Д’Эзек Ф. Из воспоминаний пажа Людовика ХVІ / Пер. Е.П. Чалеевой // Голос минувшего, 1913. – № 7. – С. 174-185.

 

Оцифровка и редакция текста – Ирина Ремизова

 

 

                                    Из воспоминаний пажа Людовика ХVІ ¹).

 

                                                                  Синие  шнуры.

     Генрих III, очень застенчивый, но на ряду с этим и очень сластолюбивый, то проводил время в оргиях, то молился и основал под влиянием раскаяния в грехах орден «Святаго Духа». Этот важнейший при старой монархии орден процветал в период царствования целых трех поколений. Членами его состояли лица самых известных фамилий во Франции, и звание это было скорее почетно, чем выгодно; быть кавалером ордена считалось честью, и каждое вакантное место бралось с боя. В трех капитулах в год председательствовал сам король: вел заседание и принимал выбранных на предыдущем заседании новых членов. Заседания под председательством короля про­исходили на Новый год, на Сретение и на Троицу. В эти дни кавалеры ордена, число которых не превышало ста, присутствова­ли при «вставании» короля в парадной форме, которая состояла из черной бархатной одежды, отделанной зеленым атласом с золотой вышивкой. Сверху надевался синий шнур и плащ, тоже из чернаго бархата, прикрепленный к ожерелью, соста­вленному из вензелей Генриха III и эмалевых медалей с тро­феями ордена. Книзу свешивалась восьмиконечная звезда; такая же звезда была вышита серебром и на плаще.

     После «вставания» происходило заседание в зале совета. Пристав оглашал имена вновь принятых в орден кавалеров, а затем начиналась процессия в капеллу через главные апарта­менты. Шествие открывали пристава и должностныя лица (huissier). За ними шли вновь вступающие, одетые по моде времен перваго учредителя ордена, т.-е. в чулках с отворотами, белых атласных штанах, черных бархатных башмаках, куртках из тканаго серебрянаго муара, отделанных кружевом, в маленьких плащах из чернаго дама и в шапочках с пером цапли на приподнятом боку, прикрепленном брильянтовым аграфом. Этот

       ¹) См. № 6 «Голос Минувшего».

 

 

     175

изысканный костюм был очень красив на молодежи, но часто казался смешным на человеке пожилом...

     За вновь вступающими шли парами все кавалеры ордена в порядке вступления. Шествие заканчивалось принцами и королем со всей его семьей...

      После богослужения, совершавшагося прелатом, командор ордена, король, садился на трон, который был покрыт зеленым бархатом, усыпанным вышитыми золотыми бликами и стоял рядом с Евангелием. Распорядители вводили вновь вступающаго в сопровождении крестных отцов, выбранных из старых кавалеров. С безконечными реверансами, не в виде поклонов, а с коленосгибанием, как делают это женщины, они приближались к трону. Новенький становился у ног короля, произносил клятву по статуту ордена, затем ему надавали колье и бархатную мантию, вышитую золотом, на оранжевой подкладке и такого же цвета оплечье. Ему давали также четки и молитвенник, содержащий краткую службу Святому Духу с приказом читать эти молитвы ежедневно. Вряд ли этот приказ строго соблюдался кавалерами, но Людовик XVI следовал уставу точно; да это в сущности было не очень трудно и занимало ежедневно не больше четверти часа.

     По окончании церемонии, короля сопровождали в его покои, в том же порядке, как и при его выходе. В число членов ордена принимались люди не моложе тридцати лет. Принцы зачислялись в него после перваго причастия, а сыновья короля со дня рождения...

     Орден Св. Духа был уничтожен декретом Национальнаго Собрания в 1791 г.

 

                                                                  Lits de justice.

     Мне пришлось два раза присутствовать на тех торжественных заседаниях, где высшее государственное учреждение вступало в борьбу с королевской властью. В последние годы существования монархии парламент часто стремился присвоить себе функции и совещательныя и законодательныя...

     И как далека была прежняя пассивная оппозиция от этих многочисленных попыток возвысить свою власть до уровня или даже выше королевской; от этих частых отказов утвердить за­коны, мудрость которых была всем очевидна особенно в вопросе о новых налогах; от этих протестов, от этого упорнаго сопротивления, которое вызывало строгость монарха, и, наконец, от этих глухих подпольных интриг, возбуждавших народ встать на защиту членов парламента, на которых его приучали смотреть, как на трибунов. Таким образом сам парламент непосред-

 

 

     176

ственно и смело рыл пропасть, которая и поглотила его вместе с монархией. Первое lit de  justice, на котором мне пришлось присутствовать, было в 1787 г., в бытность министром Колонна, для утверждения закона об увеличении «двадцатой ¹)»; и оппозиция парламента побудила короля созвать в первый раз нотаблей; это и вызвало падение Колонна. Второе заседание, на котором я присутствовал, было созвано по почину кардинала де Бриенна, по случаю отказа парламента вписать несколько указов и особенно указ об учреждении пленарнаго суда, в котором он усматривал желание установить законодательную власть, превышающую его власть. На этот раз сопротивление было очень упорное. Выступления носили такой резкий характер, что король перед закрытием заседания поднялся с трона и голосом громким и полным негодования воскликнул: «Вы слышали мою волю, я требую, что бы она была исполнена!»

     Хочу  вкратце  описать  церемониал этих собраний:

     В Версале заседания происходили в большой Зале охраны; трон помещался в том углублении, где была дверь, выходящая на мраморную лестницу. Сначала, судя по историческим данным, король возседал на золотом троне, так как парламент соби­рался под открытым небом; с того времени, как заседания стали происходить во дворце, трон устраивался из мягких подушек, и так как прежде такой трон назывался lit — постель, то отсюда и название lits de justice — трона, на котором король сидел во время заседания парламента. Трон составлялся из пяти подушек. На одной из них сидел король, другая служила спинкой, две ставились по бокам и служили опорой, а пятая лежала в ногах. Трон был реставрирован при Карле V, а при Людовике XII устроен заново, и думают, что это тот самый трон, который остался до последняго времени. Он был из лиловаго бархата, расшитаго золотыми цветами лилий, и весь зал был затянут такой же материей.

     Собравшись, парламент ждал короля в этой зале; король являлся, предшествуемый всей королевской фамилией и депутацией, состоявшей из парламентскаго президиума, которая встречала его на верху лестницы.

     Король бывал одет в лиловое платье, такую же мантию и шляпу с перьями, и все офицеры были в таких же костюмах, но других цветов.

     Когда король садился на трон, у его ног помещался обер-камергер или его заместитель... Рядом с королем сидел обер-шталмейстер с королевской шпагой, висящей у него на шее;

      ¹) Вид налога. Ред.

 

 

     177

раньше ее нес конетабль, до упразднения конетаблей при Людо­вике XIII.

     Канцлер, или хранитель печатей, сидел в кресле с ручками и был одет в пурпурное длинное одеяние. У подножия трона помещались дворцовые привратники с золотыми булавами; это были остатки старинных доспехов сержантов, которые всегда сопровождали королей с тех пор, как «Старец с Горы» по­кушался на жизнь Филиппа Августа. Сержанты были заменены привратниками, а оружие, когда-то служившее для защиты, теперь употреблялось только для парадов. Посредине паркета стояли на коленях герольды, одетые в особыя туники или военную одежду из лиловаго же бархата. — По обеим сторонам трона на разных скамьях помещались принцы крови, пэры, и светские и духовные, маршалы Франции, кавалеры Ордена и пр.

     Садясь, король надевал шляпу, произносил довольно ко­роткое вступительное слово и затем предоставлял уже канцлеру развивать свою мысль. Потом, смотря по обстоятельствам, и члены парламента, и приближенные короля — выступали с речами и делали постановления. Канцлер выслушивал приказы монарха, и кончалось все обыкновенно тем, что секретарь вносил в списки указ, дебатировавшийся в заседании, или уничтожал из них протесты, оскорбительные по отношению к королевской власти...

 

                                                                 Представления.

     Зимой с декабря до Пасхи в Версаль приезжали из Парижа для придворных спектаклей   различныя труппы. По  вторникам играли трагедию, по четвергам комедию, а по пятницам комическую оперу. Большая опера приезжала только пять-шесть раз за всю зиму — это  бывало по средам. Людовик XVI предпочитал трагедию и комедию и часто присутствовал на драматических представлениях. Он обладал удивительной памятью, был хорошо знаком с поэтами и тонко ценил их; на драматических представлениях он чувствовал себя в своей сфере, но зато к музыке его совсем не тянуло, у него не было никакого слуха и в опере он только зевал. Никогда я не слышал, чтобы кто-нибудь так фальшивил в пении, как бедный король... Наоборот, музыку стихов Расина он глубоко понимал и любил. Помню, как-то раз в Фонтенебло во время «опочивания» кто-то заговорил о только что разыгранной трагедии этого писателя. Одному из присутствующих вздумалось продекламировать оттуда несколько стихов, но он ошибся; король сейчас же его поправил и сам продекламировал всю сцену, удивительно верно тонируя; он доказал этим свой вкус и знание.

 

 

     178

     К этой-то поездке в Фонтенебло я и отношу причину нена­висти Шенье ко всем монархам вообще, а к Людовику XVI в особенности.

     Там играли в первый раз его первую трагедию «Аземира», сюжет которой был заимствован из эпохи крестовых походов. Возможно, что Шенье разсчитывал на большую снисходи­тельность Двора, сравнительно с городом, или просто был уверен, что при короле никто не дерзнет свистать и пьеса избежит провала. Но надо сознаться, что трудно было написать вещь более странную. Один крестоносец, порабощенный прелестями какой-то мусульманки, как некогда Рено, во дворце Армиды остается у нея. Напрасно товарищи стараются пристыдить его за его слабость; никакия убеждения не могут открыть ему глаза и он остается глух ко всему, даже к такому прекрасному воззванию: что скажут французы, что скажет твой старый отец? Эти плохие стихи должен был декламировать актер Дориваль. У него было не особенно ясное произношение, что, впрочем, не мешало ему быть хорошим актером на роли резонеров, в которых он никогда не оговаривался, но на этот раз у него так запутался язык, что вместо того, чтобы сказать «ton viеuх рèrе» он сказал: quе dirа Diеu 1е Рèrе?

     Послышался гомерический хохот, разсмеялись даже сами акте­ры. В конце же четвертаго акта из глубины залы послышался пронзительный, долгий свист. Это было нечто неслыханное на придворных представлениях. Такое неуважительное проявление не­довольства и направление свиста из решетчатой королевской ложи все заставляет думать, что только сам король мог решиться так свистать, и, вероятно, этот злополучный свист так подействовал на барабанную перепонку беднаго Шенье, что заставил его выпустить свою чудовищную трагедию «Карл IX» и сделал его непримиримым врагом монархов вообще ¹).

     Вот, что пишет Ла-Гарп по поводу трагедии «Аземира» бу­дущему императору Павлу I. «В Фонтенебло сыграли трагедию «Аземира», произведение одного начинающаго поэта Шенье, не признающаго ни одного из наших великих писателей; его трагедию освистали с начала и до конца».

     Версальский зал для спектаклей помещался в правом от главнаго двора крыле дворца. Эта часть дворца была позднейшей стройки и совсем не гармонировала с общим строгим стилем и темной окраской всего здания времен Людовика XIV. В зале

     ¹) Речь идет о Мари Жсзефе Шенье, главном представителе революционной драмы. Нужно ли говорить, что анекдот, приведенный автором, является далеко недостаточным основанием для объяснения духа всех драм Шенье. Ред.

 

 

     179

помещалось мало народа, но сцена была очень большая и на ней можно было ставить оперы с самыми сложными постановками, машинами и огромным количеством актеров. В зале были все удобства, и внутренняя отделка была удивительна. Ложи были отделаны голубыми муаровыми драпировками, у королевской ложи была решетка и она помещалась внизу. Всякий, не имевший по своему положению права входа на спектакли, должен был запи­саться на получение билета у капитана охраны, который, в силу своих обязанностей, отвечал за всякаго, приближавшагося к особе короля. Камерпажи сидели в ложе камергеров, откуда мы спускались по маленькой лестнице и разносили по театру при­казы камергеров. Старый маршал Дюрас, большой дамский угодник, часто посылал нас за актрисами, оне приходили к нему в ложу, получали иной раз комплимент, а иногда и поцелуй, а мы по его приказанию должны были, проводив их назад, целовать им руку, и добродетельная Идамэ или гордая Аменаида сходила по крутой лестнице, опираясь не на руку мандарина или какого-нибудь сиракузскаго рыцаря, а просто на руку пажа со шляпой под другой рукой.

     Час начала спектаклей назначался самим королем и зависел от их продолжительности, потому что Людовик, не желая заставлять ждать являвшихся за приказами офицеров, уходил всегда ровно в девять часов и отправлялся ужинать к сестре. Заведующий развлечениями г-н Дезантель представлял королю утром программу спектакля, распределение ролей, имена актеров и докладывал о его продолжительности. Каждое представление обходилось не дешево, так как за актерами приходилось посылать лошадей в Париж, и весь зал, да и весь театр, освещался свечами.

     Оркестр состоял из музыкантов придворной капеллы, и хотя в нем были и Безцоци, и Крейтцер, и Салантен, но все-таки он был не на высоте, потому что певцы не привыкли к музыкантам, а сами музыканты более привыкли к духовным песнопениям, чем к оперным ариям.

     Кроме театральной залы, о которой я говорил, была еще дру­гая, на северном конце дворца, которая по красоте могла усту­пать только разве итальянским. Там редко играли, потому что она была слишком велика и требовала больших затрат.

     За четыре года моего пребывания при дворе, там не было дано ни одного спектакля. Это был самый большой театр даже в сравнении с парижскими; высота его достигала ста двадцати футов. Когда там собирался весь двор, то зрелище было грандиозное. Безчисленныя люстры и блеск уборов отражались в зеркалах, наполнявших ложи. Когда открывали трапы, то нельзя было без страха взглянуть в глубь театра: как-то случилось, что туда свалился сын машиниста Булэ — он разбился насмерть.

 

 

     180

     Когда давался при дворе какой-нибудь праздник, то к постоянным ложам пристроивались временныя в несколько рядов, и все это вместе составляло красивый овал. Украшения и позолота этих лож блестели так ярко, что, казалось, все усыпано драгоценными камнями. Последний праздник был дан в честь графа Дю Нор, т.-е. русскаго императора Павла I, но тогда только иллюминовали всю залу...

     Прибавлю еще ко всему сказанному, что в этом же зале был дан знаменитый обед гвардии за несколько дней до пятаго октяб­ря, к чему и придрались в этот достопамятный день...

     В городе еще был один зрительный зал для публики. В глубине его было несколько лож, всегда занятых кем-нибудь из ста пятидесяти восьми пажей, живших в Версале. Это были своего рода полицейский надзор за пьесами, за актерами и даже за партером, что часто вызывало ссоры. Я был свидетелем нескольких. Как-то один из пажей Большой конюшни, по имени Фребуа, вздумал пить горячую баваруазу на перилах ложи. Какому-то шутнику из партера вздумалось крикнуть: «Долой баваруазу!»

     Фребуа невозмутимо встал, взял графин и вылил его спо­койно в партер. Сидящие внизу смеялись и толкали друг друга, опасаясь от горячаго потока.

     В этом же зале я слышал фразу, ясно доказывавшую, как уже мало было уважения в то время к королевской семье, при­сутствовавшей тут же в ложе, — фразу, предсказывавшую почти судьбу этой семьи. Во время представления оперы «Король Теодор в Венеции» в 1788 г. в той сцене, где доверенный камердинер короля разсказывает хозяину дома Тадео о денежных затруднениях своего принципала и несколько раз повторяет: «Что нам делать?» — из партера раздался голос: «Соберите но­таблей!»

    Мне остается только сказать о том, что весь Версаль существовал исключительно благодеяниями двора и что, тем не менее, ни один город не проявил такой жестокости по отношению к царствующему дому...

 

                                                                  Балы королевы.

     Мне уже пришлось говорить о некоторых реформах, вследствие которых уменьшилось то уважение к королевской власти, которое помпа и роскошь естественно поддерживают в сердце подданных. Очаровательные праздники, о которых я хочу гово­рить, казалось, избегли остракизма. Попрежнему на них бли­стало дворянство, вся роскошь, достойная великаго короля, галант­ность, достойная всей Франции. Они исчезли только после г. де-Каллона, министра знаменитаго и очень способнаго, что бы там

 

 

     181

ни говорила клевета. Он старался поддержать последний блеск королевской власти. Если он, увеличивая дефицит и рыл глубже пропасть, то на ряду с этим он же сумел сильной рукой удержать на краю этой пропасти готовую рухнуть туда монархию, и он спас бы ее, если бы мог найти в окружающих достаточно безкорыстия и смелости, чтобы поддержать его проекты.

     С 1787 года балов больше не давали; я видел их только в течение двух зим. Обыкновенно король давал их для коро­левы еженедельно по средам с начала года и до поста.

     На этих балах камерпажам поручалось быть распорядите­лями. Явившись первыми, они ждали дам, провожали их на их места, предлагали им освежительные напитки, вели их к столу, провожали до экипажей...

     В той части дворца, которая тянется налево от королевскаго двора, был старинный зал для спектаклей, покинутый, потому что он был слишком узок. Там-то и давались празднества. К нему пристраивалось несколько деревянных павильонов, хранив­шихся в отеле Меnus-Рlаisirs, и таким образом в несколько часов бывал готов и разукрашен обширный дворец. Расположение и отделка часто менялись, и зал 1786 г. оказался одним из самых элегантных.

     При входе прежде всего попадали в зеленую боскетку, украшенную статуями, кустами роз и заканчивавшуюся открытым храмом, где помещался биллиард. Несколько темная зелень бе­седки подчеркивала яркое освещение в биллиардной. Направо маленькия аллеи вели к танцевальной зале и в игорныя комнаты, и чтобы играющее могли любоваться танцами, но чтобы в то же время не дуло, в одну из дверей вставили огромное стекло, на­столько прозрачное, что приходилось около ставить швейцара, чтобы какой-нибудь неловкий проходящий не вздумал итти напролом.

     Бальный зал представлял из себя длинный четыреугольник, куда приходилось спускаться по нескольким ступеням. Вокруг шла галлерея, где, не мешая танцующим, можно было прогули­ваться и смотреть на них между колонн; оттуда же смотрели лица, не представленныя, но имевшия право находиться в окружавших залу ложах, а пажи заботились, чтобы им также были предложены прохладительные напитки. На другом конце залы был буфет, и этим заканчивалась картина, открывавшаяся из игорной залы. Буфет помещался в полукруге ротонды. Между огромными корзинами фруктов и печений стояли большия старинныя урны с ликерами, просвечивавшими при сильном освещении разными цветами. В четырех мраморных раковинах всю ночь били фонтаны, распространяя в бальном зале мягкую прохладу, тогда как другия залы нагревались многочисленными трубами от печей.

 

 

     182

     Все было предусмотрено. В отдаленной уборной дежурили две горничныя, чтобы исправлять безпорядок, который быстрые и ве­селые танцы причиняли туалетам. И так как из-за расположения залы под уборную можно было отвести только полукруг, то там поставили зеркала, создавшия полную иллюзию, так что она ка­залась ротондой.

     Костюмы отличались элегантностью и простотой. Мужчины были в нарядных костюмах и танцовали в шляпах с плюмажем, что было и благородно, и очень изящно. Эта мода существовала, кажется, только при французском дворе. Многие мужчины были в черном с вышивкой из жэ (искусственная чешуя), отражавшей огни, благодаря чему костюм казался очень блестящим.

    По этикету, чтобы быть допущенным к танцам, требовалось являться в каретах, т.-е. быть представленным. Все присутствовавшие по долгу службы не имели права танцовать и садиться за стол к ужину, не исключая и офицеров охраны; поэтому многие из них ухаживали за нами, чтобы мы их пригласили за свой стол, который накрывали в особом зале.

     Ужин подавался в полночь в прежней зале для спектаклей. Столы накрывались человек на двенадцать и обыкновенно зани­мались своей компанией. Служили у стола лакеи короля и королевы. Блюда отличались изысканностью, тонкостью и обилием. Часто и вся королевская семья ужинала на балах, но король являлся на бал, только поужинав у себя в девять часов. Он оставался на балу до часу и удалялся спать, сыграв одну партию в трик-трак в специально отведенном под эту игру маленьком салоне. Сторонник правильной жизни и очень нравственный, король не любил крупной игры. Он сам редко решался проигрывать больше двух луи в вечер. Как-то на одном из балов четверо юношей, из которых я помню только одного — Бельзенса, убитаго в Кане во время революции, вели несколько крупную игру на биллиарде. Вошел король и осведомился, почему они не танцуют; они отве­тили, что отдыхают, и уверили его, что играют по маленькой. На следующий день узнали, что проигрыш дошел до тысячи пятисот или до тысячи восьмисот луидоров, и король сослал их в их полки.

     Несмотря на простоту и добродушие Людовика XVI, его сан и добродетель не могли не импонировать, и король, зная, что после его ухода, бал станет гораздо оживленней, удалялся всегда рано. Сейчас же ослабевал этикет, и многие старые и молодые холо­стяки, считавшие себя слишком старыми для этих развлечений, решались протанцевать кадриль или английский экосез. Их можно было узнать по открытым головам, так как являлись они на бал не для танцев и были не в соответствующих костюмах.

 

 

     183

     Королева, мадам Елизавета, граф д'Артуа, герцог Бурбонский, уже не танцовавшие, делали тогда исключение, и никогда при Дворе не бывало так прилично и в то же время так весело...

     Только на заре заканчивались эти блестящие ночные праздники. Мы провожали дам до их экипажей, предварительно угостив их ужином, и тогда только, наполнив карманы конфетами и апель­синами, оставшимися от великолепнаго ужина, которым и нас кормили, мы шли на покой, вполне нами заслуженный. Случалось иногда, что, несмотря на шум и веселье, некоторые пажи не вы­держивали и засыпали на балу.

 

 

                                                                        Трианон.

     Пребывание несчастной Марии Антуанеты в Малом Трианоне или, как это называлось, «путешествия» давали больше всего пищи для клеветы ея врагам. По словам этих дворянчиков, тут-то и был тот подводный камень, о который разбивались все ея нравственные устои, тут-то и было разорение всей Франции...

     Сильно преувеличивали сумму, затраченную на постройку Трианона, но в сущности она не выходила за пределы вполне допустимаго для великаго короля. К тому же он был построен Людовиком XV, и только улучшения и отделка соответственно новым вкусам и требованиям моды могут быть отнесены к последнему царствованию...

     Самый дворец — это четырехугольный павильон, украшенный в коринфском стиле, небольшой, во всяком случае скорее слишком маленький, чем слишком большой для королевы Франции...

     Меблировка отличалась не роскошью, а изяществом, и многие отели в Париже были гораздо больше замечательны...

     Единственной роскошью в кабинете были два зеркала, ко­торые механически поднимались из-под полу и закрывали окна и свет...

     В столовой стоял знаменитый стол, взятый из дворца Шуази, который каким-то секретным механизмом с помощью проти­вовеса спускался в нижний этаж для перемены блюд.

     Три фасада Трианона были совершенно различных стилей, удивительно удачно приноровленных друг другу. Один из фасадов, символически изображавший Францию, выходил в сад, распланированный во вкусе Ле-Нотра ¹) и его современников. Апельсинныя деревья вперемежку с статуями, стоявшими в нишах из зелени, украшали партер, заканчивавшейся залом для спектаклей, очень небольшим, но с хорошей сценой, где можно было ставить самыя сложныя оперы. Мне говорили, что на этой сцене несколько раз играла в комедии сама королева. Верно

     ¹)  Известный  садовый декоратор (1613 — 1700 гг.).  Ред.

 

 

    184

то, что в сентябре 1785 г. там ставили в очень интимном круж­ке «Севильскаго цирюльника». Королева играла очень изящно и прав­диво Розину, граф д'Артуа-Фигаро и де Водрейль исполнял роль графа Альмавива, а роли Бартоло и Базиля играли господа де Гиш и де Круссоль. Пьеса прошла с редким в таких светских собраниях ансамблем.

     Сам Людовик XVI никогда не выступал, как актер. У него было много важных забот...

     Против Дворца была лужайка, доходившая до покрытой елями, туями и лиственницами скалы, на которой был перекинут про­стой мост в роде тех, которые встречаются в Швейцарии и над пропастями Валиса. Эта сельская дикая картина делала более мягким вид, открывавшийся со стороны третьяго фасада Дворца, где, как в Италии, среди цветов и лавров виднелся храм Амура. Здесь стояла чудесная скульптура Бушардона, изображавшая этого бога во всей красоте юности: он вырезывал из куска дерева лук, чтобы им пронзать сердца. Теперь эта прелестная скульптура принадлежит Сенату.

     Другими достопримечательностями дворца были очаровательный восьмиугольный мраморный зал, очень удобный для концертов, и грот, расположение котораго возбудило так много злословия, что я не могу не сказать о нем хотя бы несколько слов.

     В глубине небольшой долины, затененной густыми деревьями, поднимались скалистые утесы; быстрый ручеек, протекавший из­виваясь по усеянной цветами лужайке, скрывался в этих скалах. Следуя его капризному течению, вы попадали в грот, такой темный, что надо было присмотреться, чтобы что-нибудь разглядеть. Весь покрытый мохом, он был очень прохладен от ручья, протекавшаго через него. В гроте из моха же было устроено ложе, манившее к отдыху. Но по странной игре природы или по желанию архитектора у изголовья ложа была пробоина, через которую виднелся весь луг и уже издали можно было заметить всякаго, кто захотел бы подойти к этому таин­ственному убежищу, а темная лестница вела на вершину утеса в густую чащу и давала возможность скрыть от назойливаго гла­за все, что ему не нужно было видеть.

     Была ли такая цель у архитекторов или богатая фантазия безсмысленных клеветников создала специальную цель там, где ее совсем и не было? Как бы то ни было, но этот грот служил темой для отвратительных инсинуаций по адресу несчастной Марии Антуанеты...

     В конце парка Трианона, на берегах речки, ютилось безчисленное множество избушек вполне деревенскаго вида, внутри же отделанных богато и порой изысканно.

 

 

     185

     В середине деревни возвышалась башня, названная башней Мальборо и господствовавшая над окрестностями; наружныя лестницы, ведшия на башню, были уставлены левкоями и геранями и казались воздушными цветниками. В одной из хижин была мо­лочная; в фарфоровых вазах на мраморных столах стояли сливки, охлаждавшияся ручьем, который протекал через комнату. Рядом была настоящая королевская ферма, где стояло прекрасное стадо швейцарских коров, которыя паслись на соседних лугах. Около дворца был устроен особый китайский павильон, голубой с золотом, ярко блестевший на солнце, там играли в кольцо. В нем стояли три китайских фигуры, которыя, казалось, при­водили в движение машину для игры, но на самом деле ее дви­гали люди, спрятанные в подземном помещении павильона...

    Этот Трианон назывался Малым в отличие от другого Боль­шого, находившагося недалеко от Малаго и построеннаго Людовиком XIV в итальянском вкусе наподобие дворцов на берегах Бренты. Он построен в один этаж с баллюстрадой и статуями наверху, его два крыла соединяются большим перистилем из колонн краснаго и зеленаго мрамора. Хотя в этом дворце уже никто не жил, но его поддерживали...

     Людовик XIV выстроил этот дворец по проекту Мансара, чтобы закончить правый рукав Версальскаго канала и в реndаnt к зверинцу... ¹)

 

                                                                                                                                                 Пер. с франц. Е. П. Чалеевой.

 

     ¹) Здесь помещается два рисунка из версальскаго быта, заимствован­ные из издания конца XVII в.; см. также рисунки, помещенные в № 6 «Голос Минувшаго».