[Воспоминания о московском масонстве XVIII века]. Перевод с немецкой рукописи / Перевод О. Балашовой // Русский архив, 1874. – Кн. 1. – Вып. 4. – Стб. 1031-1042. – Под загл.: Письмо неизвестного лица о московском масонстве XVIII века.

 

 

ПИСЬМО НЕИЗВЕСТНАГО ЛИЦА О МОСКОВСКОМ МАСОНСТВЕ XVIII ВЕКА.

 

Перевод с Немецкой рукописи *).

 

Сколь бы ни было для меня лестно оправдать то довеpиe, которое теперь вы мне оказываете; однако я не смею надеяться, чтобы могла удовлетворить вас история каменьщичества в Москве, во времена известнаго профессора Шварца, в том виде, как я могу вам ее передать. Тридцатилетний промежуток времени и совершенное отсутствие взаимных по этому предмету сообщений были причиною, что из моей памяти изгладилось почти все, относящееся к этой замечательной эпохе. Я с трудом могу припомнить только важнейшия события, да и те являются мне лишь в том свете, в каком они представлялись мне как новичку (в каменьщичестве), когда мне было 25—30 лет от роду. Я боюсь, чтобы такая точка зрения

¹) Немецкий подлинник хранится в Московском Румянцевском Музее, владеющим большим собранием масонских бумаг.     П.Б.

 

 

1032

на события не подала повода к ложным и невыгодным о них суждениям. Только такому проницательному, опытному и при том полному снисхождения брату, как вы, я решаюсь сообщить свои взгляды и частью может быть односторонния, частию же не совсем чуждыя пристрастия и незрелыя наблюдения. Еще более я чувствую потребность вашего снисхождения потому, что часто буду говорить болee о себе, нежели сколько следовало бы и нежели сколько я желал бы сам. В этом, я надеюсь, послужит для меня извинением искреннее желание с моей стороны дать вам возможность судить о степени достоверности моего разсказа.

Выдержанный мной в императорском Московском университетe экзамен доставил мне много покровителей и друзей, в числе которых был и профессор Шварц, осыпавший меня похвалами и любезностями. По его-то рекомендации я вскоре поступил учителем в дом князя Н. Трубецкаго. Я не знал вовсе, что этот дом был центром Московскаго масонства. Сводный брат князя, М. Херасков, бывший куратором Московскаго университета (один из влиятельных членов ордена), увлек в масонство большую часть профессоров и многих студентов. Кроме этих лиц орден имел в своем составе множество членов всех сословий; многие из этих членов занимали важныя правительственныя места и судебныя должности.

Однажды разговор о Египетских иероглифах подал кн. Трубецкому повод подстрекнуть мое любопытство. Давши мне обещание объяснить этот сильно занимавший меня предмет, он возбудил во мне желание поступить в орден. Желание это было исполнено; но ожидания мои не оправдались: напротив того, я посвящен был в такие предметы, которых вовсе не имел в виду. Это случилось во время конгресса в Вильгельмсбаде, возбудившаго внимание всей Европы и наделавшаго столько шуму. Из Москвы так-

 

 

1033

же были посланы туда депутаты, снабженные бумагами и документами, которые все почти были писаны статским советником,  г. директором Московскаго университета. Позволяю себе заметить, что в то время я только что был принят в орден. Сколь ни мало я понимал в то время смысл этих бумаг, важность которых всякий другой оценил бы лучше меня, тем не менее я убедился, что Московский орден имел совершенно иную цель, нежели какую я предполагал. Я искал пищи умственной, дух мой жаждал света; но эти мои стремления не нашли удовлетворения. Несогласия между Шварцем и Брауншвейгским герцогом, возстановление ордена Тамплиеров, неутомимая деятельность высших членов ордена в собирании значительных денежных сумм, даже в силу принципа, что „цель освящает средства" (чему я и сам несколько раз бывал свидетелем), все это, на мой взгляд, как мне казалось, относилось только к внешней стороне ордена и поэтому не возбуждало во мне интереса. Тем не менее мне тогда уже подали надежду, что, в случае верности ордену, я могу составить себе карьеру. Впрочем мое порывистое стремление к нравственному совершенствованию, к просвещению, мои неотступные и решительные распросы, приводившие часто в замешательство вопрошаемых, наконец обратили на меня внимание начальства. Мне дано было слишком глубоко заглянуть в тайны ордена. Вопреки правилам, я посвящен был в высшия степени, минуя низшия; я был преисполнен светом масонства до пресыщения, до потери сознания, так что я до сих пор не знаю, на чем я остановился в каменьщичестве; тем более, что вскоре после того меня намеренно держали в стороне и никогда не допускали к работам высших степеней, в чем, может быть, я и сам был виноват. Это тем менее должно казаться странным, что подобныя неправильности случались довольно часто. Так например, мой зять, весьма достойный человек, не за долго до того был

 

 

1034

принят учеником, приглашен в ложу в к удивлению своему очутился в Шотландской мастерской ложе, в которую затем уже никогда более не имел доступа. Причины, которыя я приведу в последствии, с каждым днем удаляли меня от ордена, также как и большую часть членов ложи Трех Знамен (zu den 3 Fahnen), в которой я был ритором. Не только с равнодушием, но даже с удовольствием мы узнали, что наконец правительство приняло такия меры, которыя положат конец работам наших извращенных лож.

Душею и главным двигателем всего механизма масонских орденов в Москве был профессор Шварц, Венгерский уроженец. Он, не зная правильно ни одного языка и не получивши серьезнаго школьнаго образования, был профессором императорскаго Московскаго университета и даже прослыл за человека с глубокою ученостию. Высказывать вслух какия либо сомнения в его неспособности было бы непростительным преступлением, и быть может, этому-то, выраженному мною, сомнению я и обязан тем, что мною стали наконец пренебрегать. Вечное „magister dixit" (отзыв о Шварце), приводимое с целию подавлять всякое недоразумение, для меня сделалось наконец невыносимым, и скромное с моей стороны замечание, что „Шварц такой-же человек и может ошибаться", навлекло мне незаслуженные выговоры.

В Голландии он служил унтер-офицером в Ост-Индской компании и несколько лет прожил в Ост-Индии. Многие считали его повредившимся в уме вследствие того, что он переезжал за линию экватора. Вспыльчивость его, часто доходившая до бешенства и многия нелепыя выходки не оставляли сомнения в повреждении его умственных способностей. Он был суров, сумрачен, очень строг, никогда не смеялся; даже улыбка его бывала принужденна и неестественна. Он был разсеян, и даже когда де-

 

 

1035

лал важные вопросы, видно было, что он думает совершенно о другом. Ко всему этому он был скрытен, и я смею думать, что он был искусный лицемер. Этот человек был в собственном смысле слова деспот, не терпевший никакого противоречия или сомнения. Так напр. его голос был повелительный; брови его всегда были сдвинуты; никогда он не упускал из виду цели масонства и употреблял все средства без разбора, лишь бы только они привели к этой цели. Чтобы такое описание его характера не показалось преувеличением или клеветою, я приведу примеры.

По воскресеньям у Шварца бывали литературные вечера, на которых кроме членов ордена присутствовали и некоторыя дамы; я же бывал на них ex-officio с моим воспитанником, 10-ти летним мальчиком. Но сознаюсь, мы бывали там не по обязанности, а из любопытства.  Как ни плохо  знал Шварц Русский язык, на котором он нам читал, однако истины, им высказываемыя, были так любопытны и казались тем новее чем старее и неизвестнее были источники, из которых он извлекал их. Его разсеянность доходила до того, что в изложении мыслей Канта и его собственных часто оказывалась параллель. Как этот всемирный философ, так и Шварц предлагал своим слушателям истины без всякой связи, и уже мы сами должны были приводить их в порядок и отделять плевелы  от пшеницы  (а это   случалось  весьма  часто). Как и Канту, ему часто не доставало слов для выражения мыслей; у Канта  это бывало вследствие несовершенства языка, у него же по незнанию языка. Сила, с которою он говорил, смелость (скажу даже  безразсудная дерзость), с которой, он, не взирая ни на что, бичевал политическия и церковныя злоупотребления,  были удивительны, и не раз боялся я, что ему начнет мстить духовенство и в особенности монашествующие, которых он при всяком удобном  случае выставлял самым безжалостным образом.

 

 

1036

Носился даже слух, что в молодости он бежал из монастыря. По причинe всех этих безразсудств, Шварц в последствии подвергся многим неприятностям, которыя и ускорили его смерть. Ум этого дикаго и неразвитаго гения был в постоянной борьбе, и (это покажется гиперболою) можно было бы, кажется, слышать даже клокотанье в этой кипучей котловине.

И так на одном из таких собраний встретил я и канцлера ордена, г-на Татищева *). Один весьма ограниченный Hемец, высокаго роста и неуклюжий, по имени Ф-т, представлен был к приему. Татищев изъявил в этом случае сомнение, так как вновь принимаемый, хотя и был богат, но в высшей степени скуп и по его мнению не мог быть хорошим масоном. Когда Шварц окончил свое чтение, то, обращаясь к Татищеву, стал до небес превозносить его щедрость и торжественно благодарил его за подарок книг на сумму 800 руб., которыя тот жертвовал для бедных семинарий. После того Шварц получил от князя Трубецкаго, в доме котораго я жил, приглашение к ужину. Мы сели в карету, и Шварц, не обращая никакого внимания ни на меня, ни на секретаря Ш-ова, который был не старше меня, сказал: „Вот так-то следует ловить лисиц! Дурак Татищев от расточенной ему похвалы сделался совершенно ручным и дарит нам 18000 руб., которые нам надобны через три дня для одной расплаты". При этом я получил приказаниe прислать к нему брата с деньгами, чтобы получить росписку. Казалось бы, совестно ему было брать деньги; но он не совестился и взял их, чем и заслужил презрение и даже ненависть от начальника ордена. Можно судить о том, какое впечатление должно было произвести на меня это открытое сознание, на меня, который всегда искренно старался быть проводником добродетели и честности. Ярость Шварца по этому случаю до-

*) В подлиннике: T-w.

 

 

1037

шла до того, что в Иванов день, на празднике в Кунцове, он обнажил свою шпагу на одного из братьев ордена и заколол бы его, если бы тому не помешали другие братья, сопровождавшие его. Они были в это время в самой чаще леса.

Позднее, профессор Шварц предпринял путешествие в Германию, как бы в качестве депутата в Вильгельмсбад или еще куда-то, не помню. Он возвратился награжденный таинственными сокровищами и книгами, и с этого времени разоблачился дух здешняго масонства. До сих пор толковалось почти только о распространении религиознаго чувства; все же остальное, сколько нибудь соответствовавшее форме ордена хотя и допускалось, даже терпелось и разсматривалось на собраниях, но не составляло главной задачи ордена. Теперь же братьям стали назначать разныя послушания: умерщвление плоти, посты, молитвы и т. п. Клятвы, суеверие, чудеса вошли в ежедневный обычай. Никто не внимал голосу разсудка, к коему относились даже враждебно. Те немногие, которые оставались еще не совращенными, были удаляемы, и их презирали. Самыя нелепыя сказки стали распространяться; только и было толков, что о сверхъестественном, о привидениях, о божественных деяниях, о чудесной силе веры. Так например Шварц привез с собою из Германии prima und secunda Materia des Goldes, что показывалось только избранным или легковерным братьям, и то с особенною таинственностию, для усиления их веры в орден.

В странном посягательстве Шварца на свою жизнь в Лейпциге было предположено участие дьявола, и сомневаться в этом было строго запрещено. „Я всегда советовал Шварцу (сказал мне однажды князь Трубецкой) не выходить из научной сферы. Эти люди всегда умничают и не могут никогда быть достойными братьями. Они никогда не должны быть допускаемы к присутствию при таинственных обрядах ордена. Нужно за-

 

 

1038

ставить молчать разсудок и слепо повиноваться приказаниям начальства, все равно, соответствуют ли эти приказания разсудку или противоречат ему. Послушание лучше жертвы". Эти наставления, часто предписываемыя от разных братьев ордена и исходившия прямо из сердца, послужили к изменению моего образа мыслей. Я открыто протестовал против слепаго повиновения неизвестным начальникам и этим навлек на себя нерасположение знаменитейших членов ордена. Так как я был оратором ложи Трех Знамен, и братья ея были моими единомышленниками, то они меня поддерживали. Неизвестные начальники перешли в высший орден. Я находил непристойным вымогать деньги от вновь поступающих, но выжидал на то их собственнаго согласия.

Многие братья нашей ложи, в том числе и я, читали в то время путешествие Николаи по Германии и письма, появившияся тогда против главнаго придворнаго проповедника Штарка, в которых он обвинялся в приверженности к католицизму. В нововведенных обычаях в наших ложах и еще более в сообщениях высших членов ордена мы думали найти указания на все эти таинственныя действия. Поэтому наша непреклонность, наше упорное сопротивление были причиною того, что мы совершенно отделились от работ высшаго ордена, и наша ложа заслужила наименование самой непокорной из лож.

Профессор Шварц, как я уже сказал, занемог и умер в крайней бедности. О его предсмертных часах и в особенности о его кончине стали распространяться самые нелепые слухи в духе тогдашняго масонства, о которых я впрочем умолчу, чтобы не быть описателем безсмыслицы. Для меня на всегда осталось странным, что один из братьев, котораго я любил как умнаго и откровеннаго человека, часто навещал Шварца в его болезни и разговаривал с ним; этот человек не далее как шесть лет

 

 

1039

тому назад уверял, что Шварц не умер, но выехал из России под чужим именем. Эта выдумка известна не одному мне, но и старому ослепшему брату Ф-т, и не раз она перед нами выражалась.

Шварц властвовал грубо над целою массою глубоко уважаемых братьев, из которых все без исключения (кроме нашей непокорной ложи Трех Знамен) слепо подчинялись его воле. Некто Новиков, владетель типографии, один изо всех, кажется, имел еще собственныя убеждения; но и тот все таки, по крайней мере в начале, был правою рукою Шварца; в последствии однако, как я догадываюсь, он стал его противником. По моему мнению Шварц стремился к своей цели с жаром, ему одному свойственным, для того-то, может быть, он и переселился в Poccию, чтобы скорее достигнуть этой, ему одному известной, цели. Новиков воспользовался этою целью, как средством для собственных выгод. Несогласия и раздоры, происшедшие между этими двумя столпами ордена, ускорили, пожалуй, смерть Шварца.

Новиков после него занял его место и начал управлять также неограниченно, как и Шварц. В силу превосходства своего ума и точнаго знания своей нации, он вскоре приобрел себе полнейшее доверие и безусловное подчинение более почтенных братьев ордена. Он обладал в высшей степени искусством употреблять в свою пользу страсти и стремления других. Иной, казалось, и жил по своей воле, но на деле всегда оказывалось, что он, незаметно для себя, вполне подчинялся намерениям хитраго Новикова. Под его управлением орден значительно расширился. Были основаны ложи во многих отдаленных провинциях государства и, как я слышал, даже в Тобольске и Иркутске. Но дух масонства не оставался прежний; напротив того, он значительно упал. В ложах слышались стоны и воздыхания, а столовыя ложи представляли собою монас-

 

 

1040

тырскую трапезу. Ни в одной из них не осталось и следа самой невинной веселости. Пища и питье выдавались не иначе, как по счету и по весу; только известное число правил, мистические разговоры и молитвы допускались за столом. Правление Новикова отличалось от всех прочих тем, что для распространения ордена требовались огромныя суммы, и всегда оне доставлялись. В учительскую семинарию, учрежденную Шварцем, присланы были из разных провинций государства 20 молодых людей, из которых некоторые еще и теперь здесь и в других городах Империи занимают почетныя должности. Необыкновенное расширение и полезное применение типографии Новикова служило к распространению образования и религиознаго чувства в духе масонства (стоимость этой типографии, издававшей разныя книги в продолжение нескольких лет, была оценена в 500.000 рублей). Заведение аптеки и многих других подобных учреждений требовало громадных сумм, через что состояние некоторых богатых и щедрых братьев разстроилось в конец. Я мог бы назвать некоторых бывших миллионеров, участвовавших во всем этом своими капиталами и ставших теперь чуть не нищими.

Значительное расширение ордена (в Московской и в соседних с нею других ложах тогда уже считалось до 800 членов), его предприятия, раззорение многих богатых фамилий, какая-то таинственная, очень немногим братьям известная цель ордена, все это взятое вместе возбудило наконец внимание правительства. Однако прежде чем разразилась гроза, погубившая орден, сделана была еще одна попытка направить ложу Трех Знамен на истинный якобы путь. Для этого ей назначен был другой мастер стула, некто маиор Н-е, сильно старавшийся ее преобразовать. Однако и он не мог ничего сделать. К ея работам не мог привиться тот дух, который он желал воспитывать. Из тогдашних наших столовых лож высшею считалась в особенно-

 

 

1041

сти эта ложа Трех Знамен. Для определения духа, в котором работал Н-е, может служить следующий факт. Чтобы сделаться достойным общения с высшим духом, он избрал следующее средство: нужно было поститься и молиться в продолжение 9 дней и 9 ночей непрерывно, и таким умерщвлением плоти наконец испрашивалось у Бога достижение избранной цели, потому что, по их мнению, царствие небесное должно быть завоевано насилием. На 9-й день следовало омыться и в 9 часов вечера лечь в постель, погасить огонь и лежать с открытыми глазами, не переставая молиться, до полуночи, в ожидании видения. По уверению Н-е, это средство было необходимо. Однако братья ложи Трех Знамен не одобряли этого средства; напротив того, с этих пор многие из них перестали посещать ложу. Н-е старался этих заблудших овец привести снова в свое стадо, и нельзя сказать, чтобы старания его вовсе не имели успеха: так ему удалось выдать замуж свою сестру, очень бедную девушку, за сына весьма богатаго и известнаго брата.

Наконец, когда приказом императрицы Екатерины Великой, работам в ложах был вдруг положен конец, Новиков удалился в свое имение, откуда он разсылал благодеяния по всему своему уезду. Сотни людей с рыданиями провожали его карету, увозившую его потом в Петербург. Со всех сторон слышались возгласы: „У нас отнимают нашего отца, нашего благодетеля!" Hекоторые однако при этом случае говорили, что такая благотворительность и популярность имели другия, дальновидныя цели.

С этих пор Новиков живет в тиши и уединении, почти забытый всеми, и об нем положительно ничего не слыхать. Вдова Шварца жила с ним несколько лет в его имении; быть может, и теперь еще она живет там.

Вот вам, достоуважаемый брат, результат сведений и мнений многих братьев тог-

 

 

1042

дашней ложи Трех Знамен и моих собственных. Мне конечно недостает многих оттенков в приводимых событиях; иначе я мог бы многое представить в другом свете и многое иначе обсудить. Все, что я написал, вполне согласуется с мнением братьев нашей ложи; я же поставил себе задачею передать все события с точностию, хотя бы они даже и не согласовались с мнениями некоторых лиц, лишь бы только не противоречили истине.

 

Переводила Ольга Балашова.