Клостерман Г.И. Фонвизин. Из
неизданных записок Клостермана [Прим. П.И. Бартенева] // Русский архив, 1881. – Кн. 3. – Вып. 6. – С. 291-299.
ФОНВИЗИН .
Из неизданных Записок Клостермана.
Клостерман, Немец происхождением, родился в 1756 г. в
Гетруйденберге, в Голландии. В 1768 г. он приехал в Петербург с своим отцом,
который получил должность сначала преподавателя, а потом инспектора в Пажеском
Корпусе. С тех пор и до конца жизни Клостерман оставался в Петербурге. Он
торговал картинами и, для покупки их, ездил несколько раз за границу, потом
открыл в Петербурге книжную лавку. Не раз императрица Екатерина бывала в его
магазине, для покупки картин и других художественных произведений, также
призывала его с ними к себе. Он умер в Петербурге в 1838 г., оставив после себя
Записки, под заглавием: „Denkwürdigkeiten des ehemaligen Kunst und
Buchhändlers Germann Johann Klostermann." В этих Записках разсказывает автор всё им виденное со
времени своего младенчества до 1830 года.
Эта рукопись принадлежала тайному советнику Петру
Петровичу Гёцу; недавно приобретена она от барона Ф. Е. Врангеля графом
Дмитрием Андреевичем Толстым, который любезно сообщил в Русский Архив выдержки
из нея, касающаяся Д. И. Фонвизина, вместе с вышеприведенным известием о
Клостермане. Князь П. А. Вяземский, для известной книги своей о Фонвизине,
обращался к старику Клостерману. В сведениях доставленных ему Клостерманом,
"почерпнул он несколько любопытных подробностей, а в слезах, сверкавших в
глазах Клостермана при имени Фонвизина, — удостоверение, что Фонвизин умел
вселять к себе приязнь и уважение, и выбирать своих приятелей". Кстати
заявить, что превосходная книга князя Вяземскаго о Фонвизине, долго бывшая редкостыо
и едва находимая за дорогия деньги, ныне вошла в пятый том „Полнаго собрания
сочинений князя П. А. Вяземскаго". За появление в свет зтих томов нельзя
довольно благодарить издателя. П. Б.
292
1777.
Господин Соколовский1) познакомил меня с
Денисом Ивановичем Фонвизиным, любезным человеком, любезным писателем. С ним в
последствии находился я в очень близких сношениях, которыя имели большое
влияние на мою судьбу. Как он, так и его достойная супруга оказывали мне до
самой их кончины неограниченное доверие и неизменную любовь. Фонвизин умер на
моих руках 2-го Декабря 1792 года, супруга его последовала за ним в могилу в
1796 году. Когда я зазнал его, он был канцелярии советником и находился по
делам в Париже. В комическом роде он, может быть, первый писатель в России, и
его не без основания называют Русским Мольером; его Недоросль сделался любимым
народным произведением и превосходит почти все новейшия Русския комедии истиною
в изображениях и неподдельностию народнаго юмора. Фонвизин отличался живою Фантазиею,
тонкою насмешливостию, уменьем быстро подметить смешную сторону и с
поразительною верностию представить ее в лицах; от этого беседа его была
необыкновенно приятна и весела, и общество оживлялось его присутствием. С
высокими качествами ума соединял он самое задушевное простосердечие и
веселонравие, которыя сохранял даже в самых роковых случаях неспокойной своей
жизни. Он в высокой степени владел даром красноречия, и если когда ему хотелось чего-либо добиться, то бывало трудно
противустоять его просьбе. Но мне будет еще много случаев говорить об этом
замечательном человеке, и в моем разсказе читатели найдут верное изображение
его характера.
Великий князь-наследник и граф Панин поручали ему
покупать статуи и картины славных художников, книжныя редкости, гравюры и проч.
Я очень часто ездил с ним в лавки, в которых, равно как и на аукционах,
случалось ему делать значительныя закупки. Когда ему самому не хотелось ехать
на общественную распродажу художественных произведений, он посылал торговаться
меня, отметив предварительно в каталоге что нужно было купить. Таким образом я
вошел в сношения с главнейшими Парижскими книгопродавцами, именно Дебюром,
Десеном (Dessaint),
Панкуком, братьями Варуа, Жубером,
Мериго, Фрудем, Дидотом, Мутаром,
1) Советник Русскаго посольства в Париже.
293
Базаном
и Пеньо (Paignaut) и
др., что доставило мне в
последствии значительная выгоды.
Покровитель и друг мой Фонвизин и его супруга
предприняли для
возстановления здоровья путешествие в южную Францию и предложили мне сопровождать их. Я с
радостию согласился, предвидя от того много для себя выгоды и удовольствия. Мы были в Лионе, Марселе, Монпелье, ездили по Лангедоку и чрез Безансон приехали
в Страсбург, оттуда путешествовали по
Шампаньи и на воды в Спа.
Из Спа направились мы чрез Люттих в Ахен, где осматривали великолепный собор с гробницею Карла Великаго,
государственныя регалии и проч.,
посещали разные целебные
источники, ездили на многия суконныя,
игольныя и ткацкия фабрики и
проехали до Брюсселя, где я разстался с моим любезным сопутником. Чета Фонвизиных захотела посмотреть
Голландию, откуда, чрез
Германию, на Дрезден и Польшу, вернулась в Москву и Пнтербург.
1785.
В Марте 1783 года умер государственный вице-канцлер
граф Никита Иванович Панин, и друг мой Фонвизин, бывший при нем первым
секретарем, подал в отставку. Он
получил ее на лестных для него
условиях, с чином статскаго советника и
ежегодным пенсионом в 3 т. рублей из почтовых доходов. Граф Панин был
другом Фонвизина в полном смысле слова. Последний усвоил себе политические взгляды
и правила перваго, и про
них можно было сказать, что они были одно сердце и одна душа. Поэтому,
по кончине графа Панина, Фонвизин не
мог решиться продолжать службу при
другом начальнике и вознамерился во
второй раз поехать за границу, тем
более, что супруга его, очень слабаго здоровья, нуждалась в более теплом климате. Ему понадобился деловой и надежный человек, которому, бы
он мог с полною верою поручить, на время своего отсутствия,
управление значителъным его имением. Таким человеком счел он меня. Словесно и
письменно заявлял он мне, что испытанною честностью в образе мыслей, твердостью
характера, уменьем и привычкою вести дела всякаго рода я внушил ему доверие к себе; что он имеет многие опыты личной моей приверженности к нему и что
поэтому он не знает никого, кто бы лучше меня мог управлять его состоянием. Он заклинал меня многолетнею нашею дружбою
согласиться на его предложение, уверяя, что в противном случае ему нельзя ехать в чужие края. На моих
294
руках
и без того было много дел, и я чувствовал, что обременю себя не под силу; но
г-н Фонвизин оказывал мне пред тем столько безкорыстнаго благорасположения и
участливой дружбы, что я должен был согласиться.
Имущество моего друга, кроме вышеупомянутой пенсии,
состояло из деревни в тысячу душ в Витебской губернии и дома в Петербурге на
Галерной улице. Фонвизин и его супруга выдали мне законныя доверенности на
безусловное управление всем, как движимым, так и недвижимым имуществом их
обоих. После явки у нотариуса этих доверенностей, оба они, муж и
жена, в законно-совершенных завещаниях своих упомянули, что, в случае кончины
их, наследники их обязываются не вчинать никакого взыскания против моего
управления: иначе они сами лишаются наследства. Желая избавить меня от
возможных проволочек и неприятностей по управлению
деревнею, Фонвизин сдал ее в аренду Курляндскому дворянину барону Медему,
который обязался выплачивать ему по третям 5000 Альбертовых талеров ежегодно под
залог своей Лифляндской деревни.
Я принял на себя также продать собранныя Фонвизиным
большую библиотеку, картины и гравюры: все это, по весьма дешевой оценке,
сделанной согласно перечневой описи, стоило 52,221 рубль. Вещи, не
назначавшияся в продажу, были уложены в ящики и бережно сохранялись в нарочно
нанятом мною сарае. Принимая библиотеку, в одной книге Французской
Энциклопедии, случайно нашел я сверток с тысячью рублей ассигнациями. Года
полтора назад Фонвизин считал эти деньги пропавшими и уволил от себя одного
слугу, подозревая его в похищении этих денег. По небрежности он положил деньги
в книгу, которую читал и совершенно позабыл о том. Он чрезвычайно обрадовался,
когда я вручил ему мою находку; но бедному слуге, с позором прогнанному, было
не легче от того, что обнаружилась его невинность. Таковы большие господа!
После того как дела приведены были в порядок, Фонвизин
в сопровождении супруги своей отправился за границу, запасшись паспортом,
множеством рекомендательных писем, тысячью червонцев чистыми деньгами, десятью
тысячами Голландских гульденов, и векселями от здешняго торговаго дома братьев
Ливио. Он поехал на Ригу, Кенигсберг и т. д. и достиг, ни в чем себе не
отказывая и наслаждаясь путешествием, цели своих желаний, — прекрасной Италии.
Он располагал пожить в этом саду Европы и хотел выбрать местом пребывания Ниццу или Пизу, с тем чтобы
в прекрасном климате лечиться купаньем.
295
Но старая пословица говорит, что беда не приходит
одна. Так случилось и со мною. Управитель
Фонвизинскаго имения, по
имени Ванкс, неожиданно явился ко мне однажды с печальным известием, что
все крестьяне взбунтовались и не хотят больше повиноваться арендатору, что сей
последний тотчас донес о том в Полоцк начальству и отказывается уплатить в срок
арендныя деньги владельцу. Отсюда возникло дело, стоившее мне больших хлопот. Крестьяне ненавидели арендатора,
г-на Медема, и поклялись умертвить его, как скоро представится удобный
случай. Началось судебное
разбирательство, и виновные привлечены к наказанию. Несколько человек крестьян
прибыли в Петербург и требовали себе защиты и работы. Не зная, как мне быть, я обратился за помощью к значительным
лицам, друзьям Фонвизина, и они не отказали мне в совете и
содействии. С особливым усердием помогали мне советник Губернскаго Правления Пузыревский и
гражданский губернатор Коновницын. В труднейших случаях я обращался к
тогдашнему статскому советнику Аркадою Ивановичу Моркову и к сенатору
Алексееву. Они занимались делом с таким
участием, как бы оно было их собственное.
Между тем Фонвизин тогда еще не доехал до Италии, и неполучение арендных денег очень его затруднило, так как
взятыя с собою деньги он истратил на покупку художественных предметов; а
до окончания дела, грозившаго большою
проволочкою, не было никакой
надежды получить доход с имения,
тем более что сами крестьяне нуждались в пособии, без
котораго им приходилось бы совсем разориться. Я поставлен был в необходимость занять для него в банке
по 5% десять тысяч рублей под залог 500 душ крестьян и, отсылая к нему эти деньги,
убедительнейше просил его
поторопиться возвращением в отечество. О том же писали к нему и вышеназванные друзья его. Он
послушался наших настоятельных просьб и поехал назад из Рима на
Вену, Ольмюц, Краков и Варшаву.
Из сего последняго города он отправился прямо в Белоруссию, в Полоцк, где и
свиделся с бароном Медемом, но без всякой пользы для дела; потому что г-н
арендатор не только не хотел платить просроченных денег, но требовал от
Фонвизина значительной неустойки. Обе стороны разошлись в негодовании одна на
другую, и тяжба ревностно поведена дальше.
Через Полоцк и Смоленск Фонвизин поехал в Москву
навестить свое семейство; но только что он туда приехал, как с ним сделался
удар столь сильный, что он не мог пошевелиться ни одним членом, а ум его,
прежде столь ясный и светлый, на некоторое время помрачился совершенно.
298
того,
то другаго из любимых своих снедей. В случае отказа, вследствие
неудобоваримости, он вел себя как малый ребенок, и нужно бывало пускать в ход
даже строгости, чтобы он успокоился. Оба его врача, доктор Яниш и статский
советник доктор Фрезе единогласно утверждали, что он мог поправиться и
выздороветь от употребления теплых купаний. Решено было
обратиться в Вену к знаменитому доктору Максималиану Штолю, который лично знал
и прежде пользовал Фонвизина и послать ему изложение его болезни. Этот ученик
Эскулапа также отозвался в пользу купаний и минеральных вод, на основании всего
этого положено на следующую весну предприять новое путешествие.
В Марте 1786 года приехала к нам в Петербург супруга
Фонвизина дли предварительных распоряжений относительно заграничной поездки. Я
постарался елико возможно привести дела в порядок, достал все нужное и в Мае
поехал с нею вместе в Москву, где и оставался до их выезда.
В это время умер
отец Фонвизина, 86 летний отставной бригадир. Семья по этому случаю вела
уединенный образ жизни, чем я и воспользовался, чтобы представить Павлу
Ивановичу Фонвизину отчет по управлению имуществом его
брата. Оказалось, что моих денег за Фонвизиным несколько тысяч. В Июне больной
с супругою уехали, с прислугою, состоявшею из девушки Итальянки Теодоры,
которую г-жа Фонвизина принаняла в Риме, из Немца-камердинера и Русскаго
крепостнаго слуги. Они направились в Вену на Смоленск, Вильну, Краков и т. д.,
а я уехал в Петербург.
1787.
В Вене постарался немедленно отыскать
квартиру моего друга и благоприятеля. Он жил в доме
барона Зедделера на Петровской площади. Первый день я с ним не разлучался.
После столь долгой разлуки поговорить было о чем. Часто нас прерывали знатныя
лица, приезжавшия навестить Фонвизина. Так приезжал князь Николай Борисович
Юсупов, находившийся в Вене проездом в Турин, куда он был назначен посланником. Он выражал большое участие к страданиям Фонвизина, а мне сделал честь, пригласил меня остановиться у него
в Турине, когда я ехал назад из Рима. У Фонвизина встречался я тогда с графом
Андреем Кириловичем Разумовским (который жил в Вене частным человеком), с
советником посольства Отто и его супругою, женщиной блестящаго ума, с
299
г-дами
Полетикой, Клюпфелем, Кудрявским, с тогдашним маиором, а теперь статским
советником Цагелем и его любезною супругою, красавицею урожденною Кульман из
Выборга и со многими другими любопытными лицами, которые почти все навещали нас
ежедневно. Г-жа Фонвизина в особенности полюбила Венгерскую графиню Кордесси,
большую музыкантшу, игравшую на многих инструментах, а всего лучше на
виолончели.
В отсутствие мое, не только моими делами, но и делами
Фонвизина заведывал мой отец. Воды Бадена, Теплица и Карлсбада не помогли
Фонвизину, и в исходе 1787 года он возвратился в Россию. После семилетних
страданий он скончался 48 лет, от роду, 2 Декабря 1792 года, в моем
присутствии. 6-го Декабря происходили торжественныя его похороны в
Александроневской лавре; супруга его отправилась жить к двоюродной сестре своей
г-же Жигулиной. Я всеми способами старался быть ей полезен.
В Духовном Завещании своем (Сочин. Фонвизина, изд.
1866, стр. 524), написанном в 1786 году, Фонвизин упомянул: „Заведенная мною
комерция вещами, до художеств принадлежащими, и отправляемая ныне
С.-Петербургским первой гильдии купцом Германом Клостерманом, должна остаться в
полном и единственном хозяйстве и расположении жены моей".