Волков Д.В. [Автобиографические записки] // Русская старина, 1874. - Т. 11. - № 11. - С. 478-489. - В публ.: Дмитрий Васильевич Волков. Материалы к его биографии.

 

 

ДМИТРИЙ ВАСИЛЬЕВИЧ ВОЛКОВ,

Материалы к его биографии.

1713—1785.

В «Русской Старине» изд. 1874 г., т. IX (стр. 163—174). помещена биографическая заметка о Д. В. Волкове, замечательном государственном деятеле трех царствований: Елисаветы, Петра III и Екатерины II. Секретарь Конференции (соответствовавшей Совету, т. е. высшему учреждению в государстве) — в 1755—1761 гг., тайный секретарь при Петре III¹), (1762г.). Дмитрий Васильевич Волков ознаменовал себя умом и энергическою деятельностью. Важнейшие государственные акты того времена вышли из-под его пера.

 

Последующая деятельность Волкова, в царствование Екатерины II, была также весьма замечательна и плодотворна: губернатор Оренбургский, генерал-полициймейстр Петербурга, наконец наместник Смоленский Волков на всех этих высоких постах явил себя достойным выбора и особаго доверия к нему Екатерины II. Степень благосклонности и доверия этой государыни к Дмитрию Васильевичу Волкову всего лучше видна из подлинных ея писем к нему, за время с 1763 во 1779 год. Документы эти в подлинниках весьма обязательно сообщены «Русской Старине» С. А. Рудаковой, правнучкой Дм. Вас. Волкова. Печатаем их как материал для подробнаго жизнеописания русскаго государстиеннаго деятеля XVIII века.

Прежде однако, чем привести ряд документов, сообщенных С. А. Рудаковой, считаем необходимым напечатать два весьма важных письма Дм. Вас. Волкова 1762 года. Волков, как известно, был из числа немногих государственных дельцов Петра III, которые были арестованы но распоряжению Екатерины II или ея сподвижников во время переворота 23-го июня 1762 г. Без сомнения, императрица, хорошо зная ум и энергию Волкова и считая его способнейшим приверженцем Петра III, почла его за человека для себя весьма опаснаго и повелела его арестовать. Арест этот продлился не более нескольких дней; тем не менее Волков, был в опале, почему счел необходимым написать к Григорию Григорьевичу Орлову два письма или, лучше сказать, две довольно обширныя автобиографическия записки с объяснением своей государственной и дипломатической деятельности в царствование Петра III.

 

¹) В тексте ошибочно напечатано «при Петре II».

479

Оба документа, в отрывках, впервые приведены нами в печати в 1867 г. в нашем труде: «Очерк царствования Петра III-го». 1) Об этих же письмах упоминаем мы в «Русской Старине» (изд. 1874 г., т. IX, стр. 167 и 174), обещая их напечатать. Ныне исполняем это обещанье. ²)

Ред.

I.

Письма Д. В. Волкова к Г. Г. Орлову.

Июля 10-го дня 1762 г.

Милостивый государь! Как ни горестно мое состояние, сношу, однакож, оное с крайнею терпеливостью, и жребия своего ожидаю тем спокойнее, что, во-первых, не стражду я никаким внутренним угрызением, а потом, что я во всю мою жизнь никогда и ни о чем не прашивал, да таким же образом желаю и теперь спасение свое, не моим просьбам и докукам, но единственно матерней, ея имрераторскаго величества, милости долженствовать.

Но слыша теперь, что мои неприятели, радуясь моему несчастию, ищут увеличить оное поносительными о мне разглашениями; а другие, не знав меня в глаза, а еще меньше, дел моих, но как подлые человекоугодницы, сплетают ложныя на меня клеветы, — принужденным себя нахожу утруждать ваше превосходительство описанием главных происшествей моей при дворе жизни.

Я не буду распространяться о шестилетней службе в конференции, ниже о той генеральной апробации, которую я имел вначале от _ея величества покойной государыни императрицы,³) а потом и от всех моих начальников, а буду говорить только о последних шести месяцах.

В последние часы жизни сей, в Бозе опочивающей, государыни, приказывано было мне неоднократно, чтобы я не отлучался и заготовил бы присяги. В тогдашней горести ответствовал я коротко и дерзко, что при живом государе новых присяг писать не умею,

¹) См. «Отечественныя Записки» 1867 г., кн. VII, VIII и IX.

²) Замедлив исполнением своего обещания, мы недавно встретит в «Р. А» текущаго года довольно значительные отрывки из этих же двух документов в сообщении С.М. Соловьева. Тем не менее считаем необходимым напечатать эти исторические материалы вполне по нашему, снятому с подлинников, списку, предпослав их 17-ти письмам Екатерины II к Волкову

³) Елисаветы Петровны.

480
и тотчас просил Ивана Ивановича Шувалова и Алексея Петровича Мельгунова, чтоб постарались доставить мне отставку, не скрыв при том первому, что примеченный мною триумвират мне не нравится. Но они старались токмо меня увещевать, чтоб я, как сын отечества, не для себя, но для службы государства, в такое время показал мое усердие, когда оное весьма нужно, упоминая, что без меня на ожиданный случай и манифеста написать будет некому.

По плачевном воспоследовании блаженной кончины ея величества, тотчас нашлось, что тогдашний нескладный манифест уже давно господином Глебовым написан был, и сколько ни трудились другие, чтоб я оный высмотрел наперед и поправил, однакож, он до того не допустил, так что мне досталось токмо оный прочитать. В следующую ночь заготовил я сам собою экспедицию в разные корпусы заграничной армии, не с тем, чтоб выслуживаться, но чтоб туда какого здору отправлено и печаль всего войска до какого-либо смущения доведена не была; а проситься в отставку был неотменно намерен. так что поутру, поехав к его сиятельству канцлеру, столько плакал и столько об отставке просил, что он, наконец, с некоторым огорчением молчание мне наложил, и с графом Романом Ларионовичем меня во дворец послал, для подписания помянутой экспедиции. Оная найдется в делах конференции и я желал бы, чтоб ныне прочтена была.

С того времени целый месяц не делал я ничего, и сидел больше дома. Сочинил подлинно описание о блаженной кончине покойной государыни императрицы, но и тут хотели меня посадить в крепость, для чего ныне славно и безпримерно на трон восшедшую героиню назвал государствующею императрицею, да был еще под следствием: не я-ли выпустил реляцию о взятье Колберга.

Как попался я вдруг в тайные секретари, того и теперь не знаю; но то подлинно, что и важность, и склизость сего поста я тогда же чувствовал, и потому твердо предприял-было, по просту сказать, через пень колоду валить, т. е. исполнять только, что велят, а самому не умничать и не выслуживаться. Но жребий моим хотениям всегда был противен. Первое, чаю я, дело поручено мне было — написать указ о возвращении на Вислу графа Чернышева с его корпусом и положить оное на попечение коллегии иностранных дел. Знавши, сколько встретит гр. Чернышев трудностей, а особливо в тогдашнее время, и чего ему недостает, и что надобно, упомянул о том слегка в указе в коллегию, прибавя, чтоб оная, обще с сенатом, распорядила поход и пропитание сего корпуса. Но в сих обоих местах, по многой переписке, больше

481
не сделано, как послан указ к фельдмаршалу гр. Салтыкову, чтоб он, по своему разсмотрению, все то распорядил; а он от себя отписал гр. Червышеву, чтоб он поступил в том по его лучшему на месте усмотрению. Увидя толь облегчительное в делах течение, признаваюся, что я обезпамятел и в бешенстве у многих спрашивал не все-ли дела так делаются, и сатиру из того расплодил далее, сказывая, что, конечно, и гр. Чериышев прикажет генерал-квартирмейстеру, тот своим подчиненным и так дело дойдет окончать ефрейтерам. Вот что принудило меня прямо за дело приняться, и сделано, что гр. Чернышев, по моему распоряжению, ничего не претерпев, возвратился.

Другое дело, но в тож время, сделал я посмелее из усердия к отечеству. Князю Михаилу Никитичу Волконскому предложил принц Бевернский перемирие, а он без указа на то не поступил. Зато тотчас пожалован он был в дураки и в злонамеренные. Но я, не устрашась его оправдания, сочинил ему в ответ такия кондиции перемирию, кои пред всем светом к чести нашего государства и оружия, служат и коим не токмо дивились многия, что я смел наложить толь строгие законы королю прусскому, но между другими, помню я, сказал мне князь Никита Юрьевичъ,¹) что он мне зато статую поставил бы. Но, признаться надобно, что в то время еще не весьма трудно было служить отечеству и исполнять свою присягу. Тогда не было еще здесь Голца и Штебена, и не возвратилось еще громкое наше посольство из Бреславля.²) Приезд сих людей скоро дал другую форму и делам, и моему состоянию. Штебен явился на меня доносителем в тайных с графом Мерсием свиданиях,³) а король прусский, из особливой ко мне атенции, прислал, перехваченное будто, Бретелево письмо, в коем из всей силы превозносят мои таланты и усердие.⁴) Потому взят я был в допрос как злодей; но допрашиван так, что обвинители мои были от меня скрыты. В ответе моем теперь нужды нет, однакож был он следующий: что я ни с Мерсием и ни с кем из иностранных нигде не видался и не говорил, и присылки ко мне ни от кого не было; что они, привыкнув в прежнее время меня почитать, конечно, и не осмелятся ко мне подсылок делать; что при покойной государыне императрице представлено мне было, позволительным образом, от Франции денежное награждение, а, от венскаго двора —

¹) Трубецкой.

²) А. В. Гудовича.

³) То есть с австрийским послом.

⁴) Бретель — поверенный Французскаго двора.                          Ред.

482
гершафство в Германии, но я то и другое с презрением отвергнул, и ея апробации получил; что буде ныне обнесен а с прусской и аглицской стороны, то сие меня так ласкает, что не токмо в их обвинениях соглашусь, но сам на себя взведу, что похотят; что не надобно мне лучшаго свидетельства в моем усердии к отечеству, как гонение неприятелей империи, что я и заслужил оное, прибавя с похвалою, или хвастовством, что остаток последней кампании и взятие Колберга одному мне принадлежит. Бывший император сам меня не спрашивал, но токмо Лев Александрович и Алексей Петрович¹) успокоивали меня обнадеживаниями, что когда мир совершится, то и опасность моя минуется, давая мне чувствовать, что я не должен ничего упоминать против желаний короля прусскаго.

Но как Голц²) не переставал меня опасаться, так и я не умел пределов полагать моему усердию и ревности к пользе отечества.

Бывший —— исправляя здесь должность перваго прусскаго министра и публично тем себя титулуя, велел Голцу, чтоб присланный к нему от короля мирный проект он мне подал, и сам час к тому назначил, сказав мне, чтоб я его дожидался. Господин Голц, знавши, что я живу во дворце, поехал в Семеновский полк к Андрею Андреевичу Волкову и, не застав его дома, тотчас отрапортовал, что меня нигде найтить не мог. Тут мой арест и совершенное несчастие были решены, но чудесным образом весь тот день прокурил у меня табак барон Унгарн, и так он меня оправдал, а дело обратилось в шутку над Андреем Андреевичем.

Я, с моей стороны, ведая, что война с Даниею всегда была решеным делом и противное тому упоминание могло бы стоить жизни, устремлялся к тому: 1) чтоб сию войну самыми к ней приготовленями, сколько можно, в даль протягивать; 2) между тем и Пруссию и Померанию за нами удерживать и оными пользоваться, а притом 3) смотреть, не будет-ли способа, хотя похлебствуя королю прусскому, вмешаться в примирение Европы, и тем не так вечный свой стыд загладить, как паче обнадежиться, что, по замирении Европы, лучший наш друг и государь король прусский сам не допустит нас начать войну с Даниею. Сего ради, пользуясь претекстом Датской войны, толковал я непрестанно, что пока наша

¹) Нарышкнн и Мельгунов.

²) Прусской посланник.                                                                    Ред.

483
армия останется вне границ, нам никак не можно возвратить это прусскому величеству завоеванныя у него земли, в том до того довел-6ыло, что велено мне, обще с тайным советником Волфом, сделать контрапроект. Черное сочинение найдется всемерно в моих бумагах. Не совсем оно согласно с моим желанием, но кто знал тогдашнее время, стремительное желание бывшаго императора и мое состояние, тот удивится, и едва-ль поверит, чтоб я смел столь много стоять за интересы и славу отечества, а тому еще более, что когда я с черным пришел, а тут были принц Георгий и барон Голц, то господин Волф, обробев и солгав своему слову, отперся от того, что он со мною согласен, сказав мне в пагубную похвалу, что он не успел в окошко выглянуть, как у меня уже все готово было; я-ж, напротив того, довольно имел не смелости, но верно истиннаго усердия вооружиться не токмо против принца Георгия и барона Голца, но и против самого бывшаго императора, так что, наконец, первые молчать, а он — мое сочинение апробовать принуждены были. Такой негоциатор не по вкусу был барона Голца, потому он, выпрося с моего проекта копию, чтоб ея лучше высмотреть, сочинил новый проект по своему; и не знаю, казав или не казав императору тогдашнему, отослал, при письме, сказывают, своем, к его сиятельству канцлеру с тем, чтоб по тому инструменты заготовлены были, что и исполнено без моего уже содействования. Мне только то осталось на утешение, что не по первому прусскому проекту сей мир заключен, инакоже мы, к большему еще стыду и безславию, были б со Шведами одним гребнем чесаны; ибо после из шведскаго мира усмотрел с ужасом, что его прусское величество циркулярным проэктом трактата Швеции и нас подчивал: толь велико было его высокомерие, и такова истинна дружба к подвластному ему императору.

Но не прошло мне и то даром. Принц Георгий озлобился на меня столько ж, как Голц, буде не больше, будучи наущаем и с другой стороны Хорватами и Глебовыми, и до того дошел, что, 9-го июня, будучи пьян, следовательно, откровенен и искренен, обвинил меня ненавистию к немцам, уграживая доказать мне, как дважды два четыре, что я тот человек, который составил проэкт — выгнать из России всех немцев; и сему странному происшествию, а моей на весь день горести, был весь двор свидетель.

По прочим политическим делам был я только в одном участником. Бывший император, по домогательству принца Геория и барона Голца, приказал канцлеру отправить в Константинополь, к Обрескову, указ, и велеть, чтоб он старался поднять Турок

484
против Венскаго двора, и объявила бы, что наши с оным обязательства разорваны. Каково коротко было приказание, немного пространнее того сочинен был и указ в коллегию. Но коль скоро принесли ко мне из коллегии протокол для подписания, я не только в коллегию мнение против того письменно послал, но осмелился и самому бывшему императору сделать представление, и столько одержал, что не велено уже Обрескову самому вызываться, но разве Турки спросят: будем-ли мы Венскому двору помогать, то ответствовал бы он собою, что после толь тягостной войны, конечно, не поступим мы в новую.

Вот все мои дела и поведение, что принадлежит до политики; ибо о делах, происходивших со времени учреждения Совета, распространяться нужды нет — их немного, и все они на-лицо. Ими хочу я быть прав и виновен, а свидетели мне будут: Александр Никитич Вилбуа и князь Михаил Никитич Волконский, что и в оном совете не оболгал я той ревности и усердия к пользе государства, и что я всегда первый был, который всем прихотливым желаниям противился.

Чтож до внутренних дел надлежит, то главные моих трудов суть три: 1) о монастырских вотчинах; 2) о тайной канцелярии, и 3) пространный указ о коммерции.

На первой поступал я тем охотнее, что и дело казалось мне справедливое, и рад я был случаю — воздать должную хвалу памяти покойной государыни императрицы. Но, по несчастию, перепорчена в сенат совсем вся сия история. Во втором, также не знаю я, найдется-ли что-либо мне к нареканию. Третий, напротиву того, воздвиг на меня и зависть, и гонение. Вместо того, что я ожидал получить , благодарение, ибо, что до отдачи таможен принадлежит, то сие дело решено еще без меня, а когда мне исполнить велено и требовали великаго поспешения, то сей случай показался мне удобным те мысли в действо произвести, о которых письменно представлял я еще в прежней конференции и которыя всеми были расхвалены, но только для того остались без исполнения, что никто не имел моей смелости говорить с графом Петром Ивановичем.¹) Совсем тем не легкомысленно поступлено на сие дело, но прнзываны в совет Иван Иванович Костюрин, Адам Васильевич Олсуфьев и Яков Матвеевич Евреинов, кои словесно, а Олсуфьев и письменно, объявили, что они ничего лучшаго ни государству полезнейшаго не видывали.

 

¹) Шувалов.

 

485

Трудился еще я о флоте и об учреждении такого государственнаго банка, которым бы хождение медных денег облегчить, а притом и до того довести можно было, чтоб сия ржа не поела всего нашего золота и серебра; но описание о том весьма пространно, и так ссылаюсь на оставленная иною дела.

Теперь осталось мне упомянуть о моих неприятелях: Ведать надобно, что не поссорился я ни с кем, ни по деревням, ни по тажбам, ни в пиру, ни за игрою. Многим из тех, о которых слышу противное, показал великия услуги. Обижен подлинно мною один только Глебов, да Ермолаев, однакож, не по злобе, но по их рукомеслу. Глебов неоднократно ко мне присылывал искать моей дружбы, но я всегда ответствовал, что дружба возстановляется временем. А когда доходило до войны с Даниею, то я искренно ему разсказывал все ея неудобства и для государства тягости, для того, дабы он, по сенату и коммисариату, делал в том затруднение. Но он, будучи жаден на выслугу и крайне влюблен в проэкт гр. Петра Ивановича (Шувалова) о медных деньгах, уверил сперва бывшаго императора, а потом и весь Сенат, что у него на войну четыре миллиона чрезвычайных денег готово будет, в чем, однакож, ясно доказал я противное. А обиду сделал я ему только ту, что жаловался на него бывшему императору в том, что он, завиствуя указу о коммерции, сделал плутовскую передачу за подряженный холст на армию, и тех подрядчиков умышленно утаил, кои дешевле брали. А обо всем том уведомил меня подробно Иван Иванович Костюрин. Чтож принадлежит до Ермолаева, то я только увещевал его публично, чтоб он, имеючи великий доход от заводов и немалое богатство, плутовать перестал, в чем он мне и обещался. Другие, слышу я, злятся на меня за превеликое мое богатство. Однакож, то подлинно, что я самый нищий человек, и должен теперь больше 15,000 рублей, в том числе в Медный банк 10,000, кои занял на покупку каменнаго дома, еще при покойной государыне императрице, в надежде ею быть выкуплен. А последние шесть месяцев положить бы мне пришло зубы на полку, ежелиб я не играл очень стастливо и не выиграл около 8,000 рублей, чему весь двор свидетель; но теперь и те деньги лежат заарестованы, сколько, их оставалось, а я, ни жена моя, ничего не имеем. Получил я несколько богатых табакерок, но бывший император, взяв одну без заплаты, даром, приказал, чтоб и прочая я для негож хранил. Дал он мне подлинно деревни, но я нетолько указа на них не подносил, следовательно и ничего не получил, но ниже благодарил его.

 

486

Вот краткая моя, последних месяцев, история. Она мне тем не нравится, что в ней много невероятнаго, но правду для того ломать не можно, чтобы она больше сама на себя походила. Я такую писал истинну, которую всегда доказать могу, и уверен, что ниже алтерировал которое-либо обстоятельство.

Отпустите мне, милостивый государь, что я утрудил толь пространным письмом. Но ваше превосходительство человеколюбивы и часа не пожалеете употребить на спасение человека, который крайне несчастлив, но был не безполезен своему отечеству, и который пока жив, пребудет с должным высокопочитанием.

Вашего превосходительства нижайший слуга Дмитрей Волков.

Р. S. Достойно, милостивый государь, примечания, что когда вышеупомянутый пространный о коммерции указ в Сенат послан был, то артикул о таможнях исполнен тамо тотчас и без прекословия; а шум и крик поднялся на меня за то, что сим указом отрешены монополии, и из сего начала догадывались многие не без основания, что доберуся я помаленьку и до прочих народных и государственных расхитителей. Если угодно вашему превосходительству о каких-либо прежних делах слышать от меня обстоятельное донесение, то никогда, как ныне, неимел я столько свободнаго к тому времени. Не надобно токмо спрашивать у меня о делах придворных и комнатных. Я их никогда не знавал и замешан в них не был, и верно не бывало еще для придворной карты такою несведущаго иностранца, несмотря на то, что я неотлучно при дворе был. Не причтите, ваше превосходительство, смелость моего письма теперешнему моему состоянию. Как оно, ни печально, я еще далек от отчаяния; но я порок имею, что и собственных своих мыслей прикрашивать не могу, а столь меньше когда-либо менажировал худыя чьи дела.

Р. S. Сейчас сказываюсь мне, что убыточный о холсте на армию подряд ныне в Сенате утвержден, схваченным под шумок словом, „быть по старому", а я ведаю, что из передаточной суммы уступали уже 24 или 20,000 рублей; да потому, конечно, и торг уже окончен был бы, ежелиб некоторые не противились тому святостию контрактов. Указ, конечно, святой, но не употребляется, как только в пользу мошенников.

Естлиб я выше о сей материи не упоминал, то воздержался бы, конечно, сей второй постскрипт написать.

 

487

II.

Июля 11-го дня 1762 года.

Милостивый государь! С неизобразимым слышу теперь ужасом, якобы бывший император публично меня благодарил, что я ему, как великому князю, все дела из конференции сообщал. Толь великой лжи мне еще не случилось слышать ни об ком. Сверх того, что я непоколебимо верен и усерден был покойной государыне императрице, даже и по кончине ея, и сверх того, что внутреннее чувствовал всегда удовольствие — низложить силу и гордость короля прусскаго, да тем еще большее, что, без хвастовства сказать, не последним бы я в том был и орудием, по признанию всего сведущаго света, — я довольно наслышался еще от графа Алексея Петровича Бестужева о качествах тогдашняго великаго князя, когда мы с ним вместе оплакивали будущее состоиние России, под владением сего принца. Потому, еслиб я и предатель был отечества и изменник собственнаго своего честолюбия, то, напротив того, оставалось еще у меня довольно разума. Я-ж привык быть добрым и послушным рабом. Покойной государыне императрице служил, сколько по долгу, вдвое того по склонности и усердию; и нетокмо до последняго момента ея жизни, но и потом никаким образом не искал наградить для себя сей утраты, хотя великолепные и выше моих лет и состояния пред собою примеры видел. К бывшему императору не находил я в себе нимало той же склонности, но и должности одной довольно было сделать из меня добраго раба. Весь двор будет мне свидетель, что я тщательно избегал его присутствия и, имея единожды навсегда приказание, никогда, однакож, не пришел ни к обеду, ни к ужину, когда особливо призван не был; так несносно мне было все его поведение и разговоры. По счастию моему, на последнее время гонял он меня прочь и с делами; так что ни одной реляции, не токмо министерской, но ниже нужных ему от гр. Румянцева, не слушивал, и последния о войне с Даниею резолюции приниманы были на парадном плаце по словесным рапортам господина Цейса. Больше того, я не скрытно говаривал пред многими, что король прусский, конечно, почитает нас за малолетных ребят, или крайних дураков, которых надобно еще сечь розгами.¹)

Потому не знаю я, откуда толь пагубная мне басня поплелась;

¹) См. переписку императора Петра III с Фридрихом. II-м, королем прусским, в «Русской Старине», изд. 1871 г., т. III, стр. 283-309.

 

488

случилось подлинно нечто тому подобное, но совсем в другомъ разуме. Живучи уже в каменном зимнем доме, не помню, — в который день, после ужина и курения табаку, разсердился он на канцлера, называя его французом и попрекая его племяннице, и потом распространил речь на конференцию, браня, оную еще более, и, указав на мена, сказал: „а сего каналию часто хотел я заколоть, но, по счастию, все им писанные к генералам указы не имели своего действа; так хорошо исправлял я здесь дела его величества короля, да они и теперь еще в моих руках”.

Еще случалось многократно, что император, бывшей за столом, и без того на людстве разсказывал, как он, присутствуя в конференции, неизменил своему королю и не убоялся покойной государыни императрицы, но пред нею, в глазах, защищал его интересы, как честный человек, и ссылался в том на меня. Я поклоном на то согласовался, а Нарцисс¹) прибавлял огорчение, что злые люди выгнали его из конференции.

Если не отсюда взята сплетенная на меня история, то она принадлежит счастливому моему жребию. Франузские здесь министры в самом начале обвиняли меня тем, что я бестужевскаго духа, и Бретель мне в глаза сказал: “qui moi étant élève de Bestucheff je nt devois point étre surpris? Si on cherche a me cunnoitre avant qui de m’accorder quelque confiance”. И тогда, уже ласкать они меня начали, когда меня погубить не могли. Еще, при покойной государыне императрице часто спасаемы были командиры нашей армии от строгих моих взысканий тем одним, будто я много за австрийцев стою. Потом пруссаки искали, доказать, что я венскому двору предан и телом, и душею. Теперь обстоятельства переменилися, и моим неприятелям вдруг надобно, чтоб я преданный был друг королю прусскому, да не на нынешнее время, но когда действительно войну пуссировал я всею силою; а при том и австрийцам ни в какой пьесе моего сочинения ни одним словом должен не остался. В первой нашей контрдекларации, о предложенном от Франции, в начале прошлаго года, мире, досталося от меня всем сестрам по сергам; но и сия многими невкусная пиеса признана была за совершенную в своем роде и произвела бы полное свое действие, ежелиб мы на словах так тверды были, как на письме. Но я и здесь разплодился больше, нежели думал; а мне надлежало сказать коротко, что если Ваше Превосходительство, по несчастию моему, подадите хотя малейшую веру сплетенной на меня

¹) Арап, придворный шут.

 

489

клевете, и, без суда, осуждаю сам себя смерти; будете нет, то я, со спокойным духом и с сожалением, буду смотреть, что моим неприятелям не останется более, как только церковную татьбу и душегубство на меня взвести, и что совсем тем не будет им того утешения, чтоб они переменили внутреннюю мою непорочность и то истинное усердие, с коим я есмь

„Вашего превосходительства нижайший слуга Дмитрей Волков”.

 

Объяснительные Записки Волкова, имели полный успех он вновь призван к государственной деятельности, но первоначально, и как надо полагать, неслучайно, его командируют за дальнию восточную окраину России — в Оренбург.