Толычова Т. Исторические рассказы, анекдоты и мелочи // Русский архив, 1877. – Кн. 1. – Вып. 2. – С. 262-270.

Исторические разсказы, анекдоты и мелочи.

Когда князь Николай Григорьевич Репнин был Полтавским губернатором, он получил жалобу на городничаго одного из уездов его губернии. Жалоба состояла в следующем. Офицер, ехавший из Петербурга с казенной подорожной, требовал лошадей; но городничий, который праздновал в этот день имянины дочери, обрадовался случаю представить своим гостям блестящаго Питерца и вместо лошадей послал проезжему приглашение на вечер. Молодой человек отказался воспользоваться оказанной ему честью и повторил свое требование. Тогда разсерженный городничий посадил под арест непокорнаго юношу. Князь Репнин, разобравши дело, отрешил виновнаго от должности.

Наступили Рождественские праздники, и весь город съехался по обыкновению встречать новый год на бале у губернатора. Пир шел горой, и всем было весело, благодаря радушному гостеприимству хозяев дома. Один лишь из гостей, Котляревский, автор «Энеиды на изнанку», напоминал собою рыцаря печальнаго образа. Лице его необычайно вытянулось; он смотрел угрюмо и вертелся постоянно около губернатора с видимой целью обратить на себя его внимание. Уловка удалась. «Что ты такой пасмурный?» спросил его князь. — «Думку думаю, ваше сиятельство». - «Какую думку?» — «Хочу писать истории Малороссии. «-«Хорошее дело; да унывать-то не из чего».—«Я не то чтоб уныл, ваше сиятельство, а стараюсь припомнить эпизод о вашем предке: он был в немилости и потом прощен после Полтавской битвы... Что-то такое, да подробности путаются у меня в голове». «Я разскажу тебе, как дело было», возразил князь, который любил семейныя предания. «Предок мой, личный враг Михайла Михайловича Голицына, попал в немилость у Петра и был разжалован в солдаты. В первых минутах упоения после Полтавской победы, когда ожидаемыя награды и повышения были еще впереди, царь обратился к Голицыну и сказал ему: «проси у меня чего хочешь, ни в чем тебе не откажу на радости».—«Простите князя Репнина», отозвался Голицын, и Петръ простил».—«Так вот как дело-то было», сказал Котляревский. «Что-ж, ваше сиятельство, в память вашего предка, помилованнаго по ходатайству врага, не помилуете ли вы беднаго городничаго Н...скаго уезда?». «Как!» крикнул князь, «так это ты мне ловушку подставил?» — «А вы попались, ваше сиятельство, так уж делать-то нечего». Князь разсмеялся. «Ну быть по твоему», сказал он, «городничаго я прощаю, но не возвращу его на прежнее место, а дам ему такое, где нельзя ему будет сажать под арест добрых людей, когда они отказываются справлять имянины его дочери».

263

Мы передаем этот анекдот, который выставляет в ярком свете характер князя Николая Григорьевича; но за истину семейнаго предания, дошедшаго до него, мы не отвечаем, потому что не нашли нигде указаний о князе Репнине, разжалованном Петром и помилованном вследствие великодушия князя Голицына. В документах же о Полтавской битве упоминается лишь о том князе Репнине, который выказал воинскую доблесть не в качестве солдата, а генерала, и получил в награждение кавалерию и поместья.

Когда Лермонтов жил на Кавказе, кружек его приятелей собрался раз на вечер, если не ошибаюсь к князю Валерьяну Михайловичу Голицыну. Но поэт не являлся, и его отсутствие начинало безпокоить общество, тем более, что один из гостей слышал, будто Лермонтов попал в неприятную историю. Пока шла речь о том, чтоб навести справки, хозяину дома подали, от имени Михаила Юрьевича, записку следующего содержания:

Когда легковерен и молод я был,

Браниться и драться я страстно любил.

Обедать однажды сосед меня звал;

Со мною заспорил один генерал.

Я света не взвидел....

Стакан зазвенел

И в рожу злодея стрелой полетел.

......................

Мой раб вечерком, как свершился удар,

Ко мне, на гауптвахту, принес самовар.

(Слышано от князя В. И. Голицына).

Мне довелось слышать от бывшаго попечителя Московскаго университета, Дмитрия Павловича Голохвастова, следующий анекдот, переданный ему, как семейное предание, бабушкой его, княгиней Мещерской. Ея дед служил при Петре Великом и, стоя раз за ним во время обеда, увидал таракана, ползущаго по спине Императора. Всем известно болезненное отвращение Петра к тараканам: их вид доводил его иногда до последних границ бешенства. Князь Мещерский, сотворивши мысленно молитву, поймал непрошеннаго гостя и сжал его в руке. Петр обернулся: «Зачем ты меня тронул?» спросил он. «Вам, должно быть, показалось, ваше величество», отвечал князь: «я до вас не касался».

Император не отозвался, но после обеда пошел отдыхать и потребовал к себе Мещерскаго. «Говори сейчас, зачем ты меня трогал?» спросил он опять. «Я не посмел вам доложить в первую минуту, что по вашей спине полз таракан, и я его снял». — «Хорошо сделал, что смолчал давича», отозвался Петр: «видно, не твой рок, не мой грех».

Опочинин не мог помириться с мыслию, что Наполеон овладел Москвой и говорил всегда с отчаянием о занятии столицы. «Утешьтесь», сказал ему раз кто-то: «может, и мы займем Париж».

264

— «Если мы его займем», отозвался Опочинин, «я не только утешусь, но схожу пешком в Киев».

В 1815 году, во время пребывания своего за границей, император Александр узнал о патриотической выходке Опочинина и приказал ему сказать, что ждет исполнения его обета. Опочинин поморщился, но побывал в Киеве.

Шатров обладал способностью импровизировать, и его экспромты нередко потешали его современников. Раз у него спрашивали мнения о стихах Жуковскаго: «Певец в стане Русских воинов» и «Певец в Кремле». Он отвечал:

В стане Русских певец

Удалой молодец;

Хоть и много он пьет,

А ни слова не врет.

Но в Кремле наш певец,

Что болтливый скворец,

Хоть ни капли не пьет,

А что слово, то врет.

Николай Филипович Павлов, сосланный в Пермь в Aпреле 1852 года, написал на l-е Мая, день рождения Алексея Степановича Хомякова, следующие стихи:

Первый день весны мгновенной,

Лучший праздник у Москвы,

Где премудро и смиренно,

В этот час шумите вы.

Но не прелестью своею,

И не тем он сердцу мил,

Что сбираться в асамблею

Немец Русскаго учил,

Что Сокольничее поле

Сохранило память дел,

Как наш предок поневоле

Забавлялся, пил и ел.

Что мне эти все преданья,

Говор славы, иль позор:

Первый крик твой, крик страданья,

На земле твой первый спор!

Этот день за то мы чтили,

И за то нам дорог он,

Что тебя благословили

Златоуст и Аполлон.

Сердца скорбныя усилья

Ограничили мой мир;

Где бы взять для воли крылья,

Чтоб примчаться к вам на пир?

На пространстве тесной рамы

Обозначен мой предел;

265

Я ходил на берег Камы,

Долго в быструю глядел,

И в волнах ея гдубоких,

Видел множество чудес,

В бездне вод ея широких

Чуял таинство небес.

Я хотел, смятенья полный,

Наклоняяся над ней,

Лечь на ласковыя волны,

К цели донестись скорей.

Но пленительных для глаза

От меня не жди даров,

Не для перлов и топаза

В край попал я Пермяков.

И корысти жадной рану

На душе я не таил,

И за золотом к шайтану

Я с молитвой не ходил.

В эту землю роковую,

Сердца вечную грозу,

Внес я дань недорогую:

Примешал и я слезу.

У императора Павла было два адъютанта: князь Николай Григорьевич Волконский (впоследствии Репнин) и граф Несс. Перваго он очень любил, а втораго, хотя и держал при себе, но не жаловал за невзрачность, и говорил обыкновенно: «Видеть не могу этой рожи». Когда Павел звонил, то, по его приказанию, к нему входил князь Волконский. Граф Несс. показывался лишь за отсутствием своего товарища. Однако он мирился с незавидной ролью и не думал о том, чтобы покинуть двор.

Раз, поздним вечером, Император уже лег, а оба адъютанта сидели в соседней комнате. Вдруг раздался звонок, и князь Волконский вошел в спальню. Павел послал его с приказанием к Императрице. Невозможно было, особенно в ночную пору, скоро обойти зимний дворец и получить, через камер-фрау, ответ на данное поручение, и молодой человек не успел еще возвратиться, когда Император позвонил снова. На этот раз вошел граф Н.

Павел вспыхнул (он уже забыл о поручении, данном князю Волконскому) и крикнул громовым голосом: «Ты зачем? Где Волконский?» В эту минуту князь показался в дверях. «Как!» загремел Павел, «я звоню, а ты не идешь»!... «Ваше Величество»... «Оправдываться! В Сибирь»!.,. «Ради Бога, Ваше Величество!» промолвил мнимый виновный, «позвольте мне, по крайней мере, проститься с семейством». - «Можешь, и прямо в Сибирь!»

В доме Волконских ложились поздно, и князь застал своих за ужином. Объяснивши придуманной наперед басней свое появление в неурочный час, он подал знак своей бабушке и скользнул в соседнюю комнату. Старуха последовала за ним. Разсказавъ ей о своем горе, он прибавил: «Надо приготовить мать: я еду сейчас». Она открыла, рыдая, бюро, откуда вынула тысячу рублей, которыя вручила внуку; потом отерла глаза

266

и пошла к невестке. Но как ни старалась она смягчить удар, бедная мать пришла в отчаяние. Обнявши сына и благословив его, она упала в обморок. Молодой человек поцеловал ея руку и выбежал из комнаты.

Не успел он еще выехать из ворот, как кто-то крикнул его имя на улице. Он отозвался. «Вас требует Император», сказал незнакомый голос: «ступайте к нему».

На пути во дворец князь встретил нескольких посланных, которые требовали его от имени Павла; наконец в ту минуту, как он сбрасывал шубу с плеч, камер-лакей кричал, спускаясь с дворцовой лестницы: «Его Величество приказали узнать, приехал ли князь Волконский».

Князь уже чуял счастливую перемену в своей судьбе, и сердце его было спокойно, когда он вошел в спальню Императора, который встретил его словами: «Что я наделал? Ведь совсем забыл, что сам тебя послал. Прости ты меня, Христа ради», продолжал он, приподымаясь на постели и низко кланяясь. «Ну, а теперь ступай!»

«Ваше Величество», сказал князь, «позвольте мне возратиться на минуту к моим: мать была без памяти, когда я уехал из дома».

«Что я наделал!» повторил Павел. Он опять приподнялся и поклонился. «Я сей час кланялся тебе», прибавил он, «а вот этот поклон передай от меня матери. Попроси ее, чтоб и она меня простила».

Когда князь вбежал с сияющим лицом в комнату, где плакали обнявшись его мать и бабушка, все бросились к нему. Он разсказал о своих похождениях и заключил, обращаясь к бабушке:

«Воля ваша, а тысячи рублей я вам не возвращу: вы мне их подарили!»

«Твое счастие», отвечала, смеясь, старушка.

Прасковья Александровна, Волкова (впоследствии Миллер), фрейлина императрицы Марии Феодоровны, была очень жива, весела и ни при ком не стеснялась, начиная с императора Павла, котораго очень потешали ея безцеремонныя выходки. Он находил, что она похожа на него и прозвал ее своим портретом.

Был прием во дворце. Когда г-жа Волкова вошла вместе с другими фрейлинами, Император поклонился ей и примолвил. «А! мой портрет!» «Je suis donc bien laide, Sire, возразила она. Он разсмеялся и отвечал: «C'est que j'étais joli garçon dans ma jeunesse» *).

В другой раз он увидал двух фрейлин, которыя перешептывались, вспылил и объявил, что впред проучит по своему того, кто вздумает говорить шопотом во дворце. На другой же день, входя к Императрице, он застал Прасковью Александровну разговаривающею вполголоса с своей сестрой.

«Зачем вы шепчетесь?» крикнул он.—«Нам нельзя говорить вслух, Ваше Величество», отозвалась Прасковья Александровна: «мы говорили

*) И так я больно невзрачна, Государь.—А в молодости я был красивым мальчиком.

267

о вас».—«А что ж вы обо мне говорили?»—«Что вы очень курносы».— «Сами вы курносыя», отвечал, смеясь, Павел.

Ему вздумалось приказать, чтоб экипажи не подъезжали к дворцовому крыльцу, но останавливались у въезда на площадь, а мужчины и дамы, являвшияся во дворец, обязаны были идти пешком по площади. Кучеру Прасковья Александровны не было еще известно новое постановление, и он ехал смело обыкновенною дорогой, когда полицейские погнались за ним с криком: стой! Кучер остановился. Прасковья Александровна должна была выйдти из кареты и добраться пешком до дворца, а кучер был, по приказанию полиции, отослан на съезжую вместе с лошадьми.

В этот день Император был в самом счастливом расположении духа. При появлении г-жи Волковой он приветствовал ее милостивой улыбкой и самыми любезными словами.

«Ne me parlez pas, Sire, крикнула она, car je suis furieuse contre vous». «Et pourquoi?» спросил он. «Car mon cocher et mes chevaux ont été saisis par la police et que par la pluie et la boue j'ai du traverser toute la grande place à pied. Ce n'est pas de quoi mettre les gens en belle humeur!» *).

Император извинился перед ней и приказал, чтоб освободили немедленно ея кучера и лошадей.

Известно, с какой любовью императрица Мария Феодоровна занималась своими заведениями. Была между прочим больница, состоявшая под ея покровительством, и медик являлся к ней каждый день с рапортом во дворец. Раз он доложил, что одной из больных надо отнять ногу и что дело не терпит отлагательства.

«В таком случае», сказала Императрица, «сделайте сегодня же операцию».

На следующий день она встретила его словами:

«Что эта бедная женщина? Хорошо ли удалась операция?» Доктор немного сконфузился: операция не была еще сделана, и он пытался извинить свое замедление недостатком времени и заботой о других больных. Но Императрица была недовольна. «Предупреждаю вас», сказала она, «что я не намерена выслушивать завтра подобныя объяснения, и требую, чтобы дело было покончено сегодня же».

Однако на другой день оказалось, что к операции еще не приступали. Императрица вспыхнула от гнева. «Как!» вскрикнула она, «не смотря на мои приказания!» - «Умоляю вас не гневаться на меня», отвечал медик, «я право не виноват. Эта женщина просто сошла с ума: она объявила, что допустит операцию лишь в присутствии Вашего Величества. Я не посмел вам об этом доложить вчера».—«Как вам не стыдно!» заметила Императрица, «за что вы ее промучили даром?»

Она приказала немедленно подать карету, взяла с собой доктора, поехала в больницу и присутствовала при операции.

*) Не говорите со мною. Государь; потому что я взбешена против вас.—Это отчего?— Кучер мой и лошади задержаны полицией, и я должна была, под дождем и по грязи, пройти всю большую площадь: после этого поневоле взбесишься.

268

10.

После Венскаго конгресса вышла во Франции остроумная каррикатура: представлена была карета, на козлах сидел император Александръ, форейтором был Меттерних, на запятках стоял король Прусский. За экипажем бежал Наполеон с криком: Arrêtez, arrêtez, on m'a jeté dehors! А император Австрийский кричал, высунувши голову из опущеннаго стекла: Arrêtez, atrêtez, on m'a mis dedans ^l).

11.

Когда граф Остерман-Толстой переселился в Женеву, он держал при себе Русскаго камердинера, который выучился говорить немного пофранцузски, и Швейцарца Фрица. Впродолжение своего долгаго пребывания за границей граф составил себе довольно обширный круг знакомых, и они часто к нему съезжались. Ему коротко были известны слабыя стороны нашей жизни, но он не позволял никогда иностранцам резких суждений о Poccии в его присутствии. Когда же к нему являлся новый посетитель и речь заходила о крепостном праве, хозяин дома предоставлял часто полную свободу высказывать свое негодование на унижение Русскаго народа и на общепринятый помещиками обычай бить своих крепостных. Выслушавши молча, граф звонил и спрашивал у вошедшаго камердинера:

«Depuis quand êtes vous à mon service?»-«Depuis mon enfance, m. le comte». «Vous ai-je jamais frappé?»-«Dieu garde, m. le comt!».-«C'est bon. Faites moi venir Fritz». Фриц являлся: «Je me sens aujourd'hui d'humeur massacrante, citoyen d'un peuple libre, говорил ему граф Остерман, et la main me démange pour vous souffleter» ²).

Швейцарец подходил, получал пощечину и скрывался. Граф держал его исключительно для того, чтоб угощать его, от времени до времени, пощечинами при своих гостях, и Женевский гражданин жил у него припеваючи и ел с большим аппетитом дешево-заработанный хлеб.

12.

Князь Александр Александрович Шаховской, человек умный, добрейший, глубоко-религиозный, взбалмошный и вспыльчивый, казался созданным для комических положений, чему способствовала самая его наружность. Высокий, толстый старик был неловок, неуклюж и сильно картавил; глаза у него были узки как щелки, голова совсем почти лысая, и огромный, горбатый

¹) Стой, стой! Меня выбросили вон.—Стой, стой! Меня посадили сюда.

²) С которых пор ты у меня служишь?—С самаго детства, ваше сиятелъство.— Бил я тебя когда нибудь?—Сохрани Бог ваше сиятелъство.—Ну хорошо. Позови Фрица.—Гражданин свободнаго народа! Сегодня я в раздраженном состоянии, и рука у меня чешется, чтобы дать тебе пощечин.

269

нос напоминал птичий клюв. Князь приходил в неистовое отчаяние при малейшей безделице, раздражавшей его, бил себя в грудь или в лысину, проклинал всех и, угомонившись наконец, уходил в свою комнату, где, по его-же выражению, он замаливал свое окаянство и клал земные поклоны до синяков на лбу. Любовь его к сценическому искусству составляла одно из главных элементов его жизни и главных источников его терзаний. Он был в дружеских отношениях с театральными директорами *), разбирал с ними пиесы, предназначенныя для Московской сцены, распределял роли, являлся на репетиции, кричал, шумел и приводил актеров в отчаяние. Раз, сцена представляла комнату при вечернем освещении. Князь был недоволен всем и всеми, волновался и бегал по сцене. Наконец он обернулся к лампе, стоявшей на столе посреди сцены, и крикнул: «Матушка! Не туда светишь!»

Ему случилось провести лето в Москве с дочерьми своего брата. Он с утра отправлялся на репетицию, возвращался домой к ожидавшему его обеду, потом пил кофий и, отдохнувши, ехал опять в театр. Молодыя девушки очень любили добряка, ухаживали за ним и строго наблюдали за домашним порядком, чтоб ничем не нарушить привычек дяди. Но в один роковой день дедовския дрожки князя остановились дребезжа у подъезда, а стол не был еще накрыт. В доме поднялась суматоха: буфетчик прибежал с столовой посудой, и одна из княжен помогала ему разстанавливать приборы, когда князь показался на пороге.

«Не готово!» крикнул. «Опоздаю! Без ножа зарезали! Непременно опоздаю, а без меня душегубы-то мои утопят мою комедию!»

Пока он бурлил, суп был принесен, и буфетчик, желая изгладить свою вину, быстро принял стул, на который князь собирался уже садиться, и подставил на место покойное кресло. Старик грузно в него опустился, и ужас! — кресло провалилось под ним с треском. Тучное тело увязло в рамке сиденья, а голова и ноги торчали с верху.

«Злодей!» вопил Шаховской, подразумевая под этим именем услужливаго буфетчика. «Тебя подкупили мои театральные враги! Дай вылезу, в Сибирь упеку!»

Он употреблял всевозможныя усилия, чтоб ухватиться за край стола, болтал ногами и орал на весь дом. Люди сбежались; один из них взял его за руки, другой за ноги, между тем как третий, ставши на колени, выпихивал его из дубовой рамки кресел. Операция продолжалась довольно долго, так что суп успел остыть. Кроме того, обед был заказан не по вкусу князя: ему решительно не везло в этот день.

Когда собрали со стола, одна из княжен, боясь, чтоб на беду, не опоздал еще кофий, побежала в буфет, схватила поднос, на котором стоял уже весь кофейный прибор, и отнесла его дяде. Ея появление вызвало улыбку на устах старика, который был большой охотник до кофию. Он поставил перед собой дымящуюся чашку, потом взял молочник, но как его ни нагибал, из молочника не показалось ни малейшей струйки сливок. Шаховской взглянул на племянницу:

*) Ф.Ф. Кокошкин, потом М. Н. Загоскин. В их время Московски театр был совершенно независим от Петербургской дирекции.

270

«Матушка», сказал он, «у меня только и отрады что кофий, только над ним и отвожу душу, а ты мне принесла пустой молочник! Уж если вы решились меня извести, отравите меня разом. Ради самого Бога, отравите меня!» Он остановился, потом поднял глаза к образу, висевшему в углу, всплеснул руками и крикнул: «Господи! Прости меня грешнаго; не допусти, чтоб моя окаянная душа попала в ад!»

Наконец появились сливки, князь напился кофию и пошел отдыхать, к великому удовольствию молодежи, которая тотчас дала волю долго сдержанному смеху.

Толычова.