Чарторыйский А. Рассказ князя Адама Чарторыйского о сближении его с императором Александром Павловичем. 1796 // Русский архив, 1871. – Вып. 3. – Стб. 697-709.

 

РАЗСКАЗ КНЯЗЯ АДАМА   ЧАРТОРЫЖСКАГО

О СБЛИЖЕНИИ ЕГО С ИМПЕРАТОРОМ

АЛЕКСАНДРОМ ПАВЛОВИЧЕМ.

1796.

 

Перед вскрытием Ладожскаго озера и проходом его льдин по Неве, производящем в Петербурге резкий холод (что обыкновенно происходит в конце Апреля) в этой столице выдаются ясные, солнечные дни, при холоде, не превышающем нескольких градусов; и тогда набережныя переполнены гуляющими.

(*) Извлечено и переведено из книги, вышедшей в 1865 г. в Париже: „Alexandre 1-er et le prince Czartoryski. Correspondance particuliere et conversations 1801—1823. Publees par le prinсe Ladislas Czartoryski, avec une introduсtion par Charles de Masade. 8° XXXV и 368 стр. По важности содержания, книга эта должна быть усвоена нашей историографии. Желательно однако, чтобы князь Владислав Чарторыжский передал куда либо в общественное место самые подлинники этой переписки отца своего; иначе Русские читатели, к несчастию слишком знакомые с приемами Польской аристократии, не перестанут подозревать, что переписка обнародована не вполне и, пожалуй, с нужными Полякам искажениями. — Мы уже имели случай говорить о князе Адаме (XVIII-й век, IV, 151). Здесь прибавим, что этот старший сын Марии Изабеллы Синявской (1743 — 1835), дочери Саксонскаго перваго министра Флемминга и супруги князя Адама Казимира Чарторыжскаго, столь известнаго тем, что он безпрестаино продавал свою родину за получаемыя из Петербурга деньги, родился 14 Янв. 1770 г., след. был с небольшим на 6 лет старше императора Александра Павловича. В 1795 г. с братом своим кн. Константином он привезен был в Петербург в одно время с красавицами княжнами Четвертинскими. Можно думать, что истинный отец его князь Н. В. Репнин (тогда Виленский ген. губернатор) позаботился об его положении в столице Русскаго царства. П. Б.

 

 

698

Тут встретишь все общество: дам в тщательных утренних туалетах, точно так же и кавалеров.

Великий Князь Александр часто гулял по набережным, иногда один, иногда с Великою Княгинею, и это еще более привлекало туда велико-светскую толпу. Мы с братом также были в числе гуляющих, и каждый раз, как Великий Князь встречал одного из нас, он останавливался, вступал с нами в разговоры и оказывал нам особое благоволение.

Эти утренния встречи некоторым образом служили продолжением придворных вечеров, и наши сношения с Великим Князем с каждым днем принимали характер более близкаго знакомства. Двор по обыкновению переезжал весною в Таврический дворец, где Императрица Екатерина жила менее открыто и допускала к себе по вечерам лишь избранное общество, в которое не включалась толпа придворных чинов, разве по случаю концертов, на которые разсылались особыя приглашения. Великий Князь еще не прекращал своих прогулок по набережной. Однажды, встретясь со мной, он выразил сожаление, что мы редко видимся и пригласил меня посетить его в Таврическом дворце и прогуляться с ним по садам, которые он хотел мне показать. Он назначил мне день и час.

Весна уже установилась и, как бывает в этом климате, природа наверстала упущенное время: ра-

 

 

699

стителъность быстро развилась в несколько дней; все зеленело и цвело.

В назначенный день и час, я не преминул явиться в Таврический дворец. Жалею, что не записал числа: этот день имел решительное влияние на значительную часть моей жизни и на судьбы моего отечества. С этого дня и с разговора, который я тотчас изложу, ведется моя преданность Великому Князю, могу сказать, наша дружба и ряд событий, счастливых и несчастных, цепь коих еще длится и еще даст себя чувствовать в течении долгих лет.

Как только я вошел, Великий Князь взял меня за руку и предложил мне пойти в сад, что-бы я посудил, сказал он, об искусстве Английскаго садовника, съумевшаго придать саду много разнообразия и распорядиться так, что ни откуда не было видно пределов весьма ограниченнаго его пространства. Мы исходили сад во всех направлениях во время трех часоваго, неумолкаемаго и оживленнаго разговора.

Великий Князь сказал мне, что наше поведение (моего брата и мое) наша покорность судьбе, столь для нас тягостной, спокойствие и равнодушие, с коим мы все приняли, не придавая цены ничему и не отвергая милостей для нас стеснительных, внушили ему к нам уважение и доверие; что он сочувствует нашим побуждениям, что он угадывает их и одобряет; что он ощутил потребность ознакомить нас с истинным своим образом мыслей, что он не может помириться с мыслию, что-бы мы имели о нем понятие, не согласное с действительности. Он сказал мне затем,

 

 

700

что он нисколько не разделяет воззрений и правил Кабинета и Двора, что он далеко не одобряет политики и образа действий своей бабки; что все его желания были за Польшу и за успех ея славной борьбы; что он оплакивал ея падение; Костюшко, в его глазах, был человеком великим по своим добродетелям и потому, что он защищал дело правды и человечества *).

Он сознался мне, что он ненавидит деспотизм повсюду, во всех его проявлениях, что он любит свободу, на которую имеют право все люди; что он с живым участием следил за Французскою революциею; что, осуждая ея ужасныя крайности, он желает республике успехов и радуется им. Он с благоговением говорил мне о своем наставнике, г. Лагарпе, как о человеке высокой добродетели, истинной мудрости, строгих правил, сильнаго характера. Ему он был обязан всем, что в нем есть хорошаго, всем, что он знает; ему в особенности он был обязан теми началами истины и справедливости, которыя он имеет счастие носить в своем сердце, куда внедрил их г. Лагарп.

Прохаживаясь вдоль и поперек по саду, мы несколько раз встречали

(*) Беседы с Чарторыжским для 19 летняго и ничем еще не занятаго Великаго Князя имели совершенно тоже значение, как для нашего поколения запрещенныя сношения с Герценом. Проживи Екатерина еще несколько недель, Александр непременно бы отрезвился. По свидетельству Саблукова (Р. Арх. 1869 стр. 1883) Екатерина готовила к новому 1797 году манифест о назначении его Наследником Престола, и тогда без сомнения ему предоставили бы определенный круг государственных занятий, к коим невозможно было допустить Павла ради его характера. П.Б.

 

 

701

Великую Княгиню, прогуливавшуюся отдельно. Великий Князь сказал мне, что его супруга — поверенная всех его мыслей, что одна она знает и разделяет его чувства, но что, за изъятием ея, я первое и единственное лицо, с которым, после отъезда своего наставника, он решился о них говорить; что он не может поверить их решительно никому, ибо никто в Poccии еще не способен разделять их или даже понять; что поэтому я должен чувствовать, как для него впредь будет отрадно иметь человека, с которым он может говорить откровенно и с полным доверием. Этот разговор был пересыпан, как легко себе представить, излияниями дружбы с его стороны, с моей выражениями удивления, благодарности и уверениями в преданности. Он отпустил меня, сказав, что постарается видаться со мною как можно чаще и предписав мне крайнюю осторожность и безусловную тайну, впрочем позволил мне сообщить брату содержание нашего разговора.

Я оставил его, сознаюсь в том, вне себя, глубоко взволнованный, не зная; сон-ли это, или действительность.

Как! Русский Великий Князь, наследник Екатерины, ея любимый внук и воспитанник, тот, кого она, устранив сына, желала возвести после себя на престол, тот, о котором говорили, что в нем возродится Екатерина — этот Великий Князь ненавидел правила своей бабки и отрекался от них и от ненавистной политики России! Он страстно любил свободу и правду, он жалел о Польше и хотел-бы видеть ее счастливою! Не чудом-ли

 

 

702

в этой атмосфере, в этой обстановке, могли развиться столь благородные помыслы, столь высокия добродетели?

Я был молод, исполнен восторженных мыслей   и   чувств; самыя необычайныя вещи  меня не удивляли; я охотно   верил всему, что казалось мне величием и добродетелью. Я легко   поддался  понятному очарованию.   В   словах   и в   поведении этого царственнаго юноши было столько искренности, чистоты, столько решительности невидимому несокрушимой, столько   самозабвения и великодушия, что он показался мне существом   избранным   свыше,   ниспосланным   Провидением   для   блага человечества и моей родины. Я возъимел  к   нему  безграничную  привязанность,   и   чувство,    внушенное им мне в эту первую минуту, пережило даже постепенное разрушение возбужденных   им  надежд; позже оно устояло против всех ударов, нанесенных   ему самим Александром,   и никогда  не погасло, не смотря на все причины, на все печальныя разочарования, которыя могли-бы его  разрушить.   Я сообщил   моему брату о бывшем между нами разговоре и, изливши друг   перед другом наш восторг и наше удивление, мы вместе предались мечтам о светлом будущем, которое, казалось, раскрывалось перед нами.

Следует припомнить, что в то время так называемыя либеральныя воззрения были гораздо менее распространены, чем теперь, что они еще не проникали во все классы общества и в кабинеты государей, и что все на них похожее, напротив того, клеймилось и предавалось анафеме при Дворах и в салонах большинства Европейских столиц, в

 

 

703

особенности-же в России и в Петербурге, где все воззрения стараго французскаго строя, доведенныя до крайности, привились к Русскому деспотизму и раболепству. Встретить среди этих элементов человека, призваннаго царствовать над этим народом, оказать громадное влияние на Европу, с мнениями столь решительными, столь благородными, столь противоположными существующему порядку, не было ли то самая счастливая, самая знаменательная случайность?

Через сорок лет, оглядывая события, совершившияся после этого разговора, слишком ясно видишь, сколь мало они соответствовали надеждам, которыя были ими в нас вызваны. Это потому, что тогда либеральныя идеи являлись для нас с сиянии, которое с тех пор поблекло, и попытки их приложения к делу повели к жестоким разочарованиям, слишком часто повторявшимся. Французская республика, очнувшись от террора, казалось, шествовала непобедимым шагом к дивной будущности, счастливой и славной. В 1796 и 1797 годах было лучшее ея время. Империя еще не охладила и не сбила с толку самых горячих приверженцев революции.

Пусть представят себе наши Польския чувства, наши желания, нашу неопытность, нашу веру в конечный успех правды и свободы, и легко поймут, что в то время мы с восторгом предались самым заманчивым мечтам.

После этого знаменательнаго разговора, мы, в течении нескольких дней, не находили случая к беседам с Великим Князем; но, при всякой. встрече, мы обменивались дружескими словами, многозначительными взглядами.

 

 

704

Вскоре Двор переехал в Царское Село. Обыкновенно все придворные чины приезжали туда в праздники и воскресные дни, присутствовали у обедни, обедали, проводили вечер. Иные оставались ночевать и даже проводили по нескольку времени в маленьких домиках, окружавших двор насупротив дворца, и в которых жить было весьма неудобно, либо в городе (где жить было столь-же неудобно, но несколько свободнее) в домах, в коих кроме стен, дверей и окон, ничего не было.

Великий Князь сперва пригласил нас приезжать почаще в Царское Село, потом и жить в нем, для того, говорил он, что-бы мы имели случай проводить более времени вместе. Он любил наше общество и искал его, ибо только с нами мог он говорить откровенно и высказывать все свои мысли.

Мы имели право являться в аппартаменты дворца, когда Императрица выходила туда по вечерам, участвовать в прогулках и в игре в бары, что повторялось каждый раз, как была хорошая погода, или присоединяться к придворным, собиравшимся под колонадою, в той части дворца, которую Императрица предпочитала всем прочим и которая соприкасалась с ея внутренними покоями. В обыкновенные дни, за столом Императрицы обедали лишь дежурные. Однажды мне выпал этот случай. Я был помещен против Екатерины и ей прислуживал, что исполнял довольно неловко.

Мы часто езжали в Царское Село и вскоре поселились в нем почти на все лето.

Наши сношения с Великим Князем были в высшей степени завле-

 

 

705

кательны.    Это    было    своего    рода фран-масонство, коему не оставалась чуждою и Великая Княгиня. Близость, возникшая при   таких   условиях и причина   коей   была  нам столь   дорога,   вела   к разговорам, которые мы прерывали лишь нехотя, обещая друг   другу   возобновлять их. Политическия мнения, которыя ныне показались-бы избитыми   общими местами, были тогда животрепещущими новостями;   и   тайна,    которую   мы должны были соблюдать,   мысль, что это происходит перед глазами Двора,   погрязшаго   в   предразсудках абсолютизма, на зло всемъ этим министрам,   столь     убежденным    в своей    непогрешимости,    придавала еще   более   занимательности   и соли этим сношениям, которыя становились все более частыми и близкими. Императрица Екатерина взглянула благосклонно   на  близость, возникавшую между ея внуком и нами двумя;   она одобряла   это сближение,   не угадывая, конечно, ни истиннаго его повода, ни последствий. Полагаю, что по ея представлениям   и по старинным воззрениям   на   значение аристократии, она сочла полезным привязать к своему  внуку влиятельное семейство. Она   не   подозревала, что эта дружба укрепит   его в мнениях, внушавших ей страх и ненависть и что она будет одною из тысячи причин успеха  либералъных идей   в   Европе, и  появления, увы! кратковременнаго  на  политической сцене Польши, которую она считала навсегда  похороненною.    Одобрение, выказанное    Императрицею    явному бдаговолению, которое оказывал нам Великий Князь, заставило молчать всех порицателей и поощрило нас в наших сношениях, и без этого столь привлекательных.

 

 

706

Великий Князь Константин, из подражания и угодливости Императрице, также возъимел дружбу к моему брату, стал приглашать его к себе, вводить его насильно в свой семейный кругъ; но при этих сношениях о политике, и речи не было. Судьба, в этом отношении, не благоприятствовала моему брату; ни один из поводов, сблизивших нас с Александром, не существовал относительно Константина; и его характер, капризный, вспыльчивый, не поддававшийся никакой сдержке, кроме страха, внушал мало желания с ним сближаться. Великий Князь Александр попросил моего брата не уклоняться от этого сближения, но только скрывать наши тайные разговоры от Константина, к которому впрочем он питал братския чувства.

Великий Князь, в начале этого лета, жил в большом здании и еще не переселялся в отдельный дворец, расположенный в парке, который велела для него выстроить Императрица и который только что был окончен. Въ течении некоторого времени, посещение этого дворца служило нам целью в наших послеобеденных прогулках. Великий Князь наконец переселился туда, и тогда наши свидания стали гораздо более свободными. Он часто оставлял нас обедать у себя, и редко проходил день без того, что-бы один из нас не ходил к нему ужинать, когда из большаго дворца разъезжались. По утрам мы прогуливались пешком, иногда по нескольку верст. Великий Князь любил ходить пешком, заходить в окрестныя деревни и, тут в особенности, предавался он любимым своим разговорам. Он находился

 

 

707

под обаянием едва начинавшейся юности, создающей себе образы, утешающей себя ими, не останавливающейся на невозможностях, строящей безконечные планы для будущности, коей пределов оно не видит.

Мнения его были мнениями школьника 89-го года, который  желал бы видеть   повсюду   республику   и считал эту форму правления единственною сообразною с желаниями   и правами человечества. Хотя я  сам  в это   время   был   очень   восторжен, хотя   родился  и   был  воспитан   в республике,   с   жаром   принявшей все начала   Французской  революции, однако-же, в наших спорах,   я держал сторону благоразумия и умерял крайния мнения Великаго Князя. Между прочим, он утверждал, что наследственность престола — установление  несправедливое и нелепое,  что верховную   власть  должен даровать не случай рождения, а приговор всей нации,    которая     съумеет    избрать способнейшаго к управлению ею.   Я представлял ему все  то, что  можно сказать против этого мнения,   трудности   и    случайности избрания,    все что от них претерпела Польша   и сколь   мало   Россия    была    способна и  подготовлена    к   такому  порядку вещей.   Я   присовокуплял,   что   на этот раз по крайней мере, Россия от этого ничего не выиграла-бы, ибо она лишилась-бы того, кто всех достойнее верховной власти, чьи намерения самыя благодетельныя и самыя чистыя.

Об этом пункте у нас шли нескончаемыя прения. Иногда, во время наших долгих прогулок, разговор обращался к иным предметам. Дело шло уже не о политике, а о природе: юный Великий Князь восторгался ея красотами. Нужна была большая склонность к наслаж-

 

 

708

дениям этого рода, что-бы находить их в местности, по которой мы совершали свои прогулки; но так как все в этомъ мире относительно, то Великий Князь восхищался цветком, зеленью дерева, несколько открытым видом с небольшаго пригорка, ибо нет ничего менее живописнаго, более некрасиваго, как окрестности Петербурга. Александр любил земледельцев и сельскую красоту крестьянок. Сельския занятия, сельские труды, жизнь простая и тихая, на хорошенькой ферме, в стране отдаленной и цветущей: вот роман, который ему хотелось осуществить и к которому он постоянно со вздохом возвращался.

Я очень хорошо чувствовал, что такия мечты ему не пристали, что, при столь высоком призвании и для того что-бы произвести в общественном строю великия и счастливыя перемены, нужно было более возвышенности, более силы, более веры в себя, чем имел их Великий Князь; что, в своем положении он заслуживал порицания за то, что желал бы сбросить с себя громадное бремя, ему предназначенное, и вздыхает о досугах спокойной жизни; что сознавать трудности своего положения и страшиться их недостаточно и что следует возгореть пламенным желаньем преодолеть их.

Эти размышления приходили мне на ум лишь по временам, да и тогда, когда истина их всего более меня поражала, они не уменьшали моего восторга и моей преданности к Великому Князю. Его искренность, его прямота, легкость, с которою он предавался прекрасным заблуждениям, имели неотразимую прелесть. При том, он был еще так молод, что мог приобрести то, чего ему не доставало; обстоятельства, не-

 

 

709

обходимостъ могли развить способности, не имевшия ни времени, ни случая обнаруживаться; но его воззрения его намерения оставались чистым золотом, и хотя он с тех пор сильно изменился, однако до своей кончины сохранял некоторые вкусы и мнения своей юности.

Многия   лица,   в   особенности из моих  соотечественников,  упрекали меня впоследствии за то, что я слишком поддался уверениям Александра; я часто отстаивал перед его порицателями   искренность   и   неподдельность   его мнений.   Впечатлиние, произведенное   первыми   годами   нашего знакомства, не могло изгладиться. Нет сомнения, что когда девятнадцатилетний Александр изливал мне под величайшею   тайною   и   с беззаветностию, облегчавшею его душу, мнения и чувства, скрываемыя им   от всех, он действительно испытывал эти чувства   и потребность с   кем нибудь поделиться ими.   Какое  иное побуждение  могло тогда быть у него? Кого  хотел-бы   он обмануть? Он очевидно повиновался влечению   своего сердца    и  доверял   мне истинныя  свои   мысли. Буду   иметь   случай   вернуться   к   этому   предмету, говоря   об    изменениях, происшедших в характере этого государя.