Самойлов А.Н. Жизнь и деяния генерала-фельдмаршала князя Григория
Александровича Потемкина-Таврического // Г.А. Потемкин. От вахмистра до
фельдмаршала. Воспоминания. Дневники. Письма. – Кн. 1. – Спб.: Издательство
«Пушкинского фонда», 2002. – С. 128-148.
А. Н. Самойлов
ЖИЗНЬ И ДЕЯНИЯ ГЕНЕРАЛА-ФЕЛЬДМАРШАЛА КНЯЗЯ ГРИГОРИЯ
АЛЕКСАНДРОВИЧА ПОТЕМКИНА ТАВРИЧЕСКОГО
Исполненный благоговением к памяти покойного
фельдмаршала князя Григория Александровича Потемкина Таврического, которому был
обязан многими оказанными мне благодеяниями, как то одобрением службы моей,
возвышением моим, а наипаче приобретением впоследствии от государыни премудрой,
проницательной и благосердой, той доверенности, коей имел счастие удостоиться:
не могу читать без душевного негодования напечатанных в разных книгах
недостойных лжей, злословий и клевет, насчет его вымышленных, и вместо
признательности за заслуги отечеству, за добро содеянное, за благотворение,
явленные всем вообще и каждому, имевшему в защите и покровительстве его нужду,
с прискорбием вижу в разных изданиях, что сколько злоба, зависть и невежество
могли в хулу ему излить яда, ничего не было оставлено. Однако ж, вопреки
неблагонамеренным тем порицателям, отдавая справедливость памяти великих людей,
совершивших со славою поприще служения престолу и отечеству, каждый
здравомыслящий россиянин, всякой прямой сын отечества, не отвергнет сего, что
князь Потемкин Таврический принадлежит к сословию тех великих мужей, коих
возвышенный дух проложил им путь к бессмертию, что имя его останется в
потомствах незабвенным и что деяния его навсегда пребудут известны, не по
преданиям, но по памятникам заслуг его и подвигов.
К утверждению сей истины довольно сказать, что он, быв
избран императрицею великою, которой немерцающая слава во веки веков громкою
останется, приобрел от мудрой законодательницы сей полную доверенность, парил
как некий творческий гений ко исполнению ее намерений, достиг совершения оных
путями новыми и необыкновенными, успевал во всех предприятиях, не
останавливаясь на малостях; но, страстно любя все великое, возвышенное,
огромное, истинно и обще полезное, умел все препятствия преодолевать с
легкостию, и явил отечеству заслуги великого вождя, мудрого градоправителя,
проницательного и дальновидного политика и приверженного к престолу
верноподданного.
129
С самого возвышения своего по кончину, в продолжение
18-ти лет, он был ближайший при своей монархине и, имея полную доверенность ее,
приобретенную поверхностию над всеми частьми государственного управления, не
омрачил жизни своей ни любостяжанием, ни ненавистью, ни губительством
завистников своих, ни мщением тех, кои ему вредить старались; но, воспаряя к
славе по стезе, указанной ему от премудрой государыни, быв выше всех других
страстей, оправдал выбор ее в полной мере.
Многие завистники и пристрастные толкователи относят
все успехи деяний сего великого мужа к счастию его * и могуществу у двора; и
мнят помрачить славу, по справедливости ему принадлежащую. Но степи южные, под
руководством его преобразованные из диких в цветущие и населенные страны, на
пространстве 200 т. квадратных верст; многочисленность воздвигнутых городов на
местах, до того почитаемых неудобонаселяемыми; устроенные гавани для расширения
внешней торговли и заведения военных флотов и крепостей для обуздания дерзости
черкесов, татар и турок; все сие произведенное, так сказать, по великости
своей, во мгновение, с издержками, не истощившими государственных финансов, под
непосредственною его администрацией) — ознаменовало в князе Потемкине великие
дарования мужа государственного. Покоренные без войны области Кавказ, Кубань,
Тамань и царство Тавриды; и Татарские орды: Крымская, Ногайская и Белгородская,
т. е. Буджакская, бывшие ужасом южного края, превращенные в мирных подданных,
доказывают в князе Потемкине сколь предприимчивого, столь и дальновидного
политика. Сооружение Черноморского флота, под начальством его в семь лет
построенного, владычестовавшего на Черном море и наводившего страх
Константинополю и берегам азийским, являют в князе Потемкине редкое дарование
знать и пользоваться местными удобствами к произведению великих предприятий и
употребить с пользою для отечества дарования способных людей2*. Он
искал их, стараясь вырывать отвсюду, и они, так сказать, роились вокруг его.
Наконец война с Портою Оттоманскою, начавшаяся в 1787 году, продолжавшаяся под
верховным его полководством слишком четыре года, со славою на суше и на
море, в Европе и Азии на восточных и западных берегах Черного моря, в
Бессарабии,
* Сие мнение кстати опровергнуть здесь лаконическим изречением, которое присваивают герою италийскому, сказавшему в ответ одному генералу насчет счастия людей следующее: «Один раз счастие! два раза, три раза, шесть, десять раз счастие! право надобно несколько и ума!». (Здесь и далее прим, автора.)
2* В 1781 году Черноморский флот состоял из нескольких малого размера фрегатов и других судов, но ни одного линейного корабля не было; к окончанию же войны простиралось их за 20. <...> И так сооружение Черноморского флота производилось в самую войну, а гребной флот <...> состоял частию из судов тех, что построены были для путешествия государыни из Киева до Екатеринослава.
130
Молдавии,
Валахии, Булгарии, в неприступном до сего Кавказе и в Абазии, даже в самой
Морее, и, после всеместных над неверными побед, доведенная к вожделенному
миру,— доказывает в нем дарования великого полководца. И хотя смерть, пресекшая
жизнь сего вождя при окончании войны, среди самых успехов, не допустила его
довершить подвиг сей славным миром; но низложенные стены важной крепости
Очакова, покоренные и завоеванные Бендеры, Измаил, Анапа, Аккерман, Килия и
Гаджибей, истребленные неприятельские флоты и господство российского флага на
Понте и на Дунае, так же благоуспешно крейсировавшая эскадра в Архипелаге*,
беспрепятственные успехи российского оружия и повсеместное сокрушение
неприятельских усилий, оправдали его пред светом в том, что он достоин тех-
почестей и лавров, коими был увенчан и награжден. Реформа, учиненная им в
войсках, для выгоды и удобства одеяния воинов, для сбережения здоровья их и
соблюдения по сей части как в быту солдатском излишних издержек на щегольство,
так и для сбережения казенных расходов; внимание его о искоренении жестоких
наказаний, не менее того вкравшихся от наблюдения в полках бесполезного,
прихотливого и неприличного солдату щегольства и от педантизма службы, которым
и большие военные начальники были заняты (солдаты русские никогда не забудут
того, что князь Григор. Алекс, острижением волос избавил их от головных
болезней, от лишних и напрасных издержек для мазания пудреной головы), попечение
его о обогащении артелей солдатских и о устроении местных лазаретов и
гошпиталей; не менее того произведенное им умножение и самое одушевление
иррегулярных войск казачьих, которых заслуги отечество ощущает и монарх
признает2*, что исполнено без отягощения народа и государства,—
являют в князе Потемкине благоразумного военачальника. Словом сказать, что бы
злословие и клевета не вымышляли, но памятники вечно живущие деяний сего мужа
скажут о нем потомствам, что он был великий человек; и что достоин
признательного воспоминания от истинных сынов отечества. Но вопреки
справедливости и благомыслию, по кончине сего великого мужа, появились о нем
истории, от издателей отечественных и иностранных, из которых не было ни одной
верной; все сии биографы
* Ламбро-Качиони из албанцев, поселившихся в России, был избран князем Потемкиным и отправлен в Архипелаг командовать эскадрою, составленною из корсаров; сия эскадра нападала на берега Морей и Азии с успехом.
2* Всем, служившим в те времена, известно, что казацкие войска прежде были в пренебрежении и в военное время употреблялись по большей части для сопровождения транспортов и были, так сказать, служаками у начальников при обозах и конюшнях, а лошади их для разгонов и партикулярных рассылок; но князь Потемкин одушевил сии войска и начал употреблять их в войне с выгодою; при нем составились Екатеринославские, Новодонские, Терские, Бугские и Черноморские казаки, а Чугуевские умножены.
131
не
вникали в существо истины, а может быть не имели и источников, откуда оную
почерпнуть; но, следуя преданиям, рассказам и злословию, рассеянному от врагов
и завистников князя Потемкина, описывали жизнь его неверно и оскорбительно *.
Некто иностранный писатель, по наущению ли недоброжелателей или по собственному
ожесточению, старался изобразить князя Потемкина Таврического такими чертами,
по коим бы и самые важные его заслуги казались событиями случайности его и
слепого счастия; наполнил повествование свое лживыми сплетениями и нелепостями,
которые здравым рассудком и соображением с законами и обыкновениями российскими
сами собою опровергаются. Но к сожалению такие лживые вымыслы многим нравились,
и то сочинение переложено на отечественный язык без всякого исправления1.
Умалчивая о многих выдуманных рассказах того автора, пропущая вредные для славы
сего великого мужа вымышленные изображения характеристики его; почитая
счисление и опровержение всех нелепостей тех трудом бесполезным, представлю
здесь один пример неверности оного злонамеренного автора. Он выдает за истину,
будто в первых годах возвышения князя Потемкина императрица подарила ему
Новогородское наместничество!! Но всякой россиянин познает из сего, что автор
сей был из числа иностранных невежд, что он верил площадным рассказам и не знал
ни законов, ни обычаев русских. Однако ж и переводчик его, не запинаясь ни на
одном лживом преткновении, коими каждый период того сочинения исполнен, перевел
все раболепно и выдал в свет, соделавшись хулителем того, которого многочисленные
российские племена память благословляют и о коем не изваянные, но созижденные
им памятники будут вещать. <...>
Для опровержения преданий, невыгодных и
несправедливых, о происхождении, возвышении, служении и о характеристике князя
Потемкина Таврического, не будучи ни писателем, ни историком, но по изъясненным
при начале сего сочинения побудительным причинам, быв современником его и
приближенным к нему от самого юношества, потом сослуживцем ему подчиненным при
покорении Таврического полуострова и в войне с Портою Оттоманскою, имея разные
препоручения важные, доверенность его доказывающие, как то на Кубани, в
Кавказских горах и за оными, в Грузии и селениях лезгинов; в уполномочии на
заключение мира с турками, за что удостоясь от императрицы высочайших наград и
отличий, был наконец усчастливлен всемилостивейшею полною доверенностию по
службе гражданской; которую я не происками приобрел, но по самому великой
монархини избранию и по воле ее удостоясь, не токмо по блаженную ее кончину
сохранил,
* Некто (думать должно, что наемный писака) сочинил пасквиль под заглавием Князь Тьмы; сие по слогу, по нелепости и по глупостям презрительное и нетерпимое нигде сочинение было напечатано.
132
но
продолжил несколько времени и при государе императоре Павле I, от коего я благодетельствовав. <...>
И так, зная более многих все подробности жизни сего
достойного славы мужа, наперсника и, осмеливаюсь сказать, друга великой
монархини (ибо таковое ему название я удостоился слышать из собственных уст Ее
Величества), имея достоверные источники, из коих почерпаю сие описание, решился
я издать в свет историю о жизни и деяниях князя Потемкина Таврического.
Привязанность к нему и благодарность, хотя бы и наклоняли меня пропустить в нем
слабости человеческие, но в преклонных моих летах не простительно мне быть
раболепным и льстецом. Издаю сие для потомства и для тех современников моих,
которые будут уметь различить истину от вымысла; предаю сие для тех умов,
которые, рассматривая общеполезное в целом, испытуют великие деяния по совершенным
подвигам, по пользам от оных происшедшим и по средствам, каковыми оные
произведены: на сих основаниях приступаю к повествованию.
Глава 2
Происхождение, юношество, воспитание
и начало службы князя Григория Александровича
Потемкина Таврического
Род дворян Потемкиных знаменит от давних времен был:
сие подтверждается тем, что предок князя Григория Александровича, Петр Иванович
Потемкин, при вступлении на престол царя Федора Алексеевича, в 1676 году, был
уже боярином и при дворе царском по отличному своему уму и по редкой в
тогдашнее время просвещенности уважаем, почему и был отправлен послом в Вену, в
Мадрид, в Париж и в Лондон. В сем столичном городе Англии списан был с него
портрет, на коем изображен он в тогдашнем бояр российских одеянии, и с
подлинника того сгравирован и отпечатан был эстамп для знаменования сей новой
между двумя державами дружественной связи *.
Александр Васильевич Потемкин, отец Григория
Александровича, служил долгое время в армейских полках, был во многих сражениях
и понес многие и тяжкие раны, ради коих был уволен от службы в отставку
подполковником. Чтоб изобразить благородство духа его,
* Как оригинальный, так и гравированный портреты во время знаменитости князя Григория Александровича Потемкина присланы к нему были от известного г. Фокса, бывшего в то время великобританским министром иностранных дел, при письме, в коем между прочим он изъясняет: что «как предок его был некогда орудием согласия между двумя монархиями, то потомок вяще оное согласие утвердит». Оригинальный портрет этот находится в Эрмитаже; а гравированный у графа Самойлова.
133
помещаю
о нем следующий анекдот. Небезызвестно, что, по прежним узаконениям,
дворянство, не имея существующих ныне преимуществ, не могло оставлять военной
службы ни по каким другим причинам, как по болезни и по увечью от ран; в первом
обстоятельстве должно было иметь от врачей несомнительные свидетельства, а в
последнем надлежало пред начальством дать освидетельствовать свои раны.
Александр Васильевич, просивший увольнения от службы по причине тяжких ран,
явясь в государственную военную коллегию для предъявления оных, по обыкновению
начал было скидывать свой мундир, как познав в числе членов коллегии одного,
служившего у него в роте унтер-офицером, тогда когда уже он был капитаном, и не
могши снести такого для себя уничижения, сказал, указывая на того члена: «Как?
и он будет меня свидетельствовать! Я сего не перенесу и останусь еще в службе,
сколь ни тяжки мои раны». И действительно после сего происшествия прослужил еще
два года.
Григорий Александрович Потемкин родился 1742 года, в
поместье отца своего, селе, называемом Чижово, а не в Москве, как некоторые
написали. Никогда отец его не назначал в иночество. Каждому россиянину
известно, что в нынешние времена сего обыкновения у дворян нет, да и законы
обязывали дворянство детей, при достижении совершеннолетия их, представлять в
герольдию и записывать в государственную службу. Оное неосновательное мнение о
предназначении Григория Александровича в духовное звание опровергается и
фамильными обстоятельствами, ибо несвойственно и с рассудком несогласно, чтобы
родители, при пяти дочерях, имея единственного сына, положили бы посвятить
оного в монашество *. Опровергнув сие несправедливое мнение сочинителей о
первых летах Григория Александровича объяв-
* У князя Потемкина родных братьев не было, но имел пять сестер: 1-я старшая его сестра Марья Александровна выдана была в замужество за дворянина Николая Борисовича Самойлова, служившего в армии капитаном, который впоследствии дослужился в чин тайного советника, был сенатором и ордена Святой Анны кавалером. От них родились: сын Александр, получивший за службу графское достоинство, в военных чинах служил до генерал-поручика, был в двух войнах против турок и в разных заграничных военных действиях, наконец, в последние годы царствования Великой Екатерины произведен действительным тайным советником, генерал-прокурором, государственным казначеем и членом Верховного совета и в продолжение службы получил за отличие знаки всех российских орденов и вышел в отставку. Дочь Н. Б. Самойлова Екатерина была в замужестве в первом браке за Раевским, а во втором за Давыдовым, имеет четырех сыновей, которые в военной службе и ныне служат противу французов; из них старший, рожденный от первого брака, генерал от кавалерии Раевский, оказал в сражении при Дашковке редкий пример патриотизма: чтобы убедить солдат более к мужеству, он поставил по обеим сторонам себя двух сыновей, из которых меньшему было только одиннадцать лет, сказал: «Робята, вот я и оба сына мои при мне, вперед!» Он много отличил себя и в деле близ Смоленска, где с одним корпусом
134
ляю,
что оные привел он в доме отеческом, по обыкновению дворян обучаясь дома; потом
для лучшего образования первоначально отвезен был в Москву к свойственнику
матери его генерал-поручику Александру Артемьевичу Загряжскому *; потом,
записан будучи в конную гвардию рейтаром и для дальнейшего приобретения в
науках, вступил пансионером в университет Московский. Тут раскрывшаяся в нем
врожденная привязанность к познаниям и стремление к изящности влекли его искать
связей с людьми, исполненными дарований; в числе оных нашед в иеродиаконе
Греческого монастыря Дорофее2* великие дарования и совершенное
сведение в церковной истории и в еллиногреческом языке, прилепился он к сему
просвещенному иноку, почерпая от наставлений его все то, что только пылкой его
постижимости и острой памяти предлагалось; так что он не только приобрел
склонность, но и самую страсть к изучению истории церковной и еллиногреческого
языка3* и чрез наставления Дорофея мог разуметь Гомера, пости-
своим удержал на целый день напряжение всей французской армии и в течение сей войны заслужил от государя императора много отличий и наград.
2-я сестра князя Потемкина, Марфа Александровна, была в замужестве за дворянином Васильем Энгельгардтом, которого род происходил от рыцарей Тевтонского ордена и от древних времен в сословии дворян Смоленской губернии; от них дети: сын Василий, в отставке действительный тайный советник; он служил в войске противу турок, а в гражданской службе был сенатором. Дочери: первая, Александра Васильевна за графом Браницким, бывшим в Польше великим гетманом, статс-дама и ордена Святой Екатерины 1-го класса кавалер. Вторая, Варвара Васильевна, кавалерственная дама ордена Святой Екатерины, была в замужестве за генералом от инфантерии князем Голицыным. Третья, Екатерина Васильевна, статс-дама, кавалер орденов Святой Екатерины 1-го класса и Иоанна Иерусалимского, была в первом браке за графом Скавронским, а ныне за обер-гофмейстером и членом Государственного совета графом Литта; а дочь ее от первого брака была в замужестве за генералом от инфантерии знаменитым храбростию и воинскими подвигами князем Багратионом. Четвертая, Надежда Васильевна, в замужестве за действительным тайным советником и сенатором Шепелевым. Пятая, Татьяна Васильевна.за действительным тайным советником князем Юсуповым.
3-я сестра князя Потемкина, Пелагея Александровна, была в замужестве за Высоцким, от коей сын Николай, генерал-майор в отставке, и дочь Екатерина, бывшая в замужестве за бригадиром Павловым.
4-я сестра князя Потемкина, Надежда Александровна, скончалась девицею.
5-я меньшая Дарья была замужем за дворянином Лихачевым и умерла бездетна.
* В признательность ему князь Григорий Александрович, при возвышении своем, исходатайствовал орден польский Белого Орла.
2* Отличные достоинства сего иеродиакона, при предстательстве князя Потемкина, возвели его впоследствии в сан архиепископа Херсониса Таврического.
3* Сие познание его, будучи известно императрице Екатерине II, было поводом помещения его, когда уже он был камер-юнкером, за обер-прокурорский стол в Святейший Синод; и потому же государыня, во время архиерейского служения в придворной церкви, призывала его к своему месту, спрашивала изъяснений о таинствах литургии и об обряде облачения архиепископского.
135
гать
красоты его, мог делать из оных сравнения с древними и новыми стихотворцами и
отдавать ему предпочтение; в истории же духовной приобрел он такое познание,
что никто из современников его не мог в том с ним сравняться *. Может быть,
мнение сие, что Григорий Александрович Потемкин родителями предназначен был в
монашество, взято и от того, что он, будучи в университете, наиболее сими
предметами занимался, а притом нередко пред сверстниками своими отзывался, «что
если он не будет полководцем, то по крайней мере архиереем».
Чтоб юношество сего знаменитого мужа не замечательно
было остротою и отличностию ума, как некоторый сочинитель его истории пишет, то
сего он знать не могши ошибается, но те, кои близки к нему были, замечали в
образе обращения его и учения великую пылкость ума, понятие всеобъемлющее,
память необыкновенную, стремление сильное к отличию себя от других, большую
смелость духа и непреоборимую твердость, которая наиболее оказывалась противу
высших, когда власть их по мнению его простиралась за пределы справедливости.
Доводом сему послужит то, что он, бывши только рейтаром конной гвардии и
пансионером университета, не поколебался идти против одного из вышних
начальников университетских.
Дарования и успехи в учении юного Потемкина доставили
ему следующее отличие: Иван Иванович Шувалов, учредитель Московского
университета, желая ознаменовать плоды сего установления пред двором и пред
просвещенною публикою, приказал выбрать двенадцать достойнейших учеников и на
казенном иждивении доставить их в Санкт-Петербург. Большая часть учеников
избраны были по причинам посторонним, а меньшее число, между коими был и
Григорий Александрович, по отличию и успехам в науках. Никто столько как он, из
всех привезенных учеников, не соответствовал намерению Шувалова: он познаниями
своими, остроумием и изречениями наиболее замечен был в домах иностранных
министров и других знатных, куда их возили; напоследок они представлены были
государыне Елизавете Петровне, и сведения Григория Александровича в
еллиногреческом языке и в церковной истории2* обратили сей монархини
внимание, во изъявление чего изволила она его пожаловать капралом конной
гвардии.
Пребывание маловременное юного Потемкина в Петербурге открыло ему несколько и познание света; он почувствовал, что для возвышения, к коему дух его стремился, недостаточны были сведения, им приобретенные в еллиногреческом языке и в церковной истории, и что
* Сие племянник его граф Самойлов и прочие посторонние подтверждают.
2* При сем случае раскрылась в Григорье Александровиче способность к стихотворению; но он сего дарования не поддержал в течение жизни своей, не надеясь достигнуть превосходства в оном.
136
нужно
достигать обширнейших познаний. И так по возвращении с прочими университентами
в Москву углубился он в важнейшие науки и в чтение жизней великих и славных
мужей и других военных и политических книг; причем, имея сильное влечение и
любопытство к наукам, положа в мысли достигнуть знаменитости, предался учению
всего, чрез что мог приобрести генеральность сведений, которой
впоследствии самые просвещенные люди в нем удивлялись*.
Наконец пребывание в университете утомило занятый
достижением по службе возвышений, пылкий дух Григория Александровича. Он уже
мысленно искал другого поприща и для того просил мать свою Дарью Васильевну
позволить ему отправиться в Петербург на службу, на что она по некотором
сопротивлении согласилась.
Явясь в полк ефрейт-капралом, прилепился он к познанию
конной строевой службы и столько к оной прилежал, что оставил все занятия и
всякую рассеянность. Вскоре произведен был вице-вахмистром, взят был на
ординарцы к принцу Жоржу и в то же время правил ротою, в коей служил. В сем-то
чине был он при восшествии на престол2* Великой Екатерины; и вскоре
после того, пожалован Григорий Александрович подпоручиком конной гвардии, и не
по старшинству; а чрез несколько месяцев того же 1762 года камер-юнкером, а за
сим <...> в Святейший Синод за обер-прокурорский стол.
При сем первом появлении его, так сказать, на сцене
придворной, будучи 22-х лет, имел он случай показать смелость свою, присутствие
духа и остроту ума. Однажды, по должности дежурного камер-юнкера во время
стола, сидя напротив самой государыни, Ее Величеству угодно было отозваться к
нему на французском языке, на что он ответствовал на русском. Тогда некто
знатнейший чиновник, не пропуская сего обстоятельства и в порицание ему,
сказал, что на каком языке государь предлагает речь подданному, на том самом он
должен ответствовать; но Григорий Александрович, нимало не смущаясь,
ответствовал ему следующее: «А я напротив того думаю, что подданный должен
ответствовать своему государю на том языке, на котором может вер-
* Император римский Иосиф II, бывший в России во время возвышения князя Потемкина и в построенном им среди степей Херсоне, имел случай познать его и отзывался о нем, что в универсальности сведений он равного не знает. Сочинитель сей истории, будучи в Вене, удостоился слышать оное из уст сего великого государя. Князь Кауниц, будучи тоже славен универсальностию сведений в свете и в сем к самому себе пристрастен, подтверждал, что он от императора своего слышал многие анекдоты о князе Потемкине, по коим мог заключать о сведениях его подробнейших не токмо в изящных художествах, но даже и в самых ремеслах.
2* При сем происшествии Григорий Александрович, будучи еще унтер-офицером, не мог поднести своего темляка государыне, поелику оный был не офицерский; и потому сие предание, в некоторых сочинениях напечатанное, неверно и неосновательно.
137
нее
мысли свои объяснить; русский же язык учу я слишком 22 года». Но при
первоначальном служении Григория Александровича при дворе, когда столь лестные
надежды приготовляли его к скорому возвышению, постигло его несчастие,
произведшее сильное влияние на первый период его жизни: ему приключился
болезненный припадок, от которого он лишился правого глаза. И как о сем
приключении описывавшие жизнь его выдают басни и даже не согласны о времени,
когда оное случилось; то, зная достоверно о сем обстоятельстве, быв тому
очевидцем (как и о всех прочих), подробно об оном поясняю.
В 1763 году, по возвращении высочайшего двора из
Москвы, Григорий Александрович занемог, и бывши от природы крепкого сложения,
от самого детства никакими припадками не страдая, болезнь сия в нем
ознаменовалась прежестокою горячкою; а как он не токмо тогда, но и во все
течение жизни своей, не имел большой доверенности к врачебной науке и к
медикам, сверх того хотел быть и был во всем оригинальным; то, отложа при сем
случае все пособия, обыкновенно употребляемые, не вверясь никакому доктору,
велел отыскать некоего крестьянина, прослывшего весьма искусным в излечении от
горячек, и по решимости, которая была в его характере всегда замечательна,
вверил себя тому обманщику. Сей, приготовя неведомо какую припарку, велел оною
ему голову и глаза обвязать. Григорий Александрович, повинуясь мнимому
целителю, не позволил однако ж обвязать себе обоих глаз припаркою, чтоб не
лишиться удовольствия смотреть на свет, но голова и правый глаз оною были
обвязаны. По крайней мере сие сопротивление было спасительно, что он вовсе
зрения не лишился; ибо припарка притянула пресильный жар к голове, а более к
обвязанному глазу, от чего болезнь усилилась до нестерпимости. Тогда сорвал он
припарку и почувствовал, что тем глазом не видит, причем заметил на страждущем
глазе род нарости, которую в первом движении душевной скорби поспешил снять
булавкою, но после сей операции усмотрел он, что на зрачке того глаза бельмо.
Не можно изобразить всех горестных ощущений, которые
тогда омрачали сердце Григория Александровича, который, быв прекраснейшим
мужчиною, исполненный склонностями к нежному полу, обольщенный надеждами
счастия и возвышения, отличный дарованиями и качествами при внешних своих
достоинствах, вдруг поражен был сею внезапностию *. Горесть о потере глаза
возродила в душе его мысли мрачные и отчаянные; им овладела сильная меланхолия.
Он отказался от наслаждения дневным светом, заперся в своей спальне, в коей
чрез целые 18 месяцев окна закрыты были ставнями; не одевался,
* Не в оскорбление памяти сего великого мужа объявлю, что тогдашние остроумы сравнивали его с афинейским Альцибиадом, прославившимся душевными качествами и отличною наружностию.
138
редко
с постели вставал, допустил отрастить свою бороду, и не принимал к себе никого
во все время, кроме самых ближних и искренно к нему приверженных. С начала
затворничества положил он за непременное постричься в монахи, чтоб достигнуть
архиерейства; но с облегчением болезни и сердечного прискорбия исчезло сие
несообразное с склонностями его желание. Вскоре мечтания о достижении возвышенной
степени в нем возобновились, и пролагая мысленный путь к знаменитости,
прилепился он к чтению классических и других ученых авторов, усугубил
прилежание к просвещению себя всеми познаниями, чтобы иметь способность быть
военным и государственным человеком и достойным всякой степени, сколь бы оная
знаменита не была. Сие уединенное прилежание при чрезвычайной памяти, коей он
одарен был от природы, здравое соображение, не рабственное понятие о том, что
прочитывал, замечательное рассмотрение в познании истин и род жизни, к которой,
так сказать, он себя осудил, исполнили его просвещением и глубокомыслием и
расширили в уме его науку всеобщих познаний, в коей приобрел он столь великое
превосходство. Естественно, что сей образ жизни был не что иное, как следствие
приключения и род припадка, который с восстановлением здоровья и с течением
времени долженствовал прекратиться. И так, утомясь уединенными своими
занятиями, после полуторагодового заключения, начал он выезжать за город,
удаляясь, однако ж, и общества и света, но пребывал мрачным и скучным, и
приверженные к нему отчаявались, чтобы он когда-либо возвратился к прежней
жизни. Между тем следующее событие сделало с ним переворот.
Некоторая знатного происхождения молодая, прекрасная и
всеми добродетелями украшенная девица (о имени коей не позволяю себе объявить),
которую он прежде несчастного припадка отличал в сердце своем, бывши сама к
нему неравнодушною, беспокоясь о странности положения его и изъявляя к нему
соболезнование, отозвалась к известным ей искренним друзьям его таким образом:
«Весьма жаль, что человек толь редких достоинств пропадает для света, для
отечества и для тех, которые умеют его ценить и искренно к нему расположены».
Друзья Григория Александровича, пользуясь случаем, пересказали ему о сем и не упустили
украшениями возбудить в нем лестных для каждого молодого человека надежд, а он,
по врожденной наклонности к полу и по скуке, истощившей его в уединении,
почувствовав сильнее прежнего к оной девице влечение, решился переменить жизнь
и явиться в общество. Она же, узнавши о том, ускоряя довершить свое над ним
торжество, начала проезжаться мимо окошек дома, в котором он жил; а сие
понудило отшельца обрить отрощенную чрез 18 месяцев бороду и, появляясь к окну,
искать взглядами проезжающуюся победительницу свою. Впоследствии чрез друзей
произошли между ими объяснения и приглашения его в дом ее родителя, который и
прежде его любил,
139
ласкал
всегда как сына, и может быть имел искренно такое к нему расположение. Но
одичавший от общества чрез долгое уединение Григорий Александрович не мог на
приглашение еще решиться и написал к ней: «что он хочет явиться в свете, не для
света, но для нее одной, то и не иначе согласится на сие, как получа на то от
собственной руки ее приказание». За сим остановки не последовало. Григорий
Александрович наконец представился в тот дом, но и пред девицею, к которой
сердце его стремилось, не хотел иначе одетым быть, как в форменном сертуке, с
повязанным по глазу белым платком. Таким образом Григорий Александрович
проводил жизнь свою несколько месяцев.
Между тем государыня императрица неоднократно желала о
нем осведомиться; но враги его, имевшие у двора великую силу, рассевая клевету,
отзывались двусмысленно, остановляли высочайшее соизволение о появлении его ко
двору. Наконец князь Григорий Григорьевич Орлов, коего честность и возвышение
духа всем известны, испросил дозволение у императрицы поехать с братом его
графом Алексеем Григорьевичем и представить ее величеству уединившегося
Потемкина. И так сии известные великодушием, заслугами, приверженностию и
верностию к государыне два брата приехали к нему неожидаемо, и для
предупреждения, чтоб не допустить его скрыться от них, вошли в его спальню
разными дверьми. Первое слово князя Орлова было: «Тезка, государыня приказала
мне глаз твой посмотреть». Но при всем благоговении своем к монархине, Григорий
Александрович не желал сему повиноваться. Между тем граф Алексей Григорьевич,
предусмотря сие прежде и условясь с братом заблаговременно, имея, как всем
известно, от природы силу чрезъестественную, зашед сзади Григорья
Александровича, схватил его поперек, и как он не мог сопротивляться, то князь
Григорий Григорьевич, сняв с глазу платок и видев на оном бельмо, сказал: «Ну,
тезка, мне не так про тебя говорили, и всё сказывали, что ты проказничаешь;
изволь одеться: государыня приказала привезти тебя к себе».
На сие Григорий Александрович отговаривался, что для
появления у двора не имеет пристойного платья; но один из них пошел в его
гардероб, нашел старый фрак, который принудили его надеть, и отправились с ним
во дворец.
Императрица, познавши причину несчастного его
приключения, странность, которую он предпринимал, и желая способностям его дать
пристойное поприще, приняла его с большою милостию, соизволила допустить его во
все малые собрания и внутренние беседы, во Дворе бываемые, в которых имел он
случай оказывать познания, приобретенные им от уединенных его занятий,
природное остроумие и непринужденную ловкость в обращении. Всеобъемлющий ум
государыни, проницательность и великие сведения во всех частях учености, среди
попечений о управлении обширнейшей империи, при занятии
140
превыспренних
дум ее о изложении законодательства, искал отдохновения в беседах, составленных
из сословия просвещеннейших ее подданных, в коих каждый мог свободно раскрывать
пред нею свои дарования.
Тут Григорий Александрович имел всегда случай
оказывать возвышенность своих понятий и способность ко всему великому. С сего
времени он стал ближайшим при Ее Величестве и, сделавшись непринужденным в
присутствии ее, увеселял остроумными своими изречениями; а государыня находила
великое удовольствие собеседовать с человеком, который в состоянии был
постигать высочайший разум ее и с приятностию ответствовать на утонченные
разговоры Ее Величества — словом сказать, императрица оказывала к нему
всевысочайшее свое благоволение. Тогда завистники, души низкие и недальние умы,
начали почитать его опасным, затверживали неумышленные слова его и, толкуя
всякую речь его во вред ему, и всякой поступок в злоумышление, старались
очернить его пред теми, которые имели силу вредить ему. Сверх сего Григорий
Александрович, достигнув в уединении многих познаний, не мог преодолеть
врожденного свойства пылкости: в характере его недоставало умеренности, без
коей при дворе трудно существовать, и хотя он был почтителен и вежлив к
достойным людям, но не мог по молодости удержаться, чтобы не осмеивать тех, кои
заслуживали порицание и тонкую сатиру. Сия черта свойств его возбудила против
него сильных, и он не возмог долго удержаться при вторичном и счастливом своем
появлении ко двору: чрез несколько времени последовало неожидаемое им удаление;
так что ввечеру, отбывши из дворца с милостию императрицы и с приветствиями от
всех придворных, на другой же день поутру получает повеление отправиться
немедленно в Швецию с препоручением весьма маловажным; против желания, оставя
льстившие его надежды, уехал. Хотя же некоторый писатель уверяет, что при сем
удалении получил он выгодное жалование, но это несправедливо; ибо он получал
1000 р. жалования, как камер-юнкер, да 1000 р. пансиону, который имели все
бывшие при восшествии Ее Величества на престол наряду с другими, и пожалован
поместьем 400 душ крестьян. Сверх сего получил обыкновенную сумму денег,
которая в подобных случаях давалась на проезд.
По возвращении Григория Александровича из Швеции он не
имел более у двора той приятности, какою пользовался до отбытия своего, но
однако ж всегда был уважаем. Привязанность его к военной службе при сем случае
не была больше развлеченною; он не пропускал ни одного полкового строя, чтобы
на оном не быть, и вникал в практику тактики с прилежанием; между тем получил
он по старшинству чин камергера, и особенная к нему милость монархини
ознаменована при сем, ибо в сей чин поступил он последним.
141
Глава 3
Первая война с турками, открывшаяся в царствование Екатерины Великой, в продолжение оной Григорий Александрович из камергеров перемещен в генерал-майоры и потом произведен в генерал-поручики. Заслуги его в оных чинах.
Оттоманская Порта, не столько по собственному
побуждению, колико подстрекаемая европейскими державами, желавшими испытать и
всемерно привесть в ослабление силы России, под управлением такой государыни,
коей первые годы царствования уже наводили тень на все прочие государства (Ее
Императорское Величество после окончания высочайшего коронования в Москве
повелеть соизволила графу Никите Ивановичу Панину, управляющему тогда
иностранным департаментом, чтоб он объявил всем иностранным министрам, при
Дворе ее находящимся, что ежели который из европейских Дворов не согласится в
том, что титул императорский принадлежит монархии российской, то с тем Двором
всякое сношение прерывается. Прусский и датский министры тотчас на это
согласились, прочие просили, чтобы позволено было им отправить к своим Дворам
курьеров; французский Двор был последний, который на вышеозначенное согласился;
и так с тех пор только императорский титул к России начал быть неоспоримым, до
тех же пор от времен Петра Великого вступавший на российский престол должен был
сноситься о сем с другими Дворами и, так сказать, императорский титул
выпрашивать),— Порта, надменная прежними своими военными преимуществами над
европейцами, нарушила мир и, объявя войну, ознаменовала разрыв тишины
вторжением 60 т. татар под предводительством Калги-султана, в южные пределы
России. Сие последовало в исходе 1768 года.
Тогда полуденная страна во всем протяжении своем от
запада на восток граничила с Крымскою и Бессарабскою степями, имея порубежною
землею степь Запорожскую и в вершинах рек Ингула и Ингульца поселения сербов и
булгар, под названием Новосербии, в коей крепость Святой Елисаветы имела
гарнизон, из 3-х батальонов состоявший, и почиталась запасом военным того
края; а шанцы Орлинский, Новомиргородский, Бутавский, Крыловский и Крюковский
составляли слабую линию, простиравшуюся от Буга до Днепра, не снабженную для
защиты ни артиллериею, ни войсками достаточными. По правому берегу Днепра, на
пространстве 300 верст, были крепостцы: Старой Кайдак, Сеча и Бериславль
(Кизикермень), в коих запорожцы, не всегда России послушные, господствовали, не
имея ни достаточных сил, ни потребностей военных к содержанию тех пределов от
набегов татарских. На восточном же берегу Днепра существовала старая линия,
протяженная от Днепра до Донца, охраняемая как бывшими ландмилицкими полками,
так и малороссийскими казаками от на-
142
бегов
крымских татар; но и по той линии шанцы и редуты были запущены, не довольно
снабжены артиллериею и снарядами и на пространстве 500 верст войском (слабым и
недисциплинированным от 10 до 15 т. пехоты и кавалерии составляющим) защищаемы.
При толь слабом состоянии тех пределов, набег татар,
произведенный внезапно из Буджака и Крыма, нанес государству немалый вред и
сильную тревогу. Главные татарские силы, под начальством Калги-султана, напали
на Новосербию, разорили некоторые шанцы, подступили под крепость Святой
Елисаветы, сожгли форштат оной и многие в околичности только что обселившиеся
слободы, простирая ужас и опустошения до Крюковского шанца, разоряли и полонили
тамошних поселенцев, похищали их скот и истребили новоустроенные их заведения.
Едва не вторгнулись они через Днепр в Малороссию, для отвращения чего
правительство принужденным нашлось согнать поселян и вниз и вверх от
Кременчуга, на некоторое пространство, прополонивать в продолжение зимы лед на
Днепре и тем не перепустить татар. На восточной стороне берегов Днепра, толпы
многочисленные крымских и ногайских татар, перешед Мол очные и Конские воды,
учинили набег на старую линию, прорывались за оную до реки Ворсклы, разорили
Нихворощь, что ныне Алексополь, и восточнее оттуда лежащее местечко Котыльву, в
30-ти верстах от Ахтырки отстоящее, чиня вдоль всей старой линии разорения и
опустошения, подобно как и на западной стороне той реки.
В 1769 году выступили две российские армии в поход;
первая под командою князя Александра Михайловича Голицына, а вторая под
командою Петра Александровича Румянцева, как для отражения сего внезапно
произведенного набега, так и для низложения гордости оттоманской.
Григорий Александрович Потемкин, не оставлявший мысли
о своем возвышении через заслуги и приготовляя сам себя к знаменитости, будучи
в самых цветущих летах, при открывшемся в сем случае служить престолу и
отечеству, не помышлял более о том, чтобы неотлучным приближением у трона
достигать своего счастия, но, имея рвение к воинской славе, из всех первый
всеподданнейше просил у императрицы позволения служить волонтером в 1-й армии,
бывшей, как уже сказано, под командою генерала Александра Михайловича Голицына.
Оная армия через Польшу шла для сделания поиска над городом Хотином,
чтоб потом войти в Молдавию. Кампания того года происходила у Днестра. В
продолжение оной Григорий Александрович находился всегда в передовом корпусе
армии, отличал себя во всех случаях и встречал неприятеля с отважностию и
личною неустрашимостию, через что имел повод просить у Двора о переименовании
его из камергеров в генерал-майоры. Всем известно, что тогда сии два класса
имели одинаков чинов преимущество, а потому просьба его была удов-
143
летворена,
и он переименован в генерал-майоры с старшинством чина камергерского. Сие
ознаменовало особенную высочайшую милость; но враги его, у Двора бывшие,
допустили исполнение оной единственно потому, чтобы переименованием в чин
воинский навсегда удалить его от дворской службы. За сим вскоре последовало
генеральное сражение, называемое Лесным; в оном Григорий Александрович
командовал бригадою конных полков и в сем деле показал искусство генерала и
личную храбрость, так что главнокомандующий, представляя о нем, изъяснял
следующим образом: «что он непосредственно рекомендует мужество и искусство,
которое оказал в сем деле генерал-майор Потемкин; ибо кавалерия наша до сего
времени еще не действовала с такою стройностию и мужеством, как в сей раз под
командою вышеозначенного генерал-майора». Григорий Александрович, при столь
отличной от главнокомандующего похвале и действительной заслуге, не остался бы
не награжденным от монархини; но враги, ему завидующие, обнесли его пред
государынею, будто он осмеивал главноначальствующего; а склонный к сатире ум
Григория Александровича был причиною, что и государыня, тому поверя, тем паче
поступком его была недовольна, что главнокомандующий писал о нем с толь великою
похвалою.
По занятии Хотина и по окончании той кампании, на
следующую * принял начальство над первою армиею граф Петр Александрович Румянцев,
переименованный впоследствии Задунайским, великий и знаменитый полководец,
который первый дал тактику как побеждать турок и низвергнул гордость и буйство
их, толико бывшие для всей Европы страшными, поколебав могущество оттоманское в
самом основании. Григорий Александрович просил сего предводителя армии, чтобы
ему служить под командою генерал-поручика Штофельна, откомандированного в
Молдавию.
Тогда получил он под начальство свое небольшой отряд
пехоты и конницы, разбил при Фокшанах корпус турецких войск, в 12 т. состоящий.
Сражение сие, в тогдашней реляции описанное, ознаменовало в нем способности
военачальства; за сей подвиг получил он орден Святой Анны. На случай сей
Василий Петрович Петров, известный в стихотворстве сочинитель, сочинил Григорию
Александровичу эпистолу, в которой он его уподобил Ахиллесу следующими стихами:
Он жил среди красот и аки Ахиллес,
На ратном поле вдруг он мужество изнес:
Впервый приял он гром,— и гром ему послушен,
Впервыя встретил смерть — и встретил равнодушен!
После сего Григорий Александрович, продолжая быть в
корпусе генерал-поручика Штофельна, находился во всех сражениях, которые
*1770 года.
144
с
турками под начальством сего генерала происходили; равномерно и в тех, которые
имел с турками генерал-поручик князь Репнин, принявший по смерти Штофельна над
оным корпусом начальство, и во всех случаях Григорий Александрович отличал себя
мужеством и искусством.
Между тем главная армия, выступившая в поход,
двинулась к реке Пруту, корпус князя Репнина соединился с армиею, и произошло
первое и важное сражение при Ларге (под предводительством главнокомандующего) с
крымским ханом, который, командуя стами тысячами татар, подкрепленный турецкою
пехотою, шел противу российской Первой армии. Григорий Александрович, в сем
сражении находился, как выше объявлено, в корпусе князя Репнина, был в самом
переди и, содействуя одержанию сей знаменитой победы, весьма отличил себя в сей
день, за что в награду заслуги своей получил орден С-ro Георгия 3-го класса, а главнокомандующий за победу сию
получил первого класса С-го Георгия. По одержании сей победы армия двинулась к
Кагулу, чтобы встретить главные силы турецкие, под начальством самого
верховного визиря бывшие. Между тем хан, по разбитии своем, собравши опять все
свои силы, угрожал отрезанием подвижного магазейна и истреблением оного, и пред
самым вступлением в дело с визирем в армии нашей не оставалось более как на
одни сутки продовольствия. Тогда главнокомандующий, препоручив Григорью
Александровичу ускорить к защищению подвижного магазейна и отделяя его в сию
экспедицию от армии с отрядом, возложа на его обеспечение продовольствие целой
армии, сказал сие: «Григорий Александрович, доставьте нам пропитание наше на
конце шпаги вашей», что он благополучно выполнил, и подвижный магазейн был от татар
спасен. Между тем главнокомандующий атаковал верховного визиря, выиграл славное
Кагульское сражение, за которое получил чин фельдмаршала, но на оном Григорий
Александрович не был по причине вышеобъявленного препоручения. По рассеянии и
истреблении главных сил неприятельских, фельдмаршал командировал опять корпусы
и отряды для обеспокоивания турок в их крепостях и для пресечения оным средств
к подкреплению крепости Бендерской, которая крепость осаждаема еще была второю
армиею, под командою генерала графа Петра Ивановича Панина, почему и Григорий
Александрович Потемкин был откомандирован опять к корпусу князя Репнина для
поисков на Измаил и Килию, и тем кончились главные действия кампании 1770 года.
Зимою же, когда большая часть армии стала на зимние квартиры, испросил он от
фельдмаршала позволение отправиться к высочайшему Двору и получил от него для
поднесения государыне письмо, в коем, донося Ее Величеству о заслуге его,
присовокупляет: «Сей чиновник, имеющий большие способности, может сделать о
земле, где театр войны состоял, обширные и дальновидные замечания, которые по
свойствам своим заслуживают быть
145
удостоенными
высочайшего внимания и уважения, а посему он и вверил ему для донесения Ее
Императорскому Величеству многие обстоятельства, к пользе службы и славе
империи относящиеся».
Григорий Александрович, с начала прибытия в Петербург,
был принят у Двора отменно благосклонно, но завистники его, всегда ему
враждовавшие, не терпя появления его, предуспели наклонить сильную у Двора
сторону, чтобы не удерживая его обратно отправить; почему он не умедливая и
возвратился к армии.
По прибытии в главную квартиру, находившуюся в Яссах
*, получил он в командование корпус, бывший в Крайовском банате к границам
Венгрии. Сей корпус назывался корволант, или летучий корпус. Начальствуя оным,
перешел он на правый берег Дуная, где при городе Цимбре атаковал и разбил
знатный корпус неприятельских войск; а по разбитии оного избавил из-под ига
турецкого несколько сот семейств христианских, которых под защитою своею и перевел
на левый берег Дуная. После сего, известясь, что генерал-майор Гудович
приближается с отрядом войск к крепости Турне, противулежащей городу Никополю
на Дунае, находясь в двух токмо маршах от оной крепости, ускорил к оной для
содействия генерал-майору Гудовичу. Между тем генерал-поручик князь Репнин,
которому от фельдмаршала тогда поручена была под команду 2-я дивизия Первой
армии, сделался начальником и корволанта, прибыл к Турне, и по замечаниям его
не нашед овладение сею крепостию прочным, с корпусом генерала Гудовича отошел
от сего города и генерал-майору Потемкину повелел от крепости отступить. Тогда
турки, усмотря, что знатная часть сил российских уже отделилась, неукоснительно
сделали сильное нападение на корпус Григория Александровича. Сражения
происходили два дни сряду, в последний день силы неприятельские простирались за
20 т.; но Григорий Александрович с числом, и четвертой доли не составлявшим,
сделал главное сопротивление, торжествовал над турками, и наконец поразя их,
одержав победу, произвел среди дня отступление в виду неприятеля, не
осмеливавшегося беспокоить его более.
Пред окончанием кампании 1771 года Григорий
Александрович занемог жестокою горячкою, и как он не соглашался принимать
помощи от врачей, и в болезни нимало себя не берег, то и выздоровлению своему
обязан единственно крепкому своему сложению. В сей трудной болезни смотрение за
собою поручил он двум бывшим у него запорожцам, которым во время зноя, в том
климате нестерпимого, приказывал окроплять себя самою холодною водою и сим
придуманным им средством освободился от горячки и возвратил прежние свои силы.
В 1772 году фельдмаршал поручил ему резервный корпус,
бывший пред тем под командою генерал-квартермистра Боура, который распо-
* 1771 года.
146
ложен
был при реке Яломице и потом поставлен противу крепости города Силистрии,
лежащего на правом берегу Дуная. А как между левым берегом оной реки и городом
находится большой остров, рукавом Дуная обтекаемый, то турки имели удобство под
пушками своей крепости переправляться на остров в больших и малых силах,
покушаясь произвесть диверсию на левом берегу Дуная. С нашей же стороны
наблюдение Силистрии резервным корпусом необходимо было для удержания в страхе
многочисленного гарнизона сей крепости, по соображению операций всех действующих
сил наших.
В сем году начался близ Фокшан конгресс. Первый оного
полномочный был князь Григорий Григорьевич Орлов, а второй тайный советник
Алексей Михайлович Обрезков. Князь Григорий Александрович, во все пребывание
князя Григорья Григорьевича, был на оном конгрессе, после отъезда же его князь
Григорий Александрович отправился к своему корпусу, а как в том же году
установлен был новый конгресс в Бухаресте при одном тайном советнике Обрезкове,
то во все течение года сего Первая армия наблюдала с турками перемирие.
И так в течение следующей кампании должен он был
удерживать сию позицию и, все покушения турок на остров уничтожая, не допускать
им на оном укрепиться; что и исполнял он неупустительно, ибо коликократно
гарнизон Силистрии переправлялся на остров, но всегда неприятель был отражаем и
прогоняем с большим уроном. В течение сего года Григорий Александрович получил
по старшинству чин генерал-поручика.
В начале кампании 1773 года произвел Григорий
Александрович над турками сильное поражение, которые из Силистрии в нескольких
тысячах переправились на сей остров и с значительным уроном отражены и прогнаны
были в крепость, причем несколько их лодок и шаек в плен взято и потоплено.
Вскоре за сим предписано было Григорью Александровичу от фельдмаршала атаковать
с реки укрепление турецкое на правом берегу Дуная, в урочище Гуробалы; а с
другой стороны должен был в то же время генерал-майор фон Вейсман, переправясь
в Измаил чрез Дунай, атаковать турецкие силы, в сем укрепленном месте бывшие,
что совокупными силами было произведено в действо, и неприятель из укреплений
его был выбит и прогнан. Между тем главная армия, под личным предводительством
самого фельдмаршала, приближась левым берегом Дуная к реченному урочищу,
перешед в оном чрез Дунай, двинулась на Силистрию. Распоряжение в сем движении
было следующее: правый фланг состоял под командою старшего генерал-поручика
Алексея Алексеевича Ступишина, а левый под командою Григорья Александровича, в
центре же присутствовал фельдмаршал. Дефилея, ведущая к Силистрии, называемая
Дервент, занята была егерскими баталионами; после чего правый фланг должен был,
пройдя дефилею Дервент, занять подлежащую позицию. Генерал-поручик
147
Потемкин,
чувствителен будучи к славе, с прискорбием видя себя не в передовых войсках,
упросил фельдмаршала, дабы позволено и ему было идти вперед, и получа на сие
приказание, оставя пехоту свою под командою старшего генерал-майора, поскакал с
кавалериею вперед, настиг передовое войско тогда, когда первый гренадерский
полк (что ныне лейб-гренадерский), выстроенный не кареем, а в линию, под
командою своего храброго полковника графа Воронцова*, сражаясь отчаянно против
нескольких тысяч турецкой кавалерии, был тесним с фрунта, с флангов и с тыла,
так что должен был заднюю шеренгу поворотить и приходил в изнеможение: Григорий
Александрович стремительно ударил на турецкую конницу, смял ее, опрокинул,
обратил в бегство и поражая гнал под самые картечные выстрелы силистрийского
ретраншамента. Сим подвигом знаменитым спас от поражения и гибели 1-й гренадерский
полк, который, против сил нескольких тысяч турок сражаясь, без благоуспешного
нападения на неприятеля кавалерии нашей, предводимой Григорием Александровичем,
был бы совершенно разбит.
Чрез несколько дней после сего сражения произведен был
приступ к силистриискому крепкому ретраншаменту с двух сторон: с одной под
командою генерал-майора барона Игельстрома, а с другой под начальством
генерал-майора Каковинского. Всем известна неудача сего предприятия2*,
которое и потому было оставлено, что в самое время как штурмовые обе колонны
были отражены от ретраншамента, фельдмаршал получил известие, что Черкес-паша,
известный турецкий наездник с семью тысячами конницы приближается, дабы
подкрепить гарнизон Силистрии и российскую армию беспокоить. Вследствие чего
Григорий Александрович откомандирован был фельдмаршалом для отражения сей
турецкой конницы, что он исполнил с успехом, опрокинув оную и рассеяв. Вслед за
сим фельдмаршал извещен был, что Нюман-паша с 20-ю тысячами отборного войска
отряжен от верховного визиря для занятия той дефилеи, чрез которую армия наша
должна возвращаться. Он повелел генерал-майору барону Вейсману идти против
Нюман-паши, который при Кучук-Кайнарджи остановился. Между тем главный корпус
вступил в дефилею, а Григорью Александровичу Потемкину велено было, остановясь
у отверстия дефилеи, прикрывать отступление главного корпуса армии и
препятствовать гарнизону силистриискому, равно и другим отрядам турецким,
тревожить армию в обратном ее походе чрез дефилею. Сию важную доверенность к
себе фельдмаршала оправдал Григорий Александрович в полной мере, и уже по
благополучном прошествии чрез дефилею главного корпуса всту-
* Таковое построение сделал он потому, что с правой своей стороны [имел], не в отдаленности, егерский батальон, а с левой Харьковский гусарский полк.
2* Сочинитель истории [сей] имел счастие в сей день получить первое военное награждение: орден святого Георгия 4-го класса.
148
пил
ионе своим корпусом в оную дефилею. Но в сие самое время гене-рал-квартермистер
Муромцев, бывший при бароне ф. Вейсмане, прислал к фельдмаршалу донесение, что
сей знаменитый и незабвенный генерал одержал совершенную победу над
Нюман-пашою, но в то же время сам заплатил сей подвиг жизнию своею и пал на
поле славы от пули ворвавшихся в каре турков, которых прежде получения удара
опрокинул он однако ж и выгнал из карея. По сему сколь радостному, но не менее
того болезненному известию, фельдмаршал, опасаясь, чтобы смерть генерала, столь
любимого подчиненными своими, на храбрость коего и искусство они совершенно надеялись,
не лишила бы их бодрости и чтобы сия важная победа не осталась безуспешною, для
предотвращения чего откомандировал он генерал-поручика Потемкина с кавалериею
его корпуса, чтобы он корпус Вейсманов, если бы турки вздумали оный вновь
атаковать, подкрепил бы и неприятеля отразил, а если бы турки не осмелились
делать покушений, то привел бы тот корпус в соединение с армиею.
Вследствие чего Григорий Александрович, обеспечивая
соединение оного корпуса с главною армиею, послал под начальством генерал-квартермистра
Муромцева обоих оных корпусов кавалерию, для поисков и надзираний за движениями
неприятеля; и когда генерал-квартермистр из экспедиции сей возвратился, то
Григорий Александрович выступил со всеми войсками в соединение с армией в
урочище Гуробалы, куда и прибыл поутру рано. Фельдмаршал изъявил за толь
исправное исполнение препоручения большую признательность; ибо весьма
беспокоился, чтобы смерть Вейсмана не произвела каких неприятных последствий.
После сей экспедиции вся армия перешла на левый берег
Дуная, кроме победоносного Вейсманова корпуса, который под начальством барона
фон Унгерна отправился правым берегом Дуная к стороне Измаила, где также чрез
сию реку переправился. Григорий же Александрович Потемкин с своим корпусом
возвратился к прежней позиции у Ликорешты, в коей до окончания сей кампании
пробыл; а в продолжении глубокой осени повелено было от фельдмаршала на
острове, противулежащем Силистрии, устроить несколько батарей и производить по
крепости и городу пальбу, дабы скопившиеся в сем городе неприятельские силы
держать в опасении и чрез то дать средство корпусам барона Унгерна и князя
Долгорукова производить операции, им назначенные, без препятствия. Сие с
желаемым успехом было им исполнено, и по окончании кампании, в декабре месяце,
Григорий Александрович получил увольнение от фельдмаршала для отбытия в
Петербург, куда и прибыл в начале 1774 года, окончив тем первоначальное
служение свое в войне противу турок, и почерпнув, так сказать, первые сведения
для сооружения и исполнения тех великих планов, которые он имел славу
произвести ко благу государственному.
[ПРИМЕЧАНИЯ с. 278-279]
Жизнь и деяния генерала-фельдмаршала
князя Григория Александровича
Потемкина Таврического
Александр Николаевич Самойлов (1744-1814) принадлежал к хорошему дворянскому роду, в 16 лет начал службу солдатом лейб-гвардии Семеновского полка, но эта служба оказалась короткой, и с началом войны с турками мы находим Александра Самойлова уже армейским офицером в действующей армии на берегах Дуная.
Служил он честно и за отличие и храбрость при взятии Силистрии в 1773 г. был награжден почетным для всякого русского офицера орденом Святого Георгия 4-й степени. С 1775 г. Самойлов начал быстро продвигаться по службе, ибо приходился родным племянником Г. А. Потемкину, чей фавор именно в этот год столь бурно развивался.
За ревностную службу в Пугачевской комиссии Александр Николаевич пожалован камер-юнкером и назначен правителем дел Совета при высочайшем дворе, затем стал и членом Совета. Светлейший привлек племянника в 1783 г. к участию в присоединении Крымского ханства к России. Вообще военная служба давалась Самойлову всегда лучше, чем гражданская. При начале второй турецкой войны, в 1787 г., он был уже в чине генерал-поручика и шефом Таврического егерского корпуса. Он стал одним из главных помощников Потемкина при осаде-и штурме Очакова, за который был награжден уже Святым Георгием 2-й степени; дядюшка явно выдвигал его перед государыней. Небезынтересно, что сам князь Таврический, получивший за очаковское одоление первую степень Георгия, отослал любимому племяннику свой крест этого же ордена 2-й степени, заслуженный в первую турецкую войну,— в подарок и в память о себе. Дальнейшая же судьба потемкинского Св. Георгия такова: спустя двадцать лет А. Н. Самойлов передал его знаменитому кн. Петру Ивановичу Багратиону, уже получившему от императора Александра I такой же орден за Аустерлиц. Так награда Потемкина перешла к новому достойному хозяину; и сегодня этот орден хорошо виден
279
на прижизненном портрете Багратиона, украшающем экспозицию музея-панорамы «Бородинская битва».
Последним ратным подвигом Александра Николаевича был штурм Измаила 11 декабря 1790 г., когда он командовал левым флангом штурмующих войск и был высоко аттестован самим бессмертным Суворовым; наградою стал орден Св. Владимира 1-й степени. Через полтора года императрица назначила Самойлова генерал-прокурором Правительствующего Сената. Эта служба не принесла ему ни славы, ни уважения современников и оказалась явно не по силам хорошему боевому генералу. Закончилось генерал-прокурорское служение с восшествием на престол императора Павла I, при котором племяннику Потемкина дальнейшего карьерного пути быть уже не могло. А когда в 1801 г. воцарился император Александр 1, Самойлов уже явно был «служивцем устарелым» для нового века и доживал свои дни в покое и почете. Вот тогда он и взялся за написание воспоминаний о знаменитом своем дядюшке, желая воздать должное тому, кому был всецело обязан своей отличной карьерою. Столь дотошно-подробных и влюбленно-пристрастных воспоминаний о Потемкине больше нет. Это уже скорее житие светлейшего, чем просто жизнь. Но при всей тяжеловесности слога и зачастую даже слащавости воспоминания эти привлекают искренностью отношений племянника к великому дяде, что большая редкость вокруг Потемкина, и представляют для нас несомненный человеческий и исторический интерес.
Печатается по тексту: Самойлов А. Н. Жизнь и деяния генерала-фельдмаршала князя Григория Александровича Потемкина Таврического // Русский архив. 1865.
1 С 1797 по
1804 г. в Германии выходит ряд книг о России, среди главных персонажей которых
был Потемкин. Автор этих сочинений, служивший в Петербурге в последние годы
царствования Екатерины саксонский резидент Гельбиг, собрал обширную коллекцию
слухов, сплетен и небылиц о русской жизни, о нравах русского двора. С особым
предубеждением и неприязнью он пишет о Потемкине. Сочинения Гельбига переводили
и издавали за пределами Германии. По крайней мере одна его книга была в 1811 г.
издана в России. Судя по всему, это и есть то иностранное повествование,
наполненное злословием и нелепостями, о котором говорит Самойлов.
[Лично мне книга
Гельбига очень нравится]