Меттерних К.В. фон. Император Александр I. Портрет, писанный Меттернихом в 1829 году // Исторический вестник, 1880. - № 1. – С. 168-180. – Сетевая версия – М. Вознесенский 2006.

 

 

 

 

ИМПЕРАТОР АЛЕКСАНДР I.

Портрет, писанный Меттернихом в 1829 году ¹).

 

НАРИСОВАТЬ образ императора Александра—задача трудная. Самое меткое мнение об этом государе принадлежит Наполеону. В одном из наших разговоров, бывших в 1810 году, он спросил меня, узнал ли я ближе императора. Я отвечал, что не имел никаких личных отношений к нему, исключая времени пробывания его в Берлине, в 1805 году.

„Прекрасно, продолжал Наполеон, но ход событии может еще раз сблизить вас с этим государем; император Александр привлекательная личность, обладающая особенным даром очаровывать людей, приходящих в соприкосновение с ним. Будь я человеком, способным подчиняться непосредственным впечатлениям, я мог бы предаться ему всей душой. Рядом со столькими умственными дарованиями и с необыкновенной обворожительностью обращения, во всем его существе есть однако что-то неуловимое, чего даже я определить не съумею иначе, как сказав, что у него во всех отношениях чувствуется недостаток „чего-то". И самое странное при этом то обстоятельство, что никогда нельзя заранее предвидеть, чего именно в данном случае и в данных условиях не хватит, а равно и то, что недохватывающии кусочек видоизменчив до безконечности".

Предвидение, что ход событий приведет меня к непосредственным отношениям с императором Александром, оказалось настоящим пророчеством в устах Наполеона, хотя конечно он произ-

¹) Мы получили „Записки князя Меттерниха" слишком поздно для того, чтобы начать печатание обширнаго извлечения из них с настоящей книжки „Историческаго Вестника". Отлагая это до февраля,*) мы помещаем здесь лишь небольшой эпизод, именно характеристику императора Александра I, особенно интересную потому, что она сделана человеком не только близко его знавшим, но и имевшим сильное влияние на него самого и на его внутреннюю и внешнюю политику.    Ред.

 

*) К сожалению это «обширное извлечение» обещанное издателями в феврале, превратилось в небольшую и совсем малоценную статью – краткое изложение содержания Записок Меттерниха. Тогда как, приведенный здесь фрагмент записок из январской книги имеет существенные преимущества прямой речи. Клемент Венцель фон Меттерних (нем. Klemens Wenzel von Metternich, 1773 - 1859) - австрийский государственный деятель, дипломат, министр ; князь – М.В.

 

 

169

нес его не сознавая, что ему суждено такое скорое осуществление как это случилось на самом деле. Три года спустя, я вступил в непосредственныя отношения к русскому императору. Эти отношения продолжались тридцать лет без перерыва, но при постоянном колебании расположения, начиная от полнаго доверия, до более или менее явной холодности и даже до личных и открытых нападок. Все эти фазисы доставляли мне случай оценить справедливость мнения Наполеона об императоре Александре.

Но эти продолжительныя и изменчивыя отношения дали мне одинаково полную возможность отдать себе точный отчет в личности этого монарха.

В свою очередь я не съумею выразить лучше мое личное впечатление, как сказав, что характер Александра I представлял странную смесь мужественных качеств с женскими слабостями. Император Александр был несомненно умен, но ум его, тонкий и проницательный, был лишен глубины. Он также легко заблуждался вследствие решительнои склонности к ложным теориям. Излюбленныя идеи всегда одерживали верх в его мнении; он усвоивал их по внезапному вдохновению и отдавался им крайне горячо; вскоре оне овладевали им на столько, что подчиняли его волю внушителям этих идей. Подобныя идеи приобретали быстро в его глазах значение системы; при его впечатлительности и необычайной подвижности мысли, системы, которыя он схватывал, не сплочивались между собою, а вытесняли одна другую. Увлекаясь новой, только что усвоенной системой, ему безсознательно удавалось переходить через постепенныя промежуточныя ступени к убеждениям диаметрально противоположным тому, чего он держался непосредственно перед тем, не сохраняя о них другаго воспоминания кроме обязательств, связывавших его с различными представителями прежних воззрений. Отсюда возникала тяжелая как для сердца, так и для ума государя, сеть более или менее неразрешимых затруднений опутывавших его; отсюда частое пристрастие к людям и предметам самаго противоположнаго характера; отсюда же трудность понять его образ действия для каждаго наблюдателя, не имевшаго случая открыть настоящих причин таких удивительных явлений.

Жизнь императора Александра прошла в увлечениях и разочарованиях; пристрастия его были быстры и горячи—и как ни странно это звучит — подлежали известнаго рода периодичности. Я приведу этому доказательства дальше.

Он был человеком своего слова, легко принимал на себя все обязательства, вытекающия из даннаго направления его мысли. Проницательно умел он избегать тех, кто мог вовлечь его в противоположное направление. Но так как его идеи, легко превращавшияся в системы, постоянно подвергались изменению, то верность к данному  слову  создавала для него   затруднительныя положения,

 

 

170

одинаково тяжело ложившияся на его совесть, как и вредно отзывавшияся на государственных делах.

Весьма ошибочно многие из современников Александра видели в нем страшнаго честолюбца. В его характере не было достаточной силы для настоящаго честолюбия и было довольно слабости, чтобы допустить тщеславие. Он обыкновенно действовал на основании убеждений, а если иногда и выказывал притязательность, то по большей части это касалось скорее мелких побед светскаго человека, чем серьезных целей владыки громадной империи.

Его молодость совпала с эпохою, безпримерною в летописях России. В царствование Екатерины он видел великий пример блестящаго самодержавия, в царствование Павла он часто был близок к тому, чтобы сделаться жертвою деспотизма самаго мелочнаго, даже в выборе своих средств. Достаточно знать историю России в эти два царствования, чтобы понять, что такой ум как у Александра, не мог найти в окружающей среде ни образцов, достойных подражания, ни людей способных стать его руководителями. Первое воспитание Александра было поручено Екатериною II Ла-Гарпу, Не удивительно после этого, что фальшивыя воззрения либерализма и филантропии одержали под конец верх над умом воспитанника подобнаго учителя и что такая странная смесь должна были направить как его мышление, так и поведение, на ложный путь и завести его далеко за черту, где опыт мог-бы придти ему на помощь.

Система воспитания Ла-Гарпа была гораздо более приспособлена к тому, чтобы наполнить голову ученика ложными школьными изречениями, безсмысленными в своем применении, чем положительными знаниями. Роль монарха-филантропа таким образом представлялась глазам Александра как долженствующая доставить ему пальму неувядаемой славы, — славы тем легче достижимой для монарха, что он мог сознавать себя чуждым опасности, возникавшей из его поступков для других тронов и старых учреждений Западной Европы.

С простыми вкусами, целомудренный по темпераменту и с наклонностями, которыя я позволил-бы себе назвать буржуазными, Александр был слишком доступен подобным коноводам для того, чтобы они не воспользовались  им  для своих целей.

Долголетнее изучение нравственных свойств этого монарха и его политической деятельности привели меня к открытию того, что я назвал уже выше периодичностью его воззрении. Периодичность эта приблизительно имела пятилетнее течение. Я не могу точнее передать результата моих наблюдении.

Император усвоивал себе какую нибудъ идею и немедленно следовал ея направлению. В продолжение двух-летняго срока идея эта находилась в состоянии роста и приобретала в его глазах значение системы.   В течение   третьяго года   он  оставался  верен

 

 

171

избранной системе, привязывался к ней, слушал с истинным наслаждением сторонников   ея и был недоступен какому бы то ни было соображению относительпо достоинства этого воззрения или опасных его последствий.   На   четвертый год  начинала  тревожить его уже оценка последствий. В пятый год наступала неопределенная смесь системы, близившейся к угасанию, с новой идеей, зарождашейся в нем. Последняя идея нередко составляла диаметральную противоположность покидаемому воззрению. В подтверждение этого замечания я приведу следующие исторические факты.

Мое первое соприкосновение с императором Александром произошло во время поездки моей в Берлин, в 1805 году. Я нашел в нем либерала в обширном смысле слова  и   ожесточеннаго   врага

Наполеона: он ненавидел его двояко—как деспота и как завоевателя. В 1807 году совершилась большая перемена в его образе мыслей. В 1808 году его личныя симпатии уже перешли на сторону императора    французов.    1812   год   произвел  новый  переворот в его настроении. Если-бы Наполеон и не воевал с Россией, то тем не менее пристрастие к нему Александра должно было погибнуть.  Старые идеалы филантропии и свободомыслия не только поработили снова его душу, но разгорелись новым пламенем, за одно с духом времени. В 1814 они достигли высшей точки своего развития. В 1815 они уже уступали место религиозному мистицизму. В 1817 новое направление его мыслей опять подверглось значительному видоизменению. В 1818 г. я встретил императора в Ахене уже поборником консервативных принципов и открытым врагом всякаго революционнаго направления, и он уже находился на пути к возвращению к мистицизму. В таком настроении он оставался до 1823 года. Тогда поднялись затруднения, созданныя ему его советниками по делам Греции; и в то же время он мог видеть проявления недовольства в собственном государстве. Все эти печальныя обстоятельства глубоко печалили его и повергли в апатию. Во время пребывания своего в Вероне, в конце 1822 года, Александр высказывал императору Францу предчувствие, что он не проживет долго. Недуг делал постоянные успехи, и в 1825 году Александр угас от окончательнаго утомления жизнью.

Очерчивая образ своеобразнаго характера монарха, правильное суждение о котором будет весьма мудрено установить свету, мне удалось, как мне кажется, открыть ключ ко многим усложнениям, оставшимся бы иначе неразгаданными загадками.

Постоянство в сердечных привязанностях сосредоточивалось повидимому в душе Александра на его отношениях к императору Францу. Подробности, которыя я могу сообщить касательно этого предмета, дополнят характеристику этого государя и бросят свет на мои собственныя отношения к нему.

Оба императора  в первый раз  встретились   на  полях  битв

 

 

172

в Моравии, осенью 1805 года. Несчастие, преследовавшее с самаго начала единственный поход этой воины, благодаря жалким распоряжениям австрийских генералов, завершенных промахами русскаго военнаго начальства—привели к окончательной гибели злополучное предприятие. Император Александр, юный и неопытный в военных делах, охотнее преклонял ухо к громким и непрактичным проэктам, чем к скромным советам благоразумия, которые преподавала ему строгая разсудительность императора Франца. Все, что последнии предвидел и предсказывал своему союзнику, оправдалось печальной действительностью. Этот факт врезался навсегда в память императора Александра и послужил первой основой личнаго и полнаго доверия, какое он никогда не переставал питать к своему другу.

Множество позднейших политических событий препятствовали явному доказательству чувств со стороны императора Александра, но в принципе они существовали неизменно. События 1814 и 1815 годов скрепили через долгий промежуток времени прерванное сближение между обоими монархами и превратили под конец их отношения в настоящий дружеский союз.

Дружба их, устоявшая против всех испытании и сохранившаяся вопреки самым важным политическим интересам, а главное не поколебавшаяся даже глубокими различиями нравственных свойств обоих друзей, без сомнения составляет загадку, разрешение которой возможно лишь при помощи полнаго изучения характеров двух императоров.

Драгоценныя и в высшей степени положительныя качества, соединявшияся в характере императора Франца: спокойствие, безпристрастие, верность взгляда, постоянная ровность расположения духа, внушали Александру чувство уважения, которое вернее всего можно сравнить с сыновним почтением. Это чувство еще усилилось впоследствие, благодаря особенному свойству ума Александра—придавать фактам поэтическую окраску. Император Александръ видел в своем друге помазанника божия, представителя божественной воли и божественной мудрости. Он питал к нему род религиознаго уважения. В различных случаях, когда император Франц становился прямо в разрез с личными симпатиями императора Александра, достаточно было одного заявления мнения мудраго монарха, чтобы остановить Александра от исполнения его намерений и поколебать или видоизменить существенно его взгляды.

Подчинение влиянию императора Франца продолжалось в Александр до конца его жизни с одинаковой силой.

Во всем, что касалось частной жизни, Александр руководствовался чистыми и простыми чувствами, носившими печать изящнаго благородства. Науками он мало занимался, и я никогда не замечал в нем выдающейся склонности к какой нибудь из отраслей зна-

 

 

173

ния. Из изящных искусств он любил только архитектуру. Его близорукость и значительная глухота мешали ему находить наслаждение в остальных изящных искусствах, пользоваться которыми позволяет человеку совершенное развитие двух чувств, в чем ему было отказано природой.   Он любил кабинетную работу, когда

она не выходила из пределов чисто-политической сферы и деталей военнаго дела. У него было решительное отвращение к чисто-административным вопросам и когда он занимался ими, то—как впрочем и не могло быть иначе,—всегда делал это под влиянием политических теорий, влечение к которым было свойственно его уму. К этим наброскам я присовокуплю еще некоторыя черты, заимствованныя из моих отношений к императору. Оне будут не безполезны для установления точки зрения на историю этой эпохи и в то же время послужат подкреплением высказанному мнению об уме и характере этого государя.

Начну с установления главной исходной точки, а именно, что ничто не могло представлять менее сходства между собой, как кругозор мыслей императора Александра и направление моего собственнаго образа мыслей. То же самое следует сказать и о симпатиях наших—исключая конечно известнаго единства вкуса в выборе общественных связей: наши вкусы положительно расходились в разныя стороны и еслибы не интересы текущих вопросов необычайной важности, вынудившие нас к сближению, то наверное я бы не мог выдержать существования тех продолжительных и часто весьма тесных отношений, какия установились взаимно между нами.

Я уже говорил, что в первый раз пришел в непосредственное соприкосновение с императором в 1805 году в Берлине. Александр прибыл в эту столицу с целью служения собстиенной особой представителем Австро-Русскаго союза. Служение одному делу быстро сближает людей, какое бы различие общественнаго положения не разделяло их.

Император имел привычку лично вести политические переговоры в важных случаях или, как он любил выражаться, быть своим собственным министром. С этои-то минуты завязались наши прямыя отношения, достигшия впоследствии совершенной интимности. Вследствие мира, заключеннаго в конце того же года между Австрией и Францией, когда граф Стадион, занимавший в то время пост посланника при С.-Петербургском дворе был назначен министром иностранных дел, император Александр потребовал чтобы представителем Австрии был прислан я. Особенное стечение обстоятельств привело меня в то время к посту посланника во Франции. Спустя семь лет при встрече нашей с императором на богемской границе, он был со мною видимо холоден. При его очаровательной доброте и сердечности, император, как мне показалось, подозревал императора Франца в измене дружбы к нему.  Заклю-

 

 

174

чение союза потушило этот вулкан, но настоящее доверие началось в наших взаимных отношениях только после неудачи военных операций, предпринятых союзниками против Дрездена. Тщетныя старания мои, согласно мнениям императора Франца и фельдмаршала Шварценберга, помешать этой операции, независимость моих объяснений относительно этого предмета наперекор мнению Александра, а может быть и оправдавшияся фактами предсказания мои, послужили основанием к сближению.

Не смотря на резкую противоположность взглядов на массу предметов и на множество поводов к неудовольствию, естественно могущему возникать из этого, ничто не помрачало наших взаимных отношений во все продолжение кампаніи 1813—14 годов. Действительно, это были редкия отношения между повелителем могущественнаго государства и главой кабинета другой великой державы.

Во все продолжение военных операций я проводил вечера в обществе его императорскаго величества. Мы просиживали с глазу на глаз от восьми или девяти часов до полуночи в непринужденных беседах. Разговоры наши касались самых различных сторон частной жизни, равно как великих нравственных и государственных вопросов, не обходя и положения текущих дел. Полная свобода обмена мыслей по всем предметам придавала этим отношениям всю прелесть непринужденности.

Я никогда не скрывал истины от императора, шла ли речь о нем самом или о том, что имело в моих глазах значение принципа. Слишком часто приходилось мне оспаривать любимыя идеи, защищаемыя им с особенною горячностью. Наши споры были иногда весьма жаркие; но наши отношения ни мало не пострадали от этого, и он продолжал обращаться со мною на ноге полнаго равенства и искренности до периода, наступившаго гораздо позднее.

Во время нашего пребывания в Париже в 1814 г. я имел с Александром частые споры о принципах, каких следует держаться Людовику XVIII. В то же время Александр крайне увлекался либеральными идеями, вследствие чего мы естественно должны были расходиться в воззрениях наших относительно того, какой образ действия наиболее способен упрочить внутренний мир во Франции под господством Бурбонов. После подписания Парижскаго мира я поехал в Англию одновременно с русским императором и королем прусским. Во время пребывания нашего в этой стране отношения мои к императору сохраняли прежний характер интимности. Различныя недоразумения между Александром и Георгом IV, бывшим тогда принцем-регентом, ставили меня нередко в весьма исключительное положение не лишенное затруднительности. Пользуясь одинаковым расположением со стороны обоих государей и посвященный в их ежедневныя и личныя неудовольствия, я принужден был употреблять все усилия, чтобы не дать их обоюдной раздражи-

 

 

175

тельности разъиграться до настоящей ссоры. Говоря по правде, я находил, что несправедливость шла со стороны императора, щекотливость в котором поддерживало влияние его сестры, великой княгини Екатерины, приехавшей в Англию несколькими неделями ранее его. Тогдашнее поведение великой княгини, одаренной несомненно замечательными качествами ума и сердца, осталось для меня вполне загадочным до сих пор.

Венский конгресс произвел перемену в моих отношениях к императору.

Создание королевства Польскаго, которое должно было обнимать под русским скипетром всю область недавно существовавшаго герцогства Варшавского, и отдача королевства Саксонскаго Пруссии, были решены между императором Александром и королем Вильгельмом III во время их переговоров в Калише. Нам это было известно. Присоединение Саксонии к Пруссии шло в разрез с самыми твердыми принципами императора австрийскаго и в то же время повело к прискорбным разногласиям между Австрией и Пруссией. Император Франц I решился тотчас по возникновении этого плана оказать ему твердое сопротивление, считая однако разумным отложить объяснения по этому предмету до заключения мира с Францией и оставить это дело конгрессу, который должен был определить возстановление различных держав Европы.

Этот важный вопрос повел к омрачению отношений между дворами. Каждый из них колебался заводить о нем речь. Таким образом прошло после открытия конгресса несколько недель, и ни одна из сторон не коснулась вопроса. Первыя сообщения о нем были сделаны императором Александром лорду Кэстельри. Последний немедленно уведомил меня об этом. Я высказался в пользу решительнаго отказа. Несколько дней спустя император завел речь о том же предмете непосредственно со мной. Я видел, что он немного стесняется. Мой категорический ответ встретил лишь слабый отпор, и он выразил под конец желание, чтобы я поговорил об этом непосредственно с прусским канцлером. В тот же день, когда происходила моя беседа с его императорским величеством, князь Гарденберг сделал мне сообщение, касающееся того-же предмета, которое и подтвердил письменно. Мои словесныя и письменныя объяснения были те же самыя, которыя я уже раньше сделал императору российскому. Князь Гарденберг увидел, что все его разечеты разрушены и сам он доставлен в тягостное положение. Вследствие ли своего раздражительнаго темперамента или быть может потому, что он неверно понял некоторыя мои слова по своей глухоте, или же слабая настойчивость, которую император Александр проявил в разговоре со мной по вопросу о присоединении Саксонии и о чем я сообщил князю Гарденбергу, внушила ему уверенность, что дело  его проиграно,—как бы то ни было, но

 

 

176

прусский канцлер счел себя в праве обратиться с усовещиваниями к императору, который мог почувствовать себя оскорбленным некоторыми неверными объяснениями моих слов.

Этот случай подал повод к необыкновенному переполоху. На другой день после моего объяснения с прусским канцлером император, государь мой, рано утром призвал меня к себе. Его величество уведомил меня, что у него только-что был император Александр и имел оживленный разговор, в котором объявил, что считает себя лично оскорбленным мною и решился вызвать меня на дуэль. Император прибавил, что он дал понять Александру, как много страннаго в подобном намерении и, увидев, что все его увещания безполезны, наконец сказал ему, что если он настаивает на своем намерении, то я наверное изъявлю готовность принять вызов, который мои разум без сомнения осудит, но чувство чести заставит принять. В заключение его величество сообщил мне, что он настаивал на том, чтобы император, прежде чем сделать вызов, имел со мною личное объяснение, на что Александр согласился.

Я заявил его императорскому величеству, что спокойно буду ожидать шага со стороны русскаго императора. Едва я успел вернуться домой, как явился граф Ожаровский, один из генерал-адъютантов Александра. Он сообщил, что его августейший повелитель поручил ему пригласить меня сделать прусскому канцлеру заявление, что в моем сообщении о разговоре с императором Александром, вкрались ошибки. Я просил адъютанта уверить своего государя, что я никогда не возьму назад ни одного слова, за точность которых ручается моя совесть, но что если князь Гарденберг не так понял меня и вследствие этого неверно передал мои слова, то я готов исправить ошибку, где она найдется. Граф Ожаровский удалился. Несколько минут спустя его императорское величество приказал сказать мне, что он не явится ко мне на бал, на который я пригласил в тот же день всех государей и членов конгресса. Вечером я виделся с русскими министрами и разсказал графу Нессельроде обо всем случившемся. Он ответил, что не получал относительно этого никаких инструкций от императора. Конференции продолжались по прежнему, как будто и не случилось никакого затруднения, и результатом их было то, что половина Саксонии осталась за ея королем.

Если этот странный случай не нарушил хода переговоров конгресса, если даже отношения открытой дружбы, существовавшия между обоими императорскими дворами от этого не пострадали, то нельзя сказать того же об личных отношениях между русским императором и мною. Александр, усердно посещавший свет, особенно любил известные более интимные кружки, где я также часто бывал. Редко проходил день,  чтобы мы не  встретились  с ним

 

 

177

где нибудь. Мы старались притвориться, будто не замечаем друг друга. Странность подобных отношений в глазах обычных посетителей венских салонов постепенно сгладилась привычкой. Члены русской императорской фамилии по прежнему посещали праздники и собрания, происходившия в моем отеле. Только император на них больше не появлялся. Публика привыкла к мысли, что его императорское величество на меня гневается; но так как дела от этого не страдали, то даже безпокойное любопытство дипломатов не имело больше никакой пищи в этом столь странном положении. Очень часто мне намекали косвенным путем сделать шаг к сближению с его величеством. Но я считал лучшим предоставить времени возстановить естественный порядок вещей.

Разлад длился действительно до того момента, пока невероятное событие не изменило все дела Европы.

Первое известие об отъезде Наполеона с острова Эльбы я получил 6 марта в 6 часов утра по эстафете, отправленной австрийским генеральным консулом в Генуе. Донесение ограничивалось просгым сообщением факта. Я немедленно отправился к императору, моему государю. Его императорское величество повелел мне тотчас-же передать это известие императору российскому и королю прусскому. Это было в первый раз по истечении почти трех месяцев, что я представился русскому монарху. Он сейчас-же принял меня. Я сообщил ему известие о новейшем событии и исполнил поручение императора, моего государя. Император Александр высказался с спокойствием и достоинством в смысле согласия с его августейшим союзником. Мы не долго совещались о мерах, которыя следовало принять.—решение было быстрое и категорическое.

Уладив это дело, император обратился ко мне: „Между нами существует личная ссора. Оба мы христиане и наш священный закон повелевает нам прощать оскорбления. Обнимемся и забудем, то было между нами".

Я отвечал императору, что с своей стороны мне нечего прощать ему, но что я должен  позабыть  неприятный случай.

Император обнял меня и отпустил с просьбою быть опять его другом.

В позднейшия наши многократныя личныя отношения ни разу не было речи о нашей распре. Наши отношения скоро даже получили прежний доверчивый характер. Эта доверчивость сохранилась во время нашего пребывания вместе в 1815 году и не изменилась и при позднейшей нашей встрече в Ахене в 1818 году.

Мне остается только упомянуть об одном обстоятельстве, случившемся в 1822 году,—обстоятельстве, которое более чем что-либо другое бросает свет на характер императора Александра.

Около шести недель после съезда в Вероне я отправился вечером к императору  поговорить с ним о делах того дня. Я за-

 

 

178

стал его в сильном возбуждении и не преминул спросить о причине. „Я нахожусь в странном положении, сказал император: я чувствую потребность объясниться с вами об одном обстоятельстве, которое считаю очень важным, и затрудняюсь, как это сделать". Я отвечал, что прекрасно понимаю, что какой-либо важный вопрос занимает его мысли, но я не вижу, каким образом, чувствуя потребность поговорить со мной об этом деле, может встретиться что-либо похожее на затруднение.

—  В том-то  и дело,  возразил  император,   что  этот предмет не относится к области обыкновенной  политики,  он касается нас лично, и я питаю  опасение, что вы не совсем  понимаете мои мысли   в  этом  отношении."   ІІосле больших усилий  император наконец обратился ко мне с следующими достопамятными словами: „Нас хотят разлучить и порвать узы, связывающия нас; я считаю эти узы священными, ибо они соединяют нас в общих интересах. Вы хотите мира вселенной, и я также не знаю инаго честолюбия, как сохранить мир; враги европейскаго мира не заблуждаются на этот счет, они не заблуждаются также на счет силы сопротивления, которую их козни встречают в нашем единодушии: им хотелось бы во что бы то ни стало устранить это препятствие и в убеждении, что открытым  путем это им не удастся, они бросаются в окольныя лазейки: меня осыпают упреками, зачем я отказался от своей независимости и позволяю вам руководить собою".

Я с горячностью отвечал императору, что все то, что он удостоил меня сообщить — для меня не новость и что я не колеблюсь отвечать  на его   доверие  признанием,   которое  только   подкрепит справедливость сообщеннаго им факта. „Вас упрекают, ваше величество, в том, что вы вполне подчиняетесь моим советам; с другой стороны меня также обвиняют в том, что я жертвую интересами  своей  страны моим отношениям к вашему величеству. Одно обвинение стоит другаго. Совесть вашего величества так же чиста как и моя. Мы служим одному и тому-же делу, а это дело в одинаковой степени  составляет   достояние и России, и Австрии, и всего общества. Давно уже я сделался мишенью неблагонамеренных кружков и в искренном  согласии между   нашими  дворами вижу единственный оплот, который  можно   еще  противопоставить  вторжению общаго безпорядка. С другой стороны из крайней сдержанности моего личнаго поведения вы можете составить понятие о важности, которою я придаю сохранению   этого   интимнаго   соглашения.   Не желает ли ваше  величество видеть какую-либо перемену в этом  поведении"?

—  Этого я ожидал от вас, прервал меня император: если я чувствовал некоторое стеснение признаться вам в известныхъ затруднениях моего положения, то это происходит не от того, чтобы я не был твердо намерен устоять против них; но я боялся, что вы начнете колебаться.

 

 

179

Затем мы перешли к подробностям о происках одного кружка, который имел в самой России и даже среди приближенных императора много сторонников.

В заключение нашего длиннаго разговора он взял с меня формальное обещание „не поддаваться никаким уговариваниям и оставаться верным искреннему союзу с ним", и просил меня принять и с его стороны такое же формальное обещание в неизменности доверия с его стороны".

Расстроить это согласие, соединявшее обоих императоров и их кабинеты, — в действительности разсчитывали люди движения, а также некоторые честолюбцы и толпа русских мало размышляющих и требовательных царедворцев. В прямой связи с современным либерализмом эти люди повиновались его напору и сделались орудиями там, где думали быть вождями. Союз, не имевший иной цели, как охранение истинной политической свободы,—союз, основанный на полнейшем уважении к действительной независимости государств и стремящийся на пользу общаго мира и устранения всех завоевательных планов и замешательств,—подобный союз не мог нравиться толпе софистов и честолюбцев.

Возстание греков было пезднее вызвано этими самыми людьми. По разсчетам крамольников оно должно было служить клином, чтобы разъединить державы, а в особенности оба императорских двора; оно должно было действовать на союз как разлагающее средство. Эти разсчеты были верны, но они осуществились в таком смысле, какого не предвидели вожаки. Монарх, политика котораго так много помогла революционерам в его собственном государств, нравственно и физически не выдержал борьбы. Император Александр умер от утомления жизнью. Обманутый во всех своих разсчетах, поставленный в необходимость наносить решительные удары известному классу своих подданных, введенных в заблуждение и сбитых с пути теми же самыми людьми и принципами, которые сам он долго поддерживал,—все это сокрушало его душу, и события, омрачившия вступление на престол его преемника, являются доказательством тех горестей, которыя отравляли последния минуты Александра.

Безпристрастному историку не легко будет составить правильное суждение о характере этого государя. Его взоры слишком часто будут наталкиваться на самыя резкия противоречия, а его уму трудно будет остановиться на постоянной точке зрения, столь необходимой для того, кто чувствует призвание к благородной задаче писать историю.

Ум и сердце этого монарха отличались такими противоположными нравственными качествами, что известная сила характера, которою он обладал, была отнюдь недостаточна, чтобы держать в равновесии все его наклонности.

 

 

180

Каждый период его жизни обозначался промахами и заблуждениями на столько тяжкими, что они обращались для него самого и для общественнаго дела в источники слабости. Всегда поддаваясь увлечениям, всегда непостоянный в направлении своего ума, Александр не пользовался ни одной минутой действительнаго покоя. У него были неоценимыя качества, его образ мыслей был благороден, его слово свято,—но наравне с этими качествами были большие недостатки. Еслибы он родился в среде общества, его качества не выдвигались бы, но на престоле должно было случиться иначе. Еслиб он был властелином иной империи, а не России, то его ошибки конечно выступали бы не так ярко, но за то и его преимущества были бы менее замечены. Александр существенно нуждался в опоре, его ум и сердце требовали совета и направления. Всякому государю стоит не малаго труда найдти искренних, безкорыстных слуг, достаточно независимых и по характеру, и по положению, чтобы возвыситься до роли друга, а Александру это было труднее чем кому нибудь другому.

Царствование Александра — не надо этого забывать — совпало с эпохой, переполненной бесчисленными затруднениями для всех государей, и если этой участи подвергались все современники, то тем более подвергался им и Александр.