что принятая под минутным впечатлением подобная мера, заявляющая силу, окажется действительнее всякой

 

 

359

 

декларации; она вне всяких попыток со стороны ваших врагов и, исходя прямо от императрицы, она представляет им невозможность к сопротивлению. Ваш народ может считать свой флот усилившимся на двадцать кораблей: потому что, хотя мы, может быть, и не будем действовать за одно с вами, во всяком случае, мы отвлечем внимание такого же числа ваших врагов."

Я все-таки повторил, что это не так благонадежно; словом, что это было не более, как довершение той системы покровительства своей торговле, о которой еще в прошлом году говорили три северныя державы, а теперь, как видно, принялись за исполнение этой мысли.

Князь Потемкин, почти выведенный из терпения моими возражениями и неподатливостью, с которой я не допускал важной выгоды, вытекающей для нас из этого распоряжения, сказал: „Я сейчас вернулся от императрицы (сообщаю это вам по особому ея приказанию); она велела мне отъискать вас, не теряя времени; она сказала, что знает, что вам будет приятно это услышать и, кроме меня самаго, вы в настоящую минуту единственный человек, кому известно ея намерение." В заключение он просил меня немедленно отправить курьера, выражая нетерпение на счет того, чтобы это известие дошло в Лондон. Я просил его выразить ея императорскому величеству всю мою благодарность за это новое доказательство ея доброты; сказал, что я передам его речь от слова до слова, стараясь выразить, на сколько съумеет мое перо, все удовольствие, оказанное им при этом случае. Я прибавил, что это обстоятельство радует меня более, чем само вооружение, так как нет сомнения, что, пока на нашей стороне такой могущественный и способный друг, столь близкий в тоже время к особе императрицы, мы можем надеяться на полный успех.

 

 

360

 

ПРИБАВЛЕНИЕ К ТОЙ ЖЕ ДЕПЕШЕ.

Петербург, 15-го Февраля 1780.

 

Искренность дружеских, чувств императрицы к королю и народу Великобританскому побуждает ея императ. величество принимать с признательностью все конфиденциальныя заявления, которыя угодно было его британскому величеству сделать ей на счет настоящаго положения войны; но в тоже время она крайне сожалеет, что не может согласить своего образа мыслей и своих желаний на счет скорейшаго заключения мира с заявлениями и предложениями, высказанными нам Лондонским Двором. Императрица любит мир, она пламенно желает, чтобы Великобритания насладилась им как можно скорее; однако ея императорское величество убеждена, что меры, предлагаемые нами для скорейшаго заключения мира, без всякаго сомнения, произведут действие совершенно противоположное: так как предложение мира или переговоров не имеет никаких соглашающих условий, а, напротив того, поддержанное демонстрациями, должно по необходимости привести к результатам, прямо противоположным чувству императрицы к королю и его народу, и непременно, должно побудить врагов Великобритании к продолжению на неопределенное время войны, в которой бы принял участие весь континент Европы.

Что же касается до предлагаемаго союзнаго трактата, императрица не сомневается в своем убеждении, что от справедливаго взгляда короля, вероятно, не укроется то соображение, что время заключения оборонительнаго союза по естеству своему не совпадает с действительной войной, особенно же с войной настоящей, причина которой постоянно исключалась из сношений между Россией и Англией, как вовсе не касающаяся их взаимных владений в Европе.

Впрочем ея императорское величество самым сильным образом уверяет короля,

 

 

361

 

что всегда сохранить те же чувства к нему и к народу Великобританскому, и если Лондонский Двор съумеет отъискать условия, могущия послужить основанием умиротворения воюющих держав, в избежание дальнейшего кровопролития, и при этом найдет вмешательство императрицы полезным для интересов Великобритании, ея императорское величество отзовется на это с величайшей готовностью, усердием и искренностью, как подобает другу и естественной союзнице Великобритании.

 

2.

 

Петербург, 26-го Февраля 1780.

 

Несколько дней тому назад я ужинал вместе с императрицей в самом небольшом обществе, у графа Строганова, где не было ни одного иностранца, и вообще присутствовали только те лица, с которыми императрица обращается совершенно интимно. Во время ужина она отвела меня в сторону и, выразив сначала, до какой степени она считает для себя лестными дружественныя выражения, заключающияся в письме его величества, она сказала мне, что за последнее время я причинил ей немало безсонных часов. „Vous m'avez donne des insomnies: различныя бумаги, переданныя вами князю Потемкину, вместе с участием, которое я принимаю во всем касающемся вашей страны, заставили меня перебрать в уме всякия средства, с помощью которых я бы могла оказать вам содействие. Я готова на все, чтобы быть вам полезной, только не решусь принять участия в войне: за последствия такого образа действий мне бы пришлось отвечать моим подданным, моему наследнику и, может быть, целой Европе." Я хотел попытаться ее уверить, что от исполнения моих предложений не могло произойти ни одно из последствий, которых она опасалась; но она остановила меня следующими словами: „Я уже знаю все, что вы можете мне сказать; все это уже произвело на меня достаточное влия-

 

 

362

 

ние; будь я помоложе, я, может быть, была бы менее благоразумна. Мои самыя пламенныя желания имеют целью мир; и вы можете уверить короля, вашего повелителя, что, в случае, если я могу быть ему полезной при достижении столь желаемой цели, он может разсчитывать, что я стану действовать с той долей безпристрастия, которую допустит мое предпочтение к народу, им управляемому. Я сама (прибавила она) напишу к его величеству в таком тоне, и вы получите мой ответ через несколько дней". Я охотно бы продолжал разговор на эту тему, но императрица дала ему другое направление и, хотя он продолжался еще с час времени, не произошло ничего достойнаго замечания, кроме следующих ея слов, сказанных, впрочем не мне: „что она раздала бы денег Петербургским нищим, если бы Роднею удалось побить Испанский флот." И в самом деле, нетерпение, с которым она ожидает известий из Англии, и ея удовольствие, когда они оказываются для нас благоприятными, не оставляют мне сомнения на счет того, что она сдержит слово.

 

3.

 

ПИСЬМО ГАРРИСА ЛОРДУ СТОРМОНТУ.

Петербург, 27-го Февраля 1780.

 

Вчера вечером императрица, едва войдя в комнату, тотчас же обратилась ко мне и сказала мне шепотом: „Я сделала больше, чем обещала; кроме 1000 рублей, которые раздам Петербургским нищим, этот бал и увеселения даются ⁶) в честь успеха мистера Роднея. Под этой кровлей, - прибавила она, намекая на правила Эрмитажа, всегда должны обитать откровенность и искренность.

 

⁶) Родней, по дороге в Вест-Индию, получил приказ освободить Гибралтар, осажденный в то время Испанцами. Он встретил неприятельский флот и сразился с ним у мыса Св. Викентия. Из одиннадцати линейных кораблей он забрал и разбил шесть, и взял в плен Лангара, Испанскаго адмирала, который, будучи слабее его, оказал большую храбрость.

 

 

363

 

Вот от чего я не могу скрыть от вас удовольствия, испытываемаго мной по этому случаю. Я выражаю его вам не как Русская императрица Английскому министру, и сказанное мною не должно войти в состав ваших министерских депеш; отношусь же я к вам в эту минуту, как друг Англии в разговоре с добрым Англичанином." Вслед за тем она удостоила меня своим разговором в продолжении всего вечера; и когда мои сотоварищи и остальное общество пошли ужинать с великим князем и великой княгиней, она позволила мне разделить с ней ея собственный весьма скромныя кушанья, которыя были поданы на карточном столе без прислуги и вообще без всяких зрителей. Если за этими отличиями и доказательствами расположения, как со стороны государыни, так и ея перваго любимца, скрывается какое-нибудь хитрое и тонкое намерение, то интрига ведена слишком искусно, чтобы я мог ее разобрать; и если при описании чувств этого Двора я ввожу вас в заблуждение, милорд, это потому только, что я сам грубо обманут.

 

4.

 

ИЗВЛЕЧЕНИЕ ИЗ ДЕПЕШИ ГАРРИСА ЛОРДУ СТОРМОНТУ.

Петербург, 28-го Февраля 1780.

 

Я только что узнал, что письма к Русским Министрам при иностранных дворах, с целью предписать им заключение общей лиги для защиты нейтральной торговли, были разосланы по почте в течении прошлой недели; а формальная декларация, которая отправится с курьерами, лишь вчера представлялась на одобрение императрицы. Она адресована ко всем нейтральным морским державам и в настоящем своем виде исчисляет все неудобства, которыя терпела их общая торговля со времени открытия враждебных действий между Англией с одной стороны и Францией и Испанией с другой; затем между нашим поведением и дей-

 

 

364

 

ствиями Мадридскаго двора проводится почти такое же сравнение, как и заключающееся в ноте, переданной г-ну Нормандесу; и наконец говорится, что Русская императрица, не получив достаточнаго удовлетворения по всем этим пунктам, решилась для достижения его прибегнуть к более действительным мерам и приглашает различные Дворы соединиться с нею в деле, столь нужном для поддержания их взаимной чести и для безопасности их торговли.

 

5.

 

ОТРЫВОК ИЗ ПИСЬМА ГАРРИСА МОРТОНУ ЭДЕНУ В КОПЕНГАГЕН.

Петербург, 28-го Февраля 1780.

 

Король Прусский перешел границу, им самим назначенную и, как часто случается, до того хитрил, что сам себя выдал. Венский Двор делает самыя дружеския заявления здешнему и, по моему мнению, в течении лета можно, ожидать свидания между императрицей и императором, что, вероятно, произойдет на границах Польши. С другой стороны противозаконное и необдуманное поведение Испанскаго короля по отношению к нейтральным судам возбудило негодование императрицы до такой степени, что она приказала пятнадцати линейным кораблям и пяти фрегатам приготовиться выступить в море в будущем Мае, и намеревается пригласить все нейтральныя державы соединиться с нею для противодействия такому неправильному образу действий. Несколько дней тому назад в Стокгольм и Копенгаген отправлен курьер; другой посылается в Мадрид и в Лиссабон, а третий во Францию, Англию и Голландию.

Мне очень любопытно узнать поведение Сакена, так как все это ⁷) произошло по личному решению и приказу императрицы, без всякаго совета или одобрения со стороны гра-

 

⁷) Т. е. распоряжение императрицы о вооружении пятнадцати линейных кораблей.

 

 

365

 

фа Панина, которому он вполне предан. Здесь этот образ действий разсматривается, как сильная мера в нашу пользу, и это подает повод к толкам, которые хорошо если бы были справедливы; они подтверждаются теми особенными отличиями, которых я по-прежнему удостаиваюсь; но при этом я гораздо лучше знаю им истинную цену, чем все видящие их. Я не приписываю себе никакой заслуги, кроме той, что мне удалось разсеять попытки наших противников, лишив их той силы, которую они уже приобрели и возобновив в груди ея величества то благосклонное расположение к нам, которое отчасти ослабевало, благодаря неуменью и невниманию с нашей стороны вместе с недоброжелательством и злобой, существующими здесь против нас.

Если при таковых обстоятельствах Испания даст высокомерный ответ, а мы, как я того добивался, окажем особое внимание кораблям под Русским флагом, то весьма вероятно, что настоящее вооружение окончится союзом с нами; но пока этого можно только желать, но никак на то не разсчитывать.

 

6.

 

ИЗВЛЕЧЕНИЯ ИЗ ДЕПЕШ ГАРРИСА ЛОРДУ СТОРМОНТУ.

Петербург, 6 Марта 1780.

 

В разговоре, который я имел удовольствие вести третьяго дня с графом Паниным, его превосходительство прочитал мне декларацию, вероятно, уже полученную вами через Симолина, так как я узнал, что к нему бумага эта отправлена с курьером еще в прошлую субботу. Она объясняет причины, побудившия к морскому вооружению, которое за последнее время подало повод к таким толкам в столице. Русский министр сказал мне, что по мере того, как представлялся к тому случай, он сообщал это решение разным иностранным министрам, и весьма любезно приба-

 

 

366

 

вил, что если бы увидел меня раньше, то не запоздал бы так передачей мне этого известия. Я отвечал, что весьма чувствителен к его добрым намерениям и благодарен за всякое доказательство его доверия, и что если, при настоящем случае, я явился к нему едва ли не последний, то это произошло оттого, что я бы весьма худо передал доверие моего Двора и народа к дружбе и благосклонности ея императорскаго величества, оказав даже любопытство, не только безпокойство в своем желании узнать причины поднявшихся здесь высших приготовлений. Интересы обоих Дворов оставались неизменными и т. д.

В этом разговоре граф Панин казался чрезвычайно смущенным; он несколько раз уверял меня, что все это произошло по собственному распоряжению императрицы и совершенно скрыл от меня предложение всем прочим нейтральным державам насчет общаго плана торговаго покровительства. Я чувствовал, что ему было неловко передавать мне то, что, как он хорошо знал, было мне известно столько же, как и ему самому; и, хотя я старался сообразоваться со всем, чего он только мог желать или ожидать, тем не менее он был смущен во время всего разговора, который продолжался около полу-часа. Я приписываю это последним письмам, полученным из Потсдама, в которых, я уверен без всякаго сомнения, его Прусское величество делает мне честь, упоминая обо мне несколько раз, предостерегая против меня как своего собственнаго министра, так и графа Панина и советуя им быть на стороже; он доходит до уверения, что я действую совершенно произвольно и скоро получу от своего Двора полное неодобрение.

 

7.

 

Петербург, 10-го Марта 1780.

 

Я получил уведомление, что в течение прошлой недели оба поверенные в делах Бурбонских Дворов виделись с князем

 

 

367

 

Потемкиным. Испанец был только эхом Француза, получившего, по всей вероятности, сведения от Прусскаго министра; между тем как тот, в свою очередь, имел их от графа Панина. Де-Корберон в разговоре с князем настаивал на явной дружбе, существующей между им и мною, доказывая, что мои частыя посещения его дома казались Франции враждебными; он говорил, что ему известны все средства, употребленныя мною с целью подействовать на императрицу, но что в тоже время он надеялся, что как ея императорское величество, так и ея советники будут слишком благоразумны, чтобы не предвидеть тех пагубных последствий, которая могли бы произойти в случае, если бы она оказала нам действительную помощь. Чтобы усилить вес своих слов, он достал из кармана бумагу, и в ней прочитал перечень всех моих свиданий с князем Потемкиным, а также всего, что, по его предположениям, происходило между нами. Князь Потемкин, раздраженный этим разговором с самаго начала, вышел в это время из терпенья и, не дав никакого ответа, резко прервал его речь и сказал, что занят. Корберон положил на стол бумагу и вышел. Он также оставил на столе Французский ответ на наше изложение.

Будучи вполне убежден в точности сведений, полученных мною насчет этого разговора, я на следующий же день отправился к князю. Он принял меня с обычной ему веселостью и дружбой, и я сказал ему, смеясь, что опасался найти его двери запертыми для меня; что Французский поверенный в делах (и это было отчасти справедливо) в разговоре с приятелями уверял, что ему удалось его запугать; что он доказал ему, до какой степени опасно рисковать навлечь на себя неудовольствие Франции, и тем решительно положил конец моим попыткам. Князь Потемкин сказал: „Он, кажется, действительно, хотел меня запугать; но если он думает, что ему это удалось, то

 

 

368

 

это потому, что он, вероятно, ошибся, приняв за страх гнев и негодование."3атем он разсказал мне все происшедшее и уверил меня, что возвратит Корберону его бумаги, не читая их.

Он конфиденциально сообщил мне что Француз встретил неудачу в нескольких тайных попытках добраться до императрицы, особенно же однажды через графа Строганова; он сказал также, что король Прусский не управлял более в ея советах, что она питает отвращение к графу Панину, и повторил мне, что мы единственный народ, к которому она имеет пристрастие. Он прибавил: „Я в этом так убежден, что, если бы это не составляло моего мнения, было бы в моих интересах, не смотря на то, поддерживать вас, так как противный образ действий лишил бы меня милости императрицы".

 

8.

 

Петербург, 13-го Марта 1780.

 

Несколько дней тому назад императрица, в разговоре с лицом, пользующимся моим полным доверием и принимающим самое искреннее живое участие в нашем благосостоянии, выразила свое желание на счет того, чтобы мы возобновили Американцам наши мирныя предложения; и на вопрос моего друга, может ли он передать это мне, она отвечала утвердительно. „Скажите ему, - таковы были ея слова, - от меня, но не оффициально, а как от сердечнаго доброжелателя его страны, что я имею самыя положительныя основания на то, что говорю, и желаю, чтобы он написал это своему Двору, как частное и конфиденциальное сообщение от моего имени." Я тщетно старался, милорд, отъискать, на чем основаны эти мысли; князь Потемкин не может объяснить их известиями, полученными из-за границы; незаметно также, чтобы в бумагах, привезенных Французским курьером, содержалось что-либо, что могло привести императрицу к такому заключению. Во вся-

 

 

369

 

ком случае моя обязанность передать его вам так, как оно было мне высказано; по крайней мере это доказывает, что наши интересы занимают мысли ея императорскаго величества, и я надеюсь, что вы, милорд, снабдите меня ответом, сообразным с характером и чувствами ея императорскаго величества ⁸).

 

9.

 

ДЕПЕША ЛОРДА СТОРМОНТА ДЖЕМСУ ГАРРИСУ.

Сент-Джемс, 11 Апреля 1780.

 

При настоящем положении дел, мне кажется, что важныя переговоры, вам порученные, должны на время остановиться, так как я не предвижу возможности с успехом подвинуться ни на шаг. Достоинство короля не допускает его просить о союзе, как бы он ни был почтенен или желателен; кроме того, особенная, настоятельность с одной стороны всегда возбуждает подозрения на счет того, что предлагаемыя условия лишены той справедливости, которыя должна ложиться в основание всех взаимных до-говоров, без чего они не могут стоять твердо.

 

10.

 

ДЕПЕША ГАРРИСА ЛОРДУ СТОРМОНТУ.

Петербург, 31-го Марта 1780.

 

Если при дальнейших разъисканиях я найду то, что отчасти подозреваю, т. е. что верность моего друга ⁹) была поколеблена, или его политическия верования подкуплены на последних конференциях какими бы то ни было прямыми или косвенными обещаниями награды, в таком случае я сочту се-

 

⁸) Когда Гаррис писал эту депешу, он еще не знал того, что открылось после, а именно, что де Корберон показал графу Панину, под обещанием строжайшей тайны, секретную статью договора союза между Францией и Испанией, в которой значилось, что Франция ни за что не согласится на мир, пока независимость колоний не будет  признана de jure или de facto.

⁹) Князя Потемкина.

 

 

370

 

бя не только уполномоченным, но обязанным соблазнить его подобной же приманкой, так как (если бы ему случилось подпасть под Прусское влияние, а опасность, конечно, с этой стороны) для нас исчезла бы всякая надежда на успех, и течение событий с силой повернуло бы против нас. Я постараюсь однако употребить только общия выражения и, возбудив ожидания, поддержать доброжелательство до тех пор, пока я услышу на этот счет ваше решение, милорд. Потрудитесь при этом помнить, что мы имеем дело с лицом, обладающим огромными богатствами и знающим цену того, об чем идет речь, так что нам приходится удовлетворять не его нужду, а его личность. Может быть, он потребует столько, сколько Торси безуспешно предлагал Мальборо ¹⁰).

 

11.

 

ИЗВЛЕЧЕНИЕ ИЗ ПИСЬМА ГАРРИСА ЛОРДУ СТОРМОНТУ.

Петербург, 31-го Марта 1780.

 

Следующее сообщение передано мне таким тайным путем, что я должен просить вас, милорд, сделать из него лишь конфиденциальное употребление. Несколько дней тому назад, к графу Герцу приехал курьер из Потсдама, и с тех пор у него почти ежедневныя конференции с графом Паниным и князем Потемкиным. Свидание императора в Могилеве до того безпокоит короля Прусскаго, что он решился в следующем Сентябре прислать сюда принца Прусскаго, и главный предмет этих конференций состоит в предложении его посещения. Императрица три дня не давала на него ответа и, как мне хорошо известно, предложение это не было для нея ни лестно, ни приятно; однако, в воскресенье оно было принято со всеми наруж-

 

¹⁰) Де Торси, министр Людовика XIV в Гаге, в Мае 1709 года, предлагал герцогу Мальборо 2,000,000 франков с целью привлечь его на сторону Франции.

 

 

371

 

ними знаками искренности и дружбы, и граф Герц гордится тем, что добился успеха в важном вопросе. Кроме того, ему давалось наставление описывать Венский Двор в самых черных красках, приводить на память императрице образ действий этого Двора во время последней Турецкой войны, его недавние виды на Баварию и еще более недавнее поведение в Ратисбонне, где, склонив на свою сторону королей Великобританскаго и Датскаго, он приобрел преимущество, которое может иметь самыя пагубныя последствия; старался раздражить ее, передав ей, что императрица-королева сильно противилась путешествию своего сына, и согласилась на него не прежде, как получив заверения, что нравственность императора не подвергнется опасности, так как у него достаточно благоразумия и опыта, чтобы не поддаться разсеянному образу жизни, окружающему ее. Затем графу Герцу предписывалось выступить на еще более широкое поле: ему предстояло распространяться на счет умеренности и миролюбиваго расположения его повелителя и т. д. Заключить эту политическую проповедь он должен несколькими ложными извещениями, нарочно для этого придуманными, и, хотя он не может надеяться, чтобы их приняли за факты, тем не менее он справедливо разсчитывает с помощью этого средства возбудить те чувства, которыя для него так выгодно поддерживать. Граф Герц исполнил возложенное на него поручение с усердием. Но я имею основание предполагать, что он мало подействовал на императрицу. Я желал бы иметь право сказать, что не опасаюсь, что он поколебал преданность князя Потемкина или силою своих аргументов, или, что гораздо вероятнее, выставив ему на вид какую-нибудь личную большую выгоду, которую он может получить через службу королю. Граф Панин сильно противился его намерению быть у Потемкина, и когда граф Герц стал настаивать на необходимости исполнить данныя ему предписания, его превосходительство до того разсердился, что уг-

 

 

372

 

рожал оставить служение Прусским интересам. Однако это продолжалось лишь весьма короткое время, и теперь они, кажется, совершенно помирились.

Как только я узнал о случившемся, то, не теряя времени, отправился к князю Потемкину, чтобы уничтожить, если возможно, следы разговора, о котором предполагалось, что я ничего не знаю. Потемкин был также искренен в своих выражениях, как и всегда; он назвал мои опасения неосновательными и уверял меня, что чувства императрицы к нам были неизменны и что она никогда не появится между действующими державами Европы иначе, как в качестве нашего друга. Здесь я напомнил ему о поведении князя Голицына в Гаге ¹¹), а также о ноте, ему переданной мною несколько дней тому назад. Он отвечал, что не имел еще времени показать ее императрице; но, конечно, не забудет этого. Я выставил ему на вид необходимость отречения от такого недружелюбнаго поведения; говорил, что России стыдно позволять своему министру руководиться Французским посланником, или, что еще хуже, получать предписания от другаго государя, а не от своего собственнаго.

 

12.

 

ДЕПЕША ГАРРИСА ЛОРДУ СТОРМОНТУ.

Петербург, 7-го Апреля 1780.

 

После безчисленных усилий, мне наконец удалось узнать, что в тоже самое время, когда граф Герц предлагал посещение принца Прусскаго, он самым секретным образом передал Потемкину письмо от короля.

Оно состоит из самой преувеличенной и низкой лести, и после уверения, как бы на основании несомнаннаго авторитета, что главным предметом свидания в Могилеве есть

 

¹¹) Князь Голицын был в то время Русским министром в Гаге и сторонником Французов. Он уговаривал Голландцев действовать против Англии, к чему также побуждала их (т. е. Голландцев) надежда торговать с Америкой.

 

 

373

 

разрушить союз, существующий между Дворами Берлинским и Петербургским и составить новую политическую систему, его Прусское величество умоляет князя Потемкина поддержать его интересы при этом случае; и если он поможет ему с действительной пользой, король обещает постараться сделать возможным то, что кажется невозможным. Хотя слова эти неопределенны, но они весьма выразительны, и я опасаюсь, что они запали глубоко в мысли князя Потемкина, так как они или относятся ко введению его во владение Курляндией, или, что по многим причинам кажется мне вероятнее, этим король намекает на обещание помирить его с великим князем на столько, чтобы обезпечить за ним, в случае кончины императрицы, личную безопасность и сохранение всех почестей, ему данных, и его собственности. Опасность потерять все это часто представляется его мыслям, и бывают минуты, когда он погружается в самую глубокую меланхолию. Я не довольно долго обладаю этим секретом, чтобы изследовать все вероятныя предположения, внушаемыя им; по крайней мере он объясняет мне то, что я хорошо замечал в эти последние десять дней, и заслуживает самого серьознаго внимания с моей стороны, чтобы защитить, если возможно, императрицу от этой заразы.

 

13.

 

ИЗВЛЕЧЕНЫ ИЗ ДЕПЕШ ГАРРИСА ЛОРДУ СТОРМОНТУ.

Петербург, 17-го Апреля 1780.

 

Несколько дней тому назад императрица захворала сильной болью в горле и лихорад­кой, что заставило ее пробыть в постели двадцать четыре часа. Доктор ея был сильно озабочен, но теперь она понемножку поправляется, хотя еще не выходит.

Из Мадрида получен ответ на первыя жалобы, посланныя отсюда; он был передан на словах Зиновьеву. Вслед за сильными выражениями уважения к императрице

 

 

374

 

обещаются, что Русские корабли будут починены, и на счет нейтральных судов будут сделаны новыя распоряжения. Императрица еще не видела этого ответа, будучи слишком нездорова, чтобы заниматься делами; но это очень радует многих здесь, а особенно ободрительно подействовало на агентов Бурбонов. Зиновьев прибавляет, что его католическое величество поссорился с своим духовником, и что вообще весь Испанский народ громко вопиет против войны. Голандский резидент необыкновенно суетится и хлопочет и, хотя до сих пор он по справедливости занимал место между самыми пренебреженными и никем не замечаемыми моими сотоварищами, но теперь его друзья стараются выдвигать его, как человека способнаго и деятельнаго. Однако я льщу себя надеждой, что все его усилия окончатся одним только безполезным шумом и что скоро мы увидим его возвращение к прежнему ничтожеству.

 

14.

 

Петербург, 24-го Апреля 1780.

 

Теперь я в состоянии дать более подробный отчет о разъяснении, затребованном королем Шведским по поводу последней декларации, а также могу передать вам и ответы Двора. Оно касалось пяти пунктов.

Граф Панин, как я уже прежде сказал вам, немедленно дал общий ответ на словах; но когда барон Нолькен попросил его отвечать письменно, он отказался на том основании, что он еще не переговорил с императрицей и, как уверяет, по ея приказанию дал следующий ответ, наблюдая порядок, в котором вопросы были предложены. Первое — корабли всех нейтральных держав будут защищать торговлю всех остальных, при соблюдении условия, чтобы корабль, требующий покровительства, имел свои документы и чтобы нападение на него было незаконно. Это первое условие отвечает и на второй вопрос; но прибавлено, что для

 

 

375

 

большей защиты будут назначены станции для крейсерства различных эскадр. Третье — когда флоты действуют заодно, они должны повиноваться приказаниям. Встречаясь друг с другом, они обязаны наблюдать обычный салют. Четвертое — жалобы должны быть высказываемы министром оскорбленнаго Двора, но в тоже время оне должны быть сильно поддерживаемы министрами остальных союзных держав. Пятое — если одна из конфедеративных нейтральных держав начнет враждебныя действия, такая держава немедленно исключается из союза. Если же одна из воюющих (подлинныя выражения) commence des hostilites, soit par animosite, pique ou autres raisons, on concertera des mesures pour se faire respecter ¹²). Бумага заключается многословными похвалами справедливости и безпристрастию намерений императрицы, а также говорит о великих последствиях, которыя эта мера необходимо повлечет за собой, и о восхищении, уже возбужденном ею в Европе.

 

15.

 

ДЕПЕША ГАРРИСА ЛОРДУ СТОРМОНТУ.

Петербург, 26-го Апреля 1780.

 

Из сегодняшней депеши моей вы увидите, как Русский министр заботится о приведении декларации в исполнение. Он с особенным усердием подстрекает членов нейтральной конфедерации; и в ответ на сомнения, выраженныя Французом и Голандцем, объявил им вчера положительно, что императрица была твердо намерена держаться своей декларации в самом ея строгом смысле, „que c'etait son intention permanente et invariable ¹³). Пока он таким образом побуждает свой Двор к

 

¹²) Перевод:... «начнет неприятельския действия, будет ли то по злобе, вражде или другим причинам, то сговариваются о мерах, чтобы заставить себя уважать».

¹³) Перевод: «что это было ея постоянное и непреложное намерение.»

 

376

 

мере, вполне для нас враждебной и которая в тоже время разрушительно отзовется на его собственной стране, и пока его старания сопровождаются очевидным успехом, князь Потемкин, видясь со мной ежедневно и относясь ко мне с особенной добротой, уверяет меня, что все это ни к чему не приведет; что императрица никогда не согласится подписать проэкт до того вредный для Англии и уполномочивает меня передать вам это от ея имени. Я пересказываю вам факт, милорд, но ни мало не отстаиваю его правдивости; я знаю, что в то самое время, пока он так говорит, Французские и Испанские торговые дома уговаривают Русскиe корабли увозить домой их товары; что владельцы этих кораблей обратились за позволением принять эту сделку; и что, хотя в прошлом году, вследствие моего представления, они получили отказ, однако на этот раз просьба их будет исполнена. Не смотря на эти зловещие признаки и на то, что граф Панин сбросил маску, а князь Потемкин, боюсь, что надел ее, я все же не отчаяваюсь и не ослабеваю. Я уверен, что смысл выражений императрицы был жестоко искажен; ея намерения были и остались дружественными. Если мне только удастся заставить ее вникнуть в предмет, я буду иметь возможность задушить в колыбели это политическое чудовище.

 

16.

 

ИЗВЛЕЧЕНИЕ ИЗ ПИСЬМА ГАРРИСА ЛОРДУ СТОРМОНТУ.

Петербург, 26-го Апреля 1780.

 

Личныя на меня нападения доведены до смешной крайности. Письма из Потсдама утверждают, что все мое поведение отвергается в Англии, что я действую совершенно самовольно, без всяких приказаний и что я не обладаю доверенностью ни одного из моих начальников. Здешний Русский министр также говорит, что, вступив в сношения с князем Потемкиным и добив-

 

 

377

 

шись косвенных средств дойти до императрицы, я внушил ей ложныя понятия, и что как он, так и прочие ея министры принуждены были прибегнуть к настоящим мерам, чтобы не дать ей вовлечь всю империю в величайшее из бедствий; что мое поведение более похоже на поведение агента, чем на действия министра, но что он докажет мне несостоятельность моих поступков, лишив меня милостей как здесь, так и дома. Могу, однако, уверить вас, милорд, что никогда и ни в каком отношении я не причинял неприятности графу Панину. Пока он таким образом в темноте наносит мне удары, это не мешает ему ежедневно принимать меня в своем доме, по-видимому, с полным радушием и уважением. Если он потрудится внимательно пересмотреть все происшедшее между нами, то он найдет, что может упрекнуть меня лишь в том, что я позволил ему обманывать меня и, вполне доверясь его правилам и речам, заслужил справедливое осуждение короля, моего повелителя.

 

17.

 

ИЗВЛЕЧЕНИЕ ИЗ ДЕПЕШИ ГАРРИСА ЛОРДУ СТОРМОНТУ.

Петербург, 15-го Мая 1780.

 

В пятницу, 24-го Апреля, я был у графа Панина. Я коснулся вопроса о декларации, так как я знал содержание депеш Симолина. Я понял, что мне предстояла роль весьма щекотливая и что мне будет трудно заслужить доверие соответственно уверениям, предписанным мне касательно желания короля оказать должное уважение всему, что исходит от государыни, столь благорасположенной, как ея императорское величество, не допуская однако смысла декларации во всех ея подробностях.

Я начал с прочтения и передачи графу Панину бумаги, присланной вами, милорд, в ответ на декларацию России ¹⁴).

 

¹⁴) Депеша лорда Стормонта, означенная 11-м Апреля, уверяет, что декларация вооруженнаго нейтралитета заключает в себе ложное истолкование международнаго закона и доказывает, что имущество врага, хотя н найденное на нейтральном корабле, тем не менее составляет законную добычу, — в подтверждение чего ссылается на свидетельство многих авторитетов.

 

 

378

 

Я просил его превосходительство, чтобы, передавая этот документ императрице, он потрудился выставить на вид все мною сказанное, так как я узнал, что заграницей распространились слухи (конечно, распускаемые нашими недоброжелателями), что мы сильнейшим образом отвергали всю декларацию и министерски объявили, что мы никогда не подпишем ни одной из ея статей.

Свобода возражений (продолжал я ему свою речь) составляет одну из непременных принадлежностей дружбы, и домогательство этого права никогда не могло заслужить неудовольствия государыни такаго образа мыслей и характера, какова императрица; что в случае, если это могло произойти, я опасаюсь, что бумага, которую собираюсь ему прочитать, произведет действие, совершенно противоположное моим ожиданиям; тем не менее я осмеливаюсь передать ее его превосходительству, ни мало не сомневаясь, что он съумеет сообщить ее ея императорскому величеству с подобающей точки зрения, comme un raisonnement amical (как дружеское разсуждение) с самыми сильными доказательствами нашего желания соображаться со всем, что предлагала императрица, лишь бы только не приходилось оно вразрез с нашими собственными интересами и не клонилось бы к очевидной выгоде наших врагов.

Тут я прочитал и передал ему помеченную буквой В. бумагу, о которой уже упоминал в одной из предъидущих моих депеш.

Он уверил меня, что передаст императрице все, мною высказанное, и даже в тех же самых выражениях, которыя я употребил. Он несколько раз повторил мне самым торжественным образом, что декларация не его произведение; что она яви-

 

 

379

 

лась для него неожиданно и при полном его незнании на счет ея назначения; словом, что при этом случае ему пришлось только выполнить роль секретаря императрицы. Несколько дней спустя по возвращении его из Царскаго Села, я снова к нему отправился, чтобы узнать, какое впечатление произвела бумага, мною поданная. Граф Панин сказал, что видел императрицу весьма недолго. Что же касается до бумаги, она взяла ее с собой, в свой кабинет, не высказав при этом никакого замечания. Однако он заметил, что, по его мнению, мы в Англии слишком поторопились, que nous nous sommes trop echauffes (слишком погорячились) и что мы не смотрели на декларацию в ея истинном свете, а потому и не поняли ея действительнаго значения; что с своей стороны хотя он и не мог меня уверить, что в этом деле ему известен секрет ея императорскаго величества, он сознавал, что эта мера представлялась ему уже оказавшей нам важную услугу в Голандии, помешав этому народу броситься в объятия Французов; что, находясь под влиянием России, страна эта по прежнему останется нейтральной. Он выразил желание, чтобы мы были умереннее в наших действиях против торговли таких стран, или по крайней мере определили бы подробно, что именно считаем мы предметами контрабанды. Благоразумие (продолжал он) предписывало нам соображать наше поведение с настоящим нашим положением; в эту минуту мы были одни, не так как в прошлыя войны, когда мы или находились в союзе, или имели те же интересы, как и целая половина Европы; в тех обстоятельствах, высокомерный тон, le ton de superiorite, принимаемый нами на море, был менее чувствителен; с своей стороны он искренно желал нам успеха, но не мог не заметить, что опасается, чтобы наша настойчивость в настоящих мыслях не завлекла бы нас слишком далеко, даже за пределы великой силы и средств нашей нации.

 

 

380

 

Нелегкая задача осторожно отвечать министру дружественнаго Двора, когда он принимает на себя речи и чувства врага. В ответе своем я старался избежать всего, что могло указать на отвращение или подозрения, но в тоже время высказал все, что только могло служить к опровержению мнений, им выраженных.

Прежде всего я заметил, что декларация произвела действия, совершенно противоположныя тем, которыя предсказывал его превосходительство; потому что можно основательно предполагать, что Голандцы ¹⁵) поступили бы с нами совершение иначе, если бы не разсчитывали, что Русская императрица поддержит их требования, как бы ни были они неосновательны; что радость, выраженная ими при получении декларации, ясно указывает на тот смысл, который они ей приписывают; и сами Французы, далеко не считая, что это лишает их союзников, были равно удивлены и обрадованы при получении от этого Двора такой неожиданной и необыкновенной услуги. Я сказал, что я не помню, чтобы мы когда-нибудь на море употребляли начальственный тон; что мы заявляли и поддерживали наши права с подобающей энергией и достоинством; что теперь, поступая иначе, мы бы тем выказали трусость; и что, кроме всего этого, так как Англия составляет морскую державу, то я и не вижу существенной разницы между ея положением в настоящую минуту и во время последней войны, принимая во внимание то обстоятельство, что наши единственные тогдашние союзники не имели ни одного корабля к нашим услугам. Далее я высказал, что его превосходительство может быть уверенным, что наша твердость будет равняться вашей умеренности и что мы слишком разсчитывали на своих друзей и недостаточно опасались своих врагов, чтобы отказаться от наших народных прав, или посред-

 

¹⁵) Они вмешались в дела Англии с ея возмутившимися колониями.

 

 

381

 

ством несмелых уступок дать перевес правам, гораздо новейшим, законность которых невозможно было признать.

Согласно принятой форме и для большей точности, я приготовил бумагу ¹⁶). И так как мне было достоверно известно, что Французские и Испанские торговые дома, будучи крайне затруднены доставлением домой конопли и других товаров, которых забрали на значительную сумму, обратились к некоторым Русским, выдающим себя за купцов, и сделали им самыя выгодныя предложения с тем, чтобы они одолжили им свое имя и свой флаг, то я считал весьма важным подробно остановиться на этом предмете, прося в тоже время, чтобы заключение этой сделки не было допущено и настаивая на пагубных последствиях, которыя повлечет за собой утверждение такой безчестной и недостойной торговли; и при этом я должен отдать графу Панину справедливость, передав, что он не только вполне согласился со мной, но, уверив меня, что он, ничего не знал о подобном намерении, обещал мне употребить все усилия, чтобы не допустить ни одного из торгующих подданных ея императорского величества до такой степени злоупотребить покровительством, которое их государыня намеревалась им оказать. Это повело его к разсуждениям насчет декларации, при чем, еще и еще повторив, что она принадлежит одной императрице, а никак не ему самому, он уверил меня, что она ни мало не должна нас тревожить. Читая эти строки, вы, милорд, потрудитесь заметить, что один в разговоре со мной старался показать мне, что он действовал менее вразрез нашим интересам и видам, чем как по его мнению

 

¹⁶) В этой бумаге Джемс Гаррис уверяет графа Панина, что Английские крейсеры не будут стеснять Русских подданных при производстве их торговли, если только ея императорское величество торжественно заверит, что она не позволит своему флагу защищать и покрывать эту беззаконную торговлю, столь вредную для Великобритании.

 

 

382

 

я имел на то подозрения; другой же, напротив, хотел убедить меня, что он старался об наших выгодах с большим влиянием и силой, чем ему на то действительно потребовалось. И в том, и в другом надо допустить некоторую долю лицемерия, но конечно, далеко не в равной пропорции. Граф Панин решился быть нам врагом; князь Потемкин расположен сделаться нашим другом и, если бы кабинетныя интриги были для него так понятны, как придворныя, он бы был нам весьма полезен.

 

18.

 

ДЕПЕША ГАРРИСА ЛОРДУ СТОРМОНТУ.

Петербург, 15-го Мая 1780.

 

Я имею приятную надежду, что ея императорское величество была поражена весьма энергическим представлением и добровольным заявлением дружбы к нам адмирала Грейга. Как только он прочитал декларацию и в ней увидел основания, на которых должны были составляться инструкции, он собрал различные приговоры, произнесенные в последнюю войну в Архипелаге Русским судом, учрежденным с этой целью на нейтральных кораблях, и в котором он часто председательствовал. Доказав самым очевидным образом, что они конфисковали и забирали имущество Турок везде, где только ни находили его, и что вся их добыча состояла из такого имущества, взятого на нейтральных кораблях, он все это передал графу Чернышеву, объяснив, что, в качестве вернаго и преданнаго слуги императрицы, он считает своей обязанностью выставить ей на вид, что, в случае, если она приведет в исполнение настоящия меры, этот поступок окажется в прямом, противоречии с ея собственными действиями. Граф, не вследствие расположения к нам (так как он вовсе не имеет этого чувства), а из личнаго опасения, что корабли окажутся негодными к службе на океане и что, едва их спустят на море, он получит отстав-

 

 

383

 

ку, конечно, передал эту бумагу императрице. А так как она имеет самое высокое понятие о способностях и честности адмирала, то его решение может сильно на нее подействовать. Хотя я нахожусь с ним в самой тесной дружбе, он ни разу не упоминал мне об этом факте до тех пор, пока не исполнил его, и вся честь этого дела принадлежать ему одному.

Он уверял меня, говоря от имени всех своих соотечественников, что в случае, если бы императрица потребовала от них при исполнении их службы такого дела, которое бы было для нас вредно, они все, без исключения, выдут в отставку. Не смотря на его высокий чин и выгодную должность, я уверен, что он говорит совершенно искренно, на сколько этот вопрос касается его самого.

 

19.

 

Петербург, 15-го Мая 1780.

(Отдельно)

Настоящее расположение и поведение этого Двора до такой степени превосходят мою проницательность, а между тем для меня является такой необходимостью их определить, что я решился, вследствие позволения, полученнаго мною от вас, милорд, обратиться к единственному лицу, пользующемуся полным доверием Потемкина и без котораго он ничего не может сделать. Так как, не смотря на его честную наружность, я знал его за человека вполне продажнаго, то и обратился к нему без лишних деликатностей. После предисловия, повторением котораго нет надобности обременять вас, милорд, я сказал ему, что от меня зависит оказать ему весьма важную услугу, если только он будет говорить со мной прямо и откровенно. Он отвечал, что, если общественные секреты мне также хорошо известны, как его собственные, он не может быть мне полезен. На это я ему в свою очередь возразил, что до тех пор, пока он меня с ними не познакомит точно также хорошо, я с своей

 

 

384

 

стороны не окажу ему никакой пользы. Наша сделка скоро состоялась, вследствие того, что я сказал ему, что вовсе не нуждаюсь в помощи, а требую только сведений, а затем уверил его, что, на основании мне уже известнаго, я тотчас же замечу, если он захочет меня обмануть; в случае же, если он станет поступать со мной честно и откровенно, он может смело разсчитывать в будущем на проявления щедрости. Условившись в этом, я предложил ему следующие вопросы, требуя на каждый из них подробнаго и удовлетворительнаго ответа: Что подало повод к декларации? Кому принадлежит первая мысль об ней? Каковы были первыя намерения императрицы, и такими ли же остались они до сих пор? Искренен ли Потемкин в своих доказательствах дружбы ко мне и в уверениях, что готов служить нашему народу? Или он только развлекает меня, а в сущности служит нашим врагам, или прямо и непосредственно, или через короля Прусскаго? В чем состоят шаги, сделанные Францией и Испанией с целью добиться здесь дружбы, и насколько это им удалось? Ответы его были таковы: декларация была собственным произведением императрицы; требуемые пять пунктов уже находились в черновом виде, присланном ею графу Панину, и этот министр, придав бумаге настоящий ея вид, не прибавил от себя ничего существеннаго; что он не знал, кто вложил ей в голову эти пять пунктов, но так как она несколько месяцев тому назад часто видела Сен-Поля, своего агента в Гамбурге, и графа Воронцова ¹⁷), стоящего во главе Коммерческой Комиссии, то он предполагал, что мысль эта почерпнута ею из разговоров с этими лицами. Сначала, по давнему своему расположению, она склонялась в нашу пользу; но вслед затем внушения ея министров и лесть, окружающая ее со всех

 

¹⁷) Президента Комерц-Коллегии, графа А. Р. Воронцова.

 

 

385

 

сторон, превозмогли ея предпочтения, и она, кажется, решилась сохранять полный нейтралитет, хотя бы то оказалось для нас вредным.

Князь Потемкин искренен как в словах, так и в поступках; он не любит Французов, раздражен против короля Прусскаго и в последнее время оставил без ответа некоторыя весьма выгодныя предложения, высказанныя ему этим государем. Однако он недостаточно усерден к делу Англии, чтобы отказаться от своих привычек лени и спокойствия; и хотя противодействие графа Панина возбуждает его к деятельности, тем не менее он не употребит всего своего влияния в нашу пользу.

Французы неутомимы в своих стараниях окружить императрицу. Они имеют безчисленных агентов и не жалеют ни издержек, ни хлопот, лишь бы разрушать всякия попытки с нашей стороны. Им удалось привлечь графа Панина к сильной партии, которая у них здесь составлена. И, хотя императрица до сих пор питает к ним недоверие и даже некотораго рода презрение, тем не менее их лесть ей нравится, и она думает, что нигде ея могущество и слава так хорошо не известны, и нигде они не сознаны до такой степени, как в Версале.

Я спросил его, что именно он подразумевал под выгодными предложениями, сделанными князю Потемкину королем Прусским? Он сказал, что они состояли в обещании помочь ему добраться до престола герцогства Курляндскаго, или, в случае его желания, выбрать ему жену между Германскими принцессами, из которых однако ни одна не была названа. Я спросил, каким образом князь мог отвергнуть такое лестное предложение? Он отвечал, что случилось так потому, что Потемкин не верил в искренность этого обещания, а видел в нем разсчет заслужить его благосклонность на время свидания в Могилеве. Я спросил его, каково было мнение Потемкина насчет

 

 

386

 

этого свидания и как был он расположен к Венскому Двору. Он отвечал, что князь не держался никакой правильной политической системы, что он действовал под минутным впечатлением, и что сам он, говоривший со мной, был свидетелем, как князь Потемкин попеременно передавался на сторону политических правил чуть ли не всех стран; что в настоящую минуту он особенно усердно ухаживал за императором, от котораго вполне зависело навсегда удержать за собой его преданность, для чего ему стоило только сдержать свое обещание насчет княжества или какой-нибудь награды подобной тому. Затем я желал выслушать его мнение насчет настоящего настроения и расположения Двора. На это он возразил мне, что положение Двора слишком замкнуто в самом себе, слишком удалено от посторонних влияний, чтобы подвергаться частым изменениям; что все зависит от случайностей, и пока не явится событие более крупное, первая роль оставалась за тем, кто лучше всех умел льстить и подделываться под слабости императрицы; что ни в чем не было ни определеннаго плана, ни намерений в будущем, ни отношений к прошедшему, и что мне стоило только применить привычки императрицы в частной жизни к ея официальным действиям, чтобы узнать на этот счет столько же, сколько известно ему, или кому бы то ни было другому. Он мог только сказать, что, в случае, если бы ея величайшие враги принялись ей льстить, она поддалась бы их видам, или по крайней мере их похвалы усыпили бы ее на время; между тем как с другой стороны, когда ея лучшим и испытаннейшим друзьям случается противоречить ея воли или оспаривать что либо из ея распоряжений, она в первую минуту готова навсегда с ними поссориться, и впечатление это западает в нее надолго.

В заключение он сказал, что, приняв твердое решение, она никогда от него не отступается, и потому если бы удалось нам однажды добиться от нея публичнаго заве-

 

 

387

 

рения в дружбе, мы могли бы разсчитывать, в случае необходимости, на поддержку всех сил империи.

На этом кончился наш разговор. Все, им высказанное, было до того согласно с тем, что я вижу и с тем, что я знаю, что я надеюсь вы, милорд, не сочтете денег, на это употребленных, брошенными без пользы, так как я действительно уверен, что средство это доставило нам совершенно верное, хотя не совсем желанное, описание о состоянии Двора.

 

20.

 

ИЗВЛЕЧЕНИЕ ИЗ ДЕПЕШИ ГАРРИСА ЛОРДУ СТОРМОНТУ.

Петербург, 19-го Мая 1780 г.

 

Хотя граф Панин косвенным образом дал мне понять, что императрица при составлении вооруженнаго нейтралитета не имела другаго намерения, кроме того, что каждый народ будет защищать свою торговлю сообразно с своими договорами и постановлениями; и хотя, с целью еще более обмануть меня, он точно в таком же смысле высказался перёд лицом собственнаго народа и доверенных лиц: тем не менее, тотчас по отъезде моего курьера, он принялся за проэкт конвенции, прямо противоположной этим правилам. Она будет подписана пятью нейтральными державами, и в силу этого документа они заключают между собой союз с целью поддержать декларацию, которую первоначально обнародуют и которая будет снимком с декларации России, заявляя, кроме того, что в случае, если торговля одной из них подвергается стеснению, все державы должны немедленно соединиться, чтобы отмстить за оскорбление, нанесенное их флагу, и поддержать права их притесненных подданных. Он проработал за этой бумагой всю субботу (по счастью, он не отличается скоростью в делах). Благодаря неусыпности моих друзей, я тотчас же получил извещение об этом намерении и имел

 

 

388

 

время в тот же вечер приготовить и переслать Потемкину через доверенное лицо, прилагаемое письмо ¹⁸), которое, я уверен, дошло до него прежде, чем произведение графа Панина было готово. Таким образом я надеюсь, что если осталось хоть сколько-нибудь здраваго смысла в голове государыни или малейшая капля искренности в ея любимце, то прямая и простая истина, заключающаяся в моем письме, помешает успеху этой ненавистной интриги. Сам же я лично не могу принять никаких мер к ея опровержению. Меня окружают враги и недоброжелательныя лица, и все мои доводы и представления только бы раздражили их вместо того чтобы убедить, а с помощью хитрых перетолкований мои аргументы были бы обращены против меня самого. В письме своем я выставляю на вид те пагубныя последствия, которыя повлечет за собой исполнение этой меры, в надежде, что страх подействует там, где доводы разсудка окажутся безполезными.

 

21.

 

ПИСЬМО ГАРРИСА ГЮГУ ЭЛЛИОТУ ¹⁹)

Петербург, 2-го Июня 1780 г.

 

Император приехал в Могилев 23-го, а императрица 25-го. Граф Кобенцель представил его ея императорскому величеству под именем графа Фалькенштейна. Пробыв на месте пять дней, их императорския величества ужинали в Шклове, имении генерала

 

¹⁸) В этом  письме Джемс Гаррис уговаривает Потемкина употребить все свое влияние, чтобы добиться возвращения князя Голицына из Гаги, где он совершенно передался интересам Франции. Сэр Гаррис прибавляет, что враги Англии, которые в Европе наделали больше шума, чем дела, заключили бы в этом году мир, если бы не появилась декларация императрицы. Он заключает письмо уверением, что Англия будет защищаться до последней крайности. «Пока я не предвижу окончания войны, говорит он, и если бы вся Европа соединилась против нас, мир был бы заключен лишь тогда, когда нам уж ничего бы не осталось защищать».

¹⁹) Английскому министру в Берлине.

 

 

389

 

Зорича, и затем вместе отправились в Смоленск. Оттуда императрица будет продолжать путешествие, согласно первоначальному своему плану, а император посетит Москву. Он пробудет в этой древней столице четыре дня и, осмотрев все тамошния достопримечательности, приедет в здешнюю столицу, где его ожидают около того же времени, как и ея императорское величество. Всякое полученное оттуда письмо наполнено описанием удовольствия, которое эти августейшия лица взаимно испытали при этом свидании; и любезныя качества императора, кажется, как будто особенно разсчитаны, чтобы произвести приятное впечатление на государыню, которая сама обладает в такой высокой степени уменьем нравиться.

Прусская партия чрезвычайно обезпокоена этим продолжением пребывания императора в России, особенно же потому, что нет сомнения, что к этому его склонила императрица, которая крайне польщена таким посетителем и, кроме того, необыкновенно приятно поражена его свободными манерами и ловким обращением. Он же с своей стороны очень старался ей понравиться и, вполне соображаясь с ея характером, осыпал преувеличенными похвалами все то, что она сделала или делает. Я с сожалением должен сознаться, что в этих похвалах он не забыл и декларации, хотя я расположен думать, что он отзывался об ней скорее как о хорошем намерении, нежели как о мере, которая может произвести благотворныя последствия.

Князь Потемкин весьма усердно ухаживает за императором и старается посредством самаго неусыпнаго внимания изгладить те неблагоприятныя понятия, которыя, как хорошо ему известно, Венский Двор питает относительно его характера и образа мыслей.

 

 

390

 

22.

 

ПИСЬМО ГАРРИСА СЭРУ РОБЕРТУ В ВЕНУ.

Петербург, Июнь 1780 г.

 

Вам не может быть неизвестно безпокойство, причиненное аu Pieux de la Montagne ²⁰) свиданием в Могилеве. Он пустил в ход всякую хитрость, на которую только способно темное искусство политики, с целью не дать этому свиданию уничтожить здесь впечатления, им произведенныя и ослабить в тоже время влияние, которое по временам почти походило на очарование. Он тоже разсуждает (до того велико легковерие, найденное им здесь) о собственной умеренности, безкорыстии и редком уме, рисует самую трогательную картину своих лет и недугов и прибавляет лесть и чувствительность к обману и хитрости. Все эти внушения, к которым он присоединяет много насмешек над личным характером императора, распространяются здесь через его министра графа Герца, человека по уму и способностям достойнаго служить лучшему повелителю, но в тоже время привыкшаго обращаться лишь в узкой сфере Веймара и потому кажущегося несколько потерянным на столь широком и оригинальном поприще.

Вы не окажете должной справедливости характеру Русской императрицы, предположив, что вся эта болтовня подействовала на нее и что она недостаточно проницательна, чтобы видеть ея причину. Будьте уверены, что она все это видит, что она пресыщена Прусской лестью; что глаза ея начинают открываться на этот предметам, и что следует ожидать самых благих результатов от сравнения, которое она сделает между простым, безыскусственным поведением императора и политическими сплетнями короля Прусскаго. Князь Потемкин, который часто говорит со мной конфиденциальным образом, подробно разспрашивал меня насчет характера импе-

 

²⁰) Прозвище Фридриха Великаго.

 

 

391

 

ратора, и я был очень счастлив, что за несколько дней перед тем получил письмо от лорда Стормонта, где он говорит об этом монархе весьма красноречиво, с жаром благодарности и почти личной преданности.

Будьте уверены, что императрица любит нас, как народ и, хотя в характере ея есть некоторая доля оппозиции, тем не менее она никогда не повредит нам и на половину столько, как те презренные и безнравственные люди, называющие себя патриотами и которые между тем достаточно сумасбродны, чтобы во время, подобное настоящему, прибавлять к внешним войнам домашния ссоры и несогласия ²¹).

 

23.

 

ИЗВЛЕЧЕНИЯ ИЗ ДЕПЕШ ГАРРИСА ЛОРДУ СТОРМОНТУ.

Петербург, 9-го Июня 1780 г.

 

Конвенция, которую я так усердно старался опровергнуть, снова появилась здесь в воскресенье, уже получив одобрение ея императорскаго величества и без всяких существенных перемен. С тех пор граф Панин усиленно работал над снятием с нея копии для Русских министров во всех нейтральных странах, и к большей части из них курьеры отправятся сегодня или завтра. Я написал министрам его величества при этих дворах, сообщая им этот факт; особенно подробно распространялся я об нем в своем письме к
м-ру Эдену, так как после убедительнаго и здраваго разсуждения г-на Бернсдорфа ²²) и после того, как он воспротивился составлению общей лиги силою всех доводов, какие только мог привести, нельзя ожидать, чтобы он согласился подписать договор, становящийся прямо вразрез с его правилами и высказанными им мнениями. Нам

 

²¹) В этом году произошло возмущение, поднятое лордом Джоржем Гордоном.

²²) Датский министр.

 

 

392

 

теперь остается ожидать только с этой стороны, проложит ли себе дорогу эта странная конфедерация или приведение ея в действие будет приостановлено? Что же кажется до здешняго двора, то мысль давать законы всей Европе и (едва ли не еще более сумазбродное намерение) предписывать мир до того укоренились в голове императрицы, что она, закрыв глаза, вдается во все крайности, предлагаемыя ея министру. Князь Потемкин поступил в этом случае чрезвычайно чистосердечно: с тем же курьером, который привез это неприятное известие, он отправил ко мне своего близкаго родственника и однофамильца, к которому он имеет полное доверие, с тем чтобы сообщить мне происшедшее, уверив меня в тоже время, что, не смотря на это, мне нечего беспокоиться; что императрица никогда не имела намерения затруднить нас или повредить нам; и как только она увидит, что ея образ действий повлечет за собой эти последствия, она тотчас же от него откажется; что в ответ на его настоятельныя убеждения насчет того, чтобы она отреклась от преследования своего плана, удовольствовавшись доказательствами, которыя уже имела в уважении и почтения величайших наций к ея мнению, она вышла из терпения и сказала, что никто, кроме ея самой, не видел цели ея предположений, и при этом случае объявила, что на нее не подействует ничей совет. Князь Потемкин прибавил, что вся эта речь была ей подсказана минутной вспыльчивостью, а потому ей и нельзя придавать большего значения. Время, сказал он, произведет перемену; а он хорошо знал, как пользоваться ея расположением. Желаю, чтобы он не ошибался. Зная огромное его влияние, я бы не поверил его искренности, если бы этот разговор между ним и государыней не был мне подтвержден путем достоверным и вовсе не зависящим ни от него, ни от кого-либо из преданных ему лиц.

 

 

393

 

24.

 

Петербург, 12 го Июня 1780.

 

Флот выступил из Кронштадта в среду в пять часов вечера, пользуясь попутным ветром; но так как вчера было тихо, а сегодня ветер переменился, они не могут быть далеко от пристани. Я послал доверенное лицо с тем, чтобы видеть все происходящее. Посланный мой вернулся и уверял, что смятение и поспешность, предшествовавшия отплытию, могут только сравниться с недовольством и унынием матросов и офицеров, отправлявшихся в море. Начальники также сильно проникнуты этими чувствами, как и их подчиненные, и весьма неохотно отправляются в экспедицию, которая не обещает им ни выгоды, ни славы. Хотя экипаж и в полном составе, но состоит он из людей неопытных и на море имеющих совершенно убитый вид. Корабли хорошо оснащены и снаружи весьма красивы; но самая постройка их стара и, не будучи довольно глубоки в воде, они не в состоянии выдержать ни сильнаго волнения на океане, ни хорошо направленнаго нападения. Таковы замечания, сделанныя опытным наблюдателем.

 

25.

 

Петербург, 15-го Июня 1780.

 

Сомнения, которыя мне являлись насчет колебания и искренности князя Потемкина, разсеялись совершенно, и потому с моей стороны приписывать часть случившегося его вине значило бы прикрываться обманом. Но он по природе расположен действовать под минутным впечатлением и следовать тому, что поражает его воображение, не подвергая его сначала хладнокровному обсуждению разсудка. Кроме того, не в его характере быть постоянным в предпочтении как по отношению к лицу, так и к делу; и самыя пустыя случайности могут произвести мгновенную и совершенную перемену во всех частях его поведения. С другой сто-

 

 

394

 

роны, я имею самыя сильныя доказательства упорной, систематической ненависти графа Панина; его озлобление против Англии, накоплявшееся в течении десяти или двенадцати лег, теперь разразилось со всем ожесточением врага, который так долго принужден был скрываться под маской друга. Он мстителен и злопамятен; и хотя его страсти скрыты слишком глубоко, чтобы отражаться на его наружности, оне постоянно действуют на его ум, и работа их чем медленнее, тем вернее. Я имею неприятную выгоду знать наверное, что он оказал мне честь, включив меня, в особенности, в общую анафему, произнесенную им против всей нации, и никогда не простит мне, что я не перенес его обмана терпеливо и подобострастно и не сделался орудием его целей в ущерб собственнаго разсудка, долга и честности. С таким другом и с таким врагом я имею более поводов к опасению, чем к надежде. Малейшее замечание может тотчас же поставить меня в самое неприятное положение и сделать для меня невозможным всякий успех; но так как я не обладаю ничьим доверием, потерял средства дойти до императрицы и уверен, что всякое мое слово или действие будет искажено и злонамеренно перетолковано, всякий шаг, на которой я решусь, поведет к вредным последствиям: то понятно, что, находясь в таком положении, я бы вместо того, чтобы возбуждать их, уничтожил совершенно остатки наших интересов.

Единственно вследствие этого соображения вдался я в такое подробное описание характера этих двух лиц и моего собственнаго положения. Теперь предоставляю вашему суждению, милорд, решить, не лучше ли будет для выгод службы его величества, если я буду отозван и сюда будет назначен министр ²³), менее неприятный графу Панину

 

²³) В ответ на это предложение Д. Гаррис получил от лорда Сторманта депешу, в которой последний указывал ему на пользу и даже необходимость его пребывания при Русском Дворе.

 

 

395

 

и который, осторожно пользуясь дорогой мною проложенной и наученный моим опытом, мог бы оказать его величеству ту услугу, выполнение которой составляло мое первое желание, на что у меня не хватило способностей, a усердие мое оказалось недостаточным.

 

26.

 

Петербург, 23-го Июня 1780.

 

Теперь мне следует дать вам отчет в интересном разговоре, который я имел с князем Потемкиным в субботу утром. Я нашел его одного и свободнаго от занятий и постарался воспользоваться этими обстоятельствами, как можно лучше. Так как я убедился, что перемены в намерениях императрицы происходят единственно от его пренебрежения наблюдать за действиями противной партии и сопротивляться ей, то решился говорить прямо. Я начал с того, что вот уже целый год прошел с тех пор, как я стал разсуждать с ним конфиденциально о делах; что тогда он сам вызвал меня на откровенность, высказав собственныя политическия воззрения; и как по этой причине, так и потому, что я знал преобладание его влияния, я с особенным удовольствием сблизился с ним; что внимание, с которым он меня выслушал, готовность, которую он выражал для оказания нам помощи, особенно же отличия, полученныя мною в это время от императрицы, удостоверили меня, что я не ошибся и, положившись на его обещания, в полной уверенности, что он может их выполнить, я не сожалел о потере тех выгод, которыя получал от прежних моих союзников и равнодушно смотрел на зависть и недоброжелательство министров императрицы и на то, как эти чувства постепенно усиливались по мере усиления моей дружбы с ним. Я сказал, что не стану скрывать от него, что моя первая забота была насчет дела моего двора, а потому я начал опасаться, что, передав ему попечение об этих делах, я

 

 

396

 

придал слишком большое значение как его собственным выражениям, так и влиянию и, может быть, ошибся, приняв его расположение за действительное намерение; что в таком случае не я один ошибся, так как граф Панин и вся его партия были до такой степени убеждены, что я получу от него (т. е. Потемкина) действительную помощь, что, когда они, отказавшись от меня, дали другое направление мыслям императрицы, это им дало повод не только к торжеству, но в то же время и к удивлению; и что, пока они дивились, что их слабый интерес взял верх над его влиянием, они не могли удержаться от удовольствия, совершенно для них новаго, а именно выхваляться, что они победили, обошли и обманули его; что, если бы он только знал, до какой степени это роняло его в глазах общества, или бы мог предвидеть все попытки, на которыя они теперь решатся, одобренные этим первым успехом, я был убежден, что это возбудило бы его к деятельности и что, в видах собственной безопасности и славы, он не допустит дальнейшего распространения и усиления их мнений и партии. Князь Потемкин выслушал меня с особенным вниманием, и я видел по лицу его, что слова мои произвели на него впечатление. Он согласился со всем, что я сказал, насчет характера и чувств противной партии, но никак не допускал, чтобы они имели возможность нанести существенный вред. Он отзывался об них с величайшим презрением и говорил, что,. если бы и мог от них отделаться, то он не видел никого, кто бы мог лучше их занять их должности. Он уверял меня, что настоящее настроение императрицы будет непродолжительно, что вернейшее средство дать ему пищу состояло именно в противодействии и опровержении; предоставленная же сама себе, она, по его мнению, не замедлит вернуться к прежним воззрениям. Лесть Франции, хотя и нравилась ей, но не могла ее убедить.

 

 

397

 

Я отвечал ему, что, насколько можно было судить по наружности, враги наши добились такого успеха, что в разговоре с ним я не мог не говорить весьма сериозно, не скрывая моего безпокойства; что, разговаривая с другими, я сохранял более спокойную наружность, но что спокойствие это перейдет в действительность лишь тогда, когда я увижу, что он примется за дело с жаром и энергией; что вследствие недостатка такой деятельности все, мною предложенное, встречало неудачу; что если он не хотел сделать ничего более, лучше бы было, если бы он и вовсе не принимался за дело, так как теперь в глазах толпы настоящий оборот дела объяснится или тем, что он меня обманывал, или же тем, что он не имел возможности мне помочь.

Он еще и еще раз уговаривал меня быть спокойным; уверял меня, что все дело поправится и что он достаточно знает характер императрицы, чтобы быть убежденным в том, что он говорит.

 

27.

 

Петербург, 7-го Июля 1780.

 

Французский новый министр ²⁴) не имел ни малейшаго успеха у императрицы; он сбился в своей речи в данной ему аудиенции и с тех пор не нравится ей своими фамильярными и недовольно почтительными манерами. С другой стороны она обращается со мной с большим отличием и благосклонностью, чем когда бы то ни было; и, если бы опыт не сделал меня недоверчивым, я бы вследствие ея речей пришел к самым отрадным заключениям. Я вижу ее ежедневно, и она постоянно выражает свое удовольствие при наших успехах, желая в тоже время, что бы они были еще полнее. Разсуждая со мной о последних безпорядках, происшедших в Лондоне, она сказала, что до нея дошло, что один из ея под-

 

²⁴) Де Верак.

 

 

398

 

данных был главным образом замешан в разрушении часовни Сардинскаго министра, но был освобожден по ходатайству Симолина. По словам ея, она сожалела, что ея министр за него вступился и искренно бы желала, чтобы мы его судили; что во всякой стране иностранец, принявший участие в мятеже, не заслуживает милосердия; но в государстве, где, как у нас, законы были так кротки и мудры, он был вдвойне виновен. Она прибавила, что, хотя он и избежал преследования правосудия в Англии, оно тем не менее ожидало его здесь и встретит его тотчас же по возвращении его в империю. Я отвечал ей, что, так как ея милосердие равнялось ея справедливости, то я надеялся, что она не применит к нему особенно строгаго наказания, объяснив его поступок заблуждением, в которое он был вовлечен дурным примером и необузданностью молодости; что, конечно, по нашим законам, он был государственным преступником, но что как только стало известно, что он принадлежал к числу ея подданных, почтение всего народа к ея императорскому величеству заставило нас взглянуть на дело снисходительнее и отпустить его безнаказанным. Казалось, слова мои ей очень понравились, и она несколько раз уверяла меня, что мы не обманемся в нашем доверии.

 

28.

 

Петербург, 14-го Июля 1780.

 

Граф Фалькенштейн отправился из Петербурга в среду. Он навсегда пошатнул влияние короля Прусскаго, нанеся ему удар столь сильный, что, кажется, король от него не оправится.

Но сколько мне известно, кроме одобрения декларации, высказаннаго им в первый день по приезде в Могилев, более в форме комплемента, он вовсе не входил в последствия настоящей нейтральной лиги; также и о войне нашей с Бурбонскими Дворами

 

 

399

 

он не упоминал иначе, как в общих выражениях. Впрочем, и, употребляя общия выражения, он тем не менее ясно намекнул на то, что его благожелания на нашей стороне и ни разу не пропустил случая посмеяться над характером Французской нации и над слабостью их короля. Он считает его даже ниже короля Неаполитанскаго. Сам император относился ко мне с большим вниманием и, так как он заметил, что императрица особенно отличала меня, то и последовал ея примеру. Он сказал мне, и это совершенная правда, что если мне удастся только выбить из головы императрицы принципы оппозиции, она согласится сделать для нас все возможное, так как очевидно из ея собственнаго разговора, что она до энтузиазма расположена к нашему народу, и ей препятствует оказать нам существенную пользу лишь то обстоятельство, что она разделяет мнения оппозиции. Хотя подарки, сделанные здесь императором, многочисленны и великолепны, тем не менее получившие их далеко не довольны. И то правда, что при подобных случаях я никогда не припомню, чтобы лица, делающия подарки, не считали, что дали слишком много, а те, кто их получил, не считали, с своей стороны, что им дано слишком мало.

 

29.

 

Петербург, Вторник, 21-го Августа 1780.

 

Я провел часть прошлой недели в деревне князя Потемкина, в Финляндии. С нами не было никого, кроме избранной части его семейства; и когда он не находился в их обществе, то вполне принадлежал мне. Я, имев случай окончательно изучить его характер, дошел до убеждения, что ни с кем в целой империи он бы не говорил так свободно и откровенно, как со мной. Он действительно и сильно расположен быть нашим другом и никогда меня не обманывал. Он вспомнил с удивительной

 

 

400

 

точностью все, что произошло между нами и передал мне от первой и до последней конференции все, что он сказал императрице и что старался сделать в нашу пользу. Он говорил, что иногда она, как казалось, совершенно решалась соединиться с нами; но что мысль навлечь на себя насмешки короля Прусскаго и короля Французскаго ,а еще более того — опасение в случае неудачи потерять свою блестящую репутацию удерживали ее и что под такими впечатлениями она гораздо охотнее слушала разслабляющия речи графа Панина, чем все, что он (Потемкин) мог ей сказать; что, тем не менее в настоящую минуту она начинала сознавать, что влияние ея министра завело ее слишком далеко; и хотя она была слишком горда, чтобы в том сознаться, однако он был уверен, что она сожалела, что так далеко и необдуманно вмешалась в эту нейтральную лигу. Он называет ее „дитя интриги и безумия", и доказывает, что мысль эта, представленная самой себе, не может долго устоять.

Он прибавил также, что императрице начинал надоедать ея любимец и что падение его было недалеко. „Когда дела идут спокойно, - продолжал князь, - тогда мое влияние незначительно; но при первом встречающемся затруднении я ей делаюсь нужен, и влияние мое опять достигает самых больших размеров. Так будет скоро, и я, конечно, воспользуюсь обстоятельствами так или иначе". Он осмеивал Датский и Шведский флоты; особенно последний, который, по словам его, до того ветх, что достаточно сделать королевский салют, чтобы разорвать его на куски. Он, по-видимому, раздражен против короля Прусскаго и имеет врожденную антипатию к Французам и Испанцам. Не было бы конца моему письму, если бы я хотел передать все, им сказанное. Во все время он был в самом хорошем настроении, обнаруживая редкое смешение ума, непостоянства, учености и веселости, подобное которому мне еще не случалось встречать. Его образ жизни также

 

 

401

 

оригинален, как и его характер: у него нет определенных часов ни для пищи, ни для сна, и нам случалось кататься в открытом экипаже в полночь и под дождем.

Это посещение, сделанное мною, сильно обезпокоит Пруссаков и Французов, особенно потому, что не только ни один иностранец, но никто из Русских, за исключением его ближайших родственников, до сих пор не принимал участия в этом ежегодном путешествии. Очевидно, что одна только дружба моя с ним придает мне такое значение в глазах моих врагов и вынуждает их нападать на меня с таким ожесточением.

 

30.

 

Петербург, Вторник, 21 Июля 1780.

 

Когда произошла попытка сжечь Русский флот, всякий стал приписывать этот поступок тому народу, к которому питал нерасположение. Граф Панин обвинял в том Английских моряков и убедил в этой мысли великаго князя. Прусский и Голандский министры в своих депешах уверяли, что я подстрекнул на это дело, и почтмейстеры в Мемеле и в Кенигсберге, обыкновенно употребляемые отсюда для передачи всякой лжи, вместе с Клевской Газетой распространили самые нелепые и смешные толки. Я чувствовал, что, обращая на эти толки внимание, я бы сам себя унизил; и, хотя я хорошо знал, что граф Панин передаст их императрице, тем не менее я предпочел лучше положиться на то, что (как я надеялся) составляло твердое мнение ея императорскаго величества о моей личности, чем обратиться в подобном случае к помощи моих друзей. События подтвердили мои ожидания: императрица приняла все это, как пустую сказку, и со времени своего возвращения отличает меня больше, чем когда бы то ни было. Противники мои однако слишком ожесточены, чтобы упасть духом, и в настоящую минуту они стараются распространить свои обвинения посредством

 

 

402

 

грязных агентов и грязных способов. Предупрежденный насчет их намерений и зная всякий шаг, ими сделанный, я счел нужным, прежде чем их план окончательно созрел, открыть все дело князю Потемкину, не потому, чтобы я опасался их успеха, а потому, что я желал, чтобы императрица увидела свойства и нелиберальный характер моих противников. Я также был весьма доволен таким удобным случаем для того, чтобы представить мистера Сайра ²⁵) в истинном свете. Князь Потемкин немедленно подал мою бумагу и на другой же день передал мне ответ императрицы ея собственными словами: "Нигде Американец не может повредить вам так мало, как у меня; презирайте слухи, которые распространяют также, будто я их презираю: на меня они не производят никакого впечатления, и я боялась бы вас обидеть, обратив на них малейшее внимание".

Как ни лестен был этот ответ, я не мог не сознаться князю, что желал бы, чтобы этому делу дали дальнейший ход, так как я знал, что враги мои до тех пор не перестанут распускать свою клевету, пока страх не заставит их замолчать. Затем я передал ему, что мне достоверно известно, что граф Герц в разговоре с приятелем упомянул, что, хотя сознает сам, что распространяет ложь, однако принужден продолжать, потому что имел от своего короля положительное приказание во что бы то ни стало добиться моего удаления. Голандец, хотя и не имеет на то приказаний, однако действует в том же смысле; а граф Панин, так сказать, отпугнул всех моих сотоварищей от моего дома, присоединившись к этой толпе клеветников. Князь отвечал: „Имейте терпение, скрывайте ваше безпокойство; они перешли

 

²⁵) Американский агент в Петербурге. Он обвинял Англичан в поджоге и попробовал получить вознаграждение за воображаемую потерю корабля, в чем ему помешал сэр Джемс Гаррис, обнаруживший его обман.

 

 

403

 

за всякия границы, и если вы только предоставите их собственному произволу, они сами себя уничтожат".

 

31.

 

ДЕПЕША ГАРРИСА ЛОРДУ СТОРМОНТУ.

Петербург, 28-го Июля 1780 г.

 

Р***, Русский офицер, взятый в деле разрушения часовни г. де-Кордона ²⁶), но вслед за тем освобожденный, прибыл в Кронштадт под фальшивым именем, в прошлый четверг. Он скоро был узнан, и императрица немедленно приказала его арестовать. Ему однако удалось оттуда бежать, и его нашли не раньше, как вчера утром, в минуту, когда он готовился отплыть в Голландию. Его взяли, и теперь он в крепости. Вам, милорд, вероятно известно, что он незаконный сын графа ****, фамилии чрезвычайно значительной здесь; что он любимец отца и что мера эта, разумеется, производит здесь сильное впечатление, заявляя во мнении всех Русских предпочтение к Англии гораздо в большей степени, чем, как я опасаюсь, оно есть на самом деле.

Потемкин, передававший мне все это вчера, казалось, хотел намекнуть, что, по мнению его, тут кроется что-то весьма нехорошее, и что даже сама императрица имеет основания к подозрению, что Р*** действовал не сам от себя. Не имея на этот счет никаких сведений, я не мог ни согласиться с этими предположениями, ни оспаривать их; я только посоветовал ему обыскать его бумаги, между которыми я знаю, что он найдет письмо графа Панина, дающего ему совет удалиться из страны.

 

32.

 

НОТА ГАРРИСА ЛОРДУ СТОРМОНТУ.

Петербург, 21 Августа 1780.

 

Р**^* все еще заключен в крепости. Он был строго допрошен, но из допроса его

 

²⁶) См. выше, депешу 28-ю. Кто этот Р., мы не знаем положительно. Не Ронцов ли? П. Б.

 

 

404

 

не оказалось ничего, кроме большего сумасбродства и расположена к волнением и шалостям. Между бумагами его тоже не было найдено ничего особеннаго. Друзья его желали бы, чтобы его отправили в монастырь, куда заключают на покаяние людей порочных; но императрица, кажется, решила, что он будет сослан в Сибирь.

 

33.

 

ИЗВЛЕЧЕНИЯ ИЗ ДЕПЕШ ГАРРИСА ЛОРДУ СТОРМОНТУ.

Петербург, 28-го Августа 1780.

 

Его королевское высочество принц Прусский приехал сюда в среду вечером в сопровождении графа Герца и Фитингофа.

Свидание, происходившее между ним и императрицей вчера утром с величайшей церемонией и этикетом, кажется, мало удовлетворило обоих. Он не понравился ей своей угловатостью, сдержанностью и неловкостью; а ея прием показался ему холодным, форменным и ничего не обещающим. В течении вечера дела не поправились; и императрица, не смотря на то, что находилась в Эрмитаже, где обыкновенно бывает весьма разговорчива, обращала на него не более внимания, чем того требовало приличие.

 

34.

 

Петербург, 4-го Сентября 1780.

 

Я употребляю всевозможныя усилия, чтобы возбудить к деятельности князя Потемкина. Очевидно, что настоящая минута весьма удобна для того, чтобы ему приняться за дело, но его медлительность и леность ни с чем несравнимы. Я провел с ним весь вчерашний и весь сегодняшний день и выставлял ему все побуждения, который только мог отыскать, с целью заставить его действовать состоятельно и с большей энергией. Он соглашается со всем, что я доказываю, обещает все, о чем я ни прошу, но отвлекается от самаго выполнения какой-нибудь грязной придворной интригой или еще менее

 

 

405

 

важным делом. Однако, я должен отдать ему справедливость, сказав, что он был весьма полезен при получении положительнаго отказа ²⁷) на предложение касательно гарантии, которая иначе была бы дана в самых двусмысленных выражениях. Он уверяет меня, что мне будет назначено частное свидание и, как говорил я ему сегодня утром, я приму это с его стороны за доказательство искренности его дружбы.

 

35.

 

Петербург, 15-го Сентября 1780.

 

Вы, милорд, заметите из того, как принц Прусский проводит время, небольшой успех, им сделанный. Вчера были употреблены величайшия усилия для того, чтобы уговорить императрицу устроить при Дворе праздник; но она положительно отказалась. В воскресенье она внезапно прервала карточную игру; и так как я сидел подле нея, то она ясно дала мне понять, что причиной того был принц Прусский, сидевший по другую сторону от нея и утомивший ее своей вялостью. Обращение ея с принцем де-Линь составляет очевидный и намеренный контраст с ея поведением относительно Прусскаго принца, и ничто так не оскорбляет его и его друзей, как удовольствие, находимое ею и князем Потемкиным в обществе принца де-Линя.

Он был мне чрезвычайно полезен в этом случае, и я постараюсь уговорить его пробыть здесь еще неделю, так как он обладает талантом под видом шуток передавать императрице самыя важныя истины. Граф Кобенцель кажется совершенно пораженным, и хотя ему представляется золотой случай к окончанию того, что начал его повелитель, тем не менее он этим нисколько не пользуется.

 

²⁷) Голландские уполномоченные просили императрицу выдать им гарантии на все их владения. Она отказала им, сказав, что не может гарантировать их владений ни в Европе, ни вне ея, но охотно допустит генеральные штаты к конвенции, недавно подписанной тремя северными государствами.

 

 

406

 

36.

 

Петербург, 22 Сентября 1780.

 

Вчера утром его королевское высочество принц Прусский присутствовал при публичном заседании Академии и ужинал в небольшом обществе у князя Потемкина. В воскресенье он обедал и ужинал с их императорскими высочествами, а вчера провел вечер у графа Кобенцеля.

Его королевское высочество старается привлечь на свою сторону князя Потемкина и, если возможно, с помощью его влияния добиться более благосклоннаго приема у императрицы, хотя под конец своего пребывания. Не думаю, однако, чтобы это ему удалось, и даже в таком случае едва ли бы само влияние князя Потемкина оказалось достаточным, чтобы заставить императрицу преодолеть антипатию, которую она к нему получила. Она уже всячески намекала ему, что ей было бы весьма приятно, если бы он поскорее назначил день своего отъезда и, наконец, приказала своему частному секретарю прямо объявить графу Панину, что он должен стараться выпроводить отсюда его королевское высочество как можно скорее, так как она чувствовала, что в случае, если его пребывание продлится, она не выдержит, чтобы не сказать ему что-нибудь жесткое. Как ни покажется это странным, могу вас уверить, милорд, что это факт. В обществе она относится к нему с сдержанностью и холодностью, вовсе не похожими на ея характер и никогда не разговаривает ни с кем из его свиты. В пятницу в маскараде и в субботу при Дворе он не играл с нею в карты; это было тем замечательнее, что для того, чтобы принять меня в игру (так как я пришел, когда партия уже началась) она заставила князя Барятинскаго уступить мне свое место.

Обращаясь с Прусской партией с таким необыкновенным пренебрежением, она в тоже время оказывает величайшее внимание ко всему, что относится до Венскаго двора.

 

 

407

 

Она сказала графу Кобенцелю в присутствии принца Прусскаго и всей его свиты, что ни одного дня не проходило без того, чтобы она не вспоминала графа Фалькенштейна, сожалея об его отъезде; в разговорах же с принцем де-Линем она очень щедра на всякое изъявление уважения и восхищения, внушаемаго ей его императором. Это обращение, столь различное от того, на что принц Прусский разсчитывал и которое по возвращении его непременно навлечет на него неудовольствие и гнев дяди, так его разстроило, что он еще более стеснен, чем в Берлине.

 

37.

 

Петербург, 25 Сентября 1780.

 

Отъезд князя Потемкина в настоящую минуту справедливо разсматривается, как доказательство невнимания к принцу Прусскому. Я пробыл с ним до тех пор, пока он сел в карету. Когда все удалились, мы с ним имели весьма продолжительный и интересный разговор. Он был сообщительнее, чем обыкновенно и говорил о характере императрицы, о настоящем состоянии империи и о личном своем положении, обнаруживая самое глубокомысленное суждение и проницательность и доказывая в тоже время самое полное доверие к моей сдержанности и уменью сохранить тайну.

Я уверен в неудаче всякой попытки, на которую только могли пуститься Пруссаки с тем, чтобы привлечь его на свою сторону, и теперь ничто, кроме чуда, не может произвести перемены в поведении или чувствах императрицы относительно королевскаго принца. В эти три дня я был свидетелем случаев, в которых она оказывала ему столько пренебрежения и невнимания, что я удивлялся его терпению и хладнокровию. Во вторник у шталмейстера Нарышкина, она не только не играла с ним, но даже не пригласила его ужинать за своим собственным столом, куда были допущены лишь я, ея любимец и князь Потемкин. Вчера в маскараде она явилась в маске и, тотчас же по-

 

 

408

 

дойдя ко мне, выразила желание, чтобы я сопровождал ее по комнатам, сказав: „Ne me quittez pas de toute la soiree; je vous ai fait chevalier, et je veux, que vous me defendiez contre les ennuyeux ²⁸)." Она пробыла в маскараде от семи до десяти часов, не обращая ни малейшаго внимания ни на принца, ни на его приближенных; да и вообще не относилась почти ни к кому, кроме меня и лэди Гаррис. Вы, милорд, можете легко догадаться, до какой степени эти отличия безпокоят моих врагов и сколько зависти внушают они моим сотоварищам. Я же чувствую себя совершенно несчастным от сознания, что, хотя пользуясь этими отличиями в столь необыкновенных размерах, но не могу извлечь из них тех единственных выгод, о которых прошу; что ничего из предпринимаемаго мной не удается и что те, кого она очевидно презирает и с кем она дурно обращается, не смотря на то, кажется, управляют ея политическими чувствами и образом действий.

 

38.

 

Петербург, 29-го Сентября 1780.

 

Его королевское высочество назначил будущую субботу днем своего отъезда. Он подарил графу Панину свой портрет в кольце с одним крупным бриллиантом, а генерал-маиор Потемкин получил от него табакерку и перстень, осыпанный бриллиантами.

Императрица в своих подарках будет менее щедра, чем обыкновенно. Она приготовляет для принца предмет ценою в 8000 р. с., четыре куска золотой и серебряной парчи, сорок фунтов ревеню и столько же чаю. Граф Герц получит красивую табакерку, брат его — перстень с одним камнем, а остальныя лица будут одарены сообразно с этим.

 

²⁸) Перевод: "Не отходите от меня весь вечер. Я делаю вас своим рыцарем и хочу, чтобы вы защищали меня от докучливых людей".

 

 

409

 

39.

 

ПИСЬМО ГАРРИСА ЛОРДУ СТОРМОНТУ.

Петербург, Вторник, 29-го Сент. 1780.

 

Я давно уже не имел ни малейшаго сомнения насчет того, что гр. Панин и г. де Вержен вполне понимают друг друга ²⁹), и ваше сообщение, милорд, подтверждает мое мнение. Теперь я поставил себе целью открыть глаза императрице на этот предмет, или по крайней мере узнать, принимает ли она участие в этой тайне. Если так, то все мои усилия окажутся безполезными. В противном же случае она должна была потерять всякое сознание собственнаго достоинства, интересов своей нации и даже личной безопасности, если, видя роль, выполняемую ея министром, и ошибки, в которыя он вовлек ее, она еще не очнулась и не возвратилась к единственному пути, по которому она может следовать с достоинством и безопасностью.

 

40.

 

ИЗВЛЕЧЕНЫ ИЗ ДЕПЕШИ ГАРРИСА ЛОРДУ СТОРМОНТУ.

Петербург, 2-го Октября 1780 г.

 

В поведении императрицы не произошло до самаго конца ни малейшей перемены. Она по прежнему выражала отвращение и скуку всякий раз, как появлялся ея посетитель, и, говоря об нем, всегда ставила его таланты и способности на самую низкую степень. Не смотря на могущественных друзей и союзников, приобретенных здесь его партией, мне достоверно известно, что он не достиг успеха ни в чем из того, что предпринял; что он не только не поколебал, а, напротив того, усилил высокое мнение императрицы насчет графа Фалькенштейна, и что он уронил интересы своего дяди еще ниже против прежняго, вместо того, чтобы их возвысить. Князь Потемким не желал,

 

²⁹) Французский двор сообщил графу Паннну тайную статью договора с Испанией.

 

 

410

 

чтобы его племянница устроила в его честь ужин. Словом, он уехал отсюда с неудовольствием и отвращением.

 

41.

 

Петербург, 6-го Октября 1780.

 

Теперь мне следует дать вам, милорд, отчет в том, каким образом я исполнил приказания, заключавшияся в вашем письме ³⁰). Обыкновенным министерским путем я был уверен, что чувства и намерения его величества или вовсе не дойдут до императрицы, или будут ей переданы в столь искаженном виде, что произведут результаты диаметрально противоположные тем, которые бы они должны были вызвать. Князь Потемкин был единственным лицом, на кого я мог положиться, и, как вы увидите, милорд, из письма моего от 1-го Сентября, я предупредил ваши предписания в разговоре, который имел с ним в то время.

Я представил ему в самых сильных выражениях, до какой степени необходимо, чтобы сущность нашего разговора была правдиво и безпристрастно передана императрице, чтобы она могла увидеть, пока еще не слишком поздно, опасности, которым она подвергала Англию, затруднения навлекаемыя ею на себя, и наконец погибель, на которую она обрекала Голландию, соединясь с этим народом для поддержания неправильных притязаний и неблагодарнаго поведения. Я не имел других видов, кроме желания предупредить ея величество на счет опасной почвы, на которую она вступала, открыть ей глаза на собственое ея благосостояние и интересы и отговорить ее, пока еще было возможно, от меры, которая неминуемо влекла за собой самыя пагубныя последствия, как для нея самой, так и для ея лучших друзей. Я сказал Потемкину, что он единственный человек, к

 

³⁰) Депеша лорда Стормонта от 19-го Сентября предписывала сэру Джемсу употребить на императрицу все свое влияние, чтобы отговорить ее от оказания помощи Голландцам.

 

 

411

 

кому я мог обратиться, и что, если теперь он будет также медлить передачею моих слов императрице, как это с ним случалось не один раз, то я предвижу, что между обоими дворами произойдет окончательное разделение, и в несогласии этом большая часть ответственности выпадет на его долю. Я просил его извинить мою откровенность и т. д.

На это он сказал мне, и я убежден в совершенной правдивости его слов, что в последнее время враги его уверили императрицу, что он вовсе несведущ в делах иностранных и поступает единственно под впечатлениями, мной ему навеянными, ни мало не соображаясь с благом империи и с ея личной славой. Тем не менее, когда я повторил ему, что это было бы резкое несчастие, если бы две большия империи поссорились единственно потому, что дух партий и предубежденныя личности мешают императрице выслушать простую истину, он обещал мне похлопотать о том, чтобы она приняла меня наедине, уверяя, что до тех пор ему никак не удавалось устроить это часовое свидание, не смотря на то, что императрица обещала его несколько раз.

 

42.

 

ПИСЬМО ГАРРИСА ЛОРДУ СТОРМОНТУ.

Петербург, 16-го Октября 1780.

 

Мне не удалось получить более подробных сведений насчет намерения императрицы предложить свое посредничество ³¹). Князь Потемкин объявил, что ничего не знает об этой мере и что ничего на этот счет не находится между бумагами, к нему присылаемыми. Между тем я уверен в этом факте и в том, что курьер с этой бумагой будет отправлен в Лондон через несколько дней. Не в моей власти открыть основание, на котором действует им-

 

³¹) Императрица предложила быть посредницей между воюющими державами: Англией, Францией и Испанией.

 

 

412

 

ператрица. Тайна эта заключена в ея собственной груди; но ея уверения в уважении и дружбе к королю и всей нашей нации еще в прошлую среду были так сильны и необычайны для публичной аудиенции, что если за всем этим скрываются коварныя я враждебныя намерения, то подобное лицемерие помрачит блеск ея царствования и навсегда уронит ея репутацию. Я нахожу, что с каждым днем затруднительнее вести здесь дела. Князь Потемкин или не может, или боится мне помочь, а враги мои заняли все остальные пути ко Двору.

 

43.

 

ИЗВЛЕЧЕНЫ ИЗ ДЕПЕШ ГАРРИСА ЛОРДУ СТОРМОНТУ.

Петербург, Пятница, 23-го Октября 1780 г.

 

Когда граф Панин высказал все, что только мог придумать насчет Русских кораблей, захваченных нашими крейсерами, он пустился в разсуждения касательно настоящего положения дел в Европе; и при этом я должен с сожалением сознаться, что он говорил со всем не так, как бы подобало Русскому министру. Он ставил весьма высоко осторожность, умеренность и прекрасный образ действий наших врагов и, осыпая их похвалами, тем самым косвенно осуждал нас. Он много распространялся об их силе, средствах и энергии; и на этом основании, доказывая, что мы во всех отношениях стоим ниже их в войне, в которую вступили, а потому от нея нельзя ожидать никаких последствий, кроме самых гибельных, настоятельно советовал нам заключить мир. Мир, прибавляет он, теперь сделался для нас необходимостью; опыт научил нас, что и в морской войне мы можем быть пересилены; и потому мы должны убедиться, до какой степени невозможно для нас удержание первенства на море и тех прав, с оным соединенных, которыми мы в прошедшия войны пользовались, только вследствие случайнаго стечения обстоя-

 

 

413

 

тельств; что тому противилось общее расположение всей Европы и что наши самые искренние доброжелатели не могли дать нам более сильнаго доказательства своей дружбы, как советуя нам мир на условиях, совпадающих с мыслями всех воюющих держав.

Слова его были гораздо безсвязнее и отрывистее, но, я передаю сущность им высказаннаго. Когда он окончил речь, я спросил его: говорил ли он вследствие приказаний, полученных им от императрицы, и должен ли я принимать все, слышанное мной, за выражение ея чувств, или то было только его личное мнение? Он отвечал, что не имеет по этому предмету никаких приказаний от императрицы, а выражает мне собственное свое мнение, как доказательство своего уважения. Я сказал ему, что малейшее заявление подобных чувств с его стороны доставляет всегда величайшее удовольствие нашему Двору, расположенному смотреть на него, как на дружественнаго министра дружелюбнаго Двора; что он не мог бы быть истинным другом своей страны, будучи врагом нашей; что я вполне сознавал, что мир — событие весьма желательное, но с другой стороны я слишком хорошо знал характер нации, к которой сам принадлежу, чтобы не быть уверенным, что вся страна охотнее согласится нести всю тяжесть войны и подвергаться ея опасностям, чем купить мир ценою недостойных уступок; что в поведении наших врагов я вижу большую долю лести, много хитрости и безконечное хвастовство; что я от души верю, что их средства были по большей части уже истощены и решительно все известны, между тем как мне достоверно известно, что у нас остаются в запасе средства совершенно нетронутыя; что наша сила всякий раз, как ей приходилось заявлять себя, оказывалась непоколебленной, и что его превосходительство, вероятно, вспомнит, что мы сражаемся не за мысль о преобладании, но защищаемся против самаго несправедливаго

 

 

414

 

нападения, когда либо деланнаго на свободу и достоинство нации.

В ответ на это граф Панин постарался доказать, что честь Франции была в опасности и защищал интересы Бурбонов с таким же жаром, но с меньшим красноречием, чем бы то сделал министр Версальский; он, казалось, совершенно забывал нашу честь также, как и первоначальную причину войны; и если бы мне оставалось еще на этот счет сомнение, окончательно бы убедил меня, что от него мы не можем ожидать ничего, кроме зла. Думал ли он, что, сбросив таким образом маску, он запугает и смутит меня или, напротив, надеялся он подействовать на меня всеми дружественными выражениями, которыми он украшал свою речь — этого я не берусь решить.

Примечание. Голландская республика становилась с каждым днем враждебнее в своих чувствах и действиях. Непопулярность штатгальтера, надежда вступить в новую и выгодную торговлю с Америкой, обещания Франции поддержать Голландцев и успехи возмутившихся Английских колоний способствовали к тому, что они стали прибегать к решительным мерам. Их еще более подстрекнуло принятие их в вооруженный нейтралитет. Сэр Иосиф Иорк требовал от них пособий, которыя они обязаны были оказывать Англичанам в силу трактата 1716 и возвращения добычи Поля Джонса, захваченной ими и, в Марте 1780, вследствие их отказа, объявил штатам, что Англия считает их лишившими себя всех привилегий, которыми они пользовались по смыслу прежних договоров.

После этого, бумаги г. Лоренса, президента конгресса, были схвачены и между ними нашли договор, союза „торговли между Голландской республикой и Американскими Соединенными Штатами." Англия вследствие такого безчестнаго поступка своей союзницы объявила Голландии войну 20-го Декабря, и те-

 

 

415

 

перь очутилась одна в борьбе с четырьмя нациями, из которых три после нея самой были самыя могущественныя морския державы.

 

44.

 

Петербург, 17-го Ноября 1780 г.

 

Граф Панин употребляет всевозможныя пружины с целью содействовать успеху переговоров Голландии с Россией ³²) Он с величайшим трудом скрывает от ея императорскаго величества разделение, происшедшее в советах республики, уверяя, что мысли всех штатов по этому предмету совершенно единодушны. К счастию, сэр Иосиф Иорк дает мне возможность сообщать ей на этот счет более справедливыя известия, и так как я уверен, что она никогда не вступит в союз с меньшинством провинций, то все еще сохраняю надежду, что она не допустит их сделаться членами ея любимой конфедерации иначе, как если все семь штатов согласятся на одном мнении.

 

45.

 

ПИСЬМО ГАРРИСА РОБЕРТУ КЕЙТУ В ВЕНУ.

Петербург, 29-го Ноября 1780.

 

Посещение императора должно везде оставлять самыя приятныя впечатления, и я желал бы, чтобы мы могли принять его в Англии или уже с оливковой веткой в руке, или по крайней мере как ея предвестника. Я подробно передавал вам в то время, до какой степени его императорское величество сошелся в мнениях с императрицей Русской и заслужил ея уважение и одобрение. Эти благоприятныя чувства, как мне известно, столь глубоко укоренились, что их уже нельзя поколебать, даже и в том случае, если бы он, по отъезде отсюда, не старался об их поддержании; но его дальнейшее поведение и многия доказательства его уважения навсегда упрочили за ним дружбу

 

³²) Насчет принятия Голландцев к участию в конвенции.

 

 

416

 

императрицы. Я уверен, что слепое доверие ея к королю Прусскому никогда не достигало тех размеров, до которых теперь дошла ея горячая и сознательная привязанность к графу Фалькенштейну. Он не пропустил ни одного случая ей понравиться. И в том настроении, в котором она находилась, всякий его шаг был ей приятен. Это тем более замечательно, что всякое средство, придуманное человеческой хитростью, было пущено в ход с целью поколебать ея предпочтение. Прусские агенты довели до крайности свои изобретательныя способности. Они начали с распространения здесь разговора, будто бы веденнаго императором по возвращении его в Вену и наполненнаго оскорблениями для государыни, с которой он только что разстался; они собрали в этот созданный ими разговор все замечания и осуждения, которыя, по мнению их, должны были непременно обидеть императрицу и доведи клевету свою до уверения, что граф Фалькенштейн заключил с младшим Двором условия, клонящияся к величайшей ея невыгоде. Как ни странным это покажется, но я могу положительно утверждать, что слухи эти были поддержаны, под рукой, Французской партией. И хотя де-Верак многим обязан безграничному доверию, которое граф Кобенцель (вероятно, по приказанию своего Двора) оказывает ему; однако, как сам он, так и вся его партия смотрят с величайшим безпокойством и завистью на возвышение здесь Австрийских интересов. Их выгоды тесно связаны с упрочением Прусскаго влияния, и потому все, что его уменьшает, сильно их тревожит. Словом, Прусский и Французский министры действуют также единодушно, как если бы первый из них принадлежал к семейному трактату: у них одна общая цель, они стараются о поддержании одного общаго им интереса, и я думаю, что ни один из них не решается на какой-либо важный шаг, не посоветовавшись предварительно с другим. Граф Панин является покровителем обо-

 

 

417

 

их и столько же ненавидит Австрийцев, как и Англичан.

Во всей моей политической карьере я не знаю события, которое бы дало мне столько радости, как если бы мне удалось в каком бы ни было отношении послужить орудием к составлению тройнаго союза между обоими императорскими Дворами и нашим, и пока это не произойдет, я никогда не признаю свободу Европы безопасною, и не думаю, чтобы при таких обстоятельствах прочный мир был возможен.

Все члены совета Русской императрицы выставляют на вид необходимость нас смирить; доказывают, что мы слишком высокомерны и предприимчивы; что мы морские тираны и т.д. Неосновательность всех этих обвинений в то время, как мы с трудом защищаемся от Америки и половины Европы, — очевидна; но доходят они до императрицы в соединении с такой лестью и до того искаженныя софизмами и ложью, что, хотя я уверен, что все это не убеждает ее, однако это не может не оставлять в уме ея некоторых сомнений.

Тем не менее я все еще думаю, что нам нечего опасаться. Императрица никогда не станет нашим открытом врагом, а против остальной части Европы, я уверен, что мы не только устоим, но и отомстим оскорбления, нам нанесенныя. Последнее событие, открытое между бумагами Лоренса, дает новый оборот нашим делам с Голландией; исход этого дела должен неминуемо определиться, и мы, вероятно, нанесем этой конвенции удар под самый корень, отняв у Голландцев их название нейтральнаго народа. Они неблагодарные, низкие и безчувственные невежи; и если их ожидает погибель, они ея вполне заслужили.

 

 

418

 

46.

 

ИЗВЛЕЧЕНЫ ИЗ ДЕПЕШ ГАРРИСА ЛОРДУ СТОРМОНТУ.

Петербург, 1-го Декабря 1780 г.

 

Императрица увидела из пересмотра наших писем, что общее мнение ³³), приписывало отставку графа Бернсдорфа уважению к ея чувствам. Она сделала графу Панину строгий выговор за то, что он осмелился употребить ея имя без ея ведома; но я не думаю, чтобы этот выговор имел какия либо последствия.

Датский поверенный в делах, по моему убеждению, служил как ему, так и всей Прусской партии, на сколько достало его сил, и, как мне кажется, был соблазнен или действительным денежным вознаграждением, или по крайней мере обещанием такого свойства.

Удар, нанесенный его Прусским величеством нашим интересам в Копенгагене, его предложение на счет займа для вооружения их флота, поспешность, с которой это вооружение было предписано, — все это вместе не оставляет мне ни малейшаго сомнения в том, что он надеется возстановить здесь свое влияние, выражая со всем свойственным ему искусством сочувствие проэкту, который он считает за любимую мысль императрицы.

 

47.

 

Петербург, 8-го Декабря 1780 г.

 

Голландский курьер привез членам комиссии уполномочение подписать нейтралитет в том виде, как его предлагает здешний Двор. Хотя, по собственному их отзыву, резолюция одобрена лишь пятью провинциями, тем не менее уполномочия даны от имени штатгальтера; и кроме того получено еще самое лестное письмо, адресованное императ-

 

33) Первый министр в Копенгагене граф Бернсдорф противился конвенции и стоял за Британcкиe интересы.

 

 

419

 

рице от имени республики. Я узнал, что, как только согласятся насчет всех условий, они предъявят письма, назначающия их посланниками и уже в этом звании подпишут конвенцию. Мне также сообщали, что по окончании этого дела им предписано предложить торговый договор и что они уполномочены заключить его на условиях крайне выгодных для России. Оба они, особенно же Старенберг, имели постоянные конференции с Русским министром, при чем нашли в нем больше готовности и усердия, чем могли ожидать. Он обещал им полный успех во всем и, чтобы скорее его достигнуть, обнаружил деятельность, которой за ним никогда нельзя было подозревать. Он лишил себя общественных удовольствий и на несколько часов сократил свой сон, чтобы приготовить все бумаги, нужныя для представления императрице. Кроме мемориала, поданнаго ему Голландцами, он намеревается подать еще один, составленный им самим и убеждающий государыню, не теряя времени, вступить в этот союз, который он изображает ей, как самый полезный для империи и наиболее соответствующий ея славе.

 

48.

 

Петербург, 13-го Декабря 1780 г.

 

Считаю лишним обременять вас, милорд, подробным перечислением всего сделаннаго мной в продолжении последних четырех месяцев, в течении которых я имел несколько конференций с графом Паниным и ежедневныя с князем Потемкиным.

Разговаривая с ними, я никогда не терял из виду главнаго предмета моих инструкций, на котором вы, милорд, так основательно настаиваете, т. е. открытия истинных чувств этого Двора; я постоянно старался дойти до справедливаго убеждения насчет того, действительно ли эти чувства нам враждебны, или эта кажущаяся враждебность есть только плод изобретательности наших вра-

 

 

420

 

гов и их уменья склонять на сторону своей партии чуть ли не всякое влиятельное в государстве лицо.

Голландцы будут допущены к участию в нейтральной лиге; уполномоченные уже сделались посланниками, и теперь, по всей вероятности, Голландия, ослепленная мыслью о Русском покровительстве, сама поспешит к собственной погибели, так как я уверен, что здесь она уже получила единственную выгоду, на которую могла разсчитывать, и что императрица никогда не поддержит Голландцев ни в одной из их крайностей.

Князь Потемкин, который, как я и прежде упоминал, был вполне убежден в справедливости всех моих слов, употреблял все усилия, чтобы уговорить императрицу принять меня частным образом, и был удивлен непонятным сопротивлением, которое он в ней встретил. Никогда до тех пор не испытав с ея стороны ничего подобнаго, он приписывал это отчасти мысли, внушенной ей врагами его насчет того, что он будто бы добивается неограниченной власти; отчасти, по его мнению, тут виновата и глупость любимца, который больше ничего, как пустой болтун и перенощик сплетен; особенно же искусная лесть графа Фалькенштейна, который без всякаго дурнаго намерения нанес ему существенный вред, уверив императрицу, что, будучи первой государыней в Европе, она не нуждалась ни в министрах, ни в любимцах для управления своим советом. Он прибавил, что подобныя речи во всякое время вскружили бы ей голову, но что теперь оне подействовали вдвое сильнее, так как за эти два последние года она чрезвычайно опустилась, умственныя ея способности ослабели, а страсти усилились. „Иногда," - сказал он, „когда я заговариваю с ней об иностранных делах, она мне или не отвечает вовсе, или же отвечает горячо и с неудовольствием."

В понедельник, 7-го числа, он прислал за мной утром и сообщил мне ноту, подан-

 

 

421

 

ную им императрице и ея ответ. Его нота была коротка. В ней выставлялось на вид его усердие к службе государыни, сожаление его при виде того положения, в которое ее поставили лица, менее его преданныя ея славе, и выражалась просьба, в случае, если она сомневалась в справедливости его слов, то не угодно ли ей будет исполнить давно данное ею обещание видеться со мной наедине. Ответ ея был равно короток; она соглашалась видеть меня, но прежде желала видеться с ним. Поэтому он к ней отправился и пробыл с ней вдвоем более двух часов. Я с нетерпением ожидал его возвращения и с радостью увидел, что вернулся он с лицом сияющим от удовольствия. Он начал с того, что ея императорское величество примет меня на следующее утро в десять часов; что выслушала она его с особенным вниманием и удовольствием и что, как он ясно увидел, она начинала переходить на нашу сторону.

Он советовал мне нисколько не стесняться, а говорить прямо и откровенно: „потому что", - прибавил он, „она обладает редкой проницательностью, и если только заметит малейшую несостоятельность или уклончивость, она тотчас же заподозрит вашу искренность. Дайте ей почувствовать, что вы не прибегаете к другому оружию, кроме того, на которое указывают вам правда и справедливость, и что вы ратуете в силу этих принципов и из любви к родине. Льстите, как можно больше, и не бойтесь в этом пересолить; но направляйте вашу лесть к тому, чем она должна быть, а не к тому, чем она есть. Не ожидайте, чтобы вам удалось прервать Голландскую негоциацию, или чтобы кто бы то ни было имел возможность отговорить ее от исполнения ея любимаго плана вооруженнаго нейтралитета. Довольствуйтесь уничтожением его последствий; само же намерение непоколебимо. Так как проэкт этот был составлен по ошибке и обработан тщеславием, то поддерживается он

 

 

422

 

гордостью и упрямством. Вы знаете, какую силу имеют эти страсти над женским умом, и потому, если вы попробуете ослабить этот узел, вы его только крепче затянете. Позвольте мне повторить вам (прибавил он), будьте откровенны и не стесняйтесь; заставьте ее почувствовать, что вы имеете к ней полное доверие; она недовольна только потому, что предполагает, что ваш народ не имеет к ней доверенности".

В половине одиннадцатаго один из камердинеров ея императорскаго величества пришел за мной, и через заднюю дверь я был проведен в ея собственный покой, где между нами произошел следующий раз-говор. Я излагаю его в вопросах и ответах, потому что никаким другим путем не могу так верно передать вам характер и чувства императрицы, как с помощью ея собственных слов; а что это действительно ея собственныя слова, в том могу вас уверить, так как они на меня сделали слишком глубокое впечатление, чтобы я мог когда-нибудь их забыть.

Гаррис. „Я пришел представить вашему императорскому величеству критическое положение, в котором находятся наши дела. Вашему величеству известно наше доверие. Мы смеем надеяться, что вы отвратите от нас грозу и успокоите наши опасения насчет потери вашей дружбы".

Императрица. „Вы знаете мои чувства к вашему народу; они также искренни, как и неизменны; но я встретила так мало взаимности с вашей стороны, что пришла к убеждению, что не должна более считать вас между своими друзьями."

Г.— „Надеясь, что чувства эти не совсем изгладились, я и желал обратиться прямо к особе вашего величества; но не без страха приближался я, так как впечатления, навеянныя нашими врагами, были слишком очевидны".

И.— „В чем и как"?

 

 

423

 

Г. — „Везде, в Голландии, в Дании, в Пруссии. Если бы ваше императорское величество потрудились взглянуть на ноту, переданную мной князю Потемкину, то увидали бы, на чем основаны мои опасения".

И. — „Я ее прочитала. Повторяю вам: я люблю ваш народ. Вольно же вам иметь слабость верить всем сплетням мелких политических личностей".

Г.— „Враги наши до такой степени съумели обернуть к своей выгоде все распоряжения вашего императорскаго величества, что в настоящую минуту в Лондоне распространилось мнение, что вы находитесь в тайных переговорах с Францией; что вы сноситесь с домом Бурбонов, чтобы решить участь войны".

И. — „Даю вам мое честное императорское слово в том, что я никогда не имела расположения к Французам и никогда не буду его иметь. Однако я должна сознаться, что они по отношению ко мне были гораздо внимательнее, чем вы".

Г.— „Они ничего не имели в виду кроме своих собственных интересов; их вежливость всегда подозрительна. Ваше императорское величество, вероятно, не допустите никакого сравнения между готовностью наших врагов отозваться на проэкт вооруженнаго нейтралитета и всеми несомненными доказательствами дружбы, полученными вашим величеством от нас во время последней войны с Портой; и можете ли вы ожидать от них в подобном случае той готовности поддержать вас, какую мы заявили, когда ваш флот вошел и вышел из Средиземнаго моря?"

И. — „Я вполне признаю эти услуги. Я никогда не забуду их, если только вы сами меня к тому не вынудите. Но что же вы хотите, чтобы я для вас сделала? Вы не хотите заключить мира?"

Г. — „Мы ничего так не желаем; но не мы наступаем, и у нас нет друзей".

И. — „Это потому, что вы не хотите их

 

 

424

 

иметь: вы так неподатливы и сдержаны; вы не имеете ко мне доверия".

Г. — „Я с отчаянием вижу, что последствия интриг, столь удавшихся в Европе, коснулись даже такого просвещеннаго ума как ваш, ваше императорское величество; я основательно предполагал, что вы предубеждены против нас".

И. — „Я говорю на основании фактов; на пустые слухи я не обращаю внимания: я стою выше предубеждений. Но все ваше поведение относительно меня было жестко; признаюсь, это было для меня тем чувствительнее, что я люблю ваш народ, как свой собственный".

Г. — „Спасите же нацию, которую вы любите; она к вам прибегает".

И. — „Дайте мне возможность это сделать; я ни на минуту не задумаюсь. Скажите мне, на каких условиях вы желаете заключить мир? Пусть ваш Двор мне выскажется. Он должен бы знать меня лучше, чем то показывает".

Г. — „Требуйте от нас, чего хотите; мы не можем отказать вашему императорскому величеству ни в чем, коль скоро узнаем, чем вам угодить".

И. — „Что же вы хотите, чтобы я вам сказала, не зная чувств вашего Двора?

Г. — „Мы не можем довольствоваться ничем, кроме возобновления Парижскаго мира 1762 года".

И. — „Вы хорошо делаете, требуя его, если только имеете силы поддержать ваши требования".

Г. — „Но разве мы не правы? Разве ваше императорское величество не принадлежите к числу наших друзей? Как бы поступили вы на нашем месте"?

И. — „Скажу вам это, когда узнаю ваши чувства".

Г.— „Удостойте подать нам совет".

И. — „Когда вы станете говорить яснее".

Г. — „Смею уверить ваше императорское величество, что мы имеем к вам слепое доверие".

 

 

425

 

И. — „Докажите мне это иначе, чем на словах; тогда вы увидите мою дружбу. До сих пор вы меня только отталкивали. Как же вы хотите, чтобы я вам желала добра?"

Г. — „Ваше императорское величество не говорили бы этого, если бы наше поведение было вам представлено в истинном свете, и если бы наши чувства при передаче вам не были постоянно искажаемы".

И. — „Кто мог искажать их? Кто бы смел меня обманывать".

Г. — „Ваш первый министр, ваше величество, граф Панин. Он самый опасный из наших врагов".

И. — (с жаром) „Он не будет более моим министром с той минуты, как меня обманывает".

Г. — „Кажется, очевидно, что он о том старается. Он поклялся посеять вражду между обеими нациями и, вполне подчиняясь Потсдамским интригам, он не имеет другой цели, кроме союза между вашим императорским величеством и Францией. Чтобы успешнее этого достигнуть, он уже вступил в самыя тесныя отношения с министром Версальским".

И. — (с обидой) „Не думайте, чтобы это имело какое-нибудь значение. Я хорошо знаю Панина; его интриги не производят на меня более никакого влияния; я не ребенок; никто не мешает мне поступать так, как я хочу; я сама все вижу ясно".

Г. — „Вашему императорскому величеству невозможно видеть то, что происходит далеко от вас; граф Панин повсюду выхваляет Французскую партию; он ей сочувствует, ее поддерживает; он вполне предан королю Прусскому и служит ему больше, чем вашему величеству. Он пригласил его согласиться на вооруженный нейтралитет".

И. — (высокомерно) „Очень мне нужно его согласие. Я буду поддерживать свое намерение: я считаю его полезным."

Г. — „Ваше величество! Говорят (но я бо-

 

 

426

юсь обидеть), что таков был проэкт Французов, а ваш совершенно от него отличался".

И. — (с негодованием) „Ужаснейшая ложь! Вы должны знать, что я за вежливость плачу вежливостью, но я никогда не буду иметь к ним доверия. Но какое зло приносит вам этот вооруженный нейтралитет, или вернее это вооруженное ничтожество?"

Г. — „Всевозможное зло: он предписывает новые законы, которые, защищая торговлю наших врагов, оставляют нас беззащитными; сохраняет им их торговыя суда для перевозки войск и снабжает их всем нужным для постройки судов военных; кроме того, нейтралитет смешивает наших друзей с нашими врагами, и его же употребляют для достижения целей совершенно различных от того, что вызвало его появление".

И. — „Вы вредите моей торговле, вы останавливаете мои корабли. В моих глазах это имеет огромное значение. Торговля это мое дитя, — как же вы хотите, чтобы я не сердилась?"

Г. — „Смею возразить, что ваше императорское величество были еще раз обмануты на этот счет. Благоволите припомнить ответы, данные нами на все, вами нам сказанное по этому предмету; потрудитесь обсудить шаг, только что сделанный нами включением статей 10 и 11 вашего трактата в наши письма (demarque).

И. — „Позвольте мне заметить, что народ, который я люблю больше всех прочих и которым думала быть особенно любима, последний между всеми оказал мне это одолжение. He будем больше об этом говорить — мы бы только поссорились. Но выслушайте, что я вам скажу. Заключите мир; минута к тому наступила; откройтесь мне с совершенным доверием: я друг Англии, как по личному расположению, так и по разсчету. Чувства эти определяют образ действий, котораго я намерена держаться. Не

 

 

427

 

скрывайте от меня ничего; мое императорское слово может вам служить порукой в том что я вас не выдам. Я пламенно желаю вывести вас из затруднения, но помогите мне в этом сами; будьте податливее, а не так сдержаны; будьте справедливы к вашим друзьям, и дай Бог, чтобы этот разговор между Екатериной II-й и г. Гаррисом, добрым Англичанином и честным человеком, привел к желаемой нами цели. Пусть разговор этот сделается эпохой в истории. Повторяю вам, не будьте недоверчивы; откиньте упорство, при котором я ни за что не ручаюсь; будьте откровенны, прямы и искренни, и тогда я за все ручаюсь".

Г. — „Выражения, сейчас у потребленныя вашим императорским величеством, меня трогают. Вы достойны нашего полнаго доверия и обладаете им; мы никогда не переставали питать его по отношению к вам, но всегда боялись довериться вашему министру, котораго я счел нужным представить в истинном свете моему Двору, и ваше императорское величество позволите мне заметить, что, если мне надо будет объясняться с ним, он или выдаст меня, или передаст вам мои слова самым несовершенным образом".

И. — „Не поручайте ему ничего, кроме письменных объяснений; тогда ему нельзя будет ничего переменить. Если же он скроет от меня истину, я его выгоню".

Г. — „Знаю заранее, что ничто, кроме полнаго возстановления Парижскаго мира, не может нас удовлетворить".

И. — (тонко) „Пока я сама ничего не говорю. Говорите со мной откровенно от имени вашего Двора; разуверьте меня в этой сдержанности и в недоверии, которыя, мне кажется, я замечаю в вашем министерстве. Тогда я вам все скажу".

Г. — „Если допуститъ то, что высказано вашим императорским величеством, то недоверие это нельзя назвать иначе, как

 

 

428

 

осторожностью, коль скоро она происходит от мысли, что ваше императорское величество разделяете интерес наших врагов, а нас чуждаетесь".

И. — (с жаром) „Я, чуждаюсь вас? Что за мысль"!

Г. — „Если наши действия искажаются перед вашим императорским величеством, то и ваши не вернее передаются моему Двору. Вся Европа ведется одной партией заговорщиков: в Голландии уверяют, что ваше императорское величество оказываете покровительство Галло-Американскому возстанию; в Дании ваше имя изгнало перваго министра, а короли Прусский и Французский повсюду употребляют имя вашего величества по собственному произволу".

И. — „Сплетни, повторяю я вам еще раз. Безсмысленно верить таким глупостям. Вашим поведением дайте мне возможность доказать им их ложь, и я это сделаю завтра же; будьте моим другом на столько, на сколько я того желаю. Мне кажется, у вас еще есть друзья в Голландии, которые не позволят одному городу Амстердаму повергнуть всю республику в войну. Уверение  же, будто я содействовала отставке Бернсдорфа, есть самая отвратительная ложь; это был честный человек и справедливый министр. Но заключите мир, я вам столько раз это говорила".

Г. — „Если бы ваше императорское величество часто мне это говорили, я бы, конечно, передал это моему Двору.

И. — „Однако я приказывала Панину поговорить с вами об этом".

Г. — „Он, действительно, упоминал в общих и весьма неопределенных выражениях о заключении мира, но не от имени вашего императорскаго величества; а, признаюсь все, что исходило от него лично, всегда казалось мне подозрительным".

И. — „По крайней мере, на этот раз вы слышите это от меня самой. Заключите мир, вступите в подробные переговоры с ваши-

 

 

429

 

ми колониями; старайтесь их разъединить. Тогда союз их с Францией рушится сам собой, и это послужит им выходом, так как надо подумать и о том, что всякой державе хочется спасти свою честь".

Г. — „Но Французы затронули нашу честь; должны ли же мы после этого заботиться об их чести?"

И. — „Когда хотят заключить мир, прежде всего забывают взаимно нанесенныя обиды. Но повторяю вам, ваше министерство крайне заблуждается, предполагая, что я переменилась; оно возмутило меня, помешав мне заявить на деле мое расположение к вашему народу; я повсюду встречала от него противодействие; не в моем, а в его поведении надо искать объяснения прошедшаго зла и в тоже время средств помочь ему в будущем. Отвечаю вам за мою дружбу и за мою справедливость. Я очень рада, что вы выразили желание меня видеть: я хотела окончательно высказаться; я чрезвычайно желала с вами объясниться и тем исполнить последния обязанности дружбы. Если вы этим не воспользуетесь, то мне не в чем будет упрекать себя. Послушайте, любезный Гаррис, я говорю с вами весьма искренно, желаю, чтобы вы передали это своему Двору самым сериозным образом. Если после всего мною высказаннаго и найду в нем то же равнодушие, ту же неподатливость, тот же высокомерный тон по отношению ко мне, я более ни во что не вмешиваюсь, я оставлю дела идти своим порядком; и тогда вы очутитесь в том положении, в котором считаете себя теперь, но от котораго на деле вы весьма удалены, на сколько то от меня зависит, — а вы прекрасно знаете, что это зависит единственно от меня. Высказывая вам это, я говорю так, как еще не говорила ни с кем; я бы боялась уронить свое достоинство со всяким другим; но вам я желаю добра; пользуйтесь этим, г. Гаррис; передайте с точностью все, что я вам сказала. Ожидаю с нетерпением возвращения вашего курьера; но признаюсь, если о буду-

 

 

430

 

щем надо судить по прошедшему, то я не только не надеюсь, но даже отчаяваюсь: вы по-прежнему будете упорствовать, не поверите моим словам, возстановите против себя своих друзей, умножите число своих врагов, и я буду иметь огорчение видеть ваши затруднения, не имея возможности им помочь.

Г. — „Ваше императорское величество слишком великодушны, чтобы нас покинуть. Вы не захотите, чтобы потомство сказало, что в царствование вашего императорскаго величества Англия погибла, и вы не захотели подать ей руку помощи".

И. — „Я устала великодушничать. Надо ли всегда оказывать великодушие, не испытывая его ни от кого? Будьте сами великодушны ко мне, и вы увидите, что я заплачу вам тем же; оставьте в покое мою торговлю, не задерживайте мои немногочисленныя суда — я сказала вам, что это мои дети. Я бы желала, чтобы мой народ сделался промышленным. Согласно ли с характером народа-философа противиться этому?"

Г. — „Мы сделаем все для ваших судов. Но ваше императорское величество, вероятно, не потребуете, чтобы в силу вооруженнаго нейтралитета все народы пользовались такими же правами?"

И. — Я уже говорила вам, что это вооруженное ничтожество; но я всегда буду его поддерживать. Сделайте его еще ничтожнее, заключив мир. Скажите мне ваши условия".

Г. — „Конечно, мы никогда не примем менее благоприятных условий, чем те, которыя содержатся в трактате Парижскаго мира; и я не думаю, чтобы ваше императорское величество одобрили какое-нибудь уменьшение наших требований".

И. — „Когда вы мне представите их от имени вашего Двора, тогда увидите. Видит Бог, что я желаю, чтобы это свидание, в котором (смеясь) мы немало объяснялись, имело все желанныя последствия; — мне хотелось бы сказать, что я на это надеюсь".

 

 

431

 

Г. — „Свидание это весьма для меня лестно, успокоивая меня насчет образа мыслей вашего императорскаго величества и доказывая мне, что никогда вы не передавались на сторону наших врагов".

И. — (с видом искренности) „Я никогда не буду принадлежать к их друзьям; я никогда не перестану быть вашим другом, если только вы сами не заставите меня перемениться. Если хотите, я буду помогать вам и из личнаго расположения, и по разсчету; с этими обоими побуждениями не останавливаются на половине дела. (Вставая) Прощайте, не забудьте важности нашей конференции".

Г. — „Прежде чем ваше императорское величество удалитесь, я прошу позволения заметить, что в городе узнают, что я был здесь. Хотя уже привыкли к милостям, которыя ваше императорское величество оказываете мне, тем не менее нет ни малейшаго сомнения, что будут употреблены всевозможныя средства чтобы доискаться предмета нашего разговора ; и если, может быть, его приблизительно угадают, тогда все, что только подскажут хитрость, интрига и коварство, будет пущено в ход с целью повредить нам в мнении вашего ииператорскаго величества. Вследствие сего осмеливаюсь умолять вас не обращать никакого внимания на то, что произойдет между отъездом и возвращением моего курьера".

И. — „Как плохо вы меня знаете! Разве я ребенок? Неужели я недовольно сказала? Надо ли мне прибавлять, что я не меньше вас желаю, чтобы вы дали мне возможность вам помочь."

Г. — „Какую приятную будущность открывают мне слова вашего императорскаго величества! Мне кажется, я вижу приближение той минуты, когда оба Двора войдут в соглашение между собой, и ваше императорское величество прибавите новый блеск своему царствованию, дав своей империи союзницу самую естественную и самую полезную."

 

 

432

 

И. — „Пламенно желаю этого. Я буду тому содействовать, насколько от меня зависит; но и вы сделайте шаг с своей стороны. Как женщина, я немногаго требую. Но говорю вам весьма сериозно, г. Гаррис, представьте вашему Двору, что от этого зависит все. Настаивайте особенно на том, чтобы он имел ко мне доверие. Я хочу, чтобы мне доверяли, и никогда этим не злоупотребляю. Однако я предвижу, что этого не будет и что я напрасно употребляю в вашу пользу это последнее усилие. Прощайте!"

Г. — „Я должен сообщить вашему императорскому величеству, что по вашей просьбе король, мой повелитель, пожаловал мистеру Раутону орден, и что его величеству всегда особенно приятно заявлять перед вашим императорским величеством свое желание во всем угождать вам."

И. — „Скажите его величеству, что я весьма чувствительна к такому вниманию с его стороны и надеюсь найти в нем не меньше готовности в делах более важных. Меня же он всегда найдет равно благодарной."

На этом, милорд, кончился наш разговор.

Что касается до ея нейтральнаго союза, она от него не откажется; она слишком горда, чтобы сознаться в ошибке. Но вы, милорд, можете быть убеждены, что в настоящую минуту она видит, до какой степени несправедливы последствия этого союза для других народов и какия неудобства могут возникнуть от него для нея самой.

Она теперь желает только найти предлог, чтобы уничтожить последствия нейтралитета. По слабости ея характера, желание это является в ея уме именно в ту минуту, когда Голландские уполномоченные подписывают проэкт. Мы должны подделываться под ея характер. Наши аргументы, хотя они были неопровержимее всего, что когда-нибудь употреблял ум человеческий, тем не менее не достигнуть никаких результа-

 

 

433

 

тов; мы должны снизойти к тому, чтобы льстить ей, допустить свободный проход ея кораблям, сделать исключение в ея пользу. Тогда она немедленно, не дожидаясь, чтобы из этой услужливости возникла какая-нибудь выгода для ея торговли, сделается нашим искренним и усердным другом; и если условия мира, заключеннаго в Париже в 1762 г., таковы, что могут заслужить одобрение ея величества, я уверен, что она поддержит наши требования на этот счет и охотно примет на себя посредничество в этом деле ³⁴). Если бы то, что я пишу, было лишь моим личным мнением, не основанным ни на чем, кроме разговора сейчас мною приведеннаго (как бы он ни был подробен), я бы не смел так положительно заверять в справедливости своих слов; но меня утверждает в моем мнении князь Потемкин, который слишком хорошо знает ея императорское величество, чтобы ошибиться насчет ея характера. „Пусть они поразмыслят о характере и поле особы, с которой они говорят; пусть они разсудят, что нет никакого стыда в снисхождении к слабости, из которой они могут извлечь для себя величайшия выгоды. Посоветуйте им поступить так, как поступал сначала король Прусский, а потом император; убедите их говорить ея страстям и чувствам, и с той минуты она сделается вашим постоянным и деятельным другом. — Но и предположив, (прибавил он) что этого не случится, какое зло может произойти оттого, что вы выскажетесь? Тайна ваша не будет выдана, а условия, вами предлагаемыя, таковы, что могут только сделать вам честь перед Европой. Ради Бога, не стыдитесь льстить ей. Это единственный путь к ея расположению. А мнение ея о вашем народе так высоко, что сказанное вами одно приятное слово больше подействует, чем заученныя фразы другой нации. Она не просит ни о чем, кроме по

 

³⁴) Лорд Стормонт в ответной депеше высказал Д. Гаррису, что он вовсе не разделяет его надежд.

 

 

434

 

хвалы и комплиментов; доставьте ей это, а она в ответ даст вам всю силу своей империи." Вот, милорд, собственныя слова князя, и в них заключается вся тайна здешняго Двора.

 

49.

 

ДЕПЕША ГАРРИСА ЛОРДУ СТОРМОНТУ.

Петербург, Воскресенье, 13-го Дек. 1780 г.

 

При первом удобном случае после получения вашей депеши, милорд, я незаметно навел князя Потемкина на разговор о далеких надеждах на мир ³⁵). Я заметил ему, что из слов графа Панина (переданных вам в письме моем от 3-го Ноября) я пришел к убеждению, что здесь нам не на что надеяться; что, покинутые нашими друзьями, мы могли только разсчитывать на справедливость нашего дела и на те средства, которыми снабжали нас наши собственныя силы; что силы эти, однако, не были неистощимы и, ежели зараза, распространяемая Французской партией, как мне кажется, нашла себе место по всей Европе, то я не смею надеяться, чтобы нам удалось положить конец войне без умаления нашего могущества или наших владений; что, когда это произойдет, — а произойти оно по всем человеческим разсчетам должно непременно, — наши естественные друзья увидят свою ошибку и, когда уже будет слишком поздно, пожалеют, что сами подали повод усилению держав, интересы которых стоят прямо вразрез с их собственными выгодами; что уменьшение нашего национальнаго владычества будет почувствовано ими не меньше, чем нами самими, и что они скоро заметят, до какой степени Франция воспользуется усилением своей власти. Он спросил, к чему я повторяю то, что уже так часто говорил, и неужели я думаю, что в уме его еще оставались сомнения насчет  кризиса,

 

³⁵) Английский дипломат хитрил и с князем Потемкиным, в искренность котораго сам верил.

 

 

435

 

в котором мы находились и ошибочнаго поведения здешняго и нескольких других Дворов, которые бы должны быть нашими друзьями.

Я отвечал ему, что, конечно нет; что побуждало меня говорить лишь то обстоятельство, что я уже перепробовал всевозможныя средства предупредить это зло, и что, хотя то была только моя собственная мысль, мне невольно представлялся вопрос, что в случае, если мы будем поставлены в неприятную необходимость делать уступки, не благоразумнее ли будет с нашей стороны, как для нашего собственнаго блага, так и для общаго равновесия Европы, сделать эти уступки нашим естественным друзьям скорее, чем нашим естественным врагам; что, может быть, такая мера побудила бы их к деятельности и прекратила бы борьбу, сделав ее более ровной.

Князь Потемкин с живостью ухватился за эту мысль. „Что можете вы уступить нам?" сказал он. Я сказал ему, что мы имеем обширныя владения в Америке, в Ост-Индии; может быть что-нибудь из этого может понравиться императрице. И хотя, прибавил я, не имею не только ни малейшаго права располагать ими, но даже ни тени уполномочия на то, что я говорю ³⁶), но, по моему собственному личному мнению, мы должны наградить императрицу той частью наших владений, которую она выберет, — если только эта мера может доставить нам прочный мир. Я сказал „ту часть, которую она выберет," потому что я был убежден, что она будет умеренна, и в моих глазах подобная уступка повлекла бы за собой лишь перемену повелителей, а польза и выгоды владений, хотя и перешедших в руки императрицы, остались бы в руках Англии.

 

³⁶) В депеше от 28 Октября лорд Стормонт предписывал Д. Гаррису постараться узнать, не может ли Англия предложить императрице какую-нибудь уступку, достойную ея честолюбия, которая побудила бы ее вступить в союз с Англией.

 

 

436

 

На все это он покачал головой. „Вы бы разорили нас, сказал он, дав нам отдаленныя колонии. Вы видите, что корабли наши с трудом могут выйти из Балтийскаго моря; как же вы хотите, чтобы они переплыли Атлантический океан? Если уже вы даете нам что-нибудь, то пусть оно будет поближе к дому."

Я сказал ему, что мы не могли бы разделить нашего собственнаго острова и что мы придаем огромное значение нашим владениям на Средиземном море.

„Жалею об этом", отвечал он, „потому что, если бы вы согласились уступить Минорку, я обещаю вам, что тогда бы я мог получить от императрицы все что вы желаете." Я сказал ему, что не имел никакого уполномочия говорить об этом; но что я думаю уступка, которой он требует, невозможна.

„Тем хуже", отвечал князь. „Это бы упрочило вам навсегда нашу дружбу."

На следующий день и несколько дней после того, он все возвращался к этому предмету. Я заметил, что это сделало на него весьма сильное впечатление. Однако, я старался не подавать виду, что поддерживаю этот разговор и по большей части направлял его к другим предметам. Недели две тому назад, ровно перед получением здесь известия о смерти императрицы-королевы, нам случилось сидеть вдвоем, без посторонних лиц, поздно вечером, как вдруг он стал распространяться о выгодах, которыя возникли бы для России от владения на Средиземном море. Он говорил, что мы должны желать этого, так как это служило бы постоянным источником вражды с Францией, и что мы бы никогда от того не пострадали, потому что относительно всякаго политическаго употребления остров был бы столько же наш, сколько и их. Затем он с живостью, свойственной его воображению, увлекся мыслью о Русском флоте, стоящем в Магоне и населяющем остров

 

 

437

 

Греками. Но мнению его, подобное приобретение было бы памятником славы императрицы, воздвигнутым посреди моря; он ручался, что с помощью обещания такой уступки он мог склонить государыню на все.

Я повторил ему, что я решительно ничего не знал насчет чувств моего Двора по это­му предмету.

„Постарайтесь узнать их, как можно скорее; прибавил он с живостью, уговорите ваших министров сделать нам эту уступку, и мы дадим вам мир, и вслед затем соединимся с вами узами самаго твердаго и прочнаго союза."

Я сказал ему, что я совершенно готов передать все, что он желает; но что он должен вспомнить, что возлагает на меня весьма щекотливое поручение: так как ему, вероятно, известно, что человеку в моем положении позволено только передавать факты, но что мы не можем брать на себя давать советы.

Он сказал: „Не может быть, чтобы они осудили вас за добрый совет. Они желают нашей дружбы; купите же ее, уступив меньше, чем, может быть, вам придется отдать вашим врагам при окончании войны."

Я отвечал, что так как он того желает, то мне не хочется отказать ему; и потому, как только мне удастся отправить курьера, я отдам самый верный отчет во всем, что было им сказано. Но в случае, если он желает иметь скорый ответ, он должен в скорости доставить мне свидание с императрицей, так как я не могу взять на себя отправить курьера до тех пор, пока не буду _иметь возможности сообщить что-либо более достоверное и удовлетворительное.

Я сказал ему, что он должен обещать мне, что все это дело останется в величайшем секрете; что в случае, если когда-нибудь вопрос этот будет приведен в исполнение, все переговоры должны идти через него одного или же непосредственно между мной и императрицей; но что ни граф Па-

 

 

438

 

нин, ни один из прочих ея секретарей и министров не должны быть употреблены в этом случае. Он весьма охотно со мной согласился, и я уверен, что он сдержит обещание.

 

50.

 

ИЗВЛЕЧЕНИЯ ИЗ ДЕПЕШ ГАРРИСА ЛОРДУ СТОРМОНТУ.

Петербург, Воскресенье, 13-го Дек. 1780.

 

Вы, милорд, позволите мне заметить, что, хотя уступка Минорки составляет вопрос совершенно отдельный от предложения посредничества, вопрос, долженствующий разсматриваться, как награда за будущий союз; однако, от решения этого вопроса зависит ход всего дела. Если уступка эта окажется неудобной, все остальное падает в воду; но если его величество в своей мудрости найдет больше выгод в изменении настоящей Европейской системы и в приобретении великой и могущественной союзницы, чем во владении этим островом, мы непременно достигнем этих целей, обещав остров императрице. Это сделало бы нас необходимо нужными для нея и подавало бы постоянный повод к вражде и зависти между Россией и Францией. Считаю лишним прибавлять, что все эти переговоры должны быть сохраняемы в величайшей тайне, а вести их следует так, чтобы получить как можно больше выгод от этой сделки, соображаясь притом вполне с инструкциями и предписаниями, получаемыми мною от вас, милорд.

Сделав уже так много для ея судов, мы должны теперь сделать еще шаг вперед и дать ей самое убедительное и в тоже время самое действительное доказательство нашей готовности угождать ей, сказав, что мы пропустим все Русские корабли, не прикасаясь к ним. Я не настаиваю, чтобы эта неприкосновенность была укреплена за ними публичными декларациями или чтобы она приняла вид определеннаго и постепеннаго права; но следовало бы дать тайныя предписания на этот счет нашим крейсерам, а распоряже-

 

 

439

 

ния эти сообщить ей нотою, составленной в Англии. Любезность, с которой эта мера будет приведена в исполнение, подействует больше, чем самое дело.

Подобная мера скорее бы разрушила нейтральную лигу, чем что бы то ни было другое. Императрица уже начинает ею тяготиться и видеть ея опасное направление.

Я должен прибавить, что, предлагая ея императорскому величеству условия Парижс-скаго мира, как основания умиротворения и говоря с ней, мы не должны молчать относительно Америки. Я нисколько не утверждаю чтобы примирение с этой страной могло быть произведено вмешательством какой бы то ни было иностранной державы; я хорошо знаю, до какой степени подобная мысль несогласна с определенным намерением его величества; но мы можем сообщить императрице то, что мы уже сделали и что делаем в эту минуту: поблагодарить ее за совет, который ей угодно было нам подать, когда она убеждала нас разделить колонии и вести с ними отдельно переговоры, а затем просить .ея советов на будущее время.

Если мы сделаем все это, милорд, и при этом не будем терять из виду характера особы, с которой мы говорим, я имею полное основание надеяться и ожидать, что мы возвратим себе вполне ея расположение и что не пройдет года, как она уже будет нашим верным другом и союзницей.

Уступка Минорки будет вполне условна: если только не все условия будут соблюдены,

 

 

440

 

уступка никогда не состоится. Поэтому, если однажды намерение это принято, не может быть никакого вреда от переговоров по этому предмету.

 

51.

 

Петербург, 13-го Дек. 1780 г.

 

Вы, милорд, не можете составить себе понятия о той степени, до которой в этой стране доведена продажность, об огромных размерах требований и о том нахальстве, с которым они предъявляются. Французский, Голландский и даже Прусский министры весьма щедры на этот счет; и первый из них, как мне достоверно известно, истратил (и без всякой пользы) огромныя суммы со времени своего приезда. Он снабдил деньгами двоих двоюродных братьев графа Панина и вице-канцлера на покупку домов, из которых каждый стоит от четырех до пяти тысяч фунтов стерлингов. Каждый служитель ожидает своей награды, и награда эта сообразна с требованием времени. Герцог Курляндский издерживает здесь ежегодно до 20,000 фунтов стерл. и может похвастаться тем, что между прочими лицами содержит на пенсии графа Панина, графа Чернышева и графа Остермана. Вы можете быть уверены, милорд, что я буду бережлив, на сколько возможно; но я должен платить за всякое сведение, которое мне удается получить, и лица, сообщающия мне его, знают, как важно для меня получить его своевременно и с точностью.

 

(Окончание следует).