Носов И. Воспоминания старого актера. Дмитревский и Троепольская // Музыкальный и Театральный Вестник, 1857. - № 12. – С. 198-201.

ВОСПОМИНАНИЯ СТАРОГО АКТЕРА

ДМИТРЕВСКИЙ и ТРОЕПОЛЬСКАЯ.

(Посвящается Его Высокопровосходительству Александру Михайловичу Гедеонову).

С 1813 года я часто бывал у старика Дмитревскаго, который учил, меня декламации. В то время он учил

199

только воспоминаниями и каждый раз разсказывал мне много интереснаго о себе и о других артистах перваго периода русскаго театра. Память его сохранила всe подробности, которыя он пересказывал с большою живостью. Еще в 1804 году он написал историю русского театра и представил ее в Poccийскую Академию, где сам был членом, но там рукопись его затерялась, так что теперь невозможно найти ея и следа. Слушая занимательные разсказы Дмитревскаго, я остановился на счастливой мысли записывать их для памяти. Выбираю теперь из своих черновых тетрадей некоторые отрывки:

Однажды (в 1818 г.) я пришел к своему наставнику с ролью Татильона из трагедии: Заира. По его желанию я начал декламировать

О, славный Нерестан о, pыцарь благородный!

Свершивший подвиг свой, Всевышнему угодный,

Cnaситель христиан, рушитель их цепей... и пр.

Я кончил монолог: Дмитревский сделал мне несколько замечаний и потом, спросил:

— А кто нынче играет Заиру?

— Екатерина Семеновна Семенова, отвечал я.

— Лучшая из моих учениц, заметил Дмитревский с восторгом и затем обратился тотчас к своим воспоминаниям, к тому времени, когда он сам торжествовал в этой трагедии, и увлекаясь прошедшим, быстро переходил от события к событию.

— В первое мое путешествие в 1765 г., между прочим говорил он, я приехал в Париж и поспешил представиться Ивану Ивановичу Шувалову, а он рекомендовал меня первым артистам парижских театров Лекену, Бризару, Моле и артисткам Дюшенуа, Дюмепиль и Дюбуа. Мы скоро подружились с Лекенем и он взял меня жить к ceбе в дом; в театре близ оркестра было мне отведено место смотреть представления. Прожив в Париже восемь месяцев, Лекен повез меня в Лондон взглянуть на славнаго Гаррика. Знаменитый артист принял нас дружески. Желая угостить нас, он сыграл на Лондонском публичном театре Макбета, комедию; Kaк вам это нравится, и наконец комедию своего сочинения: Табачный продавец.

В одно утро, после аппетитнаго завтрака, Гаррик собрался идти содвора и спросил меня и Лекеня, не пойдем ли и мы?

— Нет, отвечал я, сегодня нерасположен никуда идти.

Гаррик ушел, а я стал читать некоторыя роли на английском языке, которыя я намерен был играть на Лондонском театре; затем мне пришла охота прогуляться и посмотреть окрестности Лондона; замечая все достопамятное, я обыкновенно записывал в свой дорожной календарь. Вышед на Темзенскую набережную, я вдруг увидел еще издалека Гаррика, который пробирался домой. Я тотчас переменил походку и физиономию. Поровнявшись со мною, Гаррик стал всматриваться пристально, но не решился остановить меня, боясь ошибаться. Посмеявшись про себя, я поспешил, воротиться домом и переоделся. Bcкоре явился слуга с приглашением к обеду. Пришед в столовую, я нашел несколько гостей, приглашенных Гарриком. Во время oбела, Гаррик, сидя между мною м Лекенем, спросил меня, не ходил ли я из двора? На мой отрицательный ответ он заметил: значит, я ошибся, а по костюму — точно ты шел по набережной и физиономия очень похожа на твою, только как будто помятая параличем.

Стали подавать третье блюдо. Я уже протянул к нему руку, как вдруг побледнел, задрожал и в конвульсиях упал со-стула. Гаррик, Лекенъ и гости в испуге встают из-за стола и суетятся около меня. Но вдруг, к удивлению их, мнимый больной весело вскакивает, смеется и просит у хозяина и гостей извинения за сделаную им суматоху для шутки. Bсе от-души смеялись и опять сели за недокенченный обед. Гаррик, смотря на меня пристально, спросил: признайся, мой молодой друг, это ты попался мне на набережной назад тому час, прихрамывая на правую ногу? Тут я должен был признаться в другой своей шутке.

"Браво, Дмитревский, браво, закричал Гаррик, я предвижу, господа, что он будет великий актер, и я непременно хочу видеть его на сцене в трагической роли. В твоем репертуаре значатся роль Беверлея; сделай одолжение, сыграй нам ее и покажи свой талант на лондонской сцене; я буду играть роль Ступелия.

Я согласился, и на другой же день, на Большом лондонском театре сделана репетиция, а через день было и представление. Во все время моей игры, Гаррик не спускал с меня глаз, замечая каждое мое движение, а в сцене, когда Беверлей выпивает яд и говорит затем монолог. Гаррик так, впился в меня, что сидя за кулисами у стола, на котором горела свеча, не слыхал как загорелась его манжетка.

Чрез неделю явился на сцене Лондонскаго театра и Лскень в роли Орозмана к трагедии Заира, а я играл Лузиньяна; через три дня потом я играл Гамлета, а известная английская актриса Сидонс играла Офелию

Спустя несколько времени у Гаррика был обеденный стол, к которому было приглашено много гостей. Разговор был общий, p театре; между прочим все выхваливали меня и предсказывали мне славу.

— Да, заметил Гаррик, Дмитревский и Лекень вывели меня из заблуждения: я думал, что я один только Гаррик во всем свете, но теперь вижу, что подобные мне родятся не только на берегах Темзы, но и на берегах Сены и даже Невы. Артисту никогда не должно иметь ни самолюбия, ни тщеславия, которыя ведут лишь к ошибкам и заблуждениям.

На другой день у герцога Дугласа был обед для званных гостей, в числе которых были приглашены многие иностранцы и между ними я с Лекенем. Между прочим речь зашла о театре. Гаррик повторил, что на парижских театрах много декламируют, а мало действуют; мысли автора, замечал он, никогда не произведут на зрителей такого впечатления, как мимика. Многие

200

были не согласны с этим мнением. Тогда Гаррик схватил подушку с кресел и держа ее на руках, как держат ребенка, выходит на балкон, убаюкивает свое дитя, любуется им, и вдруг подушка выпадает у него из рук на улицу. Вопль мнимаго отца, уронившаго свое дитя, раздается в зале; все вздрогнули от страха: черты и вся наружность Гаррика показывают страшное отчаяние. Он бежит к дверям, к окну, чтобы броситься за любимцем души своей, но остается недвижим, смотрит на улицу как будто на мертваго младенца; бледнеет, дыхание остановилось, чувства окаменели, только малейшее движение некоторых мускулов показывает знаки жизни. Каждый из присутствующих почувствовал в себе холодный трепет, никто ан вспомнил о притворстве. Гаррик оживает, но только для того чтобы душа его из мертвой сочувственности перешла к отчаянию в горести: взоры, черты лица изображали отчаянную скорбь, слезы катались из глаз его, поднятых к небу. Никто не смел прервать этой сцены; забыли о Гаррике, a видели перед собою только осиротевшаго отца, который ничего не видит и не слышит и, кажется, не переживет смерти своего сына.

«Но ради Бога, Гаррик, перестаньте терзать сердца и души наши; ведь это упала из рук ваших подушка а не ребенок, говорила рыдающая герцогиня Дуглас, обнимая артиста. Гаррик в одно мгновение принял на себя прежний вид и улыбаясь обратился к гостям с вопросом.

— Что, не правду ли я вам говорил?

В 1766 году, 25 июня, мы распрощались с Гарриком и с Лондоном и возвратились в Париж, где представлены была королю. Через несколько дней меня пригласили играть на театре у герцогини Веллеруа в трагедии Альзиpa; я играл роль Замора, Лекень-Гусмана, а Дюмепиль играла Альзиру. Через неделю, на том же театре, мы представили трагедию Заира, я — в роли Орахмана, Лекень — Шатильона, а Дюмепиль в роли Заиры. Ах, как была она хороша, даже неподражаема в этой роли.

— А какое сравнение сделаете вы, Иванъ Афанасьевич, спросил я, игры Дюмепиль с игрою нашей Троепольской?

— О, без всякаго сравнения, Троепольская должна была уступить Дюмепильше, особенно в четвертом акте, в сцене с Оразманом н Лузиньяном. Тут он прочитал наизусть всю сцену, состоящую более чем из ста стихов.

— Удивляюсь вам, Иван Афанасьевич, возразил я, что после стольких лет, как вы перевели Заиру, вы все еще можете говорить оригинал и перевод наизусть без малейшей ошибки.

— Твердая память, отвечал он; что хорошо один раз выучено, то остается незабвенно, навсегда в памяти.

Тут Дмитревский стал говорить о Троепольской, о которой у меня записаны следующие факты:

Татьяна Михайлона Михайловна Троепольская была замужем за сенатским регистратором Александром Николаевичем Троепольским и училась театральному искусству у Федора Григорьевича Волкова.

Первый дебют ея был 15 Февраля 1757 года, па театре в новом Зимнем Дворце в роли Семиры в трагедии Сумарокова.

Игра молодой дебютантки понравилась Императрице Елисавете Петровне и приглашенным ею знатным гостям: ея величественный рост, важное греческое лицо, благородная осанка и поступь, звучный чистый голос, пантомима и телодвижения без кривлянья, говор без крика, все обратило на нee внимание зрителей; в природном таланте Троепольской убедились еще более, когда она вышла в роли Ильмены в трагедии Синав и Трувор. Нельзя описать, как она вела ту сцену, где входит вестник и разсказывает о смерти князя Трувора, жениха ея; отчаяние, плачь и рыдание пронзали до глубины сердца чувствительных зрителей, которые проливали слезы вместе с несчастною Ильменою. Императрица с того же дня, 16 апреля, приказала принять Троепольскую в действительную службу, первою трагическою актрисою, с жалованьем в 500 рублей.

Вскоре после того н муж Tpoeпольсокй вышел на сцепу в роли Орфея в мелодраме Орфей и Эвридика (соч. Метастазио, перевод Фед. Волкова) и был принят актером на жалованье 300 рублей.

Втечение всего своего театральнаго поприща Троепольская не имела соперниц на русской сцене; она была во многих ролях превосходна, а в некоторых неподражаема напр. в Ильмене, Гермионе (траг. Андромаха), в Эсфнрн: а в драме Сара, Сампсон, чудною своею игрою приводила зрителей в содрогание м ужас.

В 1759 году Императрица повелела директору русскаго придворного театра Сумарокову устроить и в Москве русскую сцену, для чего отделить от петербургской труппы несколько актеров и актрис. Исполнить желание Императрицы поручено было Волкову, который немедленно отправился в Москву, взяв с собою между прочими и Троепольских. Впрочем, на московской сцене, Татьяна Михайловна отличалась недолго, В 1763 голу, по желанно Императрицы Екатерины, она возвратилась в Петербург вместе с мужем и здесь слишком десять лет была украшением сцены. Но она не могла похвалиться здоровьем, которое с каждым годом разстроивалось все более и болеe. В 1771 году, на другой день после представления трагедии Сумарокова: Мстислав, в роли Псковской княжны Ольги, она почувствовала сильное ослабление и просила увольнения от театра с тем, чтобы получить возможность лечиться на русских минеральных водах. Императрица, соболезнуя о ней, приказала дать в ея пользу представление, для котораго и была назначена трагедия Фемист и Иеронима. Автор ея, Майков, уже давно подарил ее Троепольской. Бенефис был объявлен на 23 мая. Публика наполняла театр, но уже не увидела более своей любимицы. Перед началом представления, Троепольская неожиданно умерла в своей уборной. Трагедия же Майкова и по сие время не играна ни на каком театре. Сумароков! горестными стихами оплакал смерть славной актрисы, которая так увлекательно умела представлять героинь его трагедий.

201

ИСТОРИЧЕСКАЯ ДРАМА. СУЛЬЕТЫ.

(Aлександра Дмитриевна Каратыгина и Лев Николаевич Невахович).

Троепольскую много нам напоминает, А.Д. Каратыгина (мать знаменитаго Василья Андреевича Каратыгина), как наружным сходством так и игрою, говорил Дмитревский. О Каратыгиной же мы и сами можем судить по воспоминанию. Во многих трагедиях и драмах она была неподражаема, особенно в исторической драме Л. Н. Неваховича: Сульеты или Спартанцы XVIII столетия, в роли Амасеки, предводительницы Сульетов. Драма эта была поставлена на сцену в 1809 году. В то время в Петербург приехал король Суллии просить у Императора Александра защиты от нападения Албанцев на его владения. Он был приглашен на второе представление в императорскую ложу, где изволил присутствовать и сам Император. Свите короля был отведен весь второй ярус лож. Публика, узнав об этом заранее, ломилась в театр; многие, не получившие билетов, предлагали плату вдесятеро, но ненаходилось ни одного, кто бы польстился на эти предложения. Многие из высшего круга, оставшись без билетов и имея непреоборимое желание непременно видеть спектакль, просили у директора театра А. Л. Нарышкина дозволения смотреть за кулисами, предлагая за то снести в кассу театра по 50 руб. с человека, но и это не удалось: директор объявил просителям, что Дирекция не имеет таких постановлений, чтобы пускать за кулисы зрителей, которые не могли достать себе билетов. На другой день Император приказал изъявить свое благоволение артистам, участвовавшим в представлении драмы, u выдать каждому из них годичный оклад, а сочинители» пиесы, Неваховичу, пожаловалъ золотую табакерку с своим вензелевым изображением, осыпапным бриллиантами. Сам же король Суллии так был восхищен игрою Каратыгиной, что просил позволения у Императора сделать ей подарок: — жезл с брилллантовыми украшениями, так как в драме она являлась с жезлом. На это воспоследовало согласие Императора и славная артистка получила драгоценный подарок с надписью: «от короля Суллии и всего его народа Амассеке, предводительнице Сульетов, в знак благодарности». Автору же пиесы король прислал свой портрет.

Невахович, сочинив эту драму, избегал приемов французских драматургов, а также и русских их подражателей, которые между прочим считали за большое преступление, если в пиесе нет любовной интриги. В его драме развивается только чувство патриотизма. Вот образец, вот оселок будущим писателям драм, говорили истинные любителя и ценители театра. Долой с нашей сцены все эти переводныя трагедии, драмы в комедии; и так уже полки театральной библиотеки завалены коцебятиной».

В драме Сульеты блестят две роли, основанныя на любви к отечеству — Амасеки и Фоклита, ея сына, котораго играла Семенова старшая. При нападении Албанцев на Суллию, старый Сульит Паласки, преданный Али Паше албанскому, изменнечески выдал юнаго Фоклита неприятелю. Али Паша тотчас же заключил пленника в оковы и угрожалъ ему жестокою смертию, если он не уговорит отца и мать сдаться добровольно, o6ещая в противном случае не оставить в городе камня на камне и предать всех жителей огню в мечу. Но эти угрозы не поколебали твердаго духа юноши; он с презрением отверг предложение Али-Паши и предпочел, лучше умереть, чем изменить отчизне.

Семенова была необыкновенно хороша в этой роли; костюм молодаго Сульета придавал ей особенную величавость и благородную гордость перед врагом отечества. Роль Паласки, старика Сульета, играл Рыкалов, который до сих пор отличался в пиесах Мольера в ролях Гарпагона (скупой), Скапареля и др. и своею неподражаемою комико-мимическою игрою удивлял всех. Роль Паласки но в другом роде: здесь старик является ехидным и лазутчиком. Рыкалов умел прекрасно понять этот характер и был неподражаем. Но сам он, не смотря на похвалы публики и журналов, не редко замечал: нет, нехорошо я играю эту роль; я принял совсем не тот тип, который представлен автором; но если б я стал играть так, как он вывел Паласки, то публика меня бы возненавидела...» После смерти его в 1813 г., роль его занял Бобров. Хотя он играл роль Паласки и хорошо, но далеко ниже Рыкалова.

В 1813 г. Каратыгина выслужила свои годы, но Дирекция, видя в ней еще бодрость таланта и считая ее необходимою для русской сцены, удержала ее на службе. В этот год она перешла с ролей молодых принцесс на роли благородных матерей. Через девять лет, чувствуя слабость здоровья, она совсем оставила театральное поприще и до сих пор живет в спокойном н счастливом уединении.

Л. Н. Невахович, скончался в 1832 году 22 Сентября. 49 лет, в чине надворнаго советника, имея ордена: Св. Станислава в Владимира, и похоронен на Волковском кладбище.

Последнее сочинение его: Мечь провидения или Надир Тахмас Кулихан, историческое представление в пяти актах, представленное в первый раз на Большом Театре 23 мая 1832 года, в пользу актрисы Марьи Павловны Семеновой.

И. НОСОВ.