Современные рассказы и отзывы о Петре Великом [Извлечения из записок Х

Современные рассказы и отзывы о Петре Великом [Извлечения из записок Х. фон Дона, Вильгельмины Байретской, Ж. Бюва, Записок французской академии надписей] / Перевод и публ. М. // Русский архив, 1881. – Кн. 1. – Вып. 1. – С. 5-16.

СОВРЕМЕННЫЕ РАЗСКАЗЫ И ОТЗЫВЫ О ПЕТРЕ ВЕЛИКОМ.

Когда могучею волею Петра Россия вступила деятельным членом в семью Европейских держав, событие это встретили на Западе вообще не дружелюбно. Между тем как правительства разных стран старались втянуть Poccию в свои интересы и сделать ее орудием своих планов или по крайней мере источником для извлечения выгод, общество западно-европейское ограничивалось тем, что представляло себе Русский народ диким, варварским, неспособным к образованию, но уже испорченным многими пороками. Лишь немногие лучшие умы западной Европы с безкорыстным сочувствием встречали преобразовательныя стремления Петра Великаго и приветствовали успехи России на поприще образования. Так известно, что знаменитый Лейбниц с самой эпохи великаго посольства с неослабным вниманием следил за реформами Петра и вошел с ним в непосредственныя сношения ¹). Менее участливо, но также с интересом отнесся к великому посольству 1697—1698 года другой славный Европейский мыслитель и писатель—Бель. В доказательство приводим следующее его письмо, от 5-го Сентября 1697 года, из Амстердама в Женеву, письмо—если не ошибаемся—неизвестное в Русской исторической литературе.

«Наши газеты известили вас о великолепном приеме, который оказан городом Амстердамом Московскому посольству; но не знаю, сообщили ли оне о том удивительнейшем обстоятельстве, что сам великий князь находится в свите своих послов. Он воспользовался этим посольством, чтоб совершить путешествие под чужим именем, и ему внушили эту мысль для того, чтоб он, взглянув на Европейские дворы, научился способу водворить в своем государстве то,

¹) См. об этом в любопытной книге В. И. Герье: Отношения Лейбница к России и Петру Великому. С.-ПБ. 1871.

чего ему недостает, именно—образования как в сфере военнаго искусства, так и вообще в научном отношении. Говорят, что г. Лефорт, Женевский уроженец, пользующийся большим значением при Московском дворе, убедил царя учредить разныя академии как для общаго образования, так и для обучения юношества познаниям приличным дворянину. Такой государь легко мог бы распространить свои завоевания до пределов Китая, еслиб он и его подданные знали военное искусство, как знают его во Франции и в союзных государствах, воюющих против Франции» ²).

В объяснение этого указания на возможное столкновение России с Китаем нужно вспомнить, что сношения Европейцев с Китаем никогда еще не были так живы, как в конце XVII века, благодаря усилиям и ловкости иезуитов, которые съумели возбудить интерес богдыхана и Китайских министров к математическим знаниям, и этим средством заискать их расположение. Тогда в западной Европе были высокаго мнения об образованности Китайцев, и Лейбниц, напр., ожидал великих выгод от взаимнодействия Китайской и Европейской цивилизации. Также думал и Бель, полагая, что Россия может быть удобною посредницей в сближении западной Европы с Китаем.

Поездки Петра за границу, как видно и из приведеннаго письма, чаще всего давали его западно-европейским современникам повод к тому, чтобы высказывать свои суждения как о Русском народе вообще, так и о великом государе его, столь поражавшем Европу своими деяниями. С. М. Соловьев в XIV-м томе своей «Истории России» привел два отзыва о Петре, высказанные в эпоху великаго посольства двумя образованнейшими женщинами Германии—курфюрстиной Ганноверскою Софией и ея дочерью, курфюрстиной Бранденбургскою Софией-Шарлоттой. Смысл обоих отзывов сводится к следующему приговору: «Это—человек очень хороший и вместе с тем дурной». Мы приведем еще два иностранные разсказа о Петре, относящиеся к более позднему времени и до сих пор не указанные Русскими историками, и в этих разсказах встретим опять более или менее тоже впечатление, которое подметил наш почтенный историк. Разсказы эти любопытны некоторыми подробностями, в которых личность великаго государя очерчивается очень характерно.

Первый из приводимых разсказов принадлежит графу Христофору Дона, министру перваго Прусскаго короля Фридриха I и от-

²) Письмо это напечатано в брошюре г. Вюльемена: Vulliemin, Pierre-le-Grand et 1' amiral Lefort. Lausanne, 1867, стр. 54—65.

носится к 1709 году, а второй—маркграфине Барейтской Софие-Вильгельмине, любимой сестре Фридриха Великаго и внуке упомянутой выше Софии-Шарлотты Бранденбургской; он относится к 1717 году. Вот разсказ графа Дона ³).

В Сентябре 1709 года король Прусский имел свидание с царем Московским Петром Великим; оно произошло в Мариенвердере, и близкое соседство соблазнило меня туда отправиться, вопервых, чтобы повидаться с моим дорогим повелителем, а вовторых, чтобы постараться доставить свободу моему двоюродному брату, графу Д. С., который, желай оказать услугу королю Станиславу, имел несчастие попасться в руки Московитов. Когда я приехал, все сидели за столом, и король, заметив меня, раздвинул толпу, которая в тот день была весьма многочисленна, приказал мне приблизиться, обласкал и представил меня царю. Тут я воспользовался временем и в полголоса все разсказал королю, умоляя его вступиться за моего родственника; этот великодушный государь с полною охотой согласился на мою просьбу и получил обещание, что мой родственник будет вскоре освобожден. Я хотел броситься к ногам царя и благодарить его; но он вежливо заметил мне, что я должен благодарить не его, а его брата Фридриха, без ходатайства котораго мой двоюродный брат не так-то скоро возвратился бы в Пруссию. Затем царь прибавил, что не худо будет с моей стороны, если я дружески посоветую моему родственнику впредъ не мешаться в подобныя дела, чтобы с ним не приключилось чего хуже, если он снова попадется в его руки. «Государь», отвечал я, «если он вновь попадется к вам, то прошу наше величество приказать его высечь кнутом». Так как государь не совсем хорошо разслышал что я ему сказал, то велел повторить и, узнав в чем дело, возразил, что это уж слишком сильно сказано, так как наказание кнутом — самое суровое, строже котораго только смертная казнь. Государь этот был прав и, быть может, был бы еще правее, еслиб не сделал оговорки; ибо, как кто ни люби жизнь, а смерть лучше подобной жестокой муки. Здесь излишне о ней распространяться, да и к тому же ее описание можно найти в сотне других книг. Со всем тем, обратясь с своею просьбою, я ничем не рисковал: она означала только, что граф Д. С. будет проучен и, получив возможность увидаться со

³) Memoires originaux sur le regne et la cour de Frederic I, roi de Prasse. Ecrits par Christophe comte de Dohna, ministre d'etat et lieutenant-general. Berlin. 1833, стр. 301—304. Родственница этого Дона была за rpaфoм А. Г. Головкиным (Арх. Кн. В. III, 665).

⁴) Фридрих I.

своей семьей. уже не пожелает более попасться в столь жестокия руки и подвергнуться тому, что испытал».

«На Мариенвердерском свидании только и делали, что пировали и опорожнивали бутылки венгерскаго; по крайней мере мне неизвестно, чтобы при этом велись какие-либо переговоры или были заключены какия условия. Правда, заходила речь о проекте союза; но вице-канцлер Шафиров, который должен был о том договориться c графом Вартенбергом, оказался до того притязателен и держал себя так гордо и неприступно, что не было никакой возможности ни до чего договориться, и этот союзный договор заключен лишь спустя несколько лет в Берлине. Но в замен того, оба монарха оказывали друг другу всяческия любезности, и едвали они обменивались шестью словами без сердечных лобызаний. Царь подарил королю свою шпагу, которая на нем была во время Полтавскаго боя, шпагу ничем не замечательную, разве только тем, что ее имел при себе храбрый государь: к тому жe она была до того массивна, что я постоянно боялся за моего добраго короля, как бы он не упал с нею; впрочем он все время, пока был в Мариенвердере, носил ее, чтобы сделать тем удовольствие своему другу, который ничего не потерял от промена, так как король сделал ему и всему его двору значительные подарки».

«Из всех пиров, данным в Мариенверде, самый великолепный был у князя Меншикова, где жестоко пили, и откуда король удалился рано. Что бы там ни говорили, а покойный царь Петр отлично умел сдерживать себя, когда того хотел, и даже когда был разгорячен от питья, и вот тому пример: это случилось именно на этом пиру. Рённе, генерал, состоявший на службе у этого государя и который по приказанию Меншикова принимал всех гостей, в этот день выпил более обыкновеннаго и вдруг начал жаловаться на свою судьбу и заявлять довольно гласно, что считает себя недостаточно награжденным. Государь, желая разом прекратить эти безконечныя жалобы, потрепав его по плечу, сказал мягким и важным тоном: «Друг мой Рённе, не знаю имеешь ли ты повод жаловаться: но знаю только то, что не будь ты в моей службе, тебе бы еще далеко было до генеральскаго чина, которым ты величаешься». Эти слова мне понравились и успокоили меня; ибо, судя по тому как мне описывали нрав Петра Алексеевича, я ожидал, что этого генерала постигнет что-нибудь ужасное».

Очевидно, граф Дона ожидал вынести из встречи с Петром впечатление неблагоприятное — и не без удивления пришел, к иному, лучшему заключении о Русском царе. В разсказе маркграфини заметен другой оттенок: чопорная Немецкая принцесса (которая была

тогда еще ребенком) оказалась более строга к обращению и привычкам причудливаго царя и, повидимому, не побрезгала вставить в свой разсказ несколько весьма сомнительных подробностей не в пользу Русских. Вот ея повествование ⁵).

«Царь Петр, очень любивший путешествовать, приехал из Голландиии. Он принужден был остановиться в городе Клеве, за болезнью государыни, которая разрешилась от бремени ранее срока. Так как он не любил ни света, ни каких церемоний, то и просил короля отвести ему из увеселительных дворцов, находящихся в предместьях Берлина, тот, который принадлежал королеве. Королева была этим очень недовольна: повелев выстроить этот прелестный домик, она много заботилась о самой роскошной его отделке; там находилось безподобное собрание фарфоров, все покои были украшены зеркалами, и так как этот дворец вышел чистою игрушкой, то и получил это прозвище. Прекрасный сад окаймлялся рекою, которая придавала ему еще более прелести».

«В предупреждение безпорядков, которые господа Pyccкиe оставляли по себе во всех тех местах где только побывали, королева озаботилась вывезти из своего дворца всю мебель и вынести все хрупкия вещи. Спустя несколько дней после того, царь с супругой и своим двором прибыл в Mon-bijou. Король и королева встретили их на берегу реки, и король подал государыне руку, чтобы свести ее на землю. Лишь только-царь ступил на берег, как протянул королю руку, сказав: «я очень рад вас видеть, любезный брат». Затем он подошел к королеве, желая ее поцеловать, но та оттолкнула его. Царица же начала с того, что поцеловала руку королеве, да и не один еще раз. Потом она представила принца и принцессу Мекленбургских, которые их сопровождали в путешествии, а равно и так-называемых дам, в числе 400, которыя составляли государынин штат. То были по большей части служанки из Немок, которыя исполняли обязанности дам, прислужниц, поварих и прачек. Почти каждая из этих тварей держала на своих руках богато разодетаго ребенка, и когда их спрашивали—не их ли то дети, то каждая из них, отвешивая по Русскому обычаю низкий поклон, отвечала: «Государь мне сделал честь, пожаловал мне дитя», Королева не пожелала приветствовать эти жалкия создания. Царица в отместку, с своей стороны, весьма свысока обошлась с принцессами крови, и королю стоило больших усилий добиться, чтобы царица

¹) Memoires de Frederique-Sophie-Wilhelmine, margrave de Bareith, soeur de Frederic-le-Grand, depuis 1'annee 1706 jusqu'a 1742. Brunswick, 1845. T. I, стр. 40—44.

им поклонилась. Я увидела весь этот двор на другой же день прибегая, когда царь с своею супругой приехал отдавать визит королеве. Королева принимала их в парадных покоях дворца, и вышла к ним на встречу до залы, где стоит стража. Королева подала правую руку царице и ввела ее в свою приемную комнату».

«Король с царем последовали за ними. Только что царь заметил меня, тотчас же узнал, так как он видел меня перед тем уже пять раз. Он взял меня под руку и содрал мне всю кожу с лица, стараясь меня поцеловать. Я ему надавала пощечин и отбивалась насколько могла, говоря, что вовсе не желаю такого безцеремоннаго обращения, и что он меня обижает. Царь очень смеялся этому и долго со мною занимался. Тут я проговорила ему то, что меня научили: разсказала ему про его флот, про его победы, и тем так его очаровала, что он несколько раз повторил царице, что если б у него был такой ребенок, как я, то он охотно бы уступил одну из своих провинций. Царица также много ласкала меня. Королева и царица поместились на креслах под балдахином, я стояла подле королевы, а принцессы крови напротив нея».

«Государыня была небольшаго роста, полна, очень смугла и не имела ни представительнаго вида, ни грации. Довольно было взглянуть на нее, чтобы догадаться о ея низком происхождении. По ея странному наряду ее можно было принять за Немецкую актрису: на ней было платье, купленное чуть ли не на рынке, старомодное, и на котором было слишком много серебра и грязи. Перед юбки был весь украшен драгоценными каменьями, расположенными в очень странный рисунок: то был двуглавый орел, перья коего были сделаны из мельчайших алмазов, очень дурной оправы. На ней была надета дюжина орденских знаков, да столько же образков, приклепленных во всю длину убора ея платья, так что когда она шла, то все эти образки, ударяясь один о другой, производили шум, точно когда идетъ мул и гремит своими привесками».

«Царь, наоборот, был очень высок ростом и довольно хорошо сложен; черты лица его были прекрасны, но в его выражении было что-то жесткое, что вселяло страх. Одет он был по-матроски, в одноцветном платье. Государыня, изъяснявшаяся очень дурно по-немецки и не хорошо понимавшая, что ей говорила королева, велела приблизиться своей шутихе, и стала с нею говорить по-русски. Эта несчастная была некая княжна Голицына, обреченная на эту роль, чтобы спасти себе жизнь: она была замешана в заговоре против царя, и ее дважды секли кнутом. Уж не знаю что она говорила царице, но только cия последняя громко смеялась».

«Наконец, все сели за стол, за которым царь занял место возле королевы. Всем известно, что этот государь был некогда отравлен: самый острый яд с молодости поразил его нервы, что и было причиной, что с ним делались очень часто судороги, которых он никак не мог предупредить. Такой именно случай с ним приключился за обедом: много раз его сводила судорога, а так как у него в руках был нож, которым он размахивал в очень близком разстоянии от королевы, то сия последняя от страха несколько раз порывалась встать. Царь просил ее успокоиться, говоря, что не причинит ей вреда и в тоже время взял у нея руку и сжал ее так крепко, что королева принуждена была просить пощады; он от чистаго сердца захохотал и сказал, что видно у нея кости понежнее, чем у его Катерины».

«После ужина все было приготовлено к балу, но царь исчез, лишь только встал из-за стола, и возвратился один пешком к себе в Mon-bijou. На другой день ему было показано все, что было примечательнаго в Берлине, и между прочим кабинет медалей и древних статуй. Между этими последними находилась—как мне говорили—статуя представляющая какое-то языческое божество в очень нескромной позе: кумиром этим во времена древних Римлян украшали спальни новобрачных. Эта статуя считалась весьма редкою и одним из лучших произведений в собрании. Царь много восхищался ею и приказал государыне поцеловать ее; она хотела уклониться от этого, но он разсердился и сказал ей на дурном Немецком языке: „Кор ab", что означало: „если ты ослушаешься, то я велю отрубить тебе голову". Государыня была в таком страхе, что все исполняла, что бы он ни пожелал. Царь безо всяких церемоний просил короля подарить ему эту статую и еще несколько других, и король не мог отказать. Точно также поступил он и в другом кабинете, где все стены были из янтаря. Кабинет этот считался в своем роде единственным и стоил громадных денег королю Фридриху I; но к общему сожалению его постигла печальная судьба: он был отправлен в Петербург.»

«Наконец, по прошествии двух суток, этот варварский двор уехал. Королева тотчас же отправилась в Мон-бижу, где нашла картину Иерусалимскаго разрушения. Я в жизни своей ничего подобнаго не видала: до того все было испорчено, и королева принуждена была велеть чуть не сызнова строить этот дворец».

В том же 1717 году, когда состоялось вышеописанное свидание Русскаго царя с Прусскою королевскою семьею, Петр посетил Францию и виделся с малолетним Людовиком XV. Осмотр Пари-

жа и его окрестностей довольно подробно описан как в Русских, так и во Французских источниках, и должно сказать, что в сих последних оказывается гораздо более уважения к Петру, даже более понимания его гениальности, чем в приведенных выше Немецких известиях. Правда, что и среди Французскаго двора, славившагося утонченностью своих обычаев и служившаго в этом отношении образцом для всех других Европейских дворов, простота и безцеремонность, которыми отличался Петр в своем обращении, казались чем-то диким, варварским; но все-же во Франции лучше умели оценить его любовь к просвещению и более старались удовлетворить его любознательности и занять его внимание предметами сериознаго интереса: здесь он посещал не только придворныя празднества, но и заседания академий и различныя ученыя и промышленныя учреждения. Известны его беседа с Сорбонскими богословами и присутствие его в одном из заседаний Парижской академии наук ⁶).

Но почти ото всех писавших о пребывании Петра в Париже ускользнули подробности о том, как он осматривал знаменитую королевскую библиотеку и как присутствовал, в заседании академии надписей и словесных наук.

Посещение библиотеки всего подробнее описано в дневнике некоего Ж. Бюва, который сам состоял на службе при этом учреждении, и без coмнения, разсказывает этот случай как очевидец ⁷).

Вот его разказ..

„29-го Мая (н. ст.), в 11 часов утра, царь прибыл в королевскую библиотеку в сопровождении князя Куракина, который стоял сзади его величества, и своего вице-канцлера, который также стоял по другую сторону стола. Царь сидел на кресле. Королевский библиотекарь, аббат Лувуа, показал ему множество древних Греческих рукописей, украшенных прекрасными миниатюрами; некоторыя из них, священнаго содержания, понравились ему, и он наклонялся, чтобы поцеловать их. Затем ему были показаны самые редкие и лю-

⁶) См. между прочим об этом статью Ж. П. Полуденскаго, помещенную в Р. Архиве 1865 года.

⁷) Journal de la regence par Jean Burat, ecrivain de la bibliotheque du roi, publie par E. Campardon. 2 vol. P. 1865. Из этого любопытнаго дневника заимствованы известия о пребывании Петра в Париже в сочинении Дюкло: Duclos, Memoires secrets des regnes de Louis XIV et Louis XV, из котораго эти сведения приводятся обыкновенно Русскими авторами. Сообщаемыя ниже подробности не приведены ни в упомянутой уже статье Полуденскаго, ни в статье Э. Бартелеми, последняго из Французов, писавших о пребывании Петра в Париже (см. перевод этой статьи в Еженедел. Прибавлениях к Р. Инвалиду за 1865 г.).

бопытные предметы, сохраняемые в этой обширной библиотеке, и в том числе гробница Хильдерика, отца Хлодвига, перваго христианина из наших королей".

„Внимание царя обратили на золотой перстень с печатью, которым Хильдерик печатал свои письма, как полагают по надписи на этой печати: Childerici regis, а также многия другия золотым вещи из этой гробницы, прекрасно сделанную бычачью голову с красною эмалью, считаемую за идол этого государя, далее многия золотыя Римския монеты и золотыя лилии, и боевой топор Хильдерика, который царь прикладывал к своим щекам как бы из почтения к памяти этого древняго Французскаго государя. Затем царь удалился в сопровождении камер-юнкера де-Либуа, которому поручено всюду сопровождать его. Царь был тогда в кафтане, из довольно грубаго бархата сераго цвета без узоров и в сером же шерстяном жилете с бриллиантовыми пуговицами, без галстука и без кружевных манжетов на рукавах рубашки, в небольшом темном Испанском парике без пудры; парик этот был обстрижен сзади, потому что показался ему слишком длинен. На кафтане был небольшой воротник, как носят путешественники. Стан его был стянут поясом из серебрянаго галуна, на котором висел кинжал по восточному обычаю. Государь этот высокаго роста, довольно строен, скорее худ, чем полон, цвет его лица довольно бледный, без румянца; взор несколько растерянный, и притом он часто моргает глазами, что приписывали тогда действию яда, которым он был когда-то отравлен. Когда он приехал в библиотеку, то слегка кивнул головой аббату Лувуа, который встретил его глубоким поклоном и титуловал его „величеством" в ответ на всякий вопрос царя. Он не сделал библиотеке никакого подарка. В прибытие его и при отъезде у входной двери стоял шпалерою взвод Французских гвардейцов из 12 человек".

Что касается посещения Петром академии надписей и словесных наук, то разсказ о том сохранился в Записках этого учреждения, которыя издавались под заглавием: Histoire de 1'academie royale des inscriptions et belles-lettres, avec les Memoires de litterature tires des registres de cette academie, depuis l'annee 1718 jusques et compris 1'annee 1725. Tome V. Paris. 1729. Тот же разсказ воспроизведен и в Journal des Scavans 1730 г., в январской книжке (по Амстердамскому изданию, стр. 82—86), откуда мы и заимствуем его.

«Покойный царь Петр Алексеевич желал лично познакомиться с членами этой академии, создание которой казалось ему верным

средством увековечить славу великаго монарха ⁸). Итак, он прибыл в академию. Ему изъяснили ея цель и занятия, которыя он, по видимому, одобрил: ему показали книгу медалей покойнаго короля и самое собрание их, и он, разсмотрев со вниманием, засвидетельствовал последнее основательностью своих замечаний. Потом, вынув из своего кошелька пятнадцать золотых медалей разной величины, относящихся к его собственной истории, он показал их собранию, любезно предупредив, что делает это не для того, чтобы сравнивать работу и смысл их, а тем менее деяния, на них представленныя, с тем, что изображено на медалях Людовика Великаго (так именно он выразился), а единственно для того, чтобы заявить свое постоянное убеждение о приличном способе оставить своим потомкам примеры, способные их поощрить и наставить. Разговор окончился заверением с его стороны, что он прикажет сообщать академии и предоставлять ея научной оценке важные памятники, которые могут быть открыты в его государстве, во всех тех случаях, когда признает это нужным».

«Действительно, академии вскоре представилась возможность доказать ему свою признательность, и ея готовность помочь герцогу д'Антену оказать царю одну задуманную им любезность, при посещении царем медальнаго двора, увенчалась желаемым успехом. Предполагалось выбить там неожиданно медаль с изображением и именем царя и с лестным указанием на его путешествия; имелось в распоряжении всего восемь или десять дней для того, чтобы нарисовать

⁸) Историк академии надписей А. Мори следующим образом объясняет ея происхождение: „Людовик XIV, быть может, более всех наших королей был погружен в заботу о своем величии. Покровительство, которое он оказывал словесности и наукам, было направлено скорее к тому чтоб увеличить блеск его царствования, чем чтобы служить успехам человеческаго ума. Все, что могло возвестить потомству о его победах и созданиях, что сохранило бы память о его подвигах и жизни, все это привлекало к себе особенное внимание этого государя. Он не только воздвигал здания и памятники в честь самому себе, не только приказывал выбивать медали в память своих деяний, но и желал, чтобы надписи на этих монументах своим изяществом еще более возвышали превосходную работу художников. Отсюда-то и происходит мысль, которую внушил ему Кольбер, об образовании особой коммиссии, имевшей специальную обязанность сочинять надписи, девизы и легенды для медалей". Из-этой-то коммиссии и образовалась мало по малу особая академия надписей (см. Alared Maury, L'ancienne academie des inscriptions et des belles-lettres, P. 1804, стр. 7). В эпоху посещения ея Петром деятельность ея была уже значительно шире, чем при ея учреждении. У нас подобный медальный комитет существовал при Екатерине II; но только медали, выбитыя под его наблюдением, не относились к событиям царствования этой государыни, а предназначены были прославлять деяния Петра Великаго (см. статью А. И. Артемьева: Медальные комитеты, учрежденные императрицею Екатериной II, в т. III Записок Имп. Археологического Общества. С.-ПБ. 1851).

проекта медали, вылепить ее и награвировать штамб. Не смотря на краткость этого срока, делавшую подобное намерение, повидимому, неисполнимым, когда царь прибыл на медальный двор и пожелал сам привести в движение большое шибало, устройство котораго было им пристально разсмотрено, он был приятно поражен, когда из-под чекана явилась большая золотая медаль, и он увидел на ней свое собственное изображение, более похожее и более хорошо исполненное, чем все его портреты, гравированные по его заказу в Московии и в Голландии. Не менее того приятно ему было увидеть на обороте медали изображение Славы, летящей с Севера на Юг, и прочесть следующия слова Виргилия: Vires acquirit eundo* ⁹).

«По возвращении в свои владения царь сдержал слово, данное им академии: в 1719 же году он спрашивал ея мнения относительно большой Латинской надписи, которая должна была быть помещена на четырех сторонах пьедестала конной статуи, воздвигаемой этим государем в Петербург. Он был доволен тем усердием, какое академия обнаружила к украшению этого памятника, модель котораго была ей прислана, и приказал благодарить членов в самых любезных выражениях. В 1722 году он препроводил в академии изображения фигур (по большей части бронзовых) божеств, людей и животных, которыя были найдены в предшествующем году в окрестностях Астрахани, где стояла тогда армия этого государя. Бернард де Монфокон награвировал эти изображения в V-м томе дополнений к своим «Древностям», присовокупив к тому и краткое их истолкование».

«Вскоре за тем любознательность царя была снова возбуждена некоторыми остатками какой-то библиотеки, найденными в одном дворце (chateau) в стране Калмыков; Москвитяне придавали ей столь мало значения, что вместо того, чтобы сберечь книги, они их уничтожили, за исключением нескольких листков, попавших в руки его царскаго величества. Государь этот, после тщетных справок у людей ученых своей страны и в разных северных университетах, о том, что это за письмена,—отнесся к президенту академии, аббату Виньону, и прислал ему один из помянутых листков. Листок был показан в заседании академии, и здесь гг. Фрере и Фурмон-старший признали, что он писан Тибетскими письменами и на Тибетском языке. При пособии собрания Тибетских слов, которое г. Фрере получил от одного миссионера, прибывшаго из тех

⁹) „Шествуя прибавляет себе сил".—Краткия сведения об этом посещении медальнаго двора Петром есть и в упомянутой выше статье Полуденскаго.

стран за несколько лет пред сим, г. Фурмон с помощью своего брата взялся за прочтение листка, что и успел сделать. Оказалось, что то был отрывок поучения или надгробнаго слова в Татарском вкусе, с весьма смелыми риторическими фигурами и повторениями, и что содержание его состояло главным образом в нравственных разсуждениях касательно будущей жизни. Гг. Фурмоны сделали с этого отрывка два перевода на Латинский язык: один буквальный и подстрочный, а другой—более пространный и свободный, и присоединили к тому еще перевод Французский для прочтения его королю. Затем все было отослано к царю г. аббатом Виньоном, который приказал все перевести на Русский язык, чтобы сделать более понятным этому государю".

К сожалению, нам не удалось найдти в Русских источниках никаких дополнений к описанным выше сношениям Петра с академией надписей; но нельзя не признать, что и те данныя, которыя здесь изложены, с одной стороны представляют новое свидетельство о действительной любви Петра к науке и об искреннем уважении его к ея подвижникам, а с другой—свидетельствуют и о просвещенных воззрениях представителей Французской учености, которые своим почтительным и внимательным отношением к Петру доказали несомненное превосходство тогдашней Французской образованности над культурою других народов. Полагаем, что эту точку зрения, то-есть, степень умственной зрелости самих свидетелей, необходимо иметь всегда в виду для правильной оценки иностранных повествований и отзывов о событиях и деятелях Русской жизни и для успешнаго пользования этими материалами.

М.