Сушков Д. К биографии Е.П. Ростопчиной // Исторический вестник, 1881. – Т. 6. - № 6. – С. 300-305. – Сетевая версия – М. Вознесенский 2006.

 

 

 

К биографии Е. П. Ростопчиной

 

НЕСКОЛЬКО лет тому назад, покойный князь Петр Андреевич Вяземский, намереваясь писать статью о литературной деятельности сестры моей, графини Евдокии Петровны Ростопчиной, выразил желание иметь биографическия о ней сведения, которыя я и сообщил ему тогда же. Князь Петр Андреевич умер, не осуществив своего намерения; между тем, в некоторых журналах, (напр. в „Древней и Новой России", 1878 г. июль) помещены биографическия заметки о моей сестре, в которых некоторые факты или пропущены вовсе, или изложены неверно. Поэтому, я считаю небезполезным напечатать сведения, сообщенныя мною князю Вяземскому.

Евдокия Петровна Ростопчина, урожденная Сушкова, родилась 23 декабря 1811 г. в Москве, на Чистых Прудах, в приходе Успения Богородицы, что на Покровке, в доме родного деда нашего, с материнской стороны, Ивана Александровича Пашкова. Отец наш, Петр Васильевич Сушков (впоследствии действительный статский советник), находился в то время на службе в Москве и был чиновником VIII класса и коммисариатским коммисионером. В январе 1811 г. он женился на Дарье Ивановне Пашковой, дочери отставного подполковника, и Евдокия Петровна была их первым ребенком.

В 1812 году, по случаю приближения французов к Москве, семейство Пашковых и с ними Д. П. Сушкова с новорожденною дочерью отправились в Симбирскую губернию, в принадлежащую И. А. Пашкову деревню Талызино, где и прожили до выступления Наполеона из Москвы, после чего возвратились в белокаменную, куда еще ранее прибыл, по должности своей, отец наш П.В. Сушков, на котораго, как значится в его формулярном списке, возложено было в 1812 и 1813 годах заготовление вещей для резервной армии и построение   их на действующия, что  он и исполнил

 

 

301

в разоренной Москве,  не возвышая   цен  ни  на   какия  вещи, не смотря на сожжение в Москве фабрик и заводов.

В январе 1816 года, Д. И. Сушкова родила сына Сергея, а в марте 1817 г. меня, Дмитрия,   и  затем,  ровно   чрез   два месяца, 13-го мая того же года, скончалась от чахотки,  имея   всего лишь 27 лет от роду. Вскоре после того, отец наш, по просьбе своего тестя, отправился на принадлежащие этому последнему Белорецкие железные заводы в Оренбургской губернии, где и пробыл довольно долго, а оттуда переехал на жительство в Петербург, куда, между тем, он был переведен на службу. Мы же, трое сирот, остались, до смерти нашей матери, в Москве, в доме деда, где жили, однако-ж, на собственный счет, пользуясь только даровою  квартирою и столом. В этом доме  Евдокия   Петровна  пробыла  вплоть до своего замужества, а мы с братом только до 1826 года,  когда отец наш, будучи  назначен  начальником Оренбургскаго таможеннаго округа, увез нас с собою в Оренбург.

Между тем, воспитание Евдокии Петровны шло своим чередом: одна гувернантка сменялась другою и несколько учителей приходили давать ей уроки; но, говоря правду, воспитание это, хотя и стоило не мало денег отцу нашему, было довольно безалаберное, так как, в сущности, никто не наблюдал за его правильностию. По счастию, ребенок был одарен от природы живым, острым умом, хорошею памятью и пылким воображением, с помощью которых Евдокия Петровна легко научилась всему тому, что составляло тогда, да и теперь, большею частию, составляет еще, альфу и омегу домашняго воспитания наших великосветских барышень. Из учителей ея по разным предметам, стоит упомянуть о Гаврилове и Раиче, развивших в ней врожденную любовь к поэзии вообще и к отечественной в особенности. Не будь их, русская словесность считала бы, может быть, в среде своей одним дарованием меньше, так как в доме Пашковых никто литературою не занимался и даже подобное занятие со стороны молодой девушки сочтено было бы за неприличный поступок.

Здесь будет у места перечислить главнейших гувернанток и учителей Евдокии Петровны насколько я их помню. Одною из первых ея гувернанток была г-жа Морино, французская эмигрантка из хорошей фамилии, бывшая до революции в интимных отношениях с графом Прованским, впоследствии королем Людовиком XVIII; само собою разумеется, что, за исключением природнаго своего языка и современной ей французской литературы, сведения ея по всем другим предметам были чрезвычайно ограничены, так что, в сущности, она ничему другому обучать не могла. Непосредственно за нею следовала Н. Г. Боголюбова, бывшая смолянка, имевшая шифр; это была девица умная, добрая, благовоспитанная, и действительно много знающая, от которой  воспитанница ея  по-

 

 

302

заимствовала много хорошаго и могла бы позаимствовать еще более, но, к сожалению, она почему-то вскоре перешла на другое место. Преемницей ея была г-жа Пудре, толстая, глупая, грубая и ровно ничего незнающая швейцарка, которой, по настоящему, следовало бы занимать не должность гувернантки, а разве поломойки. Эта подлая женщина обращалась со своей воспитанницей чрезвычайно грубо и даже тиранила ее; притом же она была и нравственности весьма двусмысленной и, в присутствии Евдокии Петровны и нас, братьев ея, мальчиков 7—8 лет, обращалась весьма вольно, чтобы не сказать более, с гувернером нашим, г. Фроссаром, своим соотечественником, таким же грубым и таким же невеждою, как она сама, а также и с нашим общим учителем рисования, французом Газом. Впоследствии, Пудре содержала в Москве девичий пансион и по этому поводу обратилась однажды письменно к тогдашнему попечителю московскаго учебнаго округа графу Строганову с просьбою о разрешении ей выписать из Парижа для ея воспитанниц „les jambes de M-r Barbier", т. е. ямбы известнаго французскаго поэта Барбье. За Пудре последовала — и это была последняя гувернантка Евдокии Петровны—г-жа Дювернуа, офранцуженная полячка, женщина добрая, но неимевшая никаких познаний, вследствие чего она и не обучала ничему и была в сущности не гувернанткою, а чем-то в роде компанионки для прогулки и выездов запросто к родным и более близким знакомым.

Что же касается до учителей Евдокии Петровны, то ей преподавали: Закон Божий — сперва дьякон церкви Трех Святителей, а потом какой-то священник, Арсентий Иванович, фамилию котораго я также позабыл и который, обучая нас троих священной истории и краткому катехизису, вздумал однажды объяснять нам, что вальс—танец непотребный, потому что кавалер обнимает в нем свою даму, а это зазорно и греховно. Преподавателями языков были: русскаго—сперва Гаврилов, после Раич, французскаго — Энекен, немецкаго—кажется, Пельт, учителем рисования был Газ, о котором упомянуто мною выше; музыки, т. е. игры на фортепьяно— сперва Черняев или Чернявский, а потом Экстрем; наконец, танцования—сперва Фляге, потом первая танцовщица московскаго театра г-жа Гюленьсор и, наконец, известный Иогель, обучавший танцам несколько поколений москвичей. Что же касается до истории и географии, то их, кажется, вовсе не преподавали Евдокии Петровне, после того как от нея отошла Н. Г. Боголюбова; по крайней мере, особых учителей по этим предметам она не имела, точно так же, как и особаго учителя математики; всем этим наукам она, можно сказать, вовсе не обучалась и узнала их, так сказать, самоучкою. Впоследствии, будучи уже взрослою барышнею, она выучилась еще английскому языку, но не имела настоящаго английскаго произношения, так как языку этому она научилась у гувернантки кузин своих,

 

 

303

Пашковых, A. E. Горсистер, хотя и природной англичанки, но родившейся и жившей постоянно в России и потому говорившей по-английски иначе, нежели истые, чистокровные англичане. Однажды, Евдокия Петровна с мисс Горсистер встретились в одном магазине с какими-то англичанками; хозяин магазина не понимал англичанок и Евдокия Петровна вызвалась быть их переводчицей, но—какой ужас! — она только отчасти понимает англичанок, а те ни ее, ни мисс Горсистер вовсе не понимают, как будто оне обе говорили на каком-то другом, неведомом им языке. Поневоле пришлось объясняться письменно и тогда лишь дело уладилось.

Евдокия Петровна начала писать стихи в 1828 или 1829 году. Что побудило ее к этому—я не знаю, но можно предполагать, что любовь к стихотворству и вообще к писательству была передана ей по наследству, как родовое качество семейства нашего, в котором занимались сочинительством три поколения под ряд, а именно: бабка наша, с отцовской стороны, Мария Васильевна Сушкова, урожденная Храповицкая, отец наш, Петр Васильевич, и два брата его, Михаил и Николай Васильевичи, наконец, Евдокия Петровна и я, а отчасти и брат наш, Сергей Петрович, ныне главный редактор „Правительственнаго Вестника", который никогда не был русским литератором в строгом смысле этого слова, т. е. беллетристом, но написал не мало статей религиознаго содержания на французском языке для издававшагося в Париже журнала „Union Chretienne". Некоторое время Евдокия Петровна тщательно скрывала от всех, что она занимается стихотворством, но одно из ея стихотворений, „Талисман", попало нечаянно в руки князя П. А. Вяземскаго, который, без ея ведома, поместил эти стихи в одном  из петербургских альманахов и поставил под ними подпись: Д. С...ва. Эта, повидимому, странная и непонятная подпись произошла потому, что Евдокию Петровну называли обыкновенно, в семействе ея, „Додо", а князь Вяземский, не зная настоящаго ея имени, полагал, что ее зовут Дария и потому поставил букву Д. вместо А., т. е. Авдотьи, как тогда называли в обществе будущую графиню Ростопчину. Стихотворение это, несколько переделанное, включено впоследствии в стихотворный роман: „Дневник девушки" (Стихотворения граф. Ростопчиной, изд. 1859 г., стр. 151). Когда „Талисман" появился в печати и в Москве почему-то сделалось известным имя сочинительницы, в доме Пашковых все набросились на нее, упрекая всячески за этот постыдный и неприличный поступок, так что молодой поэтессе не раз приходилось жутко за то, что она не съумела вполне затаить в себе даннаго ей от Бога дарования.

В 1833 году, Евдокия Петровна вышла замуж за графа Андрея Федоровича Ростопчина, младшаго сына бывшаго в 1812 г. москов-

 

 

304

скаго главнокомандующего. Венчание происходило в церкви Введения, на Лубянке, в приходе которой находился дом молодого, доставшийся ему после отца и в котором этот последний скончался в 1826 году. Вскоре после своей свадьбы, молодые отправились в свое имение, село Сенну, в Воронежской губернии, откуда, в 1836 году, ездили на кавказския минеральная воды. По выходе в замужество, графиня Ростопчина стала безпрепятственно печатать свои стихотворения в лучших периодических изданиях того времени и имя ея сделалось очень скоро известным. В конце 1836 года, она, вместе с мужем своим, приехала в Петербург, где и поселилась на некоторое время; здесь у ней бывали Пушкин, Жуковский, князь Вяземский, Плетнев, князь Одоевский и др. Все они любили ее лично и ценили высоко ея дарование, что, разумеется, придало ей особый prestige в петербургском высшем свете, в котором она в особенности сошлась с графинею Воронцовой-Дашковой, А. О. Смирновой и с семейством Карамзиных.

В 1838 году, в „Сыне Отечества", издававшемся тогда Н. А. Полевым, напечатаны были две повести в прозе графини Ростопчиной, без ея, впрочем, имени, а под псевдонимом „Ясновидящей", которыя, под названием: ,,Очерки большого света", сочинение Ясновидящей, вышли, в 1839 году, особою книжкою, сделавшейся теперь библиографической редкостью. В 1840 г., вышло, наконец, первое издание стихотворений графини Ростопчиной, в одном томе, напечатанное в Петербурге типографщиком Фишером. Издание это разошлось очень скоро, преимущественно в петербургском большом свете.

В 1845 году, графиня Ростопчина, с мужем и детьми, отправилась за-границу, где и пробыла до сентября 1847 г., посетив при этом Италию, Францию и Германию. По возвращении из