Приложение

Готтгейнер Ф. От издателя // Гельбиг Г. фон. Русские избранники [Пер. с немецк. и примеч. В.А. Бильбасова]. – Берлин: Издание Фридриха Готтгейнера, 1900. - С. a-b.

 

«Скоро исполнится сто лет „Русским избранникам” Гельбига и, тем не менее, труд этот до настоящаго времени не переведен, еще на руский язык.

Пятнадцать лет назад, в 1886 г., в историческом журнале, издающемся в Петербурге и называющемся „Русская Старина", был помещен перевод, но с большими пропусками, потребованными русскою цензурою. Переводчик, проф. В. Бильбассов, автор „Истории Екатерины Второй", любезно предложил мне возпользоваться его переводом, причем сообщил и вычеркнутая цензурою места.

Таким образом, я имею возможность издать первый полным перевод столь важнаго для русской истории сочинения Гельбига.

При всех 110-ти биографиях „Русских избранников" переводчиком были указаны все источники и пособия, которые подтверждают дополняют или опровергают показания и взгляды Гельбига. Я не считал необходимым перепечатывать эти указания, которыя желающие могут найти в соответствующих выписках „Русской Старины". В настоящем издании примечания автора отмечены цифрами, переводчика — значками.

 

БЕРЛИН 1899. Унтер ден Линден № -17.

Фридрих Готтгейнер».

 

 

 

 

 

 

Обратите внимание здесь номера страниц идут снизу текста

 

 

 

 

 

 

Гельбиг Г. фон. Русские избранники. – М.: Военная книга, 1999. – 310 с.

 

 

 

 

ОТ ПЕРЕВОДЧИКА

 

В начале 1809 года в Тюбингене появилась небольшая книжка на немецком языке, посвященная различным личностям, играв­шим более или менее видную роль в русской жизни XVIII века. Несмотря на заманчивое заглавие — Русские избранники (Russische Günstlinge), — способное, казалось, привлечь внимание публики, книжка не имела успеха. В тот год внимание Европы было поглощено военным шумом первого французского императо­ра; России тоже было не до книжек: турецкая и шведская войны были в полном разгаре — Торнео был уже взят графом Шуваловым, при Журжеве турки были уже разбиты, но еще далеко было до мира, как к этим двум театрам войны присоединился третий — была объявлена война Австрии и князь Сергей Голицын вступил в Галицию. К этим общим причинам присоединились, быть может, и частные: книжка вышла без имени автора и не могла, следова­тельно, внушать к себе особое доверие; из 110 биографий, заклю­чающихся в книжке, только меньшая часть посвящена русским людям, большая же касается иностранцев, искавших счастья при русском дворе; наконец, иностранные книги подвергаются в России особой цензуре, интересуют очень немногих и читаются мало — велик ли же спрос на них был в начале XIX столетия? Как бы ни было, но книжка не имела успеха: она не была переведена ни на один чужестранный язык, кроме шведского, и ни автор, ни издатель не дожили до второго ее издания, которое появилось лишь 75 лет спустя, в 1883 году.

В 1853 году профессор Иенского университета Эрнст Герман в своей «Истории государства Российского» впервые обратил вни­мание на тюбингенскую книжку. «Эта книжка, — говорит он, — очень полезна для русской истории XVIII века. На экземпляре, хранящемся в королевской библиотеке в Дрездене, на корешке переплета, вытиснено имя ее автора — фон Гельбиг».

Георг Адольф Вильгельм фон Гельбиг прибыл в Россию в 1787 году, провел восемь лет, преимущественно в Петербурге, имел обширный круг знакомых и лично был известен императрице Екатерине II как секретарь саксонского посольства. Были изданы депеши Гельбига из Петербурга к саксонскому министру графу Лоссу в Дрезден, из которых легко усмотреть, что Гельбиг исполнял

3

 

 

возлагавшиеся на него обязанности весьма добросовестно и сак­сонское правительство было им вполне довольно. Он первый из­вестил о мире, заключенном непосредственно между Россией и Швецией, между тем как в Европе все были убеждены, что «мир не иначе может быть свершен, как при посредничестве трех со­юзных дворов»*. В Дрездене придавали большую цену сообщениям Гельбига, чему, вероятно, способствовало отчасти и неудовольствие русской императрицы на секретаря саксонского посольства. Ека­терина II вообще не любила секретарей посольств. «Между нами будь сказано, — писала она по поводу секретаря французского посольства Рюльера, — я каждый день вижу, как секретари по­сольства готовы скорее лгать, чем сознаться в своем неведении». Но после Рюльера Екатерина более всего не любила Гельбига. «Вы восторгаетесь моим 33-летним царствованием, — писала она Грим­му, — между тем как ничтожный секретарь саксонского двора, давно уже находящийся в Петербурге, по фамилии Гельбиг, гово­рит и пишет о моем царствовании все дурное, что только можно себе представить; он даже останавливает на улице прохожих и говорит им в этом духе. Это истый враг русского имени и меня лично. Раз двадцать я уже извещала саксонский двор, чтобы его убрали отсюда; но саксонский двор находит, по-видимому, его сообщения прелестными, так как не отзывает его; ну, если и после последней попытки, сделанной мною по этому поводу, его не уберут отсюда, я прикажу посадить его в кибитку и вывезти за границу, потому что этот негодяй слишком дерзок. Если можете, помогите мне отделаться от этой особы, столь ненавидящей меня». Восемь месяцев спустя, в мае 1796 года, Екатерина пишет тому же лицу: «Большое вам спасибо за ваше письмо графу Лоссу — оно имело полный успех, так как негодяй Гельбиг был немедленно отозван»**.

Такой отзыв Екатерины II придает особенное значение сообще­ниям и взглядам Гельбига, тем более что до настоящего времени известен только один, крайне ничтожный, факт, вызвавший неу­довольствие Екатерины. Факт этот записан в «Дневнике» Храповицкого под 7 октября 1789 года: «В перлюстрации саксонского посланника: секретарь Гельбиг 5(16) октября к Стутергейму в Дрезден сообщает, будто ее величество сказала о Сакене: que c’était un excellent minister, un homme sage et repli de probité. Неправда, я никогда не говорила. Он мой подданный, служил иностранному двору».***

Саксонское правительство действительно находило сообщения «негодяя» Гельбига «прелестными»; только уступая неоднократ-

* Архив князя Воронцова, XXVI. С. 423. (Все сноски даются по берлинскому изданию 1900 года. Примечания автора отмечены цифрами, переводчика — звез­дочками.)

** Сборник Русского исторического общества (далее — РИО), XXIII. С. 651, 674.

 *** Изд. Барсукова. Спб., 1874. С. 312.

4

 

 

ным требованиям русской императрицы, оно отозвало наконец Гельбига из Петербурга, но лишь затем, чтобы назначить его секретарем посольства при прусском короле. Сообщения Гельбига и из Берлина были, очевидно, не менее «прелестны», так как он вскоре был сделан советником посольства и умер 14 ноября 1813 года саксонским резидентом в вольном городе Данциге.

Дипломатические сообщения Гельбига не были обнародованы при жизни Екатерины; они были известны ей только из перлюст­рации — источника крайне ненадежного, даже опасного. Сама же Екатерина составляла бумаги в известном смысле и отправляла их «почтой через Берлин», когда желала ввести прусского короля в заблуждение. Из сочинений же Гельбига ни одно не могло быть известно Екатерине, так как все они изданы после ее смерти. Между тем из журнальной статьи о Потемкине императрица могла бы убедиться, что Гельбиг вовсе не был «врагом русского имени», а из биографии императора Петра III, что относительно ее лично он был скорее другом, чем врагом. Самым важным и единственным, впрочем, обвинением против Гельбига сама же Екатерина выстав­ляет то обстоятельств, что он был любимцем прусского посланника графа Герца — обвинение, служащее лучшим оправданием для секретаря саксонского посольства.

Относительно добросовестности Гельбига как саксонского чи­новника свидетельство графа Лосса, его начальника, является вполне достаточным. Сама Екатерина говорит, что она раз двадцать требовала удаления Гельбига, и граф Лосе имел же основание двадцать раз удерживать Гельбига на его посту. Предлагаемый читателям труд служит лучшим доказательством добросовестности Гельбига как писателя.

Проверяя сообщения Гельбига по тем источникам, которыми он пользовался, легко убедиться в точности и даже осторожности, с которыми он собирал свои сведения. Так, он почти дословно заимствует из «Записок» Манштейна и верно передает его рассказ не только тогда, когда называет его, как, например, в жизнеопи­сании Бирона, но и когда умалчивает об источнике, как, например, в биографиях Шубина, Грюнштейна, Лестока и др. Он пользовался официальными донесениями саксонского посланника Пецольда, как, например, при описании казни Остермана; в рассказе же о доносе Бергера на Лопухину с точностью выписывает целые фразы из донесения . Так, сообщая речь Лопухиной как главный пункт, послуживший к ее обвинению, он осторожно перефразирует офи­циальное донесение, не позволяя себе ни малейшего изменения...

Самый же важный, наиболее драгоценный, источник Гельбига заключается в устных рассказах современников. Он застал еще в живых, познакомился и часто расспрашивал лиц, живших и

 

*Potemkin der Taurier, “Menerva”, 1798, I. 8. 17.

 ** Сборник РИО, VI. С. 404.

 

5

 

 

действовавших при императрице Анне, даже при Екатерине I и Петре I. Без труда Гельбига эти драгоценные сведения современ­ников, эти живые устные сообщения совершенно пропали бы для нас. Он относился к ним, впрочем, критически и весьма добросо­вестно проверял и очищал. Так, например, в жизнеописании Шкурина, изданном в 1809 году, не помещены уже слова импе­ратора, отправлявшегося на знаменитый пожар, приведенные в «Биографии Петра Третьего», изданной годом раньше. В тех же случаях, когда не было возможности проверить противоречия устных сообщений, Гельбиг добросовестно приводит оба противо­речивых отзыва. В сообщениях этого рода Гельбиг блистательно выдержал довольно требовательное испытание: указы Петра III, впервые напечатанные в 1877 году в «Русской старине», вполне подтвердили сообщения Гельбига*.

Само собой, однако, разумеется, что, записывая устные сказа­ния современников, Гельбиг должен был приводить иногда и неверные сведения: он записывал верно, но ему сообщали невер­но — одним просто изменяла память, другие окрашивали рассказ личными впечатлениями, третьи, быть может, умышленно извра­щали факты по честолюбивым или иным видам.

Имеют ли, однако, для нас какое-либо значение «биографии» Гельбига, составленные почти сто лет назад? Именно для нас, когда издается такая масса драгоценного исторического материа­ла — официальных бумаг, писем тех лиц, биографии которых писал Гельбиг, и записок современных им деятелей?

Об этом не может быть двух мнений. Мы действительно много издаем, но, к сожалению, все еще очень мало знаем.

У всех свежо еще в памяти ученое единоборство из-за голлан­дского рисунка, на котором изображен не то Петр Великий, не то посольский карла**. Два таких бесспорно компетентных судьи в данном случае, как г. Стасов и г. Васильчиков, так и не решили горячего спора — им не удалось отличить величественного Петра от потешного карлы. Значительно успешнее окончилась назида­тельная беседа Лонгинова с кн. Оболенским о роде Черныше­вых*** — она окончилась признанием Лонгинова, что он «неодно­кратно недоумевал, а Бантыш-Каменский и кн. Долгоруков делали ошибочные показания о Чернышевых».

Нам ли, не умеющим отличить карла от Петра и путающим Чернышевых, пренебрегать указаниями Гельбига? Однако мы пре­небрегали.

* Русская старина. XX. С. 176.

**Стасов. Портрет Петра В. в Голландии (Древняя и Новая Россия. 1876, III. С. 177). Васильчиков. Заметка о новом портрете Петра В. (1й., 1877. I. С. 325). Стасов. Ответ г. Васильчикову (1Й..326). Васильчиков. Псевдопортрет Петра В. (Русский архив. 1877, II. С. 95).

*** Письма Екатерины II. С примеч. Лонгинова (Русский архив. 1863. С. 405). Исторические замечания кн. Оболенского (Ы., 1865. С. 989). Заметка о Чернышевых Лонгинова (Ы., 1004).

 

 

6

 

 

В России книжка Гельбига долгое время была совершенно неизвестна. Еще в 1863 году г. Бартенев, составляя «Каталог книг, собранных А.Д. Чертковым», сообщал вкратце содержание этой редкой книги*. Вскоре в наших исторических журналах, преиму­щественно же в «Русском архиве» и в «Русской старине», стали появляться переводы целых биографий и выдержек из них. На­конец, благодаря второму изданию книги Гельбига, сделавшему ее более или менее общедоступной, сведениями секретаря саксон­ского посольства при дворе Екатерины II пользуются все, занима­ющиеся русской историей XVIII века.

Немецкое заглавие книги — Russische Günstlinge — передается на русский язык довольно различно: одни переводят его выраже­нием «случайные люди», другие видят в них «фаворитов», неко­торые — временщиков. Ни одно из этих наименований не оправ­дывается, однако, содержанием книги. Такие, например, лично­сти, как генералы Вейде и Михельсон, камергеры Гендриков и Ефимовский, священник Дубянский, армянин Лазарев, писатель Радищев, не были ни случайными людьми, ни фаворитами, ни временщиками, а их значительное большинство в книге Гельбига.

Люди, бывшие «в случае», все наперечет. Нельзя, конечно, сказать, чтобы их было немного в XVIII столетии; но несомненно, что значительное большинство лиц, упоминаемых Гельбигом, не было «в случае». Сверх того, о некоторых личностях, действитель­но бывших «в случае», Гельбиг вовсе не упоминает.

— Знаете ли вы, что такое фаворит? — спросил Петр Великий одного иностранного посла.

— Человек, — отвечал посол, — пользующийся в полной мере милостью своего государя и, следовательно, вполне счастливый.

— Нет, — сказал Петр, — вы ошибаетесь, мой друг. Фаворит уподобляется рогам быка: они грозны, мощны на вид, но внутри ведь пусты, надуты воздухом...

Такие фавориты тоже встречаются в книге Гельбига, но их очень немного. Ни Шафиров или Олсуфьев, ни Рибас или Аш, ни Сивере, ни Теплов, ни Марков, ни Безбородко, ни десятки других лиц, описанных Гельбигом, не были фаворитами и головы их не были пусты.

Немного в книге Гельбига и временщиков; меньше даже, чем случайных людей. Меншиков, Остерман, Бирон, Орлов, Потемкин, Зубов — шесть счетом, далеко не одинаковой пробы. Шесть вре­менщиков — слишком много для одного столетия, но они не составляют и 6 процентов общего числа биографий, составленных Гельбигом.

Сообразно содержанию этих 110 биографий немецкое заглавие книги «Russische Günstlinge» вернее всего передается на русском языке выражением «Русские избранники». Под это наименование подойдут все лица, упоминаемые Гельбигом, не исключая даже

 

*См.: Сборник РИО, XXIII. С. 651, примеч.

 

7

 

отверженного Страхова. Франц Лефорт и Анна Крамер, Бирон и Фик, Разумовский и Возжинский, князь Орлов и барон Фредерике, Рибас, Кутайсов — все они «избранники», по той или другой причине обратившие на себя внимание, а не избранники, конечно, в смысле «соли русской земли»; иные же обязаны своим возвы­шением простой случайности, и потому к приведенному нами заглавию возможно присоединить и это слово, но не в смысле, конечно, людей, бывших «в случае». Таким образом труд Гельбига можно назвать: «Русские избранники и случайные люди».

Почему Гельбиг избрал для своего труда именно эти, а не другие лица? Почему в его книге мы не встречаем ни умного иностранца Виниуса и зоркого прибылыцика Курбатова, ни кокуйского пат­риарха Зотова и «кесаря» Ромодановского, ни барона Корфа, ни Бутурлина, ни Румянцева, никого из Долгоруких, Шереметевых, Паниных, Воронцовых, ни других лиц, оставивших заметный след в нашей истории XVIII века? Об этом автор говорит в своем «Предуведомлении». Нам остается довольствоваться тем, что он нам дал, не требуя от автора более того, что он мог дать.

В оригинальной, свойственной тому времени форме, с нравоу­чительными тенденциями и моральными максимами, Гельбиг зна­комит нас с пестрым обществом, толпившимся у трона всероссий­ских государей — от первого русского императора до последней императрицы России. Перед нами нарождаются, живут, действуют и умирают «птенцы» Петра и «орлы» Екатерины рядом с конюхами Анны и певчими Елизаветы до лакея в ливрее, преображенного в графа Кутайсова. Тут и литовские крестьянки, переименованные в графинь Ефимовских или Гендриковых, и курляндские конюхи, ставшие герцогами Биронами, и истопники Тепловы или Шкури-ны, и кучера Возжинские; тут швейцарец Лефорт и еврей Шафи-ров, армянин Лазарев и неаполитанец Рибас, француз Лесток, поляк Понятовский и немцы, без конца — Остерманы и Сиверсы, Минихи и Левенвольды, Михельсоны, Аши, Бергеры; и тут же, рядом, рука об руку с ними, Румянцевы-Задунайские и Суворо-вы-Италийские, Шереметевы и Голицыны, князья Вяземские, Трубецкие и Волконские, графы Бутурлины, Панины, Чернышевы, которых заслоняют Орловы, Потемкины, Зубовы.

Эта пестрая толпа царедворцев проходит перед нами уже не в конюшенных поддевках, не в лакейских ливреях, а в бархатных епанчах и шитых золотом камзолах, с алмазными тресилами и изумрудными аграфами, обвешанная всевозможными звездами от польского Белого Орла до русского Андрея Первозванного, пожа­лованная разнообразными титулами от немецкого барона до рим­ского князя. Это разношерстное общество 110 фамилий представ­ляло, однако, одну общую всем его представителям черту — оно выросло и воспиталось не по «Домострою», который все старались забыть, а по «Юности честному зерцалу», прилежное изучение которого стало уже необходимостью.

 

 

8

 

 

Ближе сживаясь по книге Гельбига с этими деятелями XVIII ве-_ка, видишь, что в этих головах, придавленных напудренными лариками, зарождались и созревали грандиозные планы, потря­савшие всю Европу, что кружевные камзолы не мешали мозоли­стым рукам строить города, созидать флоты, двигать промышлен­ность и торговлю. Вспомним, что ими, этими деятелями XVIII ве­ка, присоединены к России Остзейский край, Финляндия, Литва и Белоруссия — вся пограничная черта с Западной Европой, куда были устремлены их взгляды и пожелания, где усматривали они тот великий светоч, при помощи которого они совлекали с себя ветхого человека и приобщались к общечеловеческим идеалам. Великие люди творили великие дела и завещали нам шествовать по указанному ими пути, следы которого сохранены, между про­чим, и Гельбигом.

В. БИЛЬБАСОВ

* Бильбасов Василий Алексеевич (1837—1904) — профессор, известный историк и публицист. В 1871—1884 гг. редактировал газету «Голос». Автор и переводчик многих фундаментальных исторических трудов. Наиболее известна его «История Екатерины II» в двух томах. Она была переведена на немецкий язык и издана в Берлине в 1891 г. Огромную личную библиотеку Бильбасов завещал Высшей рус­ской школе общественных наук в Париже. (Примеч. ред.).

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

ПРЕДУВЕДОМЛЕНИЕ

[От автора]

Некогда Россия была той страной, в которой наиболее встре­чалось «избранников». Эта особенность часто представлялась мне, когда я, во время моего многолетнего пребывания в этом государ­стве, прочитывал новую русскую историю. Я открыл тогда такое множество выскочек, случайных людей, что мне показалось лю­бопытным составить поименный список их. Позже я прибавил к этому списку, из того же побуждения, несколько замечаний об их жизни, и таким образом мало-помалу образовался основной мотив этого сочинения. Потом я воспользовался устными, письменными и печатными известиями, переработал их по своим понятиям и оформил в особую книгу. Предлагая ее читающему миру, я надеюсь заслужить одобрение некоторой его части. Хотя в этой книге нет (и не должно быть) связной истории России, но в период более чем сто лет, именно от начала царствования Петра I до конца царствования Павла I, не встречается, насколько я помню, ни одного замечательного, отмеченного в русских летописях события, о котором не было бы рассказано довольно обстоятельно в этой книге, уже и потому, что в этих событиях всегда принимал, более или менее, участие какой-либо избранник. В книге упомянуты многие великие подвиги, как они того заслуживали, но вместе с тем в ней разоблачены и многие мерзости и жестокости.

Понятно, что устные и письменные источники, из которых я черпал, не могут быть указаны. Печатные же книги, содейство­вавшие моему труду, по крайней мере главнейшие, мне хотелось бы переименовать, хотя я и не в состоянии теперь привести точный их заголовок. Приблизительно они следующие: Вебер «Преобра­зованная Россия», Бюшинг «Исторический магазин», Манштейн «Мемуары», Штелин «Анекдоты о Петре Великом», Рюльер «Рус­ская революция 1762 года», «Жизнь Екатерины II», «Жизнь Ор­лова», «Анекдоты о Потемкине», «Секретные записки о России», Реймерс «Петербург в конце первого столетия своего существова­ния» и различные оригинальные и устарелые биографии и книги, точное заглавие которых я запамятовал.

10

Мне остается еще сказать кое-что о самом выборе тех избран­ников и случайных людей, о которых я предлагаю здесь краткие биографические очерки.

Само собой разумеется, что я не мог указать всех временщиков, когда-либо появлявшихся в России. Это повело бы меня слишком далеко, так как число их необыкновенно велико. Я поэтому избрал только тех, которые принимали страдательное или деятельное участие в важнейших событиях, государственных или обществен­ных. Вследствие этого объяснения удивятся, быть может, встретив в книге много лиц, кажущихся на первый взгляд довольно незна­чительными; но при ближайшем рассмотрении заметят, что ка­кое-либо обстоятельство в их жизни, в их сношениях, в их деяниях хотя не вполне, то по крайней мере отчасти оправдывает мой выбор.

Некоторых баловней счастья я прохожу молчанием. К ним причисляю я имена многих служащих, медиков, ремесленников, солдат и других людей, которые хотя и играли короткое время в своем небольшом круге деятельности некоторую роль, но или возвращались к своему прежнему ничтожеству, не имев никакого влияния в государстве, или же оставались в среднем слое общества.

Между тем в число избранников я включил другой класс людей, которые, несмотря на свое быстрое возвышение, все-таки не при­надлежат собственно к избранникам счастья. Я разумею некоторых любимцев императриц Елизаветы и Екатерины II, не достигавших ни чрезмерно высокого ранга, ни особенного влияния на государ­ственные дела и тем не менее бывших, по своему рождению, более близкими к высокому положению, ими занимаемому, чем люди совершенно низкого происхождения, которые по своему прошлому и по своим малым заслугам не могли бы дойти и до половины того пути счастья, который они действительно прошли, если бы им не посодействовали побочные обстоятельства.

Писано в июле. 1808 года.

1. ФРАНЦ ЯКОВ ЛЕФОРТ

 

Если нация справедливо превозносит блистательные подвиги государя и его благодетельные усилия к просвещению своих под­данных, погруженных в тьму невежества; если благодарное по­томство выражает этому государю свою признательность, которую он заслужил тем рвением, с которым он постоянно, в продолжение всего своего царствования, трудился над достижением одной це­ли — исторгнуть нацию из варварства, завещанного ей прошлым, и тем облегчить усовершенствование настоящего — то она также не должна забывать выразить свою признательность памяти чело­века, который первый возжег светоч просвещения и пробудил в государе, восприимчивом на все великое и полезное, стремление делать людей счастливыми, которое еще бессознательно дремало в его юной душе.

Франц Яков Лефорт, родом из Женевы, был послан своим отцом, негоциантом, в Амстердам для изучения там торговли. Склонность молодого человека к солдатчине сделала то, что он, вопреки на­мерениям отца, поступил в военную службу. Впрочем, он скоро оставил ее и отправился в 1680 году, неизвестно чем побуждаемый, через Архангельск в Москву. В то время там дорожили иностран­цами для военной службы; Лефорт поэтому очень скоро опреде­лился на службу. Его пребывание в России в первые годы было довольно незавидное. Но, наконец, молодой царь*, Петр Алексее­вич, увидел его совершенно случайно у одного чужестранного посланника**,  Лефорт полюбился ему. С этого времени между Петром и Лефортом возникла связь, не прекращавшаяся до самой смерти Лефорта и не нарушавшаяся даже никакой случайностью. Одинаковость характеров, согласие идей и сходство склонностей

* В то время Петр I не принимал еще титула императора.

** В России издавна были чужестранные послы. Но вначале они были довольно одиноки и дела их случайны. Это были скорее только поручения по торговым делам, редко имевшим какое-либо отношение к политике. Уже при царе Иване Василье­виче, которого обычно, но, конечно, не вполне справедливо называют Грозным, в России был посол королевы Елизаветы Английской. При последующих правитель­ствах бывали опять послы в Москве, но при Петре I они являлись приблизительно в следующем порядке: из Дании, Голландии, Австрии, Саксонии, Бранденбурга, Швеции и Англии.

12

навсегда связали государя и его любимца. Их связь не была, однако, случайной: в обоих заключались зародыши великих пред­приятий, и союз этот развивался мало-помалу, по мере того как они ближе узнавали друг друга. Петр сознавал, что ему нужен учитель и помощник; Лефорт чувствовал, что его таланты дают ему право надеяться, что он в состоянии оказать своему государю ожидаемое им от него содействие.

В 1688 году Лефорт представил юному царю первое и сущест­веннейшее доказательство своего служебного усердия. В то время были довольно часты возмущения стрельцов, бывших тогда тело­хранителями царей и лучшей частью русского войска. Повод к этим возмущениям давала красивая, умная, одаренная высокими государственными талантами, но властолюбивая царевна Софья*, сводная сестра Петра. Возмущение 1688 года было особенно жес­токое — целью его было умерщвление молодого государя. Лефорт воспрепятствовал совершению этого изменнического плана, по­следствия которого были бы неисчислимы, судя по известному нам значению царствования Петра I. С довольно сильным отрядом Лефорт поспешил в тот монастырь, в котором Петр был уже заключен, чтобы в нем же быть убитым; Лефорт занял все входы в монастырь, охранял Петра до тех пор, пока не миновала опас­ность.

Этим великим подвигом пленил он сердце царя, который стал единым повелителем России и вознаградил своего приверженца величайшей благосклонностью и неограниченным доверием. С этих пор становились с каждым днем очевиднее последствия советов, даваемых Лефортом. Он ввел иностранное военное ис­кусство, и хотя он только мимоходом, так сказать, поверхностно изучил в Голландии морское дело, все-таки собственно он был основателем русского флота, который Петр I возвел впоследст­вии на такую высокую степень совершенства. Лефорт уничтожил многие злоупотребления, устроил много полезных, хороших и мудрых учреждений в государстве, призвал иностранцев в Рос­сию и сопровождал царя в путешествиях по Европе, чтобы убедить его примерами европейской промышленности и благо­состояния в необходимости следовать тем порядкам, которые он ему указывал.

Кто не знает истории оригинального путешествия в Лифлян-дию, Пруссию, Бранденбург, Люнебург, Голландию, Англию, Сак­сонию, Австрию и Польшу, которое предпринял Лефорт в 1697 го-
ду как посол царя, причем его повелитель находился в его же свите, инкогнито, в качестве обер-командора? Это путешествие

* Софья была принуждена смотреть на казнь своих приверженцев из комнаты обводной стене Девичьего монастыря и была потом заключена в келью, в которой было только одно окно, заделанное железными прутьями. Она носила в монастыре имя Сусанны и жила еще пятнадцать лет в таком печальном положении. Она умерла ^и погребена в том же монастыре.

13

было чрезвычайно полезно для Петра I и было бы продолжитель­нее, если бы новое восстание в Москве не потребовало ускоренного возвращения. Летом 1698 года царь явился опять в свою рези­денцию и тогда были применены целесообразные и сильные, но, без сомнения, слишком строгие меры к полному подавлению восстания.

Уже с самого начала благоволения царя к Лефорту русские вельможи с завистью смотрели на возрастающее значение чу­жестранца и довольно громко заявляли свое неудовольствие на вводимые им новшества. Вначале Петр и Лефорт относились равнодушно к этим заявлениям, но, когда порицание этих не­довольных и неучей становилось все громче, Лефорт полагал, что пришло время силой заставить их замолчать. По его совету Петр I уже с 1692 года стал притеснять фамилии выдающихся по рождению и чину нарушителей спокойствия и отдавать ино­странцам, если они того заслуживали, значительные места в государстве, так что часто русские и иностранцы пользовались одинаковыми преимуществами. Таким образом, равноправные с русскими иностранцы служили Лефорту противовесом русских. Но неудовольствие русских было подавлено лишь на короткое время, но не уничтожено...

Путешествие царя и его любимца подало повод к новым беспорядкам; долгое отсутствие царя и Лефорта поощряло эти беспорядки. Стрельцы перешли на сторону недовольных и помогали восстанию. Мы знаем, что при первом известии о возмущении Петр и Лефорт поспешили в 1698 году возвра­титься в Москву. Они тотчас же решили казнить восставших стрельцов. В этих видах на Лобном месте, предназначенном для казни, были положены балки, на которые преступники должны были класть свои шеи. Царь, Лефорт и Меншиков, который уже несколько лет пользовался милостью своего го­сударя, взяли каждый по топору. Петр приказал раздать топоры своим министрам и генералам и даже предложил два топора двум иностранным послам, которые находились при его дворе и из которых один был из Голландии, но оба они отклонили от себя эту честь. Когда же все были вооружены, всякий принялся за свою работу и отрубал головы. Меншиков приступил к делу так неловко, что царь надавал ему пощечин и показал ему, как должно отрубать головы. Бытописатель и читатель отворачиваются от подобных ужасающих сцен и не могут быть успокоены мнимым мотивом, будто эти кровавые меры были вызваны необходимостью.

Лефорт оказал бы еще многие важные услуги своему государю в его заботах об улучшении своего народа, если бы смерть не поразила его. Он умер в 1699 году, на 46-м году жизни. Этот замечательный выдающийся человек, которого даже побаивался его же повелитель, был тогда наиболее доверенным статс-минист-

14

ром, первым генералом, первым адмиралом и кавалером ордена Св. Андрея Первозванного*.

Бесспорно гениальны дарования этого любимца; его заслуги для России неисчислимо велики. Он обладал обширным и очень образованным умом, проницательностью, присутствием духа, не­вероятной ловкостью в выборе лиц, ему нужных, и необыкновен­ным знанием могущества и слабости главнейших частей Россий­ского государства; это знание было ему необходимо при обтесыва-нии этой громадной каменной глыбы. В основе его характера лежали твердость, непоколебимое мужество и честность. По своему же образу жизни он был человек распутный и тем, вероятно, ускорил свою смерть.

Его упрекают, что он склонял царя к большим строгостям, неверности своей супруге и неправильному образу жизни. Нет, однако, недостатка в мотивах, чтоб ослабить или вовсе устранить эти три обвинения. Представьте себе обширнейшее государство на земле, погруженное в моральную тьму всякого рода. Это было болото, в котором только в правление царей Ивана Васильевича и Алексея Михайловича кое-где возникал луч просвещения, но как блуждающий огонек тотчас же угасал за недостатком поддер­жки. Это-то болото хотели очистить Петр и Лефорт, но при каждом шаге, ими делаемом, они встречали противодействие своим пред­приятиям в злобе и предрассудках. Только терпеливым мужеством, разумностью и строгостью удалось им преодолеть эти затруднения.

Эти средства, конечно, не выдержали бы оценки строгой морали, но необходимо делать различие между выдающимися качествами повелителя и значительнейших мужей в его совете и на войне, с одной стороны, и гражданскими добродетелями — с другой. Что можно было сделать тогда кротостью и добротой? Не сердце уп­равляет народами, а разум; многие государи, государственные мужи, многие герои не блистали бы, как метеоры, в неизмеримых областях истории, если бы они были справедливы и человечны. Равным образом не Лефорт разрушил согласие в тогдашней семей­ной жизни царя. Союз Петра с Авдотьей**, дело приличия, был уже, по крайней мере, условлен, прежде чем Лефорт достиг иск­лючительного благоволения этого государя. Царица была старее своего супруга. Ее прелести уже поблекли, когда силы Петра только еще расцветали и потом достигли полной зрелости. Сверх того, этой паре недоставало согласия характеров, этой единствен­ной прочной связи счастливых браков. Отвращение государя было естественным последствием этих физических и моральных разли-

* Орден Святого Андрея Первозванного — значительнейший орден в России — был учрежден Петром I в 1689 году. Он носится на голубой ленте.

** Есипов. Царица Евдокия Феодоровна (Мартынов. Русские достопримеча­тельности, VI). Даль. Старинная песня (Архив, 1863, 126). Снегирев. Первая супруга Петра I (Архив, 1863, 114). Пекарский. Песня про царицу Евдокию (Записки Академии наук, 1864, V, 57). Современники Анны Иоанновны (Старина, 1878, XXI, 337). Замечания на записки Манштейна (Старина, 1879, XXVI, 364).

15

чий. К этому присоединилось еще то обстоятельство, что Авдотья вовсе не обладала искусством вести себя как следовало. Невозмож­но было неловким и неуместным своеволием втиснуть дух Петра, мощный чувством своей самостоятельности, в рамки стародавних доморощенных брачных обязанностей; дух Петра не мог стерпеть, чтоб его супруга, которая должна бы разделять с ним его усилия сделать своих подданных счастливыми, присоединилась вследст­вие предрассудков к его противникам, чтоб уничтожить исполне­ние его планов.

Неудовольствие Петра, усиленное живостью его характера и горячностью -молодости, достигло высшей степени. Проявления этого неудовольствия были ужасны. Лефорт вступился за госуда­рыню; он не мог воспрепятствовать разрыву царя со своей супругой, но он спас ей жизнь*. Она была заточена в монастырь, и там было уже, конечно, необходимо обращаться с ней довольно строго, чтоб показать ее приверженцам, что для них утеряна самая сильная их опора. Однако Лефорт не допустил, чтоб Петр, обуреваемый юношеской опрометчивостью, дозволил убить ее. Разумные осно­вания, приведенные Лефортом ради укрепления славы Петра про­тив этого намерения, пустили в-сердце этого государя столь глу­бокие корни, что их дае могли вполне уничтожить никакие старания могущественнейших врагозв Авдотьи. Наконец, не один только Лефорт подавал царю пример неправильного образа жизни. Подо­бные примеры государь часто встречал в своей нации. Излишество в употреблении вина было очень велико; оно составляло характе­ристическую черту тогдашнего времени. Эта черта обнаруживалась не только в одной России, но встречалась и в других государствах, считавшихся культурными. Лефорт, старавшийся вначале при­нять нравы и обычаи русских, получил вскоре вкус к подобному распутству и потом уже предавался ему по склонности. Но сила этой безнравственности никогда не была столь значительна, чтоб затруднить или царя, или Лефорта в исполнении их великих планов.

Лефорт был женат, но мы не знаем фамилии его супруги. От этого брака у него был сын, которого он послал за несколько лет до своей смерти в Женеву для образования. Насколько нам изве­стно, молодой человек возвратился в Москву только по смерти отца и умер уже в 1702 году, прежде чем успел развить свой характер и свои дарования. Вот что воспрепятствовало Петру I исполнить относительно сына Лефорта священный долг благодар­ности, которым он был обязан относительно отца.

Фамилия Лефорта в мужской линии, вероятно, вымерла; по крайней мере мы не слышали ни о ком из этой фамилии. Пле­мянник (сын брата) знаменитого любимца вступил еще юношей в саксонскую службу, выказал большие способности и в то время,

* Есипов . Освобождение царицы Евдокии Феодоровны (Русский вестник, 1860, XXVIII, 182).

16

когда Россия при Петре I вступила в определенные дипломатиче­ские сношения с европейскими державами, был постоянным по­слом* Фридриха Августа I при русском дворе. Во времена Петра I был еще генерал-майор Лефорт, но мы никогда не могли узнать степень его родства с знаменитым Лефортом. Быть может, этот генерал-майор Лефорт есть именно тот, который в качестве сек­ретаря сопровождал большое посольство 1697 года. В 1719 году этот Лефорт командовал пехотным полком, носившим его имя — предпочтение совершенно особого рода, потому что в то время и значительно позже все полки русской армии носили название русских провинций. Этот именно генерал-майор Лефорт был один из первых, занимавших почетный караул при гробе Петра I в 1725 году. Сын саксонского посланника вступил в русскую службу и был церемониймейстером при дворе императрицы Елизаветы. Если мы не ошибаемся, он был замешан в несчастное дело о лотерее, которое причинило ему много горя. Мы слышали, что он покинул Россию и умер в Варшаве. Его вдова, урожденная фон Шметтау**, жила еще в 1807 году в Берлине. Делает большую честь государям, если они заслуги верных слуг своих предков вознаграждают в лице даже побочных потомков этих слуг. Вели­кодушию императора Павла I, столь благородного и благомысленного в своих намерениях и столь непонятого и несчастного в их исполнении, было предоставлено доказать свое уважение к памяти имени Лефорта: он назначил жене Лефорта в Берлине пожизнен­ную пенсию с тем, чтоб по смерти матери пенсия выплачивалась ее дочери.

* Первым саксонским посланником в России был генерал-майор фон Карловиц. Когда Петр I посетил короля в 1698 году, Карловиц поехал вместе с русским монархом в Москву, но оставался там недолго.

** Младший брат ее, граф фон Шметтау, был генерал-лейтенантом прусской службы; он умер в 1806 году от раны, полученной им в битве при Иене.

2. АЛЕКСАНДР МЕНШИКОВ

 

Время Петра I было эпохой великих людей в Русском госу­дарстве. Ни в одно из последующих царствований не встречается столько даровитых людей, сколько действительный творец Рус­ского государства определил в государственное управление, в военную и морскую службу, в департамент иностранных дел, в ведомства финансов, юстиции и полиции. Иных нашел он в именитых родах своего государства, других — среди знатных иностранцев, появлявшихся при его дворе. Многие вышли из чужеземной черни; многие — из самых низших слоев русского народа. Еще прежде, чем Петр I достиг зрелого возраста, когда его испытанный ум мог отыскивать наиболее подходящие лич­ности, случай благоприятствовал ему, наталкивал на юношей, сделавшихся знаменитыми по своим высоким дарованиям. Он редко ошибался в них; они же в нем — никогда. Большинство их соответствовало его ожиданиям, и он возвышал их и щедро награждал. Но лишь меньшая их часть были счастливы до конца своей жизни.

Вершина земного счастья составляет самый опасный пункт для большей части выскочек. Редко кто умеет удержаться до конца своих дней на высоком посту, на который его вознес смелый гениальный полет и с твердостью проведенная тенденция. Он колеблется на непривычной высоте и — падает.

Александр Меншиков родился 17 ноября 1674 года. Отец его был крестьянин из окрестностей Москвы и прозывался Данило Меншиков.

В России многие крестьяне отдают своих сыновей в большие города ремесленникам на выучку; также точно и Александр был отдан пирожнику*. Как ученик, он должен был на улицах Москвы выкрикивать для продажи пироги, лежавшие на лотке, который он носил на голове. Он делал это так забавно, что обратил на себя внимание знаменитого Лефорта. Этот государственный человек зазвал его к себе, много разговаривал с ним и, найдя его ответы

* Пирог — выпечка, начиненная искрошенной рыбой; его едят с льняным маслом. Только простой народ употребляет это отвратительное кушанье. Понятно, что это же блюдо, хорошо приготовленное, составляет лакомство за столом вельмож.

18

смышлеными, а черты лица* — умными и миловидными, взял его _к себе в услужение. Здесь Александр имел случай часто видеть _юного царя, который был всего лишь на два года старше его, разговаривать с ним и приобрести его благоволение. Лефорт, ос­новательный оценщик духовных способностей, с удовольствием заметил проницательный ум своего слуги и решил сделать его пригодным для государственной службы. Конечно, заслуживает глубочайшей благодарности человек, который, будучи чужд всякой зависти, приготовил такого образованного воспитанника своему государю и государству; но заслуживает не меньшее удивление и тот воспитанник, который выработался по идеям своего великого предшественника и согласно с намерениями своего государя.

Лефорт определил Меншикова на царскую службу, взял его с собой в заграничное путешествие 1697 года, обращал на все его внимание, научил его уничтожать злоупотребления и заводить новые учреждения, преподал ему военное искусство и так старался привить ему свои собственные взгляды относительно государст­венного хозяйства и иностранных дел, что умный и восприимчи­вый Меншиков совершенно усвоил их себе. Однако можно пола­гать, что если бы Лефорт остался в живых, он, прозревавший уже притязательный характер молодого человека, никогда не допустил бы его так возвыситься, как он впоследствии действительно воз­высился. Но Лефорт умер, и личный состав русского государст­венного строя принял совершенно иной вид.

Петр I, хотя и был окружен придворными, чувствовал себя одиноким. Почти все приближенные были против его мудрых предначертаний, по крайней мере до тех пор, пока убеждение не делало их лучшими. Только один Меншиков безусловно разделял высокие принципы своего государя. Он стал преемником умершего любимца относительно милости своего государя и мало-помалу, но в очень короткие промежутки получил все те важные места, которые имел Лефорт. Теперь-то Меншиков выказал, что он при­надлежит к выдающимся личностям, умеющим составить себе имя в истории. Он был гений настолько, насколько это возможно в деспотической стране, повелитель которой не знает для себя за­кона. В полной моральной и физической зрелости развил он свои высокие дарования, во всем верно поддерживал своего государя, как в начертании благодетельных реформ, так и в точном и покорном исполнении приказаний императора. Изображение важ­ных заслуг этого государственного человека и полководца принад­лежит истории царствования великого монарха, которую он, по крайней мере отчасти, прославил своими талантами.

* В молодости Меншиков, должно быть, был очень красив и имел очень живые глаза. Изображения его, встречающиеся еще в России, хотя довольно редко, пока­зывают, что у него был умный, проницательный и приятный взгляд. Это особенно заметно на портрете, сделанном в престарелых годах и висящем в императорском Дворце в Гатчине в бывшей комнате Павла I.

19

Уже в самом начале в Меншикове были открыты зародыши государственного мужа, который в состоянии удивить современ­ников и потомство своими подвигами; но в последующие годы увидели также с сожалением, что его многообещавшее влияние не всегда направлено на выгоднейшее для государства и наиболее полезное для подданных. Петр назначил его, между прочим, гоф­мейстером к своему, впоследствии столь несчастному, сыну Алек­сею. Меншиков самым непростительным образом пренебрег вос­питанием царевича. Ему было все равно, прилежен ли царевич во время уроков или ленив; он даже одобрял, замечая, как попы внушали принцу бесполезные церковные обрядности, воспитывали его в нелепых предрассудках и старались внушить ему отвращение ко всем новшествам его отца.

Можно думать, что уже тогда Меншиков имел намерение от­странить царевича от престолонаследия по воле самого же импе­ратора. Но этот проект оставался еще на заднем плане. Меншиков находился в тесных дружеских отношениях с Екатериной*, кото­рую он уступил своему монарху. Из этого проистекали взаимные обязательства. Он относился к ней с почтением и старался возвы­шать ее; она поддерживала его, когда он шатался. Она должна была даровать государству наследника престола, и он намеревался по смерти Петра управлять государством и малолетним государем. Но чтоб привести все это в исполнение, необходимо было возбудить в отце подозрение против сына и таким образом отстранить царе­вича от престола. Как известно, все это и случилось много лет позже, когда уже царевич был женат и имел от своей супруги сына и дочь. Петр был окончательно восстановлен против Алексея, который своим неблагоразумным, ненадежным, низким, упрямым и возмутительным против отца и государя поведением дал повод к той печальной участи, которая постигла его. Против несчастного царевича был составлен смертный приговор, и князь Меншиков первый подписал его (1718).

Обхождение Петра I со своим любимцем было оригинально. Император ничего не делал без совета Меншикова. Во всех собы­тиях своей правительственной деятельности и частной жизни он выказывал ему такое доверие, выше которого быть не может. Можно было бы сказать, что монарх и его любимец были сердеч­ными друзьями, если бы любимец, всегдашнее игралище своих страстей, не сделался вследствие этого недостойным высокой чести быть другом своего государя. Почти постоянно Меншиков должен был сопровождать императора, и если Петр иногда оставлял его, то этот любимец, с согласия императора, управлял всем государ­ством. Этот скипетр можно было тогда назвать действительно железным. Вследствие этого росло число врагов, которых Менши-

* История Екатерины так тесно переплетается с жизнью Меншикова, что одну без другой нельзя читать. Чтобы избежать повторений, не следует писать подробно ни той, ни другой; чего здесь недостает, то можно найти там, и наоборот.

20

ков создавал себе ежедневно своим своекорыстным поведением. Враги следили за каждым его шагом и извещали императора обо всем, что узнавали относительно корыстолюбивых поступков его первого государственного сановника. Вследствие этого Меншиков находился три раза в царствование Петра I под строжайшими следствиями, из которых мы приведем один только пример, быв­ший в 1719 году. Князь Меншиков был обвиняем в том, что дурно управлял финансами империи, которые были поручены ему одно­му, и что многие суммы обратил в свою пользу. От него была взята шпага, ему было запрещено выходить из дому, и он должен был ожидать наказания, которое наложит на него император. Были причины полагать, что дело примет очень дурной оборот, и уже начали поговаривать, что Меншиков будет приговорен к вечному заточению. Однако радость его врагов была слишком поспешна. Монарх позвал к себе Меншикова. Едва он вошел, как бросился в ноги императора, просил о помиловании и обещал исправиться. Петр тотчас же забыл его преступление и думал уже только о заслугах своего слуги. Он опять почтил его своей милостью и только возложил на него большой денежный штраф, который Меншиков должен был немедленно уплатить.

За небольшие проступки были и штрафы небольшие. Расска­зывают следующее: однажды вечером император узнал о многих продерзостях, учиненных Меншиковым. На следующее утро Петр отправился на Васильевский остров* к Меншикову, который тогда жил в своем дворце, вошел в спальню, где Меншиков еще спал, выговорил ему все его проступки и поколотил без шума, но весьма чувствительно своего любимца, который был настолько низок, что выносил подобные побои. После этого император отправился до­мой. На возвратном пути Петр встретил толпу людей, которая на его вопрос заявила, что идет на Васильевский остров поздравить Меншикова с днем ангела. Император тотчас же возвратился вместе с ними. Меншиков страшно испугался, думая, что Петр вернулся, чтобы еще поколотить его. Но монарх ободрил его, сказав при самом входе в комнату: «Я услышал, что сегодня твой праз­дник; я пришел с этими добрыми людьми, чтобы поздравить тебя и откушать с тобой». Так оканчивались почти всегда жалобы, приносившиеся на князя. Глубокая проницательность и обширная полезность этого человека доказываются тем, что Петр, несмотря на многие обвинения, держал его при себе и ничего не делал без его совета и согласия.

Князь Меншиков был преступником не только по тем чертам корыстолюбия и вероломства, которые доходили до сведения мо­нарха. Были еще и другие, которых император не знал и за которые он заслуживал бы строжайшего наказания и полнейшего удаления

* Петр I не хотел строить мост через Неву на Васильевский остров, думая тем приучить русских к судоходству. Как только Петр II вступил на престол, Меншиков устроил плавучий мост.

21

от государственных дел. Петр I, всегда мечтавший стать немец­ким имперским князем с правом голоса в имперском сейме, мог, не знаем когда и по какому случаю, овладеть шведской Поме­ранией. Прусский двор, вовсе не желавший иметь такого неу­добного соседа, обратился к Меншикову и подкупил его за 20 000 дукатов. Первый сановник императора, которому он вполне доверял, представил какие-то, вероятно мнимые, мотивы, по которым император отказался от своего намерения овладеть Померанией. Короче, все переговоры были прерваны. Если бы Петр узнал настоящий ход дела, любимец его едва ли отделался бы обычным наказанием.

Если Меншиков мог всегда так счастливо избегать заслуженных им последствий своих проступков и нередко побеждать своих обвинителей, этим он был обязан по большей части Екатерине. За то и он заботился об интересах Екатерины. С этими заботами он соединял всегда и собственную выгоду. Так как ни один из сыновей Петра и Екатерины не остался в живых, то Меншиков задумал возвести Екатерину по смерти Петра на престол ее супруга. Он сообщил эту идею Петру, который одобрил ее. Таким образом она была объявлена наследницей престола и коронована в 1724 году. Легко было предвидеть, что князь Меншиков, бывший двигателем всего этого дела, станет кормчим в государстве, если по смерти Петра Екатерина взойдет на трон.

У такого могучего любимца, каким был Меншиков, сумевший сделаться равно необходимым как императору, так и императрице, не могло быть недостатка в знаках отличия со стороны иностран­ных дворов, которые все добивались его дружбы. Венский двор давно уже возвел его в имперские графы и вскоре затем в имперские князья; копенгагенский, дрезденский и берлинский дворы слали ему свои ордена. Сам Петр I, желая дать своему любимцу публич­ное доказательство своего благоволения, удостоил|его титула гер­цога Ингерманландского; в то время он был уже первым статс-министром и первым генерал-фельдмаршалом армии.

Но все эти высокие знаки милости монарха не могли удержать князя на пути справедливости. Его корыстолюбие и вероломство подвергли его вновь немилости своего государя за несколько ме­сяцев до смерти императора. Но так как именно в это время Екатерина, благодаря своим критическим обстоятельствам, более чем когда-либо нуждалась в советнике, то граф Ягужинский дол­жен был постараться отвлечь мысли Петра к другим предметам. Это удалось ему; князь был так счастлив, что вновь получил милость своего государя, и на этот раз без всякого с его стороны пожертвования.

Екатерина и Меншиков считали теперь необходимым решиться на все ради самосохранения и, вероятно, с самого начала согла­сились принести для достижения цели самые дорогие жертвы. Петр I был страшно недоволен обоими и грозил им жестокими

22

наказаниями, если бы только поднялся со своего болезненного ложа. Уже давно поведение Екатерины и Меншикова было прямо противоположно повелениям императора, и он часто предосте­регал обоих. Кары, которыми угрожал им император, были бы, следовательно, весьма чувствительны и, вероятно, низвели бы обоих к той же ничтожности, из которой они были вознесены милостью монарха. Было, следовательно, сообразно с мудростью Екатерины и князя и в их личных интересах вовсе не допустить выздоровления императора. Таким образом, весьма вероятно, что они предупредили природу, и болезнь величайшего из им­ператоров, царивших тогда в Европе, привела искусственными мерами к печальной развязке скорее, чем следовало по крепкой его натуре (1725). Петр умер, и все его планы относительно Екатерины и Меншикова, которые, конечно, были велики и спасительны, рухнули.

Меншиков, Ягужинский и священник Феофан помогали теперь Екатерине в ее новом положении — на русском престоле. Ни для кого это событие не было столь выгодно, как для князя Меншикова. Первый год царствования Екатерины был, собственно, царствова­нием Меншикова. Продолжение не отвечало, однако, началу. Чаш­ка Меншикова высоко поднялась на весах, между тем как чашка голштинской фамилии опустилась и имела перевес. Любимец ясно понял падение своего значения, когда не мог воспрепятствовать возвращению своего смертельного врага барона Шафирова. Тем не менее он ничего не потерял в глазах всего света ли в своем достоинстве, ни в кажущемся участии в управлении. Но этого ему было мало. Он хотел сохранить действительное влияние на дела, которое имел до тех пор. Что ему не хотели предоставить добро­вольно, он стремился приобрести иными средствами. Тяжело бы­тописателю в нескольких строках, близко следующих одна за другими, два раза решаться высказывать одно и то же подозрение о преступлении и только этим подтверждать верность того и другого события. Почти не подвержено сомнению, что Меншиков, желая один и неограниченно властвовать над страной несовершеннолетнего государя и женить его на своей дочери, сократил дни жизни Екате­рины I. Эгоизм и властолюбие заглушили в Меншикове все чувства, которые необходимо должны были возбуждаться в его сердце воспо­минанием о прежних отношениях к Екатерине и благодарностью за все, что она для него сделала. Екатерина умерла (1727).

Петр II взошел на престол, и Меншиков смелой и уверенной рукой захватил бразды правления. В первые месяцы 1727 года его власть достигла высшей степени; как частный человек он не мог уже получить никакого повышения. Во время его высшего счастья, при Петре II, он был князем Германской империи, гер-цогом Ингерманландским, генералиссимусом русской армии, пер­вым статс-министром и сенатором, кавалером обоих русских и нескольких иноземных орденов, именно: Белого Орла, Черного

23

Орла, Слона и Св. Губерта*. Хотя в то время в России были разные немецкие принцы и многие русские князья титуловались фюрста-ми, на что им давало право их высокое рождение, родство с императорским домом и необыкновенно обширные владения, тем не менее и в продолжение многих уже лет Меншиков назывался «князем по преимуществу». Уже он был готов повенчать свою дочь с императором, когда своим неосмотрительным корыстолю­бием он дал фамилии Долгоруких повод свергнуть себя. Под тем предлогом, что юный монарх не знает еще цены деньгам, Менши­ков захватил в свою пользу деньги, которые император подарил своей сестре. Ничего не подозревая, Меншиков отправился в Ора­ниенбаум, в загородный дворец, ему принадлежавший, куда он пригласил также и императора, чтоб присутствовать при освяще­нии тамошней часовни. Хотя император не приехал, Меншиков все-таки приказал совершить освящение церкви, которую и теперь можно там видеть, причем он вел себя с чрезвычайным тщесла­вием, и спокойно возвратился в Петербург. Хотя он и удивился, не найдя в своем дворце на Васильевском острове юного монарха, который жил с ним, но поехал к нему во дворец Летнего сада, куда переехал Петр П. Император, предубежденный уже князьями Долгорукими против Меншикова, сделал ему лично горькие уп­реки за бесстыдство, с каким он захватил денежный подарок, предназначенный им своей сестре. Князь хотел оправдываться, но император отпустил его с самыми очевидными знаками своего неудовольствия. Вскоре Петр II уведомил Меншикова через гене­рал-лейтенанта Салтыкова**, что лишает его всех званий и чинов, орденов, имущества и свободы. При этом известии Меншиков лишился чувств. Княгиня Меншикова, его достойная супруга, поспешила во дворец и бросилась в ноги монарха как раз в то время, когда император выходил из церкви; но император оставил ее лежать, не сказав ей ни слова, — доказательство, что Петр II был еще ребенком без всякого разумения. Это важное событие оповестили народу объявлением, что впредь только те высочайшие повеления должны иметь силу, которые подписаны самим импе­ратором. До тех же пор так называемые высочайшие повеления подписывались Меншиковым. Затем было приступлено к конфи­скации его имущества, причем нашли одних драгоценностей, чи­стых денег и серебряной и золотой утвари на 3 000 000 рублей, не считая обширных владений, которые должны были быть чрез­вычайны, — уверяют, что Меншиков имел до 100 000 крестьян.

* Орден Св. Губерта, который, согласно своему уставу, без затруднения дается всем германским имперским князьям, в фамилии Меншиковых переходил от отца к сыну.

** Салтыков находился в близком родстве с императорской фамилией. Его отец был брат царицы Прасковьи, супруги царя Ивана Алексеевича, сводного брата Петра I и отца герцогини Екатерины Мекленбургскои и императрицы Анны Ива­новны.

24

Затем началось следствие, окончившееся через несколько дней. Меншиков был приговорен к вечной ссылке в Сибирь. В сентябре же 1727 года он был отправлен вместе с женой, сыном и обеими дочерьми в Березов, небольшой городок на речке Сосве, имевший _не более 150 мазанок и обитаемый по большей части казаками.

Там-то поселился в самых стесненных обстоятельствах лишь за несколько недель до того столь могущественный князь Меншиков, которого все боялись и который готов был стать тестем императора. На его содержание было назначено не более как по одному рублю в день, которые стража ни разу не отпускала ему полностью. Тем не менее он жил так скупо, что из сбереженных денег смог выстроить небольшую деревянную церковь, при постройке которой и сам работал. Если вдуматься в страшную перемену в судьбе этого выскочки, то негодование против несправедливого человека пре­творяется в сочувствие к человеку, достойному сожаления.

Горе, увеличившееся еще в Сибири случаями смерти в его семье, покорило его великий дух и повергло его в глубокое уныние. В этом печальном состоянии духа он не говорил ни слова и в последние дни своей жизни не принимал ничего, кроме холодной воды. Он умер наконец 2 ноября 1729 года, на 55-м году.

Эгоизм, низкое корыстолюбие, тщеславие, невыносимая гор­дость, властолюбие, безжалостность и жестокость составляли ос­новные порочные черты характера Меншикова. Эти недостатки и пороки, ставшие отчасти страстью, постоянно обуревали его и ставили в вечную борьбу со множеством лиц, особенно с вельмо­жами. Посмотрим, однако, и на хорошую сторону медали. Мен­шиков был добр ко всем иностранцам и ко всем соотечественникам, которые умели ему понравиться, — своенравие, которого он мог требовать при своем высоком положении. Он был благодарен за оказанные ему услуги, храбр до отваги; был рьяный защитник тех, кто был ему предан. Его ум и все связанные с ним способности духа достигали степени гениальности. Если бы он получил в детском возрасте хорошее воспитание, он мог бы совершить вели­кие дела. Он восполнил позже этот недостаток большим прилежа­нием и приобрел немалые сведения в искусствах и науках. Родину свою он знал отлично и был вследствие этого очень ей полезен. Он много сделал для культуры народа, для постройки многих городов, которые были полезны стране, для поднятия торговли, искусств и наук, для улучшения горного дела, для усовершенст­вования военной дисциплины, для блеска двора и для основания внушительного уважения к русскому правительству за границей. Много ли любимцев, заслуги которых можно было бы приравнять к заслугам князя Меншикова? И если иногда, при чтении его биографии, чувствуешь досаду на многие его несправедливости, то, в конце концов, все же с удивлением произносишь имя чело­века, помогавшего Петру I приводить в исполнение его великие дела.

25

Княгиня Меншикова, урожденная Арсеньева*, происходила из дома, пользующегося в России большим уважением среди дворян­ских фамилий. Она была образцом женской красоты и добродете­лей, которые стяжали ей благоговение нелицемерного почтения всех, ее знавших. При невзгоде, постигшей ее мужа, она тотчас же выказала все совершенство своего возвышенного характера. Она сс-лровождала его на место ссылки. Уже и тогда, когда она жила с ним при дворе, во время полного блеска, она должна была выносить многие его капризы. Она только продолжала свои люб­веобильные старания, когда стремилась любовью и участием об­легчить ему его печальную судьбу. Но горе, давно уже угнетавшее ее, скоро свело ее в могилу. Она умерла в Березове, вероятно, уже в 1728 году.

От этого брака родились один сын и две дочери. Все трое последовали в Сибирь за родителями.

Сын родился 17 марта 1714 года**. Отец доказал на своем сыне лучше, чем на царевиче, гофмейстером которого состоял, как он вполне понимал, в чем состоит хорошее воспитание, и воспитание, данное им сыну, было превосходно. Князь Меншиков имел наме­рение женить своего сына на Наталье Алексеевне, сестре Петра II, но злосчастная участь постигла его ранее, чем он мог исполнить это намерение. Пока был жив отец, сын оставался в Сибири. Императрица Анна разрешила ему вернуться и возвратила значи­тельнейшую часть отцовского имущества. Мы не знаем, при дворе или в армии занимал он важные места; нам только известно, что он
был кавалером ордена Св. Губерта. Он продолжал свой род. Нынешний князь Меншиков, со славой служивший в армии, его сын***. Когда он, из особой склонности к тихой и уединенной жизни оставил много лет назад службу, он был генерал-лейтенант, сенатор и кавалер орденов Св. Губерта и русского военного Св. Георгия 3-й степени. Его супруга, знаменитая в дни цветущей юности своей красотой, урожденная княжна Голицына. Сын от этого брака, соединявший много полезных знаний с удивительно мягким характером, был в последние годы при русском посольстве в Дрездене и Берлине.

Княжна Мария Александровна, старшая дочь князя Меншико­ва, родилась 9 января 1713 года и была отлично воспитана своей образцовой матерью. Молодой граф Сапега, родственник импера­торского дома по графине Софье Скавронской, племяннице импе­ратрицы Екатерины I, просил в 1720 году ее руки, но не получил, так как отец, вероятно, тогда уже имел более высокие намерения относительно ее. Князь неустанно трудился над проектом выдать

 

* Дарья Михайловна Арсеньева (1682—1728).

** Александр Александрович Меншиков (1714—1764), женат на княжне Елиза­вете Петровне Голицыной (1720—1764); умер генерал-аншефом.

*** Сергей Александрович Меншиков (1746—1815), женат на княжне Екатерине Николаевне Голицыной (1764—1832).

26

свою старшую дочь за императора и таким образом возвести свое потомство на всероссийский престол. Вскоре по смерти императ­рицы Екатерины I ему удалось обручить Петра II с княжной Марией. Обручение состоялось 6 июня 1727 года. Свадьба должна была быть осенью. Между тем императорская невеста получила _титул императорского высочества и во время литургии поминалась вслед за сестрой императора. Все эти виды на блестящее будущее были уничтожены опалой Меншикова. То обстоятельство, что Петр II не делал никакого различия между членами этой фамилии _и всех их, виновных и невиновных, даже свою обрученную невесту, подверг одинаковой каре, делает этого императора ненавистным. Мария последовала за родителями в Берегов, где она в следующем же году пала жертвой смертельной тоски.

Младшая сестра ее, княжна Александра Александровна, роди­лась в первые дни января 1715 года и была так счастлива, что могла разделить со своей сестрой Марией прекрасные уроки своей матери. Она возвратилась из Сибири вместе с братом; мы не знаем, была ли она замужем *.

* Александра Александровна Меншикова (1715—1736) была замужем за гене­рал-майором бароном Густавом Бироном.

3. ЕКАТЕРИНА АЛЕКСЕЕВНА

Муза истории преклоняется пред именем этой необыкновен­ной женщины. История не знает ни одной женщины, которая, происходя, подобно Екатерине I, из среды простого народа, воз­неслась бы на трон величайшей империи земного шара. История рассматривает поэтому жизнь этой замечательной государыни, родившейся литовской крестьянкой и умершей императрицей и неограниченной повелительницей России, как замечательнейший пример удивительного способа, по которому Провидение управляет судьбами людей.

Из мировых летописей история знакома с примерами женщин, которые величием души, геройством, воодушевлением, возвышен­ными талантами, словом, обширнейшими свойствами духа стано­вились на высшие ступени в храме славы, водили войска к победам, разделяли трон со своими мужьями, своим мудрым влиянием решали судьбу целых государств, удостаивались лаврового венка, достигали совершенства в искусствах и науках и вообще оспари­вали первенство у выдающихся мужчин. История, хотя и привыч­ная к таким примерам, готова видеть в Екатерине, которая в конце своего политического поприща оставила далеко за собою всех этих женщин, чудо человеческих способностей и добродетелей. Но едва только история ближе всматривается в это кажущееся величие, как удивление, навеянное одним только именем, исчезает, туман спадает с глаз и история видит перед собой самую обыкновенную женщину, только плотской чувственностью и интригами достиг­шую своего высокого положения, причем она вовсе не обладала теми качествами, при которых могла бы достойно выполнить свое назначение.

Отец Екатерины, литовский крестьянин и, вероятно, крепост­ной, назывался просто Самуил и не имел даже фамильного имени *. Он жил в неизвестной нам деревне, расположенной близ лифлян-дской границы. Здесь родились все его дети — сын Карл и три дочери: Марта, Христина и Анна. Семья эта была католическая,

* В Польше, Швеции и Литве крестьяне часто не имеют фамильного имени, так же как и во многих провинциях России. Но это не составляет общего правила.

28

и все дети были крещены в католическую веру. Крестьянин Самуил умер в Литве, задолго, кажется, до возвышения его дочери.

По смерти Самуила его семья, неизвестно по каким причинам, переселилась из Литвы в соседнюю Лифляндию, принадлежавшую тогда шведской короне, в деревню Ленневарден в Рижском округе при речке Румбе.

Одна из дочерей Самуила, по имени Марта, родилась, по до­вольно достоверным известиям, 16 апреля 1686 года. Ограничен­ные средства матери заставили отдать Марту, еще ребенка, в услужение к лютеранскому пастору. Девочкой явилась она к па­стору Дауту в Рооп, в приход, лежащий тоже в Рижском округе. Здесь маленькая католичка была незаметно превращена в люте­ранку. Кажется, Марта недолго оставалась в этом доме. Она ушла из Роопа в Мариенбург, маленький городок Вендского округа, к местному пробсту Глюку. Девочка, ставшая уже красавицей, была и в доме этого духовного лица более служанкой, чем воспитанни­цей; но с ней обходились здесь с меньшей пренебрежительностью, и она воспитывалась вместе с дочерью пробста Глюка как относи­тельно основ лютеранской религии, так и в полезных домашних работах. Здесь-то шведский драгун, по имени Иван, тоже не имевший, вероятно, фамильного имени, влюбился в расцветавшую красавицу Марту. Он просил ее руки, и так как бедной девочке не приходилось выбирать, она приняла его предложение. Таким образом Марта стала женой Ивана, но лишь на несколько дней: ее муж, как солдат, должен был скоро уйти в поход.

Это случилось незадолго до взятия русскими незначительного замка Мариенбург, вернее, его развалин. Жители города были объявлены пленниками *; в числе их была и Марта. Она досталась в руки генерала Шереметева** , но недолго оставалась в доме этого боярина. Меншиков увидел Марту и пленился ее красотой. Ше­реметев догадался и уступил свою рабыню любимцу своего госу­даря, который тотчас же взял ее к себе. Между тем шведский драгун Иван возвратился унтер-офицером. Он осведомился о своей жене и узнал ее местопребывание. Требовать ее было бы столь же бесполезно, как и опасно; он поэтому посещал*** ее тайком. Она жила в доме Меншикова, пользуясь свободой, но все еще как служанка. Она никогда и не мечтала быть столь счастливой. Не желая утерять Марту, Меншиков, сильно привязавшийся к ней, скрывал ее от глаз Петра I и знатных русских, но дозволял ей

* Преимущественно в 1708 году, но и много лет прежде, Петр I, не доверяя жителям Лифляндии, выселял их в Россию. Когда же он был уверен в обладании этой землей, то приказал, особенно в 1714 и 1718 годах, переселить их обратно.

**Фамилия Шереметевых, конечно, самая богатая в России. Нынешний глава ее владеет значительно более 90 000 крестьянами и поэтому имеет, конечно, до "00 000 рублей годового дохода.

*** Рассказывают, будто Иван был настолько дерзок, что посетил Екатерину, когда она была уже у императора. Он был схвачен и сослан в Сибирь. Достоверность этого анекдота не может быть доказана.

29

видеться с равными ей и тем содействовал тому, что Иван и Марта могли видеться довольно часто.

Такая боязливая осторожность Меншикова была уничтожена легкомыслием одного мгновения. Во время попойки Меншиков похвастал, что обладает прелестной любовницей. Захотели удосто­вериться, правду ли он говорит; он уклонялся, однако, представить доказательства. Но Петр I потребовал, и никакие отговорки не были уже возможны. Марта должна была явиться. Момент ее появления решил ее будущую высокую судьбу. Вид этой прелест­ной женщины победил монарха; и хотя позже сила ее красоты часто бывала ослабляема, но первое впечатление на Петра было глубоко и для Марты весьма поучительно.

С этого момента Меншиков должен был уступить ее своему государю, но любимец был столь ловок, что сумел потерю, сделан­ную спьяна, вознаградить богатым политическим выигрышем в трезвом положении. С этих пор Марта должна была думать и поступать так, как желает Меншиков. Она была посредницей между господином и слугой, если слуга, что случалось довольно часто, навлекал на себя гнев господина своими проступками вся­кого рода. За то Меншиков учил ее, как она должна льстить капризам монарха, чтоб извлекать личные для себя выгоды. Она делала это с полным успехом, и император наконец сам повел ее под руку на высшую точку земного счастья.

Как только Марта была принята в число придворной челяди, она еще раз переменила религию — она приняла в Москве грече­скую веру и была наречена Екатериной. По недостаточности до­стоверных известий, полагают, что царевна Екатерина Алексеев­на *, сводная сестра Петра I, с которой этот монарх после долгих ссор примирился, занимала при этом священнодействии место крестной матери. Несомненно, однако, что несчастный царевич Алексей Петрович (поистине оригинальное положение для сына!) должен был играть роль крестного отца при крещении любовницы его отца и незаконной заместительницы его матери. Марта навсегда была переименована в Екатерину Алексеевну.

В течение нескольких лет Екатерина жила среди придворной челяди Петра I в качестве жены повара. В этом звании она родила в 1708 и 1709 годах принцесс Анну и Елизавету, из которых Анна была впоследствии замужем за герцогом Голштинским и была матерью Петра III, Елизавета же — императрицей России. Обеих выдавали сперва за дочерей повара; но вскоре маска эта была снята. Приблизительно около 1710 года Екатерина стала назы­ваться при дворе госпожой, и под этим новым званием она, как принадлежащая к придворному штату, повсюду сопровождала

* Екатерина Алексеевна, сводная сестра Петра I, была женщина умная и пред­приимчивая. По весьма основательному подозрению в ее участии в заговоре Петр заключил ее в монастырь в Москве. Спустя семь лет она вышла из монастыря и жила в Москве как царевна. Она никогда не хотела явиться в Петербург.

30

монарха как публично объявленная любовница и позже как про­возглашенная императрица. Екатерина родила еще пять детей: трех дочерей, Наталью и Маргариту, умерших в детском возрасте, и еще Наталью, которая пережила своего отца лишь несколькими неделями и погребена вместе с ним, и, наконец, двух сыновей, Павла и Петра, которые умерли тоже детьми.

Наконец высокое положение Екатерины было объявлено тор­жественным образом. В 1713 году появился императорский указ, которым Екатерина Алексеевна была представлена Российской империи как законная супруга Петра I. Законнорожденность принцесс Анны и Елизаветы была определена этим указом беспо­воротно, хотя и молчаливо.

В глазах императора заслуги Екатерины постоянно увеличива­лись; награды и доказательства его доверия к ней постоянно росли и крепли. При больших несчастьях, постигавших этого монарха в его семье, при затруднениях, встречавшихся ему на пути при уничтожении злоупотреблений и при введении полезных учреж­дений, Екатерина, быть может, не по собственному влечению, быть может, даже не по собственному убеждению, но всегда поддержи­вала его своим твердым советом. Из всех прежних родственников у Петра I оставался в то время один только ребенок: сын его сына. Этот малолетний царевич, добродетели и пороки которого не были еще известны и который позже, но все еще юношей, появился на короткое время на русском престоле, не был, конечно, способен радовать императора. Он должен был скорее печалить Петра I — своим существованием он напоминал монарху своего отца. У юного царевича была, правда, еще старшая сестра, выказывавшая боль­шие способности; но ее болезненность заставляла предвидеть ско­рую ее смерть. Вообще же, она была в том же положении, что и ее брат: своим существованием она не могла радовать своего деда. Таким образом, император, как человек одинокий, все сильнее прилеплялся к той, которую он сам избрал, которую сам, как полагал, образовал, которая дарила его милыми детьми и от которой он мог ожидать неограниченнейшей верности и благодар­ности.

В 1721 году император потребовал от членов вновь учрежденного духовного суда особой присяги, по которой они должны были принести клятву верноподданничества как ему, так и Екатерине. Это было подготовлением к другой, более торжественной присяге, которая последовала в ближайшем же году.

В 1722 году Петр I формально назначил Екатерину своею наследницей* после его смерти — шаг, в котором он, конечно,

* Вероятно, он сделал это потому, что бывший позже императором Петр II был тогда еще очень юн, в противном случае он не лишил бы его престолонаследия. Во всяком случае он должен бы постановить, что по смерти Екатерины на престол входит великий князь Петр. Это действительно и случилось и без точного распо­ряжения императора.

31

раскаялся, увидев незадолго до своей смерти, что он во многом обманулся.

Но пока Петр оставался в заблуждении, он делал все, чтоб придать Екатерине возможно большие отличия в глазах всего мира. Он даже короновал ее в Москве в начале 1724 года.

Это было величайшее, но и последнее доказательство того ува­жения, которое он оказывал императрице. В последние месяцы того же года она дала ему уже повод быть недовольным ею. Екатерина любила быть в обществе камергера Монса, и однажды император застал ее с ним. Форма обхождения Монса с императ­рицей, вероятно, выходила за пределы того почтения, которым мужчина был обязан своей повелительнице. В противном случае монарха не могло бы удивить то обстоятельство, что он встретил услужливого камергера в комнате своей супруги. Монс был обез­главлен, и императрица должна была присутствовать при его казни. Она упала в обморок. Ярость монарха против Екатерины вышла из границ того почтения, которым он был обязан своей супруге, по крайней мере, в глазах двора. Все ее доверенные лица были удалены и заменены надсмотрщиками, на которых он мог полагаться; вследствие открывшихся неправильностей в различ­ных отраслях государственного управления Меншиков был уже некоторое время в немилости; у Петра все чаще стали повторяться случаи задержания мочи, которые причиняли ему жестокие стра­дания; болезнь вполне определилась, сохраняя свой характер; страдания тела прерывались иногда только страшными взрывами негодования.

Все эти обстоятельства, вместе взятые, делали положение Ека­терины ужасным; будущность же должна была представляться ей еще более печальной, так как, судя по высказанным императором намекам, можно было ожидать изменения в порядке престолонас­ледия в ущерб императрице. Необходимо было предупредить такую напасть. Для этого была нужна поддержка Меншикова. Но чтоб эта поддержка была действительна, Меншиков должен был сперва войти опять в милость государя. Это трудное дело взял на себя Ягужинский, который охотно желал опять видеть на вершине государства того человека, который по своему рангу, как первый в империи, по своей известной связи с императрицей и по своим высоким дарованиям был вполне способен объединить только что образовывавшиеся партии или противодействовать им. Ягужин­ский сделал императору свои представления так умно и осторожно, что монарх весьма скоро согласился возвратить князю Меншикову свое доверие, по крайней мере по виду.

Как только все опять вошло в прежнюю колею, супруга импе­ратора и его любимец стали с удвоенными силами трудиться над упрочением своей участи. Естественным образом они рассуждали так: если монарх, причинивший своей супруге величайшие стра­дания казнью ее любовника, выздоровеет, весьма возможно, что

32

он изменит порядок престолонаследия; Екатерине придется, быть может, обратиться в прежнее ничтожество или же у нее будет отнята надежда стать когда-либо самодержицей и вести свободную жизнь по собственному желанию; со своей стороны Меншиков должен был ожидать того же — подвергнуться, вероятно, большой ответственности или, быть может, быть даже совсем уничтожен­ным; если же Петр, напротив того, умрет прежде, чем изменит порядок престолонаследия, то по смерти его царствовать будет Екатерина или скорее Меншиков будет с неограниченной властью править государством от ее имени; сверх того, физические стра­дания Петра были больше, чем человеческие силы могут выносить; поэтому-то, вероятно, что с сокращением его жизни лишь скорее окончится болезнь, которая, по самому свойству своему, никогда, быть может, не допустит до полного восстановления его здоровья.

Как бы то ни было, Петр I, без которого его преемник не имел бы того решающего значения на весах Европы, какое он имел, без которого русская нация не стояла бы на той высокой степени промышленности, на которой стоит, без которого, однако, неко­торые соседние государства, как в это время, так и впоследствии, сохранили бы свои земли такими, какими они были, — этот великий монарх, далеко оставивший за собой своих коронованных собратий, потому что умел преодолевать такие трудности, о кото­рых другие и не слыхивали, этот необыкновенный человек умер* 28 января 1725 года.

Екатерина, Меншиков и Ягужинский, который в это время был доверенным лицом их обоих, признали необходимым скрывать о кончине императора до тех пор, пока они необходимыми мерами утвердят престолонаследие в лице императрицы. Так как послед­ние намерения Петра об изменении порядка престолонаследия могли быть известны многим, то эти три лица привлекли на свою сторону знаменитого Феофана Прокоповича, верно служившего императору при уничтожении многих злоупотреблений, сказав ему, что восшествие на престол Екатерины необходимо для того, чтоб избежать кровопролития и раздражения духа партий. Этот священник поклялся пред собравшимся народом и войсками, что Петр I на смертном одре сказал ему: одна Екатерина достойна последовать за ним в правлении. Вслед за этим она была провоз­глашена императрицей и самодержицей и ей снова принесена верноподданническая присяга. Таким образом, Екатерина взошла

* Петр I умер в первом императорском Зимнем дворце на Миллионной улице, где он жил в последние годы. В царствование императрицы Екатерины II в этом Дворце жили все лица, принадлежавшие к русской танцевальной школе. Потом Лворец обращен в казармы Преображенского полка. Комната, в которой умер великий монарх и которую следовало бы обратить в часовню, имеет неизвестное нам, но все же обыкновенное назначение. Еще видны окна его комнаты, выходившей на небольшой канал, ведущий из Невы в Мойку. От Эрмитажного театра или от Невы это третье и четвертое окна нижнего этажа.

33

на императорский престол России не по праву наследства и даже не по воле своего супруга, но интригами и узурпацией.

Два месяца спустя она, в виде внешнего знака своей власти, возложила на себя Андреевский орден. До того времени она была единственной дамой, которая носила учрежденный Петром в честь ее орден Св. Екатерины* на белой ленте. Теперь Екатерина пожа­ловала этот орден своей дочери Анне, которую она сочетала браком с герцогом Голштинским Карлом Фридрихом, предоставя юной чете большие выгоды.

Не вдаваясь в подробное изложение истории царствования Ека­терины, заметим только, что она довольно мудро вела вначале, под руководством Меншикова, государственное управление. В пер­вое, по крайней мере, время продолжали работать по большей части по планам, которые были выработаны и приводились в исполнение при Петре. Но природное нерадение этой государыни было очень велико. Она, наконец, ни о чем не заботилась и все предоставила своим любимцам. Нация заметила происшедшую перемену, и, по мере того как менялись принципы государствен­ного управления, менялось и расположение народа, которое дохо­дило в конце царствования Екатерины до ропота.

Частная жизнь этой государыни была совершенно неправильна. Она предавалась крайним излишествам, особенно в питье. Расска­зывают **, что она очень любила есть обыкновенное печенье, ко­торое называется крендели или бублики, намоченное в крепком венгерском вине. Ближайшим последствием этого являлось опья­нение, но, в конце концов, эта неестественная пища вела к водянке. Так как Екатерина находилась в зрелом возрасте, то, при осто­рожном образе жизни и при целесообразном лечении, эта болезнь могла быть легко прервана при самом ее возникновении. Но случилось не совсем так, как следовало. Императрица хотя и принимала лекарства, но беспорядочно; равным образом она на короткое лишь время изменяла свой образ жизни, но скоро и часто стала нарушать диетические правила, предписанные ей врачами. Тем не менее состояние здоровья монархини, обладавшей крепким телосложением, не могло ухудшаться с такой быстротой, как оно действительно ухудшалось. Постоянно замечалось все более и более полное расстройство всего ее организма. Причина столь быстрого хода болезни не могла быть натуральной. Люди, близко стоявшие ко двору, втайне полагали, что причина такого полного разложения была искусственна. Если справедливо, что драгоценные дни Пет-

* Петр I основал орден Св. Екатерины в 1714 году в воспоминание прекрасного ! поступка Екатерины в критическом положении императора на Пруте. Поэтому-то.] император сделал на ордене надпись: «За любовь и верность родине». В настоящее < время, но мы не знаем, с которых пор орден носится на красной ленте с серебряной обшивкой; прежде же — на белой.

** Это говорит Бюшинг, слышавший в Петербурге от лиц, бывших современни­ками императрицы Екатерины.

34

ра I были преступным образом нринесены в жертву эгоизму, сла­дострастию, корысти и властолюбию, то можно поверить, что и дни Екатерины равным образом были сокращены по причинам, которые мы только что указали.

С 1726 года князь Меншиков стал замечать, что при продололжительном царствовании императрицы Екатерины он потеряет всякое значение. Эта государыня выказывала большую привязан­ность к своим детям, особенно же она любила герцогиню Голштинскую и ее супруга. Дело доходило до того, что даже в прави­тельственных делах она спрашивала у них совета и делала с ними различные распоряжения, ничего не говоря Меншикову. Такое вмешательство представлялось князю просто преступлением. Он опасался возраставшего влияния голштинской фамилии, которое наконец могло привести к его падению, и хотел предупредить такую случайность. Ему могла помочь только перемена правителя. По смерти Екатерины на престол должен был вступить Петр II. Вот этот-то момент и хотел он приблизить, так как при несовер­шеннолетнем государе Меншиков мог властвовать безраздельно. Таким образом, он решился ускорить смерть императрицы. Это не более как догадка, но она не лишена вероятности. Необходимо вспомнить одно выражение, сказанное Меншиковым в момент отправления своего в место ссылки. «Я сделал, — сказал он, — большое преступление; но юному ли императору наказывать меня за это преступление?» Нельзя ли эти слова объяснить так, что он виноват в смерти императрицы и что Петр II должен бы быть ему благодарен за это? Вероятно, поэтому Екатерину постигла кара мести и именно от преступной руки того самого человека, который два года пред тем был ее соучастником.

Способ, которым Меншиков привел в исполнение свое новое преступление, должно быть, был следующий. У императрицы была привычка, составлявшая последствие ее дурного воспитания: вся­кого из придворных, являвшихся к императорскому столу в ма­леньком обществе, она хлопала по карману и требовала от него конфет. Это же она делала преимущественно с Меншиковым, который все еще пользовался большим значением и ежедневно находился в обществе императорской фамилии. Однажды, как рассказывают, он дал императрице, потребовавшей свой обычный атрибут лакомства, засахаренные и отравленные фиги. Яд был искусно приготовлен. Он действовал тихо, но верно. 16 мая нового стиля 1727 года открылся, как утверждали, нарыв в легких, а 17 мая вечером, в 8 часов, умерла Екатерина *, на 42-м году жизни. Тело ее погребено в крепостной церкви рядом с ее супругом.

Нам остается еще сказать о качествах и особенностях этой знаменитой государыни, из чего многое было уже сказано в этом кратком очерке ее жизни. Слава о ее изумительной красоте про-

* Екатерина умерла в том же доме, где умер и Петр I, во не в той же комнате. Императрица с самого начала жила в бельэтаже над комнатами императора.

35

изошла, вероятно, от того впечатления, какое она сделала на графа ; Шереметева, на князя Меншикова и на императора Петра I. Но еще большой вопрос, одобрила ли большая часть мужского рода такой приговор этих трех лиц. Вероятно даже, что общее мнение было бы не в пользу Екатерины. Она вовсе не была такой краса­вицей, которая всем нравится. Судя по изображениям, которые можно еще видеть в императорских дворцах и которые еще, быть может, польстили ей, она очень далека от идеала женской красоты. Живых глаз и колоссальных грудей еще недостаточно, чтоб стать совершенством.

Что же касается ее духовных свойств, то особенно прославляют ее ум, ее любезность и твердость, с которой она проводила свои планы в исполнение. Она выказала свой ум преимущественно в 1711 году, на Пруте. При том несчастном положении, в котором находился Петр I со своей армией, государь был близок к отчая­нию. Екатерина, Остерман и Шафиров обсуждали, как быть, и остановились на том, что должно постараться подкупить визиря Ассема или, как мы его обыкновенно называем, великого визиря. Екатерина отдала все свои драгоценности и набрала взаймы все наличные деньги, которые только могла достать в лагере под свое обеспечение и которыми можно было располагать. Уже после того, как это средство удалось и Петр был спасен от поражения, она открыла императору все, что сделала, и император обещал ей быть вечно благодарным за это. Равным образом и при других замеча­тельных событиях в жизни этого монарха она представила ему доказательства своего ума, более подробное изложение которых принадлежит истории Петра I.

Жаль, что так пренебрегли вовсе не обыкновенными способно­стями императрицы. Екатерина не умела даже писать. Царевна Елизавета должна была каждый раз подписывать имя своей ма­тери. Хотя она и говорила по-латышски, польски, русски, немецки и по-голландски, но ни на одном языке не говорила хорошо, а лишь сносно.

Впрочем, как только Екатерина получает значение в истории, она, по своему благоразумию, тотчас же подчиняет свои личные мнения готовности содействовать намерениям императора и скры­вает свои взгляды под тем одобрением, которым она сопровождала все его деяния. Таким образом, она не только совершенно пригне­тала свою волю и мнения Петра делала для себя законом, но, несмотря на свой ум, незаметно приучила себя никогда не дейст­вовать по собственным убеждениям, а всегда по указаниям других. Даже во время ее царствования, в единственное время своей жизни, когда она могла все вести по своей свободной воле, она отдается руководству сперва Меншикова, потом своих детей и их приверженцев.

Из всего этого видно, как трудно определить настоящий характер этой государыни. Если же вспомнить, что ей, при ее известном

36

и при той власти, которую она имела над императором, так легко было находить моменты, в которые она могла придать _многим его поступкам более полезное направление; если подумать, _что она, напротив, в моменты вспышки скорее возбуждала, чем умеряла гнев императора, то нельзя воздержаться, чтоб не при­писать ей, по крайней мере, нечувствительности. Это особенно _ясно видно из ее малого сочувствия к царице Авдотье, с которой очень дурно обходились и печальная участь которой по смерти Петра была скорее ухудшена Екатериной, чем сделана более снос-_ной; из ее преступного равнодушия к поступку Петра I со своим несчастным сыном — такому поступку в жизни этого государя, который очень трудно, быть может, никогда нельзя будет оправ­дать; и, наконец, из ее малой любви к своей родине, причем она, даже после брака с императором, вовсе не заботилась о своих родственниках, которые сами первые должны были напомнить ей о ее обязанностях.

Естественной связью идей, лицо, вышедшее из ничтожества и не могшее, конечно, забыть о своем происхождении, должно подумать о своих кровных друзьях, которые воспитались в грязи и, угнетенные, жили еще в той же грязи. Она ничего для них не делала, и сами же родственники должны были вызывать ее на содействие им. По этому поводу нам передавали следующий анекдот, который мы дословно списываем из рукописи весьма сведущего лица.

«Когда рижский имперский ландгерихт передал поместье Лен-неварден Анрепской фамилии и даже ленневардская записная книга¹ была уже передана, фон Шелен, много лет проживавший у ландрата и президента фон Вольфеншильда, рассказывал за достоверное, когда дело дошло до ленневардских крепостных, следующее: когда блаженной памяти император Петр I, по заво­евании Лифляндии, много раз предпринимал в сообществе Екате­рины путешествие в Германию, то случилось, что однажды она присутствовала в рижской цитадели при греческом богослужении. При выходе из церкви к ней приблизилась престарелая женщина оо многими детьми ², которые были из ленневардских крепостных, и переговорила с императрицей. Екатерина дала понять старушке, чтоб она шла спокойно домой, что она о ней позаботится. Когда императрица возвратилась из Германии в Петербург, из столицы был получен тогдашним генерал-губернатором Лифляндии и гене­рал-фельдмаршалом Шереметевым секретный приказ, чтоб он тех ленневардских крепостных, которые родом из Литвы, немедленно переслал бы самым почетным образом из Риги в Петербург. Получив такой приказ, фон Вольфеншильд³ отправился сам в Ригу и хотел

1. Список всего, что принадлежит к имению.

2. Эти дети были внуки старушки, дети ее сына и дочери, племянника и племянницы императрицы Екатерины I.

3. Вероятно, Ленневард принадлежал некогда фон Вольфеншильду. Мы не знаем, кому теперь принадлежит это имение.

37

принести там жалобу по поводу людей, отобранных из его имения. Он был, однако, вскоре удовлетворен. Отвезенная в Петербург старушка выпросила себе, как матери императрицы, обеспечение на спокойную жизнь. Дети, бывшие при ней, были определены в школу, чтоб чему-нибудь подучились. Ее сын и ее дочери были впоследствии основателями известных еще и поныне в России и возведенных в графское достоинство фамилий Скавронских, Генриковых и Ефимовских. Крестьянам в Ленневарде хорошо изве­стно, что Екатерина вышла из их среды, и они мечтают, что многие из них — родня императорской фамилии». Этот анекдот записан самим фон Шеленом.

Что сталось с матерью Екатерины и где прожила она последние дни жизни, мы не знаем. Неизвестен и год ее смерти. Так как по смерти Петра I об ней ничего не слышно, то, вероятно, она умерла еще при жизни императора.

Пока был жив Петр I, родственники Екатерины не смели появляться при дворе.

4. ПЕТР ШАФИРОВ

 

Если бы Петр I и не сделал всего того бесконечно великого, что им действительно совершено, он все-таки заслуживал бы удив­ления современников и потомства уже и потому, что обладал тонким тактом отыскивать во всевозможных слоях общества, даже в самых низших классах народа, наиболее умных и полезных деятелей и давать им такие занятия, при которых они могли бы приносить наиболее существенную пользу.

Но чтоб представить верное изображение этого необыкновенного монарха, биографы Петра не должны забывать и его слабостей. К числу таких слабостей принадлежит более всего опрометчивость. От нее происходила иногда неблагодарность — порок, слишком часто встречающийся у государей, поддающихся первому движе­нию гнева. Когда они находятся в разгоряченном настроении, ими овладевают внимательные бездельники, находящиеся в их свите и очень ловко умеющие превращать частную ссору в государст­венное преступление. Таким-то образом случается, что лучшие государи, поддаваясь минутной прихоти, забывают о благодарно­сти, которой они обязаны своим вернейшим слугам, и подрывают свою славу в настоящем и будущем.

Петр Шафиров был родом еврей. Мы, собственно, не знаем его родины; но, вероятно, он был из Голландии, где его встретил Петр и привез в Россию. Здесь он был окрещен в греческую веру; при этом торжественном обряде сам монарх заступал место крестного отца и дал ему свое крестное имя Петра *. Вероятно, при этом же, хотя мы и не знаем по какому поводу, получил он фамилию Шафиров.

Вначале юный прозелит получил незначительное место в им­перской канцелярии, куда монарх определил его, чтобы видеть, не ошибся ли он насчет его способностей. Успех соответствовал ожиданиям Петра. Шафиров оставался недолго на этом месте. Его верный и проницательный взгляд, его точное суждение и живость

* Это неверно. Его отец, еврей Шафир, крестился в 1654 г. и получил в крещении ^имя Павла. Рассматриваемый Петр Павлович, его сын, родился в 1670 г., через Шестнадцать лет после крещения отца. Еврей Шафир обратился в Шафирова, как малоросс Бильбас в Бильбасова.

39

в исполнении даваемых ему поручений помогли ему получить вскоре высшие почетные места. В 1711 году он заведовал в русском управлении германскими делами, которыми очень интересовался Петр I, сам желавший стать немецким имперским князем. В том ! же 1711 году Шафиров находился как подканцлер с императором на Пруте. После того как Екатерина, Шафиров и Остерман согла­сились относительно средства спасти императора и его армию, оба эти великие сановники, Шафиров и Остерман, отправились в турецкий лагерь к великому визирю, поднесли ему несметные подарки и своим красноречием окончательно спасли императора и армию.

После возвращения туркам Азова русская армия могла уда­литься. Шафиров должен был отправиться как заложник в Кон­стантинополь и оставаться там до исполнения трактата. Так как он там находился как бы в плену, без дела, то воспользовался этим досугом, чтоб усовершенствоваться в итальянском языке. Потом он был еще русским послом при турецком дворе, который он покинул в первые месяцы 1714 года, чтоб возвратиться в Петербург. Здесь он был принят с радостью только одним импе­ратором. В том же 1714 году этот монарх сделал его действитель­ным тайным советником и пожаловал ему Андреевский орден. С этого времени ему стоило огромного труда сохранить милость императора. Враги его, которых у него было много и в числе которых были лица с большим весом, не могли свергнуть его, пока император был убежден в его полезности.

Этот монарх продолжал еще долго относиться к нему с неиз­менным доверием. Шафиров был один из тех, которые подписали в 1718 году смертный приговор царевичу. Петр поручал ему самые важные, сложные и обширные дела. Так, например, он назначил его генерал-почтмейстером Российской империи — место, требо­вавшее большой и тяжелой работы, так как нужно было еще создавать почтовые учреждения в главных провинциях России.

Немногие русские сановники оказали империи и лично госу­дарю столь великие услуги, как Шафиров. Петр лишь короткое время был еще убежден в этом. Когда Петр I должен бы был оказать наибольшее доверие барону Шафирову и защитить его от нападок врагов, он забыл ту благодарность, которой он был обязан этому великому государственному мужу. Главной причиной опалы Шафирова были частые ссоры его с Меншиковым. Они с самого | начала были отъявленными врагами и часто жестоко попрекали; друг друга в присутствии многих лиц. При этих перебранках Шафиров всегда был более ядовит, чем Меншиков. Вице-канцлер сказал однажды князю, что если бы зависть Меншикова была бы лихорадкой, которую он мог бы передать другим, ни один богатый  русский не остался бы в живых. Такие сцены происходили почти ежедневно и в высшей степени возбудили мстительность Меншикова. Скоро встретился повод отомстить.

40

Во время похода Петра I в Персию в 1722 году между Шафировым и Меншиковым возникли препирательства из-за правитель­ственных дел. Зная убеждения барона Шафирова, можно догады­ваться, что в этом споре право было скорее на его стороне, чем на стороне Меншикова. Но Меншиков своими умными и злыми на­говорами, которые императрица должна была поддерживать всем своим значением, сумел совершенно возбудить императора, по возвращении его в 1723 году, против Шафирова. Впечатление наговоров было так сильно, что Петр совершенно забылся. Редко видели его таким взбешенным, как при этом случае. Несправед­ливые оговоры Екатерины и Меншикова так сбили с толку импе­ратора, что он считал барона Шафирова вполне виноватым. Он приказал арестовать этого великого государственного мужа и взять у него орден и шпагу. Потом Шафиров был предан суду, и после краткого следствия, которое Меншиков сумел направить, он был приговорен к смертной казни. Шафиров, судя по обвинению, утаивал деньги, подделывал подписи и не радел о почтовом ве­домстве. На дрянных санках привезли его на Лобное место, чтоб обезглавить. Лучшая голова в государстве лежала уже на плахе, чтобы отделением от тела быть устраненной из ряда живых, когда кабинетский секретарь Макаров прокричал о помиловании и объ­явил несчастному, что он должен отправиться в ссылку. Шафиров, который уже ожидал смертного удара, не порадовался этому по­милованию и охотно предпочел бы смерть печальной жизни в ссылке.

Когда это несчастье постигло Шафирова, он был барон, дейст­вительный тайный советник, государственный подканцлер, гене­рал-почтмейстер и кавалер ордена Св. Андрея.

Он пользовался славой человека проницательного ума и обла­давшего большими познаниями по государственному хозяйству. Он был превосходный подканцлер, и хотя нередко изливал первые приступы своего гнева на своих подчиненных и даже на лиц себе равных, но вслед за тем способен был выслушать основательные представления. Он никогда не нарушал данного слова и говорил всегда правду, почему и представители иностранных держав вели с ним переговоры охотнее, чем кем-нибудь другим.

По смерти Петра I Меншиков не мог воспрепятствовать Екате­рине Г. по усиленной просьбе голштинского герцога Карла Фридриха, вновь призвать Шафирова из ссылки ко двору. Она возвра­тила ему баронское достоинство и подарила золотую шпагу Петра I, после того как в складе конфискованных вещей не могли отыскать отобранной у него шпаги. Императрица предложила ему опять великолепный дом¹ на Петербургском острове, постройка которого начата была во время его отсутствия, в 1712 году, но он отклонил это предложение, потому, как он говорил, что его стесненные

1. Это, вероятно, тот самый дом, который позже был отдан Академии наук.

41

материальные средства не позволяют ему жить в таком роскошном дворце. Впоследствии, однако, он принял этот дом и жил в нем.

Значение Меншикова было, однако, настолько еще велико, что Екатерина не решилась возвратить барону Шафирову те важные места, которые он занимал. Она учредила в то время Верховный тайный совет, в котором он, конечно, был бы на своем месте, но он не был назначен его членом. Она назначила его президентом Коммерц-коллегии. Вскоре затем он должен был поехать в Архан­гельск по торговым делам, именно для устройства на лучших основаниях китовой торговли — поручение, бывшее значительно ниже дарований этого великого человека. Из других почетных должностей, которые он прежде занимал, ни одна не была ему возвращена, равно как не был ему возвращен и орден, по крайней мере он не значится в числе кавалеров в списке придворного штата при Петре П.

Год смерти барона Шафирова нам неизвестен; но, кажется, он умер в царствование императрицы Анны.

Кто была супруга Шафирова — мы не знаем; но известно, что он оставил сына и пять дочерей.

После того как отец вновь вошел в милость, и сын получил почетное положение при дворе. Нам неизвестно, оставил ли он мужское потомство, но мы никогда не слышали, чтоб при дворе или в армии кто-либо назывался Шафировым.

Одна дочь Шафирова вышла замуж за князя Гагарина *, отец которого был повешен. Она была матерью графини Матюшкиной** и княжны Голицыной. Графиня Матюшкина была первая статс-дама императрицы Екатерины II и, наконец, обер-гофмейстерина при дворе императрицы Марии Федоровны, супруги Павла I и матери Александра I. Она была также кавалерственная дама ор­дена Св. Екатерины и была жива еще в 1799 году. Ее дочь, умершая прежде ее, вышла замуж за польского графа Виельгорского. Кня­гиня Голицына также была статс-дамой Екатерины II и супругой фельдмаршала князя Голицына, который прославил себя в первую турецкую войну, бывшую в царствование этой императрицы. Она была очень честолюбивая, но крайне умная и любезная дама*** Она очень откровенно говорила обо всем, что происходило при дворе, и о своей фамилии. Так, она рассказывала, что ее мать, будучи молоденькой девочкой, получила от Петра I очень горький укор за то, что не хотела пить из бокала, в котором кроме вина был еще раздражающий ликер. Она очень наивно уверяла, что

* На баронессе Шафировой был женат князь Алексей Матвеевич; отец его, князь Матвей Петрович, был при Петре I губернатором, сперва московским, потом си­бирским, и умер 17 июня 1721 года.

** Княжна Анна Алексеевна Гагарина (1722—1804) вышла замуж за графа Дмитрия Михайловича Матюшкина.

*** Княжна Дарья Алексеевна Гагарина (1724—1798) была замужем за князем¹) Александром Михайловичем Голицыным, умершим 8 окт. 1783 г.

42

князья Голицыны подвергались всем телесным наказаниям, какие только употребляются у полуобразованных народов — их вешали, обезглавливали, колесовали, сажали на кол, били кнутом и т.п.

Вторая дочь барона Шафирова вышла замуж за князя Хован­ского* и была, если мы не ошибаемся**, матерью Барятинской, жены князя Барятинского, присутствовавшего при смерти Пет­ра III. Третья дочь*** была супругой графа Головина. Четвертая вышла замуж за князя Долгорукова****. Судьба пятой дочери барона Шафирова нам неизвестна*****. Двадцати лет она не была еще замужем.

Барон Шафиров имел еще брата, которого он вызвал из Гол­ландии в Петербург. Он не был возведен даже в дворянское достоинство и в 1.719^ году был тайным секретарем в государствен­ной канцелярии******. Он, кажется, не обладал никакими талан­тами, и потому-то брат не мог доставить ему никакого важного места. Мы не можем включить его в число избранников.

* Князь Василий Петрович, шталмейстер, во втором браке на баронессе Екате­рине Петровне Шафировой.

** Совершенно верно: княжна Марья Васильевна Хованская была замужем за обер-гофмаршалом князем Феодором Сергеевичем Барятинским.

*** Наталья Петровна Шафирова (1698—1728) была замужем за графом Алек­сандром Федоровичем Головиным.

**** Князь Сергей Григорьевич был женат на баронессе Марфе Петровне Шафи­ровой (1697—1762).

***** Баронесса Мария Петровна Шафирова была замужем за сенатором Миха­илом Михайловичем Салтыковым.

****** Михаил Павлович Шарипов, член берг-коллегии.

5. ГЕНРИХ ИВАН ФРИДРИХ ОСТЕРМАН

 

Польза возможно большего просвещения человека несомненна ; и решительна. Образование научает наиболее удовлетворительно­му, наиболее полезному и, вообще говоря, наиболее совершенному применению человеческих способностей; оно дает более светлое и более высокое понятие об истинной религии, которая не связыва­ется ни с каким толком христианства, мохамеданства, иудаизма > и всех других верований, признающих единого Бога, как бы эти верования ни именовались; оно облагораживает плоды учености; оно вселяет гордость в исполнение того высокого назначения, к которому человек призван; оно поощряет исполнять всякое дело возможно достойным образом; оно является наиболее совершенным утешителем в незаслуженных страданиях; оно облегчает переход от жизни к смерти. Значение высшего образования еще гораздо разнообразнее, но не все образованные люди приносят ту пользу, которую оно вселяет.

Генрих Иван Фридрих Остерман был второй сын лютеранского ', пастора в Боккуме,  городе в вестфальском графстве Марк.  Он учился в Иене и по рекомендации своего старшего брата, бывшего уже в России, поступил в 1704 году в службу к русскому вице-адмиралу Крёйсу¹ , который вследствие его ловкости и очень бы­строго усвоения русской речи представил его при удобном случае | Петру как человека весьма полезного.

С  этого  момента он  оказывал  русскому двору чрезвычайно полезные услуги как в политических, так и в домашних делах. Они так важны и так разнообразны, что их нельзя коснуться только слегка. История исполнения возлагавшихся на него обя­занностей так тесно входит в летописи русских государей до конца! 1741 года, что невозможно отделить одну от других. Всё государи.' России, которым он служил, вполне доверяли ему и не упускали | случая награждать его.

Подробно описывать жизнь этого великого человека было бы! слишком пространно; мы расскажем лишь несколько мало кому!

1. Корнелий Крёйс — голландец из знатной семьи, занимал уже в своем отечестве важные места по морскому ведомству, когда Петр I взял его с собой в Россию. Он оказал важные услуги при создании русского флота. Крёйс умер в 1727 году на 72-м году жизни.

44

известных фактов о его службе и о последних годах пребывания его в Петербурге до ссылки в Сибирь.

Известно, что Остерман вместе с Екатериной I и Шафировым спас императора из очень опасного положения при Пруте. Об этом следует упомянуть потому, что с этого времени Петр стал оказывать ему неограниченное доверие. В 1721 году государь послал графа Брюса¹ и барона Остермана в Ништадт для заключения мира с Швецией. Остерман взял с собою вексель на большую сумму от купца Мейера², но не взял дукатов, потому что, как он говорил, тяжелые денежные шкатулки производят большой шум. В Ништадте должны были съезжаться всякий раз все комиссары вместе, так как все должно было решаться сообща. Остерман всегда яв­лялся навеселе. Шведы уже полагали, что они выиграли по всем пунктам. Но Остерман проводил все свободное от собраний время у Цедеркрёйца, самого важного из шведских комиссаров, сгово­рился с ним обо всем, дал ему 100 000 рублей и возвратил ему все земли в Лифляндии, принадлежавшие его фамилии, взамен чего получил в пользу императора герцогства Лифляндию и Эстландию, которые должны были впоследствии быть куплены, для вида, за известную сумму³ у шведского двора, чтобы этою покупкой заставить молчать польское правительство, имевшее притязания на эти земли.

В момент, когда все уже было подписано, из Петербурга явился в качестве курьера Ягужинский с приказанием Брюсу и Остерману, что они должны согласиться на все без исключения, чего будут требовать шведы, лишь бы заключить мир, так как, по вполне верным сведениям, английский флот под командой адмирала Норриса уже распустил паруса и шел в Балтийское море. По счастью, Ягужинский прибыл слишком поздно. Остерман получил уже все, что желал, и привез обратно вексель на большую сумму, который ему не понадобился и который он вручил императору. После этого было вполне естественно, что Петр I весьма ценил его. Этот монарх часто говаривал, что Остерман, им самим обученный, никогда не сделал ни одной оплошности при исполнении своих обязанностей. Его проекты на русском языке, которые он же потом переводил

1. Одна часть шотландской фамилии Брюсов, некогда дававшей стране королей и еще поныне сохраняющая в своем гербе знак владетельных особ, булаву, пере­селилась в Россию еще во времена Кромвеля. Тот Брюс, о котором идет здесь речь, был генерал-фельдцейхмейстером и имел большие литературные сведения. Русская ветвь фамилии Брюсов вымерла в мужском поколении в конце XVIII столетия вместе с генералом Брюсом. Последняя представительница этого дома, одного из самых богатых, вышла замуж за графа Мусина-Пушкина, посла в Неаполе, который стал именоваться Мусин-Пушкин-Брюс, чтоб сохранить память о великом имени.

2. Мейер, богатый немецкий купец в Москве, переселившийся в Петербург, вел много дел с Петром I; в царствование императрицы Елизаветы он подвергся опале вместе с саксонским берггауптманом Куртом фон Шенбергом. Сын Мейера, Рудольф, был крестник Петра I; это был образованный, честный и всеми уважаемый купец.

3. Мы слышали, что покупная сумма была не менее как миллион рублей.

45

для иностранных дворов на немецкий, французский или латинский язык, всегда оставлялись без изменения. Даже на смертном одре император, при котором безотлучно находился Остерман, всегда повторял это, и известно, что в последние годы Петр I доверял почти исключительно только Остерману. Этот государь пожаловал его в тайные советники и возвел в дворянское достоинство.

В царствование императрицы Екатерины I Остерман был госу­дарственным вице-канцлером и действительным тайным советни­ком. Умирая, государыня назначила его обер-гофмейстером при дворе своего преемника Петра II и членом Верховного тайного совета, которому вверялось управление империей во время мало­летства этого государя.

Остерман заботился о возможно лучшем воспитании юного императора и написал для него известное прекрасное «Начертание учения»¹. Остерман получил от своего государя и воспитанника титул российского графа.

Императрица Анна, среди окружавших которую Остерман был
самый остроумный и самый образованный человек, назначила его
кабинет-министром. В тех ведомствах управления, которые были
предоставлены исключительно ему, он правил твердой рукой.
Благодаря его светлому уму, государственной мудрости и знанию
людей императрица призывала его даже в тех случаях, когда была
уверена в своем решении, и все-таки постановляла приговор со­
гласно с его мнением. Этот дальновидный человек старался мало-
помалу удаляться от двора и ограничиться кругом своих обязанно­
стей, которые он все старался уменьшить. Он замечал путаницу и
дух партий при дворе и в императорской фамилии; он пророческим
взглядом предвидел, что из этого произойдут катастрофы, исход
которых нельзя было и рассчитать. Вот почему он полагал, что его
мудрости удастся уклониться от действия взрыва. Извиняясь болез­
ненным состоянием, он не являлся более ко двору. Отчасти это был
только предлог, так как, говорят, Остерман натирал лицо лимоном,
чтоб иметь вид больного; отчасти же он был действительно болен.
Он страдал уже тогда перемежающейся болью в ногах, которая вскоре
совсем лишила его употребления ног. Но все это не могло защитить
его в тех случаях, когда нуждались в его совете. С большой забот­
ливостью, осторожностью и со всеми удобствами его переносили в
таких случаях в комнаты императрицы.

По смерти императрицы Анны он уже вовсе не выходил из дому, но всегда оставался главным органом в Русском государстве. Вслед за кончиной государыни он хотел выйти в отставку, но герцог Курляндский, бывший тогда регентом, так настоятельно просил его, что он остался.

1. Оно помещено в третьей части «Преобразованной России», появившейся в 1740 году. (Упоминаемая автором «Преобразованная Россия» есть известное сочи­нение Вебера, брауншвейгского резидента, которое впервые появилось в 1721 г. в одном томе, а в 1740 г. — в трех томах.)

46

регентша Анна, мать императора, только желая дать графу Остерману более высокий ранг, чем фельдмаршал, назначила _ГО генерал-адмиралом — место, для которого он, собственно, не был приготовлен, так как не разумел подробностей дела. Но _как человек больших способностей, он, конечно, после некото­рого ознакомления имел и в этом деле верный взгляд главного начальника. В царствование этой государыни австрийская пар­тия при русском дворе начала упрекать Остермана за его склон­ность к Пруссии. Упрек был довольно основательный, и надо думать, что если такой мудрый сановник, каким был Остерман, старался склонить свой двор на сторону Пруссии, то, конечно, был убежден в превосходстве системы и политики юного и предприимчивого прусского монарха Фридриха П. Между тем Остерман создал себе этим страшных врагов при русском дворе, к которым принадлежал особенно генералиссимус принц Антон Ульрих Брауншвейгский, супруг регентши и отец императора, всегда расположенный к Австрии. Но все это не имело никаких последствий, тем более что граф Остерман дошел вскоре до того, что присоединился к тем, которые имели намерение, в видах укрепления правительства, возвести на престол великую княги­ню и регентшу Анну, а бывшего до того времени императором младенца нескольких месяцев объявить наследником престо­ла — проект, исполнение которого было предупреждено рево­люцией, совершенной Елизаветой.

Во время опекунского управления принцессы Анны Остерман был опасно болен. В марте 1741 г. доктор Кемпф, очень искусный врач из Гамбурга, уверял, что вследствие задержания мочи и истечения крови положение больного настолько тяжело, что можно опасаться внезапной смерти, хотя помощь или, скорее, отсрочка и не невозможна. К своему несчастию, Остерман долго жил еще.

В конце года последовало возмущение, произведенное Елизаве­той. Только такая ничтожная и слабая женщина, как Елизавета, могла не признавать заслуг великого человека, которого ее предки умели лучше ценить. Она дозволила своим министрам и придвор­ным убедить себя, что граф Остерман, как величайший преступник из тех людей, которые были жертвой придворной интриги, должен быть приговорен к смерти.

По этому поводу мы хотим рассказать возможно короче историю суда над теми несчастными, которые погибли вместе с Остерманом, и судьбу некоторых из их родственников. Жизнь Елизаветы всегда представлялась и представляется до сих пор сплошь позорной книгой, в которой встречается много, много два или три сносных листа.

Еще в ту же ночь, когда новая императрица вышла из Зимнего Дворца, где она приказала арестовать представителей династии, по городу были разосланы войска для арестования многих лиц в их домах. Это были: граф Остерман, генерал-фельдмаршал граф

47

фон Миних¹ , великий канцлер граф Головкин², обер-гофмаршал граф Левенвольде³ , президент и тайный советник барон Менгден⁴, статский советник Темирязев и секретарь коллегии иностранных дел Позняков. Все арестованные были приведены в государствен­ную тюрьму, в крепость, кроме Левенвольде, которого сперва оставили под домашним арестом, но потом перевели туда же. Впрочем, всех их содержали довольно сносно.

Для исследования мнимых преступлений были назначены следующие комиссары: генерал Ушаков⁵ , генерал-прокурор князь Трубецкой⁶ , генерал Левашов, обер-шталмейстер князь Куракин, тайный советник Нарышкин и в январе 1742 года к ним присое­динен еще князь Голицын⁷, бывший президентом юстиц-коллегии при императрице Анне. Князь Трубецкой ставил вопросные пун­кты, а Бецкой вел протокол.

Остерману было предложено до восьмидесяти вопросов. Этот великий человек представил подробную историю своего управления, ни о чем не утаивая. Он говорил, что пока он предан правительству по клятве и по долгу, то считал себя обязанным повиноваться ему. Из множества неосновательных и бессмыслен­ных преступлений, в которых его обвиняли, следующие были

1. Генерал-фельдмаршал граф фон Миних, голштинец родом, был столь же велик своими талантами, как и недостатками. Он был самый ловкий и самый счастливый полководец своего времени и превосходный инженер. Сверх того, он обладал большим умом и разносторонними познаниями, но был величайший эгоист, какого только можно себе представить. Он вмешивался даже в такие государственные дела, которые не могли подлежать его ведению. Главные его пороки были мсти­тельность и жестокость. Подробное изображение этого человека, оказавшего России большие услуги, завело бы нас далеко. Петр III возвратил его из Сибири и до последнего дня своего царствования держал при себе. Несмотря на свою глубокую старость, он оказал еще великие услуги. Он умер в средине шестидесятых годов.

2. Великий канцлер граф Головкин был гордый человек, но очень ловкий государственный муж. Он умер в месте своей ссылки.

3. Обер-гофмаршал граф Левенвольде, родом из Лифляндии, один из достойней­ших государственных мужей России. Он умер в Ярославле.

4. Президент барон Менгден, брат знаменитой Юлии Менгден, о которой будет еще много говориться в этой книге.

5. Генерал Ушаков был долгое время самым страшным человеком в России. От Петра I до Елизаветы он был президентом Тайной канцелярии. О нем еще будет упоминаться.

6. Князь Никита Трубецкой был очень строгий и мстительный человек. Он оставил много детей, из которых упомяну двух: князя Петра Никитича, достойного патриота и государственного слуги, умершего в начале девяностых годов, и княгиню Вяземскую.

7. Левашов, Куракин, Нарышкин и Голицын. О всех этих лицах мы не можем сообщить никаких подробностей. Вероятно, Куракин был отцом великих мужей России — Александра и Алексея; Нарышкин — дед двух мужей, занимающих высшие придворные должности, Александра и Дмитрия, и Левашов — отец умер­шего генерала и адъютанта императора.

48

главными: что по смерти Петра II на престол была возведена герцогиня Анна Курляндская вместо принцессы Елизаветы; что он привел флот в упадок для того, чтобы Россия была принуждена искать дружбу морских держав; что осуждение князей Долгоруких в последние годы царствования императрицы Анны было подго­товлено им; что он советовал заключить принцессу Елизавету в монастырь и что ему принадлежит проект устранения юного прин­ца Петра Голштинского. Из всех арестованных Остерман был более всех обвиняем. Как мы знаем, он всегда был хворый; теперь, в темнице, он был так болен, что исповедался и причастился, по­лагая, что скоро умрет. После этой болезни в нем стали примечать несвойственные ему боязливость и малодушие. Он просил к себе тайного советника Лестока, который был у него несколько раз, но отговаривался, что не может ничем ему помочь. Когда Остерман в январе 1742 г. увидел в числе комиссаров князя Голицына, он просил у него прощения за преследование фамилии Голицыных, в чем он, конечно, был виноват.

Имущество Остермана при его аресте было весьма незначитель­но, в сравнении с тем, что накопили другие. Он имел незначи­тельные поместья и дом¹. Сверх того у него нашли 11 000 фунтов стерлингов и 130 000 гульденов, которые хранились в банках² в Лондоне и Амстердаме. Наличными деньгами и драгоценностями он имел только 230 рублей и четыре или пять усыпанных брил­лиантами портретов государей.

Во время переворота, произведенного Елизаветой, Миних не состоял на службе. Он вышел в отставку, заметив, что правитель­ница не имеет более к нему никакого доверия³. По виду, он собирался уехать за границу, когда Елизавета взошла на престол; но, вероятно, он опять вступил бы в русскую службу. Его обвиняли, между прочим, в том, будто он в тот вечер, когда арестовывал герцога Курляндского, сказал гвардейцам, желая побудить их к

1. Дом Остермана — нынешнее здание Сената, лишь в меньших размерах. Замечательно, что все обитатели этого дома стали несчастными. Первым был граф Остерман, попавший в Сибирь. Затем дом этот получил граф Бестужев, которого сослали на житье в его имение. Потом в нем жил принц Георг Голштинский, которого в день революции 1762 года оскорбляли русские солдаты, и он должен был вскоре покинуть этот дом. Наконец в этот дом был переведен Сенат, и, как известно, при Екатерине II это высшее в империи учреждение потеряло всякое значение. Подобный же несчастливый дом есть и в Берлине, на Унтер ден Линден. Строитель его обанкротился. Потом дом достался министру Герне, который был изгнан из него Фридрихом II за лихоимство. Затем его получила прославившаяся графиня Лихтенау, политический конец которой всем известен. В настоящее время в нем живет принц Оранский...

2. В то время в самой России не было еще общественных учреждений для помещения денег.

3. Анна опасалась предприимчивого графа Миниха. Она сама говорила своим приближенным: человек, который так быстро и так удачно произвел уже одну революцию против герцога Курляндского, мог получить охоту отважиться на нечто большее. Она даже была спокойнее, когда Миних жил на другой стороне Невы.

49

такому поступку, что Елизавета будет провозглашена императри­цей. Когда он, конечно, отрицал такое обвинение, были позваны заранее подкупленные гвардейские солдаты, которые ему в глаза сказали, что он их именно так уговаривал. Миних остался неуст­рашим и с достойным презрением отнесся к этим жалким людям, к комиссарам и солдатам, заслуживавшим одинакового к ним отношения. С благородной гордостью сказал он своим судьям, что ] если хотят так вести дело и непременно сделать его несчастным, то этого можно достигнуть гораздо короче: на обращенные к нему вопросы можно дать такие ответы, какие угодно судьям, а он обещает, как честный человек, подписать их, не читая. Однако Миних все-таки сделал одну попытку к своему спасению, которая выставляет его характер не с блестящей стороны. Именно он написал принцу Гессен-Гомбургскому¹ , который всегда был отъ­явленным врагом и к которому все умные и порядочные люди должны быть, по крайней мере, равнодушны. В этом письме он много говорил о своей преданности Гессенскому дому, в армии которого он начал свою службу; обещал ему, в случае своего освобождения, рассказать много секретных сведений о Гессене; говорил о правах Гессена на Курляндию, но все это ничему не помогло.

Головкин и Остерман хотели, говорят, погубить друг друга. Каждый хлопотал отдельно о том, чтобы сделать регентшу импе­ратрицей. Наконец их обоих соединили и для достижения этой связи был употреблен Менгден.

Впрочем, мы не имеем сведений о мнимых преступлениях, в которых обвинялись Головкин, Левенвольде и Менгден.

Темирязев обвинялся в том, что ему принадлежит первый проект возведения на русский престол правительницы Анны с ее потомством и полного устранения от престола Елизаветы.

Позняков²   работал вместе с Темирязевым над этим проектом.

Все было не более как придворная интрига. Этим хотели только удалить людей, которые превосходством своих способностей, опыт­ностью и познаниями были неудобны новым советникам и при­дворным. Их сделали государственными преступниками, чтобы иметь возможность чувствительнее, ужаснее и вернее наказать. Но название их государственными преступниками было в данном случае неприложимо. Отчасти эти обвинения были вымышленны и могли быть подтверждены, самое большое, лишь каким-либо случайным, быть может, и легкомысленным словом; отчасти же Елизавета была тогда частным лицом, как всякий подданный

1. Принц Людвиг-Иоган-Вильгельм Груно Гессен-Гомбургский родился в 1705 г.; еще при Петре I вступил в русскую службу и умер в 1745 году как генерал-фельдцейхмейстер. О его супруге будет сказано в другом месте.

2.  Донесение  секретаря  саксонского  посольства Пецольда  своему королю  от 30 января 1742 года.

50

российской империи, и против нее нельзя было совершить госу­дарственное преступление.

28 января 1742 года императрица переехала в Царскую Мызу, что ныне Царское Село. Как только она выехала из Петербурга, 0о всем улицам с барабанным боем было объявлено — собираться поутру в 10 часов на Васильевский остров¹ , чтобы смотреть на казнь врагов императрицы.

Там, как раз перед Военной коллегией, был устроен простой эшафот в шесть ступеней, на котором стояла плаха. Астраханский полк образовывал каре, в котором, кроме лиц, необходимых для исполнения казни, находился еще хирург, но не было священника. Государственные узники были приведены из крепости еще ранним утром. Ровно в 10 часов они были введены в круг, их сопровождали гренадеры с примкнутыми штыками.

Граф Остерман был в своем обычном утреннем платье, именно в своем рыжеватом лисьем меху. На нем был маленький парик и дорожная черного бархата шапка. Так как он был очень слаб, то его привезли в простых извозчичьих санях в одну лошадь.

Граф Миних и все другие узники прибыли пешком. На Минихе была шуба и соболья шапка. За ним шли граф Головкин, граф Левенвольде, барон Менгден и статский советник Темирязев. Сек­ретаря Познякова не было; он уже был наказан во дворце² — бит батогами.

Когда государственные узники собрались в кругу, четыре сол­дата понесли Остермана, которого всегда считали главным пре­ступником, на эшафот и посадили на железное седалище. Он обнажил голову. Сенатский секретарь прочел приговор. Обвинен­ные никогда не узнавали приговор ранее как только на Лобном месте.

Остерман был приговорен к обезглавливанию и колесованию. Он хладнокровно выслушал страшный приговор, казалось, был удивлен и возвел глаза к небу. Вслед за тем солдаты положили его лицом на землю. Палач растянул его шею на плахе, придер­живая голову за волосы, и взял секиру в руки. Остерман протянул обе руки вперед; солдат закричал ему убрать руки; он подобрал их и вытянул по телу. Когда уже все ждали смертельного удара, сенатский секретарь закричал графу: «Бог и императрица даруют тебе жизнь!»

Остермана подняли; он весь дрожал. Его опять посадили в сани, и он должен был тут же ожидать, пока и другие узнают свой приговор.

1. В то время Лобное место находилось на Васильевском острове против здания коллегий, приблизительно пред третьей коллегией от берега. Потом оно распола­галось близ Александро-Невского монастыря.

2. В рукописных известиях об этой казни сказано: «во дворце», без более точных Указаний. Быть может, это был прежний дворец Елизаветы.

51

Никого уже более не возводили на эшафот. Все были приговорены к лишению жизни, но Елизавета всем дарила ее, отсылая их в ссылку и, таким образом, делая более продолжительными муки несчастных.

Когда они вышли из круга, заметно было впечатление, произведенное этой возмутительной сценой на различные характеры государственных узников.

Миних был выведен из круга первый. Он держал себя благородно; взор его был печальный; враги называли его наглым. Он был посажен в закрытую, на полозьях, придворную карету, имел, придворную одежду и был сопровождаем четырьмя гренадерами с ружьями. Его отвезли в крепость.

Туда же прибыл и Остерман в извозчичьих санях, около которых   шли солдаты. Он был слишком обессилен телесными недугами и событиями последнего часа, так что не проявил никакими внешними  признаками,  что  творилось  в его великой душе.  Легко, однако, представить себе, что он чувствовал в это время.

Лицо Головкина было постоянно закрыто; когда же он открывал его, заметна была сдерживаемая ярость. Его отвезли в крепость также на санях, окруженных стражей. Левенвольде придавал себе любезный вид, вероятно, притворяясь; впрочем, он казался спо­койным. Он возвратился пешком в находящийся поблизости Сенат. Менгден  все  закрывал  лицо,   постоянно  плакал  и  был крайне малодушен.  Он отправился пешком также в Сенат.  Темирязев казался вполне спокоен и отправился туда же.

В тот же день все были отправлены из Петербурга к местам своей ссылки: граф Остерман — в Березов, где умер князь Меншиков. Граф Миних — в Пелым. Там он попал в тот самый дом, который он по собственному чертежу приказал построить для герцога Курляндского. Граф Головкин — в место ссылки генерала Карла Бирона*, который только что возвратился тогда. Название места нам неизвестно. Граф Левенвольде — в Ярославль, куда прибыл в то время из Пелыма герцог Курляндский. Так как Ярославль есть небольшое ссылочное местечко, то, вероятно, оба эти мужа встречались там. Барон Менгден был сослан туда, где находился Густав Бирон, тоже возвращенный.

Все получили самые необходимые платья. Многие слуги желали провожать своих господ, что было им дозволено. Слуги Остермана ожидали своего господина в Ямской¹ и все отправились с ним. Он получил три бочонка венгерского вина. Люди Левенвольде ожи­дали своего господина тоже в Ямской. Они все остались при нем. Он получил, сверх того, хирурга, так как часто бывал болен, и

* У Бирона-регента было три брата, и в том числе два Карла. Один Карл Магнус, генерал-майор, умер в 1739 году.

1. Ямская, или извозчичья, слобода — род форштадта Петербурга, за Аничкиным мостом, близ Александро-Невской лавры.

52

лошадь, для удобства. Каждому государственному узнику давали _по рублю в день, людям — по десяти копеек. Большая часть слуг привезли с собой накопленные ими деньги, причем у иных были порядочные суммы, и отдали их своим господам — поступок, делающий честь и господам, и их слугам.

Самая трогательная сцена произошла при отъезде государст­венных узников из Петербурга — свидание с родственниками, со многими последнее прощание.

Родственники Миниха были привезены к нему в крепость. Графиня Миних тотчас же решилась сопровождать своего мужа. Его сын¹ был тоже арестован, но помилован и оставлен на свободе; его не водили на Лобное место. Отец запретил ему плакать. Графиня Головкина тоже отправилась с мужем. Сцена свидания была ужасна для барона Менгдена. Он любил свою жену столько же, как и она его, и в каком же положении он увидел ее! Полное расстройство рассудка было последствием горестей, глубоко ее тронувших. У нее был маленький ребенок, и невозможно было поколебать ее решимость ехать с мужем, взяв с собой и ребенка.

Граф Остерман впервые увидел свою семью в Ямской. Графиня увидала теперь своего мужа, с которым не расставалась уже более. Дочь и сыновья не сопутствовали отцу. Более часу длились его увещания детям. Все присутствовавшие при этом, даже офицеры и солдаты, плакали. Наконец он просил своих сыновей оказать ему последнюю в этой жизни услугу — отнести его в дорожные

сани.

В Березове Остерман жил еще пять лет, слабый, тяжело больной,

и умер 25 мая 1747 года в полном душевном спокойствии.

Известны уже важные должности, которые занимал этот зна­менитый человек, когда с началом царствования Елизаветы на него обрушились несчастья. Мы должны еще только прибавить, что он был генерал-почтдиректор и кавалер двух русских и не­скольких иностранных орденов.

Наконец, два слова о качествах графа Остермана, одного из выдающихся государственных мужей Европы, и при этом — о суждениях знаменитого писателя Манштейна, которые он выска­зал о нем. Остерман имел обширный, вполне просвещенный ум, обладал никогда не обманывавшим его суждением, знанием людей и проявлял крайнюю деликатность во всех своих сколько-нибудь значительных речах и поступках. У него во всем, что он ни делал (а он не занимался обыкновенными делами), была цель, которую не могли задержать никакие препятствия. Он был безупречен в

1. Граф Миних, сын, был гофмейстером императорского двора и получил потом имения под Москвой. Этот в высшей степени правдивый человек умер действитель­ным тайным советником и кавалером ордена Св. Андрея в девяностых годах. Он оставил двух сыновей и по крайней мере одну дочь, бывшую женой действительного тайного советника фон Фитингофа.

53

своих делах, трудолюбив, исполнителен, неподкупен и, насколько только можно, точен в управлении вверенными ему делами и значительными суммами. Он обладал основательными познаниями в различных отраслях наук и особой, редко встречающейся способностью к изучению языков. Всем людям достойным, особенно же ученым, он оказывал полнейшее покровительство. Высокое достоинство его как статс-министра заключалось в удивительном знакомстве с европейскими дворами, в знании действительной силы или слабости прави­тельств и земель и их отношении друг к другу, и в точной оценке тогдашних коронованных или действительных власти­телей Европы. Но граф Остерман был также крайне недоверчив и не мог терпеть ни выше, ни около себя человека, которого он не превосходил бы умом. По счастью, с ним редко кто мог спорить в дарованиях. Он настолько владел своими страстями, что его искусство скрывать их почти можно было назвать фальшивостью. Чтобы произвести возможно большее впечатление своей речью и тем достигнуть цели, ему ничего не стоило пролить слезы. Когда в критических обстоятельствах требо­вались мнения министров, он сказывался больным, чтоб ук­лониться от ответственности. С послами иностранных дворов он говорил так загадочно, что, уходя от него, они редко знали более того, чем при входе к нему. Опасаясь выдать себя, он никогда не смотрел прямо в глаза тому, с кем говорил. В своем образе жизни он был крайне нечистоплотен.

Графиня Остерман, в свое время одна из. достойнейших дам русского двора, была урожденная Стрешнева*, из фамилии, быв­шей в близком родстве с домом Романовых. По смерти своего супруга она возвратилась из Сибири.

Граф Остерман оставил двух сыновей** и одну дочь, которые были воспитаны в религии их матери, т.е. в греческой. Во время несчастья с отцом сыновья были уже капитанами гвардии, но теперь они должны были потерять по службе, так как были назначены начальниками армейских полков. Их послали в землю башкир, но они вскоре возвратились оттуда.

Один из них был определен в департамент иностранных дел и уже при императрице Елизавете был отправлен послом в Швецию, где оставался довольно долго. Он был весьма и весьма посредственный дипломат. Революция Густава III в 1772 году совершилась на его глазах, а он о ней и не знал. По повелению короля его банкир отпускал ему весьма незначительные суммы, чтобы он не мог дерзнуть на подкуп. Он был до того стеснен в материальном отношении, что иногда не мог даже отправить курьера. Тем не менее в Петербурге были очень довольны его

* Марфа Ивановна (1698—1781).

** Федор (умер в 1804 г.) и Иван (умер в 1811 г.).

54

депешами. В царствование Екатерины II было время, когда граф Панин¹  потерял  значение.  Он  заметил  это  и  хотел  выйти  в отставку, но императрица не отпустила его. Он просил о помощ­нике, и ему было предоставлено самому выбрать себе помощника. Панин взял графа Остермана из Швеции, которого считал умным человеком, потому что его депеши были очень хороши. Но эти депеши писал имперский советник Каллинг, глава рус­ской партии. Остерман явился; увидели, что это ограниченная голова,   и  он был и остался  ничтожеством.  Когда  народился греческий проект,  Панин,  вовсе  не одобрявший  его,  потерял всякое значение и ведомство иностранных дел перешло в руки исключительно Остермана. Он управлял им только по имени. Тогда явилось много,  как говорят,  политических фигур,  как Безбородко, Потемкин, Марков, Воронцов², любимцы и другие личности, с которыми императрица и советовалась по полити­ческим делам и которые отдавали приказания в департаменте иностранных дел, только не Остерман, вовсе непригодный на этот  пост.   Он  был  вице-канцлером,   действительным  тайным советником и кавалером всех российских гражданских орденов. Павел I, давно уже заметивший его негодность, охотно хотел удалить его: он сделал его канцлером и дал ему понять, что он может просить об отставке. Из скупости, составлявшей главный его  недостаток,  он не хотел  понять,  чего  император  от  него желает, пока Павел не велел ему сказать: он хорошо сделает, если удалится. Он наконец вышел в отставку и переселился в Москву, где жил еще в конце прошлого столетия.

Его жена, на которой он женился уже довольно пожилым, была Александра Ивановна Талызина, дочь адмирала. Она была преле­стная женщина и умерла, будучи еще средних лет, в начале девяностых годов XVIII столетия.

Его брат* оставался в военной службе и мало-помалу полу­чал повышения, ничем особенным не отличаясь. Он также имел все русские ордена и был генерал-аншеф, когда на пре­стол вступил Павел I. Этот государь, не терпевший граждан­ских генералов, перечислил его в действительные тайные со­ветники. В конце XVIII столетия он жил в Москве и был уже много лет женат.

Оба брата возмещали недостаток талантов совершенно особен­ной честностью. Ни один из них не имел детей. Они усыновили сыновей своей сестры, которые стали носить с тех пор двойную фамилию — Толстой-Остерман — и отличились в придворной, гражданской и военной службе. Про их дядей говорили, что они обладают большими богатствами.

1. О графе Панине мы говорим в своем месте.

2. О графе Александре Романовиче Воронцове также говорится в своем месте.

* Федор Андреевич Остерман (1723—1804).

55

Сестра обоих графов Остерманов еще при императрице Елизавете  вышла замуж  за полковника Толстого.  Государыня была настолько неделикатна, что приказала праздновать свадьбу в доме графа Остермана. Госпожа Толстая, кажется, давно уже умерла. Ее муж умер генерал-аншефом.

 

 

 

 

 

 

 

 

6. ИВАН ХРИСТИАН ФРИДРИХ ОСТЕРМАН

 

Остерман И.Х.Д.* был старший брат генерал-адмирала и статс-министра. Он ранее брата прибыл в Россию, но по какому поводу — мы не знаем. Здесь он был учителем царевен Екатерины, Анны и Прасковьи, дочерей царя Ивана Алексеевича, старшего брата Петра I. Этот государь возвел его вместе с братом в дворянское достоинство. То обстоятельство, что Петр I не находил удобным употребить его в дело и что брат, постоянно пользовавшийся большим значением при многих правительствах, не мог назначить его на какой-нибудь вид­ный пост, свидетельствует, что Остерман, о котором идет речь, не обладал необходимыми для того способностями; нужно, однако, заметить, что скромное положение свободной посредственности он сам, быть может, предпочитал блестящей роли.

При посредстве герцогини Екатерины Мекленбургской, сестры императрицы Анны, и при поддержке своего брата этот Остерман был, наконец, назначен мекленбургским посланником при русском дворе; этот пост давал ему более почета. Впрочем, герцогу Карлу Леопольду настолько не нужен был посланник в России, что ему не посмели даже сделать предложение о назначении послу како­го-либо содержания. Императрица Анна назначила своему бывше­му учителю по 300 рублей в месяц. На эту сумму, немаловажную для того времени, жил он спокойно и прилично, пока восшествие на престол императрицы Елизаветы не нарушило его счастливого положения. 29 декабря 1741 года барону Остерману было объяв­лено от имени императрицы, чтобы он выехал из Петербурга. Он немедленно собрался, но очутился в большом затруднении, так как, кроме содержания, получаемого от русского двора, не имел никакого состояния.

В начале 1742 г. он отправился в Германию, куда именно — мы не знаем, и вскоре умер.

* Иоанн Христофор Дитрих, в России Иван Иванович.

57

7. ПАВЕЛ ЯГУЖИНСКИЙ

Человек, никогда не отрекающийся от своего мнения, вечно говорящий правду, презирающий всякие сделки с совестью, вы­сказывающий смело своим согражданам, своему начальству, даже своему государю только тот взгляд, который кажется ему, по его убеждению, вернейшим, такой человек заслуживает, конечно, общего уважения. Небольшие пятна, отнимающие у картины вы­сшую степень совершенства, исчезают пред великими ее достоин­ствами или же делают их еще более выдающимися.

Павел Ягужинский родился в Москве в 1683 году. Его отец, кистер лютеранско-немецкой общины в Москве, был родом литвин.

На восемнадцатом году Павлу посчастливилось и его узнал Петр I, а несколько удачных ответов приобрели ему милость им­ператора. Вскоре за тем он принял греческую религию. Мы не можем указать причины, побудившие его к такому шагу. Петр I дал ему первоначально место в государственной канцелярии, где он оставался несколько лет и работал очень старательно. Петр, казалось, совсем уже забыл о нем, когда Меншиков вновь реко­мендовал его, и Петр вспомнил о нем как о человеке весьма пригодном и назначил его в гвардию, где он имел случай быть узнанным ближе государем. Из офицеров гвардии был он сделан денщиком¹ Петра I и стал самым доверенным любимцем. Ягужин­ский был один из тех, которые подписали в 1718 году смертный приговор несчастному царевичу Алексею Петровичу. Он был тогда генерал-майором и капитаном гвардии. Четыре года спустя Петр возвел его в генерал-лейтенанты и, наконец, назначил генерал-прокурором² в Сенат.

По смерти Петра он, вместе с Меншиковым, помог Екатерине вступить на престол. Хотя эта государыня и возвела Ягужинского в графское достоинство, но, вследствие распри с князем Менши­ковым, которому он, вопреки убеждению, никак не хотел уступить,

1. Денщик — особый придворный чин; денщики состояли при Петре и попере­менно дежурили у него. Их можно назвать дежурными адъютантами. Название это происходит от русского слова день.

2. Генерал-прокурор — по рангу последний член в Сенате, но по значению — важнейший. Он заседает в Сенате от имени императора, контролирует все, что там делается, и имеет решительное влияние на постановления сенаторов.

58

Ягужинский в царствование этой же императрицы потерял место генерал-прокурора. Тем не менее он всегда пользовался большим почетом в Русском государстве. Двор боялся его; армия же выска­зывала ему общую любовь и уважение.

В царствование Петра II он продолжал только военную службу, _но с необыкновенным усердием. По смерти этого государя он состоял членом высокого собрания, решавшего вопрос о престоло­наследии.

При восшествии на престол императрицы Анны это же собрание арестовало Ягужинского за то, что он советовал новой государыне разорвать представленную ей капитуляцию и по примеру ее пред­ков царствовать по собственной воле, без ограничений. Быть мо­жет, давая такой совет, Ягужинский имел в виду самого себя, но его намерение не удалось. Ягужинский мог бы тогда же погибнуть, если бы императрица из благодарности тотчас же не освободила его. Это был первый акт, которым Анна обозначила свое самодер­жавие. Ягужинский стал опять генерал-прокурором, но поссорился с Бироном, так что даже обнажил шпагу против любимца импе­ратрицы. Это был опять путь к погибели; но Анна, всегда благо­дарная за добрую услугу, оказанную ей Ягужинским, стараясь устранить последствия этого спора, назначила его послом при берлинском дворе. Спустя несколько лет он был вызван назад и назначен кабинет-министром.

Он умер в 1736 году и был погребен со всеми военными поче­стями в Невском монастыре, где сохранилась надгробная надпись в первой церкви, внизу, на левой руке, при входе в монастырь*. В конце этого краткого биографического очерка мы присоединяем краткое описание торжественных похорон этого знаменитого мужа. Граф Ягужинский был тогда генерал-аншеф, кабинет-министр, действительный тайный советник и кавалер орденов Св. Андрея и Св. Александра Невского¹ .

Ягужинский был один из тех, в ком Петр I не ошибся, потому что он был действительно человек необыкновенных способностей. Взгляд Ягужинского был очень верен, так что те из его подчинен­ных, которых он избрал, были, как известно, люди дельные. Он обладал обширными военными познаниями и хорошо знал свою родину. Его присутствие духа помогало ему в труднейших обсто­ятельствах и часто даже в тех, когда горячность ставила его в довольно затруднительное положение. Он был очень смел и не смотрел на лица, когда ему приходилось высказывать свое мнение. Ягужинский был именно тот, который довольно часто говорил императору Петру I горькую истину, когда другие не осмеливались делать возражений против необдуманных иногда распоряжений

* В Благовещенской церкви Александро-Невской лавры.

1. Хотя орден Св. Александра Невского был учрежден Петром I, но только Екатерина I начала раздавать его. Он — второй орден по значению и носится на красной ленте

59

этого монарха. При таких больших достоинствах Ягужинский был вспыльчив и горяч, особенно когда бывал пьян, что в последние годы случалось почти ежедневно, — порок, который был необхо­димой составной частью нравов того века и который, к сожалению, приводил этого великого министра нередко к самому крайнему распутству.

Ягужинский был женат два раза. От первой своей жены, фа­милии которой мы не знаем*, он имел детей, но потом поссорился с ней и развелся с разрешения Петра I. Затем он женился на графине Головкиной, которая после его смерти вышла замуж за обер-гофмаршала графа Михаила Бестужева и была крайне несча­стлива¹. От этой второй жены Ягужинский имел, как нам известно, нескольких дочерей.

Один сын от первого брака умер еще в 1724 году. Второй его сын, Сергей, находился на службе при нескольких правительствах. Так, например, он был в 1764 году членом комиссии, которая была обязана произвести, после убиения бывшего императора Ивана Антоновича, следствие над несчастным Мировичем². Сергей должен был выйти в отставку и был вследствие слишком дурного управления своими имениями объявлен под старость расточите­лем. Он был генерал-поручик, камергер и кавалер ордена Св. Ан­ны³ и жил еще в 1799 г. Нам неизвестно, были ли у него дети.

Одна дочь от первого брака вышла замуж за князя Гагарина** и была замешана в несчастии своей мачехи, но тотчас же осво­бождена. Старшая дочь от второго брака была также арестована вместе с матерью.

Краткое описание⁴ торжественных похорон его превосходитель­ства генерал-аншефа и кабинет-министра графа Ягужинского, со­стоявшихся 28 апреля 1736 г. в Петербурге:

После того как тело было публично выставлено несколько дней для поклонения и на 28 апреля одним генерал-аудитор-поручиком и одним гвардейским офицером были приглашены все русские и иностранные министры вместе с другими почетными лицами,

* Это была Анна Федоровна, урожденная Хитрово. После развода, в 1722 году, она была заключена в монастырь.

1. В жизнеописании генерала Бергера мы будем иметь случай говорить о печаль­ной судьбе этой дамы.

2. Об этом будет говориться в другом месте.

3. Карл Фридрих Голштинский, отец Петра III, основал орден Св. Анны в 1735 году в честь своей супруги Анны Петровны. Этот орден — единственное, что Павел I, как великий князь, получил из своих верховных прав на Голштинию. Он жаловал этот орден как гроссмейстер его и, став императором, сделал его военным орденом и разделил на несколько степеней. Лента — красная с желтой каймой. Орден замечателен тем, что звезда его, подобно ордену Данеброга, носится на правой стороне.

** Графиня Прасковья Павловна, жена князя Сергея Васильевича Гагарина.

4.  Дословно списано с современной рукописи.

60

кортеж собрался рано поутру, около 9 часов, в доме умершего графа, откуда процессия двинулась в Александро-Невскую лавру приблизительно в следующем порядке.

200 императорских гвардейцев верхом, Ингерманландский / полк, Петербургский гарнизонный полк, 3 фурьера верхом, 4 литаврщика, 12 трубачей, 2 прапорщика с графскими гербами, поручик с красным знаменем, шталмейстер, 6 лошадей в траурных попонах, 3 маршала, русское и немецкое купечество, 2 маршала, чиновники различных коллегий, 2 майора, рыцарь в светлых латах, лейтенант с белым знаменем, на котором вензель графа, человек в черных латах пешком, прапорщик с черным знаменем, лошадь в траурной попоне, певчие, 2 полковника, все русское духовенство, бригадир и 2 полковника, за которыми несут: каску, рукавицы, шпоры, шпагу, знак ордена Св. Александра, знак ор­дена Св. Андрея, командирский жезл.

Все эти знаки лежали на красных бархатных подушках с золотыми галунами и кистями; каждую подушку нес бригадир, полковник или майор при двух ассистентах.

По сторонам шли солдаты с белыми зажженными восковыми свечами, к которым был приделан щит с графским вензелем, 3 бригадира, 6 унтер-офицеров кадетского корпуса; печальная ко­лесница, везомая 6 лошадьми в попонах; 12 капитанов и майоров держали балдахин из черного бархата с серебряным галуном; возле шли полковники, 8 унтер-офицеров кадетского корпуса, генерал-майор, 2 адъютанта, другие приглашенные на проводы тела, 3 обтянутые трауром кареты, каждая в 6 лошадей, в каждой карете женщины в плерезах, фурьер верхом, эскадрон лейб-гвардейцев верхом.

Во время печального шествия из крепости раздавался каждую минуту пушечный выстрел.

По соизволению ее императорского величества могила была приготовлена в церкви помянутого монастыря, где погребаются только тела членов императорского дома. При опускании тела в могилу войска произвели, по военному обычаю, тройной салют из ружей.

 

 

 

 

 

 

 

8. ЯГУЖИНСКИЙ II.

 

 

Ягужинский, младший брат знаменитого статс-министра, не имел ни выдающихся способностей, ни больших познаний. Только благодаря заслугам брата он повышался в русской военной службе. Насколько мы могли узнать, он дослужился, однако, только до полковника.

Он умер в 1722 году.

 

 

 

9. ЭММАНУИЛ ДЕВИЕР

 

Эммануил Девиер*, португалец низкого происхождения, при­был юнгой на купеческом корабле в Голландию, где совершенно случайно его увидел Петр I. Этот монарх отдал его в услужение Меншикову, который принял его как скорохода. При этом-то император имел случай говорить с Девиером и, открыв в нем способности, взял его к себе. Он сделал его офицером гвардии и вскоре своим денщиком. В качестве денщика Девиер еще более укрепился в милости государя. Мало-помалу получал он повыше­ния в армии и наконец стал настолько смел, что просил у своего прежнего господина руки его сестры, во взаимной любви которой был уверен. Меншиков с презрением отклонил это предложение, но Девиер не бросил своего намерения. И он достиг своей цели. Сестра князя дала ему столь неопровержимые доказательства своей любви, что Девиер счел, наконец, необходимым заявить ее брату, что необходимо торопиться с формальным утверждением брака, если князь не желает иметь неприятности видеть свою сестру незамужней матерью. Вместо всякого ответа Меншиков приказал вздуть батогами своего непрошеного зятя. Еще покрытый крова­выми последствиями гнева князя отправился Девиер к императору, бросился в ноги и просил о защите. Надо вообще удивляться подобной жалобе, приносимой государю, которая столь необычна среди честных людей, получивших оскорбление. Самое ясное при­казание Петра могло лишь в слабой степени оправдать подобное поведение. Можно даже полагать, что Девиер был привычен к подобному с ним обхождению и не знал иной мести, кроме жалобы. В этом случае он не заслуживал никакой защиты. Но Петр не отказал ему в ней и даже принудил князя Меншикова вести свою сестру к обручальному алтарю. Тогда же Девиер был назначен генерал-полицмейстером. На этом посту он часто получал от им­ператора чувствительные знаки его неудовольствия. Все-таки этот государь очень любил его и часто доказывал, как велико то доверие, которое он имеет к нему. Он сделал его своим генерал-адъютантом. Девиер носил уже это высокое звание, когда в 1718 году подпи-

* Этот Эммануил Девиер известен в России под именем Антона Мануиловича. Его отец, Эммануил, португальский еврей  Де Виейра, никогда в России не был.

63

сывал смертный приговор несчастному царевичу. В 1721 году он стал генерал-поручиком и вскоре гофмейстером принцесс Анны и Елизаветы. Как ни приближался Девиер по своему служебному положению к князю Меншикову, этот никогда не мог простить Девиеру тот способ, которым он втерся в родство к нему.

Меншиков даже страшно отомстил ему в царствование импе­ратрицы Екатерины I. Вначале Девиер получил от этой государыни доказательство ее милости и доверия. Она возвела его в графское достоинство и поручила в 1726 году ехать в Курляндию, чтобы исследовать там жалобы герцогини Анны на Меншикова. Девиер исполнил это поручение с той же строгостью, которая была есте­ственна в противнике обвиняемого, и результат этого исследования был вполне в пользу герцогини. Этим Меншиков еще более был возбужден против него. Он выбрал из донесения Девиера несколько критических замечаний, сделанных очень удачно относительно притязательного деспотизма своего тестя, объяснил их так, как то было ему нужно, и сделал из этого мнимый план восстания против тогдашнего правительства, в котором Девиер должен был принимать наибольшее участие. Екатерина I, которая была крайне беспечна, не проверила сама этого доноса и без затруднения со­гласилась наказать Девиера. В 1727 году граф Девиер был объяв­лен лишенным всех своих почестей, достоинств и имуществ, был позорно наказан кнутом, который он, как мы видели, предвкушал уже довольно часто, и сослан в Сибирь. В то время Девиер сверх многих почестей, которые были пожалованы ему Петром I и Ека­териной I и о которых мы уже говорили, имел орден Св. Алек­сандра Невского, пожалованный ему тоже Екатериной I.

Справедливо удивляются, что императрица Анна, которой Де­виер оказал существенные услуги, не могла подумать о возвраще­нии этого человека из ссылки. Такая неестественная неблагодар­ность может быть до известной степени объяснена лишь тем, что Девиер, быть может, имел несчастье не понравиться всесильному Бирону.

Наконец, уже императрица Елизавета, собиравшая вокруг себя всех слуг своего отца, сосланных до восшествия ее на престол, вызвала его в 1742 году из ссылки и возвратила ему большую часть почетных мест и ордена.

Четыре года спустя Девиер умер в Петербурге в глубокой старости, причем он сам не мог точно определить своих лет.

Это не был человек необыкновенного ума, но он обладал верным взглядом на вещи и, что Петр I справедливо ставил ему в большую заслугу, был крайне точен в механическом исполне­нии возлагавшихся на него обязанностей. Впрочем, он был добросердечен, слаб и безрассуден в своих поступках — качест­ва, которые нередко встречаются в одном и том же человеке. Его понятия о чести были совершенно фальшивы, в противном

64

случае он поступал бы иначе при тех оскорблениях и бесчестных наказаниях, которым подвергался.

Жена графа Девиера была, как мы знаем, сестра князя Мен-щикова. От этого брака произошло, может быть, много детей*, но только один сын прославился, и уж, конечно, вовсе недо­стойным образом. Его звали Антон; он был сперва герцогско-голштинский, потом великокняжеский камергер. Петр III, всту­пив на престол, сделал его своим адъютантом. В день возмуще­ния, поднятого Екатериной II против своего супруга, император послал его в Кронштадт, желая обеспечить за собой эту гавань. Девиер вел себя так неудачно, что кронштадтский комендант Нуммерс арестовал его прежде, чем он успел сделать что-либо в пользу своего государя.

* Четверо: сыновья графы Александр, Петр и Антон и дочь, графиня Девиер, бывшая фрейлиной Екатерины I.

10. АДАМ ВЕЙДЕ

Точным исполнением своих обязанностей, неопровержимыми доказательствами строгой справедливости и всяческой проница­тельностью можно достигнуть уважения со стороны своего госу­даря, друзей, всех сограждан и все-таки уничтожить большую часть добытого сочувствия одним подозрительным поступком; од­ним, по виду не вполне верным шагом, если о нем узнал свет, можно потерять почти все доверие, которым кто-либо пользовался, до критического момента в общественных и дружеских сношениях.

Адам Вейде был немец, из мещан; неизвестно, явился ли он в Россию в царствование Петра I или Алексея Михайловича. Вейде вступил в военную службу, выказал необыкновенные военные способности и такую преданность своему монарху, пред которой должны были стушеваться все другие соображения, даже, быть может, принципы. Петр I награждал его за это явными доказа­тельствами своего великодушия, назначив его очень скоро по чрезвычайному отличию генерал-аншефом и в 1714 году сделав кавалером ордена Св. Андрея. Сверх того, император оказывал ему почти безграничное доверие сообщением ра; тачных своих секретов. Почти можно сказать, что не было в мире и трех лиц, которым Петр I делал бы в известных отношениях столь доверчи­вые откровения, как генералу Вейде.

Наибольшее доказательство этого было дано императором по поводу страшной катастрофы, постигшей его сына Алексея. Из­вестно, что совершенно несообразное, неловкое, глупое, упрямое и, вообще говоря, преступное поведение царевича заставляло опа­саться в будущем полного уничтожения великого и многотрудного творения Петра I и полного переворота в русском государственном строе; но, несмотря на то, история последних дней этого наследника престола останется всегда позорным пятном на лучезарном исто­рическом образе Петра I. Чтобы вполне представить эту великую или богатую картину, нельзя опустить эту возбуждающую ужас сцену; и как бы ни отодвигать ее на задний план, все же яркие, меткие краски, которыми придется изображать этот мрак, выйдут наружу и умалят жгучий блеск изображения этого государя. Если бы Лефорт, которого так боялся Петр I, был жив в 1718 году, не случилось бы и этого события, столь вредящего славе монарха.

66

Из следственного дела о цесаревиче, которое не относится к нашей задаче, мы приведем, впрочем, только те обстоятельства, в которых участвовал Вейде. С первого же момента следствия он принимал в нем участие. Даже в тех случаях, когда приходилось насильственными мерами выпытывать признание у цесаревича, император, не желавший доверять свою тайну всем и каждому, никого не употреблял для этого дела, кроме генерала Вейде. Так, известно, что в решительный день, когда Алексей признал себя во всем виновным, государь взял Вейде с собой в крепость, в каземат царевича, и что только этим посещением было выпытано у царевича признание, стоившее ему жизни. Смертный приговор был составлен, подписан, между прочим, и генералом Вейде и утвержден императором. Чтоб не исполнять приговора публично, государь решился отравить цесаревича*. Он послал генерала Вейде к придворному аптекарю, немцу, заказать по данному рецепту сильный ядовитый напиток. Аптекарь страшно испугался такому заказу, но сказал, что через несколько часов напиток будет готов. По прошествии назначенного времени явился генерал Вейде, за­кутанный в плащ, и потребовал напиток; но аптекарь не решался отпустить ему эту ядовитую смесь и заявил, что отдаст ее только в руки самого императора. Вейде согласился и взял с собой апте­каря, который и передал яд императору. 7 июля император и Вейде отнесли этот напиток царевичу; но его никак нельзя было заставить выпить этот яд. Тогда тотчас же прибегли к другому средству. Добыли топор, подняли одну половицу, чтобы кровь могла стекать в мусор, и обезглавили истощенного обмороками царевича**.

Размышляя об этих ужасных фактах, чтобы составить суждение о характере генерала Вейде, историк чувствует наплыв противо­положных впечатлений. Он не может совершенно оправдать от подозрения в преступлении человека, который мог взять на себя такие деяния, как те, о которых мы говорили выше; но он не может и осуждать его вполне, так как в данном случае он был только орудием столь мудрого, дальновидного и всеми уважаемого

* Рассказ об отраве заимствован из мемуаров Брюса — Р.Н. Bruce memoirs containing an account of  his travels in Germania, Russia etc. London, 1782.

** В неизданных «Анекдотах Карабанова» встречается следующий рассказ: «Общим мнением утверждено, что царевич Алексей Петрович кончил жизнь в Петербурге, в Петропавловской крепости. Но сие несправедливо, ибо он привезен был в Москву и весьма тайно содержался в Преображенском. Петр ездил туда для допросов и пыток. Наконец, случилось, что он вышел из дворца в шубе, чего прежде не бывало. Садясь в одноколку, назначил по именам двух денщиков — Бутурлина н другого, которым сказал за ним ехать на запятках. В Преображенском денщики вошли за государем в первую комнату ужасного судилища, и когда двери раство­рились, то денщики видели цесаревича, идущего к отцу своему. Все было тихо и покойно. Вдруг услышали они ужасный стон и крик. Бросились в отдаленные комнаты и увидели царевича обезглавленного и Петра без чувств, лежащего на полу с вывалившимся из рук топором». В конце рассказа удостоверение: «Денщик Бутурлин, бывший при Елизавете Петровне фельдмаршалом, пересказывал это Александру Григорьевичу Петрову-Соловову, от которого я слышал».

67

монарха. Вейде был известен как верный слуга, правдивый человек и проницательный гражданин. Его понятия о верноподданничестве и послушании были, вероятно, столь обширны и, если можно так выразиться, столь материальны, что он не допускал ни возраже­ний, ни размышлений относительно приказаний императора. Он, вероятно, думал, что если уж монарх признал царевича виновным и подписал смертный приговор, то уже ни Бог, ни весь мир не мог помешать исполнению приговора из сочувствия к несчастному. Но, быть может, генерала Вейде оправдывают с некоторым инте­ресом потому только, что по своим последствиям это событие было благодетельно и что период, в который совершилась эта кровавая сцена, отдаленнее от нас, чем время умерщвления императоров Петра III, Иоанна III и Павла I. Мы относимся к этим катастро­фам, из которых по крайней мере две, наименее нам известные, лишили жизни двух отменных и уважаемых государей, с значи­тельно меньшим хладнокровием, чем к истории обезглавления царевича, от смерти которого Россия, вероятно, выиграла. Но если бы даже Вейде был непорочен во всю свою жизнь и если бы он нашел самых остроумных защитников своего поведения в истории царевича Алексея, все-таки отвратительная тень, падающая по этому случаю на всю его жизнь, не может быть уничтожена никаким остроумием. Впрочем, Вейде может служить еще раз доказательством мудрости Петра, читавшего глубоко в человече­ском сердце. Этот государь хорошо знал, с кем он имеет дело, поручая генералу Вейде такое ужасное дело. Тысячам другим мог бы он делать эти возмутительные предложения, и они отвергли бы их с подобающим презрением.

Генерал Вейде умер*, кажется, вскоре после страшного 1718 го­да и, кажется, не оставил детей.

* Адам Адамович Вейде, генерал от инфантерии и кавалер ордена Св. Андрея Первозванного, умер 26 июня 1720 года.

11. АННА КРАМЕР

Анна Ивановна Крамер была дочь члена магистрата и купца в Нарве. По взятии города в 1704 году она как пленница была увезена в Россию, и именно в Казань. Несколько лет спустя она была увезена из Казани в Петербург, где была подарена генералу Балку, мужу сестры красивой Монс, которой мы посвящаем от­дельную статью. Балк отдал ее как камер-юнгфрау фрейлине Гамильтон.

Здесь она узнала Петра I. Некоторые утверждают, будто этот монарх взял Анну Крамер по смерти ее несчастной госпожи себе в любовницы; но это известие оспаривается другими лицами, заслуживающими не меньшего доверия. Известно только, что Петр находил большое удовольствие в ее обществе и назначил ее первой камер-юнгфрау императрицы, чтобы чаще видеть и говорить с ней.

Будучи камер-юнгфрау, Анна Крамер заслужила такое доверие монарха и его супруги, что была из числа тех немногих лиц, которые знали тайну убиения несчастного царевича. После обезг­лавления царевича Анна Крамер, которую император и генерал Вейде взяли из дворца и отвезли с собой в крепость, должна была приставить голову к туловищу и потом одеть труп, который был выставлен на несколько дней в крепостной церкви и затем там же погребен.

Услужливая исполнительность такого поручения, которое, ко­нечно, немногие женщины приняли бы на себя, заслуживала награды. В такой придворной атмосфере, где прозябали растения, отчасти чужеземные, отчасти искусственно взращенные, нельзя удивляться, видя превращение камер-юнгфрау в придворную даму. Анна Крамер была фрейлиной императрицы, и вскоре император назначил ее гофмейстериной принцессы Натальи Петровны, кото­рая, как мы знаем, лишь несколькими неделями пережила своего отца-императора.

По смерти этой принцессы Анна Крамер оставила двор и пере­селилась в Нарву, куда перебрались из плена и ее родственники, именно ее братья. Там она жила пансионом и доходами с имения в Рижском округе, которое подарила ей императрица Екатерина I, и умерла в 1770 году, на 76-м году жизни. Она никогда не была замужем.

69

Анна Крамер, должно быть, была очень хороша. Она была, кажется, умна и более чем ловка, так что сумела сохранить милость императора и добиться благоволения императрицы. Из того обсто­ятельства, что Анна Крамер появилась при дворе после смерти Гамильтон и что она могла принять на себя заботы о трупе царевича, о чем было говорено, мы можем заключить, что она была крайне несимпатична. Впрочем, по характеру, она представ­ляет, кажется, некоторое сходство с генералом Вейде.

 

 

 

 

 

12. МОНС ДЕ ЛА КРУА

 

Печально, если человек, проникнутый чувством дружбы и нежными влечениями сердца, делающими его любимцем пре­красного пола, не умеет владеть преступными увлечениями, вызываемыми его исключительным положением, и он, вследст­вие влияния его нежных чувств, становится кровавой жертвой мстительной ревности.

Монс де ла Круа был сын трактирщика, прибывшего из Фран­ции и поселившегося первоначально в Риге. Позже он переехал в Москву и жил там в немецком квартале или, как там говорят, в Немецкой слободе.

Петр, издавна охотно живший с иностранцами, не разбирая, оправдывается ли такое отличие их рождением или рангом, с удовольствием виделся с молодым, благовоспитанным и хорошо образованным Монсом, сестер которого монарх знал, находил их красивыми, милыми и любил их обхождение.

Много времени спустя и лишь после того, как Петр уже женился на Екатерине, стало заметно глубокое впечатление, произведенное чрезвычайно красивым лицом молодого Монса на сердце императ­рицы. Чтоб поддерживать взаимную склонность, сохраняя все при­личия, необходимо было дать фавориту место при дворе, что могло бы, не возбуждая подозрения, приблизить его к супруге императора. В этих-то видах Екатерина так устроила, что он был назначен сперва камер-юнкером, а потом и камергером императрицы. Долгое время Петр был один из немногих, не знавших тайны. Однажды он был уже на пути к открытию этой тайны, именно когда совсем еще юная царевна Елизавета обратила его внимание на большое замешательство императрицы и Монса, происшедшее вследствие его внезапного по­явления; но государь, голова которого была занята тогда другими делами, не обратил внимания на болтовню ребенка, и это открытие не имело никаких последствий.

Несколько лет позже другие уже, вероятно, обратили на это внимание Петра. Вследствие этого он дал генеральше Балк, сестре камергера Монса, затруднительное поручение наблюдать за ее братом и императрицей. Несмотря на то, он ничего не мог открыть и был всегда успокоиваем. Наконец, на 8 ноября 1724 года он назначил поездку в Шлиссельбург и действительно уехал, но

71

несколько часов спустя был уже опять в Петербурге и незаметно прошел во дворец ¹  итальянского сада на Фонтанке, где внезапно вошел в комнату Екатерины, когда у нее был Монс. Со свойствен­ной ему горячностью монарх тотчас же назначил несколько предварительных наказаний, по которым уже можно было верно за­ключить о тех, которые еще должны были последовать.

О генеральше Балк, которая тоже была в комнате, мы говорим в особой статье. Кабинет-секретарь и камердинер императрицы были арестованы. Но самое жестокое наказание постигло несча­стного Монса. Он был немедленно арестован. Генерал-майор Уша­ков, известный уже читателю, был тогда президентом Тайной канцелярии и потому очень опасный человек, хотя и не имел той власти, которой он располагал при императрице Елизавете. Этот человек еще в тот же вечер захватил камергера Монса и отвез его в свой дом, уже тогда устроенный для содержания арестантов. Здесь Монс пробыл два дня под крепкой стражей. 10 ноября его перевезли в Зимний дворец, где было высшее судилище. Здесь его поразил удар — последствие жестокого страха. Следствие произ­водилось очень быстро и было покрыто, по крайней мере вначале, непроницаемой тайной. В объявленном приговоре было указано, что Монс и соучастники его допустили себя подкупить, чтобы извести императора. Ни один человек не поверил этому. Некоторые из арестованных были биты кнутом или сосланы на галеры — наказа­ние, тогда впервые введенное в России. Этим наказаниям подверглась преимущественно женская и мужская прислуга двора, генеральши Балк и камергера Монса. Но самое ужасное наказание было назначено этому несчастному человеку. Он был 16 ноября обезглавлен на глазах императрицы, которые от горя закрывались.

Физическая красота достойного сожаления Монса была отпе­чатком его характера. Он был человек благородных мыслей, ни­кому при дворе не вредил, но своей услужливостью, добротой и честностью помогал всем, кто нуждался в его помощи.

С его смертью не прекратились наказания императрицы. Петр приказал положить в спирт отрубленную голову, и Екатерина несколько дней должна была смотреть на нее. Император отдал потом голову в Академию наук и приказал сохранять ее в отдель­ной комнате вместе с другой головой, которая уже была в акаде­мии. Это было исполнено с большой точностью. Головы эти были хорошо сохраняемы наблюдателем над препаратами; впрочем, так как Екатерина непонятным образом забыла наведываться об этих головах, то на них не обращали никакого внимания. Наконец, 60 лет спустя, об них опять вспомнили. Это было в восьмидесятых годах, когда княгиня Дашкова³, просматривая,

1. Дворец в итальянском саду, насколько нам известно, обращен потом в вос­питательное заведение (Екатеринский институт).

2. Он был обезглавлен на так называемой Петербургской стороне.

3. О ней будет речь в другом месте.

72

как президент академии, счета, нашла, что слишком много выхо­дит спирта. Между прочим, она заметила, что много спирта на­значено для двух голов, сохраняемых в погребе. Она полюбопыт­ствовала и узнала от консерватора, что в погребе находится ящик, ключ от которого хранится у него и в котором стоят две головы в спирте. Порылись в архиве и нашли, что Петр I прислал головы фрейлины Гамильтон¹ и Монса, приказав положить их в спирт и хранить. Княгиня сказала об этом императрице Екатерине II. Головы были принесены и все дивились по ним сохранившимся еще остаткам прежней красоты. Екатерина II приказала в погребе же и зарыть обе эти головы.

1. Почти всем известно из № 88 «Анекдотов Петра Великого» Штелина, что фрейлина Гамильтон умертвила свое собственное дитя и за то была обезглавлена; но, быть может, менее известно, что Петр I был отцом этого ребенка.

13. КАЙЗЕРЛИНГ, УРОЖДЕННАЯ МОНС ДЕ ЛА КРУА

Госпожа фон Кайзерлинг, урожденная Монс де ла Круа, была старшей сестрой несчастного Монса. Мы помещаем ее в число «русских избранниц» потому только, что от нее зависело вытеснить из дворца Екатерину и разделить с Петром I престол Российской империи.

Все согласны в том, что г-жа Кайзерлинг была образцом женского совершенства. С необыкновенной красотой, признававшейся всеми и бывшей как бы особенностью фамилии Монсов, соединяла она обворожительный характер. Она обладала сантиментальностью, но без томления; была пикантно своенравна, но не упряма; умна, но ее ум не вредил ее сердечной доброте; ее серьезный ум умерялся шаловливой шуткой. Все эти преимущества давали ей власть над сердцами мужчин, для обладания которыми она ни­когда не прибегала к искусственным мерам.

Такие выдающиеся качества не могли ускользнуть от проницательного взгляда Петра I. Он преподнес прекрасной барышне свою любовь и встретил, что так редко случается с коронованными влюбленными, самый решительный отпор.

Он не отказался, однако, от своего намерения; напротив, еще с большей горячностью начал он настаивать на достижении его. Хотя рожденный в холодном Севере, этот монарх всегда отдавался любви со всем жаром восточного человека. Он возобновил свои предложения, сопроводил их самыми выгодными условиями и, сверх того, подарил девице Монс прекрасный дом. Все было тщетно. Меншиков и Екатерина, бывшая уже тогда при дворе, потеряли бы все, если бы Монс уступила. Меншиков употребил весь свой ум, чтобы помешать намерениям Петра. Но, вероятно, Меншиков должен был бы склониться пред горячей страстью своего господи­на, если бы сама твердость девицы Монс не посодействовала стремлениям Меншикова и Екатерины.

Если уж Екатерина, при своей посредственной любезности, могла достигнуть того, что была возведена в сан императрицы, то более чем вероятно, что красивая Монс своими прекрасными качествами гораздо скорее достигла бы этой высокой цели. Однако

74

она предпочла такой удел и такого любимого ею человека, которые, хотя и были гораздо выше рождения и ожиданий девицы, но все же значительно ближе к ней, чем трон и император. Она втайне обручилась с прусским посланником Кайзерлингом. Петр узнал об этом в тот момент, как собирался на бал, узнал из перехвачен­ного письма, в котором она жаловалась на навязчивость государя. Это несчастное открытие превратило любовь государя в гнев. Он отправился на бал, где встретил красавицу, и уже здесь, на балу, дал ей чувствительное доказательство своего неудовольствия. Боль­но видеть, что этот великий человек, которому так охотно проща­ешь опрометчивость, был настолько мелочен, что потребовал назад подаренный дом. Чтобы не подвергать свою невесту новым непри­ятностям, Кайзерлинг решился немедленно жениться на ней, но в то же время схватил жестокую болезнь, которая свела его в могилу. Уже на смертном одре он, как честный человек, исполнил свое обещание и женился на красивой Монс. Вскоре за тем Кай­зерлинг умер. Его вдова осталась в Москве, где скончался ее муж, и с достоинством проживала свои дни вдали от двора, в домашней тиши, погруженная в воспоминания несчастных обстоятельств своей жизни, и там же в Москве умерла.

 

 

 

 

 

14. БАЛК, УРОЖДЕННАЯ МОНС ДЕ ЛА КРУА

 

Госпожа фон Балк, самая старшая, кажется, сестра несчаст­ного Монса, была красива и любезна; она нравилась Петру I, который долгое время чрезвычайно любил ее. Она вышла замуж за генерал-майора фон Балка и была обер-гофмейстериной царевны Екатерины, впоследствии герцогини Мекленбургской. Позже она явилась при дворе императрицы. Хотя она и была возлюбленной императора, но все же содействовала тому, чтобы обманывать этого государя в его частной жизни.

Когда Петр I заподозрил свою жену в благосклонности к Монсу, он поручил г-же Балк наблюдать за обоими. Но услужливая сестра молчала о том, что знала. Вследствие этого она в злосчастное 8 ноября 1724 года получила от императора чувствительные знаки его неудовольствия. С досады она слегла в постель и только 13 ноября была арестована генералом Ушаковым. Ее сын, бывший уже камергером императрицы, хотя тоже был арестован, но при­знан невиновным и вскоре освобожден. Мать была несчастнее его. Она была бита кнутом и сослана в Сибирь, где, кажется, вскоре и умерла; по крайней мере, надо полагать, что Екатерина, через два же месяца вступившая на престол, тотчас вызвала бы подругу, ставшую чрез нее несчастной*

О потомках г-жи фон Балк мы говорим в статье о ее супруге.

* Матрена Ивановна Балк была возвращена из Сибири в 1725 г. и умерла в 1743 г.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

76

 

 

 

 

 

15. БАЛК

 

Балк был сын немца из Москвы, мещанского происхождения. В молодости он вступил в военную службу и достиг до чина генерал-поручика, который он получил в 1715 году. Балк умер в царствование Петра I и, кажется» задолго до несчастий, обрушив­шихся на его семью*.

Его жена была, как мы видели уже в предыдущей статье,
урожденная Монс де ла Круа.

Сын от этого брака прозывался Павлом** и был воспитан в греческой вере. Вместе со, своим дядей он был камергером Екате­рины, супруги Петра 1, и был, по крайней мере вначале, запутан в несчастье своей семьи. Молодой Балк продолжил свой род. Он оставил, если мы не ошибаемся, одного сына и трех дочерей. Сын его сына занимает еще и теперь важные должности при русском дворе¹. Его две- дочери были Мария Павловна и Матрена Павловна, две дамы» о прелести и любезности которых до сих пор говорят старые придворные в Петербурге. Мария вышла замуж за Нарышкина, который умер обер-егермейстером. Она была очень богата, жила вдовой очень роскошно и умерла в девяностых годах². Ее сестра Матрена умерла гораздо раньше ее. Она была замужем за Салтыковым³ который в начале пятидесятых годов прославился своей красотой и своими любовными похождениями, особенно при дворе. Он был потом посланником в Гамбурге и при других дворах.

* Федор Николаевич Балк, 1Й70—1739, московский губернатор.

* Павел Федорович, 1690—1743, камергер Елизаветы Петровны.

***  Федор Павлович, действительный камергер, женат был на Прасковье Сер­геевне Шереметевой.

1. Петр Федорович, 1777—1849, женат был на Варваре Николаевне Салтыковой.

2. Мария Павловна, 1728—1793, за Семеном Кирилловичем Нарышкиным.

3. Известным Сергеем Васильевичем; он женился на Матрене Павловне Балк в 1749 г.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

77

 

 

 

 

16. ГЛЮК

 

Человек, едва поднявшийся над сферой, в которую он был брошен случайностью рождения, имевший права по своим даро­ваниям на важнейшие места в государстве, которые не были, однако, ему представлены, и умерший при стесненных материаль­ных условиях, конечно, не мог бы быть причислен к избранникам, если бы не было для того особого повода. Все дело в том, что Глюк был воспитан вместе с Екатериной I и должен быть рассматриваем как шведский пленник, которого судьба привела в Россию.

Отец его, Эрнст Глюк, был в Мариенбурге, маленьком лифляндском городке, пробстом, т. е. не более как священником, и счи­тался, впрочем, ученым человеком; несомненно, что он хорошо знал славянский язык, язык русской церкви. Это-то обстоятельство и было, кажется, причиной, что пробст Глюк был пленным отвезен в Москву со всей своей семьей, в которой особенно замечательны его сын, дочь, молодая Марфа, и домашний учитель. Здесь при помощи домашнего учителя, который славился большой учено­стью, но о дальнейшей судьбе которого нам ничего не известно, он основал в доме Нарышкина особое заведение, в котором многие книги были переведены на русский язык. Пробст Глюк, кажется, жил только для того, чтоб увидеть восхождение зари счастья своей воспитанницы *.

Его сын получил очень хорошее воспитание. Он прославился как человек, обладающий талантами и мягким характером. Но, кажется, застенчивость составляла главную черту его характера — слабость, препятствовавшая ему выказать свои полезные способ­ности. В финансовом ведомстве в Петербурге он дослужился только до должности советника казначейства**, которую он отправлял с примерным рвением. Он умер, не оставив состояния, и, вероятно, в молодых еще годах.

* Иван Зрнестович Глюк (1652—1705).

* Старший сын И.Э. Глюка был вице-президентом юстиц-коллегии.

 

 

 

 

 

 

78

 

 

 

 

 

17. ВИЛЬБУА, УРОЖДЕННАЯ ГЛЮК

 

Госпожа фон Вильбуа была дочерью пробста Глюка в Мари­енбурге, воспитателя или бывшего хозяина императрицы Ека­терины I.

Она была принята ко двору еще при жизни Петра I и была фрейлиной супруги этого государя. Здесь женился на ней адмирал Вильбуа по смерти своей первой жены. Позже императрица Ели­завета возвела ее в свои статс-дамы.

Об ее супруге говорится в следующей статье; об обстоятельствах же жизни г-жи фон Вильбуа нам ничего не известно*.

* Елизавета Ивановна Вильбуа, умерла в 1724 г.; по сведениям князя Лобано­ва-Ростовского — в 1757 г.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

79

 

 

 

 

18. ВИЛЬБУА

.Вилъбуа был француз простого происхождения. Мы не могли отыскать, по какому случаю прибыл он в Россию. Вероятно, его привез Петр I из Голландии вместе с другими молодыми людьми.

Мы встречаем молодого Вильбуа прежде всего на охоте этого государя. Петр I Сделал его пажом и вскоре морским офицером. С годами од быстро повышался :по флотской службе и умер в большой старости, в 1758 году*, будучи вице-адмиралом и кава­лером ордена Св. Александра Невского.

Вильбуа обладал горячей кровью и приятностью своей нации, но, кажется, не отличался ни особыми познаниями, ни заслугами.

Он был женат два раза. Мы не знаем, кто была его первая жена; второй была дочь пробста Глюка, о которой говорится в предыдущей статье.

От обоих браков он оставил сыновей¹. Из них замечателен для нас только Александр Вильбуа, который как генерал-фельдцейхмейстер стал известен своей, достойной порицания, угодливостью в дни восшествия на престол Екатерины II. Этот человек имел во всяком случае большие достоинства, но и большие слабости. Он был уже в годах, когда Екатерина II .взошла на престол. Тем не менее он воображал, что может еще нравиться ей, потому что она ему нравилась. Екатерина знала об его слабости к ней и извлекла выгоды из его глупой склонности. Именно 28 июня, когда она из гвардейской казармы ехала в Казанский собор, она встретила фельдцейхмейстера Вильбуа, который, при вести о революции, спешил в цейхгауз. Императрица приказала остановить его и позвать к ней. Как только Вильбуа, по ее требованию, вступил на подножку кареты, чтобы поговорить с ней, она сделала ему незначительную льстивую улыбку, которую он принял, быть может, за ласку. Она этим выиграла в свою пользу человека, который мог верной преданностью своему государю уничтожить революцию в самом ее начале.

* 13 мая 1760 г.

1. Двоих: Даниила Никитича, генерал-майора, женатого на дочери московского пастора Елизавете фон Меллер, и Александра Никитича.

 

 

 

 

 

 

 

 

80

 

 

 

 

19. МАТВЕЙ АЛСУФЬЕВ

Матвей Алсуфьев был, говорят, довольно низкого происхож­дения*. Мы встречаемся с его именем не раньше, как он был назначен маршалом императрицы Екатерины, супруги Петра I. В 1722 году этот монарх назначил его обер-гофмейстером государы­ни**.

Этот Алсуфьев умер в 1723 году***.

* Предок его был думным дворянином и наместником Серпейским. В 1572 году Михаил Иванович Алсуфьев разбил под Молодями крымского хана Девлет-Гирея и отбросил его в Крым.

** Матвей Дмитриевич Алсуфьев был обер-гофмейстером двора императора, а его брат Василий — императрицы, и лишь по смерти брата, в декабре 1773 г., стал «маршалком» при императрице. См. «Русск. Архив», 1883, III, 6.

*** В 1723 г. умер брат его Василий; Матвей умер позже 1730 г.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

81

 

 

 

 

 

20. ВАСИЛИЙ АЛСУФЬЕВ

 

Василий Алсуфьев, брат предыдущего, был маршалом импе­ратора и был также обер-гофмаршалом в придворном штате этого государя. В правление Петра II мы встречаем его обер-гофмарша­лом и кавалером ордена Св. Александра Невского*.

Он умер**, кажется, до вступления на престол императрицы Анны.

Его сын был знаменитый и талантливый статс-министр Адам Васильевич Алсуфьев, умерший в восьмидесятых годах¹ и оста­вивший, если не ошибаемся, четырех сыновей в военной службе и двух дочерей. Одна из них, Марья» вышла замуж за князя Николая Голицына, другая — за статского советника Кондоиди, служившего в департаменте иностранных дел.

* Все это относится к брату его, Матвею Дмитриевичу.

** В 1723 г.

1. А.В. Алсуфьев (1721—1784).

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

82

 

 

 

 

 

21. ВАСИЛИЙ ПЕТРОВИЧ

 

Иногда не требовалось особых талантов для приобретения милости Петра I. Добродушие, привязанность к нему лично и даже простота, которой нечего опасаться, служили для него рекомен­дациями, которые он никогда не упускал из виду.

Василий Петрович был такого низкого происхождения, что, подобно многим русским крестьянам, не имел даже фамилии¹. Он вступил в царскую службу певчим. Так как у него было приятное лицо, то Петр взял его сперва к себе в слуги, позже в денщики или дежурные провожатые, чем он и оставался до смерти этого

государя.

Екатерина I возвела его сперва в камер-юнкеры, потом в ка­мергеры. К землям, полученным им уже от императора, она присоединила еще несколько поместий, так что Василий был в очень благоприятных материальных условиях.

О других обстоятельствах его жизни мы ничего не знаем.

Василий пользовался большим уважением императора и импе­ратрицы.

 

1. Некоторые крестьяне, подобно Василию, имеют только имя, данное им при крещении; другие, тоже не имеющие фамилий, принимают фамилии своих господ. Так, между крестьянами встречаются Чернышевы, Салтыковы, Воронцовы. Неко­торые же крестьяне имеют свои собственные фамилии.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

83

 

 

 

 

 

22. АЛЕКСЕЙ МАКАРОВ

 

 

Алексей Макаров, сын простолюдина, был толковый малый, но настолько несведущий, что не умел даже читать и писать. Кажется, это-то невежество Макарова и составило его счастье. Петр I взял его к себе, назвал его кабинет-секретарем и поручал ему списывание секретных бумаг — работа для Макарова очень утомительная, потому что он копировал механически. Макаров должен был объявить несчастному Шафирову смертный приговор и потом прокричать ему помилование.

В правление императрицы Екатерины I Макаров стал тайным советником.

Петр II назначил его президентом коммерц-коллегии.

Макаров умер, кажется, в начале царствования Анны*.

Еще поныне встречаются потомки этого Макарова, занимающие видные и важные должности при русском дворе.

 

* Алексей Васильевич Макаров умер в 1750 г.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

84

 

 

 

 

 

23. ШУЛЬЦ

 

Шульц, пушечный подмастерье, родился, как мы слышали, в Брауншвейге. Он прибыл в Россию, чтобы попытать счастье, и определился в артиллерийское ведомство. Благодаря своей ловко­сти он вскоре стал офицером. Он возвысился в конце концов до чина генерал-майора и получил орден Св. Александра Невского.

Шульц умер в царствование императрицы Елизаветы, в соро­ковых годах*.

 

* Иван Иванович (Иоганн-Яков) Шульц, 1688—1759.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

85

 

 

 

 

 

24. ГЕННИН

 

Геннин, или Геннинг (хотя обе эти формы встречаются, но они принадлежат одному и тому же лицу), был родом из Утрехта. Он был рекомендован Петру как искусный пушечный мастер, когда государь был в Голландии. Царь и Лефорт испытали его, открыли в нем способности и взяли с собой в Россию. Здесь он был определен сперва на Литейный двор, потом в артиллерию. Так как он обладал большими способностями в механике, то по приказанию импера­тора должен был предпринять  в  1719 году как генерал-майор путешествие по Германии, Франции и Италии. С замечательней­ших машин, которые он видел во время своего путешествия, он должен был делать рисунки или заказывать модели. Главная же цель его путешествия состояла в вербовке рудокопов,  которые должны были явиться в Россию для разработки ее рудников. Он употребил два года на это путешествие.  После этого он всегда занимался артиллерийским делом. В 1722 году он стал генерал-поручиком  артиллерии и в 1731 году — кавалером ордена Св. Александра Невского. Он был жив еще в 1749 году*.

 

* Виллим Иванович Геннин умер в 1748 г.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

86

 

 

 

 

 

25. ДРЕВНИК

Природа, не ограниченная в своей красоте, единстве и разно­образии, особенно пленительна в своих беспрерывных изменениях. Она никогда не производит двух существ, во всем друг с другом схожих. Если по внешности они и похожи, то по внутреннему складу отличаются друг от друга. Вполне одинаковый внутренний склад никогда не встречается.

Древник был, говорят, родом из Данцига, сын польского дво­рянина. К этому известию о происхождении Древника необходимо присоединить другое, по которому он происходил из простона­родья. Несомненно только, что Петр I взял к себе его и его брата-близнеца как малых детей, не имевших уже тогда родителей и не знавших, где преклонить голову, и воспитал их. Результат был различный. Этот Древник* был толковый, прилежный и сделал большие успехи в изучении наук. Петр I взял его к себе пажом и сделал его позже денщиком. Как денщик он должен был неот­лучно находиться при государе, который часто давал ему различ­ные поручения.

По смерти Петра I он постоянно оставался при императрице

Екатерине I.

Елизавета даровала ему звание камергера и подарила ему име­ние в Лифляндии. Он там и умер в 1753 году.

Жена его была дочерью кухмейстера Фельтена**. Но нам неиз­вестно, оставил ли он детей¹.

* Андрей Иванович; имя его брата-близнеца неизвестно.

** У обер-кухмейстера Фельтена было две дочери: одна — за академиком Таубертом, другая — за денщиком Древником,

1. В 1764 г. лейб-гвардии Измайловского полка секунд-майор Петр Древник был
возведен в лифляндское дворянство.    

 

 

 

 

 

 

 

 

 

87

 

 

 

 

 

 

26. ДРЕВНИК II

Древник, близнец предыдущего, был так похож на него по внешности, что для отличия одного брата от другого им нашивали на платья особые значки» по которым их и узнавали. По способ­ностям же он вовсе не походил на брата. Это был тупица. Импе­ратрица Екатерина определила его сперва в пажи, впоследствии же возвела в камер-юнкеры.

Древник умер, кажется, в царствование этой же государыни.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

88

 

 

 

 

 

27. ДМИТРИЙ ШЕПЕЛЕВ

Дмитрий Андреевич Шепелев был сын русского простолюдина. Он был сперва смазчиком придворных карет и потом поступил в гвардию. Петр I,заметив в нем, как ему казалось, большие спо­собности, сделал его в 1716 году своим дорожным маршалом.

В 1728 году он получил от Петра II орден Св. Александра Невского.

В царствование императрицы Анны он стал гофмаршалом.

Елизавета, наконец, сделала его обер-гофмаршал ом и кавалером ордена Св. Андрея.

Он умер в 1755 году.

Шепелева все ненавидели за его грубость.

Его сын, майор гвардии*, на которого рассчитывали мятежники в день восшествия на престол Екатерины II и который по ошибке не явился вовремя, первый почувствовал на себе верховную власть новой императрицы. Он был арестован и уже не скоро мог опять добиться милости государыни.

Сын его¹ женился на племяннице князя Потемкина-Тавриче­ского, урожденной Энгельгардт. Уже одно это обстоятельство до­казывает, что молодой Шепелев имел значительный чин и немалое состояние.

Сестра обер-гофмаршала Шепелева была женой генерал-фельд­маршала графа Шувалова**.

* В 1762 году гвардии майора Шепелева не было. Прассе, саксонский резидент, упоминает в одной из своих депеш об офицере Измайловского полка Шепелеве, что и послужило, вероятно, источником для Гельбига. В то время, однако, в Измай­ловском полку служили два Шепелева: отец — Амилий Степанович, подполковник, и сын — Петр Амилиевич, подпоручик с 4 апреля 1762 г., произведенный 2 августа того же года в поручики, именно в награду за 28 июня.

1. Не сын — внучатый племянник, вышеупомянутый Петр Амилиевич Шепелев (1737—1783), был женат на Надежде Васильевне Энгельгардт.

** Не сестра Дмитрия Андреевича Шепелева, а родственница Марья Егоровна Шепелева была замужем за графом Петром Ивановичем Шуваловым (1711—1762).

 

 

 

 

 

 

 

89

 

 

 

 

28. ВИНЦЕНТ РАЙЗЕР

Винцент Райзер, родом из шведской Померании, обучался в Грейфсвальде. Он занимал очень мелкие должности по горному ведомству в Швеции. Во время возгоревшейся войны между Шве­цией и Россией его рекомендовали Петру I для вновь учрежденной берг-коллегии. Как этот государь, так и его преемники с большой выгодой пользовались услугами Райзера. Он умер уже в глубокой старости*, в 1755 году, будучи вице-президентом берг-коллегии.

Райзер оставил сына**, который был флигель-адъютантом им­ператора Петра III и остался ему предан в день 28 июня 1762 года.

 

* Викентий Степанович Райзер (1669—1755),

** Двух: Викентия и Евстафия (Густава). Викентий Викентьевич, флигель-адъ­ютант Петра III, с 1779 г. — генерал-поручик; Евстафий Викентьевич — минералог, обер-бергмеистер сибирских заводов при Екатерине II.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

90

 

 

 

 

 

29. ИГНАТИЙ ЕЛАЧИН

 

Игнатий Федорович Елачин* был из русских простолюдинов. Он принадлежал к молодым людям, избранным самим Петром для постройки галер. Своей ловкостью он возвысился до поста старшего строителя судов и чина бригадира.

В царствование императрицы Елизаветы он управлял всей га­лерной судостроительной частью.

Он умер в 1760 году в глубокой старости.

 

* Довольно загадочная личность; о нем не упоминает даже «Общий морской список», изданный морским министерством, под редакцией Ф. Веселаго.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

91

 

 

 

 

30. ИВАН ШЛАТЕР

 

Иван Шлатер родился в Немецкой слободе в Москве от не­мецких мещан. Он посвятил себя изучению рудокопного искусства и сделал в нем большие успехи. Петр I дал ему место во вновь учрежденной берг-коллегии и при его помощи произвел многие улучшения в плавильных заводах и на петербургском Монетном дворе, чем Шлатер и заслужил высокие милости монарха.

Всюду, где только ни употребляли Шлатера император и его преемники, он оказывал им большие услуги. Многие хорошие учреждения в монетном деле заведены еще им.

В 1764 году мы встречаем его в числе лиц, подписавших смер­тный приговор несчастному Мировичу.

Вскоре после этого Шлатер умер, будучи директором Монетного двора и действительным статским советником*.

Он был автор многих весьма полезных сочинений по горному, плавильному и монетному делу.

 

* Иван Андреевич (Иоганн-Вильгельм) Шлатер, 1709—1768, президент берг-кол­легии, тайный советник.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

92

 

 

 

 

31. ФРИДРИХ АШ

 

Фридрих Аш был сын простолюдина из Силезии. Он явился в Россию искать счастье, где очень скоро нашел себе пропитание благодаря чисто писарской способности. Сперва он сделался сек­ретарем генерала Вейде, получившего известность умерщвлением царевича Алексея. Вейде представил его на службу Петра I, ко­торый определил его в почтовое ведомство.

В царствование императрицы Елизаветы он стал немецким имперским бароном, действительным статским советником и пе­тербургским почт-директором*.

Он умер в Петербурге в 1771 году, имея более 80 лет.

Он оставил двух** сыновей. В середине девяностых годов один из них был русским резидентом в Варшаве, другой — членом медицинской коллегии в Петербурге. Последний был жив еще в 1804 году.

* Федор Юрьевич Аш был возведен императором Францем I в баронское Римской империи достоинство в 1762 году; но диплом был выдан его сыновьям Иосифом II лишь в 1783 г.

** Трех: Петр Федорович, доктор медицины; Егор Федорович (1727—1807), член медицинской коллегии, и Иван Федорович, резидент в Польше, с 1800 г. — дей­ствительный тайный советник.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

93

 

 

 

 

 

32. АБРАМ ГАННИБАЛ

 

Абрам Петрович Ганнибал — мавр, привезенный в качестве юнги Петром I из Голландии в Россию. Петр окрестил его, был восприемным отцом и назвал его — странное сопоставление имен — Абрамом Ганнибалом; Петровичем он назывался потому, что Петр I был крестным его отцом. Император приказал научить его греческой вере и вообще дал ему хорошее образование. Молодой мавр имел светлую голову и выказал большие способности в изучении фортификационных наук. Он был чрезвычайно приле­жен. Он временно служил в корпусе инженеров и мало-помалу стал занимать при всех последующих царствованиях весьма важ­ные посты. Наконец он стал генерал-директором корпуса, гене­рал-лейтенантом и кавалером орденов Св. Александра Невского и Св. Анны. Он вышел в отставку по своему желанию при Петре III.

Ганнибал умер в 1781 голу, имея 87 лет*.

Он был женат два раза**. Говорят, будто от первой жены рождались все белые, от второй — черные дети.

Один сын от второй жены жил еще в конце девяностых годов и был отставным генерал-поручиком и кавалером орденов Св. Александра Невского и Св. Анны***.

* Родился в 1699 г., умер в 1781 г., т. е- 82 лет.

** Первая его жена была Евдокия Андреевна Диопер, вторая — Христина Шебер, дочь капитана Перновского полка.

***Иван Абрамович, 1738—1801, герой Наварина; другой сын. Петр Абрамович, был генерал-цейхмейстером флота.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

94

 

 

 

 

33. КАРЛ СКАВРОНСКИЙ

 

Карл, крестьянин без фамилии, родом из Литвы, был брат императрицы Екатерины I. С того дня, как мать напомнила этой государыне об ее дочерних обязанностях, она, с разрешения им­ператора, стала заботиться о своих родственниках. Большая часть их, как мы видели, поселилась в Ленневардене; но брат императ­рицы или оставался в Литве, или опять туда переселился и там женился. Граф Сапега получил от Екатерины приказание заботитъся об ее родственниках в Литве. Они получали достаточно, чтобы жить с большими удобствами, чем жили их односельчане, но не столь много, чтобы обратить на себя внимание особенной роскошью.

В конце 1726 года, когда решения Екатерины не подчинялись уже более воле ее супруга, сознававшего, вероятно, всю нелепость своего брачного союза, прибыл в Петербург Карл со своей женой, двумя дочерьми и тремя сыновьями. Вначале его называли Скаворонский вследствие, вероятно, искажения фамилии Скавронский, которая была ему дана и которую он сохранил. Неизвестно, кому первому пришла на мысль эта польская фамилия, но пола­гают, что ее предложил граф Сапега.

Граф Карл Самойлович Скавронский получил великолепный дом в Петербурге. Домовое убранство было роскошно, как у знатных людей. Чтобы поддерживать подобную пышность, графу Скавронскому не только были представлены значительные доходы с капиталов, но он получил столь обширные земли, что богатство рода Скавронских причислялось к самым значительным в Россий­ской империи, а этим уже много сказано, так как в Европе мало стран, где высшее дворянство было бы так богато, как в России. К этому надо прибавить еще драгоценности и дорогие одеяния. Такие неумеренно роскошные подарки, полученные Скавронским, его сестрами и всей фамилией, возбудили зависть нации. Начали

 

* Главный фасад дома выходит на Неву, задний — на Миллионную. Напротив бокового фасада находится боковой же фасад Мраморного дворца. Этот дом имеет оригинальную особенность — на углу четырехугольную вышку с окнами на все четыре стороны. Комнаты в нижнем этаже занимал некогда последний польский король как секретарь английского посольства.

 

 

 

 

 

95

 

разузнавать и открыли настоящее положение этого избранника. Неудовольствие придворных по этому поводу было так всеобще, так велико и так раздражительно, что надо было даже (как унизительна была эта мера для Екатерины!) под страхом смертной казни запретить доискиваться происхождения этой государыни и произносить неучтивые речи. Но это-то запрещение и было побу­дительным мотивом, что различные слухи наталкивали на насто­ящий след. Между тем неудовольствие вельмож при дворе стало мало-помалу стихать, когда увидели, что эти избранники не за­нимают сколько-нибудь важных мест в государстве, которые они, впрочем, и не могли бы занимать по своему крайнему невежеству.

Карл Скавронский, например, хотя и брат императрицы, был, насколько нам известно, только камергер и не получил никакой более придворной должности и ни одного ордена.

Мы не можем указать с точностью время его смерти; но мы слышали, что он умер еще в царствование Петра II, оставаясь исповедником католической религии.

О супруге графа Скавронского говорится в особой статье. Он привез с собой в Россию трех сыновей и двух дочерей. Здесь у него родилась еще одна дочь. Все дети исповедовали греческую веру. Сыновья его назывались Иван, Мартын и Антон.

Из них только Мартын продолжил род. В 1748 году он был камергером и кавалером ордена Св. Александра Невского, пол­ученного им в 1744 году от императрицы Елизаветы. В 1764 году он подписал смертный приговор несчастного Мировича. Более нам ничего не известно о жизни этого графа Скавронского*. Его жена была статс-дамой императриц Елизаветы и Екатерины II и жила еще в 1799 году**.

Сын его умер в довольно молодых годах¹, будучи посланником в Неаполе, где он жил с царской пышностью. Даваемые им праз­дники были обыкновенно столь же роскошны и великолепны, как и праздники королевского двора. Его вдова, урожденная Энгель-гардт, племянница и любимица князя Потемкина и статс-дама императрицы, вышла замуж — единственный пример подобного рода — за командора Мальтийского ордена, графа Литта², в то время, когда Павел I сделался гроссмейстером ордена. Этот граф Скавронский оставил несколько сыновей.

Дочери старого графа Скавронского назывались Софья, Анна и Екатерина.

 

* Граф Граф Юлий Помпеевич Литта, поручик великого магистра Мальтийского ордена генерал-аншеф,  обер-гофмейстер, кавалер ордена Св. Андрея.

** Мария Николаевна (1732—1805), урожденная баронесса Строганова.

1. Граф Павел Мартынович (1757—1793) был женат на Екатерине Васильевне Энгельгардт (1761—1829).

2. Граф Юлий Помпеевич Литта, поручик великого магистра Мальтийского ордена

96

 

Софья Карловна, как только приехала в Петербург, стала при­дворной дамой своей тетки, императрицы Екатерины I. Она вскоре вышла замуж за графа Петра Сапегу, о котором мы уже говорили. Императрица, обязанная ему благодарностью за разыскание ее родственников, пожаловала ему в 1726 году орден Св. Александра Невского. Сапега, один из первых магнатов Польши, считал за честь жениться на крестьянке, бывшей племянницей российской императрицы. Софья имела много детей и умерла католичкой.

Анна Карловна вышла замуж за графа Михаила Воронцова, умершего великим канцлером. Она была статс-дамой императрицы Елизаветы и Екатерины II и кавалерственной дамой ордена Св. Екатерины. Эта графиня Воронцова¹ была прелестная женщи­на, но любила выпить. Ее единственная дочь была замужем за здравствующим еще (1810 г.) старым графом Строгоновым, с ко­торым она была очень счастлива. Она умерла, как подозревают, от яда, данного ей одним придворным.

Екатерина Карловна родилась, когда ее родители были уже в России и при дворе. Она была замужем за прекрасным человеком, бароном Корфом², который был послан в Киль за великим князем Петром и который стал известен по несчастной истории низложен­ного императора Ивана Антоновича. Выли ли у него дети, мы не знаем. Фамилия Корфов сохранилась еще в Лифляндии и Кур­ляндии, и многие здравствующие еще лица этой фамилии проис­ходят, быть может, от этой Екатерины Карловны.

 

1. Она жила и умерла в великолепном доме, в квартале Литейного двора, в котором жил в 1780-х годах король Виртембергский, бывший принцем. О ее супруге говорится в статье о Лестоке.

2. Николай Андреевич, 1710—1766.

 

 

 

 

 

34. СКАВРОНСКАЯ

 

Графиня Скавронская*, супруга графа Карла Скавронского, брата императрицы Екатерины I, с которым она и прибыла в Петербург в 1726 году, была крестьянкой из Литвы. Она была известна пьянством и необузданными излишествами относительно мужчин. Год ее смерти нам неизвестен. Мы знаем только, что она умерла, будучи римско-католической веры.

О ее супруге и их детях говорилось в предыдущей статье.

 

* Марья Ивановна - неизвестно, ни какого она была рода, ни год рождения и смерти ее.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

98

 

 

 

 

 

35. ХРИСТИНА ГЕНДРИКОВА

 

Христина, сестра императрицы Екатерины I * , вышла замуж еще на родине за крестьянина из Литвы по имени Семен (Симон) Генрих, С ним она прибыла в Россию. О нем и об их детях говорится в следующей статье. Она осталась верна учению католической веры.

 

* Христина Самуиловна Скавронская, 1686—1729.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

99

 

 

 

 

 

36. СИМОН ГЕНДРИКОВ

Генрих, крестьянин из Литвы, женился на Христине, сестре императрицы Екатерины I. Уже в 1725 году он прибыл в Петербург со своей женой и детьми и был первым родственником государыни, которого увидели в Петербурге. Так как у него не было фамилии, то ее сделали из его второго имени — Гейнрих или Генрих, несколько изменив его и придав русское окончание, и таким образом произошла фамилия Гендриков. Чтобы придать роду некоторое значение, он и его семья были возведены* в граф­ское достоинство.

Так как он, как и следовало ожидать, не имел никаких позна­ний, то ему нельзя было поручить никакого поста, сопряженного с трудом. Он был только камергер и не получил никакого ордена, но получил поместья и в большом количестве мелкие земельные участки и богатства. Граф Гендриков, как все крестьяне в Литве, был и остался католиком.

От своей жены он оставил двух сыновей и двух дочерей, которые были воспитаны в греческой вере.

Сыновья назывались Андрей¹ и Иван². Андрей был камер­гером и получил в 1744 году орден Св. Александра Невского. Он умер в 1748 году. Иван был тоже камергером и в 1748 году получил орден Св. Александра Невского. В 1764 году он под­писал вместе с другими членами чрезвычайной комиссии смер­тный приговор несчастному Мировичу. Иван продолжил свой род и был жив еще в 1770 году. В России встречаются еще графы Гендриковы. Одна из его дочерей вышла замуж за графа Миниха, внука генерал-фельдмаршала, и жила еще в девяно­стых годах³ .

 

* Императрицей Елизаветой Петровной 25 апреля 1762 г.

1. Андрей Семенович, 1715—1748, был женат на Анне Артемьевне Волынской. 2. 2. Иван Семенович, 1719—1778, шеф кавалергардского корпуса, генерал-аншеф.

3. Екатерина Ивановна была замужем за графом М.Ф. Апраксиным; Елизавета Ивановна — за Д.Л. Измайловым; Варвара Ивановна — за Челищевым; Александра Ивановна — за кн. А.Б. Голицыным; Софья Ивановна — за кн. П.А. Волконским; граф Дмитрий Иванович, 1758—1762, умер малолетним.

 

 

 

100

 

 

Дочери графа Семена были: Мария и Марфа, или Марта*. Мария вышла замуж за бывшего впоследствии обер-гофмейстером императрицы Елизаветы Чоглокова, который ей особенно нравился. О нем говорится в особой статье. Марфа родилась в России. Она была замужем за русским, Сафоновым, о котором мы ровно ничего не знаем.

* Третья дочь, Агафья Семеновна, 1714—1741, была замужем за Г.А. Петрово-Солововым.

 

 

 

 

 

37. АННА ЕФИМОВСКАЯ

 

 

Анна, крестьянка из Литвы, была второй сестрой императри­цы Екатерины I *. Она явилась в Россию, будучи уже замужем за польским крестьянином, прозывавшимся Михаилом-Ефимом. О нем говорится в следующей статье, где сообщены и некоторые известия об их детях.

Она умерла **, как и ее сестра, Гендрикова, католичкой.

 

* Анна Самуиловна Скавронская.

** Ранее 1728 г.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

102

 

 

 

 

 

38. МИХАИЛ ЕФИМОВСКИЙ

 

Михаил-Ефим был крестьянин из Польши, женившийся еще в Литве на Анне, сестре императрицы Екатерины I. В конце 1725 года, после многих затруднений со стороны своего помещика, он, благодаря хитрости, убежал из Польши и прибыл в Петербург вместе с женой и детьми. Так как он, подобно своему зятю Гендрикову, не имел фамилии, то второе имя, полученное им при крещении, перевели на русский язык, прибавили русско-польское окончание, и таким образом составилась фамилия Ефимовский. Этого крестьянина возвели в графское достоинство * и сделали его камергером. Впрочем, он не получил никаких знаков отличия и никакой должности; капиталов же и имений он получил не менее, чем Гендриков. Просто невероятно, какие суммы пораздавала Екатерина I своим братьям и сестрам. Граф Ефимовский не пере­менил своей католической веры и умер в ней.

От своей жены он прижил четырех сыновей, воспитанных в греческой вере. Они назывались Осип, Иван¹, Яков** и Андрей². Один из них был генерал-майор; в 1745 году он получил орден Св. Александра Невского и в 1748 году умер. Другой был вели­кокняжеский гофмаршал и с 1748 года кавалер ордена Св. Алек­сандра Невского. Графы Ефимовские встречаются еще в России. Дочь одного из четырех сыновей графа Михаила Ефимовского, следовательно, его внучка , была замужем за графом Минихом, внуком знаменитого генерал-фельдмаршала и брата мужа ее ку­зины Гендриковой. Она еще жила в конце девяностых годов.

 

* 25 апреля 1742 г. Два сына, Осип и Александр Михайловичи, умерли ранее

1742 г.

1. Иван Михайлович, 1715—1748.

**  Не Яков, а Александр.

2. Андрей Михайлович, 1716—1767, был женат трижды: на Марье Павловне Ягужинской, на княжне Грузинской и на Степаниде Никоновой.

*** Анна Андреевна Ефимовская, 1751—1824, была замужем за Христианом Сергеевичем Минихом.

 

 

 

 

 

 

 

103

 

 

 

 

 

 

39. ГЕНРИХ ФИК

Генрих Фик был швед и происходил из низшего слоя народа. Он добился благоволения русского правительства благодаря тому, что в происходивших тогда беспорядках был шпионом в Швеции и изменником своего отечества. Фик вступил потом в русскую службу и стал секретарем князя Меншикова. Здесь-то пожал он награду за свои бесчестные действия. Он получил значительные денежные суммы и обширное имение в приходе Обер-Пален в Лифляндии. Петр I определил его в камер-коллегию и сделал там советником, но не мог поручить ему более важных дел, что уже говорит не в пользу Фика.

В царствование Екатерины II он был назначен вице-президен­том коммерц-коллегии в благодарность за то, что его стараниями (вероятно, в ущерб подданным) ежегодный таможенный доход увеличился на 200 000 рублей. Он сохранил это место и свой кредит также в царствование Петра II, так как имел осторожность после падения князя Меншикова пристать к фамилии Долгоруких. Но в царствование императрицы Анны он пострадал вместе с фамилией Долгоруких и был сослан в Сибирь, не будучи даже допрошен. Его преступление заключалось в том, что он согласился на составленные советом «условия» Анне и легкомысленно говорил о Бироне. Хотя императрица Елизавета и возвратила его из ссылки, но он не был принят на службу, чего он, по отзыву всех, его знавших, действительно и не был достоин.

Фик умер в 1751 году в своем лифляндском имении. Он имел, как говорят, не только дурное сердце, но и ничего более, как весьма обыкновенный ум и коварство шпиона.

Нам неизвестно имя его жены. У него была только одна дочь, вышедшая за майора Лау и имевшая двух дочерей.

Прекрасное имение, замок Обер-Пален, не осталось в семье Фиков, которые затеяли по поводу его процесс. В девяностых годах это имение, если мы не ошибаемся, было куплено дворянской фамилией Бок за 200 000 рублей.

 

 

 

 

 

 

 

 

104

 

 

 

 

 

 

 

40. ЭРНСТ ИВАН БИРОН

Необыкновенная судьба дает право на выдающееся место в летописях человечества. Муза истории находит свое любезнейшее занятие в рассказе происшествий необыкновенных людей, вышед­ших из низших слоев народа, единственно своими способностями достигших почти до трона и ознаменовавших свое существование славными делами и мудрыми на пользу подданных стремлениями. Но она исполняется печали, когда ей приходится отмечать судьбу такого человека, который, не обладая ни великими качествами, ни истинными заслугами, поднялся из грязи до высших ступеней в государстве и забыл о своем происхождении; который с гордостью и презрением обходится с лицами, имеющими по своему рождению и по заслугам все права на его власть и на его значение; который никогда не делает других счастливыми; у которого чувство чело­вечности служит только источником кровавой жестокости и не­справедливости; словом, память которого ненавидима и современ­никами, и потомством. Клио не может отказаться и от подобных задач и должна находить свое успокоение в сознании строгого исполнения своих обязанностей.

Подробное описание жизни Бирона нельзя искать в книге, имеющей целью представить очерки главных происшествий в жизни некоторых избранников. Рассказ о том, что Бирон делал или что он не должен был делать, не входит в наш план и принадлежит к истории императрицы Анны Ивановны и импера­тора Ивана Антоновича и входит в летопись герцогства Курляндского.

Известные миру сведения о фамилии Бирона восходят до его деда, который был около половины XVII века конюхом герцога Якова III Курляндского. Сына этого конюха называли Карлом; он родился в феврале 1653 года. Уже этот Бирон сделал, сравнительно со своим происхождением, значительную карьеру. Он изучил охоту и занимал впоследствии значительную должность в герцогском лесном ведомстве. Этим он был поставлен в возможность не только вести в некотором роде удобную жизнь, но и открыть своим трем сыновьям перспективы на такую карьеру, которая была гораздо важнее той, которую он сам прошел. Дурно понятое честолюбие побудило Бирона принять чин польского поручика — почти неза-

 

 

 

105

 

 

метное повышение, которого он мог легко достичь вследствие обещания своего государя, одного из последних герцогов Курлян­дии из дома Кетлера. Возрастающее значение его второго сына при дворе овдовевшей герцогини Анны Курляндской, позже им­ператрицы российской, было сигналом к счастливой перемене судьбы всей фамилии Биронов. Тогда-то отец и трое его сыновей очень удачно изменили свою фамилию и из Бюренов назвались Биронами. Вместе с тем они приняли и герб этой знаменитой во Франции фамилии *. Мы не могли доискаться, были ли возведены в графское достоинство также отец и средний его сын. Но было необходимо дать ему более высший чин, и Фридрих Август I, желая угодить императрице, сделал его генерал-лейтенантом, хотя и без места. Впрочем, Бирон-отец имел скромность не показываться при дворах. Он жил в Курляндии, в поместьях, которыми он обязан щедрости императрицы, и умер там же в 1734 году. О его жене мы знаем только, что она родилась в 1661 году; мы не знаем даже ее фамилии **. У нее были сыновья: Карл, Эрнст Иван и Густав. О всех трех скажем особо.

Эрнст Иван Бирон, второй сын Карла Бирона, родился 12 но­ября 1690 года. Он и его братья получили в доме отца довольно посредственное воспитание. Чтобы восполнить его до некоторой степени, Эрнст Бирон, хотя и мало подготовленный, отправился в Кенигсберг, чтобы там, как говорится, штудировать. Выйдя из университета, он отправился в Петербург. Он хотел отыскать себе место в Петербурге, но не нашел такого, которым могло бы удов­летвориться его честолюбие. Рассказывают даже, будто он просил­ся в камер-юнкеры при дворе царевича, сына Петра I, но ему было отказано в этом месте с презрительным замечанием, что он слиш­ком низкого происхождения. Этот рассказ маловероятен. Бирон должен был, конечно, слышать, что такие места при дворах, которые непосредственно приближают к принцам, не даются обык­новенно всем, предлагающим свои услуги и не имеющим ни имени, ни каких-либо прав на них, и что хотя в то время в России чувствовался недостаток в деловых людях, все-таки при замещении придворных должностей не были в таком затруднении, чтобы обратить на него внимание. Если же Бирон действительно имел глупость претендовать на место камер-юнкера при дворе наслед­ника русского престола, то приведенный ответ был совершенно натурален.

Так как мы не знаем, когда именно произошло изменение фамилии Бюрен на Бирон, то, быть может, можно принять, что, прежде чем отправиться в Россию, Эрнст Иван присвоил себе знаменитую фамилию Бирон.

* Замечания на «Записки» Манштейна (Русская старина, 1879, XXVI, 376).

** Гедвига Катерина фон дер Рааб.

 

 

 

106

 

 

После неудавшейся попытки в Петербурге Эрнст Иван возвра­тился в Митаву, где его предложения имели больший успех. Овдовевшая герцогиня Анна Курляндская назначила его около 1720 года своим камер-юнкером. Так как он был очень красив, то она вскоре избрала его в свои любимцы, весьма приблизила его к себе, и эта связь была расторгнута только смертью этой государыни. Во все время своей жизни Анна соблюдала в своей частной жизни строгое приличие. Вследствие этого она желала всячески скрыть свою связь с Бироном, что ей, конечно, не удалось. По ее-то настоянию Бирон должен был жениться. Уже исполнение этого плана герцогини, как мы увидим ниже, было сопряжено с боль­шими затруднениями; но еще труднее было исполнить ее требо­вание о принятии Бирона в число местных дворян — желание, которого Бирон всячески добивался. Пока Анна и он были в Курляндии, он не мог добиться этой чести, и высокое во всем остальном значение герцогини должно было в этом случае уступить стойкости, с которой курляндское дворянство защищало свои права. Позже, когда Анна вступила на русский престол, курлян­дское дворянство раскаялось в своем упрямстве; оно изменило свое поведение и выказало противоположный характер. Дворянство было стойко, пока полагало, что ему нечего бояться; теперь же оно само предложило Бирону дворянские права, и он был настолько любезен, что принял это предложение.

В 1726 году, живя еще в Курляндии, Анна и Бирон ездили в Россию, где тогда царствовала Екатерина I. Главным поводом путешествия были частные дела герцогини, которые князь Меншиков старался все более запутать. Благодаря добрым советам Бирона эта поездка была для Анны весьма удачна. Впрочем, герцогиня недолго оставалась при русском дворе; малое внимание, оказанное Бирону, обусловило поспешный отъезд ее в Курляндию. Кто мог тогда воображать, что этот человек в этом же городе, где теперь к нему относились равнодушно и то только из уважения к герцогине, будет вскоре развивать свой мстительный деспотизм? Однако это так и случилось.

В 1730 году Анна была избрана в императрицы России, и Бирон тотчас же достиг высших почестей. Он начал с того, что сделался камергером; вскоре затем немецкий император возвел его в граф­ское достоинство; потом он стал обер-камергером и кавалером ордена Св. Андрея. За этим последовали знаки отличия от раз­личных дворов, бывших в союзе с русским.

Только теперь сделался Бирон известен Европе и главе дома, фамилию которого он присвоил себе; герцог Бирон написал псевдо-Бирону и просил его уведомить, каким образом он имеет честь находиться в родстве с ним. Русский Бирон понял насмешливый тон этого запроса и вышел из затруднения, вовсе не отвечая на письмо. Но все, казалось, сговорились поработать своей низостью на увеличение гордыни этого человека. После того как Эрнст Иван

 

 

 

107

 

насильно стал герцогом Курляндии, герцог Бирон прислал в Рос­сию кавалера своего маленького двора с поздравлением своего родственника.

В Курляндии Бирон и его жена всегда жили в одном доме с герцогиней. В России было то же самое. Он и его семья переехали вместе с императрицей в день восшествия ее на престол в импе­раторский дворец и жили во дворце, пока была жива императрица.

При такой обстановке избранник мог, не возбуждая подозрения, сперва разделить заботы управления со своей государыней, а затем незаметно прибрать их в свои руки. Это вполне согласовалось с желаниями императрицы, которая вскоре предоставила всю вер­ховную власть своему любимцу. Не многие государи имели такое счастие, как Анна, видеть себя окруженной столькими великими людьми: Миних, Остерман, Головкин, Ягужинский, Голицын ¹, Трубецкой, Левенвольде — какие колоссальные фигуры среди го­сударственных мужей того времени! И тем не менее они не были в силах оказать тех услуг, какие хотели и могли, потому что Бирон часто парализовал их действия. Летописи царствования императ­рицы Анны представляют в то же время историю жестокости и несправедливости Бирона. Только изредка эти явления прерыва­ются добрыми, полезными и мудрыми распоряжениями. Его раз­рушительный деспотизм возбудил, наконец, такое неудовольствие, что в 1738 и 1739 гг. готово было вспыхнуть восстание против императрицы и Бирона. Против него были составлены формальные обвинительные пункты, которые были довольно основательны. Склонность императрицы к Бирону, ее снисхождение ко всем его действиям без разбора были, конечно, в большом противоречии с ее обязанностями государыни и во многих отношениях были вред­ны в различных отраслях управления, так как Бирон злоупотреб­лял добротой своей государыни и, пользуясь ее авторитетом, но по большей части без ее ведома или, по крайней мере, под видом кажущейся справедливости, царил бесправно и произвольно. Из­вестие о предстоявшем восстании было получено вовремя, и взрыв предупрежден. В наказании мнимого восстания Бирон нашел но­вую пищу для удовлетворения своей жажды к зверству и корысти. Его власть в России достигла высшей степени. Его богатство росло ежедневно, его доходы были велики, его пышность спорила с царской, и, сверх того, в его руках были все средства к обогащению. В денежных делах он пользовался услугами придворного еврея Липмана, с которым он делил барыши, сообща получаемые при помощи монополий и других утеснений торговли. Его владения в России были очень велики и были еще увеличены за пределами

¹ Князь Михаил Михайлович Голицын был учеником Петра I, который чрез­вычайно ценил его. Он оказал этому государю и его преемникам важные услуги в морском деле. Голицын умер в 1760 году в глубокой старости, будучи генерал-ад­миралом и начальником адмиралтейств-коллегий. Об остальных упомянутых здесь лицах говорится или в особых статьях, или в примечаниях.

 

 

108

 

России имением Вартенберг в Силезии. Но наибольший прирост его владений оказался в приобретении герцогства Курляндского. Приобретя таким образом небольшие верховные права, он достиг наивысшего ранга среди русских государственных сановников,.

Подкупами и интригами русский двор довел дело до того, что в 1737 году, когда вымер род Кетлера, курляндские дворяне сочли за честь для себя избрать в герцогу того, которого они десять лет назад не пожелали признать даже только равным себе. В 1739 году новый герцог получил инвеституру на свою землю в Варшаве, у трона короля. Месяц спустя, в июле, германский император, по собственному побуждению, прислал герцогу диплом на пожало­ванный ему титул светлейшего. Гордый Бирон долго не отвечал императору, находя, что этот диплом должен был быть изготовлен гораздо ранее.

В конце октября 1740 года умерла Анна. Своим решительным влиянием на все поступки этой государыни герцог сумел так устроить, что она на смертном одре назначила его регентом России во время несовершеннолетнего юною императора Ивана Антоно­вича. По смерти императрицы Бирон вступил в управление реген­тством. Это была последняя вспышка потухавшего огня. Он получил титул высочества, давал и подписывал от имени импера­тора некоторые дарения членам императорской фамилии, распо­ряжения о милостях и другие документы, обнародуемые обыкно­венно при начале нового царствования. Почти ежедневно он аре­стовывал людей, которых считал подозрительными, и тем в конец возбудил к себе общую ненависть. Ему помешали сделать что-либо более. Через три недели он потерял все. Великая княгиня Анна, мать императора, возбудила революцию, которую привел в испол­нение генерал-фельдмаршал Миних со своим адъютантом, знаме­нитым писателем Манштейном.

Известен анекдот, будто вечером, накануне возмущения, Миних находился у герцога-регента; будто регент, сердитый и рассеянный, каким он был в этот вечер, не знал, о чем говорить, и спросил фельдмаршала, случалось ли ему когда-нибудь ночью приводить в исполнение смелый и великий план; будто Миних, полагая из этого вопроса, что его предали, готов уже был броситься к ногам регента и во всем сознаться, но имел, однако, присутствие духа настолько, чтобы сдержаться и выждать — не скажет ли регент еще какого-либо выражения, из чего можно было бы заключить, что он знает или догадывается о судьбе, готовящейся ему к рассвету наступающего дня, и будто, наконец, Миних, вполне успокоенный на этот счет, оставил герцога-регента с твердым намерением через несколько же часов показать ему, как должно вести себя, если желаешь исполнить ночью смелый план.

В рассказе этого замечательного события мы следуем донесению подполковника и адъютанта Манштейна на французском языке: «В последнее воскресенье, приходившееся на 9 ноября старого

 

 

 

 

109

 

 

стиля или 20 нового, его превосходительство генерал-фельдмаршал граф Миних позвал меня к себе рано утром, в 3 часа, чтоб с ним выйти. Когда я явился к его превосходительству, мы пошли в Зимний дворец к е. и. высочеству цесаревне. Генерал-фельдмар­шал, сказав ей, что явился, чтобы получить от нее последние повеления, приказал мне созвать офицеров стражи. Они явились, и е. и. в. со слезами на глазах сказала им, что они, конечно, понимают, как герцог-регент обходится с императором, с нею и ее супругом; что регент выказывает относительно ее так много злой воли, что имеет, как можно думать, намерение захватить императорский трон. Чтобы предупредить это несчастие, она при­казывает офицерам исполнить распоряжения генерал-фельдмар­шала и арестовать регента. Все тотчас же единогласно дали свое согласие, не раздумывая ни минуты. Тотчас же его превосходи­тельство генерал-фельдмаршал обратился ко мне и заявил, что имеет полное ко мне доверие, что я поступлю как честный человек и как верный слуга е. и. в. После того как мы дали царевне уверение нашей преданности, она позволила нам поцеловать ее руки и обняла всех, сколько нас было. Мы спустились по лестнице, и когда наш несравненный начальник поставил под ружье солдат, бывших на часах, он объявил им повеление е. и. в., и они изъя­вили полную готовность повиноваться. Мы тотчас же пошли с 40 избранными людьми в Летний дворец с нашим ангелом-хранителем во главе. Когда мы находились от караула Летнего дворца шагах приблизительно в двухстах, его превосходительство послал меня заявить караульным офицерам, чтобы они вышли для получения известия чрезвычайной важности. Они без затруднения последо­вали за мной и, когда генерал-фельдмаршал передал им приказа­ние е. и. в., они все единодушно вызвались повиноваться. Затем я был послан с 12 солдатами, с которыми я, не встретив ни малейшего сопротивления, дошел до спальни. Я вошел, отдернул полог кровати и громко спросил: «Где регент?» Герцогиня, первая увидавшая меня, начала кричать. Он же вскочил с постели на пол и закричал: «Стража!» Я бросился на него и держал его, пока не пришли в комнату гренадеры, которых я привел с собой. Они схватили его, и так как он хотел вырваться, бил их кулаками и ногами и кричал во всю глотку, то они заткнули ему рот носовым платком и отнесли в приемную, где были вынуждены связать ему руки. Я посадил его в карету генерал-фельдмаршала и рядом с ним одного караульного офицера. Солдаты окружали карету; ге­нерал-фельдмаршал шел впереди, и таким образом пленник был доставлен в Зимний дворец».

Манштейн говорит далее: «Тотчас же караул был поставлен под ружье и созван великий совет, т.е. Сенат, Синод и генералы. Не было ни единой души в Петербурге, которая не выказала бы большой радости по поводу этого события. После полудня герцог, герцогиня, принц Карл и принцессы были отправлены в Шлис-

 

 

110

 

 

сельбург, в крепость. Принц Петр остался здесь, так как был еще болен».

Наконец Манштейн заключает так: «Вчера, 10-го, появился указ, которым повелевается учинить присягу на верность импера­тору и великой княгине Анне, его матери, как правительнице империи в его малолетство, что затем все полки и каждый в отдельности исполнили с радостью, будучи убеждены, что царевна, обладающая такими редкими достоинствами и такими выдающи­мися способностями, осчастливит всех во время своего управления. Поведение герцога-регента должно было привести его к падению, так как он с самого начала своего управления не щадил импера­торской фамилии. Он сказал великой княгине, что если она вы­кажет малейшее неудовольствие, то он вышлет ее в Германию и призовет герцога Голштинского. Он лишил герцога Вольфенбютельского всех его должностей и запретил ему показываться пуб­лично».

Таково донесение Манштейна, который в оценке Бирона ока­зывается, без сомнения, пристрастным. Хотя поступки Бирона были в течение десяти лет вполне преступны, все же и враги его должны согласиться, что приведенные здесь обвинения по большей части неосновательны. Единственную причину этой революции должно искать в том, что Анне хотелось царствовать. Однако она не имела к тому ни малейшей способности. Она была несведуща, сладострастна и в высшей степени беспечна — недостатки, которые не могли быть возмещены у нее, как правительницы, молодостью и красотой. В ее склонности к управлению она была поддерживаема графом Минихом, его гордостью, мстительностью и страстью к возможно большему влиянию. Тотчас же были посланы курьеры в Москву, чтобы арестовать старшего брата Бирона, и в Ригу, для заарестования губернатора генерал-лейтенанта Бисмарка¹,жена­того на сестре герцогини Бирон. В Петербурге равным образом были арестованы все, считавшиеся креатурами Бирона, как, на­пример, тайный советник Бестужев ².

Как только Бирон был заточен, начали конфисковать его дви­жимое и недвижимое имущество. Драгоценности, найденные в его дворце, достигли по цене 14 миллионов рублей. В их числе нахо­дился туалет из чистого золота, украшенный к тому же драгоцен-

1. Кроме приведенного здесь обстоятельства мы не знаем ровно ничего о Бисмарке. В 1742 году он возвратился из ссылки с братьями Биронами.

2. Алексей Бестужев-Рюмин, из английской фамилии, родился в России. Он сперва вступил в английскую службу, потом к Петру I. При нем и при его преемниках он был послом, вице-канцлером и великим канцлером. К счастью человечества, немного таких злых людей, как он. Он возбудил заговор против великого князя Петра, а сам стал жертвой этого заговора. Елизавета сослала его в его поместье. Петр III не возвратил его, но Екатерина II сделала демонстрацию из своей благодарности за его мнения, ей благоприятные. Она вызвала его, не дала ему никакой должности, но пенсию в 20 000 рублей. Он умер в 1768 г., имея 78 лет.

 

 

 

 

111

 

 

ными камнями. Кажется странным, что при всем этом Бирон мог иметь до 300 000 рублей долга.

Все герцогские вещи в Митаве, Либаве и Виндаве были опеча­таны. Чтоб сделать что-либо большее, необходимо было получить сперва разрешение Фридриха Августа II, который, как главный ленный владелец Курляндии, вступился за герцога. Но так как Бирон находился, собственно, в русской службе и теперь рассмат­ривался как государственный преступник, то король ничего не мог для него сделать. Из дружбы к русскому двору король согла­сился также на секвестр герцогских земель в Курляндии и отдал необходимые для этого приказания местным старшим советникам или министрам. В то же время король не преминул просить об освобождении своего вассала. Миних и Остерман были те два лица, к которым следовало обращаться, если хотели в то время получить что-либо от России.

Миних отвечал: «Обманы и несправедливости Бирона были столь велики, что его нельзя освободить без наказания; ежедневно открываются новые его преступления. Король ничего от этого не потеряет; дружба и высокое уважение великой княгини-прави­тельницы к Фридриху Августу II глубоко укоренены; союзная система дрезденского и петербургского дворов остается тою же; Бирон не может вновь вступить во владение герцогством Курлян-дским, так как он есть государственный преступник; поэтому король представит важное доказательство своего расположения к русскому двору, если пожелает дать свое согласие на избрание нового герцога в лице принца Брауншвейгского» ¹.

Остерман, по обыкновению, отвечал фразами, ничего не знача­щими.

Ожидали, что уже в марте 1741 года состоится окончательный приговор над Бироном; но составленная против :него комиссия была только еще усилена новыми членами и отправлена в Шлис­сельбург для производства допроса. Туда же был отвезен и Бесту­жев, замешанный в этом несчастном деле, чтобы подвергнуться допросу вместе с Бироном.

Наконец в мае 1741 года был обнародован приговор над бывшим герцогом-регентом: три воскресенья подряд приговор этот читали народу в церквах. Бирон был осужден на смертную казнь; прави­тельница даровала ему жизнь, но он подлежал отправке в Сибирь на вечное заточение. Его будущее пребывание должно было быть в Пелыме. Этот маленький городок, имевший тогда до 60 плохих домишек, лежит в 600 верстах за Тобольском, главным городом Сибири. Еще задолго до него туда был послан опытный архитектор,

¹ Вероятно, Миних имел в виду принца Людвига, который находился тогда в Петербурге, предполагая жениться на Елизавете. После революции, произведенной этой царевной, он отправился в Голландию, где его вскоре все стали ненавидеть и презирать. Он был очень толст, и голландцы прозвали его брауншвейгским чудо­вищем. Он должен был покинуть Голландию и отправился в Веймар, где и умер.

 

112

 

 

чтобы выстроить небольшое деревянное, обнесенное высоким ты­ном здание, чертеж которого был составлен самим Минихом. Несчастный Миних и не подозревал тогда, что его враги будут настолько жестоки, что вскоре заставят его жить в этом самом доме.

Здоровье Бирона сильно пострадало от этих потрясений. Ему была, однако, оказываема всевозможная помощь, и, вообще, как его, так и его семью содержали хорошо. Когда он поправился, были приняты меры к отъезду его в Сибирь. По обещанию пра­вительницы Бирон должен был впоследствии поселиться в другом месте, так как климат Пелыма очень суров; но теперь он должен был все-таки ехать в Пелым и оставаться там. Для надзора за ним был назначен офицер лейб-гвардии, который сменялся ежегодно. Впрочем, несчастному герцогу и его семье было определено при­личное содержание. Ему был дан немецкий евангелический пастор, равно как и хирург, имевший несчастье незадолго пред тем убить русского офицера и получивший жизнь, которой он должен был лишиться, только под условием сопровождать герцога.

С этого момента жизнь Бирона в течение 20 лет теряет всякий интерес. В Пельше оставался он только один год. Миних, способ­ствовавший его несчастию, сменил Бирона в Пелыме. Когда Бирон уезжал оттуда, а Миних ехал туда, оба эти замечательные мужи встретились на столбовой дороге. Оба посмотрели пристально друг на друга и разошлись, не выдав ни единым взглядом волновавших их чувств. Герцог всегда говорил, что царевна Елизавета освободит его из заточения. По восшествии на престол она вспомнила о нем, и одно из первых ее распоряжений касалось освобождения семьи Бирона. Однако при дворе этой государыни были люди, имевшие причины не желать возвращения герцога. Елизавета, легко под­дававшаяся влиянию других, отменила свое распоряжение и при­казала семье Бирона, выехавшей уже из Пелыма, отправиться в Ярославль. Это — главный город провинции того же названия, достигший во время управления герцога государством тогдашнего своего цветущего состояния, которое было гораздо значительнее, чем теперь. До конца царствования императрицы Елизаветы семья Бирона жила в Ярославле, пользуясь известной свободой и даже благосостоянием, так как ей были предоставлены доходы с ее владений в Курляндии.

Петр III по собственному побуждению вызвал Бирона. С пяти­десятых годов Фридрих Август II не ходатайствовал более об освобождении пленника. Елизавета, желая избавиться от беспре­станных отрицательных ответов, раз навсегда объявила за себя и за своих преемников, что Бирон никогда не будет освобожден, а тем более восстановлен во владении герцогством Курляндским. По собственному почину Елизаветы Курляндия была предоставлена принцу Карлу Саксонскому и Польскому. Теперь, при Петре III, явилась какая-то смесь благотворительности и несправедливости,

 

 

 

113

 

 

уничтожившая все это. Когда Бирон впервые предстал пред им­ператором, он бросился к его ногам, благодарил за дарованную свободу и просил не оставить его и впредь своими милостями. Петр III поднял его и сказал: «Хотя вы не можете сделаться опять герцогом Курляндии,  я желаю все-таки вознаградить вас так, чтобы вы могли быть довольны». Это заявление звучало весьма благородно, но смысл его не был  таким.  Хотя  Бирон  не  мог получить Курляндию, все же настоящий законный владетель этой земли был изгнан из нее. Саксонский дом и особенно принц Карл были ненавистны императору по частным причинам, заслужива­ющим порицания. Император хотел теперь выказать свою нена­висть, насильно отнять землю у герцога Карла и отдать ее одному из своих голштинских родственников. Рассказ о намерениях им­ператора относительно Бирона  не  входит  в  нашу задачу.   Эти намерения остались,  сверх того,  только в проекте.  В краткое царствование Петра III Бирон оставался в Петербурге и жил в доме своего зятя, барона Черкасова. Здесь, при дворе императора, вновь свиделись столь многие лица, составившие несчастье друг друга, здесь встретились также Бирон и Миних. Чувствования всех этих лиц, особенно же этих двух сановников, раскрыли бы, если бы были известны, психологам много новых, неизвестных еще складок человеческого сердца. Когда Бирон и Миних свиде­лись в первый раз при дворе, император сказал, обращаясь к ним: — А, вот два старых добрых друга — они должны чокнуться. Он приказал подать вина, сам налил и подал каждому стакан. В этот момент вошел в комнату Гудович и сказал что-то императору на ухо (позже узнано,  что это был отдаленный  намек,  чтобы обратить внимание императора на будущую революцию, которому он не придал значения). Петр III вышел и долго не возвращался. Едва император удалился, Бирон и Миних оглянули друг друга строгим  взглядом подавленной мести и одним движением оба поставили стаканы на стол и повернулись спиной друг к другу. Император возвратился, но, по счастию, забыл о примирении — едва ли Бирон и Миних могли бы сдержать при этой сцене свои лица, которые выдали бы волновавшие их чувства.

Вскоре за тем последовала известная революция 1762 года. Даже и после своего изгнания и при полном сознании своего бессилия Бирон все-таки остался палачом в душе и сказал по поводу переворота 1762 года: «Если бы Петр III вешал, рубил головы и колесовал, он остался бы императором». Взгляд Бирона, может быть, и верен, но применение его было бы ужасно для русского народа.

Перемена правления была весьма счастлива для Бирона. Ека­терина II не чувствовала такой склонности к Голштинскому дому, как Петр III, но вполне разделяла со своим супругом ненависть к Саксонскому дому. Не обращая внимания на оскорбленное чувство отца и на нарушение верховных прав ленного владетеля, она

 

 

 

114

 

 

 

написала Фридриху Августу II письмо, которое останется навсегда образцом коварной и неловкой насмешки. Она говорила ему, что спешит удовлетворить великодушное и столь часто повторявшееся ходатайство короля за герцога Бирона Курляндского и ожидает только согласия его, как сюзерена, чтобы восстановить Бирона в его герцогстве. О принце Карле, как законном герцоге Курляндии, она не упомянула ни единым словом. Соединенные представления короля и курляндских чинов ничего не помогли. Карл был до того стеснен в Митаве, что должен был бежать, чтобы не попасть в плен. Фридрих Август II, желавший избежать дальнейших услож­нений, был настолько податлив, что предоставил разрешение воп­роса самой императрице. Вскоре, в 1763 году, Бирон был силой восстановлен в Курляндии. В том же 1763 году умер король, и его преемник, Станислав Понятовский, утвердил в 1764 году вос­становление Бирона герцогом Курляндии. С этого времени герцог постоянно оставался в своей земле и правил ею с такой строгостью, что жалобы его подданных раздавались все громче. Спустя не­сколько лет он передал управление своему старшему сыну.

Бирон умер в Митаве в конце 1772 года, будучи 82 лет; русский двор оказал ту честь его памяти, что наложил в январе 1773 года восьмидневный траур по нем.

Бирон обладал умом и после нескольких лет труда в России хорошо знал Российскую империю. Сверх того, он обладал вообще способностями управления и способствовал тому, что правление императрицы Анны считалось одним из самых славных царство­ваний ее века. Впрочем, известно, что он получил очень посред­ственное образование; он даже не говорил по-французски. Мораль­ных качеств в нем вовсе не было. По характеру он любил роскошь, был властолюбив, честолюбив, неучтив, корыстолюбив, злопамя­тен и жесток.

Мы знаем уже, что Эрнст Иван Бирон женился некогда в Курляндии. Этот брак заключен по желанию герцогини Анны, чтобы менее подозревали его фаворитизм. Бирон очень хлопотал, чтобы найти себе невесту, но богатые курляндские дворяне сильно затруднялись принять в свою семью человека без имени. Наконец один дворянин согласился на это. Это был Вильгельм фон Трота, прозванный Трейденом, человек очень хорошей фамилии, но на­ходившийся в крайне стесненных обстоятельствах. Он выдал за Бирона свою дочь. Она называлась Бенигна Готлиба; родилась 4 октября 1703 года и вышла замуж за Бирона в 1722 году. Нам неизвестны душевные качества герцогини; мы знаем только, что она была невыносимо горда, выказывала большую привязанность к своему мужу, умела с покорностью переносить его капризы и даже смягчать его гнев. Время ее смерти нам неизвестно.

Бирон оставил двух сыновей и одну дочь, жизни которых мы желали бы коснуться только слегка.

 

 

115

 

 

 

Петр родился 4 января 1724 года. Многие лица петербургского двора утверждали, что слышали от своих отцов и дедов, будто Петр был сын Эрнста Ивана, но не от названой его матери, Бенигны Готлибы, а от вдовствовавшей герцогини Курляндской Анны, бывшей впоследствии русской императрицей. Говорили даже, будто черты лица Петра напоминали облик Анны. Петр получил в России весьма хорошее для тогдашнего времени обра­зование. При ссылке отца он остался в Петербурге, так как страдал лихорадкой. Поправившись, он должен был разделить участь сво­его отца. По возвращении в Петербург он был возведен Петром III в генерал-майоры кавалерии. В конце шестидесятых годов отец передал ему управление Курляндией. Потому ли, что чины были вначале недовольны его отцом или же впоследствии по другим причинам имели повод быть недовольны им лично, но известно только, что время его правления было весьма бурное. Виной тому было по большей части непомерное корыстолюбие герцога. Он собрал несметные богатства и, как бы предугадывая свое несчастье, купил много земель в Чехии и в Прусском государстве. Чтобы иметь возможность действовать по своей воле, он оказывал покро­вительство, раздавал подарки и деньги придворным и министрам в России, которые, однако, не помогли ему. Наконец неудоволь­ствие вышло наружу. Депутация от курляндских чинов отправи­лась в Петербург, и Екатерина II, не имевшая ни малейшего понятия о праве и раздраженная тем, что герцог присоединился к Пруссии, присвоила себе право быть судьей между герцогом и чинами. Она уподобилась при этом тому судье в басне, который проглотил устрицу, а скорлупу отдал тяжущимся. Она завладела герцогством Курляндским. Никогда еще узурпация не сопро­вождалась более неприличными и более возмутительными об­стоятельствами. Подкупленная депутация, не призванная к тому страной, является в Петербург и предлагает землю, располагать которой она не имела никакого права. В то же время к этому принуждают и герцога, и он пережил величайшее унижение, которое только может постичь государя. Летом 1795 года он должен был отказаться от владения Курляндией; среди белого дня, с большой торжественностью, в публичной аудиенции, императрица соблаговолила принять в Летнем дворце землю, предложенную ей депутацией; и в тот же самый день эта депу­тация имела бесстыдство явиться с визитом к своему низложен­ному герцогу. Можно было полагать, что такие злополучия поразят человека, но, говорят, он остался таким же. Он отпра­вился путешествовать, объезжал свои земли и умер 13 января 1800 года.

Петр был женат три раза и ни в одном браке не был счастлив. Вероятно, он сам был виноват в этом. Его первая жена была принцесса Вальдекская. Насколько нам известно, он разошелся с ней и она вскоре после этого умерла. После ее смерти он женился

 

 

 

116

 

 

 

на княжне Юсуповой ¹. Она не могла жить с ним и вскоре покинула его. Он должен был выдать ей 80 000 рублей единовременно и выдавать по 20 000 рублей ежегодно. Она умерла в России. На­конец он женился на последней своей жене Анне Шарлотте До­ротее ², урожденной фон Медем ³, из Курляндии. Долгое время он жил с ней весьма счастливо, но наконец удовольствие и этого брака было нарушено. Эта любезная женщина прославилась своей любовью к наукам, познаниями в эстетике и обширными влече­ниями ко всему прекрасному. Она очень богата. Последние годы она жила в Берлине, потом в Петербурге.

Только от одной ее герцог имел детей, и именно четырех дочерей. Екатерина Фридерика, самая старшая и богатая, которая по ее владению называлась герцогиней Саган, была сперва за принцем Роганом, но развелась с ним и вышла за князя Трубец­кого. Вторая дочь, Мария Паулина, есть наследная принцесса Гогенцоллерн-Гехинская, но редко бывает у мужа. Третья дочь, Иоганна Катерина, была при отце в последние годы его жизни. В это время он, конечно, не имел уже более качеств, необходимых для надзора за молодой, красивой и живой дочерью. Она теперь замужем за герцогом д'Ацеренза-Бельмонте-Пиньятелли, который обыкновенно живет в Берлине. Четвертая дочь, Доротея, еще девушка.

Карл Эрнст, второй сын герцога Эрнста Ивана Бирона, родился 30 сентября 1728 года. Он воспитывался вместе со своим братом и разделил с ним участь своего отца. Петр III назначил его гене­рал-майором пехоты. Отец всегда был недоволен им, а со своим братом он вечно ссорился из-за денег, причем, как говорят, Карл Эрнст заявлял претензии не вполне неосновательные. Жизнь этого принца полна незаслуженных несчастий и была сплетением за­блуждений, ставивших его в самые неприятные положения. Мы не будем касаться, основательны или неосновательны эти заблуж­дения, но в общественном мнении они настолько повредили ему, что Екатерина II потребовала от него унизительного отречения от прав на наследование в Курляндии в пользу сына. Карл Эрнст умер в прусском поместье 16 октября 1801 года в довольно стес­ненных обстоятельствах.

Женой его была полька из древнего и славного рода Понинских ⁴. Жива ли она еще — неизвестно. От этого брака произошли два сына и две дочери. Самый младший принц, Петр Алексей, камергер

 

1. Брат этой дамы (Евдокии Борисовны Юсуповой) — действительный тайный советник и кавалер ордена Св. Андрея. Он очень богат; он покровитель и знаток искусств и наук. Его жена, урожденная Энгельгардт, племянница князя Потемкина и вдова генерала Михаила Потемкина.

2. Младшей сестре талантливой немецкой писательницы г-жи фон дер Рекке.

3. Эта фамилия была позже возведена в графское достоинство.

4. Брат Аполлонии Матвеевны Ионинской известен в новой польской истории своими различными несчастными приключениями.

 

117

 

 

русского двора, имел процесс со своей теткой и ее дочерьми, который окончился в его пользу. Нам неизвестна судьба дочерей — Луизы Каролины и Анны Катерины*. Счастливая заря старшего сына, Каликста Густава, обещала ему блестящую жизнь. Екате­рина II, желая огорчить герцога Петра, возымела мысль воспитать при своем дворе этого молодого Бирона как будущего герцога Курляндии — мысль, в которой она очень скоро раскаялась. Пол­ковник Будберг ¹ был послан в начале девяностых годов секретно в Пруссию, вошел в переговоры с принцем Карлом Эрнстом Бироном, которые, как мы видели, окончились для принца не очень-то почетно, и привез в Петербург его сына, принца Каликста Густава. Императрица приняла его с такой изысканной милостью, что даже полагали, что может быть речь о браке его с великой княжной Еленой, которая впоследствии стала наследной принцес­сой Мекленбург-Шверинской. Он жил в частном доме, но импе­ратрица часто призывала его к себе и разрешила ежедневно посе­щать ее и молодых великих князей. Даже великие князья посе­щали его. Однажды, когда он был у императрицы, она, представляя его одному придворному вельможе, стала говорить с этим вельмо­жей о своем великодушном намерении помочь юному Бирону стать законным владетелем Курляндии... Но вскоре решила не испол­нить ожиданий принца Густава Бирона и присоединить герцогство к империи. Блестящие надежды обращались мало-помалу в дым, и юный наследный принц Курляндии стал гвардейским офицером и камергером. Тем не менее составленный императрицей и ей же брошенный проект имел ту выгоду, что сыновья принца Карла Эрнста Бирона (младший был тоже перевезен в Петербург вместе с матерью) получили очень хорошее образование. Их материальное положение также улучшилось, так как герцог был обязан выдавать на воспитание своих племянников, о чем он мало беспокоился, ежегодно, если мы не ошибаемся, 40 000 талеров и удовлетворять другие денежные претензии принца Карла Эрнста. Принц Густав Бирон купил поместье в Силезии, где и жил. Недавно он женился на графине Мальцан, отец которой имеет большие владения в этой провинции.

Дочь герцога Эрнста Ивана Бирона Курляндского, Гедвига Елизавета, родилась 23 июня 1727 года. Она была очень хорошо воспитана в России. Уже в 1740 году у отца просили ее руки. Удельный князь Саксен-Мейнингенский предлагал ей свою руку и даже писал главе своего дома, королю Фридриху Августу II, прося его поддержать у герцога его предложение. Кто мог бы думать, что король скомпрометирует себя в этом деле, а между

 

* Луиза (1791—1853), с 1816 г. замужем за графом Михаилом Юрьевичем Вьельгорским; принцесса Екатерина умерла ребенком.

1. Полковник Будберг был позже послом в Швеции и имел короткое время портфель иностранных дел в Петербурге. Он принимал некоторое участие в воспи­тании императора Александра I. В 1808 г. он получил полную отставку.

 

 

118

 

 

 

тем так именно и случилось. Бирон имел наглость отклонить предложение принца. Вскоре за тем произошла революция, и Гедвига Елизавета последовала за родителями и братьями в Шлис­сельбург и в место их ссылки. Здесь она очень скучала — только этому чувству можно приписать ее решимость принять греческую веру. Императрица Елизавета узнала об этом и, как женщина слабая и суеверная, поспешила вознаградить это фальшивое ре­лигиозное рвение. Принцесса Гедвига Елизавета получила свободу, перешла 26 августа 1749 года в греческую веру и сделана статс-дамой императрицы. У нее было довольно времени, чтобы пока­яться в неловкой гордости отца, предназначавшего ее, вероятно, какому-нибудь царствующему государю. Она была в летах и дол­жна была наконец выйти в 1759 году за барона Александра Чер­касова¹, бывшего тогда только поручиком императорской гвардии. Мы слышали, будто брак этот не был счастлив и у них не было детей *. Впрочем, мы ничего более не знаем о Гедвиге Елизавете. Ради дешевизны поселилась она в Дерпте, хорошеньком городке Лифляндии, и жила еще там в конце девяностых годов .

1. Барон Александр Иванович Черкасов дослужился до действительного тайного советника, был президентом медицинской коллегии и кавалером ордена Св. Алек­сандра Невского. Баронское Российской империи достоинство пожаловано отцу его, Ивану Антоновичу, императрицей Елизаветой в 1842 году.

* Было двое детей: барон Петр Александрович и баронесса Елизавета Алексан­дровна, бывшая за полковником Пальменбахом. Овдовев, г-жа Пальменбах была начальницей Смольного монастыря, кавалерственной дамой и другом императрицы Марии Федоровны.

2. Она умерла 31 марта 1797 года.

 

 

 

 

 

 

41. КАРЛ БИРОН

 

Карл Бирон, старший брат герцога, еще в ранней молодости вступил в русскую военную службу. Он был произведен в офицеры, но вскоре, во время войны, взят в плен шведами. Бирон бежал из плена, отправился в Польшу и был подполковником польских войск. Как только герцогиня Анна Курляндская вступила на русский престол, Карл Бирон отправился в Россию, где вскоре стал генерал-аншефом и, наконец, московским комендантом, чем был еще и при падении своего брата. Тогда были посланы прика­зания в Москву и Ригу арестовать его и рижского коменданта генерала Бисмарка, зятя герцога Бирона. Карл Бирон был отправ­лен тоже в ссылку.

В 1742 году он опять получил свободу. Это случилось как раз в то время, когда герцог был перевезен из Пелыма в Ярославль. Карл Бирон отправился в свои имения в Курляндию, где и умер. Это был человек безнравственный и пьяница. Во время драк, в пьяном виде, он получил много ран, которые сделали его неспо­собным к службе.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

120

 

 

 

 

 

42. ГУСТАВ БИРОН

 

 

Густав Бирон, младший брат герцога, был сперва в польской военной службе. По восшествии на престол императрицы Анны он переехал в Россию, стал майором гвардии и очень скоро гене­рал-аншефом. Несчастье брата имело дурное влияние и на него, жившего тогда в Петербурге. Манштейн говорит в своей реляции: «На обратном пути из Летнего в Зимний дворец я был команди­рован арестовать генерала Бирона. Я нашел ¹ его в постели и сказал ему, чтобы он проворнее вставал, так как я имею сообщить ему нечто весьма важное. Когда он, таким образом, подошел к двери, я взял его за обе руки и сказал, что именем е. и. в. арестую его и что герцог, его брат, также арестован уже. Он стал звать стражу, но ему заткнули рот платком. Один из солдат, прежде чем вошел в комнату, имел предосторожность отвязать ремни от карабина. Этим ремнем связали мы ему руки, положили в сани, завернули голову в солдатскую шинель и отвезли в Зимний дворец, где уже находился герцог под надзором». Густав Бирон тоже отправился в Сибирь.

В 1742 году он был возвращен, и ему было обещано место в армии, но он умер в Петербурге прежде, чем успел получить его.

Густав Бирон был человек честный, но без всякого образования, как и его братья, не отличался он и особенным умом.

1. Дом, в котором жил Бирон и который принадлежал ему, можно еще видеть. Это один из прелестнейших домов в Петербурге. Он находится на Мильонной улице; если идти от Зимнего дворца, на правой руке. У этого дома четыре большие колонны, серого и черного мрамора, на которых покоится балкон. Дом невелик, но расположен со вкусом и убран роскошно.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

121

 

 

 

 

 

43. ЭЙХЛЕР

«Эйхлер, немец, самого низкого происхождения, был флейтист на службе одного из князей Долгоруких, пользовавшегося особен­ной милостью Петра II. При помощи своего господина Эйхлер получил место в одной из государственных канцелярий.

В царствование императрицы Анны он стал кабинет-секретарем и в этом качестве исполнял многие поручения кабинет-министра Волынского ¹. Это делает честь способностям Эйхлера. Волынский был один из величайших людей России и человек довольно взы­скательный. Он не держал бы Эйхлера так долго у себя на службе, если бы тот не обладал необходимыми для этого способностями. Эйхлер был замешан в ту ужасную инквизиционную историю, в которой Волынский поплатился своей головой. Эйхлер был при­знан виновным. Его били кнутом и сослали в Сибирь.

В царствование Елизаветы он хотя и был возвращен из ссылки*, но без определения к делам. Нам неизвестны другие обстоятельства его жизни.

Эйхлер имел дочь. Она вышла за князя Хованского, имевшего суконную фабрику, поставлявшую сукно на всю русскую армию. Этот Хованский жил еще в половине девяностых годов и часто приезжал в Петербург по делам поставок.

1. О министре Волынском будет говорено в другом месте.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

122

 

 

 

 

 

44. СОБАКИН

Собакин ¹, русский крестьянин, собственно Савва Яковлевич, назвался же Собакиным после того, как при помощи богатства несколько поднялся над своим происхождением. Замечательный случай — избрать себе фамилию, напоминающую по-русски нечто собачье.

Собакин начал с того, что в царствование императрицы Анны продавал рыбу. Он жил бедно, много сберегал, завел большую торговлю, делал поставки ко двору, стал зажиточным, предпринял широкие дела, был осторожен и счастлив, делал крупные поста­вочные контракты с правительством, накопил большое состояние, но жил всегда скромно, занялся ростовщичеством и оставил по своей смерти в царствование императрицы Елизаветы огромное богатство, приблизительно в 12 000 000 рублей.

Памятник Собакину на кладбище Александро-Невского мона­стыря, из мрамора и бронзы, стоил больших денег, но безвкусен.

Потомки этого Собакина живут еще в Петербурге и пользуются почетом.

 

^1. В России есть и дворянская фамилия этого же наименования. Равным образом в Саксонии есть древнедворянская фамилия Собака.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

123

 

45. ИВАН ГЕРМАН ЛЕСТОК

 

 

Веселый нрав усиливает удовольствия и делает наслаждение ими более полным; он окрашивает темные предметы самыми светлыми красками, помогает легко переносить все печальные явления, укрепляет наш дух спокойным сном и надеждой, двумя наиболее действительными средствами отдохновения, предостав­ленными несчастным смертным; веселый нрав помогает с муже­ством переносить величайшие неприятности, вольные и невольные, и ведет к глубокой старости без жалоб и скорби, наконец, к легкой смерти. Веселый нрав был дан в удел и тому, чью жизнь мы предлагаем в этом неполном очерке.

Иван Герман Лесток родился в 1692 году в Ганновере; его родители были французы. Убежденные в непогрешимости своей религии и поэтому оставшиеся ей верными, родители его, почтен­ные граждане, мирно жили во Франции, пока страсть Людови­ка XIV к католичеству не принудила их покинуть родину. Увле­ченный дурно понятыми религиозными целями своей супруги г-жи Ментенон, этот монарх полагал, что искупить всяческие грехи своего правления насильственным обращением и преследованием своих протестантских подданных — обстоятельство, дающее до­вольно невыгодное представление об уме этого короля. По его приказанию Франция вступила в религиозную войну со своими же французами, которая хотя и велась собственно одной лишь стороной, но была крайне убийственна, как обыкновенно все вой­ны, происходящие от различия мнений ¹. Слабейшие должны были уступить. Они бежали в Германию, где их приняли в терпимые объятия; родители Лестока поселились в Ганновере. Отец, довольно искусный хирург, вступил в службу герцогского двора.

Своего среднего сына, о котором идет речь и который показывал склонность и способности, он обучил хирургии и так удачно, что сын вскоре достиг необыкновенного искусства. Генрих рано развил свой большой ум и предприимчивый дух. Сцена, на которой он находился, была для него мала. От путешественников, прибывав­ших из России, он слышал, что способность всякого рода была

1. Примерами этого могут служить, между прочим, войны, бывшие последствием реформации Лютера, и те, которые произошли от французской революции.

 

 

124

 

 

 

вернейшим средством добиться там богатства и почета. Он надеялся, что на этом театре будет в состоянии сыграть более значительную роль.

В 1713 году молодой Лесток отправился в Петербург, и так как в то время русский двор нуждался в способных людях, то ему посчастливилось очень скоро поступить в службу Петра I в качестве хирурга. Император назначил его своим лейб-хирургом. Это место сблизило его с монархом. Он был обязан сопровождать его и его супругу во всех путешествиях, даже в увеселительных прогулках по воде. При этих случаях его шутки, часто нескром­ные, подвергали его наказаниям от руки самого императора. Вспышки его веселости или, лучше сказать, его эксцентричное поведение и необдуманность навлекли на него, наконец, неми­лость императора.

Проступок его неизвестен. О нем не говорят ни историки, ни устное предание. Сам Лесток, всегда откровенный и довольно часто болтливый, никогда не говорил об этом проступке; он говорил только, что на него пожаловался один из придворных служителей. Судя, однако, по наказанию, можно думать, что его проступок был немаловажный. Петр I сослал его в 1718 году в город Казань. Там он жил до смерти государя и своим искусством приобрел большое доверие, приличное содержание и некоторый достаток, необычный в той стороне для лиц его категории.

Екатерина I вспомнила о добрых услугах, оказанных ей Лестоком в 1716 году, во время ее болезни, в путешествии по Гол­ландии. Она вызвала его в 1725 году и дала ему место хирурга при дворе своей дочери Елизаветы. С этого момента Лесток пред­ставлял своей повелительнице доказательства своей непоколеби­мой верности. Уже по смерти Петра II он хотел помочь ей овладеть русским престолом, но царевна не имела тогда мужества отва­житься на такой шаг. Он с досадой увидел, что его план отвергнут, но все-таки возобновил через одиннадцать лет свои предложения о насильственном восшествии на престол во время младенчества императора Ивана Антоновича под опекой его матери, правитель­ницы Анны Карловны *, принцессы Брауншвейгской, рожденной принцессы Мекленбургской. Теперь эти предложения произвели впечатление на Елизавету. Она согласилась на все, что предлагал Лесток. Он сделал все необходимые распоряжения, вообще, ко­нечно, довольно рискованные. Его необыкновенные усилия уда­лись. Это тем более удивительно, когда знаешь участников пред­приятия. Это были: Михаил Воронцов ¹, камер-юнкер царевны Елизаветы и очень еще молодой человек; Лесток — хирург; Шварц,

* Анны Леопольдовны.

1. В царствование Елизаветы Михаил Воронцов стал немецким графом, вице-канцлером и, наконец, великим канцлером — должность, которую он занимал и в два последующих царствования. Он имел репутацию честного человека. Его жена, урожденная Скавронская, была двоюродной сестрой императрицы Елизаветы.

 

 

125

 

 

бывший музыкант, не имевший, вероятно, никакого музыкального таланта, и Грюнштейн, гвардейский солдат. Из знатных и почет­ных лиц только французский посланник маркиз де ла Шетарди ¹ и секретарь его посольства знали в общих чертах о плане революции, но вовсе не были знакомы с подробностями этого плана.

Главным двигателем в этой машине был Лесток, и неоспоримо, конечно, что без него Елизавета никогда не была бы императрицей России. Он, обладавший гением и государственными познаниями, знал, что возмущение в России должно быть приятно французско­му двору, так как могло представить, быть может, большее влияние французской системе. По его совету царевна, желая переманить Шетарди на свою сторону, начала с ним дружить, в чем ей помогали Лесток и Воронцов и что содержалось в строгой тайне. Затем Лесток, в качестве соотечественника и под видом особой привя­занности своей семьи к ее коренному отечеству, обратился к французскому послу, сообщил ему главные основания плана и требовал от него денег для выполнения этого плана. Шетарди, видевший в этом предприятии большие для себя выгоды, передал ему в течение нескольких дней 9 000 дукатов и потом еще 40 000 дукатов. Лесток был так осторожен, что ни разу не появлялся в доме посольства. Он, Шетарди и его посольский секретарь вели переговоры при дворе и в обществе. Переговоры были всегда кратки, так как посольство никогда не знало подробностей пред­приятия, и ему сообщались по временам лишь результаты пред­принятых уже мер. Если им нужно было переписываться, они клали записочки в табакерки и таким образом вели корреспон­денцию. Но как ни были предусмотрительны Лесток и его сооб­щники, они не могли, однако, избежать некоторой огласки. Под­робное описание всего хода этой революции входит в область истории императрицы Елизаветы. Ход этой революции получил уже отчасти общую известность. Кто не знает сцен, происходивших во время кризиса этого события: как граф Остерман, извещенный о больших денежных суммах, полученных Шетарди, обратил вни­мание регентши Анны, как на эти суммы, так и особенно на Лестока, который, как он узнал, ведет тайные сношения с фран­цузским посольством; как Финч ² , английский посланник, предо­стерегал Анну; как граф Левенвольде, получив сведения о гото­вящемся перевороте, разбудил ночью регентшу, чтобы уведомить ее об опасности, угрожающей императору, ей и ее супругу; как в письме, полученном будто бы из Бреславля, регентшу извещали

1. Лично Шетарди получил большие награды, но не мог добиться прочных выгод для своего двора. Его согласие с Елизаветой, без этого не имевшее особого значения, прекратилось вслед за вступлением ее на престол. Он возвратился во Францию, но вскоре явился опять послом в Россию. Здесь он сделался подозрителен и был бы наказан, если бы его не защитило его звание. У него отобрали русский орден и портрет императрицы и выслали за границу.

2. Если мы не ошибаемся, Финч был потом посланником в Дрездене и Берлине.

 

 

126

 

 

о поведении Елизаветы и советовали арестовать Лестока; как, вследствие всех этих обстоятельств, Анна имела горячий разговор с Елизаветой; как Елизавета, по слабости духа, залилась слезами; как Анна, столь же слабая, как и Елизавета, далась в обман этими слезами; как Елизавета, объятая страхом и ужасом, поспешила домой и умоляла Лестока бросить всю затею; как он старался успокоить ее и даже укрепить в намерении поторопиться привести план в исполнение; как он во время самого жаркого и важного объяснения с Елизаветой наскоро набросал на клочке бумаги монахиню и виселицу и тем намекнул принцессе, что при даль­нейшем промедлении ей предстоит принять образ инокини, ему — быть повешенным, и как он наконец поборол все трудности, в ночь на 25 ноября 1741 года отправился с царевной и камер-юн­кером Воронцовым в гвардейские казармы, начал и окончил ре­волюцию и возвел Елизавету на престол ее отца.

Первые дни царствования этой государыни прошли в арестах и милостях, причем те и другие были равно незаслуженны. Новая монархиня, казалось, была воодушевлена только благодарностью к Лестоку. Как человек порицательного ума и, вследствие ума и по своей опытности, как тонкий и верный знаток человеческого сердца, Лесток со свойственной ему откровенностью тогда уже говорил своей повелительнице, что он предвидит, как она забудет его услуги, наградит его неблагодарностью и в конце концов отдаст его в жертву его нынешним и будущим врагам. Хотя Елизавета и заклинала его в своей неизменной благодарности, говорила ему, что если она когда-либо дойдет до подобных мыслей, ей в настоящее время столь чуждых и противоестественных, то ему стоит только написать, напомнить о своих услугах и об этом разговоре — Лесток с обычной своей игривостью засмеялся, но всегда был убежден в справедливости своего мнения и не забывал при случае напомнить императрице, что его мнение о характере этой государыни и о судьбе, какую он ожидает от нее, остается все то же. Однако, как уже сказано, в первое время она вся была проникнута благодар­ностью к Лестоку. Она возвела его в действительные тайные советники ¹, сделала его своим первым лейб-медиком и директором всех медицинских канцелярий. Мы не знаем, много ли он получал как лейб-медик, но место директора сопряжено было с жалованием в 7 000 рублей (страшно большая сумма для того скупого времени). Это место было тем значительнее и сановитее, что в России ни один врач и ни один хирург не мог практиковать, если не был

1. Действительные тайные советники и генерал-аншефы составляют в России второй класс; фельдмаршалы, великие канцлеры и великие адмиралы — первый. Титул превосходительства начинается с четвертого класса, с генерал-майоров и действительных статских советников. Лейб-медики, обыкновенно действительные статские советники или тайные советники, имеют разрешение практиковать в городе. При этом в наших немецких ушах звучит чрезвычайно странно, что всякий больной может призвать к себе его превосходительство, чтобы он прописал ему лекарство.

 

 

 

127

 

 

записан в этих канцеляриях и не был испытан ими, и все аптеки содержались правительством. Он был обязан как лейб-хирург пускать кровь императрице и получал за каждый раз по 2 000 руб­лей — преимущество, обеспечивавшее ему равным образом значи­тельный годовой доход.

30 декабря (1741 г.), в тот самый день, когда она пожаловала ему почетные места и должности, она присоединила к этому еще знак величайшей милости, подарив ему свой портрет, бриллиан­тами украшенный, причем разрешила носить его на голубой ленте, на шее, подобно орденскому знаку. Как ни было лестно это отличие, ему все-таки казалось, что оно звучало некоторого рода пренебре­жением, так как он не получил при этом никакого ордена. Лесток охотнее удовольствовался бы простой лентой, которая и по внеш­ности приравняла бы его к другим сановникам высшего класса. Со свойственной ему искренностью он часто высказывал это свое желание, но Елизавета, неизвестно по какому предубеждению, никогда не обращала внимания на такое его желание. Между тем только предубежденное мнение могло руководить в этом случае волей императрицы, потому что люди, значительно низшего про­исхождения и, в чем Елизавета сама уже могла сознаться, несрав­ненно меньших заслуг, были ею щедро увешаны орденами. Равным образом и из-за границы Лесток получил звания и подарки. Король польский и курфюрст саксонский Фридрих Август II, ревностно продолжавший дружественные отношения своего отца к русскому двору при всех, часто происходивших в России, переменах пра­вительств, считал своей обязанностью всем любимцам государей в России представлять доказательства своего благоволения. В пер­вые же дни 1742 года он возвел тайного советника Лестока в графское достоинство и подарил ему свой портрет, щедро усыпан­ный бриллиантами для ношения в петличке.

Граф Лесток занимался делами, сопряженными с занимаемыми им должностями, и, по требованию самой же императрицы, тру­дился и над государственными делами. Это вмешательство Лестока в дела, вовсе не входившие в круг обязанностей собственно его должностей, возбудило неудовольствие тех, которые желали пре­доставить исключительно себе ведение этих дел. Своим беззабот­ным поведением даже в случаях наиболее серьезных и важных он дал своим врагам случай и повод возбудить против него императ­рицу. Его непринужденность, переходившая иногда в легкомыс­лие, но еще более природная, свойственная ему подвижность, его необузданная откровенность и всякого рода дебоши, которые, конечно, могли казаться опасными в лейб-медике, сделали его подозрительным в глазах императрицы. После бракосочетания цесаревича, позже императора Петра III, Лесток выражал боль­шую преданность этому принцу и его супруге, не имея при этом ничего иного в виду, как быть всегда в веселом обществе великой княгини и слушать ее остроумные беседы. Этими-то ничтожными

 

 

 

128

 

 

 

обстоятельствами воспользовались самые горячие противники Ле­стока, великий канцлер граф Бестужев-Рюмин и генерал-фельд­маршал граф Апраксин ¹, чтобы свергнуть его. Это было им легко сделать, так как государыня не была способна ни обсудить что-либо, ни быть благодарной. Бестужев и Апраксин говорили ей, что Лесток работает с берлинским и стокгольмским дворами во вред русской системе, что он находится в тайной связи с прусским посланником и враждебен австрийскому двору. В то же время они нашептывали императрице на ухо: соглашение Лестока с велико­княжеским двором легко может иметь в виду революцию, при помощи которой он желает прежде времени возвести цесаревича на русский престол. Чтобы сделать эту инсинуацию более правдо­подобной, они прибавляли, что Лесток уже задумывал было воз­вести на престол Петра III вместо императрицы Елизаветы. Ничего не могло быть нелепее этих обвинений, которые, как легко понять, ничем не могли быть доказаны. Тем не менее слабая императрица допустила стать несчастным того человека, которому она была обязана величием своего положения.

В 1748 году она приказала арестовать его и отвести в петер­бургскую крепость, где был учрежден суд над ним. Ведение этого суда было до того несправедливо, что возмущало всякого беспри­страстного человека; только для веселого графа Лестока оно было новым источником забавы. Но скоро веселость покинула его, по крайней мере, на некоторое время. Для обвинения его необходимо было собственное признание, чего никоим образом нельзя было добиться от него. Хотели силой вынудить от него признание и в 1749 году пригрозили ему пыткой. Но это варварское средство оказалось ненужным. Нескольких легких ударов кнутом было достаточно, чтобы граф Лесток сознался в преступлениях, о кото­рых он никогда и не думал и которые принял на себя лишь бы избежать более жестоких страданий. Между тем хотя и было его сознание в преступлениях, но все же не было доказательств. Враги ни в чем не могли изобличить его; но, решившись удалить от дел, погубить его и расхитить его имущество, они начали тянуть процесс. Назначена была комиссия, члены которой содержались на его счет. Уже этим значительно расхищалось его имущество. Как вообще расточительно выдавалось содержание комиссии и как произвольно делались обманы всякого рода, можно видеть уже из того, что комиссия имела наглость вывести счет на перья, чернила и бумагу в 800 рублей! Над этим бесстыдством Лесток не переставал хохотать. В 1750 году процесс был окончен. Приговор, которого беспечная Елизавета, быть может, вовсе и не читала, но все же подписала, показал все варварство этой государыни, о котором она

1. Генерал-фельдмаршал Апраксин, родом русский, был верным другом Бесту­жева. В начале Семилетней войны он командовал русскими войсками, принимал Участие в заговоре Бестужева и умер, не будучи еще наказан, в 1758 году, в 1рируком, императорском загородном дворце близ Петербурга.

 

 

 

129

 

 

сама и не думала, и раскрыл всю жестокость его врагов, которые, собственно, и были его палачами. Теперь, когда Лесток узнал уже свой приговор, он полагал, что настало время напомнить деликат­ным образом императрице о его заслугах и об ее благодарности. Он написал государыне, но его письмо осталось без ответа. К чести Елизаветы, можно, однако, думать, что враги Лестока вовсе и не передавали ей этого письма. Несчастный Лесток, потерявший еще в 1748 году все свои должности, звания и отличия, был теперь объявлен лишенным их. Только графское достоинство, которое дано ему не Россией, не могло быть отнято у него. Лесток имел большие богатства в домах, имениях и драгоценностях, которые он получил от императрицы Елизаветы еще в счастливое для него время. Чистыми деньгами только было у него найдено 40 000 руб­лей. Все это было конфисковано и раздарено по большей части его врагам. Так, например, Апраксину достался дом ¹ графа Лестока в Петербурге. Потеря всего этого имущества мало тронула бы графа, но телесные наказания, которым имели бесстыдство под­вергнуть его, удручили на некоторое время его дух. Он получил в крепости позорное наказание кнутом. Когда зажили раны, при­чиненные кнутом, он был отвезен в Углич, провинциальный город на Волге в Ярославском наместничестве, в место его ссылки. Там оставался он до 1753 года.

Неизвестны причины, побудившие правительство взять графа Лестока в 1753 году из Углича и перевести его в Великий Устюг, провинциальный город Архангельского наместничества. Его третья жена сопровождала его повсюду.

О пребывании его в Угличе и Великом Устюге ничего не изве­стно. Оно было, конечно, столь же стеснительно, как были огра­ничены средства, отпускавшиеся на его содержание. Он оставался в Великом Устюге до 1762 года.

Петр III, добродетельный монарх, старавшийся исправить мно­гие несправедливости своей тетки, возвратил графа Лестока из ссылки, но, кроме почета, почти ничего не дал ему. Хотя он и должен был получить опять все свое имущество, но он мог отыскать только дом свой, так как все движимое разошлось во время его ссылки по многим рукам. Хотя он и искал свои камни, драгоцен­ности и мебель в императорских конфискационных складах, но ничего ценного найти не мог. Он пожаловался императору, и этот монарх шутя посоветовал ему самому разыскивать свои вещи, которые он может признать и которые, вероятно, находятся в частных домах, и брать, где только он их найдет. Это позволение дало графу Лестоку новую пищу его склонности позабавиться, которую он еще сохранил. Он издавна знал людей, не благоволив­ших к нему. Он отправлялся в их дома, и так как они не ожидали его посещения, то и не принимали необходимых предосторожно-

1. Он стоит на Марсовом поле. В свое время он слыл за прекрасный дом; теперь: едва ли любимец русского императора захотел бы жить в нем, так он убог и мал.

 

 

 

130

 

 

стей. Находя в этих домах что-либо из своих картин, серебряных вещей или драгоценностей, он без всяких разговоров уносил их, уверяя, что эти вещи его и что он действует по приказанию императора. Жаловаться на него не решались, и он таким образом собрал часть своих вещей. Вероятно, Петр III довел бы Лестока до его прежнего благосостояния, если бы этому не помешала злосчастная судьба самого этого государя.

Екатерина II была настолько великодушна, что привела в ис­полнение вероятные намерения своего супруга. Она опять назна­чила графу Лестоку прежнее определенное содержание в 7000 руб­лей, не возлагая, однако, на него прежних обязанностей, которые были бы крайне тяжелы в его преклонных летах. Это соответствовало и желанию Лестока, который не хотел уже ничем более заниматься. Единственный человек, с которым он говорил еще о делах, был французский посланник барон Бретэйль ¹. Сам посланник дал к тому повод. Мы упоминали уже о 40 000 дукатах, полученных Лестоком от маркиза де ла Шетарди для содействия восшествию на престол Елизаветы, преимущественно же для подкупа гвардейских солдат. В царствование Елизаветы Петровны из этой суммы была уплачена только половина ². Причины этого должно искать в начинавшемся уже тогда беспорядочном государственном хозяйстве. Между тем по падении Лестока его враги стали утверждать, что он получил деньги для уплаты французского долга, но растратил их. Бретэйль обратился к Лестоку, который, однако, сумел отклонить от себя эти хлопоты, потому что, как он говорил посланнику, он предвидит, что все его усилия окажутся бесплодными.

После того как Лесток в 1762 году выразил Петру III и Екате­рине II лично свою благодарность за их к нему милости, он более не появлялся при дворе. Он остерегался скользкой почвы, на которой он уже два раза падал. Небольшой кружок друзей, вос­поминание чрезвычайных событий его жизни и утехи обеденного стола составляли всю его отраду. Но и они должны были прекра­титься, так как он вскоре по возвращении из ссылки начал прихварывать. Умеренный по необходимости образ жизни в из­гнании сохранил его, быть может, так долго. По возвращении из ссылки он, казалось, обладал нерасстроенным здоровьем, но вскоре стали проявляться опасные признаки, мало-помалу умножавшиеся и ставшие к старости, а еще более вследствие его невероятной нечистоплотности, смертельными. Вовсе не преувеличивают, гово­ря, что Лесток был заеден насекомыми. Он умер в 1767 году, оставаясь реформатского исповедания.

Лесток был гениальный человек. Он обладал проницательным умом, необыкновенным присутствием духа, верным суждением,

1. В новейшее время, вследствие государственного переворота во Франции, Ьретэйль должен был покинуть отечество. Если мы не ошибаемся, только император Наполеон разрешил ему возвратиться во Францию. Он умер в 1807 году.

2. Так как этот долг не был уплачен самой Елизаветой, то легко догадаться, что ^ее ближайшие преемники еще менее беспокоились об этом, и, вероятно, что русский Двор с 1741 г. все еще должен Франции 20 000 дукатов.

 

 

 

131

 

 

глубоким знанием людей и добрым сердцем, которое, однако, к сожалению, очень часто приводило к заблуждениям благодаря его легкомыслию. Свои великие способности он развил науками и познаниями, особенно же в политике. Впрочем, он обладал неу­нывавшей веселостью, был жив и резв до последних дней жизни, крайне беззаботен и вовсе невоздержан на язык — недостатки, которыми он вредил другим и, что еще важнее, самому себе гораздо более, чем могла бы повредить ему злоба.

Лесток был три раза женат. Кто была первая его жена — неизвестно. Она, кажется, умерла задолго до успехов Лестока. Быть может, она была с ним в Казани. Вторая жена его была немка, простого происхождения, по фамилии Миллер. Она была дурна, нечистоплотна и любила выпить; тем не менее (вот как трудно разгадать и измерить причины и действия любви) эти прелести нашли своего поклонника. В то время жил в Петербурге саксонец Курт фон Шенберг, красивейший мужчина своего вре­мени ¹. Елизавета, в то время царевна, будущая императрица, была поражена его красотой и делала ему предложения, которые были настолько недвусмысленны и несекретны, что были всем известны в Петербурге. И что же? Шенберг отверг предложения красивой Елизаветы стать фаворитом и предпочел цепи графини Лесток.

Третья жена Лестока была Мария Аврора, баронесса Менгден. И этот брак был оригинален: могла ли Аврора любить человека, который произведенной им революцией сделал несчастными как ее сестру, известную Юлию Менгден ², так и многих ее родствен­ников! Впрочем, графиня была прелестная женщина и верная

1. Шенберг прекрасно знал горное дело и был послан Фридрихом Августом в Россию для устройства рудников. Он получил большие награды за свои важные услуги по этой части. Этим он возбудил против себя зависть и стал несчастлив благодаря интригам двора слабой Елизаветы. Эта императрица подписала указ об арестовании Шенберга, вовсе того и не предполагая. Когда она вышла из залы заседания Сената в приемную, она увидела Шенберга, подошла к нему, пожала руку, и несчастный поцеловал ту руку, которая только что подписала его погибель. В России он был генерал, берг-директор и кавалер ордена Св. Александра Невского. Он потом возвратился в Саксонию, где был берг-гауптманом.

2. Юлия, баронесса Менгден, была первой придворной дамой и любимицей правительницы Анны Леопольдовны и воспитательницей юного императора Иоанна. Она была уже обручена с графом Линаром, польско-саксонским посланником, когда Елизавета вступила на престол. Юлия была сослана в Сибирь, и люди были так злы, что назначили ей одно место ссылки и даже одно помещение с ненавистнейшим для нее человеком. Это был полковник Гаимбург, адъютант принца Антона Ульриха Брауншвейгского. Принц и принцесса редко бывали вместе; адъютант и придворная дама следовали примеру своих повелителей. Трудно представить красивую, талан­тливую Юлию в ее новом положении. Привыкшая к придворной жизни, она должна была теперь исполнять самые низкие работы по хозяйству. Она, наконец, чтобы одеться, должна была ткать себе материю. У одного родственника Юлии видели мы образцы этой шерстяной материи, красной с белым. В 1762 г. она возвратилась из ссылки и жила в Лифляндии. Когда Екатерина II посетила в 1764 г. Ригу, она разговорилась с баронессой Менгден, приказала показать образцы материи и рас­сказать все подробности ее ссылки. По окончании рассказа государыня вскричала: «Cela fait fremir!» Это говорено было в 1764 г., именно в то время, когда бывший император Иоанн, юный воспитанник Юлии, был умерщвлен в Шлиссельбурге. Юлия, баронесса Менгден, умерла в Лифляндии в начале восьмидесятых годов.

 

132

 

 

подруга своего мужа. В день, когда он был арестован, она была в церкви и у причастия. Можно себе представить ее удивление, когда она не нашла мужа дома. Она поехала к нему в крепость, чтобы никогда уже не расставаться с ним. Когда она возвратилась из Великого Устюга и благодарила Петра III, она сказала ему: «Ваше величество все такой же любезный, человеколюбивый го­сударь, каким и были. Ваше великодушное сердце прощает своим врагам, но, поверьте мне, ваша доброта погубит ¹ вас. Все-таки необходимо казнить многих людей, которые известны как ваши враги». «Ах, графиня, — отвечал император, улыбаясь, — имейте сострадание к этим бедным людям. Разве я не то, чего только мог желать, — не император России? Неужели необходимо с крово­пролития начинать царствование? Предоставим жить этим людям, которых я своими благодеяниями направлю на лучшие мысли». Графиня жила, как и ее муж, в тиши и никогда не являлась ко двору. По смерти графа она отправилась в Лифляндию, где Ека­терина II предоставила ей пожизненно доходы с 30 гакенов² земли. Там жила она еще в 1794 году.

Лесток не оставил детей, но он имел двух братьев, от которых у него была многочисленная родня, получившая из имущества графа до 10 000 рублей. Остальное досталось жене его. Его стар­ший брат, Иван Павел, умер, кажется, в сороковых годах; мы не знаем, какую он занимал должность. Он оставил трех сыновей: Иоанна Людвига, королевско-прусского военного и городского со­ветника в Кенигсберге; Августа, королевско-польского и курфюр-сто-саксонского полковника в Дрездене, и Христиана Вернера Теодора, императорско-русского полковника. Младший брат графа Лестока, Людвиг, был полковник прусской службы и умер в Семилетнюю войну. Он оставил одного сына, Вильгельма, прус­ского поручика в гусарском полку Цитена, и одну дочь — Анну Софью Гедвигу. Поручик Вильгельм Лесток, вероятно, тот самый, который прославился в последнюю войну как прусский гусарский генерал. Умерший полковником саксонской службы Людвиг Лесток замечателен преимущественно тем, что прославившийся в новейшей истории Польши генерал Домбровский³ воспитан в его доме и отчасти им самим.

1. Пророчество графини Лесток, что доброта императора погубит его, исполни­лось, к сожалению, буквально.

2. Гакен земли стоит в Лифляндии 5000 рублей; в Эстляндии гакен меньше.

3. Домбровский начал свою военную карьеру в саксонской службе, где находился и его отец. Во время повторявшихся восстаний в Польше сын перешел в польскую

службу.

 

 

 

 

 

 

46. ШВАРЦ

 

Шварц, немец простого происхождения, был первоначально музыкантом в Петербурге. Он был музыкант неискусный и едва кормился своей музыкой. Естественно, что он пытал счастья на других путях. Он имел случай сделать путешествие в Китай и, как человек с головой, вынес из него большую для себя пользу. По возвращении Шварц был определен в Академию наук с содер­жанием столь ничтожным, что он не мог им жить.

В этом-то печальном положении ему открылись более радостные перспективы. Он был знаком с Лестоком, который сумел восполь­зоваться им как человеком предприимчивым. Лесток сообщил ему в общих чертах план революции и поручил ему уговорить гвар­дейских солдат содействовать предстоящему восшествию на пре­стол царевны Елизаветы. Шварц принялся за дело с необыкновен­ной ловкостью и решимостью и вместе с Лестоком и Воронцовым своими неутомимыми хлопотами много содействовал счастливому исходу революции 1741 года. Елизавета подарила ему за это зна­чительные поместья и назначила армейским полковником. Это был лишь почетный титул — он никогда не был в военной службе, которую и не знал.

Шварц * переехал в свое поместье, где и оставался. Там же застигла его и смерть, не особенно почетная: крестьянская де­вушка заколола его вилами, когда он силой хотел сделать ее своей наложницей.

* Карл Иванович, как он значится в официальных бумагах.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

134

 

 

 

 

 

47. ГРЮНШТЕЙН

 

Необходимость нравственного воспитания тогда только стано­вится очевидной, когда тот, у которого его нет, почувствует, что несчастлив именно вследствие этого недостатка.

Грюнштейн, саксонец простого происхождения, был простой гвардейский солдат и трудился в своей роте вместе с Шварцем в пользу Екатерины. По восшествии ее на престол Грюнштейн был назначен адъютантом с чином бригадира * при вновь учрежденной лейб-кампании ¹. Он получил большие поместья и скоро стал ге­нерал-майором. У Грюнштейна не было ума и еще менее нравст­венности, чтобы вести себя сообразно своему положению. Он до­казывал ежедневно, что рожден быть только солдатом, которого может сдержать лишь строгая военная дисциплина. Наконец, он даже в публичных местах стал неприлично выражаться об импе­ратрице и ее возлюбленном. Он был арестован, наказан кнутом и сослан в Великий Устюг.

В 1762 году он был возвращен и отправился в дарованные ему некогда имения. Дальнейшая его судьба нам неизвестна.

* Дословно по Манштейну. В придворном журнале, хранящемся в государст­венном архиве, под 23 мая 1742 года записано: «Ее И. Величество изволила быть восприемницею лейб-кампании прапорщика Юрья Грюнштейна невесты»; и под 8 ноября того же года: «ввечеру была свадьба при дворе Ее Императорского Вели­чества бригадира и лейб-кампании адъютанта господина Грюнштейна».

1. Эта лейб-кампания была та рота гвардейских солдат Преображенского полка, при насильственной помощи которой Елизавета взошла на российский престол. Все солдаты этой роты были возведены в дворянское достоинство и получили офицер­ский чин, но в лейб-кампании оставались простыми солдатами. Офицерами в лейб-кампании были люди первых чинов. Елизавета сама объявила себя шефом. Эти люди считали себя призванными для произведения революции, для великих переворотов. Они были необузданны. Поэтому-то Петр III и уничтожил их. Екате­рина II восстановила их под названием кавалергардов. Павел I дал им роскошную форму с серебряными латами и устав, который они сохраняют поныне. Простыми солдатами в кавалергардах служат обыкновенно люди очень хороших фамилий.

 

 

 

 

 

 

 

 

135

 

 

 

 

 

48. АЛЕКСЕЙ РАЗУМОВСКИЙ

Прочитав эту книгу, читатели заметят, конечно, что ни при одном правительстве в России не было столько низких и даже подлых избранников, не отличавшихся никакими душевными качествами, как в правление императрицы Елизаветы. Двор этой государыни кишел крестьянами, конюхами, кучерами, солдатами и лакеями, которые, сознавая свои неспособности, хотя и не определялись на государственную службу, но занимали важные придворные должности, обвешивались орденами и получали со­вершенно незаслуженно страшные богатства.

Алексей Разумовский был сын украинского крестьянина. Из-за своего прекрасного голоса он был принят певчим в церковь како­го-то маленького городка. Полковник Вишневский взял его оттуда к себе в услужение. Он рекомендовал его потом обер-гофмаршалу графу Левенвольде ¹, который дал ему место в хоре императорских певчих. Здесь увидала его царевна Елизавета и была поражена его красивым лицом. Хотя в это время ее избранником был Шубин, которого она боялась, тем не менее Елизавета засматривалась уже на расцветавшего Разумовского. Под предлогом, что ее очень пленяет музыкальный талант Разумовского, она упросила графа Левенвольде уступить ей этого молодого человека.

Алексей стал сперва певчим и, когда начал терять голос, бан­дуристом при царевне Елизавете. Около этого же времени один из ее приближенных, Шубин, по приказанию императрицы Анны был сослан в Сибирь. Его место при Елизавете стало вакантным. Подруга цесаревны, г-жа Измайлова, сделала, по ее настоянию, предложения молодому Разумовскому, которые и были приняты. Он появился теперь в числе придворных слуг Елизаветы и вскоре стал известен как ее открытый любовник. Цесаревна Елизавета повышала Разумовского как могла и вскоре сделала его главным интендантом всего своего двора. По смерти императрицы Анны Елизавета, получившая тогда уже более свободы, назначила его незадолго до своего восшествия на престол своим камер-юнкером.

1. Непонятно, каким образом Алексей не сделал ничего, чтобы спасти Левен­вольде, которому он всем обязан. Если его руки не были связаны, то такое поведение показывает крайнюю бесчувственность.

 

 

 

 

136

 

 

Еще до получения этого звания небольшой двор цесаревны чтил уже Разумовского как тайного супруга своей государыни. Все это не было секретом для императрицы Анны; но она видела, что Разумовский пользуется своим счастием скромно и умеренно, и, так как она все еще надеялась при помощи какого-либо брака совсем удалить царевну, которая, как дочь Петра I, была для/нее неудобна, — по этим-то соображениям она признавала необходи­мым щадить чувствительность Елизаветы и не мешала ее любов­ным похождениям.

Как только Елизавета взошла на престол, она отбросила в своем обхождении с Разумовским всякое принуждение, даже всякое приличие. Она жила почти открыто с ним, как с мужем. Его комнаты¹ были ближайшими к ее апартаментам, и все служители были свидетелями, как императрица и Алексей каждое утро по­сещали друг друга в халатах.

Такое близкое обхождение сделало необходимым предоставить Разумовскому более высокое положение. В первые же дни своего царствования императрица возвела его в камергеры. В день коро­нации этой государыни он сделан обер-егермейстером, русским графом и кавалером ордена Св. Андрея Первозванного. Наконец, он получил звание генерал-фельдмаршала. Богатства, полученные им мало-помалу, были неисчислимы.

Друзья графа Разумовского, которые всегда должны были за него думать, находили необходимым, для сохранения своих вза­имных выгод, чтобы Елизавета и Алексей были бы церковью соединены брачными узами. Они предвидели, что Елизавета пре­сытится любовью Разумовского, и хотели по крайней мере их личные отношения связать так крепко брачными узами, чтобы сделать невозможным формальное разлучение и необходимо свя­занную с ним потерю всех выгод Разумовский должен в этих видах привлечь на свою сторону духовных лиц, всегда окружавших императрицу. Это не потребовало большого труда. Духовенство сделало из этого вопрос совести: оно представило императрице, что ее связь с Разумовским, имевшая вполне вид брачной жизни, есть дело греховное и что единственным средством покрыть этот грех является брачный союз, освященный церковью. Эти люди, так говорившие, знали, с кем имели дело. Слабая Елизавета, неспособная оценить своих собственных грехов, поддалась этим увещеваниям и тайно повенчалась с Алексеем.

В начале шестидесятых годов исполнилось то, что предвидели друзья тайного императора. Благодаря красоте молодого Шувалова Разумовский был лишен своих обязанностей как любовник, но не мог быть удален как супруг. Постоянно, до самой смерти импе­ратрицы, он пользовался прежними же отличиями и прежним же почетом.

1. Этот обычай сохранялся во все времена, пока на русский престол не вступил мужчина.

 

 

 

 

137

 

 

 

По смерти Елизаветы он переехал в Аничков дворец ¹, который для него и был выстроен. Так как он думал, что не может пола­гаться на благоволение нового государя Петра III, хотя они были, вообще говоря, в хороших отношениях, то он, по русскому обы­чаю ², подарил императору по случаю переезда его в Зимний дворец великолепную палку и миллион рублей. Несколько месяцев спустя последовало свержение этого государя с трона.

Разумовский прожил еще несколько лет при следующем прав­лении, почитаемый и ценимый всеми, кто его знал. Он редко видел двор, не избегая его, однако, нарочно, и, напротив, был очень доволен, если придворные и вообще высшее общество собиралось у него. Сама императрица Екатерина II посещала его иногда.

Мы слышали, что Алексей Разумовский умер в семидесятых годах*.

Лица, знавшие его, говорят, что он был красивый, честный и добродетельный человек, но ограниченная голова. Ему никогда не поручалось никаких дел, потому что Елизавета хотела щадить его и даже издала для этого приказ, чтобы никто не осмеливался подавать ему ни просьб, ни записок.

По смерти Елизаветы Разумовский не вступал уже во второй брак.

Утверждают ³, будто Елизавета имела восемь детей, к числу которых должны быть отнесены все братья и сестры Закревские, но лица, которые могли это знать, уверяют, что один только тайный советник и президент медицинской коллегии Закревский ** был сын императрицы Елизаветы и графа Разумовского. Закревский имел, насколько нам известно, трех дочерей ***, из которых одна вышла за генерала Павла Потемкина. Две же оставались девуш­ками еще в девяностых годах, и обе не так хороши, как их старшая сестра. Закревский умер, кажется, в конце девяностых годов.

 

1. Аничков дворец — один из роскошнейших в Петербурге. Он построен по рисунку графа Растрелли, который много построил дворцов в этой столице. Даже императорский Зимний дворец построен им же. Название Аничков дворец получил от близлежащего моста, который назван так по фамилии первого полицейского пристава в этой части города.

2. В России при переезде в новый дом являются друзья семьи и приносят подарок, который называется хлебом-солью.

* Граф Алексей Григорьевич Разумовский родился в 1709 г. и умер в 1776 г.

3. Насколько нам известно, Елизавета имела только двух детей — сына от Разумовского и дочь от Шувалова, о которой будет еще сказано ниже.

** Андрей Осипович (1744—1804) — директор Академии художеств в царство­вание Екатерины II.

*** Пять: Прасковья, Елизавета, Екатерина, Марина и Анна. Три последние умерли девицами.

4. Прасковья Андреевна, 1763—1816. Ее сестра Елизавета была за гр. Д.Б. Тол­стым.

 

 

 

 

138

 

 

С возвышением графа Алексея Разумовского в Петербург при­ехали, вероятно, многие с этой же фамилией. Так, в Петербурге были две девицы Разумовские, из которых одна вышла за бри­гадира Деденева, человека крайне странного и для общества не­возможного характера. Нам неизвестно, в каком родстве была она с графом Алексеем Разумовским.

Александра Васильевна, род. в 1760 г., вышла замуж за Алексея Михайловича Деденева; ее сестра, Наталья Васильевна (1764—1844) — за Муравьева. Обе — двоюродные внучки гр. А.Г. Разумовского.

 

 

 

 

 

 

49. КИРИЛЛ РАЗУМОВСКИЙ

Кирилл, или Кирилла, Разумовский был младшим братом графа Алексея Разумовского, любимца и супруга императрицы Елизаветы. По восшествии на престол этой монархини он был вызван вместе со своей матерью в Петербург. Мать оставалась при дворе, и императрица относилась к ней с большим почтением. Так как эта женщина была рождена не для того места, на которое ее поместили, то отсюда происходили разные комические сцены, за которые Елизавете приходилось краснеть.

Молодой Кирилл был послан со своим гофмейстером в Берлин, где он оставался несколько лет и был воспитан знаменитым Эйле­ром так хорошо, как только было возможно, не прибегая к при­нуждению. Для Академии наук не было, конечно, завидной по­хвалой, что президентом этого собрания ученых мужей назначили этого молодого человека, когда он возвратился из Берлина. Вскоре императрица назначила его, тогда девятнадцатилетнего юношу, казацким гетманом ¹ — место, ставившее его выше всех придвор­ных и дававшее большие доходы. Елизавета же назначила его подполковником Измайловского лейб-гвардии полка.

С преемником этой государыни он был в хороших отношениях, кажется, только вначале и вскоре же перешел вполне на сторону Екатерины. К этому его побудили лица, на честность которых он вполне полагался, между прочим, и Теплов.

Счастливый исход революции 1762 года решил главнейшим образом его полк. Как ни была велика услуга, которую Разумов­ский оказал этим императрице, она все-таки забыла об этом одолжении. Она лишила его гетманства, сделала его фельдмарша­лом, что уже представляло низший чин, и дала ему за это еже­годную пенсию в 72 000 рублей — сумму, которая далеко не равнялась прежним доходам.

Хотя Разумовский был фельдмаршалом, он менее всего был военным. Приезжает он однажды в Берлин, и Фридрих II спра­шивает его: «Командовал уже армией?» «Нет, — отвечал он шутя, — я только статский генерал». «А, — вскричал король

1. Гетман — то же, что фельдмаршал. Но с гетманством связывались некоторые верховные права.

 

 

 

 

140

 

 

смеясь, — этого мы здесь не знаем!» Действительно, он никогда не командовал ни армией, ни даже небольшим отрядом. Тем не менее под его начальством находилась дивизия из нескольких полков.

Когда умер его брат, он наследовал большую часть его громад­ного состояния и стал вследствие этого необыкновенно богат. Его годовой доход значительно превышал 300 000 рублей. Но должно сказать, что он много и расходовал. Он имел на Мойке в Петербурге один из роскошнейших и обширнейших дворцов в городе. Здесь он жил как владетельная особа. Высчитывали, что у него