[Берхгольц Ф.-В.] Дневник камер-юнкера Фридриха-Вильгельма Берхгольца. 1721-1725. - Ч. 1, 2 // Неистовый реформатор. - М.: Фонд Сергея Дубова, 2000. - С. 105-502.
Часть первая
1721 год
13 апреля я получил*, через тайного советника Клауссенгейма, приказание его королевского высочества герцога Голштинского ехать за ним в Ригу.
22-го был я с посланником Дюмоном у барона Бентенрейтера (императорского полномочного министра в Париже), чтобы взять у него паспорт и в то же время проститься с ним.
23-го я простился с царским послом, князем Долгоруковым, и послом голландским, бароном Гоопом, который также снабдил меня паспортом для свободнейшего проезда через Голландию, и этот паспорт впоследствии мне очень пригодился.
24-го я в последний раз обедал у посланника Дюмона и, простясь со всеми своими друзьями, отвез вещи, купленные мною для тайного советника Клауссенгейма и моих кузин, к купцу Давиду для отправления их водою, через Руан, в Гамбург.
25-го я отправился с почтою из Парижа в Брюссель, куда прибыл только 27 апреля, потому что принужден был остаться почти целый день в Валансьенне для вымена старых французских денег на новые. Вскоре по выезде из этого города я приехал в местечко Кеврен, где соединяются французская и брабантская границы. Здесь находились императорские таможенные пристава, имевшие строжайшее предписание не пропускать из Франции никаких новых вещей, кому бы они ни принадлежали, без особенного дозволения из Вены или от брюссельского губернатора маркиза де-Прие, что они и исполняли во всей точности, не пропуская никого без обыска. Многие из пассажиров лишились необходимого, потому что все бывшие у них новые вещи были конфискованы и тут же сожжены. Не подлежали конфискованию только массивное золото и серебряная и золотая посуда; но галуны, серебряные и золотые кружева и т. п. подвергались одинаковой участи с шелковыми материями, сукнами и другими новыми, еще не употребленными вещами. Думали, что такая мера была принята из предосторожности от чумы,
* Берхгольц находился в это время в Париже. — Здесь и далее примеч. П.И. Бартенева с уточнениями сост. настоящего издания.
108
свирепствовавшей
в Провансе. Я в этом случае был особенно счастлив, потому что проехал даже без
надлежащего обыска, чему много способствовал паспорт от императорского министра
в Париже барона Бентенрейтера. Пристава принялись было тотчас же обыскивать
меня, но я представил им всю поспешность моего дальнего путешествия, показал
все свои паспорты и уверил их, что из контрабандных вещей ничего нового со мною
не было; сверх того, обещал объявить добровольно все, за что нужно заплатить
пошлину. Они поверили мне на слово, и я не остался в убытке; иначе, если бы они
осмотрели весь мой сундук, я непременно потерял бы две совершенно новые пары
платья. Избавясь наконец от этих опасных рук без потери и с весьма небольшими
издержками, я поехал прямо на Брюссель, куда прибыл 27 апреля, в полдень.
Разменяв вексель и сходив вечером во французский театр (который очень плох в
сравнении с парижским), я в полночь отправился на трекшейте в Антверпен один,
потому что человек мой захворал и я принужден был оставить его в Брюсселе. Из
Антверпена поехал сухим путем, в кабриолете, на Морвик, а оттуда в особой яхте
поплыл в Роттердам. Здесь я узнал, что амстердамская почта, с которою я
предполагал ехать, уже отошла в Гамбург, а потому должен был взять
экстра-почту, с которою и ехал, через Утрехт и Бремен, до самого Гамбурга, куда
благополучно прибыл 4 мая.
12-го, в 11 часов вечера, я приехал в Берлин и остановился недалеко от Почтового дома.
13-го я ездил к нашему министру, полковнику Платену, и к г. Негелейну, которого, впрочем, не застал дома, потому что он рано куда-то уехал.
14-го был я опять у полковника Платена, у которого обедал и встретил г. Негелейна. После обеда осматривал Монбижу (Monbijoux), летний дворец ее величества королевы, находящийся недалеко от городских ворот. Это очень веселое и приятное место, где, говорят, летом у королевы собирается общество два раза в неделю. Вечером я ездил на место, где обыкновенно бывают гулянья; оно само по себе прекрасно, но в этот раз, несмотря на хорошую погоду, там не было ни одного экипажа, кроме моего, а потому я скоро уехал оттуда. На обратном пути осмотрел цейхгауз и огромную пушку, которые стоит посмотреть.
15-го, перед обедом, осматривал я Кунсткамеру и
Оружейную Палату. Первую показывал мне один надворный советник, состоящий при
ней инспектором. Она помещается в новом великолепном, но не совсем еще
отделанном дворце и наполнена многими прекрасными вещами и редкостями, между
которыми находятся чрезвычай-
109 май
но
похожие восковые статуи покойного короля и некоторых маленьких принцев. Король
изображен в натуральную величину и сидит на стуле, одетый в один из собственных
его парадных мундиров. Оружейную Палату я осмотрел под руководством одного из
приставленных там людей. Внизу у крыльца стоит подаренная царем шлюпка
собственноручной его работы, а вверху, на том же крыльце, чучело белого
медведя, также подарок царя. В передней комнате на стене красуется Прусский герб,
чудесно вышитый по бархату золотом, серебром и жемчугом; тут же стоит несколько
великолепных саней, которые до сих пор иногда употребляются для зимней езды.
Отсюда меня ввели в галерею, состоящую из трех отделений, где прежде всего
показывали великолепную каретную и санную упряжь, надетую на несколько
лошадиных чучел; но большая часть ее хранится в находящемся тут же сундуке.
Дальше стояло еще около двенадцати превосходных лошадиных чучел, украшенных
богатыми седлами, чепраками и уздечками. За ними лежали в большом количестве
роскошные покрывала и другие принадлежности. Во втором и третьем отделениях
галереи помещено бесчисленное множество всякого рода превосходного и редкого
оружия. Я должен признаться, что никогда не видал такой полной и так хорошо устроенной
Оружейной Палаты. В среднем отделении галереи между прочими вещами находится
одежда для 12 матросов, подаренная царем вместе с шлюпкою и сделанная вся на
русских фабриках. Она из зеленого бархата, с золотыми галунами и на вид очень
красива. Мои вожатые с восторгом рассказывали, с каким тщанием его величество
царь, в бытность свою здесь, рассматривал все вещи и как подробно обо всем
расспрашивал, и уверяли, что не помнят, чтобы когда-нибудь видели человека до
такой степени любознательного и терпеливого. Осмотрев все это, я в то же утро
ездил с Платеном к его двоюродному брату, шведскому министру графу Поссе, и
остался там обедать. После обеда мы с Платеном были у русского министра, графа
Головкина, который говорил, что очень желает поручить мне посылку к царице. Но
я был так несчастлив, что ни в этот раз, ни вечером, ни на следующее утро не
застал его дома. Он сам, наконец, прислал к полковнику Платену оба пакета,
которые я должен был взять с собою и из которых один был к царице, с орденом
под адресом Толстого, а другой к генерал-майору Ягужинскому. За день до моего
отъезда граф прислал ко мне одного из своих людей поблагодарить меня и изъявить
сожаление, что не мог сам вручить мне пакетов, пожелать счастливого пути и
просить, чтоб я, в случае иного предписания относительно моего путешествия или
вообще какого-нибудь препятствия, отправил их по назначению при первой
возможности, потому что они очень важны и ее величество уже давно их ожидает.
110
16-го, рано утром, я смотрел на пешее и конное учение кадетов и жандармов; они превосходно исполняли свое дело, и я с удовольствием следил за движениями этих красивых людей и их лошадей. Потом я простился с Платеном, от которого поехал к Негелейну, чтоб, по обещанию, завтракать у него перед моим отъездом. Но из завтрака вышел целый обед. Покуда готовили кушанье, г. Негелейн разменял мне несколько червонцев на серебряные деньги и при этом случае показал свое богатое собрание старинных золотых и серебряных монет. Этим он выразил, несмотря на всю краткость нашего знакомства, особенную ко мне доверенность и дружбу: меня уверили, что очень немногие могут похвалиться этим так называемым счастьем. Не помню, видел ли я когда-нибудь столько прекрасных и редких монет в руках частного лица (кроме, разве, аббата Локкумского в Ганновере). После завтрака пришел почтальон и объявил мне, что пора ехать.
20-го я приехал на почтовых в Данциг, где недалеко от
Почтового дома видел девицу Ростгартен и младшего Геклау. Я писал им из
Берлина, что 20 мая (нов. ст.), около полудня, буду в Данциге и что немедленно,
с тою же почтою, поеду дальше, потому что путешествие мое не терпит
отлагательства. Геклау тотчас явился ко мне и повел меня в дом, куда Ростгартен
так часто приходила, чтоб поговорить со мною. Она поспешно выбежала нам
навстречу, бросилась ко мне на шею и поцеловала меня от всего сердца. После
множества разного рода вопросов она непременно хотела знать, что говорят об ней
в Гамбурге. Я отвечал, что там носятся слухи, будто она отправилась с Геклау в
Данциг и уже вышла за него замуж или по крайней мере уже сговорена с ним; что
если это правда, то я поздравляю ее от всей души, если же нет, то пусть она
разрешит мое недоумение и откроет свои намерения. «С большим удовольствием, —
сказала она, — я давно желала поговорить с вами об этом. Что касается до
первого, то правда, что Геклау провожал меня до Данцига, но что до последнего,
то уверяю вас, что это совершенно ложно: я никогда о том не думала и думать не
буду». Тут Геклау перебил ее и спросил меня: неужели я стану осуждать, что он решился
сопровождать девицу Ростгартен, когда все отстали от нее? К этому он прибавил,
что так как мой покойный отец сделал столько добра ему и всему его семейству,
то он считает своею обязанностью оказывать все возможные услуги нашим
родственникам, а потому и не понимает, почему его родные отказываются от него;
что подобных примеров было довольно, да и, кроме того, мать его сама велела ему
оставить на несколько времени Гамбург и уехать куда-нибудь, говоря, что ей
неприятно видеть, как столько братьев отягощают собою известных лиц; что он
должен был, следовательно, жить где бы то ни было на свой счет, а пото-
1721 год. Май
111
му и решился предпринять это путешествие и непременно через три недели возвратился бы в Любек или Гамбург, где никто и не знал бы об его отсутствии; что брат его, статский советник, являлся к нему в Любек и хотел тотчас насильно взять его с собою как своего подвластного, но что он уклонился и сказал, что дал слово, против которого погрешить не может, уверив, впрочем, брата, что возвратится таким же свободным, каким и уехал, потому что и прежде клятвенно уверял мать, что не только не женится на Ростгартен, но и думать не позволит себе об этом. На все это я отвечал, что вовсе не осуждаю его поведения, а желаю только, чтобы он как можно скорее примирился с матерью, которая (как мне сказывали) в высшей степени им недовольна; а чтоб сделать ее довольною, сказал я, для этого, по моему мнению, надобно скорее писать ей и показать свою покорность как единственное средство помириться с нею. Он уверял, что давно писал уже, но что все это до сих пор не имело никакого успеха. После того он дал мне письмо к обер-камергеру и гоф-маршалу Репсдорфу и сказал, что писал недавно к его превосходительству, тайному советнику Бассевичу, который в проезд свой через Данциг помог ему 20-ю червонцами и вообще был к нему чрезвычайно милостив; братьями же своими, как статским советником, так и камер-юнкером, он был очень недоволен, особенно последним, который проехал через Данциг с экстра-почтою и даже не осведомился о нем; жаловался также на крайне непристойные его ответы на свои письма. После многих других разговоров мы сели за стол и принялись за заказанный мною маленький обед. Между прочим Ростгартен рассказала мне о постигшем ее недавно несчастье: жид, которому она поручила что-то продать, исчез с данными ею вещами. Ровно в три часа вошел почтальон и объявил, что все готово к моему отъезду. При прощании с Ростгартен я подарил ей 12 червонцев и дал бы охотно более, если б позволил мой кошелек. Геклау проводил меня до экипажа, и я 20-го числа уехал с почтою из Данцига.
21-го, рано утром, приехал я в Пиллау, в семи милях от
Кенигсберга. Здесь я встретил штурмана и нескольких матросов, с которыми 20
декабря 1717 года, на возвратном пути из Стокгольма, попал на мель недалеко от
берега и в виду здешней гавани; с 4 часов после обеда до 8 часов утра мы
находились в величайшей опасности, потому что до этого времени не могло быть
никакой помощи из города по причине темноты и свирепствовавшей бури. Нас успели
спасти, но вещи наши погибли; нашли только кое-что на другой день, когда
миновала буря. Вошедши к этому штурману, который тогда принял меня к себе
полумертвого и целую неделю держал в своем доме, я спросил чего-нибудь поесть,
а потом обратился к нему с вопросом, узнаёт ли он меня. Он давно позабыл обо
мне;
112
но
как скоро услышал о нашем кораблекрушении, тотчас вспомнил и спросил, не
родственник ли мне тайный советник Бассевич, у которого в 1714 году бездельник
секретарь похитил письма и бумаги и который недавно опять здесь проехал. На мой
утвердительный ответ он начал выхвалять тайного советника и говорил, что он
сделал ему много добра в последний проезд свой через Пиллау. Пообедав, я сел
опять в почтовый экипаж и в тот же день, 21-го, приехал в Кенигсберг, где
тотчас послал к тайному советнику Негелейну засвидетельствовать свое почтение и
спросить, могу ли я посетить его. Он велел мне сказать, что ему во всякое время
будет очень приятно меня видеть. Так как на почте мне не позволяли вынуть
что-нибудь из моих чемоданов без осмотра всех моих вещей, то я отправился как
был. Он принял меня очень ласково, потому что брат его с последнею почтою писал
ему обо мне из Берлина и, кроме того, дал мне письмо, которое я теперь лично
вручил ему. Стараясь по возможности скорее ехать далее, я спросил тайного
советника, каким образом мне лучше и удобнее доехать до Риги. Он отвечал, что
другого способа нет, как ехать на наемных, в особом экипаже, потому что туда
нет постоянной почты, и обещал дать мне извозчика, который недавно возил в Ригу
обер-егер-мейстера Альфельда, и подрядить его для меня с тем, что если тот в 6
дней довезет меня до Риги (от которой до Кенигсберга 64 мили), то получит за
экипаж в 6 лошадей 75 талеров. Тайный советник убеждал меня отложить отъезд мой
дня на два или по крайней мере переночевать у него и побеседовать с ним. Но я
знал, что супруга его очень больна, и потому не хотел согласиться на это
предложение. Между тем он велел принести бутылку превосходного венгерского вина
(которого у него, говорят, всегда большой запас) и рассказал мне, как его
высочество* проехал инкогнито через Кенигсберг с обер-камергером, выдавая себя
за слугу последнего. От него же я узнал, что через Кенигсберг проехали недавно
обер-егер-мейстер Альфельд и бригадир Ранцау. Как ни желал я видеть семейство
тайного советника, зная, что у него прекрасные взрослые дочери, однако ж это
было невозможно по причине болезни их матери. Когда мы распили бутылку и
распрощались, он послал со мною одного из своих людей сказать на почте, чтоб
там не осмеливались осматривать моих вещей и тотчас бы пропустили их. Я велел
перенести свои чемоданы в один из ближайших домов, который называли гостиницей;
там меня приняли очень учтиво и спросили, чтб я прикажу подать себе. Но спросив
прежде всего о постели, я получил ответ, что хозяин гостиницы еще внове, а
потому не обзавелся постелями и на первый раз может служить про-
* Его высочеством и его королевским высочеством
Берхгольц везде называл герцога Голштинского Карла-Фридриха, при котором
находился.
1721 год. Май
113
езжающим только столом. Это мне было крайне неприятно, и я решительно не знал, что делать; наконец явился сам хозяин и сказал, что может помочь моему горю: он предложил мне на ночь свою собственную постель, а людей моих обещал поместить в одном из соседних домов, где они переночуют. Я должен был согласиться, потому что было уже слишком поздно отыскивать другую квартиру. С рассветом я встал (от усталости я спал не слишком-то хорошо) и стал дожидаться моего извозчика. Он наконец явился, но не с тем экипажем, в котором уговорился везти меня. Когда я спросил его, как он смеет являться ко мне с фурой вместо крытой коляски, он отвечал, что, сверх чаяния, не мог достать коляски, но что мы найдем ее в 17-ти милях отсюда, в Мемеле, где я могу ее взять, если не буду доволен фурой, и уверял, что последняя гораздо теплее, лучше и покойнее коляски, в которой очень бывает холодно во время езды по морскому берегу. Всему этому я сперва не хотел верить и говорил, что очень хорошо знаю, почему он привез фуру, что, верно, думал возвратиться из Риги с поклажей, которой в коляску много не положишь; но он клялся, что мы непременно найдем требуемую коляску в Мемеле и что, в противном случае, поставщик (Schaffer, так называется человек, отправляющийся с фурой для заготовления по дороге припасов и присмотра за вещами) будет обязан занять у кого-нибудь коляску или купить на свой счет новую. Я погрозил, что ему будет худо, если он меня обманывает, и что если он не достанет коляски, то я буду каждый день вычитать у него по 10 талеров, на что он и согласился, продолжая уверять, что я буду им доволен и не захочу другого экипажа. Затем я велел дать моим людям по стакану вина и спросил у хозяина счет, который он тотчас и принес. Отроду я не встречал такой бессовестной дороговизны, как в этом счете. Расплатившись, я отправился в путь 22-го числа по новому стилю.
23-го, вечером, приехал я в Мемель после чрезвычайно тяжелой и утомительной дороги: все 17 миль мы беспрерывно ехали по морскому берегу и последний день даже принуждены были кормить лошадей под открытым небом, потому что не нашли ни одного дома, где бы можно было остановиться. Так как без моей большой закрытой повозки я замерз бы до полусмерти и, кроме того, не нашел в Мемеле обещанной коляски, то легко дал убедить себя неотступными просьбами извозчика ехать в повозке далее.
На другой день мы выехали из Мемеля. По дороге было так много воды, что в небольшом экипаже было бы до крайности трудно проехать.
27-го, рано утром, я виделся в 17 милях от Риги, на
постоялом дворе, где ночевал, с обер-камергером и гофмаршалом фон Репсдорфом,
который 26-го выехал из Риги и отправлялся в Гамбург. Накануне вечером я
встретил одного из людей его высочества, имен-
114
но
придворного лакея Классена, которого он послал вперед с своими вещами и от
которого я узнал, что обер-камергер едет вслед за ним, а потому я велел
смотреть, чтоб он не проехал мимо. Кроме желания засвидетельствовать ему мое
почтение, мне хотелось отдать ему бывшие со мной письма на его имя.
Обер-камергер спал, когда я остановил его карету; камердинер его тотчас увидел
меня и разбудил своего господина. Он долго со мной разговаривал и, между
прочим, спросил, отправилась ли в путь тайная советница Бассевич. Я отвечал,
что при отъезде моем из Гамбурга ничего о том не слыхал и что мне вовсе
неизвестно, куда она должна ехать. «Не может быть, — сказал он, — тайный
советник давно уж приказал ей ехать к нему и каждый день ожидал ее». Но я
уверял, что решительно ничего не знаю об этом путешествии, которое, вероятно, с
намерением не разглашают прежде времени. Зная по опыту, как трудно найти по
дороге в Кенигсберг (через Курляндию) что-нибудь хорошее из съестных припасов,
я предложил обер-камергеру пару молодых жирных уток, застреленных дорогою
камердинером тайного советника Бассевича, ехавшим со мною; но он не согласился
принять их, говоря, что дорога эта ему очень хорошо известна и что он запасся в
Риге хорошим холодным кушаньем. В свою очередь, он велел достать для меня две
бутылки превосходного венгерского вина. Я также не хотел брать их и говорил,
что они могут очень пригодиться ему во время такого продолжительного пути и что
мне уже недалеко до Риги. Однако ж он принудил меня взять их. Между тем мою
повозку подмазали, и так как все было готово к отъезду, то я поспешил еще раз
проститься с обер-камер-гером и пожелать ему счастливого пути, а он, уезжая,
просил меня быть всегда уверенным в его дружбе. Извозчик его получил за 40 миль
(от Митавы до Мемеля) 100 рейхсталеров и должен был получить вознаграждение за
каждую лошадь, которая падет на дороге. Таким образом можно ехать очень легко и
скоро. На другой день проехал я через Митаву, где его высочество герцог недели
две пробыл под именем прапорщика в ожидании приезда царя в Ригу и много шутил
со своим старым хозяином. Пробыв там несколько часов, я отправился в путь, и в
тот же день вечером, 28-го по новому, или 17-го по старому, стилю благополучно
приехал в Ригу. Тотчас взял я слугу и велел вести себя в дом тайного советника
Бассевича, где прежде всех увидел у входа камеррата Негелейна и асессора
Сурланда, которых поздравил с новым повышением. Тайный советник, стоявший у
окна, принудил меня войти к нему; с ним были генерал Штенфлихт, посланник
Штамке и асессор Сурланд. Все они были со мной чрезвычайно ласковы и
спрашивали, отчего я так долго не ехал. Я рассказал им все причины и передал
гамбургские поклоны. Оставшись вдвоем с тайным советни-
1721 год. Май
115
ком, я вручил ему все бывшие со мною письма; он выбрал адресованные на его имя, а те, которые были к его королевскому высочеству, приказал мне тотчас же отвезти ко двору. Я поколебался было исполнением этого приказания, говоря, что мне нужно подождать сундука с платьем, потому что не смею явиться к его королевскому высочеству в дорожном костюме; но он отвечал, что это ничего не значит и что его высочеству будет приятно скорее видеть меня и принять привезенные мною письма. Так как паж Геклау в эту минуту был у тайного советника, то ему приказано было проводить меня ко двору. Там я прежде всех увидел полковника Лорха и подполковника Сальдерна; первый немедленно отправился в герцогские покои и доложил обо мне.
Его королевское высочество тотчас вышел сам и принял
меня необыкновенно милостиво; я поцеловал край его кафтана, а потом руку,
которую он подал мне очень благосклонно и спросил, как идут мои дела и охотно
ли я оставил Париж. Я с поклоном отвечал, что Париж мне так понравился, что
если бы не счастье выразить мою верноподданническую преданность и не высокая
честь сопровождать его высочество в путешествии, то мне очень чувствительно
было бы так скоро оставить этот город, но что теперь мне это не стоило ни
малейшего труда. Затем я вручил его высочеству письма и доложил о
верноподданнических поклонах обер-камергера, тайного советника Клауссенгейма,
посланника Дюмона, Платена и многих других, которые накрепко наказывали мне о
том. Его королевское высочество благодарил и спросил, где я видел
обер-камергера и когда выехал из Парижа. Я отвечал, что из Парижа выехал 25
(14) апреля, но, по причине отсутствия тайного советника Клауссенгейма,
принужден был пробыть около недели в Гамбурге, особенно потому, что, по словам
тайной советницы, супруг ее, для сбережения почтовых денег, приготовил для меня
много писем и вещей, которых она без него трогать не может; что, выехав из
Гамбурга, продолжал путь скоро и без всякого задержания; что обер-камергера
встретил вчера утром в 18-ти верстах отсюда и отдал ему много писем, чтения
которых наверно станет ему на половину дороги до Гамбурга, куда он едет
чрезвычайно скоро. «Да, да, — сказал его высочество, — я уверен, что он не
станет мешкать в пути или жалеть издержек». Сделав мне еще несколько вопросов,
его высочество пожелал дежурным кавалерам доброй ночи и удалился в свои покои,
а я отправился опять к тайному советнику Бассевичу, у которого нашел стол уж
накрытым. Мы скоро принялись за ужин, и я особенно отличался хорошим аппетитом,
потому что от самого Кенигсберга не ел ничего порядочного. После ужина меня
проводили на назначенную мне квартиру, которая была недалеко от тайного
советника, в доме купца Гейдфогеля.
116
18-го, рано утром, ездил я с тайным советником к
генералу Ягужинскому, которому вручил посылку, присланную к нему со мною от
русского министра в Берлине графа Головкина. Он принял меня как нельзя лучше;
вообще все справедливо хвалят его за приветливость и ласковое обращение. Он
недавно только возвратился из Вены, где, будучи несколько времени царским
министром, очень подружился с тайным советником Бассевичем. Говорят также, что
он очень предан его королевскому высочеству. Вышедши от него, я проводил до
дому тайного советника, а потом, сделав визиты конференции советнику Альфельду,
бригадиру Ранцау и генерал-майору Штенфлихту, поехал ко двору слушать молитву.
По окончании богослужения его высочество тотчас сел за стол, потому что обещал
царю приехать после обеда на смотр шести полков, расположенных близ города.
Откушав, его высочество, с большей частью бывших при нем кавалеров, отправился
верхом в лагерь, а камеррат Негелейн, асессор Сурланд и придворный проповедник
Ремариус поехали за ними в карете тайного советника Бассевича. Они очень
просили меня сесть с ними (второпях я не достал себе лошади, а у них было
порожнее место), но я, против воли, должен был отказаться, потому что тайный
советник приказал мне в тот же день самому отвезти к тайному советнику Толстому
бывшую у меня посылку, о которой царица уже несколько раз спрашивала, равно и о
моем приезде, зная из донесения графа Головкина, что она послана со мною. Раза
три был я в этот день у Толстого, но все понапрасну, и узнал наконец, что он
также уехал на смотр. Около вечера его королевское высочество возвратился домой
и, казалось, был очень доволен виденным; бывшие с ним за городом с восторгом
рассказывали мне, как ласковы были с его королевским высочеством их величества
царь и царица. По окончании смотра полки салютовали выстрелами и гренадеры
бросали гранаты, а после того царственные особы с знатнейшими из
присутствовавших отправились к обширной палатке князя Репнина, где приготовлен
был большой стол (но без скатерти), уставленный холодным кушаньем. Придворный
проповедник рассказывал мне также, что царица в палатке заметила герцогу, что
кафтан на его величестве царе шведского, или синего цвета, а на его высочестве
— зеленого, или русского, на что его высочество отвечал, что надеется, с Божиею
помощью, видеть скоро соединенными эти оба цвета. Его величество царь, очень
много разговаривавший за столом с его королевским высочеством, показывал
сделанную им самим черепаховую табакерку с прекрасными рельефными
изображениями, и так как она очень нравилась нашему герцогу, то он подарил ее
ему. Князь Репнин также подарил его королевскому высочеству красивую серую
лошадь, которую одолжил ему перед тем на этот день. Царь,
1721 год. Май
117
по своему обыкновению, был в кабриолете, царица же с большим поездом и в богатом наряде. Всего этого мне не удалось видеть.
19-го я был у Толстого и передал ему привезенное мною из Берлина; потом навестил камер-юнкера Геклау, который был нездоров: несколько дней перед тем фельдшер, призванный им для кровопускания, так разрезал ему ланцетом руку, что она совершенно онемела.
20-го, еще до молитвы, приехал к его королевскому высочеству датский министр Вестфален и остался у него обедать. Он довольно долго находился при русском дворе и теперь собирался через несколько дней ехать обратно в Данию.
21-го его королевское высочество ужинал у тайного советника Бассевича и произвел там корнета Рейнке (который в 1714 году, когда мы возвращались из Петербурга, был шталмейстером тайного советника и ездил вместе с нами в Мекленбург) в поручики: иначе он не мог бы ехать до заключения мира в лифляндскую деревню к своему отцу, потому что недавно вышел указ его царского величества, которым повелевается всем шведским офицерам, приехавшим сюда для поступления на службу, в положенный срок выехать из России; а так как он был в числе последних, то и просил тайного советника ходатайствовать о принятии его в нашу службу, которая даст ему возможность ехать к отцу. Говорят, его царское величество потому издал этот указ, что вдруг наехало множество шведских офицеров и стали носиться слухи, что между ними очень много шпионов.
22-го, утром, собрались граждане в полном вооружении и
заняли улицы, через которые должны были ехать в Ревель их величества царь и
царица. После обеда, часу в четвертом или в пятом, царь приезжал к его
высочеству проститься. Его высочество встретил его на крыльце и поцеловал ему
руку, а царь обнял его и поцеловал в губы; после этого герцог опять поцеловал
ему руку и повел его в комнату, где была приготовлена закуска. Они тотчас сели
и стали кушать. В это время ее величество царица выехала из города, о чем было
возвещено большим числом пушечных выстрелов. Его величество царь, пробыв за
столом довольно долгое время, в продолжение которого был очень милостив к его
королевскому высочеству, встал и, по обыкновению своему, стал поспешно
прощаться, прося его высочество приехать поскорее в Ревель, что и было обещано.
Затем его высочество проводил царя до его дорожного кабриолета, заложенного
четверней, где они еще раз обнялись и потом расстались. Около 8 часов его
царское величество выехал из Риги при пушечных выстрелах и звоне всех
колоколов. Он принял очень милостиво бургомистров и ратсгеров, собравшихся у
городских ворот, что произвело повсюду несказанную радость.
118
23-го герцогиня Курляндская (сестра нынешней герцогини
Мек-ленбургской и дочь вдовствующей царицы, супруги родного брата царя) выехала
из Риги в Курляндию, о чем было дано знать несколькими пушечными выстрелами.
24-го его королевское высочество поехал вслед за царем
в Ревель, взяв с собою тайных советников Бассевича и Геспена (который за день
перед тем приехал из Вены), посланника Штамке, камеррата Негелейна и асессора
Сурланда. С его высочеством в карете сидели: царский камергер Нарышкин,
состоящий при его особе, обер-егермейстер Альфельд и полковник Лорх. Возле кареты
ехали верхом подполковник Сальдерн, два пажа и камер-лакей. Кроме того, за его
высочеством следовал конвой, состоявший из одного поручика и 8 или 10 драгун.
Когда герцог выехал из города, последовало 33 пушечных выстрела, как и при
отъезде самого царя.
28-го, в час пополудни, генерал-майор Штенфлихт
отправился за ними верхом и 29-го, около 4 часов после обеда, прибыл в Ревель.
29-го бригадир Ранцау, вместе с камер-юнкером и со
мною, ездил в сад советника Фитингофа; пробыв там несколько времени и осведомившись
о нужных для нашего путешествия лошадях, мы простились, и бригадир, у которого
все уж было готово к отъезду, немедленно поехал в Ревель, а мы возвратились в
город.
30-го праздновали день рождения царя, которому пошел
51-й год*. У князя Репнина был обед для всех тамошних знатных особ. Офицеры
стоявших в Риге полков угощали солдат пивом и вином, а в ратуше и в доме
Черноголовых играла целый день музыка, состоявшая из литавр и труб;
словом, весь город был в веселии и радости. В этот день я осматривал остатки
церкви св. Петра, которая дня за два до моего приезда почти совершенно сгорела
от молнии. Говорят, она была красивейшею церковью во всем городе, и все
особенно сожалеют о ее высокой башне с превосходными курантами.
31-го мы получили, наконец, 100 лошадей для
отправления поклажи, и в тот же день вся наша свита отправилась из Риги. Ее
составляли несколько кавалеров и слуг, именно: камер-юнкер Геклау, придворный
проповедник Ремариус, поручик Бассевич (приехавший из Любека за несколько дней
до отъезда его высочества), гофмейст,ер Дюваль, секретарь тайного советника
Геспена Швинг и я, один паж, один камер-лакей и несколько других слуг.
2-го, вечером, мы приехали в Пернау, где нам тотчас отвели квартиры. Так как дорогою у нас сломалось несколько экипажей, то мы должны были здесь ночевать. По приглашению старшего
* Это неверно: 30 мая 1721 года Петру Великому
исполнилось 49 лет.
1721 год. Июнь
119
бургомистра
мы собрались у него к ужину. В его доме я нашел лошадей его высочества и
тайного советника, с двумя конюхами, которые отправились из Риги в один день с
его высочеством. Они здесь находились уже 8 или 10 дней, потому что дорогой
одна из каретных лошадей (которую тайный советник купил в день своего отъезда
из Риги) заболела, и они все это время проводили в надежде, что она скоро
оправится; но ожидания эти были напрасны: лошадь в день нашего приезда издохла.
По просьбе кузнеца я на другой день, рано утром, велел вскрыть ее за городскими
воротами, любопытствуя узнать причину ее болезни, которой он не умел объяснить.
Однако ж вскрытие нисколько не подвинуло вперед дела, в котором, как оказалось,
мой кузнец ничего не смыслил. Наконец на левой стороне, между ребрами, мы
открыли рану, глубоко проходившую внутрь, но снаружи почти вовсе незаметную. Я
спросил у кучера, не заметил ли он прежде опухоли на этом месте, но тот
отвечал, что не заметил ничего, кроме того, что лошадь в последнее время
беспрестанно оглядывалась на левую сторону, как бы показывая тем, где ей
больно; но что так как ничего не было видно, то никто и не обратил на это
внимания. Одни думали, что кто-нибудь с намерением испортил ее; другие, что
рана сделалась от удара чем-нибудь остроконечным или угловатым; но как бы то ни
было, лошадь издохла, и все розыскания ни к чему не послужили. К обеду мы опять
собрались у бургомистра, которому должны были обещать это накануне вечером.
После обеда, когда все было готово к отъезду, мы снова сели в экипажи и
отправились в путь. Перед тем я приказал конюхам не спеша следовать за нами до
Ревеля; но узнав от бургомистра, что оба они негодяи и очень не ладят друг с
другом, я стал опасаться, чтоб от их невнимания не пострадали и другие лошади,
и потому оставил с ними писаря Христиана Пеля, который, впрочем, скоро
освободился от этого труда, потому что на первой же станции нашел одного из
лакеев, отправленного тайным советником Бассевичем в Пернау только за этими
лошадьми.
5-го, рано утром, вся наша свита благополучно прибыла в Ревель. Мы могли бы приехать гораздо скорее, если б лошади не были до крайности измучены тяжелою поклажею царского двора и голодом, который терпели на станциях, где не было достаточно корма для двухсот лошадей; кроме того, во время нашего проезда лошади стояли на станциях уже около шести недель, к немалому ущербу бедным крестьянам. На каждых трех милях, в местах для смены лошадей, по распоряжению местного начальства находилось по два чиновника для встречи царя, царицы и его высочества; им было предписано оставаться там до тех пор, пока не будет провезена вся наша поклажа. Немедленно по прибытии моем в Ревель я отпра-
120
вился к тайному советнику Бассевичу, а от него, около полудня, ко двору и нашел его высочество в добром здоровье и хорошем расположении духа. По окончании молитвы герцог сел за стол, а я вышел в одну из смежных комнат, чтоб со вниманием послушать обоих валторнистов, привезенных его высочеством из Вены. Они всегда должны играть во время обеда, чего при мне еще не было, потому что в Риге один из них был болен. С невыразимым наслаждением слушал я этих людей; с первым из них едва ли кто в свете может сравниться. Все слушавшие его признавались, что никогда не слыхали такой нежной и так превосходно исполняемой игры на валторне. Он аккомпанирует ею все инструменты и может выдержать, не останавливаясь, до 85 тактов, что производит необыкновенное действие на слушателей. Они не носят мундиров и получают в год по 100 червонцев жалованья, не считая других сторонних доходов, которые могут иметь при разных случаях. Первый, по имени Иоган Лейтенбергер, лет семь тому назад был довольно долго в услужении у тайного советника Бассевича, который его очень любил и неохотно с ним расстался. Когда, в 1720 году, тайный советник опять был с его высочеством в Вене и с ним там встретился, он уговорил его вступить с одним из своих товарищей в службу нашего герцога.
В тот же день, после обеда, его высочество поехал к
тайному советнику Бассевичу и открыл у него в первый раз собрание, получившее
название тост-коллегии. Как скоро собрались все к тому приглашенные,
статский советник Штамке, в качестве архивариуса коллегии, прочел ее устав
(сочиненный тайным советником Бассевичем и утвержденный его королевским
высочеством), а мы все должны были подавать свой голос и принимать каждую
отдельную статью большинством голосов. Его королевское высочество, как
президент, имел три голоса, ординарные члены - два, а экстраординарные - один.
Ординарными членами назывались те, которые в продолжение всего года должны были
находиться при президенте и по вечерам, поочередно, держать у себя
тост-коллегию. Такими были: тайные советники Бассевич и Геспен, конференции
советник Альфельд, генерал-майор Штенфлихт, бригадир Ранцау и посланник Штамке.
Экстраординарными членами названы были те, у которых коллегия назначалась
только четыре раза в год, но всякий раз должна была начинаться с обеда. К числу
таких принадлежали: полковник Лорх, подполковник Сальдерн, камер-юнкер Гек-лау,
камеррат Негелейн, асессор Сурланд и я. Впрочем, было положено избирать впредь
еще и других членов, с согласия светлейшего президента (serenissimus dominus praeses) и всей коллегии. В этой коллегии все было устроено
надлежащим образом, и постановлений ее никто не должен был нарушать под страхом
тяж-
1721 год. Июнь
121
кого наказания. Она всегда начинается с 5 часов после обеда и продолжается никак не долее 11-ти; до 9 часов, то есть времени, когда садятся за ужин, всякий имеет полную свободу курить табак, играть или гулять. Кушанья назначены раз навсегда одни и те же, без малейшей перемены. Пить никто не принуждается. Поручик Бассевич, не принадлежащий к нашему обществу, получил на этот раз позволение остаться и ужинать с нами, потому что был у тайного советника в то самое время, когда началась коллегия.
6-го была в первый раз тост-коллегия у Геспена. В этот день мне с поручиком Бассевичем отвели квартиру у городового бухгалтера Блума, который вскоре после нашего приезда к нему сказал, что он женат на двоюродной сестре обер-камергера Репсдорфа. Я сначала не хотел этому верить, полагая, что он ошибается, и решительно не понимая, как она могла сюда попасть; однако, осведомившись у других, я узнал, что это правда и что отец ее долго жил в Лифляндии, потом занимался торговлею в городке недалеко от Ревеля, где и умер.
7-го мой хозяин попросил меня войти к нему и представил мне свою жену, женщину тихую, кроткую и очень недурную собою. Он имел от нее двух или трех детей и рассказывал мне так много подробностей о семействе обер-камергера, что я наконец удостоверился, что жена его из фамилии Репсдорфов и действительно двоюродная сестра обер-камергера. Он очень просил меня сказать ему, когда последний опять приедет в Россию, потому что желал бы наконец видеться с ним; но так как я уверял его, что и сам того не знаю, то он обратился ко мне с просьбою представить его тайному советнику Бассевичу, что я и обещал. В тот же день я сказал об этом тайному советнику, который поручил мне привести его к нему при первой возможности и уверить его, что если он может быть ему чем-нибудь полезен, то сделает с удовольствием все от него зависящее. Вечером мы ужинали у конференции советника Альфельда (у которого в этот раз была тост-коллегия), и я имел честь сидеть за столом вместе с другими.
8-го, утром, отправляясь со двора, я спросил моего хозяина, не хочет ли он идти со мною к тайному советнику Бассевичу; но он поблагодарил меня и сказал, что, к сожалению, не может сегодня воспользоваться этою честью, потому что жена его за несколько часов перед тем родила дочь; это меня крайне удивило, тем более что вчера, разговаривая с нею, я вовсе ничего не заметил. Вечером было обыкновенное общество у генерал-майора Штенфлихта, и мы провели время очень весело.
9-го, рано утром, были заблаговременно отправлены в
Петербург две повозки с поклажею его высочества и одна с вещами тайного
советника Бассевича, потому что на станциях было так мало ло-
122
шадей, что его высочество нанимал других на свои деньги, а отправить вещи водою ему не было угодно. В то же утро его величество царь изволил быть у Черноголовых, где его угощали. (Это общество состоит из многих молодых неженатых купцов и приказчиков, которые имеют для своих собраний особенный дом со многими редкостями и пользуются, как говорят, значительными привилегиями за то, что в прежние времена своими частыми вылазками причиняли много вреда войску царя Ивана Васильевича; обыкновенно они приглашают к себе всех проезжающих здесь знатных иностранцев). Его королевское высочество несколько дней перед тем также был приглашен на их празднество двумя присланными от них депутатами; но, страдая во весь тот день сильною головною болью, не выходил никуда из комнаты и посылал к ним с извинением полковника Лорха. Царица, узнав об этом, тотчас прислала к его высочеству осведомиться о его здоровье. В этот же день я отправлялся гулять за город и видел небольшую мызу, где жил некоторое время мой покойный отец; она находится возле самого города. Видел также издали вновь разведенный царем сад, названный Катериненталем, где помещается теперь царская свита, и находящуюся недалеко оттуда гавань.
10-го, рано утром, при мне сменили караул у дома его
королевского высочества, стоявший целую неделю; он состоял из одного поручика и
40 рядовых, нескольких унтер-офицеров и одного барабанщика; в Риге же я видел у
его королевского высочества только двух гренадеров перед комнатами и двух
мушкетеров у подъезда. После обеда, приготовив все к моему отъезду (я охотнее
согласился ехать с лошадьми сухим путем, чем водою с нашим багажом, потому что
со времени моей последней поездки из Швеции очень боялся воды), я отправился
наверх к его королевскому высочеству, чтоб узнать, не будет ли мне каких-нибудь
приказаний в Петербург или Нарву; но его высочество отвечал, что, вероятно, и
сам скоро отправится в путь и что поэтому надеется быть еще прежде меня в
Петербурге. Так как его высочество имел в этот день у себя тост-коллегию
(которой бы следовало быть у посланника Штамке, если б он накануне не уехал
вперед с камер-юнкером Геклау, назначенным для приготовления квартир в
Петербурге), то я получил приказание остаться еще несколько часов, чтоб
присутствовать при принятии или, лучше сказать, введении в наше общество полковника
Тизенгаузена. Церемония эта происходила следующим образом: я, как младший
экстраординарный член, должен был встретить его и проводить до комнаты, где
стояли по обе стороны все члены коллегии; здесь светлейший президент тотчас
взял его за руку и повел в другую комнату, где были поставлены стулья по числу
наличных членов, также стол, на котором лежали бумага и перья
1721 год. Июнь
123
и стояли бутылка вина и бокал; мы все попарно шли вперед и стали на свои обыкновенные места. На первом месте, отдельно, стояли кресла, в которые сел его королевское высочество и подал нам знак также сесть по своим местам; новый же ординарный член должен был стоять у кресел президента вместе с асессором Сурландом, вице-архивариусом коллегии, пока читали регламент и реверс, который следовало подписать полковнику как ординарному члену. Когда все это кончилось и реверс был подписан, я поднес полковнику бокал вина и просил его пить за здоровье его королевского высочества и всех ординарных и экстраординарных членов. Затем светлейший президент взял бокал и, выпив за здоровье нового ординарного члена, передал его старшему ординарному члену, который, в свою очередь, передал его далее, и таким образом он обошел всех по порядку. После того все стали вокруг новоизбранного и, трижды провозгласив громко в один голос: «Dignus est intrare in nostram societatem» (достоин вступить в наше общество), начали его поздравлять, за что он поцеловал руку его высочеству и перецеловался со всеми нами. По окончании всей этой церемонии, когда стало уже довольно темно, я еще раз откланялся его высочеству, который допустил меня к руке и пожелал мне счастливого пути. Простившись со всеми прочими, я вышел на двор, где мои люди, совсем готовые, уже несколько часов ждали меня. Тайный советник Бассевич, увидев, что все готово к моему отъезду, вышел еще раз проститься со мною и поручить мне своих людей и лошадей. Затем я, с Божией помощью, отправился в путь и ехал верхом до первой станции, которая от Ревеля всего в 20 верстах; здесь я остался до вечера следующего дня, потому что не хотел ехать днем по причине жара. Со мною были двое конюхов тайного советника, мой человек и 10 верховых лошадей, из которых три принадлежали его высочеству и семь тайному советнику.
12-го, вечером, когда я готовился выехать из Кагаля, второй станции от Ревеля, приехали туда тайный советник Геспен и генерал-майор Штенфлихт, отправившиеся из Ревеля в тот же день после обеда. Они сказали мне, что были накануне в рыцарском доме (auf dem Ritterhause), где дворянство великолепнейшим образом принимало весь царский двор и наш, что высокие гости очень веселились и протанцевали до самого утра. Пили там, по обыкновению, очень много, отчего один из господ ландратов, который слишком усердно исполнял должность маршала (при чем должен был ужасно пить), провожая царицу до кареты, имел несчастье упасть и больно ушибиться.
13-го, около полудня, Геспен и Штенфлихт опять догнали
меня на 3-й станции; прошедшую ночь они отдыхали, а теперь, закусив и приказав
покормить немного лошадей, тотчас же уехали. Они
124
очень удивлялись, что я еду так медленно, то есть не более одной станции в день, говоря, что с моими праздными лошадьми можно бы ехать по крайней мере вдвое скорее и что они с тяжелою повозкою проезжают не менее двух станций. Но я отвечал, что между их лошадьми и моими большая разница: те привыкли к подобной езде, а эти, напротив, вовсе нет, и что, кроме того, одна из них, подаренная тайному советнику Бассевичу в Ревеле полковником Тизенгаузеном, уже совсем измучилась, потому что не привыкла к дороге. На этой же станции видел я сына полковника Тизенгаузена, который был капитаном шведской службы и долго находился в плену. Он был со мною очень приветлив, потому что хорошо знал моего покойного отца. Вечером, уже почти в полночь, я снова встретил на четвертой станции Геспена и Штенфлихта, которые сидели здесь до поздней ночи в ожидании своих лошадей, разбежавшихся по лугу, тогда как я выехал сюда ранее обыкновенного. Они очень удивились, когда опять увидели меня. Вскоре они уехали, а я, пробыв на этой станции до вечера следующего дня, продолжал свой путь.
17-го я встретил в Вайваре, в 18 верстах от Нарвы,
часть царицыной свиты, от которой узнал, что ее величество хотела выехать с нею
в один день, но что почему-то это было отложено до следующего дня, то есть до нынешнего.
Говорили также, что его королевское высочество пробудет еще два дня в Ревеле у
ее величества царицы, чтоб дать немного отдохнуть лошадям, но что его
величество царь уже 16-го рано утром отплыл на фрегате и что корабль для
прислуги и вещей его королевского высочества совсем готов и ждет только
попутного ветра. Вечером того же дня приехал я в Нарву; но так как было уже
поздно и городские ворота давно заперли, то мы остановились перед городом, на
даче бургомистерши Геттен. Я и без того хотел остановиться там, потому что
слышал от многих попадавшихся мне на станциях свитских кавалеров, что во всем
городе нельзя найти дома с конюшнею о десяти стойлах, а мне не хотелось
разделять моих лошадей из опасения беспорядков; кроме того, я знал, что будет
много неприятностей с конюхами, которые оба были пьяницы; на этой же даче как
раз была превосходная конюшня для 10 лошадей. Из города (где увидели, как я
проехал мимо городских ворот) тотчас прислали ко мне караульного солдата с
вопросом, кто я такой и есть ли у меня паспорт. Я отвечал, что принадлежу к
свите его высочества герцога Голштинского и паспорт имею. Вслед за тем
комендант, выслав ко мне своего адъютанта, велел сказать, что если я хочу
въехать в город, то ворота тотчас отворят, и спросить, не знаю ли я, когда
приедет в Нарву его королевское высочество. Я сказал, что выехал из Ревеля еще
в прошедшую субботу и потому не знаю, когда бу-
1721 год. Июнь
125
дет сюда его высочество; за предложение же въехать в город велел благодарить и отозвался, что уже слишком поздно, что лошадей давно отложили и что, кроме того, я располагаю на другой же день немедля ехать дальше. Так как во всем предместье не было возможности купить ни сена, ни травы, а у меня был паспорт от рижского губернатора Левена, где предписывалось выдавать мне их по всей дороге сколько будет нужно и безденежно, то я показал его адъютанту, которого просил приказать людям принести для моих лошадей немного сена или указать, где бы я мог достать его на ночь. Прочитав мой паспорт, он объявил мне через извозчика (служившего мне переводчиком), что документ этот был действителен только до последней станции, что дальше он не имеет никакой силы, потому что Нарва принадлежит к другой губернии; но что я и без того могу положиться на г. коменданта, который немедленно примет все меры для доставления мне необходимого; чтоб я сказал только, сколько именно овса и сена мне нужно, и он тотчас же велит взять того и другого из царских магазинов, а что купить нечего не только в предместье, но и в самом городе. Поблагодарив за такую готовность, я просил его засвидетельствовать мое почтение г. коменданту и сказать ему, что я очень сожалею о беспокойстве, сделанном ему для меня в ночную пору, и что не замедлю на другой день явиться к нему и лично благодарить его. Выпив у меня рюмку водки, адъютант ушел, и, по его распоряжению, я скоро получил требуемое.
На следующее утро я отправился в город и встретился с
молодым купцом из Риги, который в одно время со мною был в Париже, где мы и
познакомились. Он повел меня на свою квартиру и был вообще чрезвычайно любезен;
без него мне очень трудно было бы отыскать капитана Рамзе, к которому я имел
поручения от полковника Брокендаля, и если б он не пригласил меня отобедать с
ним вместе, то мне не удалось бы даже поесть порядочно. Нарва была в такой
бедности, что я не мог достать на дорогу чего-нибудь съестного и принужден был
уехать безо всего. Мне указали гостиницу, где я надеялся получить что-нибудь;
но и там отвечали, что господа голштинцы, недавно здесь проехавшие (они
разумели посланника Штамке, генерала Штенфлихта и тайного советника Геспена),
захватили весь запас, так что осталось только немного копченого мяса и говяжий
язык, которые необходимы для ежедневных посетителей. Я просил уступить их мне и
представлял, что по всей дороге до Петербурга решительно ничего нельзя достать;
но мне отказали под предлогом, что эти ежедневные посетители должны иметь
передо мною преимущество. Одним словом, Нарва была так бедна съестными
припасами, что сказать нельзя. Говорят, это оттого, что отсюда все отправляется
в Петербург. Распорядившись покупкою
126
овса и разных вещей, нужных в дороге, я спокойно и хорошо пообедал с моим старым знакомым и с капитаном Рамзе. После обеда мы отправились с последним к коменданту, который принял меня как нельзя лучше. Так как он не говорил ни по-немецки, ни по-французски, то я поручил капитану просить его о выдаче мне точно такого же паспорта, какой я получил в Ревеле, и сказать ему, что мне иначе нет возможности ехать с лошадьми, для которых и за деньги нельзя достать сена, тогда как с паспортом это будет легко, потому что на всех станциях большие запасные магазины. Он отвечал, что не может исполнить моей просьбы, потому что паспорт его не будет иметь никакой силы по дороге в Петербург, которая принадлежит к другой губернии; что если б это только от него зависело, то он не замедлил бы выдачею, имея предписание всеми средствами облегчать проезд свиты его королевского высочества, но что подобный паспорт может быть выслан только из Петербурга. Однако ж он вызвался снабдить меня видом, каким мог, и, когда я охотно принял такое предложение, написал его своею рукою. Русские незадолго перед тем сделали в Швецию высадку, о которой комендант только накануне получил известие; об этом зашел разговор, он велел принести ландкарту и показывал нам места, опустошенные русским войском. Пробыв несколько времени у коменданта и поговорив довольно долго по-французски с его сыном, я спешил откланяться. На прощанье комендант просил меня извинить его перед тайным советником Геспеном и генерал-майором Штенфлихтом, которым он по болезни не мог представиться, когда они приехали в Нарву. Поблагодарив его еще раз за оказанное мне содействие, я отправился к себе на квартиру и вскоре выехал из Нарвы.
Недалеко от города встретил я багаж генерала Аллара,
около 60 подвод, а несколько верст далее — карету, в которой сидела генеральша
с обыкновенным своим спутником, пастором*. Она спросила меня, где мы хотим
остановиться на ночь. Я отвечал, что так как уж поздно, то не желал бы ехать
далее ближайшей станции; но что если и она думает остановиться там же и
опасается, что в конюшне будет мало места для всех лошадей, то я охотно поеду
до другой станции. Поблагодарив меня, она просила не стесняться для нее и
сказала, что, имея от мужа приказание спешить, решилась ехать в эту же ночь до
второй станции. По прибытии на ночлег я скоро заметил огромную разницу между
этою станциею и станциями по ту сторону Нарвы: там было во всем изобилие, здесь
недостаток. Когда я спросил о конюшне, мне отвечали, что ее вов-
* Точно так же некогда и наши боярыни и богатые
помещицы брали с собою в дорогу, в особой повозке, священника с запасными
Дарами на случай потребности в исповеди и причащении Св. Тайн.
1721 год. Июнь
127
се
нет; на вопрос мой, где станционный дом, сказали, что он хотя и недалеко,
однако ж войти в него нельзя, потому что он вычищен и приготовлен для царицы,
которую ожидают всякий час. Что касается до сена и травы, то меня уверяли, что
до следующего утра все мои хлопоты будут напрасны: все свое сено крестьяне
свезли в магазин, а косить траву было уже слишком поздно. Таким образом я
принужден был устроить конюшню из старого крестьянского хлева, в котором, к
счастью, нашлось именно столько корыт, сколько требовалось стойл. Мне очень не
хотелось провести ночь в этом хлеве, где перед тем пробыли довольно долго более
50 крестьян с своими лошадьми и оставили после себя множество маленьких
неприятных насекомых; однако ж делать было нечего, я разостлал себе там
постель; другого места решительно не было, да и к тому же шел сильный дождь. Я
лег на соломе возле лошадей, которым велел дать немного травы, к счастью
уцелевшей в моей повозке. Утром получил я наконец, с помощью денег и просьб,
столько травы, сколько было нужно; но сам должен был удовольствоваться молоком
и несколькими яйцами: другого ничего не нашли. Сначала я надеялся достать
что-нибудь на стеклянном заводе, принадлежащем государыне, но напрасно. На этом
заводе в ожидании приезда ее величества делались приготовления к работе.
Говорят, он приносит значительный доход, потому что поставляет ежегодно большое
количество бутылок, оконных стекол и разной мелкой посуды. Возвращаясь на свою
квартиру, я увидел у стоявшей недалеко от нее житницы старого русского
дворянина, который также ожидал царицу. Он успел уже узнать от одного из моих
людей, кто я такой, и когда я проходил мимо его, пригласил меня в свою комнату,
где тотчас предложил мне рюмку вина, от которой я отказался качаньем головы,
потому что говорить с ним не мог и, кроме того, очень хорошо знал, что в ней
простое хлебное вино. Его русские, а мои немецкие слова как-то вовсе не
клеились, и мы поэтому стояли несколько времени и молча глядели друг на друга;
наконец он спросил меня по-русски, не хочу ли я поиграть с ним в карты. Но я
тогда только понял его вопрос и увидел в чем дело, когда он вытащил из кармана
колоду карт и, показав ее мне, сказал: изволишь? - слово, которое я уже
знал. Любопытствуя знать, что из этого будет, я согласился, сказав: ja, которое он так же хорошо понял, как я его изволишь.
Мы сели за какой-то старый обломок стола, и я был в большом нетерпении в ту
минуту, когда он начал сдавать: мне очень хотелось узнать поскорее, что это
будет за игра; я непременно призвал бы одного из конюхов, знавшего немного
по-русски, если б тот не ушел на стеклянный завод. Но как скоро мой партнер
сдал себе и мне только шесть карт и одну выбрал, я тотчас же понял, что игра
наша марьяж, особенно когда он, после
128
1721 год. Июнь
первой же взятки, открыл настоящий марьяж. Тогда игра пошла у нас легко, тем более что я после отъезда моего из Петербурга с тайным советником Бассевичем не забыл еще считать по-русски. Сказав, что я играю мастерски, не хуже его, и славно считаю по-русски, он так увлекся игрою, что верно просидел бы за ней до другого дня, если б я согласился продолжать. Когда мы сыграли несколько игр, он достал свой кошелек и, вынув из него две копейки, дал мне понять, что, если я хочу, он готов играть и на деньги, чтоб видеть, кто сколько выиграет. Но так как в это время вошел конюх и спросил, не пора ли седлать лошадей, то я положил карты и хотел уйти. Тогда мой старик начал считать свои деньги и видя, что их все столько же, сколько и было, остановил меня за руку и велел мне сказать через конюха, что ведь мы друг у друга ничего не выиграли и что он просит меня сыграть с ним еще один раз. Я согласился. Счастье до того благоприятствовало ему, что он выиграл две полные, наличные копейки, которые принял с радостью и завернул в особую бумажку. На мой вопрос, для чего он это делает, он отвечал, что будет всю жизнь беречь эти копейки, выигранные честно в карты у иностранца, который не мог даже говорить с ним.
Когда все было готово к отъезду, я отправился вечером
20-го из Шабиной (Жабиной) в Кипенскую (Kypenska), куда
прибыл довольно скоро, потому что эта станция от первой только в 22-х верстах,
которые между Нарвою и Петербургом гораздо короче, чем между Нарвою и Ревелем.
В ту же ночь приехала в Кипенскую ее величество царица со всею своею свитою и
осталась там до утра. Тут я имел счастье в первый раз видеть ее величество
после моего отъезда из Петербурга, потому что не видал ее ни в Риге, ни в
Ревеле. Проезжая мимо меня, государыня благосклонно кивнула головою на мой
почтительный поклон. Я познакомился здесь с берейтором князя Меншикова,
готовившим по всей дороге до Петербурга лошадей для кареты ее величества (вся
земля, начиная отсюда до 30-й версты перед Петербургом, принадлежит князю), и
получил от него столько фуража, сколько мне было нужно. Он родом немец и
человек очень услужливый.
На следующий день, 21-го, я в восемь часов утра выехал
верхом из Кипенской, намереваясь в тот же день проехать две станции, чтоб
поскорее кончить это скучное путешествие. Лишь только мы приехали на первую
станцию, как вслед за тем прибыла туда ее величество и остановилась со своими
дамами в станционном доме, но, покушав и приказав переменить лошадей, тотчас
изволила уехать далее. Немного спустя явился ко мне упомянутый берейтор и
сказал, что сейчас получил предписание от его светлости князя Меншикова
оставить на станциях всех лошадей до проезда его королевского высочества
герцога Голштинского, которого ему
129
приказано провожать точно так же, как ее величество, и что поэтому, проводив государыню до последней станции, он опять отправится на первую, где мы пробыли прошедшую ночь. От него же узнал я, что ее величество лично изволила ему приказать распорядиться на станциях, чтоб я безденежно получал все требуемое, и сказать мне, чтоб я не обижался, если на станциях меня не везде принимали так, как бы следовало, что там не знали, кто я и от кого еду. Затем мы простились, и он поскакал за ее величеством. После обеда, около 5 часов, я отправился далее и приехал на следующую станцию довольно рано. Трава и овес были уже заранее для меня приготовлены, потому что ее величество, садясь в карету, изустно подтвердила почтовому комиссару, чтоб я хорошо был принят и ни в чем не имел недостатка. Конюшня была чиста, но так мала, что я принужден был половину лошадей велеть привязать на дворе из опасения, чтоб они ночью не причинили одна другой вреда. Прежде чем я лег спать, берейтор уж опять возвратился, проводив государыню только до ближайшей станции и получив от ее величества приказание ехать назад и с таким же усердием провожать его высочество.
На другое утро, 22-го, я продолжал путь от Каскова до
Кипени, куда благополучно прибыл около полудня. Конюшни здесь вовсе не было, и
я велел привязать лошадей у забора; даже не нашлось корыт, за которыми я
отправил в ближайшую деревню драгуна с несколькими крестьянскими телегами, и
пока он возвратился, прошло много времени. Овса нашлось довольно, но травы
вовсе не было не только на станции, но и на 5 или на 6 верст в окружности.
Поэтому очень пригодилась трава, бывшая у меня в повозке: я всегда на всякий
случай брал ее несколько с собою, чтоб до получения свежей было чем покормить лошадей,
которым без того овес бывает вовсе невкусен. Спустя несколько времени после
моего приезда на станцию прибыл поручик с одним унтер-офицером и 12-ю рядовыми,
которые сопровождали ее величество и теперь возвращались для сопровождения его
высочества. Поручик этот приехал прямо из Петербурга и говорил, что ее
величество благополучно прибыла туда еще вчера вечером, 21-го числа, и
приказала ему приготовить для меня и моих лошадей помещение в 15 верстах
отсюда, в Красном Селе (большой красивой деревне, принадлежащей царю), у
тамошнего управляющего, потому что на станции ровно ничего нет. Он дал мне
письмо к последнему и уверял, что я ни в чем не буду иметь недостатка, что там
всего в изобилии по случаю приготовленного ночлега для ее величества. Поговорив
немного и выпив по рюмке водки, мы расстались: поручик отправился далее с своею
командою, а я вскоре также пустился в путь и благополучно приехал в Красное
Село, где тотчас явился к управляю-
130
щему,
к которому имел письмо. Это был человек уже пожилой и очень обязательный: он
принял меня с радостью и старался угостить как можно лучше. Прежде всего он
велел поставить лошадей в конюшню и принести для них корму, сколько было нужно
на то короткое время, которое я располагал здесь остаться, потом повел меня в красивую
палатку, поставленную на большом дворе, где тотчас приказал накрыть стол и
готовить кушанье, но покамест предложил мне трубку табаку, которую я принял с
большим удовольствием, потому что в дороге охотно курю. Он был страстный
любитель табаку, и мне очень приятно было выкурить с ним трубки две-три,
несмотря на то что я уже порядочно накурился во время моей скучной езды. С нами
был его сын, который провел несколько времени в Германии и говорил немного
по-немецки. Узнав от людей мою фамилию, он спросил меня, не родственник ли я
генерал-лейтенанту Берхгольцу, бывшему в русской службе, и когда услышал, что я
сын его и был уже в России 7 лет тому назад, бросился ко мне на шею и сказал,
что видел меня много раз, находясь в полку моего отца, что часто хаживал в наш
дом и был в Новгороде, в земле казаков*, когда хоронили там мою покойную мать.
Между тем подали кушанье, до которого я поспешил добраться, потому что с самого
утра ничего не ел. Вообще в дороге у меня славный аппетит и я готов обедать
хоть десять раз в день. Но подойдя к столу, я увидел, что все кушанья постные
(а русские посты гораздо строже католических, потому что запрещается есть яйца,
молоко и масло). Блюд было множество (если русские угощают, то обыкновенно
подают на стол втрое более, чем у нас), но из них были мне по вкусу только
вареная в воде рыба и икра, приправленная луком, которой я не ел 7 лет. Я
обратил, между прочим, внимание на одно странное смешение, которым занялся мой
старый хозяин: он влил в стакан пива несколько ложек рыбного бульона и выпил
все это с большим аппетитом. Сын его, считавший себя гораздо умнее отца,
спросил с насмешкой, для чего он делает такую странную смесь. Тот отвечал, что
этим способом согревает пиво, для него слишком холодное, и уверял, что такой
напиток чрезвычайно вкусен и что он при случае всегда будет употреблять его; но
когда сын не хотел этому верить, он поспешно приготовил еще стакан и принудил
нас обоих попробовать свой состав, который был так вкусен, как удар по уху.
После обеда я отправился в особую комнату, где для меня приготовили небольшую
постель. Русские пуховиков вовсе не употребляют, по крайней мере очень редко,
заменяя их большей частью набитыми тюфяками, на которые кладутся небольшая
подушка и легкое одеяло. Людей моих вечером угощали ужином, но они еще менее
меня могли удовольствоваться постным кушаньем.
* Новгород-Северск (в Черниговской губ.).
1721 год. Июнь
131
На другой день рано утром, 23-го, поблагодарив от души моих хозяев за их ласковый прием, я отправился в путь и около полудня приехал в Красный Кабачок, находящийся в 15 верстах от Петербурга и принадлежащий великому адмиралу Апраксину. Вскоре после меня приехал туда же с почтою из Ревеля наш жид Липман и немедленно отправился дальше. Позавтракав и уже совсем изго-товясь к отъезду, я заметил, что одна из верховых лошадей, которая во всю дорогу была очень утомлена, едва могла встать и идти; это было мне очень неприятно, особенно потому, что то была лучшая из лошадей тайного советника. Приказав людям вести ее потихоньку в город, я отправился вперед с человеком тайного советника, чтоб узнать, все ли приготовлено для лошадей. Около вечера прибыли мы благополучно в Петербург, который со времени моего отъезда оттуда так изменился, что я вовсе не узнавал его. С самого начала мы въехали в длинную и широкую аллею, вымощенную камнем и по справедливости названную проспектом*, потому что конца ее почти не видно. Она проложена только за несколько лет и исключительно руками пленных шведов. Несмотря на то что деревья, посаженные по обеим ее сторонам в три или четыре ряда, еще не велики, она необыкновенно красива по своему огромному протяжению и чистоте, в которой ее содержат (пленные шведы должны каждую субботу чистить ее), и делает чудесный вид, какого я нигде не встречал. На Адмиралтействе, красивом и огромном здании, устроен прекрасный и довольно высокий шпиц, который выходит прямо против проспекта. Миновав эту аллею**, я проехал через подъемный мост, по левую сторону которого стоит новая Биржа, четырехугольный и также очень красивый дом. Отсюда я велел везти себя к дому, отведенному для его королевского высочества: он находился недалеко от царского летнего дворца и возле самого Почтамта***. Приехав туда, я тотчас отправился в комнату камер-юнкера Геклау, чтоб узнать, где конюшня. Оказалось, что она очень плоха, не вычищена, даже еще не совсем отделана. Послав одного из бывших со мною слуг навстречу другим для указания квартиры, я пошел к посланнику Штамке, у которого нашел тайного советника Геспена, генерал-майора Штенфлихта, одного пленного шведа, графа Бонде и некоторых из наших. Только что я успел сказать посланнику, что корму для лошадей нет и что госу-
* Невский проспект. Начало его относится к 1713 г.
** Невский проспект доходил тогда только до Аничкина моста. Далее за Фонтанку была уже слобода.
*** Петербургский Почтамт или Почтовый двор (деревянный)
был выстроен в 1714 г. и находился на месте нынешнего Мраморного дворца
(начатого в 1768 г.). Царский летний дворец, о котором говорит здесь Берхгольц,
был каменный и стоял на берегу Невы и Фонтанки, у Летнего сада.
132
дарыня
приказала мне сказать, чтоб я тотчас же дал знать о своем приезде ее
шталмейстеру, который примет все нужные меры, как явился недавно нанятый
камер-юнкером лакей и объявил, что господин его извещает посланника о моем
приезде, равно и о прибытии в Петербург придворного жида, который говорит, что
его королевское высочество будет сюда не прежде 28-го числа, почему все
полученные накануне письма нужно отправить к его высочеству с лакеем Кеем (Key). Камер-юнкер велел также сказать, что послал уже
другого лакея к шталмейстеру просить фуража. Последнее было очень неприятно
посланнику, хорошо знавшему русских, с которыми надобно обращаться крайне
осторожно, чтоб не оскорбить их. Поэтому он приказал отвечать камер-юнкеру, что
о моем приезде он уже знает, потому что я нахожусь у него; жиду же просил
сказать, что посылает его к черту за распространение ложных слухов, будто его
высочество еще долго не приедет, что это неправда и что он (посланник) имеет
совсем другие известия; что если камер-юнкеру хочется посылать Кея, то пусть
посылает, а здесь нет писем для отсылки по одному словесному приказанию
какого-нибудь лысого жида; но что удивительно, как он решился послать к
шталмейстеру своего лакея, когда для этого нужно было употребить по крайней
мере дорожного фурьера. Хотя посланник и очень хорошо знал, что его высочество
действительно намеревался быть здесь не прежде 28-го числа, боясь слишком
сильной попойки по случаю празднования Полтавской победы и имея к тому еще
другие причины; однако ж его очень рассердило, что жид разглашает это, особенно
когда и без того уж все здешние замечали, что его высочество, против своего
обыкновения, едет так медленно, и когда тайный советник Геспен употреблял
всевозможные старания, чтоб разуверить здешних вельмож, которые, равно как и
сам царь, могли бы оскорбиться, что герцог с намерением избегает этого дня.
Выходя от посланника, чтоб отправиться на минуту в дом герцога, я немало
удивился, когда увидел на дворе савойяра с разными животными; мне и в голову не
приходило, что эти господа могут быть и в Петербурге, так далеко на севере!
Посланник, заметив мое удивление, сказал: «А вы думали, что савойяры водятся
только в Париже?» И чтоб показать мне, что здешние не хуже других, приказал
выпустить и заставить танцевать сурка, который отлично исполнил свое дело и
заработал бедняку денег на целую неделю. Когда я пришел к дому его высочества,
лошадей только что отвели в конюшню, и мне было очень приятно, что больная
лошадь добрела наконец до Петербурга. Я тотчас велел обложить ей ноги коровьим
навозом, который и в дороге помогал всего лучше. Спросив у камер-юнкера о своей
квартире, я получил в ответ, что для меня еще не приготовлено никакой и что я
должен покамест пожить где-
1721 год. Июнь
133
нибудь. Это меня очень раздосадовало, тем более что он давно знал и об отправлении меня вперед, и что почти все квартиры для нашей свиты были уж готовы. Я возвратился к посланнику, пригласившему меня к ужину, и рассказал ему о своем горе. Он тотчас вызвался помочь этому и предложил мне в своем доме постель, которая служила несколько ночей, до приискания квартиры, поручику Бассевичу, приехавшему сюда еще 20 июня. В это время дом посланника был полнее лучшей гостиницы во всем городе; вся герцогская свита останавливалась у него до получения квартир, отчего сам он был так стеснен, что собственно для себя имел только свою спальню. Когда я приехал в Петербург, у него были еще на шее тайный советник Геспен и генерал-майор Штенфлихт со своими людьми. Но этого мало, что добрый посланник давал нам квартиру и постели: он должен был еще всех нас кормить. Все это он делал с величайшей готовностью и добродушием. Вообще трудно найти человека, который бы так хорошо умел принимать своих гостей, как он. После ужина, за которым мы весело пили за здоровье отсутствующих и находившихся в дороге, все разошлись по своим местам.
24-го у посланника обедал прусский министр при здешнем дворе, барон Мардефельд, которого я имел честь видеть в первый раз. Я уж прежде слышал о нем много хорошего и потому очень желал с ним познакомиться, чтоб иногда проводить у него по нескольку приятных часов. Говорят, он часто имеет у себя музыку и сам превосходно играет на лютне. Он был так предупредителен, что тотчас просил меня посещать его. К этому обеду собралось у посланника большое общество: кроме наших кавалеров, которые заняли за столом довольно места, там были еще гвардии унтер-офицер барон Ренне и младший барон Левенвольде, с которым я уже за 7 лет познакомился в Петербурге. Пили довольно много, потому что нашлось несколько любителей, хорошо умевших подстрекать других. После обеда я всячески старался найти себе квартиру, однако ж принужден был ночевать у посланника: все квартиры, на которые мне было указано, решительно никуда не годились.
25-го, рано утром, для меня нашли наконец две
маленькие плохие комнатки, в которых жил недавно переселившийся в Петербург
немец, пряничник, с женою, очень хорошенькой француженкой. Хотя мне было крайне
неприятно вытеснять этих бедных людей из только что нанятых ими комнат, тем
более что они заплатили за них вперед и, следовательно, имели полное право
жаловаться, что отдали деньги за три комнаты, а жить должны в одной, однако ж я
принужден был к ним переехать. Им объявили, чтоб к вечеру две комнаты были
очищены, что они и исполнили. Перед обедом, около половины одиннадцатого часа,
когда царь возвращался из церк-
134
ви, с крепости стреляли из всех пушек, чем и началось празднование коронации по случаю наступления 39-го года царствования его величества, вступившего на престол 10 лет от роду. Говорили, что нынешний год день этот празднуется вовсе не великолепно; но почему, никто не знал. Услышав пушечную пальбу, я тотчас отправился вместе с тайным советником Геспеном, посланником Штамке и другими нашими кавалерами навстречу царю, которого мы увидели на реке. Когда он вошел в длинную галерею, стоящую в аллее, идущей к царскому летнему дворцу, все собравшиеся там русские и тайный советник Геспен с посланником Штамке подошли к нему с поздравлением. Спросив последних, когда приедет его королевское высочество и получив в ответ, что они ожидают его всякий час, царь пошел с князем Меншиковым и со всею свитою на находящееся близ сада большое открытое место*, где стояли в строю оба гвардейских полка, Преображенский и Семеновский. Первый состоял из четырех батальонов, второй из трех. В обоих, как говорят, до 7000 человек, не считая нестроевых. Большая часть рядовых, по крайней мере очень многие из них, князья, дворяне или унтер-офицеры из армейских полков. Оба полка имеют зеленые мундиры с красными отворотами, но воротники у Преображенского красные, а у Семеновского голубые, равно как, для большего отличия, у первого зеленые, а у последнего синие шинели. У унтер-офицеров отвороты и воротники (которые также разных цветов, смотря по полку) обшиты узким золотым галуном. Все обер-офицеры, от полковника до прапорщика, имеют одинакий мундир зеленого цвета, обложенный кругом золотым галуном; только шарфы и значки отличают их друг от друга. Гренадеры носят шляпы, похожие на шлемы древних римлян и имеющие вид касок; но они сделаны не из железа, а из толстой кожи и украшены сзади большим пером белого и красного цветов, что делает особенно хороший вид, когда их много вместе. Спереди на шляпах у них оловянный, а у офицеров серебряный герб России; точно такая же и обделка широкого патронташа, висящего на правой стороне, поверх которого подпоясывается с левой стороны другой, маленький. Гренадерские офицеры, как и другие, носят еще через правое плечо шарфы голубого, белого и красного цветов и серебряные значки (рингкрагены) с изображением Андреевского креста, с короною наверху и лавровым венком вокруг. Под крестом написано выпуклыми буквами: 19-е Ноября 1700 года — день несчастного Нарвского сражения, в котором оба эти полка особенно отличились. Многие из рядовых имеют также в петлицах медали с портретом царя, который, говорят, награждает ими всех особенно отличающихся в сра-
* Нынешний Царицын луг.
1721 год. Июнь
135
жениях;
но, кроме того, все бывшие в Полтавской битве украшены такими медалями. Офицеры
этого корпуса имеют высокие чины: поручики равняются капитанам армейских
полков; капитаны поступают в другие полки полковниками, а майоры обыкновенно в
то же время бригадиры или генерал-майоры и имеют большой вес. Сам царь -
полковник Преображенского полка. Когда царь пришел к месту, где выстроились оба
полка, образуя из себя огромный круг, они отдали ему честь и, исполнив по его
команде обыкновенные приемы, производили беглый огонь из ружей. После
троекратной стрельбы царь удалился, пригласив сам наших кавалеров собраться
после обеда, в пять часов, в Летнем саду. Я отправился домой и смотрел дорогою,
как гордые полки в стройном порядке уходили назад. Каждый из батальонов имеет
своих гобоистов и валторнистов. Они проходили по крайней мере час, но на это
было вовсе не скучно смотреть, потому что солдаты все видные и красивые люди,
набранные из многих полков. Собравшись, по обыкновению, к обеду у нашего
благодетеля, мы сели за стол и только что отобедали, как приехал подполковник
Сальдерн, посланный его королевским высочеством из Нарвы с письмами к тайному
советнику Геспену и посланнику. Когда он вручил мне письмо от тайного советника
Бассевича, я уступил ему свое место за столом, потому что он был очень голоден.
Мы спросили его, когда приедет его королевское высочество, и узнали, что не
прежде будущего четверга, оттого что проезжает в день не более двух станций.
Тайный советник Бассевич велел меня просить, чтоб я в четверг, рано утром, был
с его каретными лошадьми в Красном Кабачке; но это было невозможно по причине
болезни одной из шести лошадей, которую заменить другою было решительно нельзя.
Впрочем, я был твердо убежден, что ее величество царица пошлет навстречу
герцогу довольно лошадей и карет, так что его собственные, требуемые только на
всякий случай, вероятно, вовсе не понадобятся. После обеда мне очень хотелось
тотчас же исполнить одно поручение, о котором тайный советник писал мне в своем
письме, но в этот день ничего нельзя было сделать. В 5 часов я со многими из
наших отправился в сад. Подойдя к месту, где утром была стрельба, мы опять
нашли там, в том же порядке, оба гвардейских полка, но только с нижним оружием;
верхнее они оставили в лагере. Когда я спросил, для чего они здесь собрались,
мне отвечали, что царь обыкновенно в такие праздники угощает их пивом и вином,
которое сам им подносит в деревянных чашках величиною с большой стакан. Его
величество именно этим и был занят, когда мы пришли. Там же увидел я
необыкновенно большого роста чухонку, которую царь несколько лет тому назад
выдал замуж за огромного француза, привезенного им из Франции. Они имели уже
ребенка, и теперь она снова была бе-
136
ременна.
Этот француз не так высок, как неестественно толст; он сам говорит, что
австрийский посланник в Париже, барон Бентенрейтер, еще повыше его, в чем я
теперь, рассмотрев его хорошенько, также убедился. Он не имеет никакой
должности (впрочем, по толстоте своей и не способен ни на что) и всю жизнь
только и делал, что показывал себя за деньги. Ему дают в год 300 рублей
жалованья и даровую квартиру. Царь, тотчас после его приезда, подарил ему дом и
держит его, как говорят, только для того, чтоб иметь от него рослых людей. С
теперешнею его женою его соединили еще до брака, и государь только тогда
приказал обвенчать их, когда убедился, что они могут иметь детей; в противном
случае она досталась бы одному из царицыных гайдуков, также огромного роста, но
весьма красивому*. Войдя в сад и осмотрев его немного, я до того был удивлен
переменами в нем в последние семь лет, что едва узнавал его. Мы сперва
отправились туда, где думали найти лучшее, то есть царский двор, который очень
желали видеть, и пришли наконец в среднюю широкую аллею. Там, у прекрасного
фонтана, сидела ее величество царица в богатейшем наряде. Взоры наши тотчас
обратились на старшую принцессу**, брюнетку и прекрасную как ангел. Цвет лица,
руки и стан у нее чудно хороши. Она очень похожа на царя и для женщины довольно
высока ростом. По левую сторону царицы стояла вторая принцесса, белоку-
* Для любопытных выписываем некоторые дополнительные сведения об этом французе, которые заимствуем из книги «Кабинет Петра Великого», изданной в 1800 году О. Беляевым: «В нижнем отделении Кунсткамеры сохраняется, между прочими анатомическими препаратами, чучело великана, бывшего при Петре Великом. Великан сей родом француз и назывался Буржуа. Он был ростом 3 аршина и 3 вершка; голова, руки и верхняя часть туловища у него были чрезвычайно велики и с прочими частями его тела никакой почти соразмерности не имели. Государь Петр I принял его к себе в городе Кале, где он с своею матерью, которая была весьма малого роста и имела четыре грудных сосца, показывал себя за деньги. Государь, взяв его к себе, определил ему жалованья по 600 рублей в год, а матери его приказал отсылать также достаточную сумму денег, которою она и жила в своем отечестве без всякой нужды. По прибытии в Санкт-Петербург государь женил его на чухонке чрезвычайно великого же роста, с которою он прижил одного сына и двух дочерей. По смерти его, случившейся скоропостижно, вскрыто было его тело, и главнейшие его части отосланы на сохранение в Кунсткамеру, мая 3 числа 1724 года: 1) выделанная его кожа, из которой сделано чучело так, как ныне в Кунсткамере видимо; 2) целый его остов, у которого череп находится без шва, а грудь без хряща; 3) сердце, величиною едва ли воловьему уступить может; 4) огромной величины желудок с проходною кишкою; 5) почка и 6) печень, которые, по чрезвычайной величине своей, многих обращают на себя внимание». См. «Кабинет Петра Великого», отд. 1, стр. 190—192.
** Принцессами Берхгольц называет старших дочерей Петра I, великих княжон Анну Петровну и Елизавету Петровну. Маленькая принцесса, о которой он упоминает ниже, была великая княжна Наталья Петровна (род. в мае 1718, сконч. в марте 1725 г.).
1721 год. Июнь
137
рая
и очень нежная; лицо у нее, как и у старшей, чрезвычайно доброе и приятное. Она
годами двумя моложе и меньше ростом, но гораздо живее и полнее старшей, которая
немного худа. В этот раз они были одеты одинаково, но младшая имела еще позади
крылышки; у старшей же они были недавно отрезаны, но еще не сняты и только
зашнурованы. Сделаны эти крылышки прекрасно. Платья принцесс были без золота и
серебра, из красивой двухцветной материи, а головы убраны драгоценными камнями
и жемчугом, по новейшей французской моде и с изяществом, которое бы сделало
честь лучшему парижскому парикмахеру. Около ее величества царицы стояли еще
маленький великий князь и его сестра, дети покойных принцессы
Вольфенбюттельской и наследного принца*; они как вылитые из воску и ангельской
красоты. Великому князю, говорят, только шестой год, а сестре его осьмой, но
они уж довольно велики для своих лет. Они имеют свой особенный стол, так же как
и обе старшие принцессы. У царицы есть еще маленькая принцесса, лет четырех,
которую еще носят на руках; она также прехорошенький ребенок. Здесь же была
вдовствующая царица с дочерью своею, принцессою Прасковией, находящейся еще при
ней. Она была одета в черном и имела на голове большую шапку, какую обыкновенно
носят старые русские дамы. Это вдова брата нынешнего царя, Ивана; старшего его
брата звали Федором. У нее, кажется, осталось теперь в живых только три дочери,
из которых одна за теперешним герцогом Мекленбургским, другая — герцогиня
Курляндская, которую мы видели в Риге, а третья та самая, которая была с нею в
саду и которой лет пять**; она брюнетка и недурна собой. Вдовствующая царица
Прасковия — урожденная Салтыкова. Между бывшими здесь другими дамами мне
особенно понравилась княгиня Черкасская***, которая, как меня уверяли,
считается при дворе первою красавицей. Но я насчитал еще до тридцати
хорошеньких дам, из которых многие мало уступали нашим дамам в приветливости,
хороших манерах и красоте. Признаюсь, я вовсе не ожидал, что здешний двор так
великолепен. У ее величества царицы четыре камер-юнкера, все красивые и статные
молодые люди; из них двое русские, Шепелев и Чевкин, и двое немцы, Балк и Монс
(двоюродный брат госпожи Балк, очень, говорят, любимой царицею). Первый из этих
двух — сын генеральши Балк, состоявшей несколь-
* Великий князь Петр Алексеевич, впоследствии император Петр II, и великая княжна Наталья Алексеевна (сконч. в 1728 году), дети царевича Алексея Петровича.
** В подлиннике так; но это, без сомнения, опечатка: Берхгольц хотел сказать лет 25.
*** Княгиня Марья Юрьевна, вторая супруга князя Алексея Михайловича Черкасского, бывшего впоследствии канцлером, и дочь действительного тайного советника и сенатора князя Юрия Юрьевича Трубецкого.
138
ко
лет тому назад в качестве обер-гофмейстерины при дочери вдовствующей царицы,
нынешней герцогини Мекленбургской. Теперь она снова статс-дамою при здешнем
дворе и имеет еще дочь, которая замужем за флотским капитаном Лопухиным. К
штату царицы принадлежат еще: гофмаршал Олсуфьев (брат гофмаршала царя),
русский и очень незнатного происхождения, шталмейстер и многие другие. Пажи ее
величества имеют зеленые мундиры с красными отворотами и золотыми галунами на
всех швах, как и трубачи и валторнисты; но лакеи и конюхи, которых у ее
величества множество, не имеют этих галунов, однако ж все-таки одеты прекрасно.
В оркестре государыни много хороших немецких музыкантов, обязанных также носить
красивые зеленые кафтаны (ливрей они вообще не любят). Одним словом, двор
царицы так хорош и блестящ, как почти все дворы германские. У царя же,
напротив, он чрезвычайно прост: почти вся его свита состоит из нескольких
денщиков (так называются русские слуги), из которых только немногие хороших
фамилий, большая же часть незнатного происхождения. Однако ж почти все они
величайшие фавориты и имеют большой вес. Теперь особенно в милости три или
четыре; первый — племянник генерала Бутурлина*, другой — Травеник**, один из
двух близнецов, до того друг на друга похожих, что их различают только по
платью. Говорят, его величество царь, проезжая через Данциг, взял их к себе
единственно по причине этого необыкновенного сходства. Родители их простого
происхождения. Того из них, который не сумел подделаться под его вкус, он отдал
царице. Третий фаворит и денщик — Татищев, из русской фамилии, четвертый и
последний — Василий***, очень незнатного происхождения и человек весьма невзрачный.
Царь поместил его, как бедного мальчика, в хор своих певчих, потому что у него
был, говорят, порядочный голос; а так как его величество сам по воскресеньям и
праздникам становится в церкви с простыми певчими и поет вместе с ними, то он
скоро взял его к себе и до того полюбил, что почти ни минуты не может быть без
него. Оба последние самые большие фавориты, и хотя Татищева считают величайшим,
потому что он почти всегда обедает с царем, когда его величество бывает один
или в небольшом обществе, однако ж я думаю, что тот имеет перед ним большое
преимущество: царь иногда раз по сто берет его за голову и целует, также
оставляет знатнейших мини-
* Известного петровского генерала Ивана Ивановича Бутурлина, подполковника гвардии Семеновского полка. Этот племянник был впоследствии генерал-фельдмаршалом.
** Фамилия его была Древник. Он потом был
камергером.
*** К сожалению, мы нигде не могли найти более
подробных сведений об этом денщике Петра Великого. [См. Гельбиг «Русские избранники»]
1721 год. Июнь
139
стров и разговаривает с ним. Удивительно, как вообще большие господа могут иметь привязанность к людям всякого рода. Этот человек низкого происхождения, воспитан как все простые певчие, наружности весьма непривлекательной и вообще, как из всего видно, прост, даже глуп, — и несмотря на то, знатнейшие люди в государстве ухаживают за ним. Генерал Ягужинский, который еще до сих пор в большой милости, был сперва также денщиком царя; одни говорят, что он бедный польский дворянин, другие уверяют, что сын немецкого кистера в Москве. У него есть брат, полковник здешней же службы, который однако ж далеко не может равняться с ним умом и способностями.
Вскоре после нашего прихода в сад его величество
оставил гвардейцев и пошел к ее величеству царице, которая осыпала его ласками.
Побыв у нее несколько времени, он подошел к вельможам, сидевшим за столами
вокруг прекрасного водомета, а государыня между тем пошла с своими дамами
гулять по саду. После этого я стал рассматривать местоположение сада и, между
прочим, увидел прелестную молодую дубовую рощицу, насаженную большею частью
собственными руками царя и находящуюся прямо против окон царского летнего
дворца. Так как здешнее духовенство обыкновенно также принимает участие во всех
празднествах, то оно и в этот день собралось в большом числе и для своего
удовольствия выбрало самое живописное и приятное место, именно эту рощу. Я
нарочно оставался там несколько времени, чтоб отчасти полюбоваться на многие
молодые и чрезвычайно прямые деревья, отчасти посмотреть хорошенько на
духовенство, сидевшее за круглым столом, уставленным кушаньями. Духовные лица
носят здесь одежду всех цветов, но знатнейшие из них имеют обыкновенно черную,
в виде длинного кафтана, и на голове длинные монашеские покрывала, закрывающие
плечи и спину. Многие своими бородами и почтенным видом внушают к себе какое-то
особенное уважение. Наконец я очутился опять на том месте, где остался царь, и
нашел его там сидящим за столом, за который он поместился с самого начала.
Постояв здесь с минуту, я услышал спор между монархом и его шутом Ла-Костой,
который обыкновенно оживляет общество. Этот Ла-Коста из жидов и человек
чрезвычайно хитрый; прежде он был маклером в Гамбурге. Дело было вот в чем.
Ла-Коста говорил, что в Св. Писании сказано, что «многие приидут от Востока и
Запада и возлягут с Авраамом, Исааком и Иаковом»; царь опровергал его и
спрашивал, где это сказано. Тот отвечал: в Библии. Государь сам тотчас побежал
за Библиею и вскоре возвратился с огромною книгою, которую приказал взять у
духовных, требуя, чтобы Ла-Коста отыскал ему то место; шут отозвался, что не
знает, где именно находятся эти слова, но что может уверить его
140
величество, что они написаны в Библии. «Еу, еу, — отвечал государь, по своему обыкновению, по-голландски: — Dat is naar apraht, jy saudt ju Dage nieht darin finden» (все вздор, там нет этого). В это самое время проходила мимо царица с принцессами, и так как для меня гораздо любопытнее было видеть их, чем слушать этот спор, то я последовал за дамами и старался познакомиться с некоторыми из них. Когда все они опять сели, я возвратился на свое прежнее место, но царя там уже не было. Меня уверяли, что Ла-Коста прав, что приведенные им слова действительно находятся в Библии, именно у Матфея, гл. 8, ст. 11 и 12. Вскоре после того появились дурные предвестники, вселившие во всех страх и трепет, а именно человек шесть гвардейских гренадеров, которые несли на носилках большие чаши с самым простым хлебным вином; запах его был так силен, что оставался еще, когда гренадеры уже отошли шагов на сто и поворотили в другую аллею. Заметив, что вдруг очень многие стали ускользать, как будто завидели самого дьявола, я спросил одного из моих приятелей, тут же стоявшего, что сделалось с этими людьми и отчего они так поспешно уходят. Но тот взял меня уже за руку и указал на прошедших гренадеров.
Тогда я понял, в чем дело, и поскорее отошел с ним
прочь. Мы очень хорошо сделали, потому что вслед за тем встретили многих
господ, которые сильно жаловались на свое горе и никак не могли освободиться от
неприятного винного вкуса в горле. Меня предуведомили, что здесь много шпионов,
которые должны узнавать, все ли отведали из горькой чаши; поэтому я никому не
доверял и притворился страдающим еще больше других. Однако ж один плут легко
сумел узнать, пил я или нет: он просил меня дохнуть на него. Я отвечал, что все
это напрасно, что я давно уже выполоскал рот водою; но он возразил, что этим
его не уверишь, что он сам целые сутки и более не мог избавиться от этого
запаха, который и тогда не уничтожишь, когда накладешь в рот корицы и гвоздики,
и что я должен также подвергнуться испытанию, чтоб иметь понятие о здешних
празднествах. Я всячески отговаривался, что не могу никак пить хлебного вина;
но все это ни к чему бы не повело, если б мнимый шпион не был хорошим моим
приятелем и не вздумал только пошутить надо мною. Если же случится попасться в
настоящие руки, то не помогают ни просьбы, ни мольбы: надобно пить во что бы то
ни стало. Даже самые нежные дамы не изъяты от этой обязанности, потому что сама
царица иногда берет немного вина и пьет. За чашею с вином всюду следуют майоры
гвардии, чтобы просить пить тех, которые не трогаются увещаниями простых
гренадеров. Из ковша величиною в большой стакан (но не для всех одинаково наполняемого),
который подносит один из рядовых, дол-
1721 год. Июнь
141
жно
пить за здоровье царя или, как они говорят, их полковника, что все равно. Когда
я потом спрашивал, отчего они разносят такой дурной напиток, как хлебное вино,
мне отвечали, что русские любят его более всех возможных данцигских аквавит и
французских водок (которые, однако ж, здешние знатные очень ценят, тогда как
простое вино они обыкновенно только берут в рот и потом выплевывают) и что царь
приказывает подавать именно это вино из любви к гвардии, которую он всячески
старается тешить, часто говоря, что между гвардейцами нет ни одного, которому
бы он смело не решился поручить свою жизнь. Находясь в постоянном страхе
попасть в руки господ майоров, я боялся всех встречавшихся мне и всякую минуту
думал, что меня уж хватают. Поэтому я бродил по саду как заблудившийся, пока
наконец не очутился опять у рощицы близ царского летнего дворца. Но на этот раз
я был очень поражен, когда подошел к ней поближе: прежнего приятного запаха от
деревьев как не бывало, и воздух был там сильно заражен винными испарениями,
очень развеселившими духовенство, так что я чуть сам не заболел одною с ними
болезнью. Тут стоял один до того полный, что, казалось, тотчас же лопнет; там
другой, который почти расставался с легкими и печенью; от некоторых шагов за
сто несло редькой и луком; те же, которые были покрепче других, превесело
продолжали пировать. Одним словом, самые пьяные из гостей были духовные, что
очень удивляло нашего придворного проповедника Ремариуса, который никак не
воображал, что это делается так грубо и открыто. Узнав, что в открытой галерее
сада, стоящей у воды, танцуют, я отправился туда и имел наконец счастье видеть
танцы обеих принцесс, в которых они очень искусны. Мне больше нравилось, как
танцует младшая принцесса; она от природы несколько живее старшей. Когда стало
смеркаться, принцессы удалились с своими дамами. Так как царь и царица
(оставившая, впрочем, своих дам) также в это время отлучились, то нас стали
уверять, что мы возвратимся домой не прежде следующего утра, потому что царь,
по своему обыкновению, приказал садовым сторожам не выпускать никого без
особого дозволения, а часовые, говорят, в подобных случаях бывают так
аккуратны, что не пропускают решительно никого, от первого вельможи до последнего
простолюдина. Поэтому знатнейшие господа и все дамы должны были оставаться там
так же долго, как и мы. Все это бы ничего, если б, на беду, вдруг не пошел
проливной дождь, поставивший многих в большое затруднение: вся знать поспешила
к галереям, в которых заняла все места, так что некоторые принуждены были
стоять все время на дожде. Эта неприятность продолжалась часов до двенадцати,
когда наконец пришел его величество царь в простом зеленом кафтане, сделанном
наподобие тех, которые носят моряки в
142
дурную погоду (перед тем же на нем был коричневый с серебряными пуговицами и петлицами); шляпу он почти никогда не надевает, приказывая носить ее за собою одному из своих денщиков. Войдя в галерею, где все ждали его с большим нетерпением и потому чрезвычайно обрадовались этому приходу в надежде скоро освободиться, он поговорил немного с некоторыми из своих министров и потом отдал приказание часовым выпускать. Но так как выход был только один и притом довольно тесный, то прошло еще много времени, пока последние выбрались из сада. Кроме того, надобно было также проходить недалеко от сада через небольшой подъемный мост на малом канале, и только пройдя через него всякий мог без затруднения спешить домой.
Все мы порядочно проголодались и были в большом
затруднении найти что-нибудь поесть. К счастью, нам попался один почтенный
знакомый камеррата Негелейна, также спешивший домой с своею женою. Будучи
знаком еще с некоторыми из наших и очень хорошо видя нашу невзгоду, он
пригласил нас всех к себе на холодное жареное и прочую закуску; мы, разумеется,
не церемонились и, не дожидаясь вторичного приглашения, с радостью последовали
за ним. Этот сострадательный человек был чиновник Коммерц-коллегии по фамилии
Гольштейн. Брат его камер-пажом у царицы и, говорят, довольно любим царем.
Когда мы проходили мимо квартиры асессора Сурланда, которая была недалеко от
дома этого чиновника, тот увидел нас и тотчас вышел к нам на улицу, но уже в
халате. Мы спросили его, когда он успел так скоро раздеться и почему мы не
догнали его, несмотря на то что из сада вышли в числе первых и на дороге были
вовсе недолго. Он отвечал, что сидит дома уж с лишком час, успев тайно
выбраться из сада вместе с голландским резидентом Вильде, который нашел к тому
средство, если не ошибаюсь, при помощи садовника, имеющего при саде свой дом.
Плохо пришлось бы этому человеку, если б про то узнал царь, и я не желал бы
поделиться с ним вырученными им деньгами; асессор поэтому и был так скромен,
что тогда никому из нас не назвал своего благодетеля, избавляя его таким
образом от всякой неприятности. Наевшись и напившись у почтенного чиновника, мы
все отправились по домам. Мне, несчастному, приходилось идти дальше других и,
кроме того, надобно было пробыть еще несколько времени в соседстве посланника
(Штамке). Несмотря на то что тайный советник Бассевич обещал мне еще в Ревеле,
что меня поместят здесь в его доме вместе с Сурландом (о чем и отдал надлежащее
приказание камер-юнкеру Геклау, который распоряжался квартирами), мы оба
принуждены были по недостатку места в плохом деревянном домике, назначенном для
тайного советника и решительно для него не годном, взять отве-
1721 год. Июнь
143
денные нам маленькие и дурные квартиры в надежде, что тайный советник получит скоро другое помещение. Этот домик асессор занял для него только на всякий случай, чтоб ему по крайней мере было где остановиться и поставить свои вещи. Если б положиться на распоряжения нашего квартирмейстера, то тайный советник, первый министр, должен был бы на первый раз остановиться на улице: несмотря на продолжительное время, назначенное для приискания квартир, ни одна не была еще готова, когда наша свита начала съезжаться, и за дело принимались только тогда, когда всякий по приезде сам начинал хлопотать о квартире.
26-го, проснувшись на моей новой квартире и потом
напившись чаю у посланника, я навестил подполковника Сальдерна, который в тот
же вечер, как я съехал от посланника, занял в его доме мою комнату и постель.
После того я принялся исполнять поручения тайного советника, о которых он мне
писал в последнем своем письме, и в то же время закупил разные вещи,
необходимые для моего хозяйства; на новой моей квартире, кроме старого стола,
такого же стула и четырех голых выбеленных стен, ничего не было. Под одною из
комнат был пустой ледник, а под моею спальнею — болото, отчего полы, несмотря
на лето, никогда не были сухи и имели у скважин широкие коймы, которые были до
того черны от сырости, что казались накрашенными. К счастью, мне не нужно было
принимать у себя дам в башмаках с острыми каблуками, иначе я боялся бы, что они
на каждом шагу будут попадать в большие щели, которых между половицами было
множество. Легко вообразить, как здорово такое помещение и каково бы мне
пришлось, если б я принужден был провести там зиму, тем более что у меня не
было даже и печи. Не имея постели, я был в большом затруднении, и потому
камердинер Штамке оказал мне особенную услугу, достав для меня за деньги тюфяк
и снабдив меня одним из одеял своего господина и двумя простынями; от хозяйки
своей я получил подушку, а таким образом на первый раз мог как-нибудь
управиться. В 11 часов утра, в то самое время, как я находился в доме герцога,
там сменили караул, который начали ставить еще с 24-го числа, потому что
ожидали его высочество каждую минуту. Он состоял из одного капитан-поручика,
одного прапорщика со знаменем, шести унтер-офицеров, двух трубачей,
восьмидесяти гренадеров и рядовых, и при них находились восемь гобоистов и два
валторниста, которые, как и солдаты, должны были оставаться в карауле 24 часа и
избирались только из обоих гвардейских полков. За обедом у посланника Штамке мы
узнали, что его величество царь накануне в саду отдал приказание отправить к
его королевскому высочеству курьера с просьбою приехать поскорее, чтоб на
следующий день, 27-го числа, участвовать в праздновании Полтавской
144
победы. Посланный, как я узнал после, явился к его высочеству в Нарве, откуда герцог, во исполнение воли царя, приказал ехать как можно скорее. Мы уж наперед знали, что так случится, потому что отсутствие его королевского высочества в такой день показалось бы здесь очень странным. Посланник немедленно стал хлопотать о паспорте для подполковника Сальдерна, которому было приказано встретить его высочество; а как достать паспорт здесь очень нелегко, то подполковник выехал из города только к вечеру и притом должен был пять верст (до Ямской Слободы) ехать на наших собственных лошадях. В Почтовом доме здесь не держат лошадей наготове и всегда посылают за ними в слободу; поэтому пришлось бы потерять еще более времени, если бы ждать их оттуда. Между тем тайный советник Геспен, генерал-майор Штенфлихт и посланник Штамке были приглашены приехать на другой день, в 4 часа, в царский сад. Для этого к ним присылали чиновника канцелярии — церемония, которую обыкновенно соблюдают здесь с иностранными министрами.
27-го, рано утром, отправив моего человека и узнав от
посланника, что ночью приехали повар Шлапколь и паж Тих с известием, что его
высочество будет сегодня же утром, я велел седлать верховую лошадь тайного
советника Бассевича и, чтобы поскорее управиться, вышел сам помогать конюхам:
нас уверяли, что его высочество уж подъезжает к городу. Так как посланник с
тайным советником Геспеном, генерал-майором Штенфлихтом и камерратом Негелейном
уже отправились встречать его королевское высочество, то я спешил нагнать их,
чтобы не быть последним при встрече нашего государя. Я скакал не
останавливаясь. Недалеко от дома, назначенного для герцога, я встретил уже
часть нашей свиты, отправленную вперед; потом на проспекте я нагнал наших
кавалеров, которые не могли ехать скоро, потому что имели только двух лошадей и
тяжелую карету. Они просили меня спешить и, если его королевское высочество
будет о них спрашивать, сказать, что они ожидают его высочество в конце
проспекта, где остановились из опасения, что потом будут не в состоянии
следовать за поездом в тяжелой карете посланника. Я поскакал и встретил его
высочество в Ямской Слободе, где его принимал от имени царя
генерал-полицеймейстер с довольно многочисленною свитою. Перед одною из лучших
карет царицы, в шесть красивых лошадей, в которой сидел его высочество вместе с
обер-полицеймейстером, ехали унтер-офицер с восемью драгунами и четыре конюха,
по два в ряд; потом следовала эта карета, при которой спереди стояли два пажа
царицы, а на запятках шесть лакеев; около дверец, с правой стороны, ехал верхом
царский кавалер, а с левой его высочество подал знак ехать мне. За каретой
ехали верхом же еще несколько
1721 год. Июнь
145
человек
из прислуги царицы, наши пажи, камер-лакей, егерь его высочества и некоторые
другие; затем вели восемь красивых лошадей, и наконец ехали еще три кареты
царицы, каждая в шесть лошадей; в первой сидел тайный советник Бассевич с
камергером Нарышкиным, состоявшим при особе его высочества с самой Риги; в двух
последних находились прочие наши кавалеры, по чинам. Лишь только я подъехал к
карете герцога, его высочество подозвал меня и спросил, почему его кавалеры еще
не выехали к нему навстречу. Я отвечал, что они не ожидали так скоро его
высочества, однако ж находятся уже за городом и будут иметь честь встретить его
у конца проспекта, откуда далее ехать не могут, потому что в карету их
запряжены только две лошади. Его высочество был тем доволен и приказал мне
ехать поскорее к назначенному для него дому и сказать полковнику Лорху,
отправленному туда вперед, чтоб он не присылал платья, потому что его
высочество намерен переодеться уже на квартире. Тайный советник Бассевич,
заметив, что я уезжаю, послал за мной своего скорохода узнать, куда я еду, и,
получив мой ответ, просил сказать также его камердинеру, чтоб он с вещами
оставался дома. Стремглав поскакал я к полковнику и застал его за укладкой.
Исполнив данное мне приказание, я опять поехал навстречу его высочеству,
который, при стечении множества народа, подъезжал уже к Адмиралтейству. Когда
поезд поравнялся с Почтовым домом, с крепости начали палить из всех пушек, что
продолжалось довольно долго. По прибытии его высочества в назначенный для него
вполне меблированный дом обер-полицеймейстер Девьер и его провожатые
откланялись, и полковник Лорх был послан известить их величества о приезде
герцога. Он застал государя и государыню в церкви, где и исполнил возложенное
на него поручение. Вслед за тем царица прислала к его высочеству с приветствием
одного из своих камер-юнкеров. После того, едва успели мы одеться в парадное
платье, как к его высочеству явился с поздравлением от царя генерал-майор
Ягужинский, с которым около полудня герцог отправился в барке, или гондоле,
принадлежащей царице, на другую сторону реки, в Русскую слободу*, чтобы
представиться их величествам и поздравить их с нынешним праздником. Вышед из
барки, мы отправились к месту, где совершалось в присутствии их величеств
богослужение. Это место было прямо против новой Биржи, перед церковью Св.
Троицы**, на большой площади, где стояла обширная палатка с алтарем внутри,
перед
* Эта слобода называлась Московскою Ямскою, потому что туда были переведены на житье ямщики из разных ямов.
** Церковь Св. Троицы построена в 1710 году и была
сначала деревянная. В ней совершались все благодарственные молебны, и ее
обыкновенно посещал Петр Великий во время обедней и всенощных.
146
которым
собралось все знатнейшее духовенство и совершало торжественную литургию. Шагах
в пятидесяти от алтаря стоял его величество царь в том самом одеянии, которое
было на нем в день Полтавского сражения, то есть в зеленом кафтане с небольшими
красными отворотами, поверх которых была надета простая черная кожаная
портупея. На ногах у него были зеленые чулки и старые изношенные башмаки. В
правой руке он держал пику, как полковник гвардии, а левою придерживал под
мышкой старую, очень простую шляпу. Позади его стояли подполковники гвардии: по
правую сторону князь Меншиков, по левую — генерал Бутурлин, а за ними, в три
или четыре ряда, большое число обер-офицеров, все с пиками в руках и шляпами
под мышкой. Как в день празднования коронации, и теперь вся гвардия была в
сборе и стояла в строю поодаль. Ее величество царица с вдовствующею царицею и
всеми придворными дамами находилась в это время на небольшом балконе,
устроенном перед входом в церковь, и когда его королевское высочество проходил
мимо, она приветствовала его самым милостивым поклоном. Когда мы были шагах во
ста от царя, его высочество остановился, чтобы не помешать богослужению. Но
лишь только его величеству был дан знак, что мы здесь, он тотчас, отдав свою
пику одному из офицеров, пошел навстречу его высочеству и дружески его обнял;
однако ж после того немедленно возвратился на свое прежнее место. Князь
Меншиков и все прочие вельможи, стоявшие по обе стороны палатки, подходили один
за другим и поздравляли его высочество с счастливым приездом. Так как тайный
советник Бассевич почти со всеми был уже знаком, то они обращались к нему с
необыкновенным радушием, особенно князь, давно знавший его здесь и в Штеттине и
чрезвычайно к нему благоволивший. Богослужение, когда мы вошли, подходило уже к
концу, и при нас продолжалось только несколько времени пение, из которого я
ничего не мог понять. После того один из духовных начал читать из книги в
золотом переплете, которую другой держал перед ним на бархатной подушке. В
продолжение этого чтения царь и все присутствовавшие (исключая иностранцев)
стояли на коленях, и когда была пущена ракета, с крепости последовало три залпа
изо всех пушек, которым отвечали орудия, стоявшие за палаткою, и вся гвардия —
троекратным беглым огнем из ружей, исполненным со всевозможною точностью;
наконец, стреляли также с галер, расположенных у берега. Когда все это
кончилось и многочисленное духовенство, в великолепных облачениях, в
предшествии распятия и восковых свеч, возвратилось в церковь, начался обратный
марш гвардии под предводительством самого царя, как полковника, к реке, на
которой стояли галеры, перевезшие его опять на другую сторону, где гвардия
стояла лагерем. После царь подходил еще раз к его
1721 год. Июнь
147
высочеству, приглашал его приехать после обеда в сад и спрашивал, как ему понравились гвардейские полки. Его высочество, конечно, хвалил их сколько мог. Когда ее величество царица собралась ехать обратно во дворец, его высочество пошел к ней навстречу и, проводив ее до барки, откланялся и сам поехал домой. На реке, перед царским садом, стоял красиво вызолоченный фрегат, украшенный сотнею или более флагов и вымпелов, с которого палили из пушек во весь этот день.
Его высочество обедал у посланника Штамке, и после
обеда, когда камергер Нарышкин доложил, что его величество царь уже встал (он
обыкновенно отдыхает несколько часов после обеда) и отправился в сад, герцог
немедленно собрался со всею своею, довольно многочисленною, свитою и поехал в той
же самой барке, которая до обеда привезла его домой, к маленькому каналу,
примыкающему ко входу в сад. Когда мы вошли в сад, раздались чудные звуки труб,
и вскоре мы увидели царя, шедшего к нам навстречу. Он обнял герцога и
приветливо поклонился всем нам; потом взял его высочество за руку и повел к
месту, где находились ее величество царица, обе старшие принцессы, маленький
великий князь с своею сестрою, вдовствующая царица с дочерью, все здешние
знатные дамы и множество кавалеров. Все были в самых парадных костюмах,
делавших собрание особенно блестящим, и я никогда не видал вдруг столько
драгоценных камней, как при этом первом свидании его королевского высочества с
царскою фамилиею, или если видел, то разве только на аудиенции турецкого посла
в Париже в начале нынешнего года. Герцог поклонился сперва царице, отвечавшей с
ласковою улыбкой на его поклон, потом принцессам. Так как царь в это время
куда-то удалился, то государыня с четверть часа разговаривала с его
высочеством, но потом незаметно обратила речь к нашим министрам, давая тем
случай герцогу сблизиться со старшею принцессою. Он и начал говорить с нею, но
оба были довольно застенчивы, так что если б на их устах не пробегала по
временам легкая улыбка, то нельзя было бы и узнать, разговаривают они или нет.
Когда ее величеству показалось, что для первого раза этого довольно, она снова
обратилась к его высочеству. Тут подошел опять его величество царь, и
государыня подала стакан вина сперва ему, потом его высочеству и наконец тайным
советникам Бассевичу и Геспену. После того царь показывал герцогу сад, птичник,
в котором было множество прекрасных редких птиц, и красивый грот, не совсем еще
отделанный; наконец они сели вместе с некоторыми вельможами за стол, и его
величество провозгласил тост, который его высочество должен был принять, но
затем получил свободу пить столько вина или воды, сколько ему было угодно.
148
По уходе царя князь Меншиков должен был занимать его высочество. Тайный советник Бассевич пошел в это время с царем на луг (nach der Pleine), где принужден был пить простое вино. Между тем генерал Ягужинский напомнил его высочеству, что теперь пора просить царя о даровании свободы взятому под Полтавою в плен графу Бонде (который, по желанию его высочества и по просьбе генерала Ягужинского, привезен был к здешнему двору из Москвы. Он принадлежал к одной из знатнейших шведских фамилий, почему герцог и хотел сделать удовольствие шведам, в особенности своим приверженцам*); за ним тотчас послали, и когда он явился, герцог представил его царю (находившемуся в это время в небольшой приятной аллее, где стояла превосходная мраморная статуя Венеры <Fides> с покрытым лицом) и просил даровать ему свободу, на что его величество сейчас же и согласился. Его высочество много благодарил за такую милость, равно и граф Бонде, целовавший у царя руки и полы кафтана. Так как не нашлось под рукою лишней шпаги, то его высочество, забывшись от большой радости, снял свою собственную и отдал графу, тогда как ему следовало поднести ее сперва царю, который взял шпагу Ягужинского и подал графу, после чего последний возвратил взятую им от его высочества.
Около девяти часов, когда вынесли вон столы,
уставленные сластями, начались танцы в той же галерее, где танцевали в день
празднования коронации. Его величество царь с царицею, его высочество со
старшею принцессою и князь Меншиков с младшею открыли бал немецким танцем,
после которого его высочество танцевал со старшею принцессою менуэт. Потом
танцевали: она же с генералом Ягужинским, младшая принцесса сперва с ним, потом
с его высочеством, его высочество с одною из дам, и так как общество было
многочисленно, то танцы продолжались до двенадцатого часа ночи. Но его
величество царь тотчас после первого танца (то есть первого менуэта, который
его высочество танцевал с старшею принцессою) удалился к мужчинам. Около
двенадцати часов зажгли фейерверк, устроенный перед самою галереею на
нескольких для того приготовленных больших барках. Между прочим горело
изображение человека с бороною (Egge) на голове
для защиты от дождя и с русскою надписью наверху: Дурное прикрытие. Некоторые
думали, что это намек на английскую эскадру, высланную для прикрытия Швеции.
Покамест горел этот девиз, было пущено множество ракет, водяных шаров и
маленьких бомб, или бу-
* Герцог, родной племянник, по матери своей, Карла XII, воспитавшийся в Швеции у своей бабки, имел право на
престол шведский, занятый в то время теткою его, которая вышла замуж за принца
Гессен-Кассельского.
1721 год. Июнь
149
раков. Во все время фейерверка подле меня стоял некто Бюлау, о котором я еще в Париже читал в газетах, что он по контракту, заключенному с царем, взялся зажигать корабли на расстоянии тысячи шагов, пускать пушечные ядра на версту и более и делать множество других неслыханных опытов с порохом. Царь письменно обещался за исполнение всего этого выплатить ему тотчас же восемьдесят тысяч червонцев. Этот барон Бюлау завязал со мною разговор, смеялся над фейерверком и уверял, что хотя в сравнении с тем, что он знает, такой фейерверк не больше, как детская игрушка, однако ж и ту заимствовали у него. Я всячески старался поблаговиднее отделаться от несносного болтуна, который говорит без умолку, особенно когда бывает пьян, и наконец успел отвязаться от него, заговорив с одним из моих приятелей, тут же стоявшим. Но только что я обратился к другому, он тут же подошел к князю Меншикову, который стоял близко от нас, и начал с ним толковать. Князь, зная его характер, также искал поскорее развязаться с ним, однако ж, несмотря на то, скоро вовлекся в спор и должен был выслушать много пустых слов, за которые десятеро других могли бы попасть в Сибирь; но князь не обращал на них внимания, следуя примеру царя, который все спускает этому человеку, пока не окончилось его предприятие. Говорят, однако же, что в этот день, несмотря на такое терпение царя, он сильно рассердил его величество тем, что во время разговора не давал выговорить ему ни одного слова и не обращал никакого внимания на многократную просьбу замолчать хоть на секунду и выслушать ответ, так что государь плюнул ему наконец в лицо и удалился. Царица с дамами оставалась в саду до конца фейерверка, но принцесс, по причине вечерней прохлады, давно уже не было. Так кончилось празднование Полтавского сражения, и мы разошлись все по домам.
28-го его высочество произвел графа Бонде в полковники
и генерал-адъютанты. Граф принадлежит к одной из древнейших фамилий в Швеции и
довольно богат; он имел брата и сестру при шведском дворе, которые были очень
привержены к его высочеству, но его самого герцог до сих пор не знал, потому
что он находился уже 12 лет в плену, а перед тем долго путешествовал по Франции
и Германии. Замечательно, что он получил свободу в тот самый день, в который за
12 лет попался в плен в Полтавском сражении будучи капитаном лейб-регимента и
адъютантом фельдмаршала Реншильда. Его высочество приказал мне объявить, чтоб я
всегда, когда он будет кушать не дома, стоял у стола, подавал суп и потом
удалялся. Но это распоряжение, по представлению тайного советника Бассевича,
было оставлено и заменено следующим порядком для наших кавалеров: всякий день
трое должны находиться на дежурстве и оставаться в покоях его высочества, когда
он дома,
150
и всюду следовать за ним, когда он выезжал со двора, — один как генерал-адъютант, другой как камер-юнкер, третий как гоф-юнкер. Генерал-адъютантами были граф Бонде, действительным, и полковник Лорх исправляющим эту должность; но камер- и гоф-юнкеров было только двое, именно Геклау и я; поэтому подполковнику Сальдерну приказали заменить камер-юнкера, а майору Эдеру гоф-юнкера. Последний только после моего отъезда из Ревеля приехал туда из Вены, где в прошедшем году принят его высочеством в нашу службу; до тех пор он служил в Австрии кирасирским ротмистром. Только из Риги, как я слышал, получил он приказание ехать сюда. Граф Бонде, камер-юнкер Геклау и я остались вместе, а трое других начали в этот день в первый раз свое дежурство: генерал-адъютант по прочтении пажом молитвы принимал от его высочества шляпу, а камер-юнкер подавал ему стул, позади которого оставался вместе с гоф-юнкером до тех пор, пока его высочество не выпил (?) и не подал им знака отойти; после чего камер-юнкер прислуживал государю по заведенному порядку. Другой камер-юнкер, не дежурный, сидел за столом вместе с прочими, но должен был постоянно накладывать и подавать кушанья. Когда отобедали, паж подает шляпу полковнику, который подносит ее его высочеству. По уходе герцога в свои покои кушанье немного разогревали, и дежурные вместе с другими придворными служителями садились за тот же стол.
29-го, в день св. Петра и Павла, было тезоименитство царя,
которое здесь почти более празднуется, чем день его рождения. Около 11 часов
утра его высочество с камергером Нарышкиным и со всею своею свитою отправился в
длинную галерею, находящуюся в аллее, которая ведет к царскому саду. Там они
остались и ожидали его величества царя, который скоро приплыл на верейке с
противоположной стороны, из церкви, при пушечной пальбе с крепости. Когда царь
подъехал к галерее, его высочество с иностранными министрами и некоторыми из
нашей свиты сошел вниз по маленькой лестнице, ведущей к воде, и встретил его
величество, который, по своему обыкновению, тотчас нежно обнял и поцеловал его,
поблагодарив за поздравление. Отсюда царь пошел скорыми шагами (так, что
немногие поспевали за ним) к площадке против галереи, где стояла в строю вся
гвардия, как в день празднования коронации. После первого залпа из ружей он
хотел поспешно удалиться: вероятно, ему или очень хотелось кушать (так как он
обыкновенно обедает в 11 часов), или он был занят какими-нибудь мыслями и забыл
про обычный порядок, по которому эти залпы повторялись три раза. Но князь
Меншиков побежал за ним и спросил, не угодно ли ему будет остаться до окончания
стрельбы. Тогда царь воротился, выждал, пока все кончилось, и ушел, попросив
1721 год. Июнь
151
его
высочество опять приехать в сад после обеда. Уходя, он сильно тряс головой и
подымал плечи, что было признаком, что мысли его заняты чем-нибудь и что он в
дурном расположении духа. Его высочество поэтому тотчас отправился домой и
смотрел из окна на гвардейские полки, проходившие с громкою музыкой мимо его
дома. Мне очень хотелось знать, как офицеры отдадут честь его высочеству. Но
они не салютуют никому, не исключая и царя, а потому только наклонили немного
вперед свои пики и потом сняли шляпы; гренадерские же офицеры только
прикоснулись к своим. После обеда его высочество опять отправился в царский сад
со всеми своими кавалерами, в парадных платьях. При входе туда мы услышали
обыкновенную музыку — трубы, которые приветствовали его высочество. В саду не
было еще ни царя, ни царицы, ни принцесс; поэтому герцог пошел в красивую
рощицу перед царским дворцом, где мы нашли множество дам, ожидавших, как и мы,
выхода царицы. При появлении его высочества они встали и, несмотря на все его
просьбы, никак не хотели опять сесть. Камер-юнкер Балк и царский камергер
Нарышкин представляли их герцогу, желавшему с ними немного познакомиться. Хотя
многие из них говорили по-немецки, однако же почти все притворялись, что не
понимают этого языка и еще менее в состоянии говорить на нем, и отвечали всякий
раз, когда к ним обращались, не знаю, не понимаю (nisnay). Старшая Головкина была одна из тех, которые довольно
свободно и хорошо говорят по-немецки; других же дам, хорошо знающих этот язык и
из которых многие шведки и немки, в этот раз не было ни одной. Наконец царица
вышла, и его высочество поспешил к ней навстречу с приветствиями. С нею вышли и
принцессы, прекрасно одетые, особенно старшая, на которой было желтое, богато
вышитое платье. Его высочество гулял с ними несколько времени по саду, а когда
царь возвратился с луга, где, как и в предшествовавшие празднества, стояла
гвардия, которую его величество, по обыкновению своему, угощал водкой, он пошел
с ним к тому месту, где министры и другие знатные особы сидели за стаканом вина
и курили табак. Ее величество царица, узнав, как легко и охотно согласился царь
в день празднования Полтавской победы на просьбу его высочества возвратить
свободу графу Бонде, и желая таким же образом помочь одной особе, приказала
осведомиться, не согласится ли герцог для нее исходатайствовать у царя свободу
и прощение еще одному пленнику, присовокупив, что, с своей стороны, она
уверена, что его величество царь не откажет в этой просьбе. Его высочество,
конечно, никак не мог отказаться сделать угодное государыне, тем более что она
сама хотела навести его на удобный случай заговорить об этом с царем, и потому
обещал употребить все старание для исполнения ее воли. Особа
152
эта
— шведский граф Дуглас, который хотя и находился несколько времени в плену в
России, однако ж скоро был освобожден царем и сделан губернатором всей
Финляндии. Незадолго он имел несчастье заколоть в собственном своем доме одного
русского капитана, который, если не ошибаюсь, служил в гвардии; вследствие того
его арестовали и привезли сюда. На военном суде, состоявшем из четырех членов,
именно двух иностранных и двух русских офицеров, первые приговорили его к
аресту на известное время на том основании, что убитый им капитан оскорбил его
и напал на него в его доме; но оба русских присудили его к смерти, говоря, что
если капитан и напал на него, то напал в его доме, где Дуглас, как полный
хозяин, легко мог при помощи постоянно находившегося у него караула арестовать
виновного или выгнать его вон, вовсе не имея надобности прибегать к убийству.
Несмотря на справедливость такого приговора в глазах беспристрастных людей,
царь был до того милостив к графу, что приказал только на три недели арестовать
его и заставить работать в саду царицы, по истечении же этого срока освободить.
Наказание, следовательно, было так легко, как только мог желать подсудимый. Но
этот граф никогда не бывал доволен оказываемою ему милостью и всегда хотел еще
большей, хотя не раз убеждался, что с ним поступали милостивее, чем он
заслуживал. Точно так он был недоволен и в этот раз: приговоренный, против
всякого ожидания, к столь умеренному наказанию, он начал хлопотать через своих
родных и знакомых, в особенности через семейство Балк, очень любимое царицею, о
получении полной свободы; а как государыня вообще чрезвычайно милостива и
сострадательна, особенно к шведам, то и приняла в нем живое участие. Герцог
только что хотел идти к ее величеству и переговорить с нею о том, как лучше
начать дело, как встретил генерала Ягужинского, к которому он, равно как и
тайный советник Бассевич, имеет неограниченное доверие. Его высочество тотчас
же рассказал ему о желании царицы, но генерал знал уже обо всем от нее самой.
Желая искренно добра его высочеству, он говорил, что не советует исполнять эту
просьбу, которая может повлечь за собою неприятные последствия. Но так как
герцог не находил средства поблаговиднее уклониться от возложенного на него
поручения, то Ягужинский просил предоставить дело ему и обещал все так
устроить, что государыня не захочет более настаивать на своем намерении и,
кроме того, не заметит, что они сговорились или что его высочество неохотно
исполняет ее желание. Они пошли вместе к царице, и когда она опять заговорила о
своей просьбе, генерал начал представлять ей, как дурны могут быть последствия,
если его высочество, испросив только за два дня свободу графу Бонде, снова
станет подобною же просьбою утруждать царя, тем более
1721 год. Июнь
153
что всем известно, как милостив был его величество с этим Дугласом и как недовольны остались русские избавлением его от смертной казни, замененной весьма легким наказанием, — неудовольствие, которое еще более усилится, когда они узнают, что он совершенно освобожден по просьбе его высочества. К этому он прибавил еще, что удивляется желанию Дугласа освободиться от такого незначительного наказания, как его краткий арест, который вовсе не позорен и после которого, как он очень хорошо знает, царь возвратит ему прежнюю должность, что три недели нетрудной работы не изнурят его и не лишат хорошей пищи и питья; что он, Ягужинский, уверен, впрочем, в полной готовности его высочества ходатайствовать за арестанта, если это только непременно угодно ее величеству; но что, наконец, еще вопрос, согласится ли царь исполнить такую просьбу и может ли он исполнить ее благовидным образом. Государыня вполне согласилась с генералом и приказала оставить это дело. Погуляв немного по саду с ее величеством, его высочество пошел в галерею, где обыкновенно танцуют, и когда царь также туда пришел, начали танцевать как в последний раз, то есть царь с царицею, его высочество с старшею принцессою, а князь Меншиков с младшею. По окончании этого веселого танца выбирали некоторых из наших кавалеров, в том числе и меня, а потом я имел еще честь танцевать с младшею принцессою английский танец. После бала, продолжавшегося довольно долго, все отправились по домам, и мы радовались, что можем отдохнуть после всех этих празднеств. В этот день граф Бонде, камер-юнкер Геклау и я в первый раз были дежурными при его высочестве.
30-го князь Меншиков и большая часть министров и русских вельмож были с визитами у его высочества, который принимал каждого по чину. После обеда царь прислал просить его высочество приехать в Адмиралтейство*. В этот день я не был дежурным и, к несчастью, ушел со двора, пропустив таким образом удобный случай побывать там. После я сожалел о том еще более, узнав, что его величество царь сам водил везде его высочество и показывал ему все до малейшей подробности. Бывшие с его высочеством превозносили необыкновенный порядок, в котором содержится там множество больших и мелких вещей, необходимых для кораблестроения. Все они там же и приготовляются. Несмотря на то что русский флот состоит из тридцати с лишком линейных кораблей и снабжен всем в изобилии, в Адмиралтействе собрано, говорят, такое количество материалов, что можно снарядить еще почти такой же флот.
* Адмиралтейство заложено в 1705 году и сначала было
мазанковое.
154
1-го наш придворный проповедник Ремариус в первый раз
говорил в Петербурге проповедь. После обеда приехал в Почтовый дом тайный
советник Клауссенгейм с капитаном Шульценом; я тотчас побежал туда и прежде
других имел честь приветствовать его. Он выехал из Гамбурга 16 (5) июня, но
принужден был почему-то пробыть 8 дней в Данциге. Мы отправились было вместе к
дому его высочества, но недалеко от Почтового дома встретили самого герцога,
который уже узнал как-то о приезде тайного советника и спешил к нему навстречу.
Тайный советник поцеловал ему руку, а он, схватив его за голову, расцеловался с
ним и, казалось, был очень обрадован его приездом. Несмотря на дождь и дурную
погоду, его высочество пошел с ним в Почтовый дом, откуда тотчас приказал
перенести его вещи на свою квартиру, где для тайного советника уже было
приготовлено несколько комнат. Покамест они разговаривали, подъехал тайный
советник Бассевич, бывший у князя Меншикова. Его высочество, узнав, что князь
еще дома, поехал к нему с обоими тайными советниками и еще несколькими
кавалерами своей свиты. Мы отправились на гондоле, которая, вместе с двумя
верейками, дана была герцогу царем и всегда стояла на канале против его дома.
Она была красиво вызолочена и украшена разною резьбою; устроенная в ней
комната, где лежали бархатные подушки, обшитые галуном, могла вмещать семь
человек и завешивалась снаружи, во всю длину, зеленым бархатом с богатою
золотою бахромою; 10 гребцов и квартирмейстер, или кормчий, имели красные
камзолы с широкою серебряною оторочкою, и т. д. Когда мы подъехали к дому
князя, обширнейшему и великолепнейшему во всем Петербурге, но от нас очень
отдаленному, князь встретил нас внизу у крыльца и отсюда повел через прекрасный
большой зал в свою приемную комнату, где сел с его высочеством, представившим
ему г-на Клауссенгейма, и с обоими тайными советниками. За нами вошел туда и
осьмилетний его сын, которого он поспешил представить нашему герцогу. Тайные
советники встали, когда увидели, что маленький князь не садится; почему его
высочество просил князя приказать ему сесть; но тот, с своей стороны, упрашивал
тайных советников не церемониться и говорил, что сын его еще очень молод. После
того он послал его распорядиться, чтобы подали вина (то было превосходное
венгерское), и велел ему самому подносить его всем нам. Немного спустя князь
стал приглашать герцога к себе к обеду на другой день, в воскресенье; но так
как его высочество обыкновенно в этот день постится, то и просил назначить
другое время, присовокупив впрочем, что если князю угодно, он может и отложить
свой пост. Князь назначил однако вместо воскресенья понедельник, и его
высочество обещал ему быть.
1721 год. Июль
155
Когда мы собрались ехать домой, хозяин проводил нас только до крыльца своего дома; его высочество никак не хотел допустить его идти с нами до воды. На возвратном пути я с удивлением смотрел на выстроенные вдоль канала новые великолепные дома, из которых один был красивее другого.
2-го, после обеда, приезжал к его высочеству князь Меншиков и еще раз приглашал его к себе на обед на следующий день. Посидев немного у герцога и выпив стакана два вина, он откланялся, и его высочество проводил его до передней.
3-го его высочество поехал к князю Меншикову в 11 часов утра, потому что там хотел быть царь, который обыкновенно кушает в это время. Из опасения, что у князя будет слишком много гостей, его высочество приказал мне остаться дома, и потому я не знаю хорошенько, что там происходило. Но я слышал после от г. Геклау, который был на этом обеде, что их угощали необыкновенно роскошно: подавали страшное множество блюд и три раза вновь накрывали на стол. Известно, что нигде в Петербурге так хорошо не обедают, как у князя. Общество, говорят, было у него очень многочисленно: кроме его высочества, были царь, царица и много дам и кавалеров. После обеда гости осматривали дом, в котором множество прекрасных комнат; потом ходили в сад, считающийся, после царского, обширнейшим и лучшим в Петербурге. Его высочество возвратился домой очень веселый.
4-го, около полудня, меня послали к великому адмиралу
Апраксину, близкому родственнику царя*, предуведомить о приезде к нему его
высочества. Он только что отобедал, когда я подъехал к его дому**, откуда мне
еще издали слышались звуки столовой музыки, состоявшей из литавр и труб. Как
скоро я нашел человека, который мог меня понять и доложить обо мне, великий
адмирал приказал ввести меня в свой кабинет, где было множество гостей, из
которых я ни с кем не был знаком, кроме генерал-лейтенанта Бонне и
генерал-майора Лефорта, служившего прежде бригадиром в дивизии моего покойного
отца. Зная, что адмирал не говорит по-немецки, я стал искать глазами
переводчика, и так как никого не находил, то Лефорт сам вызвался быть им и
просил меня сказать, в чем состоит мое поручение, что я и сделал, поблагодарив
его за такую дружескую готовность. В ответ на мои слова великий адмирал просил
благодарить герцога за честь, которую его высочеству угодно сделать ему своим
высоким посещением, приятным для него во всякое время. После того генерал-майор
спросил меня, когда
* Великий адмирал Апраксин был родной брат царицы Марфы
Матвеевны, второй супруги царя Федора Алексеевича.
** На месте нынешнего Зимнего дворца.
156
будет
его высочество, и я отвечал, что, вероятно, в половине четвертого или в четыре
часа; но он дал мне заметить, что великий адмирал обыкновенно отдыхает часа два
после обеда, из чего я и понял, что приехать к нему до четырех часов будет
неловко. Будучи хорошо знаком со мною, генерал-майор представил меня великому
адмиралу, который знал моего покойного отца и, казалось, был рад меня видеть.
По его приказанию мне тотчас подали стакан вина, который я выпил за его
здоровье. Потом он сам и все гости пили за здоровье его королевского
высочества. Наконец я откланялся и отправился домой. Около четырех часов его
высочество поехал к нему в одной из карет ее величества царицы, имея подле себя
молодого графа Пушкина, заменявшего уже несколько дней Нарышкина, который
заболел. Мы ехали позади в нескольких придворных каретах. При въезде нашем во
двор раздались чудные звуки литавр и труб, и вслед за тем вышел сам великий
адмирал и принял его высочество у кареты. Они поцеловались и вошли в одну из
ближайших комнат, где уже накрыт был стол, уставленный сластями и фруктами, для
которых тут же были поставлены прекрасные серебряные вызолоченные тарелки и
положены такие же ложки, вилки и ножи. Его высочество сел за этот стол с
великим адмиралом и нашими тайными советниками. Мы, прочие свитские кавалеры,
оставались сперва в стороне, но потом, по убедительной просьбе адмирала,
приказано было и нам сесть вместе с ними. Уже начали было сильно пить, но, к
счастью, это продолжалось недолго: скоро все встали и пошли смотреть недавно
разведенный хозяином сад, очень красивый и имеющий много больших аллей. Адмирал
показывал нам между прочим и свою оранжерею, которая невелика, но очень
недурна. Тайный советник Клауссенгейм немало удивлялся, что группы деревьев в
этом саду, несмотря на отдаленный север, разрослись так скоро в ширину и в
вышину; но это был род деревьев, в наших странах, кажется, неизвестный: листья
их похожи на виноградные. Покамест мы гуляли по саду и издали слушали в аллеях
музыку на трубах и валторнах (которая шла превосходно, потому что один из трубачей,
говорят, лучший во всем Петербурге), на галерее, устроенной перед домом со
стороны сада, накрыли небольшой стол на 8 или на 10 приборов, за который сели
его высочество, великий адмирал и некоторые кавалеры нашей свиты. Полковник
Лорх, который ужасно боится попоек, хотел незаметно ускользнуть; но великий
адмирал, заметив это, тотчас послал за ним двух из своих адъютантов и велел
привести его назад. Так как за столом для него не было места, то хотели сесть
потеснее; но полковник воспротивился этому и сказал, что поместится за другой
стол (только что поставленный), где и сел вместе с Геклау, со мною и
несколькими флотскими офицерами, все русскими, из которых,
1721 год. Июль
157
впрочем,
один говорил довольно хорошо по-французски. Подполковник Сальдерн и майор Эдер,
бывшие в этот раз дежурными, стояли все время позади его высочества и думали,
что избавятся от обязанности пить (они знали уже, что у великого адмирала
обыкновенно пьют много); но и им пришлось выпить по нескольку стаканов. Сосед
мой, полковник Лорх, щадя себя, брал не все стаканы; великий адмирал (неусыпно
за всеми смотревший) скоро заметил это и немного нахмурился, потому что его
высочество сам пил все и вообще пить никто не отказывался. Но когда и после
того полковник еще раз не решался пить и половину стакана вылил, адмирал встал
со своего места и подошел к нему с новым стаканом вина, который тот хотя и
принял, однако выпить колебался и поставил на стол. Тогда великий адмирал
поднял вверх обе руки и согнул колена, как бы показывая тем, что просит его
умилостивиться, чему все от души стали смеяться, потому что добрый и веселый
старичок сделал при этом такую странную мину! Герцог между тем незаметно подал
знак полковнику выпить вино, что тот и исполнил, но с большим отвращением, а
великий адмирал испустил такое радостное «а!», как будто Бог знает что
случилось. После того, когда было распито еще несколько стаканов, тайный
советник Бассевич провозгласил тост за здоровье всех храбрых солдат, а великий
адмирал отвечал тостом за здоровье хороших министров. Одним словом, мы нигде
еще в Петербурге так много не пили, как здесь; и надобно отдать справедливость
великому адмиралу: едва ли найдется во всем городе хозяин радушнее и приятнее
его. Первый наш визит был поэтому не французский, а даже больше, чем
обыкновенный немецкий, потому что продолжался 4 или 5 часов. 5-го, утром, майор
Эдер был послан к великому канцлеру Головкину и вице-канцлеру Шафирову с
уведомлением о посещении их его высочеством. После обеда мы отправились на
барке (потому что они оба живут по ту сторону реки и недалеко друг от друга)
сперва к великому канцлеру, дом которого был дальше*. Внизу у моста нас
встретил один из его сыновей, который говорит по-немецки и только недавно
окончил свои путешествия. После того на возвышении перед домом заиграли на
трубах, уже слышанных нами день перед тем у великого адмирала (которому они и
принадлежали). Признаюсь, при этом воспоминании мне сделалось немножко страшно:
я боялся, что опять будут пить по-вчерашнему. Однако ж все обошлось сухо и хорошо.
На крыльце внизу, у входных дверей, великий канцлер сам встретил его высочество
и повел нас в одну из комнат, где главнейшим украшением был длинный белокурый
па-
* Дома графа Гаврилы Ивановича Головкина и барона Петра
Павловича Шафирова, каменные, были на Петербургской стороне, на берегу Большой
Невки, недалеко от впадения ее в Неву.
158
рик,
повешенный там, впрочем, только для виду, — хозяин, из непомерной скупости,
никогда его не носит. Я думаю, что этот парик, против его воли, привезен ему
сыном или подарен кем-нибудь, потому что сам он, судя по тому, что я о нем
слышал, никак не решился бы приобрести его и, еще менее, износить. Канцлер
высокого роста, но очень худ. Одет он всегда как нельзя хуже: большею частью на
нем бывает старомодный коричневый кафтан. О скупости его можно бы много
рассказать; меня уверяли, что если он не превосходит «Скупого» во французской
комедии, то по крайней мере и не уступает ему. У него есть старая жена,
которая, говорят, еще скупее его, и две очень милые дочери. Из них старшая
высока ростом и сложена прекрасно; лицом она, хотя и рябовата несколько, но
очень недурна и имеет чрезвычайно много приятного в обращении; притом танцует в
Петербурге лучше всех. Некоторые говорят, что она уже сговорена с камер-юнкером
Балком; но от других я слышал, что это неправда. Сыновей у канцлера трое: один
посланником в Берлине, другой, тот самый, о котором сказано выше, а третий
служит полковником в земле казаков. Его высочество, пробыв несколько времени у
великого канцлера и поговорив с ним стоя, стал прощаться и был провожен им до
крыльца, где они расцеловались и окончательно простились; сын же его проводил
нас до рогатки, отделяющей их дом от дома вице-канцлера. Рассказывают, что оба
эти вельможи страшно, почти смертельно ненавидят друг друга и что от того очень
многие страдают. Лишь только мы оставили владения одного, как уже были на земле
другого. Еще издали увидели мы бежавшего нам навстречу сына вице-канцлера,
который почти целою головою ниже меня, но так толст, что из него можно выкроить
троих таких, как я. Ему не более 24 или 25 лет, однако он уже женат*. Посланник
Штамке и многие другие, бывшие на его свадьбе, рассказывали мне о нем
презабавную историю, которая заслуживает, чтоб упомянуть о ней здесь. На
свадьбе этот молодой господин, по принятому обычаю, должен был напиться
допьяна, — без того жених не имеет права отправляться в спальню невесты.
Вечером, когда все предавались веселью, а посланник играл в карты с
Мардефельдом и, кажется, с генерал-майором Лефортом, в доме вдруг делается шум,
как будто произошел пожар. Особенно дамы и девицы со страхом бегали взад и
вперед, чуть не сбивая друг друга с ног. Одна спрашивала уксусу, другая
венгерской воды, третья шпанской соли. На вопросы гостей, что такое случилось,
насилу одна из них отвечала, что жених опасно заболел и умирает. Это
чрезвычайно поразило роди-
* Единственный сын Шафирова, барон Исай Петрович, женат
был на Евдокии Андреевне Измайловой. [Речь вроде бы
идет не о Шафирове, а о Головкине]
1721 год. Июль
159
телей
и всех присутствовавших; все пришло в беспорядок, всех занимала одна мысль —
помочь больному и успокоить его. Между тем гости мало-помалу разъехались,
молодому сделалось немного лучше, и бедная невеста должна была лечь с ним, хоть
в этот раз, конечно, ожидала от него мало хорошего. На другой день друзья его
стали подсмеиваться над ним и говорить, что вчера все гости очень жалели о
бедной молодой, которая встанет утром такою же, какою была накануне. Но он отвечал
им: «Дураки вы, держите себя только так, как я, — невесты ваши останутся вами
очень довольны и вам верно стыда не будет». Однако ж так как те не переставали
его дразнить, желая непременно узнать, как он вел себя с своею невестою, то он
сказал наконец: «Я ее поцеловал и оборотил 11 раз». Им показалось это
невероятным после того состояния, в котором они видели его накануне. Когда слух
о том дошел до царя, его величество, принимая эти слова за простое хвастовство,
спрашивал сам молодого, но, получив от него тот же ответ, поверил ему только
тогда, когда расспросил самою молодую, подтвердившую сказанное ее мужем. У
входа сам вице-канцлер встретил его высочество. Он очень мал ростом и так
неестественно толст, что едва может двигаться; но при всем том человек необыкновенно
приятный. В 1714 году он был посланником в Константинополе, где вместе с
Толстым сидел несколько времени в Семибашенном замке, находился при царе во
многих морских и сухопутных сражениях и в последнем сражении с турками, при
Пруте, оказал его величеству значительную услугу. Это сражение было в 1711
году; в нем участвовал также покойный мой отец, которому царь пожаловал за
отличие свой портрет, осыпанный бриллиантами и стоивший более 1000 рублей, и
сверх того подарил одну из лучших своих лошадей. Лошадь эта, буланый турецкий
жеребец, до сих пор жива: отец, когда она совершенно ослепла, продал ее одному
лифляндскому дворянину для завода за 100 рейхсталеров. Тайный советник Бассевич
в проезд свой через Ревель получил лошадь этой породы от полковника Тизенгаузена
(которому и принадлежит турецкий жеребец). Вице-канцлер провел нас через
необыкновенно большую залу (если не самую обширную и лучшую в Петербурге, то
наверно одну из лучших) в другую комнату, хорошо меблированную, где его
высочество остановился с ним. Они говорили между прочим и о плене графа Пипера
(умершего в Шлюссельбурге в 1716 году), который был взят со многими другими
после Полтавского сражения. На этом графе видели пример, что можно быть очень
богатым и все-таки умереть с голоду. Говорят, что по случаю взятия в Швеции
царской галеры его принудили здесь для вознаграждения этой потери выдать
векселей на 30 000 рейхсталеров и что так как в Швеции графиня Пипер не приняла
векселей, то плен-
160
ник будто бы до тех пор сидел на хлебе и воде, пока не захворал и не умер. Заметно было, что Шафиров вовсе не принадлежал к числу друзей покойного графа, который, говорят, для пленника был слишком упрям. После прощания вице-канцлер, несмотря ни на какие протесты его высочества, сам проводил нас до конца моста, ведущего к тому месту, где стояла наша барка.
6-го начались опять заседания тост-коллегии. Его высочество открыл их в квартире тайного советника Клауссенгейма, который жил в верхнем этаже, где посторонние могли меньше мешать, чем внизу. В этот день тайный советник Клауссенгейм, с обыкновенными, уже описанными мною (в Ревеле), церемониями был принят в нашу коллегию и единогласно признан ее ординарным членом.
7-го. Сегодня наконец и полковник граф Бонде был принят в нашу коллегию экстраординарным членом. Но при чтении устава и подписании клятвы его высочество лично не присутствовал (этим отличием пользуются только ординарные члены): то и другое происходило при нескольких депутатах нашей коллегии, а на месте президента лежала его шляпа. После чтения и подписания нового члена повели в другую комнату, где мы все собрались и пропели над ним: «Dignus est intrare in nostram societatem»*. Затем все мы вместе отправились на квартиру тайного советника Клауссенгейма, у которого весело и радостно праздновали тост-коллегию, при чем и граф Бонде в первый раз участвовал как собрат всего общества и как экстраординарный его член.
8-го его высочество был у юстиц-президента и сенатора Матвеева, бывшего прежде посланником в Гааге, человека довольно приятного, недурного собой и хорошо образованного. Он говорит хорошо по-французски и, кажется, немного по-итальянски или по-немецки. Второй визит, сделанный в тот же день его высочеством, был старому Пушкину, отцу молодого, состоящего при особе герцога вместо камергера Нарышкина. Говорят, он занимает по службе какое-то важное место и имеет чрезвычайно много дела. Это старик высокого роста, но уже очень согнувшийся. У него, если не ошибаюсь, только один сын и одна дочь, которая сговорена с сыном князя Репнина.
9-го герцог, покушав в 4 часа, ходил в царский Летний
сад, находящийся прямо против дома, занимаемого его высочеством. Он хотя уже
прежде был там на двух празднествах, но видел все только мельком и потому
захотел теперь, будучи один и на досуге, с большим против прежнего удовольствием
осмотреть хорошенько весь сад. Ни царя, ни царицы не было в Петербурге: они уже
несколько дней находились в своих увеселительных дворцах в окрестностях
* Достоин
вступить в наше общество (лат.).
1721 год. Июль
161
города. Но принцессы только в этот день поехали в Екатерингоф, откуда их ожидали к вечеру. Тайному советнику Клауссенгейму (который думал, что должен будет скоро опять уехать из Петербурга) очень хотелось хорошенько видеть царский Летний сад, и он уговаривал его высочество рассматривать в нем все в подробности.
Сад этот имеет продолговатую форму; с восточной
стороны к нему примыкает летний дворец царя, с южной — оранжерея, с западной —
большой красивый луг (на котором при всех празднествах обыкновенно стоит в
строю гвардия и о котором уже было говорено выше), а с северной он омывается
Невою, в этом месте довольно широкою. Расскажу по порядку все, что там есть
замечательного. С северной стороны, у воды, стоят три длинные открытые галереи,
из которых длиннейшая средняя, где всегда при больших торжествах, пока еще не
начались танцы, ставится стол со сластями (mit Confect). В обеих других помещаются только столы с холодным
кушаньем, за которые обыкновенно садятся офицеры гвардии. В средней галерее
находится мраморная статуя Венеры, которою царь до того дорожит, что
приказывает ставить к ней для охранения часового. Она в самом деле превосходна,
хотя и попорчена немного от долгого лежания в земле. Против этой галереи аллея,
самая широкая во всем саду: в ней устроены красивые фонтаны, бьющие довольно
высоко. Вода для них проводится в бассейны из канала с помощью большой колесной
машины, от чего в ней никогда не может быть недостатка. У первого фонтана
место, где обыкновенно царица бывает с своими дамами, а далее, у другого, стоят
три или четыре стола, за которыми пьют и курят табак, — это место царя. Вправо
от этой круглой и разделенной четырьмя аллеями площадки с одной стороны стоит
прекрасная статуя с покрытым лицом, у подножия которой течет, или, лучше
сказать, бьет вода со всех концов, а с другой находится большой птичник, где
многие птицы частью свободно расхаживают, частью заперты в размещенных вокруг
него небольших клетках. Там есть орлы, черные аисты, журавли и многие другие
редкие птицы. Тут же содержатся, впрочем, и некоторые четвероногие животные,
как, например, очень большой еж, имеющий множество черных и белых игл до 11
дюймов длиною. В день празднования Полтавского сражения царь, показывая этого
ежа его высочеству, приказал вынуть несколько таких игл, которые уже слабо
держались. Из них одну я сберег для себя. Кроме того, там есть еще синяя
лисица, несколько соболей и проч. В высоком домике с восточной стороны
множество прекрасных и редких голубей. На другой стороне фонтана, против
упомянутой статуи, устроена в куще деревьев небольшая беседка, окруженная со
всех сторон водою, где обыкновенно проводит время царь, когда желает быть один
или когда хочет кого-
162
нибудь хорошенько напоить, потому что уйти оттуда нет никакой возможности, как скоро отчалит стоящий вблизи ботик, на котором переправляются к беседке. На воде плавает здесь большое количество самых редких уток и гусей, которые до того ручны, что позволяют кормить себя из рук. По берегу вокруг расставлены маленькие домики, где они, вероятно, запираются на ночь. Здесь же красуется вполне снаряженный кораблик, на котором иногда потешается карла царя. Против большого птичника устроен еще в виде водопада красиво вызолоченный мраморный фонтан, украшенный многими позолоченными сосудами. Это место (где находится также и оранжерея), бесспорно, одно из лучших в саду; все оно обсажено кустарником и окружено решеткой, которая запирается. Далее отсюда, вправо, стоит большая, сплетенная из стальной проволоки клетка с круглым верхом, наполненная всякого рода маленькими птицами, которые целыми группами летают и садятся на посаженные внутри ее деревца. Еще далее, налево, строится новый грот, который снаружи уже почти совсем готов, но внутри не сделано еще и половины того, что предположено сделать. Он будет очень красив и великолепен, потому что для покрытия его стен и потолка назначается бесчисленное множество разных превосходных раковин, приобретение которых стоило больших издержек. Кроме того, в этом саду находится приятная рощица, о которой я уже прежде не раз говорил, и устроено еще несколько фонтанов; одним словом, там есть все, чего только можно желать для увеселительного сада. Особенно украшают его драгоценные мраморные фонтаны и находящаяся между ними статуя Венеры, которой будто бы 2000 лет и которая, как говорят, куплена у папы за 3000 скуди и подарена царю. Когда мы пересмотрели все и распили несколько бутылок хорошего венгерского вина, герцог поехал домой, потому что становилось уже поздно. При отъезде его высочество приказал вручить несколько червонцев кунстмейстеру, который всюду водил нас и открывал фонтаны. Он сначала отказывался принять их, но наконец взял с радостью. Таким образом мы приятно окончили день, по крайней мере для меня: я всегда особенно радуюсь, когда успею рассмотреть что-нибудь любопытное. Уже прежде я несколько раз собирался в этот сад, но намерение мое все оставалось без исполнения, потому что туда пускают только по воскресеньям, и то не всех.
10-го, перед обедом, я был послан к Кантемиру, князю
Валашскому, с уведомлением о намерении его высочества быть у него после обеда.
Через одного из его переводчиков я передал наказанное мне приветствие, которое
князь принял с почтением и благодарностью. После обеда его высочество
отправился к нему на своей барке, потому что он живет по ту сторону реки и
очень далеко
1721 год. Июль
163
от дома герцога. Когда мы приехали, князь встретил нас у моста своего дома (стоящего близко к реке), и так как он говорит довольно хорошо по-латыни и вообще очень приятный и живой человек, то его королевскому высочеству не нужно было переводчика. Они обнялись и поцеловались, после чего князь повел его высочество в свою спальню (обитую красным сукном), где княгиня, его супруга, лежала, одетая, на парадной постели: она уже несколько времени чувствовала себя нездоровою и по возвращении царя из Риги не была ни на одном празднестве. Когда его высочество сделал ей реверанс, его просили сесть в кресла возле нее; князь же и наши тайные советники поместились у нее в ногах на обыкновенных стульях. Герцог начал говорить с нею по-шведски и по-немецки. Они были уже знакомы в Швеции, где она долго жила с отцом своим, генерал-лейтенантом Трубецким. Пробыв здесь несколько времени и выпив за здоровье обоих супругов стакан венгерского, его высочество простился с ними; но перед тем, по убедительной их просьбе, дал обещание приехать к ним на обед со всею своею свитою в понедельник, 17-го числа (герцог просил не назначать воскресенья, потому что в этот день обыкновенно постится). От князя его высочество поехал к тайному советнику Бассевичу, у которого в тот вечер была тост-коллегия. Мы все собрались там, но тотчас после 11 часов разошлись, потому что господин хозяин не преминул, по уставу, запеть в положенное время: «Ihr lieben Herren, lasset euch sagen» (господа, позвольте вам сказать...), что нашему герцогу и некоторым из гостей было не очень приятно; однако ж они не осмелились противиться правилам устава, — встали из-за стола и отправились по домам, иначе должны были бы подвергнуться положенному штрафу.
11-го его высочество посетил обер-полицеймейстера,
который, от имени царя, встречал его за несколько верст от города. Он же
смотрел и за назначением квартир для нашей придворной свиты, поэтому и ему
также старались оказать внимание. Родом он итальянец и еще молодой человек лет
30, худой, но красивый собою. Сперва он был скороходом, потом, если не
ошибаюсь, денщиком царя, у которого, кажется, и до сих пор в большой милости.
Строгий и быстрый в исполнении царских приказаний, он внушает здешней черни и
вообще всем обывателям города такой страх, что они дрожат при одном его имени.
От него его высочество поехал к князю Долгорукову, сенатору и андреевскому
кавалеру, бывшему прежде послом в Варшаве*. Он уже пожилой, но очень приятный
человек, хотя далеко не так жив, как тот князь Долгоруков, у которого я не
* Князь Григорий Федорович, меньшой брат известного
князя Якова Долгорукова. 18-летний сын, о котором упоминается далее, был,
вероятно, младший из его сыновей, Александр.
164
раз бывал в Париже в бытность его там послом. Когда мы подъехали к его дому (который от нас неслыханно далеко), он встретил его высочество у входа и повел в комнату, где, по его просьбе, герцог с графом Пушкиным и последовавшею за ним свитою должен был сесть; мы же, дежурные, остались в другой комнате. Вместе с прочими сел позади князя и сын его, молодой человек лет 18; но тот, увидев это, незаметно, по-своему, сделал ему знак встать. Юноша этот говорил немного по-французски и, кажется, уже окончил свои путешествия, которые однако ж, по-видимому, принесли ему мало пользы. Здесь его высочество пригласили сесть в первый раз после визитов князю Валашскому, князю Меншикову и великому адмиралу, у которого он кушал. По окончании этого визита герцог отправился обратно на своей барке и потом ходил в сад царицы, который недалеко от дома его высочества. Он разведен очень недавно, и потому в нем нечего еще было смотреть, кроме уже довольно больших деревьев. Нет сомнения, что со временем он будет весьма хорош, потому что царица любит великолепие да и места довольно, чтобы сделать что-нибудь порядочное. Граф Пушкин, бывший с нами, водил его высочество в маленький домик, находящийся на северной стороне этого сада, и когда мы осмотрели его внизу, просил нас взойти на чердак, откуда видна большая часть Петербурга. Он указал нам к югу большое здание, построенное, по приказанию царя, за проспектом для поощрения жителей строиться и там. Его величество думает продолжить город и в ту сторону, хотя он и без того уже необыкновенно обширен; собственно же ему угодно заложить настоящий город за рекою, на Васильевском острове, где находится дом князя Меншикова. Осмотрев этот небольшой, но красивый домик, в котором прекрасная танцевальная зала, его высочество поехал домой. При саде, по приказанию царицы, строится огромная конюшня, состоящая из шести фасов; из них четыре необыкновенно велики, а остальные два очень малы. Форма всего строения приблизительно такая:…
потому
что оно идет по направлению канала, на берегу которого находится. По обеим
нижним линиям расположены только стойла для большого числа лошадей. Мне не
понравилось, во-первых, что лошадям будет слишком светло от множества на обеих
сторонах окон, которые, вдобавок, спускаются гораздо ниже голов лошадей, и,
во-вторых, что посередине конюшни поставлено слишком много
1721 год. Июль
165
больших каменных столбов, которые мешают видеть вдруг оба ряда лошадей. По верхним линиям будут устроены каретные сараи и комнаты для конюхов; оба боковые фаса также займутся комнатами. Все здание окружено окнами в два света. Мне кажется поэтому, что при случае его легко можно бы было устроить внутри иначе и сделать из него лазарет или что-нибудь подобное.
12-го у его высочества случайно обедало несколько человек гостей, в числе которых были: вице-канцлер Шафиров с сыном и прусский министр барон Мардефельд. За обедом вице-канцлеру, для отличия, прислуживал паж, стоявший за его стулом, тогда как обыкновенно пажи прислуживают только его высочеству. Во время и после стола пили довольно много. Около вечера от царицы прислан был к его высочеству камер-юнкер Балк с поклоном и спросом о здоровье. Это был старый знакомый советника Бассевича, который, когда тот, по приглашению его высочества, выпил за здоровье царицы, не преминул поднести ему еще несколько бокалов.
13-го его высочество ездил к тайному советнику Толстому, с которым познакомился еще в Риге, потому что он почти всюду следует за царем. Он человек приветливый и приятный, говорит хорошо по-итальянски и по происхождению собственно грек, но давно обрусел. Царь его очень любит. Жены у него нет, но есть любовница, которой содержание, говорят, обходится ему весьма дорого. Он принял его высочество чрезвычайно учтиво и повел в свою комнату, где они долго разговаривали с помощью графа Пушкина, служившего им переводчиком. Его высочество тотчас же обратил внимание на две совершенно различные картины, повешенные в противоположных углах его комнаты: одна изображала кого-то из русских святых, а другая нагую женщину. Тайный советник, заметив, что герцог смотрит на них, засмеялся и сказал, что удивляется, как его высочество так скоро все замечает, тогда как сотни лиц, бывающих у него, вовсе не видят этой обнаженной фигуры, которая нарочно помещена в темный угол. Пробыв здесь несколько времени, его высочество простился с хозяином и поехал домой; но вскоре опять собрался и посетил вице-адмирала Крюйса, почтенного старика, который родом голландец. После этого визита его высочество отправился к барону Левольду, близкому соседу вице-адмирала, где нашел всех своих тайных советников и других особ, которых желал видеть, и остался там до поздней ночи.
14-го его высочество был с тайными советниками у прусского министра барона Мардефельда, который еще вчера вечером, у барона Левольда, приглашал их к себе на обед.
15-го, рано утром, я с подполковником Сальдерном ездил
верхом в Екатерингоф, до которого от города не более 5 или 6 верст. Он принадлежит
царице, почему и называется по ее имени. Мес-
166
то это разведено недавно и до сих пор стоило еще немного. Оно расположено около приятной рощицы, на Неве, и туда в короткое время можно доехать из Петербурга как сухим путем, так и водой. За исключением красивой окрестности, там еще нет покамест ничего замечательного, кроме разве небольшого домика, где в летнее время часто бывают и ночуют их величества царь и царица. От этого домика проведен к Неве прекрасный маленький канал, так что их величества, сойдя с крыльца, тотчас могут садиться в ботик. Есть там также и сад или, лучше сказать, огород, но далеко от дома, и наконец небольшой, но очень хорошенький зверинец, наполненный многими зверьми, которые необыкновенно ручны: 12-рогие олени подходили к нам на зов и позволяли себя гладить. Кроме большого числа обыкновенных оленей, мы насчитали там с дюжину ланей, потом смотрели на особом дворе двух старых и двух молодых лосей, довольно больших и ручных. У старых лосей шерсть черно-серая, а у молодых земляного цвета. С виду они похожи на среднего роста лошадей, но хвост имеют, как простые олени, едва заметный. Ноги у них высоки и копыта сильно раздвоены; брюхо, сравнительно с ростом, вовсе не велико; уши очень длинные, как у лошаков. Самец отличается от самки тем, что у него рога выше и крепче, но зато менее разветвлены, чем у самки. Осмотрев все это, мы пустились в обратный путь. Дорога в Екатерингоф — одна из самых приятных.
16-го его высочество, откушав, как заведено им в постные дни, часа в 4 или в 5, ездил в царский сад, где несколько часов гулял с своею свитою, и потом возвратился домой, потому что ни царя, ни царицы не было в городе. Когда его высочество спросил о принцессах, ему отвечали, что они также куда-то уехали, что, однако ж, было очень сомнительно.
17-го, утром, приезжал сын вице-канцлера Шафирова и от
имени своего отца приглашал его высочество на обед, назначенный у них на
следующий день, 18-го числа. Герцог обещал ему приехать. Около полудня его
высочество отправился на обед к князю Кантемиру Валашскому с тайными
советниками и со всеми прочими придворными кавалерами на двух барках, из
которых одна принадлежала герцогу, а другая была прислана князем для нашей
свиты. Вчера он именно приглашал весь наш двор, почему нас и была порядочная
толпа; в свите герцога недоставало только Сурланда и Негелейна. Так как барка
его высочества ушла немного вперед, то мы не успели нагнать ее и приехали к
князю Валашскому тогда уже, когда его высочество вошел в дом. В большой
комнате, перед гостиной, где все собрались, накрыт был стол на 16 приборов, за
который вскоре и сели. Войдя туда, где стояла княгиня Валашская, я был поражен
красотою ее стана и лица: она, бесспорно, одна из
1721 год. Июль
167
прекраснейших
женщин во всем Петербурге. Хотя я и прежде имел счастье видеть ее в Швеции (где
она несколько лет находилась в плену с отцом своим, генералом князем Трубецким,
и одною или двумя сестрами) при бракосочетании нынешней королевы и кроме того
не раз, и она тогда уже слыла за красавицу, однако ж теперь нашел ее еще
красивее и приятнее. Она блондинка, высока ростом и имеет прекрасные руки и
чудный цвет лица. На веке левого глаза у нее маленькое черное пятно, издали
похожее на мушку, но оно нисколько не вредит красоте и живости ее глаз,
напротив делает их еще более выразительными. Когда обед был готов, его
высочество повел ее, а тайный советник Бассевич дочь князя (от первого брака,
лет 20 и незавидной наружности, но, говорят, очень ученую, знающую отлично
языки греческий и итальянский) в столовую, где, после краткой молитвы, сели за
стол, и герцогу пришлось сидеть между этими двумя дамами; да других и не было.
Так как за большим столом приборов недостало для всех, то я с майором Эдером и
двумя или тремя валашскими офицерами поместился за другой, поставленный возле большого.
Заняв место несколько прежде майора, бывшего дежурным и обязанного прислуживать
его высочеству в начале обеда, я выбрал себе лучшее, т. е. то, с которого мог
видеть княгиню, и когда явился мой товарищ с словами: «Приятель, подвигайся
дальше», я, разумеется, поблагодарил его и указал на ожидавшее его порожнее
место, объявив, что вовсе не так глуп, чтоб уступить приятную позицию,
занимаемую мною. Но она скоро сделалась бы весьма неприятною, если б соседи мои
вовремя не сказали мне, что платье мое с одной стороны сверху донизу мокро. Как
это случилось, я сначала не мог себе объяснить, потому что сидел спиною к
стене, где никто не мог меня облить; но не успел я оглянуться, как почувствовал
на носу падение холодной капли, которая вскоре и объяснила, отчего меня всего
вымочило. Все утро шел дождь, от которого в плохом деревянном и неплотно
построенном доме князя сделалась течь. Сначала меня это немного озадачило, да и
жаль было летнего платья, которое я надевал не более 8 раз; но товарищи мои
уверяли меня, что пятен не будет, и в самом деле их не было. За столом сидели
очень долго, потому что обед, по здешнему обычаю, состоял из множества горячих
и холодных блюд. Пили также довольно много, хотя все вина, которыми нас
угощали, были не из лучших. После обеда пошли опять в гостиную, где всякий, по
желанию, пил чай или кофе. Князь Валашский, страстный любитель табаку, велел
подать трубки для себя и для тех, которые также любили покурить; к ним, один из
первых, присоединился тайный советник Бассевич, большой ценитель этого
удовольствия. Между тем его высочество пошел с княгинею в ее спальню,
где она в первый визит герцога лежала на
168
парадной
постели. Комната эта, довольно чистая и устланная зелеными половиками, была
открыта и ни на минуту не оставалась пустою, потому что гости постоянно входили
и выходили. Его высочество, знавший княгиню еще в Швеции, очень занимался ею, и
так как она женщина весьма приятная и образованная, то они хорошо проводили
время, разговаривая то по-шведски, то по-немецки. Вскоре после обеда приехала
княжна Трубецкая с своею племянницею и ее француженкою. Эта княжна родная
сестра княгини Черкасской, но далеко не так хороша собою, как последняя, хотя
также недурна. Она сильно румянится. Впрочем, почти все здешние дамы так хорошо
умеют раскрашивать себя, что мало уступают француженкам; но княжна одна из тех,
которые наиболее следуют этой дурной и отвратительной моде. Маленькой княжне
Черкасской лет 8 или 9, и она для своих лет так мила и приятна, что можно
подумать, что она наилучшим образом воспитана во Франции. Но она здесь не
единственный ребенок, о воспитании которого так тщательно заботятся. Вообще
надобно отдать справедливость здешним родителям: они не щадят ничего для
образования своих детей. Вот почему и смотришь с удивлением на большие
перемены, совершившиеся в России в столь короткое время. Русская женщина, еще
недавно грубая и необразованная, так изменилась к лучшему, что теперь мало
уступает немкам и француженкам в тонкости обращения и светскости, а иногда, в
некоторых отношениях, даже имеет перед ними преимущество. Когда, по
распоряжению князя, явилось 6 или 8 музыкантов царицы, а мы кончили пить из
разных вещиц, стоявших на ночном столике княгини, как, например, из маленького
стеклянного башмачка и других, его высочество с хозяйкою дома открыл танцы,
которые продолжались несколько часов, несмотря на то что дам было всего четыре
со включением и маленькой княжны Черкасской. Если б Трубецкая не уехала с своею
молоденькою племянницею (становилось уже поздно), то протанцевали бы и еще, потому
что все были очень веселы. После танцев опять накрыли на стол, и пока делались
приготовления к ужину, мы слушали какого-то слепого казака, игравшего на
бандуре, инструменте, который похож на лютню, с тою только разницею, что не так
велик и имеет меньше струн. Он пел множество песен, не совсем, кажется,
пристойного содержания, аккомпанируя себе на этом инструменте, и выходило
недурно. Наконец, когда стол был готов, все отправились ужинать и после танцев
кушали с большим аппетитом. Тайный советник Бассевич не ужинал с нами, потому
что уже часа за два до того уехал. Те немногие бокалы, которые были распиты,
разносили четыре сына князя, довольно тщательно наблюдавшие за тем, чтобы все
пили поровну. Эти молодые князья были одеты очень просто. Все они служат в
гвардии — трое рядо-
1721 год. Июль
169
выми и один унтер-офицером*. Сам князь, как я уже говорил прежде, человек очень приятный, красивый собою и образованный. В последнюю турецкую войну он отдался под покровительство царя, от которого получил несколько поместий в земле казаков (Малороссии), приносящих, как говорят, до 20 000 рублей доходу. От теперешней своей супруги он имеет дочь, которую носят еще на руках. Рассказывают, что он ужасно ревнив, и мне кажется, что это правда. По окончании ужина, когда все начали вставать из-за стола, я отправился к месту, где положил свою шляпу и палку, но не нашел там ни той, ни другой. Шляпу, впрочем, мне скоро удалось отыскать, палки же с золотым набалдашником нигде не было. Я обратился к графу Пушкину, который мог говорить с людьми, и просил его приказать им поискать ее, что он и сделал, даже жаловался самому князю, что из столовой, со стула, пропала моя палка. Князь сказал, что она будет отыскана, потому что у него никак не могла пропасть.
18-го его высочество ездил на обед к вице-канцлеру
барону Шафирову, куда я однако ж не попал. После мне говорили, что царица была
там с большою свитою дам и кавалеров и что угощение было превосходное. Погреб
вице-канцлера славится винами, каких нет ни у кого в России. Около вечера приехал
и его величество царь, только что возвратившийся в Петербург из Петергофа и
Кронслота. Танцевали очень весело, и царь был необыкновенно милостив к его
высочеству. Господина Бассевича это так радовало, что он несколько раз
предлагал его величеству разные тосты (которые были очень хорошо приняты) и от
удовольствия напился более, чем до полупьяна, почему, впрочем, и уехал раньше
других. Когда он уезжал, царь с его высочеством и некоторыми другими стоял на
балконе. Услышав, что там кто-то заговорил о его отъезде, тайный советник
поспешил было возвратиться, но царь сделал ему знак, что он может ехать, почему
его высочество послал к нему пажа и приказал сказать, чтоб он взял свою барку и
отправлялся домой, что тот наконец и исполнил. Утром я посылал своего лакея в
дом князя Кантемира за палкой, которую, после многих расспросов, нашли. В тот
же день, после обеда, я ездил с некоторыми из наших в Русскую слободу смотреть
князя Гагарина, повешенного недалеко от большой новой биржи. Он был прежде
губернатором всей Сибири и делал, говорят, очень много добра сосланным туда
пленным шведам, для которых в первые три года своего управления истратил будто
бы до 15 000 рублей собственных денег. Его вызвали сюда, как говорят, за
страшное расхищение царской казны. Он не хотел признаваться в своих проступках
и потому несколь-
* В числе первых был и князь Антиох Кантемир, которому
в это время было не более 12 лет.
170
ко
раз был жестоко наказываем кнутом. Кнут есть род плети, состоящей из короткой
палки и очень длинного ремня. Преступнику обыкновенно связывают руки назад и
поднимают его кверху, так что они придутся над головою и вовсе выйдут из
суставов; после этого палач берет кнут в обе руки, отступает несколько шагов
назад и потом, с разбегу и припрыгнув, ударяет между плеч, вдоль спины, и если
удар бывает силен, то пробивает до костей. Палачи так хорошо знают свое дело,
что могут класть удар к удару ровно, как бы размеряя их циркулем и линейкою.
Наказание кнутом бывает двоякое: одно употребляется при допросах и заменяет пытку,
а другое есть собственно так называемое наказание кнутом, которое от первого
отличается только тем, что преступника один из палачей держит на спине. Царь,
говорят, прежде очень часто приказывал наказывать кнутом. Года полтора или два
тому назад здесь публично наказывали таким образом одного капитана гвардии,
который, будучи в нетрезвом виде, дурно говорил о его величестве. Мне
рассказывали это очевидцы. Когда князь Гагарин был уже приговорен к виселице и
казнь должна была совершиться, царь, за день перед тем, словесно приказывал
уверить его, что не только дарует ему жизнь, но и все прошлое предаст забвению,
если он признается в своих, ясно доказанных, преступлениях. Но несмотря на то
что многие свидетели, и в том числе родной его сын, на очных ставках убеждали в
них более, нежели сколько было нужно, виновный не признался ни в чем. Тогда, в
самый день отъезда царя в нынешнем году в Ригу, он был повешен перед окнами
Юстиц-коллегии в присутствии государя и всех своих здешних знатных
родственников. Спустя несколько времени его перевезли на то место, где я видел
его висящим на другой, большой виселице. Там на обширной площади стояло много
шестов с воткнутыми на них головами, между которыми, на особо устроенном
эшафоте, виднелись головы брата вдовствующей царицы и еще четырех знатных
господ*. Говорят, что тело этого князя Гагарина, для большего устрашения, будет
повешено в третий раз по ту сторону реки и потом отошлется в Сибирь, где должно
сгнить на виселице; но я сомневаюсь в этом, потому что оно теперь уже почти
сгнило. Лицо преступника, по здешнему обычаю, закрыто платком, а одежда его
состоит из камзола и исподнего платья коричневого цвета, сверх которых надета
белая рубашка. На ногах у него маленькие круглые русские сапоги. Росту он очень
небольшого. Он был одним из знатнейших и богатейших вельмож в России;
оставшийся после него сын женат на родной дочери вице-канцлера Шафирова и есть
* Т. е. Лопухина (брата не вдовствующей царицы, а
царицы Евдокии Федоровны, первой супруги Петра В.), Кикина и других, казненных
в 1718 году по делу царевича Алексея Петровича.
1721 год. Июль
171
тот самый, который несколько лет тому назад долго путешествовал и много промотал денег. Рассказывают, что наш камер-юнкер Геклау находился одно время при нем и, по уверению многих, был у него в услужении; но сам Геклау говорит, что жил у него только для компании. Как бы то ни было, этот молодой Гагарин теперь далеко не в том положении, в каком был в Германии: после смерти отца его разжаловали в матросы и он, как говорят, находится на действительной службе при Адмиралтействе. Он лишился также всего состояния, потому что все большие поместья и вообще все имущество его отца были конфискованы. История несчастного Гагарина может для многих служить примером; она показывает всему свету власть царя и строгость его наказаний, которая не отличает знатного от незнатного.
19-го у герцога обедал кабинет-секретарь Макаров,
который в большой милости у царя. В его ведении значительные суммы денег и все
дела секретные и такие, о которых ничего не дается знать Сенату. Вечером была
тост-коллегия у тайного советника Геспена, и его высочество перед ужином много
шутил, потому что был в хорошем расположении духа. В этот раз нас было немного
и мы ужинали долее обыкновенного, поджидая прочих членов коллегии. Его высочество
потерял наконец терпение и приказал подавать кушанья. Но только что мы сели за
стол, явился генерал-майор Штенфлихт, который тотчас подошел к его величеству
и, от имени тайного советника Бассевича, стал ему говорить что-то на ухо.
Заметив, что его высочество покачал головою и не решался на то, о чем шептал
генерал-майор, г-н Геспен понял, что последний пришел с какою-нибудь просьбой,
потому что часто повторял слова: «О, komm, min nädige Herre» (o, пойдемте, государь), и спросил наконец, в чем дело. Мы
узнали, что тайный советник Бассевич у Макарова и, по убедительной просьбе его,
умоляет герцога также пожаловать туда. Тайный советник Геспен заметил в шутку,
что он и сам мог бы придти сюда с своими гостями, а потом обратился ко всему
обществу с вопросом: не требует ли справедливость наказать того, кто
осмеливается делать такие предложения во время заседания тост-коллегии? Но тут
явился другой посланный, бригадир Ранцау, который обратился к его высочеству с
тою же просьбою, присовокупив, что Макаров умоляет его об этом и клянется, что
если оба посланные не будут иметь успеха, он пришлет свою жену, которой,
вероятно, его высочество уж не откажет. Герцог спросил этих господ, как они
попали к Макарову. Те уверяли, что намерены были идти прямо к нам, но что за
невозможностью пройти через маленькие мосты воротились и отправились другою
дорогою, которая идет позади дома Макарова, находящегося наискось против дома
тайного советника Бассевича. Макаров стоял в это время на
172
балконе и послал к ним через канал свой ботик с просьбою зайти на минуту к нему, что они и сделали. Потом, когда они хотели проститься с ним под предлогом, что должны спешить к его высочеству, который ожидает их в одном из соседних домов, он начал говорить, как счастлив был бы, если б его высочество удостоил его своим посещением. Тайный советник Бассевич отвечал ему, что желание его скоро исполнится; но он стал просить, чтоб уговорили его высочество оказать ему эту честь сегодня вечером. Герцог, зная, что Макаров один из величайших фаворитов царя, и желая поэтому сделать ему удовольствие, решился исполнить просьбу обоих посланных и пошел с ними пешком, взяв с собою одного только дежурного полковника. По окончании ужина наши члены принялись опять курить трубки, а я с асессором Сурландом нарочно пораньше отправился домой. Проходя мимо дома Макарова, мы увидели, что там веселились на славу. Посланник Штамке, уезжавший в это самое время домой, был в полном опьянении, потому что еще за обедом у герцога для гостя пили необыкновенно много. Добрый посланник стал как-то слаб.
22-го была тост-коллегия у генерал-майора Штенфлихта, который жил еще у посланника Штамке, и мы, по обыкновению, провели время очень весело. Нам было уже не так трудно, как сначала, выбирать тосты за здоровье хорошеньких женщин, потому что мы все более и более знакомились здесь, да и как-то стало легче удерживать в памяти имена здешних дам.
23-го, утром, приехал граф Пушкин и объявил, что его
величество царь намерен устроить после обеда увеселительное катание по Неве на
всех здешних барках и верейках, на которое приказал пригласить и его
высочество. Он (Пушкин) хотел заехать за нами, когда выкинут флаг. Здесь так
заведено, что если в двух или трех определенных местах города вывешиваются
флаги, то все барки и верейки или, смотря по флагу, все яхты, торншхоуты и
буеры должны собираться по ту сторону реки, у крепости. Для не являющихся по
этому знаку положен большой штраф. После обеда, в назначенный час, явился граф
Пушкин, и мы отправились, взяв с собою как барку, так и обе наши верейки.
Подъехав к реке, мы увидели, что все ушли уже довольно далеко, почему велели
грести сильнее, и скоро догнали флотилию. Впереди ее плыл адмирал маленького
флота* (который составляют все упомянутые небольшие суда),
* Указом 18
апреля 1718 года Петр Великий «для увеселения народа, наипаче же для лучшего
обучения и искусства по водам и смелости в плавании» повелел изготовить большое
число парусных и гребных судов и раздать их всем вельможам и некоторым другим
лицам, постановив вместе с тем, чтобы все они в воскресные дни по данному
сигналу собирались кататься по Неве. Собрание этих судов называлось Невским
флотом, а командующий над ним невским адмиралом.
1721 год. Июль
173
имевший
на своем судне, для отличия, большой флаг. Прочие суда должны следовать за ним
и не имеют права обгонять его. Царь ехал недалеко позади, на барке царицы; он
стоял у руля, а царица с обеими принцессами, своими дамами и камер-юнкерами
сидела в каюте. Проплыв довольно далеко, адмирал поворотил назад, а все
следовавшие за ним остановились и выждали, пока он не прошел мимо. В это время
мы поравнялись с царскою баркой, и его высочество, вышед из задней каюты,
кланялся царю, царице и принцессам, которые отвечали на его поклоны из своих
окон. Мы постоянно оставались потом близ этой барки с правой стороны.
Валторнисты царицы, данные ей Ягужинским, играли попеременно с нашими, которые
на барке стояли позади, царские же впереди. Чудный вид представляла наша
флотилия, состоявшая из 50 или 60 барок и вереек, на которых все гребцы были в
белых рубашках (на барках их было по 12 человек, а на самых маленьких верейках
не менее 4-х). Удовольствие от этой прогулки увеличивалось еще тем, что почти
все вельможи имели с собою музыку: звуки множества валторн и труб беспрестанно
оглашали воздух. Мы спустились до самого Екатерингофа, куда приехали очень
скоро, потому что плыли по течению реки, да и, кроме того, водою туда от города
не более четырех верст. Когда его высочество проезжал мимо Адмиралтейства, царь
закричал ему, что в четверг будет спущен на воду новый корабль. По приезде в
Екатерингоф мы вошли в небольшую гавань, в которую едва ли могут свободно
пройти два судна рядом. Все общество по выходе на берег отправилось в
находящуюся перед домом рощицу, где был накрыт большой длинный стол,
уставленный холодными кушаньями, за который однако ж порядочно не садились;
царь и некоторые другие ходили взад и вперед и по временам брали что-нибудь из
поставленных на нем плодов. Царица была так милостива, что собственноручно
подала каждому из нашей свиты по стакану превосходного венгерского вина.
Камер-юнкеры ее величества также не оставляли усердно угощать нас. Когда обе
принцессы пошли немного гулять, его высочество, по совету генерал-майора
Ягужинского, испросил у царицы позволения быть вместе с ними, на что ее величество
и согласилась. Герцог последовал за принцессами, и когда они, увидав его,
остановились, сделал им реверанс и пошел с обеими под руку. Перед ними шел
камер-юнкер царицы, а позади их следовала большая свита дам. Разговаривали во
время этой прогулки мало, потому что его высочество и принцессы были еще
несколько застенчивы друг с другом, а наши кавалеры не могли много занимать дам
по незнанию русского языка. Походив немного, они воротились и подошли к царице,
которая пригласила герцога сесть на свою скамейку вместе с обеими принцессами.
Рядом с ним, по правую руку, села старшая,
174
а
подле нее меньшая; налево же возле его высочества сидела царица. Вдовствующей
царицы с дочерью и великого князя с его сестрою в этот раз не было, но
придворные дамы почти все участвовали в нашей поездке. Так как царь
разговаривал со своими приближенными, а другие царственные особы сидели
довольно смирно, то Ягужинский, заметив, что они со вниманием слушают трубачей,
игравших в роще (из которых один был отличный), подошел и сказал царице, что у
его высочества есть два валторниста, которым едва ли найдутся подобные. Ее
величество пожелала их слышать; они явились и превосходно сыграли несколько
пьес. Царица и принцессы слушали с большим вниманием и восхищались их игрою.
Между тем стало уже становиться довольно поздно. Ее величество встала, чтобы
напомнить царю, что пора ехать назад, и в это время незаметно вручила
камер-юнкеру Монсу двенадцать червонцев для передачи валторнистам. Но так как
государю не хотелось еще ехать, то начали опять разносить большие стаканы с
венгерским, от которого мы порядочно опьянели. Наконец собрались в обратный
путь. Его высочество хотел вести к барке царицу, но она, как бы не замечая
того, обернулась и подала руку другому, чем доставила случай герцогу вести
старшую принцессу. Назад мы поехали совсем иначе — через канал — и вошли опять
в реку только позади летнего дворца царицы. Было уже темно, и вода стояла
совершенно спокойно. Перед окнами принцесс мы велели гребцам остановиться, и
валторнисты, по приказанию его высочества, сыграли прекрасный ноктюрн. После
того мы отправились домой. Гребцы от усиленной работы были так утомлены, что
едва могли говорить, почему его высочество приказал выдать им несколько
червонцев на водку. Валторнистам, которые в этот день очень много играли,
герцог велел также дать 10 червонцев. Они, следовательно, всего получили 22
червонца. Пожелав его высочеству доброй ночи, я отправился домой, но проходя
мимо квартиры бригадира Ранцау, увидел там гостей и вспомнил, что утром его высочество
приказал, чтоб у него была тост-коллегия, на которую сам, по причине нашей
поздней поездки, не мог приехать. Я вошел, думая, что они скоро разойдутся, но
оказалось, что они только что сели за ужин, к которому поджидали нас. Мы
просидели до поздней ночи, и так как у меня еще до этого шумело в голове, то я
воротился домой полупьяный. 24-го я с придворным проповедником и с Дювалем
ходил в Адмиралтейство смотреть новый корабль, который, как говорил вчера его
величество царь, назначался к спуску со штапеля 27-го числа. Корабль этот
64-пушечный и построен французским мастером, присланным царю на несколько лет
из Франции. Мы застали там переводчика этого мастера, с которым Дюваль был
знаком, и он водил нас по всему кораблю. После того мы осмотрели несколько
1721 год. Июль
175
и
самое Адмиралтейство. Оно имеет внутри большое, почти совершенно
четырехугольное место (которое с трех сторон застроено, а с четвертой открыто
на Неву), где корабли строятся и потом спускаются на воду. Против открытой
стороны находится большой въезд, или главные адмиралтейские ворота; над ними
устроены комнаты для заседаний Адмиралтейств-коллегий и поднимается довольно
высокая башня, выходящая, как я говорил уже прежде, прямо против аллеи,
называемой проспектом, через который въезжают в Петербург и который в середине
вымощен камнем, а с боков имеет красивые рощицы и лужайки. Обе стороны
адмиралтейского здания, идущие флигелями к воде и окаймляющие вышеупомянутое
четырехугольное место, наполнены огромным количеством корабельных снарядов —
парусов и канатов, хранящихся в большом порядке. По мере того как их
употребляют в дело, комнаты, ими занимаемые, наполняются новыми. Там же живут и
работают все принадлежащие к Адмиралтейству мастеровые. Подле здания стоят
большие кузницы. В одном из флигелей устроена обширная зала, где рисуют и, если
нужно, перерисовывают мелом вид и устройство всех кораблей, назначаемых к
стройке. Вне и внутри адмиралтейского здания наложено множество всякого рода
корабельного леса; но еще большее его количество лежит в ближайших каналах,
откуда его берут по мере надобности. Он пригоняется большими плотами из дальних
мест России и обходится царю несравненно дешевле, нежели в других государствах.
Все это огромное Адмиралтейство обведено снаружи валом (с бастионами со стороны
реки), который окружен довольно широким и глубоким каналом, а с внутренней
стороны обрыт небольшим рвом. Близ здания Адмиралтейства по направлению к
галерной гавани строится прекрасная каменная церковь, которая будет
принадлежать к нему; после крепостной* церкви она, говорят, будет лучшею в
Петербурге, потому что все прочие, исключая церкви князя (Меншикова), плохие,
деревянные. Кроме этих двух церквей, т. е. крепостной и адмиралтейской, самые
красивые здесь — церковь Св. Троицы и та, которую выстроил князь Меншиков на
Васильевском острове, недалеко от своего дома. Последняя каменная, но первая,
находящаяся по ту сторону реки, у здания Коллегий, деревянная с широкою
открытою колокольнею, на которой много колоколов и небольшие куранты, играющие
сами собою через каждую четверть часа «Господи, помилуй». Ее обыкновенно
посещает царь во время богослужений. На церкви князя Меншикова, внутри хорошо
расписанной и вызолоченной, есть также небольшая красивая башня с порядочными
курантами. Крепостная церковь, как я уже сказал, самая большая и красивая в Пе-
* Т. е. Петропавловского собора, который сначала, до 1714 года, был деревянный.
176
тербурге; при ней высокая колокольня в новом стиле, крытая медными, ярко вызолоченными листами, которые необыкновенно хороши при солнечном освещении. Но внутри этот храм еще не совсем отделан. Куранты на его колокольне так же велики и хороши, как амстердамские, и стоили, говорят, 55 000 рублей. На них играют каждое утро от 11 до 12 часов; кроме того, каждые полчаса и час они играют еще сами собою, приводимые в движение большою железною машиною с медным валом. Эта прекрасная церковь построена вся из камня и не в византийском, а в новом вкусе, внутри с крепкими сводами и колоннами, снаружи с великолепным портиком, находящимся под колокольнею. Но кроме сводов, колонн и окон, в ней еще ничего не готово. Осмотрев Адмиралтейство, мы отправились к упомянутому корабельному мастеру и распили у него несколько стаканов шампанского и бургонского. Потом я пошел к посланнику Штамке, у которого вечером назначена была тост-коллегия.
25-го его королевское высочество поехал на обед к
великому канцлеру Головкину (куда был приглашен еще накануне) нарочно пораньше,
потому что там ожидали также и царскую срамилию. Его высочество, как и в первый
раз, был встречен молодым Головкиным на мосту перед домом, после чего на
балконе заиграли на трубах. Сам великий канцлер встретил герцога внизу на
крыльце и повел его в комнату, где был накрыт царский стол и где собрались уже
почти все здешние вельможи, которые, один за другим, подходили и приветствовали
его высочество. Вслед за тем приехал царь, и хозяин встретил его, также при
звуках труб, внизу перед домом. Его высочество, узнав об его приезде, тоже
поспешил к нему навстречу, В сенях государь нежно обнял его и потом, по
обыкновению своему, пошел прямо к столу, на котором были уже поставлены
холодные кушанья. Царицу также ожидали, но пришло известие, что она не будет по
причине нездоровья, почему дамы сейчас же сели за стол. Когда царь сел на свое
место, подле него с правой стороны, без церемоний, поместился один из его
любимцев, Иван Михайлович Головин (учившийся вместе с царем кораблестроению),
так что его высочество должен был сесть подле царя с левой стороны. Возле его
высочества сел князь Меншиков, а возле него тайный советник Бассевич. Прочие
здешние вельможи и наши кавалеры разместились как кому пришлось. Дамы сидели в
смежной комнате совершенно отдельно, за большим круглым столом; у них не было
никого из мужчин, кроме молодого Трубецкого, который разрезывал им кушанья. В
других комнатах было накрыто еще два стола для тех, кому недостало места за
царским столом. Камер-юнкер и я во все время обеда стояли позади герцога, и
когда он встал, домашний секретарь канцлера повел нас к одному из назван-
1721 год. Июль
177
ных
столов; но мы недолго занимались своим обедом, потому что подавали нам плохие
кушанья. Хозяин с сыном во весь обед ходил вокруг царского стола и сам подавал
напитки государю, а раза два и его высочеству. Полный оркестр царицы, за
отсутствием ее величества, начал было играть недалеко от мужского стола, но
скоро должен был умолкнуть по приказанию царя, который не большой охотник до
музыки. У дамского стола, где на первых местах сидели княгиня Меншикова,
княгиня Черкасская и сестра Меншиковой*, прислуживали обе дочери канцлера. К
концу обеда там подавали разные сласти, чего за столом царя никогда не бывает.
За обедом его величество забавлялся с царицыным кухмистером, который накрывал
на столы и распоряжался при подаче кушаний. Когда тот хотел поставить какое-то
блюдо, царь схватил его за голову и начал приставлять к ней пальцы в виде
рогов. Дело в том, что когда-то у него была очень распутная жена; но это
обстоятельство, должно быть, не слишком огорчало его, потому что на воротах его
дома до сих пор красуются оленьи рога, прибитые туда по приказанию царя.
Государь всякий раз, как увидит его, показывает ему пальцами рога; а если
поймает, то держит с четверть часа и все дразнит этим, так что тот, чтоб
освободиться, иногда сильно бьет его величество по пальцам и только тем от него
избавляется. В этот раз за него ухватились также Иван Михайлович и царские
денщики, которые помогали держать его сзади. Несколько времени ему было очень
трудно вырваться; но со всем тем он хватал царя за руки с такою силою, что я
каждую минуту боялся, что он переломает ему пальцы (человек этот очень силен, и
если что схватит, то хорошо схватит). Вскоре после обеда царь уехал опять в
своей шлюпке домой на послеобеденный отдых; он никогда не ездит в барках, как
здешняя знать, употребляющая их для большего удобства. Хотя его величество и
уверял, что скоро возвратится, однако ж опять не приехал. Когда столы вынесли
вон, начались танцы, и его высочество показывал особенное усердие, потому что
некоторые дамы ему очень нравились, как, например, младшая Головкина**, в
которую он в этот день был смертно влюблен. Она небольшого росту, приятна и
недурна собою, только до того румянится, что лицо ее блестит, как ни у одной из
здешних дам. Говорят, она знает немного немецкий язык; однако ж не хотела
вдаваться в разговор ни с его высочеством, ни с кавалерами нашей свиты. Мы
протанцевали до вечера, и хотя великий канцлер вовсе не намерен был делать для
своих гостей ужина, но, по настоянию генерал-майора Ягужинского, приказал-таки
опять накрыть два стола, ко-
* Арсеньева.
** Анастасья Гавриловна, в следующем году супруга князя
Н.Ю. Трубецкого.
178
торые, впрочем, стоили ему немного, потому что поданы были одни только холодные и разогретые кушанья. Танцы оттого так долго продолжались, что сошлись все молодые дамы и кавалеры, которые любили потанцевать и притом старались замучать друг друга. Мы танцевали по два польских и по два английских танца сряду и наконец начали один такой, который продолжался более получаса: десять или двенадцать пар связали себя носовыми платками, и каждый из танцевавших, попеременно, идя впереди, должен был выдумывать новые фигуры. Особенно дамы танцевали с большим удовольствием. Когда очередь доходила до них, они делали свои фигуры не только в самой зале, но и переходили из нее в другие комнаты; некоторые водили в сад, в другой этаж дома и даже на чердак. Словом, одна не уступала другой. При всех этих переходах один из музыкантов со скрипкой должен был постоянно прыгать впереди, так что измучился наконец до крайности. По-настоящему это был вовсе не танец, а просто прогулка, в которой один увлекал за собою другого. Вельможи и министры сидели сначала в саду и курили табак, но к вечеру один за другим разъехались; остались только мы да еще несколько здешних молодых кавалеров. За ужином дамы и кавалеры разместились вперемежку, и его высочеству пришлось сидеть между княгинею Черкасской с левой и старшею Головкиной с правой стороны. За столом были все молодые приятные лица, кроме хозяйки дома, которая уже порядочно стара. Княгиня Черкасская, страстная любительница всех удовольствий, любит также очень музыку и, говорят, держит, по здешнему обычаю, свой довольно хороший оркестр, который, если она дома, всегда играет у нее во время стола. После ужина, когда его высочество стал собираться домой, дамы потихоньку начали просить генерал-майора Ягужинского уговорить его еще немного потанцевать, потому что музыка еще не удалялась; но генерал, под благовидным предлогом, не согласился на это. При прощании Ягужинский устроил так, что наш герцог, поцеловавшись с старою хозяйкою дома, получил и от всех молодых дам по прощальному поцелую, чем его высочество был очень доволен, и веселый поехал домой.
27-го, утром, с почтою получено известие, что король
шведский умер*. Камеррат Негелейн, которому эту новость сообщил почт-директор,
прежде нежели письма разошлись по городу, первый явился с нею к герцогу в 6
часов утра, когда его высочество был еще в постели, и, конечно, получил бы
какую-нибудь награду, если б принесенное им известие оправдалось. Оно немедленно
разнеслось по всему Петербургу; все ссылались на письма, откуда бы они ни были.
* Известие не оправдавшееся. Получивший королевский
титул супруг шведской королевы Ульрики-Элеоноры, принц Гессен-Кассельский, умер
в 1751 году.
1721 год. Июль
179
После обеда, когда пушечным выстрелом возвестили о
спуске корабля, о котором говорил царь во время последней прогулки по реке, его
высочество сел в свою барку и поехал в Адмиралтейство. Его величество царь был
уже там и прилежно трудился над приготовлением к спуску. Он всегда сам смотрит
за всем, даже сам строит корабли, потому что, как говорят, знает это дело едва
ли не лучше всех русских. Увидев герцога, он обнял его, отвел немного в сторону
и стал ему говорить что-то на ухо; его высочество отвечал таким же образом и
потом, когда царь сказал еще несколько слов, подтверждая их телодвижениями,
радостно поцеловал ему руку, а он взял его высочество за голову и поцеловал,
после чего снова поспешил к кораблю, чтобы осмотреть, не забыто ли что-нибудь.
Немного спустя он возвратился и повел нас на корабль, где с герцогом и со всею
его свитою прополз под подмостки у киля, чтобы показать, как корабль сделан
внизу и чем облегчается спуск его на воду. Потом царь один еще раз обошел
вокруг корабля и осмотрел, все ли приготовлено как нужно: его величество в
таких случаях верит только собственным глазам. Найдя, что все готово, он взошел
на корабль и приказал начать его освящение. Его высочество последовал за царем.
Обряд освящения совершал епископ Новгородский* в задней каюте, наверху, где
после кушала ее величество царица. Новый корабль получил имя «Пантелеймон», т.
е. Победа**. По окончании церемонии царь тотчас сошел с него и повел его
высочество к тому месту у воды, где можно было стоять и хорошо видеть спуск; но
сам не остался там, потому что должен был собственноручно сделать первый удар
при отнятии подмостков. Так как это было лучшее место, то и князь Меншиков с
некоторыми другими вельможами стал возле его высочества. Я был дежурным и
потому не отходя от герцога мог все очень хорошо видеть. Царица с обеими
принцессами и со всею своею свитою вышла на берег на противоположной стороне
реки (которая в том месте очень узка), именно на Васильевском острове, откуда
смотреть было очень удобно. Рядом с новым кораблем стоял, также на штапеле,
большой старый французский корабль, вынутый из воды тем же мастером, который
строил новый и которого нарочно для того выписали из Франции, потому что никто
из здешних мастеров не решался взяться за это дело. Француз этот, знаменитый,
весьма опытный корабельщик, и до сих пор считается во французской службе. К
царю он отпущен королем только на несколько лет, но ведет здесь такую
разгульную жизнь, что постоянно бывает пьян с утра до вечера. Так как для
поднятия старого корабля требова-
* Феодосии Яновский.
** Пантелеймон значит не Победа, а Всемилостивый.
180
лось много времени и притом не всегда можно было приступить к такой работе, то ему поручили выстроить между тем новый, который он сделал по образцу того, только несколько покороче. Теперь этот старый корабль был до того наполнен народом, что из всех люков выглядывали головы. Я заметил там и некоторых из наших служителей. Корабль, назначенный к спуску, был прикреплен большими железными балками к полозьям (Schlitten), намазанным жиром, с которых он съезжает на воду, когда поперечные балки, держащие его с обеих сторон на штапеле, снизу вдруг отнимаются и в то же время отдергиваются веревками. При отнятии задней балки корабль сперва медленно спустился со штапеля, но потом как стрела слетел на воду, при чем полозья сломались вдребезги и оставили на нем несколько балок, которые уже потом были сбиты. Когда он пошел по воде, с него раздались звуки литавр и труб, смешавшиеся с шумными восклицаниями народа, стоявшего на старом корабле и по берегу. В то же время началась пушечная пальба в крепости и в Адмиралтействе. Выплыв на средину реки, корабль повернулся и шел несколько времени по течению воды; потом остановился на якоре. Этот счастливый спуск несказанно радовал царя, который, лишь только корабль сошел на воду, тотчас поехал на него в своей шлюпке и стал принимать всех гостей, спешивших туда один за другим. Его королевское высочество, пробравшись через толпу до своей барки, также спешил отплыть, потому что все разом бросились к лодкам и каждый хотел прежде других поздравить государя на новом корабле. Только что герцог взошел на палубу и поздравил его величество, приехала и царица, которую царь встретил и повел в самую верхнюю каюту. Затем все сели за стол: дамы с царицею наверху, а царь с мужчинами в другой каюте, внизу. Столы были уже накрыты и уставлены холодными кушаньями, когда корабль спустился со штапеля. Стол, за которым сидел в своей каюте царь вместе с его высочеством и другими знатными особами, был поставлен таким образом:…
и
занимал всю комнату. Его высочество сидел возле царя с левой стороны. При
подобных празднествах мало обращают внимания на этикет и все обыкновенно
садятся как придется. Подле царя, с правой стороны, сидел Иван Михайлович
(Головин), как первый корабельный мастер; рядом с ним — француз, строивший
корабль; потом следовали, один за другим, все царские корабельные мастера.
Против его высочества сидели: тайный советник Бассевич,
181
конференции
советник Альфельд, бригадир Ранцау, голландский резидент и несколько
корабельных работников. Подле его высочества находился тайный советник Геспен.
Около генерал-майора Штенфлихта сидело много офицеров и генералов. На одном
конце стола расположился князь-папа со всеми своими кардиналами. Против князя
Меншикова сидел великий адмирал Апраксин, а около него, справа и слева, все
сенаторы и другие вельможи. Перед каютой стояло еще несколько столов, за
которые поместились все прочие находившиеся здесь гости. Царь, увидев, что
позади его высочества стоят два кавалера, просил, чтоб одному из них позволено
было сесть, после чего герцог сказал нам, что кто-нибудь из нас может идти.
Камер-юнкер Геклау пошел и сел за один из поставленных перед каютою столов, а я
радовался, что мог остаться на своем месте позади его высочества. В то время я
страшно боялся попоек, особенно зная, что здесь никогда так сильно не пьют, как
при спусках кораблей. Товарищ мой несколько раз подходил ко мне и спрашивал, не
сменить ли ему меня, но я все отказывался. Когда царь начинал тосты, с фрегата,
стоявшего впереди корабля, стреляли из пушек. Вечером этот фрегат был
иллюминован маленькими фонарями, развешанными по главным снастям, по верхушкам
большой и малой мачт и вокруг по борту, что при темноте было очень красиво. Его
королевское высочество приказал привезти для себя на корабль свои напитки,
именно красную и белую хлебную воду, и пил за столом последнюю с небольшой
примесью вина; но царь, вероятно, заметил это, потому что взял у его высочества
стакан и, попробовав, возвратил с словами: De Wien dogt niet (твое вино никуда не годится). Герцог отвечал, что
употребляет его тогда только, когда чувствует себя не совсем здоровым. Но царь
возразил: De Wien is mehr schädlich, als min Wien (твое вино вреднее моего) и налил ему в стакан из
своей бутылки крепкого и горького венгерского, которое обыкновенно кушает. Его
высочество нашел его отличным, но прибавил, что оно очень крепко, на что
государь сказал: Dat is war, таг he is gesund (это правда, но зато оно и здорово). Он дал после того
попробовать этого вина конференции советнику Альфельду и тайному советнику
Бассевичу. Последний, будучи дома чем-то занят, только что приехал на корабль;
увидев его, царь воскликнул: «О, Бассевич! штраф! штраф!» Тот старался
извиниться, но напрасно: его величество приказал подать четыре больших стакана
венгерского (из кубков государь кушает редко; обыкновенно он говорит, что если
не наливать их дополна, то глупо возиться понапрасну с такою тяжелою посудою).
Тайный советник хотел взять один из них, но царь сказал, что они все налиты для
него, потому что в его отсутствие было провозглашено три тоста, за пропуск
которых прибавлен еще четвертый стакан как
182
штрафной.
Г. Бассевич поспешил выпить их один за другим, и тогда только его величество
позволил ему сесть за стол. После царь спросил герцога, какого вина он желает
для себя, и когда тот отвечал, что бургонского, приказал своему маршалу подать
бутылку этого вина и затем, предложив из своих рук его высочеству небольших
стакана два венгерского, предоставил ему свободу пить что и сколько угодно. Его
высочество шепнул мне, чтоб я в такую же плетеную бутылку, в какой было
бургонское, налил красной воды и смешал ее немного с вином, что я и сделал,
спровадив понемногу бургонское и поставив на его место бутылку с водою. До сих
пор пили еще немного, почему беспокойный князь-папа прилежно упрашивал царя
пить, и если слова его не действовали, кричал как сумасшедший, требуя вина и
водки. Но скоро многие принуждены были пить более, нежели думали: царь узнал,
что за столом, с левой стороны, где сидели министры, не все тосты пили чистым
вином или, по крайней мере, не теми винами, какими он требовал (в такие дни о
французском белом вине и о рейнвейне он и слышать не хочет; для каждого вновь
спускаемого корабля он приказывает выдавать Адмиралтейству 1000 рублей на вино
и кушанье; последнее обходится не дорого, потому что бывает только холодное и
не слишком изысканное, но вино, которого выпивается страшное количество, стоит
очень много). Его величество сильно рассердился и приказал всем и каждому за
столом выпить в наказание в своем присутствии по огромному стакану венгерского.
Так как он велел наливать его из двух разных бутылок и все пившие тотчас
страшно опьянели, то я думаю, что в вино подливали водку. С этой минуты царь
ушел наверх к царице и более не возвращался. Перед тем он был очень милостив,
несколько раз обнимал его высочество и многократно уверял его в своей дружбе и
покровительстве; много говорил также с сидевшим против него тайным советником
Бассевичем, который часто вставал с своего места и отвечал ему на ухо, после чего
его величество в сильных словах подтверждал, что будет заботиться о его
высочестве и не пропустит случая оказать ему помощь, словом, устроит все так,
что его высочество будет вполне доволен и не найдет причин жаловаться. Герцог
после всех этих уверений поцеловал ему руку, а тайный советник Бассевич от души
сказал: «Бог щедро вознаградит за это ваше величество!» Царь, как сказано, не
возвращался более вниз. Уходя в неудовольствии к царице, он поставил часовых,
чтоб никто и ни под каким видом не мог уехать с корабля до его приказания. Идти
наверх к нему и к дамам не осмелился никто, не исключая и герцога. Однако ж его
высочество велел конференции советнику спросить при случае у камер-юнкера
Балка, можно ли кому-нибудь пройти туда. Но тот отвечал, что часовые,
поставленные у лестницы, не пропус-
1721 год. Июль
183
кают
решительно никого, и прибавил, что, кажется, и дамы должны были пить довольно
много. Между тем внизу веселились на славу: почти все были пьяны, но все еще
продолжали пить до последней возможности. Великий адмирал до того напился, что
плакал как ребенок, что обыкновенно с ним бывает в подобных случаях. Князь
Меншиков так опьянел, что упал замертво и его люди принуждены были послать за
княгинею и ее сестрою, которые с помощью разных спиртов привели его немного в
чувство и испросили у царя позволение ехать с ним домой. Одним словом, не
совершенно пьяных было очень мало, и если б я хотел описать все дурачества,
какие были деланы в продолжение нескольких часов, то мог бы наполнить рассказом
об них не один лист. То князь Валашский схватывался с обер-полицеймейстером, то
начиналась какая-нибудь ссора, то слышалось чоканье бокалов на братство и
вечную дружбу. Те, которые были еще трезвы, нарочно притворялись пьяными, чтобы
не пить более и смотреть на дурачества других. В числе таких был в особенности
наш молодой граф Пушкин, который, конечно, должен был воздерживаться от питья,
потому что находился при герцоге, однако ж вовсе не имел надобности так страшно
притворяться, как он это делал. Другие, совершенно пьяные, умничали и лезли ко
всем с объятиями и поцелуями, что для трезвых, разумеется, было очень
неприятно. Много стоило труда охранять его высочество от этих нежностей. Но
смешнее всего был барон Бюлов, который со всеми ссорился. Генерал-лейтенанту Бонне
он в присутствии его высочества сказал в глаза, что тот поступил с ним
нечестно, потому что, несмотря на обещание быть ему другом, не исполнил его
просьбы и не провел его к царю. Генерал оправдывался сколько мог и сказал, что
потолкует с ним о том завтра. Потом этот барон начал превозносить свою
честность и хвастать тем, что служит своему государю только из любви, а не из
боязни батогов и кнута. Все это он говорил при его высочестве и вскоре после
того стал вызывать на дуэль одного русского подполковника, которого обвинял,
будто тот сведения его в разных науках выдает за свои; но немного спустя они
отправились в буфет и пили вместе. Наконец пришло известие, что царь и царица
уже уехали и что выход свободен. Радость была всеобщая, и тут мнимо пьяный Пушкин
явился совершенно трезвым. Его высочество собрался было ехать, но перед ним
была такая толпа, что он опять воротился и взошел покамест на палубу, где
находились дамы. Так как, кроме того, некоторые из них оставались еще в задней
каюте и были немного навеселе, то туда никого не пустили, кроме герцога; но и
его высочество остался там недолго. Увидев генерал-майора Штенфлихта, страшно
пьяного, подле одной дамы, которой очень хотелось от него отделаться, я сказал
ему, что его высочество уже
184
совсем собрался ехать, и спросил, поедет ли он домой с нами, или отправится один. Но он отвечал мне, чтоб я оставил его в покое. Я еще прежде слыхал, как страшен и опасен он бывает, когда напьется, и потому поспешил отойти от него. Не прошел я и 20 шагов, как услышал, что он вступил в ссору с одним отставным полковником, которого царь держит при себе для потехи и очень любит. Ссора эта становилась все сильнее и сильнее, так что они схватились было за шпаги и хотели броситься друг на друга. К счастью, их успели разнять, хотя это стоило немалого труда. Генерал-майор до того остервенился, что его почти никто не мог удержать. Человека своего, который также помогал держать его, он колотил страшно; однако ж тому все-таки удалось отнять у него кортик, который мог наделать беды. Его высочество подошел наконец сам и старался его успокоить и выпроводить; но он и тут не хотел ничего слышать, беспрестанно порываясь броситься на своего противника. Насилу полковнику Лорху и мне удалось стащить его с палубы; но так как проход был очень тесен, то мы принуждены были выпустить его из рук. Я услышал, что он дал кому-то две оплеухи, и когда оглянулся, увидел, что у камер-юнкера Геклау сшибены с головы шляпа и парик. Его высочество так рассердился за это, что просил караульного офицера продержать генерал-майора под арестом до тех пор, пока не пришлет за ним. Камер-юнкеру также приказано было остаться на корабле. После того его высочество уехал с небольшою свитою. Тайный советник Бассевич скрылся незаметно, а конференции советник выпросил у герцога позволение остаться еще немного на корабле, потому что, по-видимому, был влюблен. Тайный советник Клауссенгейм, сказавшийся больным, подполковник Сальдерн и майор Эдер вовсе не приезжали на корабль. По возвращении домой его высочество тотчас послал назад графа Бонде с баркой, чтобы привезти генерал-майора, камер-юнкера и конференции советника, что тот и исполнил; но камер-юнкера не нашли на корабле: он после вторичного кулачного боя с генерал-майором сел в верейку с моим человеком, который также оставался там, и уехал домой.
28-го граф Пушкин объявил, что царь послезавтра непременно отправится в Кронслот, если только ветер будет благоприятный, и вторично передал его высочеству приглашение участвовать в этой поездке со своею свитою.
29-го его высочество послал к тайному советнику
Бассевичу список тех, которые должны были ехать вместе с ним в Кронслот. В нем
были помещены следующие лица: тайные советники Бассевич, Геспен, Клауссенгейм и
Альфельд, бригадир Ранцау, полковники Бонде, Лорх и Сальдерн, майор Эдер,
камеррат Негелейн, один паж, один камер-лакей, два мундкоха, два валторниста и
еще не-
1721 год. Июль
185
сколько слуг. Вечером, когда герцог ужинал у посланника Штамке, тайный советник Бассевич, также туда приехавший, просил его высочество позволить ехать и остальным, т. е. камер-юнкеру, асессору и мне, говоря, что нам одним будет скучно, что можно взять с собою так же хорошо тринадцать человек, как и десять, что барок и мест довольно и что, наконец, царь приглашал герцога со всею свитою. Но все эти представления были напрасны: его высочество остался при своем решении, сказав, что Сурланду нужно быть дома для получения писем и что вообще не хочет, чтоб свита его была больше. Делать нечего, надобно было покориться своей участи. Так как генерал-майор Штенфлихт жил у посланника Штамке и от последней пирушки был нездоров, то его высочество ходил навестить его; он был чрезвычайно слаб и, кроме того, при падении так изуродовал себя, что вовсе не мог выходить из комнаты.
30-го, поутру, царь с его высочеством и со всеми здешними вельможами отправился в путь при пушечной пальбе в крепости и в Адмиралтействе. Ветер был не совсем благоприятный, однако ж они могли ехать довольно хорошо. Маленький флот их состоял из 80 или 90 судов .(из которых его высочество имел для себя и своей свиты три буера), если считать все яхты, торншхоуты и буеры. Вид на реку был очаровательный, когда эти суда, одно за другим, проходили мимо. Адмирал буеров плыл впереди, и никто не смел обгонять его. Для отличия наверху его мачты развевался большой красный и белый флаг. У большей части вельмож были с собою трубы или валторны, звуки которых против крепости чудно раздавались и производили эхо. Царица оставалась дома, потому что дамы не участвовали в этой поездке. Без ее свиты после отплытия флотилии Петербург совершенно опустел, так что, кроме здешних купцов, не встречалось почти ни одного порядочного человека. После обеда асессор, придворный проповедник, Дюваль и я согласились нанять лошадей и ехать осматривать здешние окрестные загородные дворцы.
31-го мы отправились прямо в Петергоф. До
Стрельны-мызы (которая будет царским загородным дворцом) мы ехали благополучно
и хорошо по очень веселой дороге вдоль Невы, через рощи и мимо многих дач,
выстроенных знатнейшими вельможами в угодность царю и делающих всю дорогу
весьма приятною. Но в этом месте, которое от Петербурга около 24 верст, с нами
случилась беда: карета наша при спуске с горы на небольшой мостик с такою
быстротою наехала на крестьянскую телегу, что чуть-чуть не опрокинулась;
сломалось дышло, и мы не могли ехать дальше. К счастью, в самой деревне и очень
недалеко была кузница. Через час все было исправлено; но эта остановка сделала
то, что мы приехали в Петергоф (который от Петербурга в 33-х, а от
Стрельны-мызы в 9 вер-
186
стах)
только поздно вечером. Мы немало испугались, когда узнали, что там ежеминутно
ждут царя, который и прислал уже кого-то вперед объявить о своем приезде. Так
как гостиницы в Петергофе никакой не было и нам в Петербурге сказали, что нас
охотно примет у себя смотритель дворца (швед, человек очень хороший), то мы и
отправились к нему. Но ни его самого, ни жены его не было дома. Узнав однако ж,
что последняя во дворце, я пошел туда и просил ее о ночлеге. Эта добрая и
услужливая женщина тотчас предложила мне поместиться у них и послала со мною
своего маленького сына в занимаемый ими дом, где нас отлично приняли и
угостили. Вышед из дворца, я увидел буер царя, уже приближавшийся к каналу, и
потому спешил убраться, чтоб его величество меня не заметил.
1-го, утром, когда мы встали, явилась жена смотрителя,
и мы спросили ее, можно ли будет осмотреть Петергоф и Монплезир в то же утро,
потому что нам хотелось проехать далее в Ораниенбаум, принадлежащий князю
Меншикову. Она отвечала, что перед обедом едва ли это удастся по причине
присутствия его величества царя, который неожиданно бывает то тут, то там и при
котором они не могут осмелиться водить чужих; но присовокупила, что государь,
вероятно, тотчас после обеда опять уедет в Кронслот и что если мы в самом деле
спешим — чему ей не хотелось бы верить, — то нам лучше ехать сперва в
Ораниенбаум, до которого всего 8 верст, осмотреть его и возвратиться к ней
обедать. Мы с благодарностью приняли этот совет, велели тотчас запрячь лошадей
и поехали опять по очень веселой дороге, по берегу и мимо красивого леса. Если
б мы явились в Ораниенбаум* получасом раньше, то застали бы там самого князя,
который только что перед нами уехал. Нам было это очень приятно, потому что без
него мы могли свободнее все осмотреть. Дом построен на горе, и из него
превосходный вид. Он состоит из двухэтажного корпуса и двух полукруглых
галерей, ведущих к двум сравнительно слишком большим круглым флигелям (Rundele). В одном из них будет устроена очень красивая церковь,
а другой занят большою залою. Внизу перед домом обширный сад, который, однако
ж, еще не совсем приведен в порядок, а перед ним небольшая приятная роща, через
которую просечена широкая аллея и проведен канал, находящийся прямо против
главного корпуса, откуда оттого прекрасный вид на море. С
* Ораниенбаум, ныне уездный город, в 34 верстах от
Петербурга. Сначала на его месте была бедная деревушка, пожалованная по
покорении Ингерманландии, в числе прочих мыз, князю Меншикову, который в 1714
году начал строить там дом и разводить сад.
1721 год. Август
187
высоты,
на которой стоит дворец, по двум каменным террасам, устроенным одна над другою,
спускаются к большому деревянному крыльцу, а с него в сад, также еще не
оконченный. Сверху, из средней залы дома, виден Кронслот, лежащий почти
наискось напротив, в расстоянии, водою, не более 5 верст. Комнаты во дворце
малы, но красивы и убраны прекрасными картинами и мебелью. Князь, охотник до
купанья, выстроил в Ораниенбауме славную баню с круглою стеклянною крышею, от
которой она очень светла. В ней было так жарко, что в платье невозможно было
выдержать, и я поэтому, к сожалению, не мог осмотреть ее так, как бы желал, тем
более что никогда не видал бани в этом роде. Выходя из нее, мы увидели
устроенный на пруде, позади двора, большой широкий помост, на котором и вокруг
которого стояло множество народа. Мы подошли поближе и, спросив у нашего
вожатого, немца, о причине такого собрания, узнали, что священник освящает
воду. Это делается два раза в год во всей России: летом в этот день и зимою в
день Крещения. Когда священник окончил церемонию и опустил несколько раз в воду
крест с изображением распятия, все люди наперерыв бросились к помосту, чтобы
наполнить кружки и бутылки святою водой, которая сохраняется ими целые полгода.
Некоторые окунали по шею в четырехугольное отверстие помоста детей лет трех или
четырех в платье, как они были, и вытаскивали их совершенно мокрыми, что,
разумеется, не обходилось без крику и плача. Но молодые ребята раздевались при
всех донага, прыгали в воду и весело плавали вокруг помоста. Пруд, о котором я
упомянул, находится по левую сторону двора; против него выстроено длинное
здание для прислуги князя, сквозь которое идут ворота во двор и над которым
возвышается большая башня, где будут поставлены дорогие куранты. Башня эта,
впрочем, нарушает симметрию всего строения, и царь, как рассказывают, говорил
уже князю, что ему надобно или сломать ее, или выстроить такую же на другой
стороне двора. Думают, что князь решится на последнее и поставит другой
флигель, потому что и без того уже строил здесь все по частям. Сперва он велел
сделать только главный корпус, потом, для увеличения его, пристроены были
галереи и наконец к ним флигеля. Точно так же строился и его большой дом в
Петербурге. Но это плохой способ строиться; порядочного тут никогда ничего не
может выйти, особенно если работают столько разных архитекторов, сколько их
было при построении Ораниенбаумского дворца. Осмотрев все достопримечательное в
Ораниенбауме, мы дали нашему вожатому несколько денег, и он повез нас обратно в
Петергоф. Окрестности Ораниенбаума приятны, но каменистая дорога из него очень
утомительна. Назад мы поэтому ехали вдвое дольше; однако ж явились вовремя к
обеду у нашей благодетельницы,
188
успевшей
в наше отсутствие залучить домой своего мужа, который также принял нас как
нельзя лучше. Он старый шведский чиновник из Карелии, долгое время находился в
плену и наконец, через некоторых друзей, получил в Петергофе место смотрителя.
Прежде всего мы спросили, уехал ли царь. Но нам отвечали, что нет еще и что
даже не известно, скоро ли он уедет. Впрочем, когда мы садились за стол, пришел
приехавший с царем обер-кухмистер Фельтен и сказал, что его величество,
вероятно, скоро уедет, потому что все вещи уже отнесены на корабль. Несмотря на
то отъезд этот протянулся до вечера. Наш добрый хозяин пригласил нас
переночевать у него и уже на другой день осмотреть все замечательное в
Петергофе. Вечером царь отплыл наконец в Кронслот, чем мы были очень довольны.
Тотчас после того пришел смотритель и повел нас в Монплезир*, находящийся
под горою между его домом и Петергофом и стоящий одною стороною на берегу моря,
близко от воды, а другою в саду, окруженном прекрасною рощею. Это очень
небольшой, но хорошенький домик, который в особенности украшен множеством
отборных голландских картин. Царь большею частью ночует в нем, когда бывает в
Петергофе; здесь он совершенно в своей сфере и потому справедливо дал этому
месту название Monplaisir. Поводив нас по саду,
расположенному среди рощи (о которой я сейчас упомянул), и по дому, смотритель
поднес нам по доброму стакану венгерского. В это время пришел русский
священник, которому он подал один за другим 5 больших стаканов с разными
напитками; тот все их выпил и, казалось, нисколько не опьянел. После того
хозяин наш притворился, что совершенно забыл показать нам самое замечательное в
доме — подземную кухню. В самом деле, место это аршина на два ниже поверхности
Невы, протекающей возле, но пол и стены в нем так хорошо обделаны цементом, что
вода не может туда проникнуть. Только что мы вошли в эту так называемую кухню,
мною овладело неприятное чувство, и я понял намерение смотрителя. Но уходить
было уже поздно: заманив в свой погреб, который называл кухнею, он начал
страшно принуждать нас пить, говоря, что по здешнему обычаю надобно пить за
здоровье каждого гостя отдельно, и поклялся, что мы без того оттуда не выйдем.
Хорошо еще, что он угощал нас самыми лучшими винами, какие только были в
погребе; однако ж, кроме разных других, нам пришлось пить венгерское, рейнвейн,
шампанское и бургонское. До его дома все мы, впрочем, еще могли дойти; но я
тотчас же встал из-за стола, за который было сели, и лег в постель.
* Беседка, построенная Петром Великим вправо от Петергофского дворца, на конце средней широкой аллеи нижнего сада.
1721 год. Август
189
На следующее утро, когда мы напились кофе, смотритель
велел одному из своих людей показать нам Петергоф*. Он лежит, как я уже сказал,
на горе, недалеко от моря. Главный корпус дворца состоит из двух этажей, из
которых нижний только для прислуги, а верхний для царской фамилии. Внизу
большие прекрасные сени с хорошенькими колоннами, а вверху великолепная зала,
откуда чудный вид на море и можно рассмотреть вдали, направо, Петербург, а
несколько левее — Кронслот. Комнаты вообще малы, но недурны, увешаны хорошими
картинками и уставлены красивою мебелью. Замечателен особенно кабинет, где
находится небольшая библиотека царя, состоящая из разных голландских и русских
книг; он отделан одним французским скульптором и отличается своими
превосходными резными украшениями. Из числа многих картин в доме помещена над
крыльцом одна очень большая, представляющая сражение, в котором русские
разбивают и обращают в бегство шведов. Лошадь, на которой сидит царь, слишком
красна; впрочем, сделана недурно; сам же царь написан превосходно и чрезвычайно
похож. Можно узнать также князя Меншикова и многих других генералов. Позади
дворца большой сад, очень красиво расположенный, а за ним обширный зверинец,
еще не совсем устроенный. С лицевой стороны дворца в нижний сад спускается
тремя уступами великолепный каскад, который так же широк, как весь дворец,
выложен диким камнем и украшен свинцовыми и позолоченными рельефными фигурами
по зеленому полю. Он делает прекрасный вид. Нижний сад, через который, прямо
против главного корпуса и каскада, проходит широкий и весь выложенный камнем
канал, наполнен цветниками и красивыми фонтанами. Вода для последних сперва
проводилась верст за 30, но теперь, говорят, найдены недалеко резервуары,
которые могут день и ночь снабжать водою все большие каскады и фонтаны. Царь, как
я слышал, даже сожалеет, что начал строить Стрельну-мызу, которая только для
того и была задумана им, чтоб иметь где-нибудь много фонтанов и гротов. Большой
канал в нижнем саду идет довольно далеко, до самой реки, и имеет с обеих сторон
хорошие крепкие плотины, а на переднем конце гавань, огороженную сильным
больверком, за которым небольшие суда могут безопасно укрываться во время бури.
Этим каналом можно подходить на судах до самого каскада под главным корпусом
дворца, что очень приятно и удобно. Нижний сад окружен многими красивыми и
веселыми аллеями, проведенными через облегающую его рощу. Две самые большие из
них, с обеих сторон сада, ведут через рощу к двум увеселительным дворцам,
находящимся в
* Петергофский дворец был построен в 1711 году по плану архитектора Леблонда.
190
одинаковом
расстоянии от Петергофа и у самой Невы. Стоящий вправо есть уже описанный мною
Монплезир; в его саду, также окруженном рощею, много прекрасных кустов, аллей и
цветников, большой выложенный камнем пруд, по которому плавают лебеди и другие
птицы, особенный домик для маленьких птиц и разные другие увеселительные
предметы. Сад и дом на левой стороне Петергофа будут точно так же устроены, как
Монплезир, и уже начаты. Таким образом Петергоф состоит из четырех отдельных садов,
которые окружены приятными местами с рощами и водою, и все находятся в связи
между собою. Осмотрев все это, мы возвратились через красивый луг и рощицу в
дом смотрителя, велели заложить лошадей и, простившись с нашим благодетелем и
его женою, отправились назад в Петербург. По приезде в Стрельну-мызу, которую в
первый раз порядочно не осмотрели, мы пошли немного взглянуть на нее. Этот
большой еще строящийся дворец стоит очень высоко и на прекрасном месте; против
фасада дома протекает Нева, а перед нею расположена чудная рощица, о которой
скажу подробнее при описании сада. Три террасы необыкновенной длины,
спускающиеся уступами с горы в сад, уже готовы и снабжены надлежащими трубами
для фонтанов, которые будут бить там со всех концов, что царю, как я слышал,
уже теперь стоило значительных сумм. На средине верхней террасы (которая, как и
обе другие, длиною во всю ширину сада) заложен уже фундамент обширного дворца,
который, говорят, будет едва ли не великолепнее Версальского во Франции. Полная
модель его, сделанная из дерева, стоит где-то в царском саду (?). От главного
корпуса здания через все террасы спускается в сад большой широкий каскад со
сводом внутри, из которого выйдет нечто вроде грота. Вода для него, для
фонтанов в террасах и всех других, какие еще будут устроены в саду, проведена с
высоких мест посредством дорогого канала, находящегося позади дворца и так
обильно снабжающего ею все это множество фонтанов, что они могут бить день и
ночь. Прямо против каскада идет другой, очень широкий канал; он окружает
прекрасную рощицу, находящуюся, как сказано, перед дворцом на самом берегу
реки, и образует из нее почти круглый остров*, потому что разделяется на два
рукава и отрезает ее от твердой земли. Через эту рощицу прямо против дворца
просечена красивая аллея для более приятного вида на море. Говорят, что весь
остров кругом будет обложен камнем для того, чтоб его не обмывало водою и чтоб
он не утратил своей круглой формы. Кроме упомянутого мной большого канала, с
обеих сторон сада есть еще два, несколько поуже, которые окружают его, идя от
конца длинной террасы к Неве. Внутри
* Этот остров
называется Петровским.
1721 год. Август
191
сада, где уже проведены аллеи и ряды кустов, будет сделано еще множество фонтанов. Непостижимо, как царь, несмотря на трудную и продолжительную войну, мог в столь короткое время построить Петербург, гавани в Ревеле и Кронслоте, значительный флот и так много увеселительных замков и дворцов, не говоря уже о каналах по государству, начатых им только в последнее время и местами уже совершенно готовых. Но еще удивительнее введенная им военная дисциплина, учреждение коллегий, о которых здесь еще за несколько лет ничего не знали, и в особенности преобразование всей русской нации. Одним словом, он совершил дела, в которых едва ли сравнится с ним кто-либо из государей, и если русские не чувствуют этого вполне и в настоящее время еще мало ему благодарны (потому что при нем не могут лежать на боку, как бывало в старину), то я уверен, что потомки их будут в полном смысле наслаждаться плодами нынешнего царствования. Возвращаясь опять к Стрельне-мызе, я скажу вкратце, что она с давних времен носила это название. Мыза на местном языке означает поместье, и действительно Стрельна была, говорят, прежде дворянским поместьем; но теперь, когда там все устроится, она будет названа иначе. Осмотрев ее, мы снова отправились в путь.
2-го, в 2 часа после обеда, мы благополучно возвратились в Петербург, где я на несколько дней поместился у асессора Сурланда.
3-го, утром, надворный советник Гебель назвался к
асессору Сурланду на чай. На мой вопрос о нем асессор отвечал, что он был
прежде гувернером при одном из сыновей администратора*, а потом, когда оставил
это место, сделан надворным советником и профессором в Киле; теперь же приехал
сюда из Стокгольма через Ригу. Когда он пришел, мы спросили о его квартире и
узнали, что он еще не выезжал из Почтового дома. Надобно знать, что там
обыкновенно остаются все пассажиры до приискания квартир, потому что гостиниц,
где бы можно было останавливаться, здесь нет, кроме этого дома, который тем
неудобен, что все должны выбираться оттуда, если царь угощает в нем; а это
очень часто случается зимою и в дурную погоду (как зимний, так и летний дворцы
царя очень малы, потому что он не может жить в большом доме; следовательно, в
них не довольно места для таких случаев, повторяющихся здесь почти
еженедельно). Летом Почтовый дом очень приятен; из него чудесный вид; но зимою
там, говорят, почти нельзя жить от холода. После чаю асессор отправился с
надворным советником к генерал-майору Штенфлихту, и так как в этот день пришла
почта, а г. Гебель спешил представиться его высочеству, то асессор поручил ему
письма, с которыми тот еще до обеда уехал в Кронслот.
* Это дядя герцога Карла-Фридриха (при котором состоял Берхгольц) и правитель Голштинии во время его малолетства.
192
4-го я ездил с придворным проповедником, гофмейстером Дювалем и асессором Сурландом в двух кабриолетах в Екатерингоф, до которого от Петербурга всего 5 верст. Там мы гуляли по огороду и вообще очень приятно провели время после обеда, а по возвращении в город ужинали у одного из царских кухмистеров, француза Соблана, хорошего приятеля Дюваля. В тот вечер царицу ожидали в Екатерингофе из другого загородного дворца и думали, что оттуда она поедет в Петергоф навстречу царю. Мы узнали это от пажа, который приходил с полковником Ягужинским (братом генерал-майора) в домик в саду, где мы сидели.
5-го генерал-майор Штенфлихт (который только вчера начал выходить со двора после спуска корабля) прислал сказать асессору Сурланду и мне, что генерал-лейтенант Бонне просил его привести нас сегодня к нему обедать. Поэтому около полудня мы оба и камер-юнкер Геклау отправились к генерал-лейтенанту, у которого опять видели полковника Ягужинского. В этот день пришел наконец из Риги корабль, на котором кухонный писец и несколько наших слуг привезли большую шведскую карету и разные другие вещи его высочества. Герцог заплатил за него только от Риги сюда 300 альбертинских талеров или специй (что все равно), тогда как другой корабль, от Любека до Риги, стоил всего 200 рейхсталеров, несмотря на то что вез еще 9 лошадей, отправленных потом сюда сухим путем. От Риги до Петербурга корабль шел 16 дней и еще дня четыре пробивался на буксире, против течения и ветра, от Кронслота до здешней гавани. Переезд же от Любека до Риги продолжался всего 11 дней.
6-го, утром, получено было известие, что почту, отправленную третьего дня отсюда в Германию, ограбили на первой станции за Петербургом. Как это случилось, не знали; говорили только, что ямщика арестовали и что лошадь найдена в лесу; но о тюке, в котором лежали письма и около 800 червонцев, все поиски были покамест напрасны. В этот день надворный советник Гебель возвратился из Кронслота и рассказывал, что не застал там герцога, почему отправился в тот же вечер к флоту, где и представлялся ему на великолепной яхте «Принцесса Анна». Он сожалел, что не попал туда раньше, потому что в день его приезда, утром, было представлено морское сражение. 5-го все возвратились обратно в Кронслот, а 6-го отправились в Ораниенбаум; но надворный советник из Кронслота прямо отплыл сюда. Между прочим он говорил также, что его высочество жалел, что не взял нас с собою. По причине отсутствия герцога в этот день при дворе не было проповеди.
7-го, в 12 часов утра, все мы, оставшиеся дома, целым
обществом всходили на колокольню в крепости, чтобы послушать игру курантов,
положенную в это время, и посмотреть на панораму
1721 год. Август
193
Петербурга.
Колокольня эта самая высокая в городе. Чрезвычайно любопытно поглядеть там на
игру музыканта, особенно тому, кто не видывал ничего подобного. Я, впрочем, не
избрал бы себе его ремесла, потому что для него нужны трудные и сильные
телодвижения. Не успел он исполнить одной пьесы, как уже пот градом катился с
его лица. Он заставлял также играть двух русских учеников, занимающихся у него
не более нескольких месяцев, но играющих уже сносно. Большие часы играют сами
собою каждые четверть и полчаса. Когда мы взошли на самый верх, под колокола,
музыкант дал нам большую зрительную трубку, с помощью которой можно было видеть
оттуда Петергоф, Кронслот и Ораниенбаум. Петербург имеет вид овала и занимает
огромное пространство. Во многих местах он еще неплотно застроен; но эти
промежутки не замедлят пополниться, если царь еще долго будет жив. Крепость
С.-Петербург*, где находится колокольня, построена у самой Невы и имеет
несколько толстых и высоких каменных бастионов, уставленных большим числом
пушек. Говорят, что сооружение ее, которым очень спешили, стоило множества
народа, что при тогдашней необыкновенной дороговизне съестных припасов и
недостатке в одежде люди как мухи умирали от голода и холода и там же
хоронились. Со стороны твердой земли она не так красива и далеко не так
укреплена, как со стороны реки, потому что обнесена только валом и рвом; однако
ж защищаться может довольно долго. Она есть в то же время род парижской
Бастилии; в ней содержатся все государственные преступники и нередко
исполняются тайные пытки. Многие пленные шведские офицеры содержались там в
казармах, находящихся под валом. Покойный царевич, впавший в немилость у
государя и судебным порядком приговоренный к смерти, под конец также заключен
был в эту крепость и в ней умер. Она имеет своего особенного коменданта, и туда
ежедневно назначается большой караул от здешних полков. Васильевский остров,
где находится дом князя Меншикова и выстроено уже много других больших зданий,
составит собственно город и, как говорят, со временем будет укреплен. Он очень
обширен, но застроен только по берегу и опоясывается Невою, которая перед
крепостью разделяется на два рукава. Вся левая сторона реки, где стоит
крепость, составляет одну сплошную массу, так что там можно пройти сухим путем
от одного конца до другого. Но город по правую сторону реки, где
Адмиралтейство, прорезан многими каналами, через которые наведены мосты
(исключая, впрочем, канал, протекающий возле царского летнего дворца), так что
если нужно
* С.-Петербургская крепость заложена 16 мая 1703 года и была сперва земляная, но 30 мая 1706 года начали строить каменную.
194
отправиться из этого дворца, или из Почтового дома (близ которого живет его высочество), или из царского зимнего дворца, находящегося на третьем канале, на противоположную сторону, где стоят дома вдовствующей царицы, генерал-фельдцейхмейстера Брюса и многих других вельмож, то чтоб попасть туда, надобно ехать к Адмиралтейству и далее, через длинный проспект, вымощенный пленными шведами и усаженный с обеих сторон деревьями; поэтому в таких случаях берут обыкновенно барки и верейки, потому что водою туда недалеко. С колокольни еще прекрасный вид на совершенно прямую аллею. В крепости ежедневно, в полдень, играют гобоисты, а на башне Адмиралтейства, в то же время, особые трубачи. Из крепости мы пошли на площадь, где совершаются казни (там, рядом с 4-мя другими головами, выставлена голова брата прежней, впавшей в немилость царицы, урожденной Лопухиной), чтобы взглянуть на князя Гагарина, казненного незадолго до отъезда царя в Ригу. Он был сперва повешен перед домом Сената, куда, кроме сенаторов, были собраны смотреть на казнь и все родственники преступника, которые потом должны были весело пить с царем. Побыв немного на этом печальном месте, мы отправились домой.
8-го я весь день не выходил со двора.
9-го опять сидел дома и почти весь день писал.
10-го привели наконец лошадей его высочества, которых от Любека до Риги везли на корабле, а оттуда отправили сюда уже сухим путем. Переход этот продолжался 16 дней, а переезд через море 11. Всех лошадей было 9, а именно 8 больших каретных, подаренных его высочеству несколько лет тому назад бароном Герцом (они же на похоронах короля Карла XII везли колесницу с его гробом), и маленькая верховая, служившая его высочеству в Норвежскую кампанию. Она была подарена нашему герцогу королем Карлом XII, который сам на ней долго ездил.
11-го возвратились в Петербург его королевское высочество в карете, а царь и царица водою, со всею флотилиею. Его высочество из Стрельны-мызы ездил с царским маршалом (Олсуфьевым) на дачу последнего, где со всею своею свитою должен был очень много пить, и оттуда уже отправился домой в карете царицы.
12-го его высочество весь день оставался дома, потому что чувствовал еще усталость после совершенной поездки.
13-го один из моих хороших приятелей, бригадир Ранцау, который был в числе ездивших в Кронслот, рассказал мне следующее об этой поездке.
Отплыв из Петербурга 30 июля, в 11 часов утра, они, по
причине слабого ветра, прибыли в Кронслот только часов в б или 7 вечера и
остановились там в доме великого адмирала Апраксина.
1721 год. Август
195
31 июля царь показывал его высочеству и нашей свите
сперва три большие окруженные больверком гавани, где стоят корабли, потом
большую кронслотскую батарею, обращенную к морю. После того они поехали на
нескольких шлюпках в собственно так называемую крепость Кронслот, которая
окружена со всех сторон водою, а оттуда, осмотрев ее, к двум стоявшим вблизи
бомбардирским галиотам. Когда они взошли на первую, царь опять сам все
показывал и объяснял его высочеству. Он думал сначала, что она та самая, на
которой было приказано им устроить все для увеселения герцога; но узнав, что
для того приготовлена другая галиота, поспешно отправился на нее, и там в
присутствии его высочества бросали разные бомбы. После всего этого они
возвратились в Кронслот, откуда царь спустя несколько времени поехал с
небольшою свитою в Петергоф. В его отсутствие князь Меншиков в тот же день
угощал его высочество и всю нашу свиту. Вечером царский маршал Олсуфьев сказал
тайному советнику Бас-севичу, что так как его высочество взял с собою своих
поваров, то им можно приказать требовать всю нужную провизию, которая готова к
их услугам. Поэтому герцог на другой день, 1 августа, угощал всех русских
министров, при чем очень много пили. Рано утром князь Меншиков уезжал в свое
поместье Ораниенбаум; однако ж еще до обеда приехал назад и участвовал в
пиршестве. Его величество царь вечером возвратился из Петергофа в Кронслот и на
следующий день, 2 августа, в 7 часов утра, прислал к его высочеству графа
Пушкина с приглашением приехать на флот, для чего и были приведены два судна,
потому что царь находился уже на яхте. Пушкин думал, что его величество на
несколько дней поедет к флоту, и просил герцога не брать с собою других вещей,
кроме постельного белья, говоря, что его высочество будет иметь особую яхту,
где найдет все удобства для себя и для шестерых или семерых кавалеров, и что
для остальных и для прислуги приготовлены еще два судна. Кроме того, он имел
поручение сообщить его высочеству, чтоб он и его свита были без шпаг, потому
что и сам государь оставит при себе только небольшой кортик. Требование этот
тотчас же было исполнено как его высочеством, так и всею свитою. Герцог
отправился на транспортное судно, т. е. на прекрасную яхту «Принцесса Анна»,
где его встретили царский маршал и капитан яхты, который немедленно снялся с
якоря и направился к флоту, находившемуся в 30 верстах от Кронслота. Во время
плавания его высочество обедал на яхте со всеми русскими вельможами. Царь потом
также присоединился к ним. Около 6 часов вечера они подошли к месту, где стояли
корабли, и бросили якорь, после чего его величество царь с его высочеством
объехали на шлюпке вокруг всего флота, со-
196
стоявшего из 18 линейных кораблей* и 3 фрегатов, которые были расположены в виде треугольника,…
кормою
или задом наружу, а носом внутрь. Проезжая мимо каждого из них, царь пил за
здоровье капитанов, стоявших у кормы своих кораблей. Совершив весь круг, они
возвратились на транспортную яхту. Здесь царь простился с герцогом и поехал
опять к флоту, а его высочество остался на ней и провел весь вечер один с своею
свитою, что пришлось очень кстати после вчерашней пирушки. Я забыл сказать, что
когда они подъехали к флоту, с него раздался сигнальный пушечный выстрел, после
которого в один миг все корабли украсились бесчисленным множеством маленьких и
больших разноцветных флагов и вымпелов; эффект был удивительный, тем более что
вслед за другим выстрелом их так же быстро опять опустили. На следующий день, 3
августа, утром, его высочество получил через молодого Трубецкого приглашение
приехать на царский корабль «Ингерманландия». С прибытием туда герцога все
якори по данному сигналу были подняты, и царь объявил его высочеству, что хочет
повеселить его морскими маневрами, для которых, чтобы иметь более места,
необходимо выйти далее в открытое море. Корабли двинулись на несколько верст вперед
без особенного порядка; но подойдя к месту, где должно было происходить
сражение, они выстроились в две линии, по 9 кораблей на каждой. Царь командовал
правою, а князь Меншиков левою. Его величество в качестве командующего
находился на среднем корабле, пятом в линии, и держался прямо против пятого же
другой линии. Все сигналы подавались с этих двух адмиральских кораблей
посредством вымпелов или флагов, из которых каждый имеет свое значение и тотчас
же поднимается и на других кораблях. Для хранения сигнальных флагов сделаны,
говорят, особые ящики, на которых они, для скорейшего их приискания, нарисованы
в миниатюре. Кроме того, при них на кораблях вывешивается еще доска, где они
также все нарисованы и где находится объяснение каждого на русском и голландском
языках. По ней наша свита при появлении сигналов могла сейчас видеть, в чем
заключалась воля царя и что он приказывал кораблям. Этот флот, составленный из
двух линий,
* Берхгольц называет их Orlogs-Schiffe (т. е. военные корабли). Вот имена их: Св. Андрей,
Сан-Виктория, Гангут, Москва, Малбруг, Св. Александр, Лесное, Норд-Адлер, Св.
Екатерина, Ингерманланд, Фреидемакер, Нептун, Астрахань, Выборг, Фридрихштат,
Слютебург, Св. Петр.
1721 год. Август
197
маневрировал более часа, сопровождая свои движения то ружейными, то пушечными залпами. Во всем сохранялся удивительный порядок, и зрители имели много удовольствия, тем более что дым от сильной пальбы не приходил на их сторону и что ядер и пуль нечего было опасаться. По окончании этого великолепного увеселения корабли стали опять возвращаться туда, где стояли на якорях, и тут можно было видеть, который из них шел лучше, потому что на каждом употреблялись все усилия, чтобы придти вовремя на прежнее место. В продолжение маневров и морского сражения они должны были поднимать и направлять свои паруса смотря по тому, какой требовался ход, чтобы постоянно оставаться друг против друга; но на обратном пути каждому из них предоставлена была свобода делать все возможное для обогнания других. Царь, говорят, приказал арестовать нескольких флотских капитанов за то, что они в сражении иногда не совсем держались в линии; но на другой день их освободили. По этому случаю у государя был сильный спор с контр-адмиралом Сиверсом, который слишком горячо принял сторону офицеров и приписывал недоразумения отчасти ему самому. Все присутствовавшие не могли надивиться терпению его величества во время этого спора.
На другой день, 4 августа, его величество царь был с его высочеством на 6 или 7 военных кораблях, где сам все показывал и объяснял. В этот день много пили, потому что на каждом корабле были угощения. От них будто бы даже и наш герцог был порядочно навеселе.
5 августа они уехали с флота и к вечеру возвратились в Крон-слот, а на другой день, 6 августа, со всею флотилиею, состоящею из 80 или 90 судов, оставили Кронслот и около полудня прибыли в Ораниенбаум, откуда царь вечером уехал вперед в Петергоф.
7 августа, в час пополудни, его высочество со всею флотилиею отплыл в Петергоф. Он прибыл туда благополучно и был очень хорошо принят.
8 августа их
величества (царица, не участвовавшая в поездке, выехала в Петергоф навстречу
царю) ездили за 23 версты оттуда в имение великого канцлера Головкина, где
готовилось прорытие трех маленьких речек для проведения воды в резервуары
петергофских фонтанов. Царь и знатнейшие русские вельможи собственноручно
открыли работы, и притом так, что его величество прежде всех приложил к земле
заступ. В этот день все общество собиралось у великого канцлера, который угощал
его, но не роскошно, потому что, несмотря на свое богатство, чрезвычайно скуп.
У него, говорят, есть там странная лошадь, которую по приказанию царя выводили
и показывали его высочеству: она двуполая, но ржет как жеребец.
198
9 августа осматривали Монплезир и остальную часть Петергофа. На следующий день, 10 августа, все поехали сухим путем в Стрельну-мызу, где осматривали строящийся новый дворец и находящийся при нем сад, а потом весело пировали. После обеда его величество царь, его высочество и вся их свита ездили верхом осматривать окрестности и круглое место, с которого видны 12 аллей (но там, говорят, есть еще другое место, где сходятся 16 аллей). На этой прогулке посланник Штамке, бывший очень навеселе, имел несчастье упасть с лошади и так повредить себе ногу, что и до сих пор еще не оправился.
11 августа, в последний день поездки, их величества царь и царица со всею свитою отплыли в Петербург, где возвращение флотилии было приветствовано пушечною пальбою с крепости, а его высочество с своими кавалерами и с маршалом Олсуфьевым отправился в каретах царицы и приехал в Петербург почти в одно время с флотилиею. Дорогой они обедали на даче, принадлежащей маршалу, где так сильно пили, что некоторые из наших кавалеров вечером возвратились домой порядочно пьяные. В Стрельне царь подарил герцогу прекрасного иноходца, на котором его высочество ездил верхом на вышеупомянутую прогулку. Этим окончился рассказ моего приятеля.
14-го я переехал к тайному советнику Бассевичу, у которого в доме было довольно места. Прежняя моя квартира была и скучна, и дурна. После обеда приезжал царский маршал Олсуфьев и просил нашего герцога пожаловать к нему на другой день обедать. Его высочество не мог отказаться, особенно когда узнал, что царь и царица также там будут.
15-го, в полдень, его высочество отправился к своему соседу, маршалу Олсуфьеву. Я видел, как приехала туда царица: она была в карете парой и сидела в ней одна; три ее камер-юнкера всю дорогу (впрочем, не длинную) шли по сторонам экипажа, а придворные дамы ехали позади. Царь был также с большою свитою. После обеда много танцевали, потому что собралось немало дам. Вечером, когда уехали царь и царица, его высочество отправился к посланнику Штамке (у которого после падения с лошади все еще болели грудь и нога); но там вскоре ему доложили, что царь опять приехал к маршалу и что последний очень желает, чтоб и его высочество снова к нему пожаловал. Узнав однако, что у него сильно пьют, герцог не захотел ехать и остался ужинать у Штамке.
16-го не случилось ничего особенного; только у большей части наших кавалеров кружилась еще голова после вчерашнего пира.
17-го, вечером, была тост-коллегия у тайного советника
Бассевича, к которому тотчас после ужина случайно приехали генерал-майор
Ягужинский и царский фаворит Татищев. Началась сильная
1721 год. Август
199
попойка, потому что у обоих шумело уже немного в голове (а в подобных случаях с ними всегда надобно крепко пить). Так как они имеют большой вес при дворе, то его высочество был к ним очень внимателен, особенно к генерал-майору Ягужинскому, и все общество разошлось часами двумя позднее, нежели как бы следовало по уставу тост-коллегии.
18-го был почтовый день, и его высочество не выходил из своей комнаты.
19-го, вечером, его высочество ездил водою к князю Валашскому, у которого по случаю именин или рождения его самого или княгини собралось большое общество. Герцог был отлично принят и оставался там до поздней ночи, потому что много танцевали.
20-го, утром, при дворе была проповедь, а вечером, до
поздней ночи, праздновался в длинной галерее* день рождения третьей царской принцессы,
Наталии. Ей исполнилось в этот день три года. Его королевское высочество с
своею свитою, в парадных платьях, нарочно отправился туда немного ранее и нашел
уже там большую часть вельмож; только царской фамилии не было еще, но и она
скоро съехалась. Так как царь, царица и принцессы приезжали одни за другими, то
его высочество всякий раз выходил к ним навстречу и провожал царицу и обеих
принцесс от барок до комнат, где происходило празднество и где собралась уже
вся здешняя знать обоего пола. Царь приехал на своей обыкновенной небольшой
верейке, или шестивесельной шлюпке. На закрытых барках, какие большею частью
употребляются здешними вельможами, он никогда не ездит, какова бы ни была
погода. Встреченный его высочеством также у выхода на берег, он взошел на
галерею, приветствовал все общество и потом отправился в боковую комнату, где
находилось духовенство (всегда принимающее участие во всех торжествах). Сев там
за стол, его величество так заговорился с духовными особами, что совсем забыл о
других. Его долго ждали, и никто не садился за стол до тех пор, пока он не
прислал сказать, чтоб садились и не ждали его. Царица же, кушавшая в галерее с
принцессами и со всеми прочими дамами, села за свой стол уже прежде, тотчас по
приезде царя. Его величество пробыл с духовенством довольно долго; но наконец
возвратился к вельможам, сел вместе с ними и кушал и пил еще раз с большим
аппетитом. После ужина начались танцы; но за множеством гостей и теснотою
галереи редко можно было пробраться сквозь толпу и поглядеть на танцевавших.
Здесь я в первый раз видел молодого польского графа Сапегу, который приехал в
Петербург уже после отъезда царя в
* Эта галерея, о которой автор «Дневника» упоминал уже и прежде несколько раз, находилась в одной из аллей Летнего сада, около царского летнего дворца.
200
Кронслот, однако ж был там и участвовал во всех увеселениях. Этот граф (который моих лет и моего росту, но еще не служит) принадлежит к одной из знатнейших фамилий в Польше, где, говорят, имеет большие поместья. Он сговорен с старшею дочерью князя Меншикова, которой около 10 лет и которая поэтому еще довольно мала, но при всем том очень милая девушка. С ним была большая свита поляков в национальных костюмах; но сам он и его прислуга были одеты по-французски. Я уже в этот раз заметил, что он оделся совершенно по вкусу князя Меншикова: на нем были красный шитый кафтан на зеленой подкладке и зеленые чулки. Манеры его, впрочем, довольно хороши, и танцует он сносно. Когда стемнело, галерея, где находилось все общество, и длинная аллея, идущая мимо нее до царского сада, а с другой стороны до Почтового дома, были иллюминованы, именно: галерея — изнутри (по окнам) пирамидами, уставленными, впрочем, только сальными свечами, аллея — бесчисленным множеством фонариков, развешанных по деревьям, близко один от другого и в прямой линии, что ее сильно освещало и было очень красиво как вблизи, так и издали. Празднество это, как я уже сказал, продолжалось до поздней ночи, причем больше танцевали, нежели пили.
21-го его высочество с дежурными и некоторыми другими кавалерами ужинал у тайного советника Геспена, где, говорят, был необыкновенно весел. В этот день царь и царица уехали опять в Петергоф и Кронслот, куда за ними последовал и генерал-майор Ягужинский. Его величество с большою поспешностью послал его оттуда в Финляндию с предложением (как полагают здесь за верное) касательно прав нашего герцога на наследование шведского престола*. В то же время здесь сильно распространился слух, что царь приказал держать наготове 200 галер для вторичной** высадки на берега Швеции и снабдить провиантом на 3 месяца 5 военных кораблей, чтобы в случае неприятия этого пункта можно было принудить к тому силою.
22-го тайный советник Бассевич давал обед иностранным министрам и камер-юнкерам царицы, Монсу и Балку, при чем много пили.
23-го я ужинал у царского подкухмистера. В этот день не случилось ничего особенного.
24-го, после обеда, его высочество ходил гулять в
царский сад, куда только ему со свитою предоставлен свободный вход во вся-
* Ягужинскому действительно приказано было, между прочим, передать на Нейштатском конгрессе и это предложение.
** Незадолго перед тем, именно в июле месяце, для
скорейшего понуждения шведов к миру генерал-лейтенант Ласси делал с 6-тысячным
отрядом высадку на берега Швеции.
1721 год. Август
201
кое время. Там он имел счастье встретить обеих принцесс, с которыми прогуливался, сидел в одной из беседок и разговаривал. Разговор их, впрочем, был невелик, потому что они, как мало друг с другом знакомые, были все еще как-то застенчивы. Потом они еще несколько времени гуляли, и когда начало становиться поздно, его высочество, ходивший постоянно между обеими принцессами, проводил их во дворец. Поцеловав им прекрасные руки, он отправился домой в полном удовольствии от этой приятной и неожиданной встречи.
25-го капитан Курке, который был женат на одной из сестер моего покойного отца, простился со мною и отправился опять в Казань, где стоит его полк. Его присылали сюда на короткое время с казенными деньгами и с какою-то просьбою. Прежде он находился в шведской службе, но потом вместе с многими другими офицерами по необходимости должен был вступить в здешнюю. Родом он, если не ошибаюсь, лифляндец и уже немолод, но человек очень приятный и добрый.
26-го его высочество ездил после обеда к генеральше Балк в карете, в которую в первый раз запрягли шесть больших лошадей, приведенных недавно из Гамбурга.
27-го, утром, при дворе была проповедь, и так как случился постный день герцога, то не обедали до 5 часов, потому что его высочество хотел кушать не дома.
28-го его высочество обедал у прусского тайного советника Мардефельда, где были также почти все русские министры; но из нашей свиты не было никого, кроме обоих тайных советников и графа Бонде. По случаю тезоименитства младшей принцессы* его высочество посылал ко двору полковника Лорха с поздравлением. Так как их величества за несколько дней перед тем уехали в Петергоф, то день этот праздновался в тишине, у принцесс, в обществе придворных дам и немногих кавалеров.
29-го его высочество был после обеда у князя Репнина,
приехавшего сюда недавно из Риги. В этот день я с придворным проповедником и с
асессором Сурландом ходил в царскую Кунсткамеру, собранную его величеством
царем с большими издержками и заключающую в себе множество замечательных
предметов по части естественной истории и других*. Там между прочим находится
живой человек без половых органов, вместо которых у него род гри-
* Здесь Берхгольц перемешал дни: тезоименитство младшей царевны было 26-го, а не 28 августа.
** В это время Кунсткамера, основанная Петром Великим в
1714 году, помещалась в так называемых Кикиных палатах, доме,
принадлежавшем известному Александру Кикину, казненному в 1718 году по делу
царевича Алексея Петровича, в Литейной части.
202
бообразного
нароста, похожего на коровье вымя и имеющего посредине мясистый кусок величиною
в талер, откуда постоянно выходит густая моча. К наросту, для сохранения в
чистоте белья, привязан пузырь, куда она стекает. Все это до того
отвратительно, что многие вовсе не могут видеть бедняка. Поэтому легко себе
представить, каково ему. Впрочем, он свеж и здоров, рубит дрова и исправляет
разные другие работы; но жить должен в особой комнате, потому что
распространяет от себя невыносимый запах. Человек этот, как говорят, из Сибири,
и родители его зажиточные простолюдины. Он охотно дал бы сто рублей и более,
чтобы только получить свободу и возвратиться на родину, откуда родственники
должны были выслать его вследствие царского указа*, повелевающего препровождать
в Петербург из всего государства все неестественное и неизвестное в каком бы то
ни было роде. Губернаторам предписано точно исполнять его под страхом тяжкого
наказания. Вот почему здесь набрано такое множество предметов по части
естественной истории и самых разнообразных уродов. Между анатомическими препаратами
находятся и собранные в Амстердаме знаменитым доктором Рюйшем (Ruysch), которые царь купил у его наследников за 10 000
рублей**. В Кунсткамере расставлено большое количество сосудов, в которых
сохраняются в спирту всякого рода звери, птицы, рыбы, змеи и тому подобные,
также разные части человеческого тела, целые трупы, уроды, зародыши обоего
пола. Далее показываются все артерии и нервы человеческого тела, сделанные из
цветного воску. Между многими другими подобными предметами я особенно заметил
голову, в которой превосходно сделаны из красного воску все артерии,
изображающие сложное устройство мозга, потом — постепенное развитие
человеческого зародыша от первого зачатия. В сосудах, наполненных спиртом,
можно видеть: матку, перед отверстием которой лежит младенец с совершенно
образовавшимися головою и лицом, множество младенцев, вырезанных из утробы, с
кожей и без кожи, человеческого урода с одною головою, но двумя лицами, много
других уродов с двумя головами, четырьмя руками, четырьмя ногами, многими пальцами
и т. д.; постепенное видоизменение лягушек и их зарождение из головастиков;
животное pigritia
(названное так по причине медленности его
на ходу — оно может делать не более 20 шагов в
* Указ 13 февраля 1718 года. На основании его платилось за доставление уродов, живых: человеческого 100 руб., скотского и звериного 15 руб., птичьего 7 руб.; мертвых: человеческого 15 руб., скотского и звериного 5 руб., птичьего 3 руб.
** Собрания анатомических препаратов доктора Рюйша и разных животных, птиц, змей и насекомых аптекаря Себы были куплены Петром Великим в Амстердаме в 1717 году, первое за 30 000, второе за 15 000 гульденов.
1721 год. Август
203
день) с короткими ногами и широкою мордою, обросшею волосами*; особенный род лягушек, рождающихся из спины самки, что и видно на одной из них, очень широкой, из которой выходят до 20 детенышей, частью до половины, частью только головою; еще одно большое животное, называемое philander (с белою шерстью, похожее на молодую кошку), у которого под брюхом род мешка, куда оно собирает своих детенышей, когда переходит или переплывает с места на место (в этом мешке и было их несколько)**, и мн. друг. Мы осматривали еще шкаф, наполненный сосудами с partes genitales feminae*** разной величины, и другой — с восковыми изображениями partium genitalium viri****, из которых можно видеть, что нижняя, мясистая их часть состоит только из нервов; потом видели взрезанную утробу, с большою кишкою внизу и пузырем вверху, где все артерии сделаны из красного воску, и полный foetus (зародыш) в его естественном положении. Кроме того, нам показывали свинью с человеческим лицом (обросшим, впрочем, щетиною), которую только недавно привезли сюда из-за Москвы миль за 100*****. Наконец мы видели нескольких живых мальчиков, имеющих на руках и на ногах только по два пальца, которые похожи на клешни рака, однако ж не мешают им ходить, поднимать и брать деньги, и проч. При Кунсткамере находятся прекрасный мюнц-кабинет и довольно большая библиотека, собранная большею частью в Польше. При ней же помещается особо и библиотека бывшего лейб-медика Арескина, состоящая преимущественно из книг медицинских, физических и философских, но дорогих и редких. Все книги красиво переплетены. Теперешний библиотекарь, Шумахер, послан за границу для покупки разных редкостей. В его отсутствие место его занимает один аптекарь, который заведует Кунсткамерою.
30-го, после обеда, его королевское высочество ездил с визитом к князю Голицыну, полковнику Семеновского полка. В этот день, впрочем, не случилось ничего особенного.
31-го тайный советник Бассевич угощал его королевское
высочество и здешних министров. Князь Меншиков был также приглашен, но утром
приезжал к тайному советнику и извинялся, что не может явиться к обеду, потому
что уже за несколько дней дал слово быть у кого-то, куда убедил приехать и
многих других. Поэтому еще несколько приглашенных, под тем же предлогом,
извинились,
* Тихоход или ленивец.
** Это
так называемая двуутробка или кенгуру.
*** С женскими
половыми органами (лат.).
**** С мужскими половыми органами (лат.).
***** О чучеле этого животного в «Кабинете» не упомянуто; вероятно, оно погибло в пожаре 1747 года, когда сгорели в Кунсткамере многие вещи.
204
что
не могут быть; иначе они непременно приехали бы, потому что вообще, при всех
случаях, достаточно показывают, как дорожат тайным советником. Однако ж князь
Валашский, вице-канцлер Шафиров и многие другие, равно и большая часть
иностранных министров, приняли участие в его пирушке. Во время и после обеда
играла прекрасная музыка, доставлявшая больше всех удовольствие прусскому
министру Мардефельду как страстному любителю и истинному знатоку музыки. Между
прочим и пили довольно много, почему его высочество и некоторые из гостей
уехали очень поздно. Вечером герцогу захотелось кушать, и он ужинал с немногими
кавалерами в комнате Сурланда. Прочие оставались в зале, курили табак и пили
вино. Так как на следующий день, по старому стилю, приходился праздник эгидия*
(в Голштинии в этот день обер-егермейстеры имеют обыкновение угощать своих
государей) и его высочество, за неимением здесь случая для обер-егермейстера,
желал провести 1 сентября особенным образом, то мы в тот же вечер получили,
письменно и словесно, все нужные приказания, о которых г. Альфельд не должен
был ничего знать.
1-го, в пять часов утра, я отправился ко двору и собрал музыкантов, с которыми пошел к обер-егермейстеру, чтобы дать ему серенаду из 6 валторн и просить его не уходить никуда до обеда. Около 12 часов его высочество с тремя тайными советниками, также Штенфлихт, Ранцау и все мы, в зеленых костюмах, поехали к нему верхами для поздравления с нынешним днем. Тайный советник Бассевич от имени его высочества говорил ему речь и, кроме того, поднес еще подарок. Затем вся наша процессия отправилась к посланнику Штамке, у которого обедали.
2-го был день рождения посланника Штамке, и его высочество, равно как и все мы, в парадных платьях, опять собирались у него. В этот день приехал из Голштинии обер-ферстер (старший лесничий) Ипсен.
3-го царь и царица возвратились из Петергофа в Петербург.
4-го из Нейштата получено известие о заключенном там
30 августа мире с Швецией; но так как он состоялся с исключением нашего герцога
несмотря на все, и еще весьма недавние, уверения, что мир не будет заключен без
утверждения за его высочеством прав наследования шведского престола, то день
этот был для нас очень печален. Около 10 часов утра началась пушечная пальба в
крепости и в Адмиралтействе и спустя час продолжалась снова.
* Aegidii-Fest или Aegidienfest.
Какое происхождение этого егермейстерского
праздника, мы не могли дознаться. Из «Дневника» видно только, что он назначался
ежегодно 1 сентября.
1721 год. Сентябрь
205
В это время царь находился в церкви Св.Троицы, где совершалось благодарственное молебствие. Оттуда он потом тотчас отправился к князю Ромодановскому, как князю-кесарю, и объявил ему о заключенном мире. Обо всем этом, равно и о причине пальбы, мы ничего не знали, пока во время обеда не явился к его высочеству камергер Пушкин и не поздравил его от имени царя с заключением мира. Вскоре после того приехал вице-канцлер Шафиров, присланный к его высочеству царем вместе с тайным советником Бас-севичем, который по получении от камергера известия о мире немедленно был отправлен герцогом к царю и имел с ним сильный спор. Вице-канцлер главным образом извинялся тем, что иначе вовсе нельзя было заключить мира и пришлось бы все оставить, потому что шведов ничем не могли склонить в пользу герцога; что царь и его королевское высочество смертные люди и его величество считал бы себя виновным перед потомством, если б отказался от столь выгодного для России мира или хоть решился только отстрочить его, и т. п.; но в то же время свято уверял, что царь, у которого руки теперь развязаны, сделает все возможное относительно наследственных земель герцога и его бракосочетания. Его королевское высочество в ответе своем выразил сожаление, что в настоящую минуту не могут сделать для него более. Одним словом, все мы были немало поражены этим неожиданным известием о бесплодном для нас мире. Несмотря на то что наш добрый государь был не только веселее других, но еще ободрял нас, говоря, что полагается во всем на волю Божию и уверен, что Провидение его не оставит. Между тем на всех улицах до поздней ночи объявляли о мире при звуках литавр и труб. Литавры были покрыты белою тафтою, а трубачи и следовавшие за ними всадники имели белые шарфы или повязки через плечо и держали белое знамя с изображением двойной масличной ветви с лавровым венком наверху. На всадниках были старые заржавленные железные шлемы, а на трубачах старые коричневые кафтаны, что все вместе отличалось какою-то особенностью, но совсем не великолепием. В наших ушах эта музыка отзывалась как-то тяжело и неприятно.
5-го его королевское высочество не выходил к молитве и
приказал не впускать к себе никого, кроме тайных советников. К довершению
досады, в полдень на нашем дворе собрались все литаврщики, трубачи, гобоисты и
барабанщики находящихся здесь полков и неожиданно приветствовали нас музыкою на
заключение мира, что нам было вовсе неприятно, а герцогу стоило только денег.
По здешнему старинному обычаю они разделились потом на партии, чтобы быть с
своим поздравлением у всех вельмож в одно время. Немного спустя приехали к нам
два царских камергера, Пушкин и Нарышкин, для приглашения его высочества от
имени царя на
206
празднество
по случаю приходившегося в этот день рождения* принцессы Елисаветы и,
предварительно, на увеселительное катанье по Неве, для чего на канале, перед
домом его высочества, тотчас явился торншхоут (очень покойное судно величиною с
обыкновенный галиот). Герцог поневоле должен был принять это приглашение.
Откушав в своей комнате и дождавшись обыкновенного сигнала — пушечного выстрела
с крепости, он сел с нами в торншхоут и отправился на противоположную сторону
реки, к дому Четырех Фрегатов**, где при подобных катаньях всегда бывает
сборное место. Когда мы прибыли туда, его королевское высочество вышел из
своего судна и перешел на царицыно, где находился также и царь, который тотчас
обнял его высочество и долго говорил ему что-то на ухо. Потом герцог опять пересел
на свой торншхоут, и мы с множеством буеров, торншхоутов и яхт начали
разъезжать взад и вперед по Неве, при чем все постоянно следовали за адмиралом
буеров (который всегда находится впереди и для отличия имеет на своей мачте
большой флаг). Как при подобных катаньях, так и при катаньях на барках и
верейках никто не имеет права перегонять его; кроме того, когда он
поворачивает, все должны также поворачивать; наконец, никто, под штрафом, не
может уехать домой, пока он не подаст установленного для того сигнала и не
опустит своего флага. Если он своими маленькими пушками салютует крепость или
Адмиралтейство, то и все прочие суда, снабженные пушками, делают, по данному
сигналу, то же самое, что в этот раз все и происходило. В продолжение нашей
прогулки валторнисты и другие музыканты оглашали воздух веселыми звуками,
потому что почти у всех вельмож была с собою музыка. Все это было бы нам очень
приятно, если б мы при том могли быть веселыми. Поездив таким образом несколько
времени, мы остановились у Почтового дома (где очень часто справляются
случающиеся празднества), и их величества с принцессами и его высочество с
своею свитою отправились туда. Царь с герцогом и с знатнейшими кавалерами
тотчас пошел в большую залу и сел за стол, а царица с дамами поместилась особо
в смежной комнате. Его королевское высочество сидел подле царя с правой, а
князь Меншиков с левой стороны. На стороне его высочества сидели, возле него —
прусский министр Мардефельд, потом — наши министры, на стороне же князя все
русские вельможи, как кому пришлось. За этим обедом так называемый князь-папа
страшно шумел. Потом он встал, при-
* 5 сентября было тезоименитство, а не рождение царевны Елизаветы Петровны.
** Т. е. большой деревянной пирамиде, находившейся на
Троицкой площади, против дома Сената, и поставленной в память взятия князем
Голицыным 4-х шведских фрегатов.
1721 год. Сентябрь
207
нес трубки и табак и уселся с ними опять за царским столом. В большой зале и в боковых комнатах стояли еще длинные узкие столы, за которыми сидели все гражданские, придворные и военные чины. В другой большой зале царица с принцессами, маленьким великим князем и его сестрою, вдовствующею царицею и ее дочерьми и с знатнейшими дамами кушала за большим овальным столом, превосходно убранным. Все дамы были в самых парадных платьях. По окончании обеда столы из этой залы были вынесены и царь, взяв его высочество за руку, сам повел его к дамам, где начали танцевать. Царь однако ж тотчас же вернулся к мужчинам и просидел с ними почти все время. Танцы продолжались до 11 часов, после чего его королевское высочество, в одно время с их величествами, отправился домой.
6-го двор наш был немного веселее вчерашнего, потому
что царь уверил герцога, что иначе никак не мог заключить мира с Швециею, и в
то же время торжественно обещал вполне удовлетворить его королевское высочество
и без того не отпускать от себя. Между тем нам стороною дали заметить, что царь
вчера остался не совсем доволен нашими печальными лицами. Но могли ли мы быть
веселыми? Заговорили также о браке с старшею принцессою, и это нам польстило.
Наши тайные советники обедали в этот день у князя Меншикова. После обеда
некоторые из нас осматривали большой находившийся в Шлезвиге, глобус, который 8
лет тому назад с согласия епископа-администратора был привезен сюда. Говорят,
он был в дороге четыре года. До Ревеля его везли водою, а оттуда в Петербург
сухим путем на особо устроенной для того машине, которую тащили люди.
Рассказывают также, что не только надобно было расчищать дороги и прорубать
леса, потому что иначе его с машиной нельзя было провезти, но что будто при
этом даже погибло и много народа. Он стоит на лугу, против дома его
королевского высочества, в нарочно сделанном для него балагане, где, как я
слышал, его оставят до окончательной отделки большого здания на Васильевском
острове, предназначаемого для Кунсткамеры и других редкостей, куда поместят и
его. Присмотр за ним до сих пор еще имеет перевозивший его сюда портной, родом
саксонец, но долго находившийся в Шлезвиге. Поставленный здесь только на время,
он стоит покамест нехорошо: около него нет даже галереи, бывшей при нем в
Шлезвиге и представлявшей горизонт; она теперь сохраняется особо. Наружная
сторона глобуса, еще нисколько не попорченная, сделана из бумаги, наклеенной на
медь, искусно разрисованной пером и раскрашенной; во внутренность его ведет
дверь, на которой изображен Голштинский герб, и там, в самой средине, находится
стол со скамьями вокруг, где нас поместилось 10 человек. Под столом устроен
механизм, который сидевший вместе с нами портной привел в дви-
208
жение; после чего как внутренний небесный круг, на котором изображены из меди все звезды сообразно их величине, так и наружный шар начали медленно вертеться над нашими головами около своей оси, сделанной из толстой полированной меди и проходящей сквозь шар и стол, за которым мы сидели. Около этой же оси, посредине стола, устроен еще маленький глобус из полированной меди с искусно награвированным на нем изображением земли. Он остается неподвижным, когда вокруг него обращается большая внутренняя небесная сфера, между тем как стол образует его горизонт. На том же столе в одно время со всею машиною вертится еще какой-то медный круг, назначение которого мне не могли объяснить. Скамьи вокруг стола с их спинками составляют медный круг с разделением горизонта большой внутренней небесной сферы. На наружной стороне глобуса находится латинская надпись, гласящая, что illus-trissimus ас celsissimus princeps ас dominus, dux Holsatiae Fredericus (светлейший герцог Голштинский Фридрих) из любви к наукам математическим приказал в 1654 году начать сооружение этого шара, которое продолжал ipsius successor, gloriosissimae memoriae, Christ. Albertus (наследник его, вечнодостойныя памяти Христиан Альберт) и наконец окончен в 1661 году, sub directione Olearii (под управлением Олеария), после которого названы также fabrikator и architektor всей машины, уроженцы города Люттиха, и еще два брата из Гузума, которые как наружный шар, так и внутреннюю небесную сферу разрисовали пером, описали и раскрасили. Когда этот глобус будет перенесен в новый дом, царь намерен привести его опять в движение посредством особенного механизма, чтоб он вертелся без помощи человеческих рук, как прежде в Готторпском саду, где приводился в движение водою. После обеда его высочество ездил к князю Меншикову. Там был также и царь, и они переговорили обо всем нужном для назначенного уже маскарада.
7-го не случилось ничего особенного, только было, между прочим, сделано распоряжение о приготовлении наших маскарадных костюмов, причем было решено, что его высочество, с большей частью своих придворных кавалеров, будет представлять группу французских крестьян.
8-го. Все маски или, лучше сказать, лица, назначенные участвовать в маскараде, собирались у князя Меншикова, где были расставлены так, как потом им следовало идти в процессии.
9-го. Тайные советники Бассевич и Геспен с Ранцау,
Сальдерном и Альфельдом, а я с тайным советником Клауссенгеймом, Нарышкиным,
Сурландом, Геклау и Шульцем ездили на лодках по каналам, чтобы приучиться
грести, потому что сначала было назначено нам во время маскарада ездить,
подобно другим, на лодках, но потом это отменили.
1721 год. Сентябрь
209
10-го начался большой маскарад, который должен был
продолжаться целую неделю, и в этот же день праздновалась свадьба князя-папы со
вдовою его предместника, которая целый год не соглашалась выходить за него, но
теперь должна была повиноваться воле царя. Было приказано, чтобы сегодня, по
сигнальному выстрелу из пушки, все маски собрались по ту сторону реки на
площади, которая вся была устлана досками, положенными на бревна, потому что
место там очень болотисто и не вымощено. Площадь эта находится перед Сенатом и
церковью Св. Троицы, имея с одной стороны здания художеств*, с другой —
крепость, с третьей — здания всех коллегий, а с четвертой — Неву. Посредине ее
стоит упомянутая церковь Св. Троицы, а перед Сенатом возвышается большая
деревянная пирамида, воздвигнутая в память отнятия у шведов, в 1714 году,
четырех фрегатов**, в котором царь сам участвовал, за что и был произведен
князем-кесарем в вице-адмиралы. Она украшена разного рода девизами. В 8 часов
утра последовал сказанный сигнал, и его высочество с своими кавалерами
отправился на барке к сборному месту, но покамест в плащах. В этот день в
крепости не только подняли большой праздничный флаг (из желтой материи, с
изображением черного двуглавого орла), но и палили, в знак торжества, из пушек,
как и на галерах, стоявших по реке. Между тем все маски, в плащах, съехались на
сборное место, и пока особо назначенные маршалы разделяли и расставляли их по
группам в том порядке, в каком они должны были следовать друг за другом, их
величества, его высочество и знатнейшие из вельмож находились у обедни в
Троицкой церкви, где совершилось и бракосочетание князя-папы, которого венчали
в полном его костюме. Когда же, по окончании этой цермонии, их величества со
всеми прочими вышли из церкви, сам царь, как было условлено наперед, ударил в
барабан (его величество представлял корабельного барабанщика и уж, конечно, не
жалел старой телячьей кожи инструмента, будучи мастером своего дела и начав,
как известно, военную службу с этой должности); все маски разом сбросили плащи,
и площадь запестрела разнообразнейшими костюмами. Открылось вдруг 1000 масок,
разделенных на большие группы и стоявших на назначенных для них местах. Они
начали медленно ходить на большой площади процессией, по порядку номеров, и
гуляли таким образом часа два, чтобы лучше рассмотреть друг друга. Царь,
одетый, как сказано,
* Kunsthäuser, как
называет их Берхгольц. Это именно те здания, которые Петр Великий назначал для
Кунсткамеры и других редкостей. Строение их начато в 1719 г. Находились они не
на Васильевском острове, как ошибочно упомянул автор «Дневника», а на Троицкой
площади, где был прежний Сенат, Коллегия и пр.
** Взятие четырех фрегатов было не в 1714, а в 1720
году.
210
голландским
матросом или французским крестьянином и в то же время корабельным барабанщиком,
имел через плечо черную бархатную, обшитую серебром перевязь, на которой висел
барабан, и исполнял свое дело превосходно. Перед ним шли три трубача, одетые
арабами, с белыми повязками на головах, в белых фартуках и в костюмах,
обложенных серебряным галуном, а возле него три другие барабанщика, именно
генерал-лейтенант Бутурлин, генерал-майор Чернышев и гвардии майор Мамонов, из
которых оба первые были одеты как его величество. За ними следовал князь-кесарь
в костюме древних царей, т. е. в бархатной мантии, подбитой горностаем, в
золотой короне и со скипетром в руке, окруженный толпою слуг в старинной
русской одежде. Царица, заключавшая со всеми дамами процессию, была одета
голландскою или фризскою крестьянкой — в душегрейке и юбке из черного бархата,
обложенных красной тафтой, в простом чепце из голландского полотна, и держала
под рукою небольшую корзинку. Этот костюм ей очень шел. Перед нею шли ее
гобоисты и три камер-юнкера, а по обеим сторонам 8 арабов в индейской одежде из
черного бархата и с большими цветами на головах. За государыней следовали две
девицы Нарышкины, одетые точно так, как она, а за ними все дамы, именно сперва
придворные, также в крестьянских платьях, но не из бархата, а из белого полотна
и тафты, красиво обшитых красными, зелеными и желтыми лентами, потом остальные,
переодетые пастушками, нимфами, негритянками, монахинями, арлекинами,
скарамушами; некоторые имели старинный русский костюм, испанский и другие, и
все были очень милы. Все шествие заключал большой толстый францисканец в своем
орденском одеянии и с странническим посохом в руке. За группой царицы, как за
царем, шла княгиня-кесарша Ромодановская в костюме древних цариц, т. е. в
длинной красной бархатной мантии, отороченной золотом, и в короне из
драгоценных камней и жемчуга. Женщины ее свиты имели также старинную русскую
одежду. Его королевское высочество, наш герцог, был со своей группой в костюме
французских виноградарей, в шелковых фуфайках и панталонах разных цветов,
красиво обложенных лентами. Шляпы у них были обтянуты тафтой и обвиты вокруг
тульи лозами с виноградными кистями из воска. Его высочество, в костюме
розового цвета, шел один впереди, отличаясь от своей группы тем, что имел под
тафтяной фуфайкой короткий парчовый камзол, входивший в панталоны, и что вместо
шнурков и лент платье его было обшито серебряным галуном. Кроме того, он держал
в руке виноградный серп. За ним шла его свита в три ряда, по три человека в
каждом, именно первый ряд в зеленых костюмах, второй — в желтых, третий — в
голубых. Ленты на тафтяных фуфайках были у них также разноцветные, но нашиты у
1721 год. Сентябрь
211
всех
одинаково, шляпы же одного цвета. Группу эту заключал г. фон Альфельд в костюме
темно-красного цвета, обшитом, как и у герцога, галуном, но очень узким. Первый
ряд составляли тайный советник Клауссенгейм, Бонде и Ранцау, второй — тайный
советник Бассевич, Штенфлихт и Сальдерн, третий — тайный советник Геспен, Лорх
и Штамке. Мы, прочие, были на этот раз только зрителями, потому что свита
герцога не могла быть больше. Группа его высочества была одной из лучших.
Маски, следовавшие за нею, отличались красивыми и самыми разнообразными
костюмами. Одни были одеты как гамбургские бургомистры в их полном наряде из
черного бархата (между ними находился и князь Меншиков); другие, именно
гвардейские офицеры, как римские воины, в размалеванных латах, в шлемах и с
цветами на головах; третьи как турки, индейцы, испанцы (в числе их был крещеный
жид и шут царя Ла-Коста), персияне, китайцы, епископы, прелаты, каноники,
аббаты, капуцины, доминиканцы, иезуиты; некоторые, как государственные
министры, в шелковых мантиях и больших париках, или как венецианские nobili (дворяне); наконец, многие были наряжены жидами
(здешние купцы), корабельщиками, рудокопами и другими ремесленниками. Самыми
странными были князь-папа, из рода Бутурлиных, и коллегия кардиналов в их
полном наряде. Все они величайшие и развратнейшие пьяницы, но между ними есть
некоторые из хороших фамилий. Коллегия эта и глава ее, так называемый
князь-папа, имеют свой особый устав и должны всякий день напиваться допьяна
пивом, водкой и вином. Как скоро один из ее членов умирает, на место его
тотчас, со многими церемониями, избирается другой отчаянный пьяница. Поводом к
учреждению ее царем был, говорят, слишком распространившийся между его
подданными, особенно между знатными лицами, порок пьянства, который он хотел
осмеять, и вместе с тем предостеречь последних от позора. Многие губернаторы и
другие сановники имели в этом случае одинаковую участь с людьми, менее их
знатными, и не были избавлены от поступления в коллегию. Но другие думают, что
царь насмехается над папою и его кардиналами, тем более что он, как
рассказывают, не щадит и своего духовенства, приказывая ежегодно перед постом
исполнять одну смешную церемонию: в прежние времена в Москве всякий год в
Вербное воскресенье бывала особенная процессия, в которой патриарх ехал верхом,
а царь вел лошадь его за поводья через весь город. Вместо всего этого бывает
теперь совершенно другая церемония: в тот же день князь-папа с своими
кардиналами ездит по всему городу и делает визиты верхом на волах или ослах,
или в санях, в которые запрягают свиней, медведей или козлов. Я думаю скорее,
что его величество имел в виду первую причину. Конечно, он может иметь тут еще
и другую.
212
скрытую цель, потому что, как государь мудрый, всячески заботится о благе своего народа и всеми мерами старается искоренять в нем старые грубые предрассудки. Я было забыл при этом случае упомянуть, что князь-папа для прислуги имеет 10 или 12 человек, тщательно набираемых для него во всем государстве, которые не могут говорить как следует, страшно заикаются и делают притом самые разнообразные телодвижения. Они обязаны прислуживать ему и всей коллегии во время празднеств и имеют свой особенный смешной костюм.
Но возвращаюсь к маскараду. Кроме названных масок, были еще в разных уморительных нарядах сотни других, которые бегали с бичами, пузырями, наполненными горохом, погремушками и свистками, и делали множество шалостей. Были некоторые и отдельные смешные маски, как, например, турецкий муфти в обыкновенном своем одеянии, Бахус в тигровой коже и увешанный виноградными лозами, очень натуральный, потому что его представлял человек приземистый, необыкновенно толстый и с распухшим лицом. Говорят, его перед тем целые три дня постоянно поили, при чем ни на минуту не давали ему заснуть. Весьма недурны были Нептун и другие боги; но особенно хорош и чрезвычайно натурален был Сатир (танцмейстер князя Меншикова), делавший на ходу искусные и трудные прыжки. Многие очень искусно представляли журавлей. Огромный француз царя и один из самых рослых гайдуков были одеты как маленькие дети, и их водили на помочах два крошечных карла, наряженных стариками с длинными седыми бородами. Некоторые щеголяли в костюме прежних бояр, т. е. имели длинные бороды, высокие собольи шапки и парчовые кафтаны под шелковыми охабнями и ездили верхом на живых ручных медведях. Так называемый виташий или тайный кухмистер* был весь зашит в медвежью шкуру и превосходно представлял медведя; сначала он несколько времени вертелся в какой-то машине, похожей на клетки, в которых прыгают белки, но потом должен был ездить верхом на медведе. Кто-то представлял индейского жреца, увешанного бубенчиками и в шляпе с огромными полями. Несколько человек были наряжены, как индейские цари, в перья всевозможных цветов и т. д.
Погуляв, при стечении тысяч народа, часа два по
площади и рассмотрев хорошенько друг друга, все маски в том же порядке
отправились в здания Сената и коллегий, где за множеством приготовленных столов
князь-папа должен был угощать их свадебным обедом. Новобрачный и его молодая,
лет 60-ти, сидели за столом под прекрасными балдахинами — он с царем и
господами кардиналами, а она с дамами. Над головою князя-папы висел серебря-
* В других местах своего «Дневника» Берхгольц называет
его тайным кнут-мейстером, т. е. палачом. Что за слово виташий —
неизвестно.
1721 год. Сентябрь
213
ный Бахус, сидящий верхом на бочке с водкой, которую тот цедил в свой стакан и пил. В продолжение всего обеда человек, представлявший на маскараде Бахуса, сидел у стола также верхом на винной бочке и громко принуждал пить папу и кардиналов; он вливал вино в какой-то бочонок, причем они постоянно должны были отвечать ему. После обеда сначала танцевали; потом царь и царица, в сопровождении множества масок, отвели молодых к брачному ложу. Жених в особенности был невообразимо пьян. Брачная комната находилась в упомянутой широкой и большой деревянной пирамиде, стоящей перед домом Сената. Внутри ее нарочно осветили свечами, а ложе молодых обложили хмелем и обставили кругом бочками, наполненными вином, пивом и водкой. В постели новобрачные, в присутствии царя, должны были еще раз пить водку из сосудов, имевших форму partium genitalium* (для мужа — женского, для жены — мужского), и притом довольно больших. Затем их оставили одних; но в пирамиде были дыры, в которые можно было видеть, что делали молодые в своем опьянении. Вечером все дома в городе были иллюминованы, и царь приказал, чтоб это продолжалось во все время маскарада. Особенно красивы были со стороны реки царские дворец и сад.
11-го, после обеда, все маски по данному сигналу собрались опять на вчерашнее место, чтобы проводить новобрачных через реку в Почтовый дом, где положено было праздновать другой день свадьбы. Все в том же порядке, как накануне, отправились в собственный дом князя-папы, где он стоял у дверей и, по своему обычаю, благословлял гостей (по способу русского духовенства), давая таким образом в одно и то же время и папское, и патриаршее свое благословение. Всякий, прежде чем проходил далее, выпивал при входе по деревянной ложке водки из большой чаши, потом поздравлял папу и целовался с ним. После того молодые присоединились к процессии масок, которые, обойдя раза два вокруг пирамиды, где те ночевали, сели на суда и переехали, под разную музыку и при пушечной пальбе в крепости и Адмиралтействе, на другую сторону реки, в Почтовый дом, назначенный для угощенья.
Машина, на которой переехали через реку князь-папа и
кардиналы, была особенного, странного изобретения. Сделан был плот из пустых,
но хорошо закупоренных бочек, связанных по две вместе. Все они, в известном
расстоянии одни от других, составляли шесть пар. Сверху на каждой паре больших
бочек были прикреплены посредине еще бочки поменьше или ушаты, на которых
сидели верхом кардиналы, крепко привязанные, чтоб не могли упасть в воду. В
этом виде они плыли один за другим, как гуси. Перед ними
* Половых органов (лат.).
214
ехал большой пивной котел с широким дощатым бортом снаружи, поставленный также на пустые бочки, чтоб лучше держался на воде, и привязанный канатами и веревками к задним бочкам, на которых сидели кардиналы. В этом-то котле, наполненном крепким пивом, плавал князь-папа в большой деревянной чаше, как в лодке, так что видна была почти одна только его голова. И он, и кардиналы дрожали от страха, хотя совершенно напрасно, потому что приняты были все меры для их безопасности. Впереди всей машины красовалось большое вырезанное из дерева морское чудовище, и на нем сидел верхом являвшийся на маскараде Нептун с своим трезубцем, которым он повертывал иногда князя-папу в его котле. Сзади на борту котла, на особой бочке, сидел Бахус и беспрестанно черпал пиво, в котором плавал папа, немало сердившийся на обоих своих соседей. Все эти бочки, большие и малые, влеклись несколькими лодками, причем кардиналы производили страшный шум коровьими рогами, в которые должны были постоянно трубить. Когда князь-папа хотел выйти из своего котла на берег, несколько человек, нарочно подосланных царем, как бы желая помочь ему, окунули его совсем с чашею в пиво, за что он страшно рассердился и немилосердно бранил царя, которому не оставлял ни на грош совести, очень хорошо поняв, что был выкупан в пиве по его приказанию. После того все маски отправились в Почтовый дом, где пили и пировали до позднего вечера.
12-го, после обеда, маски опять собрались у Почтового дома, откуда поехали кататься на разных судах, из которых многие могли вместить до ста человек и были снабжены большими русскими качелями, так что во время плаванья всякий, кто имел охоту, мог качаться. Его королевское высочество с своею свитою, а царь и царица со многими дамами и кавалерами имели свои особые суда с качелями. Князь-папа и кардиналы ездили на той же машине, на которой вчера переправлялись через реку. В этом порядке все маски отправились к князю Меншикову, который угощал их в своем саду. Там оставались до вечера, когда наконец всякий мог свободно ехать домой.
13-го был роздых, и маски не собирались. Его высочество с тремя тайными советниками, также Штенфлихтом, Альфельдом, Ран-цау и графом Бонде обедал у полковника Кампенгаузена, жена которого статс-дамою при царице. Оттуда они ездили к Нарышкину, у которого нашли Ягужинского, только что возвратившегося накануне из Або, а потом к г-же Вильбоа, также статс-даме, и княгине Черкасской (муж которой был прежде сибирским вице-губернатором), живущей по ту сторону реки, и наконец ужинали у Левольда.
14-го маски опять собирались после обеда на другой стороне
реки, но скоро разошлись, проехав только вниз до дома Головкина.
1721 год. Сентябрь
215
После того его высочество ездил к майору гвардии Румянцеву, к обер-полицеймейстеру Девьеру и к княгине Валашской, где нашел общество дам и очень весело провел вечер.
15-го его королевское высочество, прогулявшись понапрасну на ту сторону реки, потому что маски не оставались вместе, ездил к князю-папе, а от него к великому адмиралу Апраксину, где и пробыл до вечера. Там возник спор между Альфельдом и Лорхом, но последний на другое же утро пошел к своему противнику, и они опять стали друзьями.
16-го его величество царь, с 50-ю или 60-ю масками, приехал обедать к его королевскому высочеству. Он был чрезвычайно весел, много пил, даже танцевал по столам и пел песни. Мы убедились из этого, что он иногда может быть в прекрасном расположении духа, особенно если окружающие его лица ему не противны. Его приближенные, в том числе фавориты и шуты, умеют пользоваться такими случаями и бывают с ним свободны, как с товарищем. В таком веселом расположении его величество пробыл у нас до 8 часов вечера. В этот день прибывший сюда императорский австрийский посол, граф Кинский, присылал уведомить его королевское высочество о своем приезде. Герцог знал его еще прежде в Бреславле; он человек чрезвычайно приятный и приветливый.
17-го его королевское высочество и все другие маски
были после обеда в Адмиралтействе, где закладывали киль для военного корабля.
Главный строитель Головин, он же и генерал-майор по армии, учившийся
кораблестроению вместе с царем в Голландии (но знающий не много и получивший
это звание только в качестве царского любимца), должен быть вбить первый гвоздь
и прежде всех помазать немного киль дегтем, после чего прочие корабельщики, в
том числе и сам царь, последовали его примеру. Его величество трудился и
работал усерднее всех. По этому случаю в Адмиралтействе палили из пушек. Их
величества со всеми присутствовавшими прошли потом в флаговой зал, где
приготовлена была закуска. В этом зале развешаны под потолком все флаги,
знамена и штандарты, отнятые в продолжение последней войны у шведов. Побыв там
несколько времени, все отправились в новый дом великого адмирала (один из
лучших во всем Петербурге, но еще не отделанный), где с галерей смотрели на
травлю льва с огромным медведем, которые оба были крепко связаны и притянуты
друг к другу веревками. Все думали, что медведю придется плохо, но вышло иначе:
лев оказался трусливым и почти вовсе не защищался, так что если б медведя
вовремя не оттащили, он непременно одолел бы его и задушил. Травля продолжалась
недолго, потому что царю не хотелось потерять льва. От Апраксина ее величество
царица со многими дамами и кавалерами поехала к его королевскому высо-
216
честву, где, после закуски и кофе, несколько часов танцевали. Часов в восемь государыня уехала, но прочие дамы оставались еще с час и продолжали танцевать. Когда все посторонние разъехались, его высочество с некоторыми из нас отправился на реку и рассматривал иллюминацию, при чем с нами были и наши валторнисты. Проезжая мимо царского дворца, мы видели у окна обеих принцесс, которые, к величайшему сожалению его высочества, не участвовали в маскараде и оставались только зрительницами. Сегодня окончился маскарад, и хотя в продолжение 8 дней наряженные не постоянно собирались, однако ж никто, под штрафом 50 рублей, не смел все это время ходить иначе, как в маске. Поэтому все радовались, что удовольствия на первый раз кончились. Вечером его высочество ужинал вместе с нами, причем и капитан Шульц был приглашен к столу. Сегодня же граф Кинский, уже официально, присылал объявить о своем приезде императорского секретаря посольства Гогенгольцера (который некоторое время исправлял здесь должность министра); но его высочество ездил уже к нему верхом инкогнито.
18-го подполковника Сальдерна, исправлявшего должность камер-юнкера, посылали к графу Кинскому с ответным приветствием. Его высочество с некоторыми из нас ужинал у Штамке.
19-го, после обеда, его королевское высочество был с визитом у г-жи Лопухиной, которая еще лежала в постели после родов. Она дочь генеральши Балк, которая очень любима царицею и была прежде гофмейстериною при герцогине Мекленбургской, но несколько лет тому назад оставила эту должность.
20-го у его королевскаго высочества обедали генерал Аллар и камер-юнкер Балк (брат г-жи Лопухиной, очень красивый и приятный молодой человек), а вечером его высочество ужинал с нами у тайного советника Геспена.
21-го его королевское высочество провел вечер в небольшом обществе у генерал-майора Штенфлихта; к обеду же у нас не было никого из посторонних.
22-го у его высочества обедали старый тайный советник Мардефельд, барон Левольд и барон Ренне (прапорщик гвардии и человек очень любезный); вечером его высочество ужинал у Штамке.
23-го граф Кинский был в первый раз с визитом у его королевского высочества. После обеда герцог ездил к старому тайному советнику Пушкину, а вечером ужинал с нами опять у Штамке. В этот день его высочество был приглашен на свадьбу, назначенную 29-го числа, самим женихом, молодым Пушкиным, и маршалом свадьбы, князем Голицыным.
24-го получена из Швеции ратификация заключенного в
Нейштате мира. В полдень, после обыкновенного сигнального выстре-
1721 год. Сентябрь
217
ла, все маски, в тех же костюмах, собрались опять у Почтового дома и ходили часа два процессией по городу, причем дамы, не привыкшие ходить по камням, порядочно таки устали. После того маски разошлись, а вечером весь город был иллюминован. Его высочество ужинал у тайного советника Клауссенгейма, который живет при дворе.
25-го маски снова собирались за рекой, у дома Четырех Фрегатов, откуда ездили в сад генерала Головина, находящийся вне города, перед проспектом, где все оставались несколько часов. Вечер его высочество провел со своею свитою у тайного советника Бассевича, у которого и ужинали.
26-го все замаскированные были несколько часов за городом, в саду президента Апраксина (брата великого адмирала), после чего разъехались по домам. Город был опять весь иллюминован, как в оба предшествовавших дня, причем на улицах, перед домами, горели еще смоляные бочки; но некоторые из жителей поставили у себя только деревянные шесты.
27-го тайный советник Клауссенгейм уехал опять в Голштинию, и его высочество во весь день не выходил из своей комнаты.
28-го у его королевского высочества обедал граф Кинский. В царском саду было празднество в воспоминание победы над Левенгауптом. Там ужинали и танцевали, при чем все, по обыкновению, были в парадных платьях.
29-го его королевское высочество, его величество царь
и множество гостей были на свадьбе молодого графа Пушкина. Я заметил там
следующие церемонии. Когда приехал его высочество с своею свитою, в парадных
платьях, его приняли у кареты при звуках труб маршал свадьбы (подполковник
князь Голицын) с жезлом и все шаферы; потом он был встречен у входных дверей
женихом, который повел его в комнаты, где собрались уже все гости, кроме
царской фамилии. После обыкновенных приветствий его высочество сел между
невестою (урожденною Лобановою*) и княгинею Валашскою. По приезде его
величества царя, встреченного точно таким же образом, как и его высочество,
гости скоро отправились к столу, и маршал разместил знатнейших из них и
родственников новобрачных — мужчин с женихом особо, а дам с невестою, за другим
столом, также особо. Невеста и жених сидели под балдахинами. Балдахин невесты
был украшен венками из цветов, которые висели над нею и над местами подруг
невесты (Brautjungfer), и кистью из лент над
местом дружки (Vorschneider). Под другим
балдахином, над головою жениха, висел также венок, потому что он вступал в
первый брак; в противном случае над ним спускалась бы
* Берхгольц спутал: это была княжна Мария Матвеевна Ржевская.
218
только
кисть из разноцветных лент. За столами сидели в следующем порядке: за столом
жениха, на первом месте, он сам, имея подле себя — царя как посаженого отца жениха,
с правой — князя Меншикова как посаженого отца невесты; подле царя — генерал
Ягужинский как брат жениха, а подле князя — генерал-майор Мамонов, как брат
невесты; против жениха — его королевское высочество с камергером
Нарышкиным, затем прочие русские и наши кавалеры, как кому пришлось. Из
иностранных министров никого не было. За столом невесты сидели — на первом
месте также она; по левую ее сторону княгиня Меншикова, а по правую — супруга
великого канцлера Головкина (заменявшая царицу, которая уже несколько дней была
не совсем здорова по случаю преждевременного разрешения от бремени), первая как
посаженая мать жениха, последняя как посаженая мать невесты, потому что в
первый день свадьбы на первых местах сидят родственники невесты, а во второй
родственники жениха; возле княгини Меншиковой — княгиня Валашская как сестра
жениха, а возле Головкиной княгиня Черкасская как сестра невесты. Против
невесты сидел дружка (единственный мужчина за дамским столом), имея подле себя
подруг невесты — сестру жениха и сестру княгини Черкасской (княжну Трубецкую).
Когда все присутствовавшие, кроме трех последних лиц, сели по своим местам,
маршал с 12-ю шаферами (капитанами и поручиками гвардии) торжественно ввел
обеих подруг невесты, которые до тех пор оставались в ближайшей комнате и там
привязывали банты на рукава маршалу и шаферам (эти банты служат знаками их
должностей: маршал и дружка носят их на правой, а шаферы на левой руке). Они
вошли в комнату следующим образом: впереди шли трубачи и трубили; за ними
следовали все шаферы попарно, младшие впереди, потом маршал с своим жезлом и
наконец подруги невесты. Когда они сели под венки, против невесты, точно таким
же образом введен был дружка, но с той разницей, что перед ним, вслед за
маршалом, шел младший из шаферов, который нес на серебряном блюде бант дружки,
нож и вилку. У стола, когда дружка подошел к своему месту, подруги невесты
навязали ему на руку ленту и должны были поцеловаться с ним. По окончании и
этой церемонии маршал подал своим жезлом знак к молитве; тогда только гости
приступили к обеду, потому что до молитвы никто не может даже развернуть своей
салфетки. Вслед за тем подали по рюмке водки — маршал жениху, невесте и
родственникам, а шаферы, разделенные по столам, всем прочим гостям. Немного
спустя маршал начал провозглашать церемониальные тосты, при чем должен был
сперва пить сам с шаферами и потом уже подавать с ними стаканы жениху, невесте,
родственникам и всем остальным. Они должны строго наблюдать, чтобы все
1721 год. Сентябрь
219
стаканы
наливались одинаково полно и были одинаковой величины; для дам однако ж
подаются стаканы поменьше и наливаются не так полно. Первый тост, совершенно
особенный в своем роде, бывает обыкновенно во славу Божию, второй — за здоровье
жениха и невесты, третий — посаженых отцов и матерей, четвертый -— сестер и
братьев, пятый — дружки и подруг невесты, шестой — всех гостей, и наконец
седьмой — за здоровье маршала и шаферов. Последний тост начинают жених и
невеста, и тогда маршал и шаферы не разносят стаканов, а стоят все вместе и благодарят.
Те, за чье здоровье пьют, должны также стоять до тех пор, пока все стаканы не
будут опорожнены, и благодарить, при чем, как в том случае, когда начинают тост
маршал и шаферы, а жених, невеста и родственники пьют, так и в том, когда
благодарят, всякий раз раздаются звуки труб. Кроме упомянутых обычных тостов
бывают еще, но не всегда, тосты за здоровье царской фамилии и другие, что
зависит от маршала и от того, хочет ли он мало или много поить гостей и в
особенности жениха (которому и без того все стаканы наливаются полнее, чем
другим). Как скоро маршал провозгласит «пора вставать», обед кончается; но до
этого никто не смеет встать из-за стола. Когда столы были вынесены из комнат,
начали танцевать, и именно с следующих церемониальных танцев: сперва маршал с
невестой и два старших шафера с посаженою матерью и сестрой невесты, сделав
несколько кругов тихими шагами и кланяясь на ходу всем гостям, протанцевали
польский; после того танцевали: маршал в другой раз с невестой, держа, как и в
первый, в левой руке свой жезл, и два других шафера с матерью и сестрою жениха;
затем жених с невестой, посаженый отец невесты с посаженой матерью жениха и
брат невесты с сестрой жениха; далее, жених опять с невестой, посаженый отец
жениха с посаженой матерью невесты и брат жениха с сестрой невесты; наконец,
дружка по разу с каждой из подруг невесты и по два шафера с своими дамами.
Маршал при всех этих танцах должен был, с жезлом в руке, танцевать один
впереди. По окончании церемониальных танцев все получили свободу танцевать, и
тогда его высочество начал с невестой менуэт. Около 11 часов был последний
церемониальный танец, т. е. маршал, как всегда, впереди, за ним жених и
невеста, потом все родственники и многие посторонние, женатые, сделав несколько
туров, с музыкой и в сопровождении шаферов, также с зажженными небольшими
восковыми факелами отправились в спальню невесты, где всех угощали сластями.
Там обыкновенно, за особым столом, жениха поят окончательно допьяна. Из
неженатых туда никто не входит; поэтому его королевское высочество отправился
домой, тем более что было уже поздно и он чувствовал усталость.
220
30-го, после обеда, его королевское высочество поехал
опять к графу Пушкину, где праздновался второй день свадьбы. Встречали его как
и вчера. В этот раз их величеств не было, и потому гости тотчас по приезде
герцога сели за стол, причем все родственники, сидевшие вчера по правую
сторону, сели сегодня по левую, чтобы показать первенство молодого, который
занял место уже за дамским столом, по правую сторону своей жены. Церемонии были
опять те же, с тою только разницею, что молодого ввели подруги невесты и что
он, когда все сели, у стула дружки встал на стол и сорвал висевший над
новобрачною венок, который, пройдя на свое место, должен был подержать над нею,
потом, поцеловав ее, передать его одному из шаферов. Прочие церемонии, как за
столом, так и во время танцев, были также те же самые, за исключением
последнего шествия в спальню невесты. Его высочество оставался там до конца, т.
е. почти до 12 часов, и, навеселившись и натанцевавшись вдоволь, отправился
домой.
1-го его королевское высочество ужинал с некоторыми из нас у посланника Штамке.
2-го наши тайные советники обедали у графа Кинского, а мы ужинали у тайного советника Геспена.
3-го его королевское высочество имел счастье быть после обеда у царицы, где оставался часа полтора. Ее величество лежала в постели. Герцог стал извиняться, что посещает ее во время болезни, но она указала на принцесс и сказала, что не делает никакого различия между ними и его высочеством, а потому и не задумалась принять его в постели. Вообще в этот раз государыня была необыкновенно милостива к его высочеству, и можно сказать наверно, что она его очень любит. Нас встречали у барки и провожали кавалеры ее величества. После, так как погода была очень хороша, мы катались еще несколько времени по реке и потом отправились домой.
4-го его величество царь и большая часть масок
отправились водою в Кронслот. Маски, под штрафом 100 рублей, должны были ехать
туда; но иностранные министры, дамы и его королевское высочество были избавлены
от этой обязанности, тем более что царица и принцессы также не участвовали в
поездке. Однако ж императорский министр граф Кинский поехал за царем, желая
видеть Кронслот и флот. Из наших придворных некоторые тоже поехали, и я
присоединился к ним тем охотнее, что не видал еще Кронслота. Ветер был сначала
противный, и мы, несмотря на то что по данному сигналу отплыли из Петербурга с
рассветом, должны были провести ночь на якоре в галерной гавани. На нашем
1721 год. Октябрь
221
торншхоуте мы нашли все удобства: он был достаточно снабжен как постелями, так и съестными припасами. Царь однако ж уезжал на несколько часов назад к царице, и потом опять присоединился к нашей флотилии.
5-го, поутру, ветер немного изменился, и мы, по сигналу адмирала буеров, стали опять под паруса, но все время должны были лавировать и потому прибыли в Кронслот (ныне Кронштадт) не прежде двух часов пополудни. Нас поместили в том же доме, где останавливался со своею свитою его высочество; но мы должны были взять с торншхоута постели, потому что не нашли там даже кроватей, не говоря уже о постелях. Дом этот принадлежит к зданиям Коллегий, расположенным четырехугольником по площади, через которую проходит начатый недавно большой, выложенный камнем канал, ведущий к докам, где починяются корабли. Все эти дома не только снаружи одинаковы и одной величины, но и стоят очень близко друг от друга; внизу около них вокруг идет галерея, по которой в дурную погоду можно удобно проходить из одного в другой. В нижних этажах везде помещаются лавки. Многие из вельмож имеют тут же свои дома, все прекрасные каменные дворцы, и так как все это место застраивается очень правильно и исключительно каменными домами, кроме предместий, где находятся бараки (деревянные казармы) и офицерские квартиры, то оно со временем будет весьма красиво, тем более что всем вельможам вменено в обязанность строить там дома. Оно не только укрепляется, но и снабжено уже со стороны моря хорошим больверком. Несколько гаваней также уже совсем устроены и уставлены множеством пушек. По положению своему Кронштадт считается неприступным с моря, потому что корабли могут подходить к нему только поодиночке через узкий пролив, который обстреливается с обеих сторон, как из гавани, так и с противоположного конца, где возвышается среди моря небольшая отдельная крепость, собственно называемая Кронслотом. Кроме того, корабль, чтобы попасть в гавань, должен проходить несколько верст близко под пушками еще другого укрепления. Все время после обеда мы провели в рассматривании гаваней.
6-го, после обеда, все маски собирались у царского дворца, красивого четырехугольного здания, стоящего отдельно у воды, откуда царь может разом обозревать все гавани и даже видеть еще большое пространство моря. Они ходили процессией по городу и вокруг военной гавани, где корабли стояли в величайшем порядке и делали чудный вид. После того маски были угощаемы царем, при чем так сильно пили, что не многие воротились домой без опьянения.
7-го царь с обоими своими министрами, бывшими на Нейштатском конгрессе, именно Брюсом и Остерманом, которых нашел в
222
Кронштадте, поехал в Петергоф и хотел возвратиться в Петербург не прежде 9-го числа. Что касается до нас, то мы в полдень, при попутном ветре, пустились в обратный путь. На салюты нашей маленькой флотилии нам, как и по прибытии к Кронштадту, отвечали множеством пушечных выстрелов из крепости Кронслота и с батарей в гаванях. Возвратясь в Петербург довольно рано и узнав, что у Сурланда маленькое общество, я тотчас отправился туда и в числе прочих гостей нашел там г-жу Иоганну, камер-фрау царицы (которая ее очень любит), маленькую карлицу принцессы (чрезвычайно милую, приятную и веселую девушку), жену французского кухмистера царя и многих других друзей нашего двора. Но добрый тайный советник Геспен по возвращении своем получил неприятное известие, что на другой день после нашего отъезда у него украли шкатулку из комнаты его секретаря Швинга, которому он отдал ее на сохранение. Потеря эта была немаловажна, потому что в шкатулке, кроме разных вещей, было с лишком 800 червонцев. До сих пор, несмотря на все старания, не найдено еще ни малейшего следа вора. Легко себе представить, как чувствительна должна быть такая потеря тайному советнику Геспену, известному своей необыкновенною бережливостью.
8-го у нас при дворе обедали некоторые пленные шведские офицеры, которые перед тем присутствовали при проповеди. В этот день его высочество никуда не выезжал и ужинал в своей комнате. Вечером я справлялся, был ли его высочество в наше отсутствие у царицы, потому что он в последний свой визит просил ее величество позволить ему, в отсутствие царя, поговорить с нею наедине, для чего государыня и назначила 5-е число; но узнал, что этого свидания не было и что царица никого не присылала к герцогу, да вероятно, как по всему видно, и не посмела прислать. Между тем его высочество на днях подарил царице несколько превосходно вышитых венских платков.
9-го его высочество с некоторыми из нас ужинал у генерал-майора Штенфлихта.
10-го при дворе опять обедало несколько шведских офицеров, а вечером был ужин у Альфельда. В этот день царь со многими генералами отправился водою в Шлиссельбург для празднования, 11-го числа, взятия этой крепости. Его величество всякий год ездит туда, потому что сам находился при взятии Шлиссельбурга. При этом случае обыкновенно очень сильно пьют.
11-го у герцога обедали граф Сапега и некоторые
другие, после чего его высочество опять был у царицы, где имел удовольствие
видеться и разговаривать с обеими принцессами, с которыми стал уже немного
смелее и свободнее. Мы пробыли там часа два и выпили по нескольку бокалов
превосходного венгерского. Государы-
1721 год. Октябрь
223
ня сама изволила приглашать его высочество на завтрашний день, в который приходилось рождение великого князя. Вообще его высочество был очень доволен своим визитом и, вероятно, успел переговорить с ее величеством о деле, для которого испрашивал себе аудиенцию и которое она, конечно, примет к сведению. Сегодня же стали у нас говорить, что его королевское высочество также поедет в Москву, в чем мы до сих пор очень сомневались, тем более что были уже совещания о том, куда лучше ехать в Германию. Его высочество после катался еще несколько времени по реке и отправился к Ягужинскому.
12-го по случаю рождения великого князя его высочество со своею свитою и со многими русскими вельможами поехал около 5 часов в галерею, находящуюся перед садом, в аллее, где назначено было праздновать этот день. По прибытии туда, в величайшем параде, ее величества, принцесс и прочих членов царской фамилии все сели за стол. Государыня кушала с дамами, а его высочество с мужчинами особо. Во всем был необыкновенный порядок, потому что угощала сама царица, а должность обер-маршала исправлял Ягужинский. Пили также далеко не так много, как обыкновенно в подобных случаях; напротив, всякий имел полную свободу пить или не пить. Тотчас после обеда, когда столы уже вынесли, чтобы начать танцевать, приехал из Шлиссельбурга его величество царь. Танцы продолжались потом в большой зале часу до двенадцатого, и праздник этот кончился очень весело. В Шлиссельбурге, говорят, пили чрезвычайно много и на каждом из бастионов, потому его высочество был рад, что счастливо отделался от этой поездки.
13-го его высочество ужинал у Штамке.
14-го, утром, тайный советник (Бассевич) был на
конференции у вице-канцлера Шафирова. Некоторые из нас обедали у камеррата
Фика, который был прежде комиссаром, а потом полковым квартирмейстером в
голштинской службе; во время войны он находился в Швеции в качестве тайного
полушпиона и оказал царю важные услуги, устроив почти все Коллегии по шведскому
образцу, за что получил прекрасные поместья в Лифляндии. Угостил он нас
превосходно. В числе многих очень хорошеньких детей у него есть почти взрослая
дочь, которая с младенчества совершенно слепа, но несмотря на то отлично играет
на клавесине и ходит как зрячая по всему дому, где знает каждый уголок. В этот
день у герцога обедали некоторые лифляндцы, а после обеда он ездил к старой
царице с поздравлением по случаю ее тезоименитства и оставался там часа два в
обществе многих русских. Сегодня же получено было известие, что в Кронслот
прибыл на шведском фрегате французский посланник Кампредон, который много лет,
и отчасти при мне, был министром в Стокгольме. Его величество царь тотчас же
по-
224
ехал туда, любопытствуя не только видеть Кампредона, который, говорят, имеет также некоторые поручения от шведского правительства, но и осмотреть фрегат.
15-го. Во время проповеди приезжал к нам камергер Нарышкин; но его королевское высочество, страдая головною болью, весь день не выходил из своей комнаты.
16-го тайный советник Бассевич угощал некоторых пленных шведов, в том числе и трех дочерей шведского генерала Горна, которые долго находились здесь в плену и под конец несколько времени даже очень строго содержались в крепости. Одна из них замужем за нашим генерал-майором Шталем, который женился на ней, будучи также в плену, и после вымена своего не мог взять ее с собою в Швецию. У тайного советника обедали также его королевское высочество и тайный советник Остерман, который вчера только приехал с конгресса и был, говорят, необыкновенно милостиво принят царем, увидавшим его сегодня по возвращении своем из Кронштадта.
17-го у его королевского высочества обедали многие
шведы, в том числе и Вагенер, капитан шведского фрегата, привезшего сюда
Кампредона; он перед тем уже обедал у царя, который кушает обыкновенно в 11
часов. Этот капитан Вагенер, родом лифляндец и человек очень веселый и
приятный, с восторгом говорил о милостивом к нему внимании царя как в
Кронштадте, так и здесь. Он рассказывал, что 14-го числа его величество
приезжал к нему на корабль, который так любопытен был видеть, что даже не стал
говорить с Кампредоном на твердой земле, а просил его идти за собою на фрегат.
Капитан салютовал приезд царя из всех своих пушек, так что от потрясения в
каюте почти все окна разбились вдребезги. После того, по желанию государя, он
угощал его корабельным обедом, при чем царь пил за здоровье короля шведского, а
капитан тотчас отвечал тостом за здоровье царя. Немного спустя царь провозгласил
тост за счастливый мир, а капитан, с своей стороны, предложил еще другой и,
когда царь спросил, за чье здоровье, сказал, что так как на фрегате приехал
сюда французский министр, то прилично было бы выпить за здоровье его короля.
Его величество очень охотно согласился. Затем царь пил еще за здоровье королевы
шведской, а капитан за здоровье царицы. Каждый тост сопровождался 16-ю
пушечными выстрелами; но когда царь начал пить за здоровье всех храбрых
моряков, капитан, для отличия, приказал сделать только 8 выстрелов. Одним
словом, царь пробыл у него около пяти часов, осмотрел с большим вниманием все
углы корабля до малейших подробностей, входил даже в пороховую камеру и остался
всем очень доволен. При его отъезде капитан опять салютовал ему из всех пушек.
На другой день его
1721 год. Октябрь
225
величество пригласил капитана к себе, водил его по всем своим кораблям, показывал все подробности, и тот остался, кажется, также доволен здешними кораблями, потому что очень хвалил их устройство и уверял, что оно лучше и быть не может. Царь, говорят, просил после капитана сообщить ему список всего экипажа, которому намерен сделать подарки. Этот шведский фрегат, который из Стокгольма отплыл 6-го, а в Кронштадт прибыл 12-го числа, называется «Черным Орлом», имеет 34 пушки и 212 человек экипажа. За обедом у нас был распит не один добрый стакан вина. Ужинал его высочество у Штенфлихта.
18-го его высочество к обеду не выходил, а ужинал у Штамке. В этот день наши тайные советники были опять на конференции с Шафировым.
19-го посланник Кампредон присылал известить его королевское высочество о своем прибытии приехавшего с ним шведского подполковника Сикье, родом француза, того самого, о котором носился несправедливый слух, будто он застрелил короля Карла XII. После обеда у его королевского высочества были с визитами находившийся прежде в шведской службе генерал-лейтенант Вангерсгейм и камергер Балк. Потом герцог вместе с генералом Ягужинским ездил к графу Кинскому.
20-го меня посылали к посланнику Кампредону поздравить его от имени его высочества с приездом. Вечером герцог ужинал у посланника Штамке. В этот день гг. Брюс и Остерман, возвратившиеся из Нейштата, в первый раз были с визитом у его королевского высочества.
21-го у его королевского высочества обедали генерал-лейтенант Миних и Лефорт. После обеда у герцога был с визитом граф Кинский, а вечером его высочество ужинал у Штамке.
22-го. По случаю празднования в этот день мира с
особенным торжеством, для которого уже давно делались большие приготовления, я
заблаговременно отправился на другую сторону реки, чтобы посмотреть на
церемонии, назначенные во время и после богослужения в церкви Св. Троицы, где
находились уже его величество царь и все русские вельможи. Там по окончании
литургии и прочтении ратификации заключенного с Швецией мира архиепископ
Псковский сказал превосходную проповедь, текстом которой был весь первый псалом
и в которой он, изобразив все труды, мудрые распоряжения и благодеяния его
величества на пользу его подданных в продолжение всего царствования и особенно
в минувшую войну, объявил, что государь заслужил название отца отечества,
великого, императора. После сего весь Сенат приблизился к его величеству, и
великий канцлер Головкин, после длинной речи, просил его от лица всех
государственных сословий принять, в знак их верно-
226
подданнической
благодарности, титул Петра Великого, Отца отечества и императора
Всероссийского, который был повторен за ним и провозглашен всем Сенатом. За
несколько дней перед тем государь повелел Сенату объявить по всему государству,
что он всемилостивейше дарует прощение и свободу всем находящимся под стражею и
преступникам, кроме убийц и обвиняемых в преступлениях выше разбоя, так что
освобождались даже и те, которые злоумышляли против его особы и были осуждены
вечно на галеры; кроме того, что прощает все недоборы и недоимки с начала войны
по 1718 год (суммою на многие миллионы), потому что считает долгом благодарить
Всевышнего за милость, оказанную как при заключении мира, так и в прежнее
время, и лучшим средством для выражения такой благодарности полагает оказать
милость же и хоть сколько-нибудь помочь страждущим. Этот указ был немедленно
обнародован по всему государству, и Сенат, в знак признательности, положил
поднести царю помянутый титул, для чего и отправил к его величеству депутацию с
всеподданнейшею просьбою принять его. Сначала государь, из скромности, не
решался на это и пригласил к себе на другой день некоторых сенаторов и двух
знатнейших архиепископов, чтобы отклонить такую просьбу; но благодаря их
убеждениям и доводам изъявил наконец всемилостивейшее согласие на принятие
нового титула. По окончании речи великого канцлера, среди радостных восклицаний
внутри и вне церкви, при звуках труб и литавр, началась пальба из всех пушек
крепости, Адмиралтейства и ста пятидесяти галер, прибывших накануне в ночь и
расставленных по реке против здания Сената. В то же время загремел беглый огонь
27-ми полков, возвратившихся из Финляндии в составе 27 000 человек. Его
величество отвечал Сенату следующими краткими, но достопамятными словами: «Зело
желаю, чтоб наш весь народ прямо узнал, что Господь Бог прошедшею войною и
заключением сего мира нам сделал. Надлежит Бога всею крепостию благодарить;
однако ж, надеясь на мир, не надлежит ослабевать в воинском деле, дабы с нами
не так сталось, как с монархиею греческою. Надлежит трудиться о пользе и
прибытке общем, который Бог нам пред очи кладет, как внутрь, так и вне, от чего
облегчен будет народ». Сенат после того приносил монарху всеподданнейшую
благодарность, а во время пения «Тебе, Бога, хвалим» и чтения Евангелия
началась опять, как в первый раз, пальба вместе с музыкою и барабанным боем
всех полков, стоявших перед Сенатом. По прочтении митрополитом Рязанским
благодарственной молитвы, которой все присутствовавшие внимали
коленопреклоненные, пальба возобновлялась в третий и последний раз. Французский
посланник Кампредон, свидетель всего этого, радовался,
1721 год. Октябрь
227
конечно,
больше нас, голштинцев, потому что очень предан королю шведскому и с своей
стороны также способствовал заключению мира. Когда богослужение совсем
кончилось, его величество пошел в Сенат, где назначено было праздновать
нынешний день. Его королевское высочество при первом залпе из пушек
переправился на другую сторону реки и, дождавшись в сенях церкви окончания
обедни, подошел к его величеству с поздравлением, когда он выходил уже оттуда,
а потом последовал за ним в Сенат и поздравил императрицу и принцесс, поцеловав
им руки. Там все было необыкновенно великолепно. Особенно императорская фамилия
отличалась чрезвычайно богатыми нарядами. На императрице были красное обшитое
серебром платье и драгоценнейший головной убор; принцессы имели белые платья,
обложенные золотом и серебром, и также много драгоценных камней на голове.
Старшая была еще бледна и слаба после своего нездоровья. Вдовствующая царица,
по обыкновению, была в черном, но дочь ее, равно и все прочие дамы, имели
великолепнейшие наряды и множество бриллиантов. Вообще здешние дамы очень любят
драгоценные камни, которыми стараются перещеголять одна другую. Великого князя и
его сестры не было на этом празднестве, потому что оба, говорят, не совсем
здоровы. Когда его королевское высочество кончил свои поздравления, Нарышкин
дал знак тайному советнику Бассевичу также подойти с поздравлением к его
величеству и поцеловать ему руку, после чего знатнейшие из наших кавалеров, все
иностранные министры и многие русские сановники последовали его примеру.
Императрица отошла между тем немного к окну, чтобы дать случай герцогу
приблизиться к старшей принцессе, с которой его высочество и разговаривал, но
потом пошел в другую комнату, где ожидал возвращения императора, куда-то
уходившего. В это время князь Меншиков читал о производствах по армии, а
великий адмирал по флоту. После них сенатский обер-секретарь прочел о
награждениях и повышениях министрам, бывшим на мирном конгрессе, и многим
другим заслуженным лицам. Наконец было объявлено также о прощении некоторых
виновных. Еще до возвращения императора Кампредон, который был прежде знаком в
Швеции с нашим герцогом, подошел к его высочеству и притворился очень
обрадованным, что опять видит его. Когда его величество император пришел,
нашлось еще очень много лиц, не успевших прежде поздравить его; поэтому он не
сейчас мог пройти к столу, хотя ему, казалось, очень хотелось кушать. В большой
аудиенц-зале, где обыкновенно бывает прием министров, с одной стороны был
устроен прекрасный буфет, а с трех других сторон стояли длинные узкие столы,
как и во всех других комнатах. Обедало в одно вре-
225
мя всего до 1000 человек, потому что все комнаты коллегий были заставлены столами, которых было, говорят, сорок восемь и за которыми не осталось ни одного лишнего места.
Освободясь наконец от поздравлений, его величество
отправился в эту столовую или аудиенц-залу к столу, где по правую его руку сел
его высочество, а по левую князь Меншиков. Подле князя поместился адмирал
Крюйс, а подле его высочества граф Кинский. Прочие русские вельможи,
иностранные министры и наши старшие кавалеры сели как кому пришлось. Немного
спустя, когда уже все сели, вошел генерал князь Голицын, полковник Семеновского
полка и кавалер ордена св. Андрея*. Император сам представил его герцогу,
сказав, что это тот самый генерал Голицын, который командовал в Финляндии.
Князь, поцеловав руку его высочеству, который поцеловал его в губы, и отдав
поклон императрице и всем гостям, сел также за императорский стол. После того,
по приказанию его величества, ввели бывшего пленного шведского вице-адмирала
Эреншильда, который должен был сесть возле адмирала Крюйса. Это был тот самый
Эреншильд, который командовал четырьмя отнятыми у шведов фрегатами и отличился
тогда особенной храбростью. Император очень уважает его. В ближайшей к большой
зале комнате кушали императрица за большим овальным столом, имея подле себя с
правой стороны вдовствующую царицу, а с левой старшую принцессу. Возле старой
царицы сидела ее дочь, а возле старшей принцессы принцесса Елизавета, за
которою следовала княгиня Меншикова. Прочие знатные дамы сидели по чинам.
Императрице прислуживали два камер-юнкера, а третий стоял перед столом и
разрезывал кушанья. Старой царице прислуживал брат ее, граф Салтыков, который
не служит, но состоит в числе ее кавалеров и имеет польский орден. Позади
императорских принцесс стояли только их гувернантки. Первый тост,
провозглашенный при звуках труб и литавр, был в честь заключенного мира. Других
тостов было немного, но зато после, вечером, пили-таки порядочно. Во время
обеда его величество несколько раз принимался шептать что-то на ухо его
высочеству и обращался к тайному советнику Бассевичу, вообще был очень милостив
к нашему герцогу, который часто целовал ему руки, за что он сам нежно целовал
его и прижимал к груди. Я сначала не запасся местом, потому что ходил и
осматривал столы, но наконец увидел в одной из комнат два порожних места,
которые и занял с капитаном Шульцем. В этой комнате был еще стол, где сидели
дамы, которым недостало места за столом императрицы, также Нарышкин, Бонде и
Лорх. За нашим столом сидели, между прочим, Ягужинский, Румянцев, обер-поли-
* Это был покрытый славою князь Михаил Михайлович.
1721 год. Октябрь
229
цеймейстер и многие офицеры. В этой же комнате находились литаврщик и 6 трубачей, которые при тостах давали сигнал музыкантам, стоявшим на улицах.
Император, вставши один из-за стола, пробежал через нашу комнату (иначе нельзя назвать его походки, потому что сопровождающие его постоянно должны следовать за ним бегом) и отправился на свою яхту, стоявшую у моста перед Сенатом, чтобы, по обыкновению, отдохнуть после обеда. Уходя, он приказал, чтобы все оставались на своих местах впредь до его разрешения. Поэтому гости должны были сидеть очень долго, что для большей части из них было крайне невесело. Немногие кардиналы, остававшиеся еще налицо, почти все заснули за столом, потому что без принуждения запаслись уже хорошим глотком на сон грядущий. Князь-папа, по причине приключившейся ему болезни, не участвовал в настоящем празднестве. Граф Кинский и тайный советник Бассевич сожалели, что для препровождения времени не имеют с собою карт, потому что устали уже разговаривать и не знали, что делать; особенно первому такое продолжительное сидение было вовсе не в привычку. Его королевское высочество крепился довольно долго, но под конец и он заметно стал обнаруживать нетерпение; заметив однако ж, что многие встали, он решился наконец также встать и пошел в комнату императрицы, где столы были уже прибраны и где ее величество, вдовствующая царица с дочерью, принцессы и княгиня Меншикова сидели, а прочие дамы стояли около них, скучая не менее мужчин. Когда вошел его королевское высочество, принцессы встали, но императрица осталась на своем месте. Он подошел и разговаривал с нею несколько времени, после чего его просили сесть. Герцог сел возле старшей принцессы и смело вступил с нею в длительный разговор, на что прежде никогда не решался, потому что как его высочество, так и принцессы все еще были довольно застенчивы друг с другом. Между тем маленький Кампредон долго стоял перед небольшим окошком, сделанным в двери между большою залою и комнатою императрицы, и соколиными глазами следил за происходившим между его высочеством и принцессами. Он, как известно и как я уже упоминал, вполне предан королю*, хотя и притворялся очень расположенным к его королевскому высочеству. Я в это время пошел на минуту в находящийся близ Сената кофейный дом, известный под именем «Четырех Фрегатов», чтобы подышать свежим воздухом, потому что наверху от множества гостей было ужасно тесно и нестерпимо жарко; но когда немного спустя вернулся назад, туда сперва не было возможности пройти от столов и скамеек, которые стаскивали вниз, а потом меня
* Т. е. супругу королевы Ульрики-Элеоноры.
230
не хотели впустить часовые, говоря, что им приказано никого не пускать. То же самое они сказали и генералу Миниху, и нам не скоро удалось бы пробраться вперед, если бы Ягужинский не сжалился над нами и не помог войти. Вскоре после моего возвращения ее величество императрица с императорскою фамилией и со всеми дамами прошла из своей комнаты в большую залу, где кушал император; а когда она села там под балдахин (где становится обыкновенно его величество при торжественных аудиенциях) вместе с прочими членами императорского семейства, дамы и кавалеры образовали большой круг, и начались танцы. Ее величество императрица с его высочеством, князь Меншиков со старшею принцессою и Ягужинский с младшею открыли их польским. После того герцог танцевал со старшею принцессою менуэт; а когда она опять пошла в польском с князем Меншиковым, его высочество пригласил для того же танца принцессу Елизавету. Вместе с ними хотел танцевать молодой граф Сапега с княгинею Валашскою, но она не согласилась, говоря, что из уважения к императорской фамилии не смеет в одно время с нею принять участие в первых церемониальных танцах. Поэтому на сей раз было только две пары; но после танцевали все без разбору, что и продолжалось до 9 часов, когда должен был начаться большой фейерверк. Принцесса Прасковья вовсе не танцевала, да и вообще она танцует только в крайних случаях и не иначе, как по приказанию императора. При начале танцев она ушла наверх к своей матери, которая сидела в одной из комнат у окна и смотрела на приготовления к фейерверку. Император ходил взад и вперед и по временам являлся в залу, чтобы посмотреть на танцы; но большею частью оставался внизу, потому что распорядитель фейерверка, как говорили, выпил лишнее и государь должен был сам обо всем заботиться. В самом деле, он трудился изо всех сил. Когда все было готово и уже смерклось, танцы прекратились и их величества с его высочеством, с императорскою фамилией и со всеми присутствовавшими отправились к окнам, которые нарочно почти все были выставлены.
Фейерверк начался в 9 часов. Сперва представилось
взорам большое здание, изображавшее храм Януса. Оно было открыто и внутри его
виднелся, в прекрасном голубом огне, старый Янус, державший в правой руке
лавровый венок, а в левой масличную ветвь. Немного спустя показались с обеих
сторон две статуи в виде двух вооруженных панцирями и коронованных рыцарей,
также из голубого огня; на щите один из них, именно бывший с правой стороны,
имел двуглавого орла, а другой три короны. Когда они приблизились к открытым
дверям храма и прикоснулись к ним, двери начали постепенно затворяться, после
чего рыцари сошлись и, казалось, подали друг другу руки. Пока горело это
изображение хра-
1721 год. Октябрь
231
ма
и самого Януса, стоявшего на высоком пьедестале и окруженного разными
арматурами, народу был отдан жареный бык, лежавший в небольшом расстоянии от
храма на возвышении о шести ступенях с свободным со всех сторон проходом. Его
величество сам отрезал от этого быка первый кусок и немного покушал, после чего
солдаты вмиг разорвали его на сотни частей. Доставший золотые рога получил
положенную награду. В то же время открыты были устроенные с обеих сторон
фонтаны с красным и белым вином, которое, посредством вставленных посредине трубок,
било довольно высоко, падая потом в один бассейн, а из него в другой, откуда
всякий уже мог черпать сколько хотел. Хотя тут приставлена была стража,
довольно хорошо наблюдавшая за порядком, однако ж не обошлось без окровавленных
лиц, потому что каждому хотелось быть первым. Лишь только, в знак заключенного
мира, двери храма совсем затворились (что сделалось уже после отдачи народу
быка и фонтанов с вином), раздались сперва звуки множества труб, литавр и
барабанов всей финляндской армии и других полков; потом пущена была ракета, и
разом смешались сотни пушечных выстрелов, ружейный огонь и звон всех колоколов.
Огонь с валов крепости и Адмиралтейства и с стоявших по Неве галер был так
велик, что все казалось объятым пламенем, и можно было подумать, что земля и
небо готовы разрушиться. После того направо от храма горел большой и высоко
поставленный щит, на котором было изображено правосудие, попирающее ногами двух
фурий; фурии представляли недоброжелателей и ненавистников России, и надо всею
эмблемою стояла русская надпись: всегда победит. Затем зажгли, с левой
стороны, другой щит, на котором изображался плывущий по морю и входящий в
пристань корабль с надписью: finis coronavit opus (конец венчает дело). Кроме того, с обеих сторон красовались две
пирамиды из такого прекрасного белого огня, что казались сделанными из
бриллиантов. На каждой из них сверху было по звезде из такого же огня. Потом
зажгли еще две пирамиды с швермерами и звездками и в то же время пустили
множество воздушных шаров, огромных и сильных ракет, бураков, открыли огненные
фонтаны, колеса и пр., которых огонь не прерывался в продолжение почти двух
часов. Наконец пущено было по воде несколько фигур из прекрасного голубого и
белого огня вместе с множеством водяных шаров, дукеров, водяных швермеров и
других на воде горящих огней. Когда все это кончилось и было уже около 12 часов
ночи, его величество император (находившийся почти все время при фейерверке,
который, говорят, сам начал и устраивал) возвратился опять в залу Сената, где
снова начались поздравления при тостах из больших бокалов превосходного
венгерского и других вин, что и продолжалось до трех часов утра, когда все
стали разъезжать-
232
ся по домам. Многие, которые не сумели уберечься, были сильно навеселе. Императрица и прочие дамы уехали вскоре после фейерверка; но его королевское высочество и все остальные гости оставались до отъезда его величества императора, очень милостиво простившегося с герцогом, который был чрезвычайно доволен нынешним днем и в особенности приветливостью их величеств и принцесс.
23-го был всеобщий роздых. У его высочества обедали полковник Дюринг, наш Нарышкин, подполковник Сикье и шведский вице-адмирал Эреншильд (который в этот день в первый раз был с визитом у его высочества), а вечером герцог с некоторыми из нас ужинал у посланника Штамке.
24-го маскарад снова начался, и хотя участвовавшие в нем не собирались вместе, однако ж веселились кто как мог между собою, потому что до 30-го числа все опять постоянно должны были ходить не иначе, как в масках.
25-го, утром, у его королевского высочества был поставлен караул от Ингерманландского полка, потому что оба гвардейских полка, от которых прежде ставились караулы, отправились вперед в Москву, куда императорская фамилия думает ехать по первому зимнему пути. Мы, однако, до сих пор не знаем, поедем ли мы также туда, или нет. Я думаю, что герцог поедет; но отправится ли и весь наш двор, это весьма сомнительно. После обеда его королевское высочество был со своею группою у ее величества императрицы, где очень приятно провел время в обществе принцесс; потом катался еще немного по реке и смотрел на иллюминацию. Прекрасная транспортная яхта «Принцесса Анна» и адмиралтейская галера были от низу до самых вершин мачт освещены бесчисленным множеством фонариков. Все дома в городе все это время были также каждый вечер иллюминованы, и многие жители ставили у себя всякого рода девизы.
26-го его королевское высочество весь день не выходил из своей комнаты; но маски во множестве делали визиты друг другу и веселились между собою сколько могли.
27-го маски хотя и собирались на другой стороне реки, но пробыли вместе недолго и разъехались, кто куда хотел.
28-го у князя Валашского был обед для его королевского высочества и его группы. Его высочество оставался там и после обеда, но вечером поехал к тайному советнику Бассевичу, где со многими из нас кушал и долго пробыл.
29-го. В этот последний день маскарада все наряженные,
по данному из крепости сигналу, собрались после обеда на другой стороне реки, в
Сенате, где было угощение, которым окончились маскарад и все празднества по
случаю заключения мира. Когда императорская фамилия и маски съехались, начался,
как и неде-
1721 год. Ноябрь
233
лю тому назад, обед, за которым много пили. Потом столы и скамьи были вынесены из большой залы, и открылись танцы, продолжавшиеся до поздней ночи. Между тем не переставали сильно пить, причем тем, которые не танцевали и находились в боковых комнатах, доставалось больше всех; но и мы, когда танцы кончились, получили свою порцию, так что очень немногим удалось к утру добраться до дому не в совершенном опьянении. Я всячески старался избегать попойки, ссылаясь на свое дежурство, и потому воротился домой еще сносным.
30-го, после обеда, к его королевскому высочеству приезжали два капитана гвардии (которые были шаферами) с приглашением на свадьбу молодого князя Репнина*, назначенную послезавтра. Герцог, по здешнему обычаю, выпил перед ними бокал вина за здоровье невесты и жениха, после чего они пили за здоровье его высочества. Вечером его высочество ездил к посланнику Штамке, у которого ужинал.
31-го тайный советник Геспен давал обед, на котором
были его высочество, генерал Аллар, барон Мардефельд, тайный советник Бассевич
и многие из нас. Мы оставались у него до вечера и сильно пили.
1-го, в четыре часа пополудни, его высочество с
небольшою свитою ездил на свадьбу молодого князя Репнина, которая справлялась в
доме старого Пушкина**, родного отца невесты. Когда его высочество приехал
туда, раздались обыкновенные звуки труб и он был встречен внизу у крыльца
маршалом свадьбы с жезлом и шаферами, которые проводили его до комнаты, где
император и императрица сидели уже за своими столами***. (Государыня, впрочем,
приехала только что перед нами). Отдав издали поклон их величествам, на который
они отвечали весьма милостиво, герцог сел, по указанию маршала, наискось против
императора, где для него и его свиты были оставлены места. Вскоре после того
начались обыкновенные свадебные церемонии. Прежде всего вышли из ближайшей
комнаты трубачи и проиграли на своих инструментах. За ними следовали один за
другим двенадцать шаферов, имевших на левой руке банты из розовых лент, и после
всех маршал (подполковник гвардии князь Голицын), у которого, для отличия, бант
был на правой руке. Потом вошли обе подруги невесты (Braut-
* Вероятно, это был младший сын фельдмаршала Аникиты Ивановича Репнина, князь Иван.
** Сенатора графа Ивана Алексеевича Мусина-Пушкина.
*** По тогдашнему обычаю, на свадьбах и в других
торжественных случаях дамы всегда садились за особым столом, отдельно от
мужчин.
234
Jungfer), старшая
графиня Головкина и княжна Щербатова; последняя села по правую, а первая по
левую сторону против невесты. Затем маршал и шаферы опять ушли в смежную
комнату, откуда, впрочем, скоро возвратились, но с тою разницею, что за ними
вместо подруг невесты вышел дружка (Vorschneider), перед которым один из шаферов нес его нарукавный бант
на плоском серебряном подносе. Должность дружки в этот раз исправлял
камер-юнкер Балк, превосходно знающий свое дело. Подойдя к столу, он прежде
всего низко поклонился государыне, потом невесте и наконец всему обществу.
Княжна Щербатова привязала ему бант на правую руку, а другая его соседка, к
которой ему также следовало обратиться, расправила немного ленты. По окончании
этой церемонии он с живостью поцеловал сидевшую у него с правой стороны (т. е.
княжну Щербатову); но ту, которая сидела с левой, ему не удалось сразу хорошо
поцеловать, и он обратился к императрице с печальным лицом, как бы жалуясь на
свое горе. Ее величество сделала ему знак, что дело можно поправить; тогда он в
другой раз поцеловал графиню Головкину и уж в самые губы. Жених сидел посредине
за узким и длинным столом, за которым помещалось более сорока человек. Над его
местом был устроен большой балдахин, обитый красным бархатом и золотыми галунами,
из-под которого висел над головою молодого зеленый венок в знак того, что он
прежде не был женат. По правую его руку сидел князь Меншиков как посаженый отец
невесты (Brautvater),
а по левую император как посаженый отец
жениха (Bräutigamsvater).
Возле князя сидел подполковник гвардии
Бутурлин, а возле императора князь Голицын, недавно приехавший из Финляндии, —
оба как посаженые братья жениха и невесты. Его высочество, как я уже
сказал, сидел наискось против государя и имел подле себя с правой стороны — вице-канцлера
(барона Шафирова), с левой — тайного советника Геспена; прочие сидели как кому
пришлось. Ни молодого Сапеги, ни прочих иностранных министров в этот раз не
было. За другим столом в той же комнате невеста сидела также под балдахином,
из-под которого висели три венка из цветов, один над нею, а два других над
обеими ее подругами, и сверх того, над головою дружки, сидевшего между
последними, несколько широких белых и красных лент длиною около полуаршина. По
правую сторону невесты сидела княгиня Меншикова как посаженая мать жениха, а по
левую императрица как посаженая мать невесты. Подле княгини Меншиковой
находилась дочь подполковника Бутурлина, госпожа Головина, а подле императрицы
— генерал-майорша Балк; и та, и другая как посаженые сестры (Braut- und
Bräutigams-Schwester). Прочие дамы
сидели по чинам; сестра княгини Меншиковой в большом русском головном уборе,
украшенном бриллиантами,
1721 год. Ноябрь
235
занимала
место недалеко от государыни. Молодых дам было мало, а именно только обе
Головкины, княжна Щербатова (очень милая девушка), Лопухина, вдова гвардии
майора Яковлева, которая, как говорят, через неделю выходит замуж за майора же
гвардии Матюшкина, и немногие другие. Когда отец невесты, старый Пушкин, обошел
всех с водкою, начались обыкновенные тосты, провозглашаемые при звуках труб
маршалом и шаферами, которые также и разносили вино. Звуки эти всякий раз снова
раздавались, когда те, за чье здоровье пили, вставали и благодарили, не садясь,
по обыкновению, до тех пор, пока все стаканы (в этот раз очень небольшие рюмки)
не опоражнивались. Жениху, посаженым отцам и братьям, невесте, посаженым
матерям и сестрам маршал сам подносил рюмки на тарелке. Тосты были следующие:
первый — привет всему обществу (Wilkommen), второй
— за здоровье семейства Ивана Михайловича (зачем, не знаю)*, третий — за
здоровье жениха и невесты, четвертый — посаженых отцов и матерей, пятый —
посаженых братьев и сестер и наконец шестой — за здоровье дружки и обеих подруг
невесты. По окончании их маршал подошел к императору и спросил, не угодно ли
ему будет назначить еще какие-нибудь тосты; но его величество сделал головою
отрицательный знак, и тот, ударив несколько раз жезлом, провозгласил, что пора
вставать из-за стола, что все немедленно и исполнили. Жених во все время обеда сидел
навытяжку и с печальным лицом, одетый весьма просто: на нем был плохой серый
кафтан с серебряными пуговицами, обшитый очень узким галуном, и незавидный
парик, из-под которого почти на палец торчали волосы. Под конец перед ним стоял
большой стакан вина, который он должен был выпить за чье-то здоровье; но его
высочество при вставании из-за стола взял его прочь, за что молодой после не
знал как благодарить. Пока убирали столы, император говорил о чем-то с
императрицею, а его высочество разговаривал с дамами. В это время я увидел и
дочь вдовствующей царицы; за обедом мне не было ее видно и потому не знаю,
сидела ли она за столом. Когда наконец комнату опростали и вымели, невеста
поместилась опять под балдахин, под которым сидела во время стола; подле нее, с
левой стороны, села опять императрица, а с правой — княгиня Меншикова;
генеральша же Балк, сидевшая за обедом возле государыни, уступила теперь свое
место дочери вдовствующей царицы и села рядом с княгиней Меншиковой, вместе с
другою посаженою сестрою. Танцы начали маршал с невестою и два шафера — один с
княгинею Меншиковою как посаженою матерью, другой с Головиной) как посаженой
сестрою. Потом маршал танцевал опять с невестою, а два
* Это был известный тост за здравие деток Головина, т.
е. кораблей русского флота.
236
других шафера с государынею и с г-жою Балк. После них должны были танцевать: жених с невестою, князь Меншиков как отец с своею супругою как матерью и старый Бутурлин как брат с г-жою Головиною (своею родною дочерью) как сестрой; потом опять жених с невестою, император как отец с императрицею как матерью и князь Голицын как брат с г-жою Балк как сестрой. Весело было смотреть на этот танец: жених и невеста собственно не танцевали, а тащили друг друга как сонные, переваливаясь с ноги на ногу; напротив, государь и государыня исполняли все па, как самые молодые люди, и делали по три круга, пока те едва оканчивали один. Государыня, впрочем, танцует так только с государем; с другими же она просто ходит. Следующие за тем пары были: дружка с одною из подруг невесты и два шафера с другими девицами; потом опять дружка с другою подругою невесты и опять два шафера с своими дамами. Этим кончились так называемые церемониальные танцы, о которых считаю не лишним сказать здесь несколько слов. Дамы, как и в английских танцах, становятся по одну, а кавалеры по другую сторону; музыканты играют сначала род погребального марша, в продолжение которого кавалер и дама первой пары сперва кланяются (делают реверансы) своим соседям и друг другу, потом берутся за руки, делают круг влево и становятся опять на свое место. Такта они не соблюдают при том никакого, а только, как сказано, ходят и отвешивают зрителям поклоны. Прочие пары, одна за другою, делают то же самое. Но когда эти туры оканчиваются, начинают играть польский, и тогда уже все танцуют как следует и тем кончают. После шести церемониальных танцев маршал ударил несколько раз своим жезлом и провозгласил, что теперь предоставляется танцевать всем и каждому. Поэтому его высочество немного погодя подошел к императрице и пригласил ее на польский. Ее величество тотчас же охотно согласилась. Вместе с ними танцевал князь Меншиков с г-жою Балк. После того камер-юнкер Балк танцевал менуэт с старшею Головкиною, которая затем выбрала его высочество, а его высочество потом невесту, танцевавшую весьма неловко: казалось, она боялась потерять что-нибудь из своих украшений и потому постоянно держалась очень прямо. На голове у нее было что-то вроде короны и еще много драгоценных камней, которые при свечах ярко горели и очень шли к ней, потому что она брюнетка и довольно бела лицом. Ее величество императрица была одета необыкновенно великолепно; но особенно был хорош головной ее убор, в котором сияла императорская корона. Когда дочь вдовствующей царицы вышла в ближайшую комнату, государыня просила его высочество сесть на ее место и много с ним разговаривала. Герцога очень часто приглашали на танцы; но всякий раз, когда они оканчивались, ее величество сно-
Дневник
1721 год. Ноябрь
237
ва подзывала его и он опять садился возле нее. Император во все это время сидел недалеко от входных дверей, но так, что мог видеть танцевавших; около него сидели все вельможи, но его величество большею частью разговаривал с генерал-фельдцейхмейстером Брюсом, сидевшим подле него с левой стороны. Покамест его высочество танцевал два раза сряду англез, дочь вдовствующей царицы возвратилась и села на прежнее свое место. Но лишь только танец кончился, императрица опять подозвала к себе герцога; тогда невеста должна была встать из-под балдахина, где сидела направо от государыни, и уступить свое место его высочеству, а сама сесть дальше. Это обстоятельство немало обратило на себя внимание русских, которые вообще замечают все мелочи в отношениях императора и императрицы к его высочеству. Вскоре после того камер-юнкер Балк пригласил принцессу на польский. Все дамы встали, когда она начала танцевать, а когда поравнялась с местом, где сидела государыня, и сделала поклон, его высочество также встал и уже не садился до самого окончания танца. В 8 часов государыня подошла к государю и, лаская, поцеловала его несколько раз в лоб. Его величество встал, и затем тотчас начался обыкновенный прощальный танец, который от преждеупомянутых танцев отличается тем, что танцуют, во-первых, не три, а пять пар; во-вторых, что маршал с своим жезлом танцует впереди и все должны следовать за ним, и, наконец, в-третьих, тем, что польский начинается тотчас же. Во время этого танца все шаферы держат в руках восковые свечи, с которыми обыкновенно провожают танцующих в спальню невесты; но так как жених жил не в этом доме, а в доме своего отца, то они проводили таким образом молодых только до кареты, за которою поехали и все свадебные чины. Его высочество при последнем танце пригласил на эту прогулку г-жу Лопухину и хотел было вместе с нею следовать за обществом в дом жениха, но она не согласилась, и герцог, по представлению камергера Нарышкина, решился отправиться домой. По-настоящему государыне, как посаженой матери, следовало отвезти домой жениха и невесту; но ее величество отказалась от этого, потому что ехать было слишком далеко (от дворца до дома жениха около полумили). Государь однако ж, кажется, поехал туда вместе с другими. Вероятно, у жениха не обошлось без нового угощения, тем более что новобрачный, как я уже говорил прежде, должен лечь в постель вполне навеселе. У выхода его высочество простился с императрицей и уехал домой.
Замечательно было сегодня еще вот что: император
приказал собраться в здании Сената всем маскам, которые почему-либо не явились
туда в прошедшее воскресенье, чтобы исполнить не исполненное ими, т. е. выпить
столько же, сколько выпили другие. Для
238
этого
были назначены два особых маршала — обер-полицеймейстер и денщик Татищев,
которым было поручено смотреть, чтобы ни один из гостей, кто бы он ни был, не
возвратился домой трезвым, о чем эти господа, говорят, и позаботились как
нельзя лучше. Рассказывают, что там было до тридцати дам, которые потом не
могли стоять более на ногах и в этом виде отосланы были домой. Многим из них
это удовольствие не обошлось без головной боли и других неприятностей.
Приказание императора было так строго, что ни одна дама не осмелилась остаться
дома. Некоторые хотели отговориться болезнью, и в самом деле были больны как
сегодня, так и в прошедшее воскресенье; но это ничего не помогло: они должны были
явиться. Хуже всего притом было то, что им наперед объявили, что их собирают
единственно только для того, чтоб напоить за неявку в прошедшее воскресенье.
Они очень хорошо знали, что вина будут дурные и еще, пожалуй, по здешнему
обыкновению, с примесью водки, не говоря уже о больших порциях чистой простой
водки, которые им непременно предстояло выпить. Добрая маршальша Олсуфьева,
родом немка*, женщина очень милая и кроткая, до того приняла все это к сердцу,
что сегодня утром преждевременно разрешилась от бремени. Когда ей накануне
объявили приказание императора, она тотчас отправилась ко двору и
всеподданнейше просила императрицу избавить ее от обязанности ехать в Сенат, но
ее величество отвечала, что это не от нее зависит, что на то воля государя, от
которой он ни за что не отступит. Маршальша, обливаясь горькими слезами, начала
представлять, что она не из каприза оставалась в прошедшее воскресенье дома,
что уже более недели не выходит со двора, что беременна в последнем периоде и
что ей крайне вредно пить и подвергаться дурным от того последствиям. Тогда
императрица пошла к императору и умоляла его избавить маршальшу на этот раз от
обязанности быть в Сенате. Он отвечал, что охотно сделал бы это для нее, но что
никак не может по причине других знатных русских дам, которым немцы и без того
уже так ненавистны, что такое снисхождение еще более усилило бы неприязнь к
иностранцам. Императрица возвратилась с этим ответом, и бедная маршальша так
терзалась во всю ночь, что на другое утро разрешилась мертвым младенцем,
которого, говорят, прислала ко двору в спирту. Вот случай, мне известный; кто
знает, сколько, может быть, было еще и других подобных? Здешние дамы готовятся
к новому маскараду, который, говорят, будет в Москве, и поэтому сегодня рано
утром собирались в кофейне по ту сторону реки в своих новых костюмах для
предварительного их
* Супруга Василия Дмитриевича Олсуфьева была урожденная Голендер. Ее звали Евою.
1721 год. Ноябрь
239
осмотра. Один из наших людей встретил полковницу Кампенгаузен в полном параде; по его описанию, она, должно быть, была очень смешна в сапогах со шпорами и с большим старомодным шарфом через плечо. Так как она очень мала ростом и ужасно толста, то я не могу вообразить себе ничего уморительнее ее фигуры в подобном костюме. Она также одна из бывших сегодня вечером в Сенате и, говорят, воротилась домой как нельзя более навеселе. Поедем ли мы в Москву и увидим ли тамошние увеселения, неизвестно: его высочество до сих пор не получал еще приглашения. Вот почему у нас и не делается никаких приготовлений к путешествию, между тем как другие уже давно отправили в Москву свои вина и разные вещи.
2-го император рано утром уехал в Кронштадт. Так как посланник Кампредон сказал вчера тайному советнику Бассевичу у барона Мардефельда (у которого они обедали), что желал бы представиться сегодня его высочеству, то тайный советник предуведомил о том герцога, и всем кавалерам велено было явиться ко двору в половине двенадцатого. Около двенадцати часов посланник приехал и имел аудиенцию в приемной комнате. Визит его был ä la francaise (по-французски), очень короткий, после чего он уехал вместе с тайным советником Бассевичем, которого еще вчера пригласил к себе обедать. При дворе обедали приехавший недавно с Кампредоном из Швеции генерал Вангерсгейм, вице-адмирал Вильстер и полковник Деринг. Вечером его высочество ужинал у Штамке.
3-го император возвратился из Кронштадта, куда ездил только для осмотра присланного из Голландии нового фрегата, который строился там по изготовленному здесь рисунку. Говорят, его величество остался им вовсе недоволен и будто бы сказал, что такой фрегат, даже еще лучше, он мог бы приказать выстроить и здесь. Его высочество в этот день вовсе не выезжал со двора и оставался с своим обыкновенным обществом наверху в опроставшихся комнатах тайного советника Клауссенгейма.
4-го, перед обедом, граф Кинский присылал к его
высочеству своего советника (посольства) с приглашением на следующий день к
обеду. По случаю тезоименитства императора римского, своего государя, он хотел
было сделать этот обед сегодня; но император (Петр Великий), удостоивший также
принять приглашение графа, просил его подождать до завтра. Императрица
извинилась, что не может быть у него по случаю свадьбы князя Трубецкого, на
которую обещалась приехать, но сказала, что оставляет себе удовольствие
посетить его с своею свитою в другой день. После обеда приезжали к его
высочеству два капитана гвардии с приглашением на свадьбу князя Трубецкого (на
завтра к вечеру). Его высочество отвечал им, что обещался уже завтра обедать у
император-
240
ского
министра, графа Кинского, где будет также и государь, но что приедет на свадьбу
вслед за его величеством. Вечером его высочество ужинал у Штенфлихта, где было
только близкое общество. В этот день при нашем дворе совершилась перемена,
именно велено впредь готовить на кухне кушанья только для герцогского стола,
состоящего обыкновенно из 16 блюд, а если его высочество накануне вечером
объявит, что на другой день не будет кушать дома, то приготовлять только 7 блюд
для придворных кавалеров. Вследствие того пажам, которые прежде имели стол при
дворе, положены столовые деньги, по 12 рублей в месяц, а служанкам,
камер-лакеям, обоим валторнистам и лакеям, также получавшим кушанья в
продолжение недели, прибавлено жалованья, чем все они были очень довольны;
герцог же сберегал этим способом значительную сумму. Прежде под предлогом, что
нужно кормить столько людей и что из дому посылаются кушанья больным кавалерам,
выходило всего неимоверно много. Так, например, возможно ли, чтобы на стол
герцога, для которого готовилось по 16 блюд только раз в день, и на стол трех
пажей, двух камер-лакеев, двух валторнистов, обедавших вместе, и двух-трех
служанок (три дежурных лакея и остальные получали кушанье с герцогского стола)
вышло в три месяца 75 каплунов, 97 гусей, 1569 кур, 372 утки, 84 тетерева, 435
рябчиков, не считая прочего мяса, рыбы и овощей? Дювцль получал 800 рублей в
месяц, но этого, по его словам, было недостаточно, и он требовал вперед 1000,
между тем как фунт говядины, говорят, стоит только две копейки. Вот почему и
последовало помянутое распоряжение. Гофмейстер Дюваль был им очень недоволен и
просил увольнения; однако ж до сих пор это еще ничем не кончилось. Вечером
герцог кушал с своим обыкновенным обществом у Штамке. Общество это состоит из
его высочества, из конференции советника, из Штенфлихта, Штамке и Бонде. Оно
началось вскоре после кронштадтской поездки, когда заседания тост-коллегии были
приостановлены, причем я потерял немало, потому что после того мне редко
приходилось поужинать. Собираются они или у посланника Штамке, или у генерала
Штенфлихта, а иногда и в доме герцога, в незанятых комнатах, в которых жил г.
Клауссенгейм; впрочем, очень редко, потому что там нет печей. У Альфельда и
Бонде не собираются по той причине, что первый живет в гостинице (im einem Weinhause), а второй имеет только одну маленькую комнату в
квартире генерала Штенфлихта. Собрания эти бывают всегда через день (если не
препятствует тому праздник или что-нибудь другое), именно в те дни, когда
дежурит полковник граф Бонде; тогда камер-юнкер и я должны оставаться дома,
чтобы у них было более свободы веселью и шуткам с князем дуком (Knes Duc), как называют Альфельда. Для меня это, конечно, хорошие
дни,
1721 год. Ноябрь
241
потому что я большею частью в 6 часов бываю уже свободен, тогда как другие, например Сальдерн и Эдер, должны оставаться на дежурстве до поздней ночи; однако ж, признаюсь, охотно отказался бы от своего преимущества, если б только мог чаще и дольше находиться при герцоге. Но так как этого не должно быть, а я уверен, что его высочество не имеет ничего против меня (потому что когда мне случается дежурить за Эдера с полковником Лорхом и Сальдерном, меня всюду берут с собою и ночью отпускают не прежде других), то я в такие дни по вечерам спокойно провожу время у знакомых или читаю и пишу дома.
5-го, около 11 часов утра, я отправился ко двору
слушать проповедь, но поспел уже к концу ее, потому что его высочество тотчас
после 11 часов собирался ехать к Кинскому; обыкновенно же богослужение редко
начинается до 11 или половины 12-го. Когда проповедь кончилась, кто-то вошел в
залу и сказал, что вода сильно поднимается. Я вышел на крыльцо и немало
удивился, увидев, что она уже выступает из канала, находящегося перед нашим
домом, и все более и более затопляет лежащий по ту сторону луг. Это тотчас
возбудило опасения тех, которые уже испытали опасность от наводнения, в
особенности генерал-майора Штенфлихта и полковника Бонде, живущих так низко,
что вода при малейшем повышении всегда заливает их двор. Ближайший их сосед,
посланник Штамке, также терпит немало от наводнений; в прошедшее лето по его
двору не раз можно было ездить на лодках, на которых перевозили к нему и
кушанья из кухни, находящейся на задней половине дома. Так как этим господам
очень хотелось знать, что происходит у них дома, то и я последовал за ними; но
уже не было возможности попасть на мост, через который им следовало идти;
поэтому мы скоро воротились, и я отправился к камеррату Негелейну, не
являвшемуся к проповеди, чтоб известить его о наводнении. Без того ему пришлось
бы, может быть (как это случилось с г. Альфельдом), просидеть целый день на
чердаке: он сначала не хотел выходить со двора, а после и не мог бы, потому что
вскоре вода вдруг с необыкновенною силою стала проникать в улицы и дома. От
него я пошел немного далее к ближайшим каналам, чтобы посмотреть, как
поднимается вода. На маленьком канале (между Почтовым домом и домом нашего
герцога), где обыкновенно, до востребования, стоят небольшие суда, я увидел
прекрасную барку, которую совершенно затопило: привязанная слишком коротко, она
не могла от напора волн подняться вверх. Здесь в эту минуту старались вытащить
из воды одного из слуг майора Румянцева, который, желая спасти судно своего
господина, также слишком коротко привязанное, нечаянно упал в воду и утонул.
Это было для меня первое печальное зрелище, следствие несчастного наводнения.
242
Пройдя еще несколько далее, я был поражен опасностью,
какую увидел по ту сторону реки; там вода доходила уже до окон кофейного дома,
стоящего близко от берега. С ужасом смотрел я на разные суда, оторванные ветром
и уносимые бурными волнами. Однако ж мне нельзя было долго оставаться: вода,
как скоро выступила из каналов, начала преследовать меня со всех сторон и
принудила сойти с улицы, откуда я поспешил опять в дом герцога, чтобы
взглянуть, что там делается. К счастью, я утром надел сапоги (что делаю весьма
редко), иначе не дошел бы не промочивши ног. При входе на герцогский двор я
нашел всех людей за работой: вытаскивали из погребов все, что было можно,
потому что вода уже лилась туда со всею силою; но скоро она поднялась до того,
что никто из боязни утонуть не решался более спускаться в погреба. В подземных
комнатах в то же время начало поднимать кверху полы; а как все лакеи, кухонный
писец, мундшенк и многие другие имели свои комнаты под землею, откуда большею
частью не успели вынести своего имущества, то всюду раздавались вопли и жалобы.
Несмотря на все это, его королевское высочество все-таки приказал закладывать
лошадей (ехать водою по причине сильной бури не было возможности), чтобы
отправиться, по обещанию, к Кинскому. Все представления, что туда доехать
невозможно при наводнении, когда и в хорошую погоду дорога к графу дурна как
нельзя больше, что если и доедешь, то воротиться оттуда можно только при скором
понижении воды, что его высочество, в противном случае, рискует остаться у
Кинского и довольствоваться на ночь плохою постелью, что обстоятельства
достаточно извиняют его высочество, — все это ничего не помогло: герцог
отвечал, что если не доедет, то воротится, и отправился с тайным советником
Геспеном, полковником Лорхом и подполковником Сальдерном в своей большой карете
шестернею. Тайный советник Бассевич был дома, предуведомив герцога еще до
наводнения, что будет ожидать проезда его высочества мимо своей квартиры и
тогда последует за ним, что и исполнил. Его высочество однако ж скоро принужден
был воротиться, потому что на проспекте снесло уже небольшие мосты; но так как
он не мог опять доехать до своего дома, то отправился вместе с голландским
резидентом Вильде, которого встретил на дороге, к тайному советнику Бассевичу,
где они решились ждать уменьшения воды. Между тем, покамест его высочество
находился у тайного советника, с женою голландского резидента случилось
странное происшествие. Когда муж ее уехал к Кинскому, она стояла у окна и
смотрела, как поднимается вода; в это время вдруг возле их дома обрушился
забор. Бедная женщина, увидев это, вообразила, что тотчас развалится и весь
дом; в испуге она начала звать своего кучера и кричать, чтоб он подвел одну из
каретных ее ло-
1721 год. Ноябрь
243
шадей, на которую и спустилась из окна. Так как дом их очень близко от нашего, то тайный советник Бассевич видел издали весь этот процесс, но не мог хорошенько разглядеть, кто именно выходил из окна; наконец бригадир Ранцау первый узнал резидентшу, побежал ей навстречу, снял ее с лошади и полумертвую от страха и холода принес в дом тайного советника, откуда она потом послала за чистым бельем, чтоб переодеться. Презабавно рассказывала она на своем голландском языке, как решилась выйти из дому, каким образом очутилась на лошади и как глубоко была в воде. За несколько дней перед тем она имела несчастье лишиться единственного сына, грудного младенца, которого сама кормила, поэтому надобно было опасаться, что это холодное купанье ей очень повредит; однако ж до сих пор она как ни в чем не бывало, весела и здорова. Г-жа Вильде — молодая веселая женщина и недурна собою.
Но возвращаюсь к воде, чтобы рассказать вкратце, что
еще случилось замечательного в этот день. После отъезда его высочества в
половине двенадцатого вода все продолжала подниматься, и мы немало беспокоились
о герцоге, пока наконец не получили известия, что он у тайного советника
Бассевича. Между тем так как вода проникла в конюшни и опасались, что она еще
более поднимется (что и случилось), отчего обе остальные каретные и три
верховые лошади его высочества могли утонуть в стойлах, то мы, хоть и не без
труда, поспешили провести их наверх, сделав наскоро из двух комнат конюшню. Из
дома его высочества можно было видеть все, что происходило на реке. Невозможно
описать, какое страшное зрелище представляло множество оторванных судов, частью
пустых, частью наполненных людьми; они неслись по воде, гонимые бурею,
навстречу почти неминуемой гибели. Со всех сторон плыло такое огромное
количество дров, что можно было бы в один этот день наловить их на целую зиму;
вероятно, многие и сделали это, потому что, сколько я знаю, русские на щадят
ничего, если идет дело о какой-нибудь прибыли. На дворе герцога вода при самом
большом ее возвышении доходила лошадям по брюхо; на улицах же почти везде можно
было ездить на лодках. Ветер был так силен, что срывал черепицы с крыш, отчего
мундшенк Кей Сивере едва не лишился жизни. Когда он стоял около двери в
квартире камеррата Негелейна, одна из таких черепиц упала ему прямо на голову и
непременно убила бы его до смерти, если б на нем не было большой меховой шапки;
однако ж ему все-таки пробило на голове большую дыру, от которой он упал без
чувств. Около половины второго часа вода начала наконец уменьшаться, а в
половине третьего его королевское высочество благополучно возвратился домой, но
чтобы попасть в свою комнату, должен был пройти через новоустроенную конюшню. С
герцогом приехали тайный со-
244
ветник Геспен, подполковник Сальдерн, полковник Лорх, асессор Сурланд и поручик Бассевич; но асессор тотчас опять уехал к тайному советнику, вероятно только потому, что там была молодая резидентша (которая осталась обедать у тайного советника). После я узнал, что для этого обеда им приносили кушанья из трех домов, именно от двора*, от резидентши и от тайного советника, и что все-таки ничего не осталось. Камеррат Негелейн также наконец возвратился в карете тайного советника Геспена, которую остановил перед своею квартирою: он только на минуту ездил верхом домой, чтобы взглянуть, хорошо ли его Мардефельд (так зовут его писца) сберег все от воды, и по возвращении рассказывал, что в его комнате весь пол был поднят водою. Часа в три его высочество сел за стол, за которым пробыл необыкновенно долго, заставив нас, несчастных, целый день почти ничего не евших, ждать до шести часов. После обеда, часов в семь, я отправился с тайным советником Геспеном, камерратом Негелейном и поручиком Бассевичем домой и дошел, с обоими последними, почти не замочивши ног. Мы застали у тайного советника голландского резидента с женою, бригадира Ранцау и конференции советника Альфельда, который целый день просидел на своем чердаке, терпя голод и жажду. Вскоре после моего прихода оба тайных советника от имени его высочества послали меня в дом императора узнать, возвратился ли его величество или по крайней мере нет ли о нем какого-нибудь изве* стия. Говорили, что он, еще до большого наводнения, поехал к Кинскому и что императрица во весь день не имела о нем никаких известий, хотя и разослала трех курьеров, из которых один, как меня уверяли, утонул в длинной аллее**, не заметив, что там снесло мост. В доме императора мне стоило немало труда отыскать человека, говорящего по-немецки, и когда мне наконец удалось это, я получил в ответ, что его величество уже с час как воротился от Кинского и почивает. Довольный этим ответом, я поспешил назад и очень обрадовал им наших тайных советников. Около 9 часов я проводил домой резидентшу и, возвратясь, лег спать ранее обыкновенного. Для тайного советника Геспена приготовили постель в одной из комнат тайного советника (Бассевича), потому что он не мог отправиться к себе. Посланник Штамке, генерал Штенфлихт и граф Бонде ночевали при дворе, в порожних комнатах тайного советника Клауссенгейма, точно так же не имев возможности, по причине наводнения, попасть на свои квартиры. Его высочество вечером ходил к ним наверх и оставался там довольно долго.
6-го был день рождения тайного советника Бассевича,
который он однако ж так скрывал, что я, хотя и жил в его доме, узнал об
* Т. е. из дома герцога Голштинского. ** На нынешнем
Невском проспекте.
1721 год. Ноябрь
245
этом только тогда, когда его высочество приказал закладывать лошадей, чтобы ехать к тайному советнику. Перед самым отъездом его высочество еще раз получил приглашение приехать на следующий день, в час пополудни, со всею свитою на свадьбу генерал-майора князя Трубецкого (которая в прошедшее воскресенье была отложена). Герцог за себя лично дал обещание непременно быть и потом отправился к тайному советнику Бассевичу, взяв с собою только графа Бонде. Я последовал за их каретою, недовольный, что не поздравил прежде тайного советника. У него я застал множество гостей, из которых одни обедали там, другие съехались уже после. Из наших кавалеров недоставало только камер-юнкера Геклау. За обедом они довольно сильно пили и все (за исключением генерала Штенфлихта и полковника Лорха, которые за столом поссорились) были очень веселы. Причина ссоры этих господ была следующая: гости сидели еще не долго за обедом и едва распили несколько стаканов, как генерал-майор Штенфлихт, по обыкновению своему, начал требовать больших бокалов; полковник же Лорх, заклятый враг попоек и в особенности больших стаканов, сказал на это (как он после уверял, только в шутку), что генерал может и один пить из большого бокала. Слова эти так рассердили Штенфлихта, что он наговорил полковнику грубостей, тотчас встал из-за стола и ушел. После, когда приехал его высочество, он, правда, возвратился, но опять ушел очень скоро. Вечером накрыли стол на 16 приборов, за который поместилось все общество. За ужином много пели и пили, а по окончании его и танцевали. Около 11 часов его королевское высочество отправился домой, перед чем на прощанье обнимал всех нас весьма милостиво. После того мы с камерратом Негелейном отвезли домой посланника Штамке, который был крепко навеселе. Возвращаясь к себе в намерении тотчас лечь спать, я услышал, что у тайного советника Бассевича еще очень шумно, и потому пошел опять к нему. Я застал в сборе всех его слуг, которые весело пили и большею частью были уже порядочно пьяны. Так как в этот день все мы имели причину веселиться и радоваться, то я, для ободрения прислуги, так напился, как давно уж мне не случалось; все слуги, женщины и мужчины, пили с таким одушевлением, что, вероятно, добрались до своих постелей не в лучшем виде, чем я. Тайному советнику это доставило несказанное удовольствие; он подарил каждому из них по червонцу, а камердинеру своему дал пять. Таким образом отпраздновали мы день рождения тайного советника, которому пошел 44-й год.
7-го, после обеда, его королевское высочество был на
свадьбе князя Трубецкого*, человека уже пожилого и имеющего внучат
* Сенатора князя Юрия Юрьевича Трубецкого.
246
8 и 9 лет. Невеста же его, одна из красивейших и приятнейших женщин в Петербурге, не старее двадцати лет: она урожденная Головина, родная дочь старика Ивана Михайловича. Когда герцог в первый раз подъезжал к дому князя, жених только что поехал за невестой, поэтому его высочество остался несколько времени в длинной аллее, которая недалеко оттуда, и уж подъезжая к нему во второй раз, встретил жениха и невесту, ехавших в сопровождении множества экипажей в карете императрицы шестернею. Перед ними ехал маршал с своим жезлом, в открытом четырехколесном кабриолете в шесть лошадей, а перед ним — двенадцать шаферов верхом при звуках труб и литавр. Его королевское высочество был принят там по обыкновению и провел время очень весело. Все вообще было гораздо порядочнее и лучше, нежели на обеих предшествовавших свадьбах. Этому, вероятно, много способствовала дочь хозяина дома, княгиня Черкасская, которая живет в Петербурге не только богаче всех других, но и сообразнее своему званию. У нее свой оркестр, состоящий из десяти довольно хороших музыкантов, немецкий кухмистер, готовящий для ее стола немецкие кушанья, и все остальное в доме устроено соответственно тому. Собою она необыкновенно хороша и имеет множество превосходнейших драгоценных камней, которые стоит посмотреть. Муж ее губернатором в Сибири, где находится и теперь; человек он также уже довольно пожилой, почему и надобно полагать, что его отсутствие ей не очень чувствительно. В этот день начало собираться общество, основанное бароном Мардефельдом, графом Кинским, Кампредоном и тайным советником Бассевичем, которые положили сходиться друг у друга четыре раза в неделю, начиная с обеда, а именно: по вторникам у Мардефельда, по средам у Кинского, по четвергам у Кампредона, по воскресеньям у Бассевича.
8-го, поутру, все кавалеры и прочие придворные служители, по приказанию тайного советника Бассевича, как гофмаршала, были вызваны ко двору, где посланник Штамке прочел им следующее присланное к тайному советнику постановление, которое его королевское высочество сам сочинил и накануне собственноручно написал:
«Божиею милостию мы, Карл-Фридрих и проч., объявляем
сим всем и каждому, что с некоторого времени, к величайшему нашему
неудовольствию, до нас стали доходить слухи о спорах и ссорах, которые здешние
наши придворные чины позволяют себе как между собою, так и с посторонними, и
что мы, по здравому рассудку и совести, не только не хотим, но и не можем
терпеть долее подобных беспорядочных, вредных, недостойных и ни к чему не
ведущих поступков, запрещаемых во всех благоустроенных государ-
1721 год. Ноябрь
247
ствах и легко могущих иметь дурные последствия. В предупреждение таковых признали мы за благо объявить всем и каждому, знатному и незнатному, от наших тайных советников до последнего из наших слуг, невзирая на лица и заслуги, кто бы ни был (sine resp ectu nullarum personarum sive meritorum, quisquis etiam sit), нашу твердую и непреложную волю, постановляя следующее:
Считающий себя вправе жаловаться на другого имеет относиться или к нам непосредственно, или к нашему тайному совету, который, по рассмотрении дела, доставляет ему удовлетворение или постановляет иное решение. Если затем кто-нибудь начнет ссоры или придирки, будет ли то в обществе или нет, в трезвом или нетрезвом виде, с своими или посторонними, то тот лишается благоволения и подвергается нашей немилости, при чем виновный в ссоре с лицом, состоящим в нашей же службе, как достойный двойного наказания, немедленно, без всякого оправдания и дальнейшего исследования, отставляется от своей должности. Если же кто забудется до того, что позволит себе подобный поступок даже в нашем присутствии, то, кроме лишения места, подвергнется еще, смотря по званию своему (гражданскому или военному), суждению нашей правительственной канцелярии, или военного суда, которые по усмотрению определяют дальнейший ход дела.
Вместе с сим предписывается всем, кому случится быть
при таких ссорах, не скрывать их, а напротив надлежащим образом доводить до
нашего сведения под страхом лишения полугодового жалованья. Так как все
вышесказанное есть наша твердая и неизменная воля, то мы в заключение еще раз
отечески подтверждаем всем и каждому, от высших до низших, без всякого
исключения, не надеяться на нашу доброту и снисходительность, избегать вины и
строго сообразоваться с сим нашим постановлением, под опасением названных
наказаний и их быстрого и точного исполнения. Дано в С.-Петербурге, 7 ноября
1721 года.
(М. П.) Карл-Фридрих».
После обеда его высочество опять ездил к князю
Трубецкому, куда был снова приглашен вчера вечером. Он был принят по
обыкновению, при звуках труб, маршалом (должность которого исправлял опять
князь Голицын). Их величества император и императрица были уже там до нас.
Молодая новобрачная из первых бросилась мне в глаза. На ней были великолепное
вышитое золотом и серебром штофное платье беловатого цвета и большой
бриллиантовой убор на голове и груди. Впрочем, лучшие из этих драгоценностей,
кажется, принадлежали ее падчерице, княгине Черкасской, которая на сей раз была
одета весьма просто и на голове имела только несколько бриллиантов. Новобрачная
была в этот день необыкновенно хороша: казалось, она очень покойно провела
первую ночь с
248
своим
старым князем. Молодой был одет просто; говорят, он большой брюзга, и я, как
многие, сердечно сожалею об этой хорошенькой женщине, которая должна проводить
свои молодые годы таким странным образом; да и брак этот, как рассказывают,
состоялся совершенно против ее воли. У старого князя, сколько я знаю, только
трое детей, именно княгиня Черкасская, потом еще другая, очень милая,
незамужняя дочь и сын, который, говорят, женится в Москве на младшей
Головкиной, как скоро приедет туда царская фамилия. Этот молодой человек
покамест только денщиком при императоре, но пользуется его расположением; он
говорит по-немецки и вообще довольно хорошо образован*. Отец его имеет польский
орден Белого Орла. Император и здесь, как всегда, был посаженым отцом жениха, а
императрица посаженою матерью невесты. В этот второй свадебный день я не
заметил ничего особенного против первого дня, кроме разве того, что в первый
при начале обеда было только два выхода — обеих подруг невесты и дружки, а тут
прибавился еще один, по порядку первый — выход новобрачного. Он вошел, подобно
тем, предшествуемый трубачами, шаферами и маршалом; до его появления против его
места сняли несколько блюд и поставили поперек стола ряд опрокинутых тарелок, а
у стола стул, на который молодой потом стал и по тарелкам прошел на свое место.
Подойдя под венок, висевший над невестою, он сорвал его и, сев на место,
подержал несколько над ее головою, потом поцеловал молодую и снова держал его
ей перед глазами и над головою (на все это она смотрела очень насмешливо); в
последний раз, держа венок, он опустил его так низко, что стрелка, воткнутая в
косу новобрачной, запуталась в нем; его с трудом наконец отпутали и передали
одному из шаферов. Тосты за здоровье были обыкновенные. За обедом много
смеялись, частью над тем поручиком гвардии, который может так страшно хохотать
и о котором я уже упоминал как-то, частью над старым Иваном Михайловичем, отцом
невесты, сидевшим против императора, который все с ним шутил. Кто не видал, тот
не может представить себе, какое огромное количество желе съедает этот старик с
величайшею поспешностью. Он взял себе (я не лгу) большое блюдо, уставленное
стаканами и блюдечками. Император, уже знавший его слабость, тотчас заметил это
и велел ему открыть рот, а сам встал с своего места, взял стакан с желе и,
отделив его ножом, влил одним разом тому в горло, что повторял несколько раз и
даже своими руками открывал Ивану Михайловичу рот, когда он разевал его не
довольно широко. Бедный дружка (молодой князь Трубецкой) также терпел немало за
столом императрицы: лишь только государыня подавала знак,
* Это был князь Никита Юрьевич Трубецкой, друг
Кантемира, впоследствии генерал-фельдмаршал.
1721 год. Ноябрь
249
сестра
его, княгиня Черкасская, прислуживавшая за обедом и стоявшая позади брата,
начинала щекотать ему под шеей, а он всякий раз принимался реветь как теленок,
которого режут, что гостей очень потешало. После обеда начались танцы, сперва
церемониальные, точь-в-точь как в первый свадебный день, без всякой перемены.
По окончании их его высочество пригласил императрицу на польский, который
продолжался довольно долго; потом его высочество танцевал с новобрачною менуэт,
а затем еще со многими дамами, потому что его часто выбирали. Ее величество
императрица во все это время сидела под тем же балдахином, под которым сидела и
за обедом. Император ходил взад и вперед или сидел то с своими министрами, то с
императрицею; он обыкновенно помещался возле нее с правой стороны, а его королевское
высочество, когда не танцевал, постоянно с левой, и ее величество (как почти
всегда) много с ним разговаривала. Император был в очень хорошем расположении
духа: когда танцевал какой-то граф (делавший сильные движения руками и всем
телом), он начал сперва сидя подражать ему, чему императрица от души смеялась;
потом, когда тот стал танцевать во второй раз, он встал, подошел к его
высочеству и, показывая пальцами на танцевавшего, повторял все его
телодвижения. Его высочество много смеялся этому. Так как меня, между прочим,
пригласила на менуэт младшая Шафирова, то я потом, с своей стороны, выбрал
внучку новобрачного князя (дочь княгини Черкасской, лет двенадцати, с которою я
уже познакомился, когда мы были в первый раз у князя Валашского); это, кажется,
очень понравилось императрице, потому что она начала смеяться, потом долго
говорила с его королевским высочеством. По причине тесноты в комнате мне часто
приходилось танцевать близко от них, и я очень хорошо слышал, что ее величество
говорила обо мне; герцог несколько раз назвал мою фамилию, из чего я заключил,
что императрица до тех пор не знала меня хорошенько по имени. Все были в
восторге от моей маленькой хорошенькой дамы, которая хоть и участвовала в
первых церемониальных танцах, но менуэта в этот вечер еще не танцевала. Она и в
самом деле заслуживает похвал и удивления, потому что для своих лет танцует как
нельзя лучше; у нее, как и у матери, черные волосы, прекрасное правильное лицо
и чудная фигура; манеры ее чрезвычайно милы*. После нескольких часов танцеванья
император начал со всеми стариками один танец, которого я не могу назвать. Их
было 8 или 9 пар, а именно император с императрицею, великий адмирал,
новобрачный, вице-канцлер, князь Валашский, генерал князь
* Это была единственная дочь канцлера князя
Черкасского, княжна Варвара, вышедшая впоследствии замуж за графа Петра
Борисовича Шереметева и умножившая своим богатством огромное состояние
Шереметевых.
250
Голицын и другой князь Голицын, брат его, который исправлял должность маршала. Все они должны были танцевать с молодыми дамами. Старый генерал-майор Бутурлин и генерал-майорша Балк составляли девятую пару. Император, будучи очень весел, делал, одну за другою, каприоли обеими ногами. Так как старики сначала путались и танец поэтому всякий раз должно было начинать снова, то государь сказал наконец, что выучит их весьма скоро, и затем, протанцевав им его, объявил, что если кто теперь собьется, тот выпьет большой штрафной стакан. Тогда дело пошло отлично на лад; но лишь только танец кончился и бедные старики, запыхавшиеся и едва стоявшие на ногах от усталости, сели отдыхать, как император снова начал танцевать польский, в котором они, не успев даже порядочно усесться, опять должны были участвовать, чем наконец утомил их до того, что они, наверное, не оправились и на другой день. Вслед за тем его величество хотел начать менуэт с императрицею, но так как она отказалась, боясь, может быть, чтобы это ему не повредило и, вероятно, сама чувствуя усталость, то он взял ее под руку, пожелал всем спокойной ночи и уехал с величайшею поспешностью. За ними, простясь с новобрачными и детьми князя, уехал и его высочество. Было около половины десятого, когда он возвратился домой. В 11 часов тайный советник Бассевич приехал от Кинского (у которого в тот день в первый раз собиралось новоучрежденное общество) и только что разделся, как к нему пришли Ягужинский, майор Румянцев и Татищев, которые просидели у него до трех часов утра. Они проводили время за картами и бутылкой вина. Тайный советник выиграл наконец один червонец, потому что игра была небольшая. Признаюсь, когда явились карты, мне стало страшно: я опасался высокой игры, тем более что гости сами непременно хотели играть и прилежно переговаривались между собою по-русски.
9-го его высочество ужинал у посланника Штамке, а тайный советник Бассевич обедал у посланника Кампредона, у которого в первый раз было общество. Говорят, у него превосходный стол.
10-го, после обеда, вода опять начала подниматься, и
хотя около шести часов вечера получено было от посланника Штамке ( у которого
его высочество хотел ужинать) известие, что канал у его дома -почти полон и что
весь город (по причине предсказания некоторых крестьян, что вода вскоре
поднимется еще на три локтя) принимает, как в прошедшее воскресенье, все
возможные меры против наводнения, однако ж его королевское высочество все-таки
в половине седьмого отправился в своей карете к Штамке, взяв с собою графа
Бонде и меня, потому что камер-юнкер был не совсем здоров. Когда мы приехали к
посланнику, вода уже проникла в его двор и потом стала так сильно подниматься,
что его высочество
1721 год. Ноябрь
251
принужден
был карету и лошадей (которых сначала думал оставить) отослать домой и
приказать привести себе барку. Посланник всячески старался убедить герцога
уехать как можно скорее, представляя, что вода поднимается более обыкновенного
и что в его доме, если она еще прибавится, для его высочества будет
небезопасно, потому что, как скоро погреб наполняется ею, полы начинает
подымать вверх и тогда уже никто не может оставаться в комнатах. Он испытал это
в прошедшее воскресенье, когда вода во всех его комнатах стояла фута на два. В
этот день один из слуг соседа его, генерал-майора Штенфлихта, едва не утонул в
квартире своего господина: выходя из спальни, откуда ему хотелось что-то
спасти, он чуть-чуть не упал в погреб, над которым вода подняла пол; пройти ему
не было никакой возможности, так что наконец товарищи должны были с чердака
вынуть несколько потолочных досок и втащить его туда на веревках. Посланник
прибегал ко всем возможным доводам: то говорил, что вечером не будет в
состоянии позаботиться об ужине для его высочества, потому что не имеет
сообщения с своею кухнею, находящеюся на другом конце двора и уже залитою
водой; то сожалел, что единственная в его доме комната наверху, куда в крайнем
случае можно было бы удалиться, не имеет печи; то рассказывал, с каким трудом в
прошедшее воскресенье во время самого разлива проехал под мостом на своей
верейке. Но его высочество отвечал все одно: что вода еще далеко не так высока,
как в прошлый раз, и что пока она дойдет до той степени, он успеет еще уехать
домой. Делать нечего, посланник Штамке должен был хлопотать о переноске кушаний
из кухни. Люди высоко поднимали их и ходили в воде выше колен. Мы преспокойно
уселись ужинать; но посланник беспрестанно спрашивал, перестала ли вода
подниматься. Наконец спустя несколько времени пришло отрадное известие, что она
начала уменьшаться, почему мы с час или с полтора просидели за столом долее,
нежели предполагали. За ужином я уверял герцога, что сегодня свадьба камергера
Нарышкина (который, по приказанию императора, состоит при особе его
высочества); его высочество никак не хотел этому верить, потому что камергер не
сказал ему о том ни слова, напротив, на вопросы герцога, когда будет его свадьба,
всегда отвечал, что еще не так скоро, даже, вероятно, после переезда в Москву.
Я заметил, что невеста его, должно быть, старуха и что верно поэтому он не
делает пышной свадьбы, в чем его высочество со мною согласился, а на другой
день и убедился в самом деле. Однако ж герцогу было неприятно, что камергер не
сказал ему правды или по крайней мере не извинился перед ним. Почтенный
господин остался в этом случае, как и всегда, чудаком. Около 11 часов вечера
его высочество, простившись с посланником, который был порядочно навеселе,
уехал домой на барке.
252
11-го. Прошедшею ночью, часа в два, был сильный ветер, и вода начинала опять очень подниматься. Поэтому вследствие недавно обнародованного императорского указа многие из жителей удалились с своею скотиною в лес, куда отвели также всех лошадей из императорской конюшни, а за ними и лошадей его высочества и тайного советника Бассевича. Однако ж сегодня в 9 часов утра их привели назад, потому что вода уменьшилась и опасности уже не было. Легко себе вообразить, сколько тревоги наделало жителям города это вторичное наводнение, тем более что среди ночи вдруг ударили еще в набат (по причине пожара, вспыхнувшего недалеко от графа Кинского), который многие приняли за сигнал спасать всеми мерами домашнюю скотину. Его высочество обедал опять у себя в комнате, а вечером было обыкновенное общество в комнатах тайного советника Клауссенгейма, остававшееся до поздней ночи. В этот день его высочество через двух гвардейских офицеров получил приглашение пожаловать завтра на свадьбу майора гвардии Матюшкина. Граф Бонде переехал в дом герцога и занял комнаты тайного советника Клауссенгейма.
12-го. Ночью вода опять поднялась необыкновенно
высоко, однако ж скоро спала, потому что начавшаяся сильная буря свирепствовала
недолго. Его высочество обедал у себя в комнате и после обеда, в 4 часа, поехал
на свадьбу, которая праздновалась в Почтовом доме. Мы приехали туда прежде
императорской фамилии, что его высочеству было очень приятно. По прибытии
императора и императрицы сели за стол, и его высочеству и иностранным министрам
пришлось опять сидеть против его величества императора, который в этот раз был
особенно милостив к нашему герцогу. Свадебные лица были следующие: жених, как я
уже говорил, — гвардии майор Матюшкин, невеста — вдова гвардии же майора
Яковлева, женщина чрезвычайно любезная и хорошо говорящая по-немецки; посаженый
отец жениха — император, брат жениха — брат генеральши Голицыной, полковник
Семеновского полка; посаженый отец невесты — великий адмирал Апраксин, брат
невесты — старый генерал-лейтенант Бутурлин, гвардии подполковник; посаженая
мать невесты — императрица; сестра невесты — генеральша Балк; посаженая мать
жениха, если не ошибаюсь, — супруга великого канцлера Головкина; сестры жениха
я не знал. Подругами невесты были княжна Ромодановская, единственная дочь
князя-кесаря, и старшая графиня Головкина; дружкою — камер-юнкер Балк, маршалом
— князь Голицын, генерал-майор и подполковник полка своего брата*, шаферами —
офицеры гвардии. После обеда, за которым были провозглашены только обыкновенные
* Семеновского.
1721 год. Ноябрь
253
заздравные
тосты, начали танцевать. По окончании церемониальных танцев его высочество
первый начал с императрицею польский, в котором участвовали камер-юнкер Балк и
старшая Головкина. После того его высочество танцевал опять польский с дочерью
вдовствующей царицы, которая также была на свадьбе, и, окончив его, сел, по
желанию императрицы, подле ее величества. Затем камер-юнкер Балк танцевал
менуэт с старшею Головкиною; потом она танцевала с его высочеством, а
камер-юнкер с невестою; после этого невеста выбрала графа Кинского, а он опять
царевну, дочь вдовствующей царицы; потом еще танцевали: царевна с его
высочеством, его высочество с дочерью князя-кесаря, она с молодым Балком и т.
д. Когда император, находившийся в другой комнате, узнал, что танцует эта
последняя пара, он, желая напоить хорошенько молодого Балка, поспешно прибежал
в залу и приказал принести самый большой бокал венгерского вина, который по
окончании танца взял и поднес камер-юнкеру. Тот никак не мог понять, за что
должен выпить его; Это за то, — сказал государь, — что ты не отдал
княжне решпекту и после танца не поцеловал ей руки. Императрица и все гости
начали от души смеяться и одобрили мысль императора, очень хорошо поняв его
намерение. Камер-юнкер, выпив бокал, страшно опьянел; он и без того едва
держался на ногах, потому что из-за той же подруги невесты получил уже штрафной
стакан за то, что поцеловал ее, по обыкновению, в губы, когда она в начале
обеда привязала ему на руку бант: император в насмешку утверждал, что ему, из
уважения к дочери князя-кесаря, следовало поцеловать ей руку. Так как сначала
для царской фамилии было поставлено особо только два стула, на которые сели
справа — императрица, а слева — дочь вдовствующей царицы, то государыня
приказала поставить подле себя еще третий, на который пригласила сесть его
высочество. Ее величество почти постоянно говорила с герцогом и вообще была с
ним необыкновенно ласкова. Как дежурный, я все время стоял за стулом его
высочества и слышал, что они говорили обо мне; императрица, между прочим,
спросила, не сын ли я генерал-лейтенанта Берхгольца, находившегося в русской
службе, и на утвердительный ответ его высочества воскликнула: «Э, так я уже
прежде его здесь видела!» Но при этих словах вошел в комнату генерал
Ягужинский, и ее величество начала с ним английский танец, который состоял из 8
или 9 пар и продолжался очень долго. Императрица и царевна всякий раз, когда не
им приходилось танцевать, садились отдыхать. Между тем пришел император и,
будучи очень весел, начал потом другой танец, похожий на так называемый в
Германии цепной танец (Kettentanz), в
котором, по его приказанию, должны были принять участие все наличные старики.
Те, конечно, не могли отказаться и взяли себе все молодых дам. Сам
254
император танцевал с императрицею; остальные танцоры были: великий адмирал, великий канцлер, вице-канцлер, Толстой, Бутурлин, генерал Голицын, князь Долгоруков и еще два-три старика. По окончании этого танца император тотчас начал польский, в котором опять должны были участвовать вышеозначенные господа; но когда кончился и он, императрице показалось, что старики еще не довольно устали, и она снова начала танцевать с Ягужинским, приказав и им не отставать, что те и исполнили. В половине танца к ним присоединился император и, взяв императрицу за руку, танцевал с нею до тех пор, пока почтенные старцы едва могли передвигать ноги. Скоро после того начался обыкновенный на всех здешних свадьбах прощальный танец, и все общество разъехалось. Будучи уже дома, я услышал вдали звуки труб и вышел за ворота; это отвозили домой жениха и невесту, и именно в следующем порядке: впереди ехали три трубача, за ними двенадцать шаферов, верхом; потом следовал маршал с своим жезлом, в открытом четырехколесном кабриолете; за ним ехали невеста и жених в карете шестерней и, наконец, множество карет шестерней и парой, в которых сопровождали молодых свадебные чины.
13-го его высочество обедал у себя в комнате, а вечером ужинал у Штамке.
14-го у его высочества обедал генерал-лейтенант Бонне, который остался при дворе до 5 часов. Вечером его высочество ужинал с Штамке, Штенфлихтом и со мною у графа Бонде, где мы однако ж сели за стол только в 11 часов и просидели до двух.
15-го обедал при дворе генерал Аллар, а вечером его высочество ужинал у посланника Штамке. В этот день было рождение асессора Сурланда, который пригласил к себе большую часть наших: Негелейна, Геклау, поручика Бассевича, Шульца, придворного проповедника, Дюваля и меня вместе с некоторыми другими хорошими приятелями. Мы провели время тем веселее, что тайного советника Бассевича, нашего домового хозяина, не было дома. Случайно к нам попал и австрийский секретарь посольства, который до того напился, что в другой комнате повалился на мою постель. Не было никакой возможности выжить его оттуда, и я поневоле должен был искать себе другой постели. Меня наконец приютил у себя поручик Бассевич. С этим старым моим другом мне пришлось в третий раз спать на одной кровати; у покойного герцога Мекленбургского мы вместе были пажами, потом у брата его, теперешнего герцога, служили офицерами и наконец опять сошлись здесь у его королевского высочества.
16-го его высочество кушал у себя в комнате, а вечером
ужинал у генерала Штенфлихта, где не было никого, кроме Альфельда, Штамке,
Бонде, самого хозяина и меня. Мы разошлись доволь-
1721 год. Ноябрь
255
но поздно. Вместо вина, к которому обыкновенно прибегают, чтобы повеселиться, в этот раз служили пиво, вода и водка. Некоторым такой замен крепко не нравился, тем более что его высочество начал все заздравные тосты водою и надобно было следовать его примеру; другого сначала ничего не подавали, и только граф Бонде пил вместо воды пиво. Когда же наконец гости стали жаловаться на слабый напиток и просить рюмки водки, дали и водки, только более, чем нам хотелось; впрочем, пили не все поровну, а сколько кому было по силам. В этот вечер мы увидели большое пламя и, послав спросить, где пожар, узнали, что на реке, недалеко от крепости, загорелся от неосторожности корабль.
17-го у его высочества обедал в первый раз граф Дуглас, который долго сидел под арестом за дуэль и о котором я уже как-то упоминал. Вечером его высочество ужинал у тайного советника Геспена и был необыкновенно весел. В этот день молодой Бестужев*, который скоро отправляется посланником в Швецию и которого я знал в Мекленбурге камер-юнкером, обедал у тайного советника Бассевича. Они уже давно друзья. В прошедшую ночь был страшный мороз, и надобно думать, что скоро начнется настоящая зима.
18-го обедали у его высочества барон Мардефельд, саксонский министр камергер Лефорт, генерал-майор Лефорт, состоящий в здешней службе, и генерал-лейтенант Ласси, который не был еще у его высочества, потому что недавно только приехал из Финляндии. Это тот самый Ласси, который так страшно жег в Швеции. Так как между ними нашлись любители вина, как, например, в особенности барон Мардефельд, человек чрезвычайно веселый, то много пили; впрочем так, что было еще сносно. Когда гости разъехались, его высочество ушел в свою комнату и вечером не выходил. В этот день было очень холодно, особенно нам, еще непривычным.
19-го. В продолжение ночи холод до того усилился, что
маленькие каналы, находящиеся в разных местах города, покрылись льдом. Утром
тайный советник сообщил мне по секрету, что я, вероятно, отправлюсь в Москву с
лошадьми, которых его высочество намерен туда послать. Так как нынче был
очередной день тайного советника Бассевича для приема у себя министров, а
барону Мардефельду вместе с камергером Лефортом и генералом Минихом хотелось
послушать нашего придворного проповедника, то они приехали с ним ко двору и уже
по окончании богослужения уехали с тайным советником, у которого однако ж после
обеда собралось многочисленное общество. Некоторые приехали туда уж порядочно
навеселе, как, например, генерал Ягужинский, гвардии майор Румянцев, известный
поручик-хохотун и другие; а как для
* Михаил Петрович Бестужев-Рюмин, впоследствии граф.
256
таких гостей нет отказа, то сильно пили. Поэтому правила вновь учрежденного общества были несколько нарушены, но нечего было делать! В этот день у тайного советника собрались почти все иностранцы и немцы, живущие в Петербурге. Его высочество утром не выходил в церковь и обедал дома, потому что был день его поста; вечером однако ж ездил к посланнику Штамке, от которого, в первый раз в нынешнем году, возвратился в санях. В тот же вечер стала река, почему так называемый виташий, или тайный кнутмейстер, поздно ночью ездил с барабаном и несколько человек ходило по набережным с музыкою в знак того, что река стала и что еще никому не дозволяется ходить через нее. По здешнему обычаю, он с своими людьми и сам император должны первые пройти по льду, потому что иначе его величество, вероятно, не решился бы на это, не уверившись наперед, что лед достаточно крепок. Если б у реки не ставили стражи и не было этого запрещения, то какой-нибудь сорванец легко мог бы поплатиться жизнью, что и случалось.
20-го, рано утром, виташий опять прошел с церемониею мимо нашего дома. На нем был какой-то полотняный балахон, весь исписанный черными буквами, изображавшими название виташий на всех возможных языках; на голове он имел шляпу с четырьмя огромными рогами, а в руке держал машину, сделанную в виде колбасы. Зачем он называется виташием и откуда получил это название — было бы слишком грязно рассказывать и притом достаточно известно. За ним шел один из тех людей, у которых на голове и на всем теле нет ни одного волоса и которых император держит только как редкость. Он нес большое полотняное знамя. Позади его шли два барабанщика, а за ними наконец четырнадцать человек с лопатами, веревками и ломами. Они выстроились против Почтового дома, и один из них, с своим ломом, стоял там на карауле до тех пор, пока лед окреп и они могли приступить к прорубке и расчистке на нем главной дороги. В этом состоит их должность, за что они получают и жалованье. В этот день у его высочества болела голова; однако ж вечером он ходил наверх к графу Бонде, у которого пил чай и потом часа два играл с нами в карты.
21-го, вечером, сверх всякого ожидания, начало сильно таять.
22-го. Во всю ночь была такая оттепель, что на льду
показалось уже много воды, почему и фейерверк, который в день тезоименитства
императрицы хотели было устроить на реке, против Почтового дома, поставили на
лугу, прямо перед домом нашего герцога. В этот день вышло повеление его
высочества о том, кому из нас ехать с ним в Москву и кому оставаться здесь. В
числе последних были генерал-майор Штенфлихт, бригадир Ранцау,
1721 год. Ноябрь
257
посланник Штамке, камер-юнкер Геклау, Дюваль и я. Хотя это известие было всем нам весьма неприятно, однако ж надобно было казаться довольными и повиноваться воле герцога. Больше всех сокрушался посланник Штамке, потому что все иностранные министры при здешнем дворе, к которым он все еще покамест принадлежал, отправлялись в Москву, а ему не хотелось быть в этом случае единственным исключением. Его высочество обедал с обоими полковниками и с нами, потому что из прочих никто не остался при дворе обедать. После обеда приехал к его высочеству адъютант князя Меншикова с приглашением на завтрашний вечер по случаю именин князя; он же имел приказание пригласить на этот праздник как наших тайных советников, так и иностранных министров. Вскоре после адъютанта приехал к его высочеству с визитом молодой польский граф Сапега; с ним был один старый французский капитан, человек очень приятный, вероятно его гувернер. Он уверял, что от первого наводнения князь Меншиков понес убытку с лишком на 20 000 рублей, что я уж слышал и от других. Легко поэтому вообразить себе, сколько бед наделали повсюду последствия наводнения, если князь один пострадал так много. Вечером его высочество ужинал у графа Бонде (к которому кушанья всегда носят из герцогской кухни), где были также Альфельд, Штенфлихт, Лорх и мы, дежурные. Но так как герцог, против своего обыкновения, после обеда немного соснул и от того чувствовал себя не совсем хорошо, то мы оставались там только до 10 часов.
23-го. Всю ночь и весь вчерашний день продолжалась
оттепель, от которой сделалось так скользко, что едва можно было ходить; однако
ж через реку, несмотря на то что лед был совершенно покрыт водою, все еще
переходили. В 11 часов утра в комнатах тайного советника была первая репетиция
музыки, которую его высочество готовил к следующему утру в честь императрицы по
случаю тезоименитства ее величества. У его высочества обедал граф Кинский.
Перед обедом полковник Лорх объявил мне, что герцог изменил свое распоряжение и
что я поеду в Москву; но радость моя продолжалась недолго: вечером я узнал от
тайного советника Бассевича, что его высочество опять передумал и что мне
придется здесь остаться. После обеда его высочество отправился к князю
Меншикову на ту сторону реки, которую перешел пешком, потому что по льду нельзя
еще было ездить. Он весело провел у князя день его именин; вечером, в свое
время, там был фейерверк, весьма, впрочем, незавидный. Мне гораздо приятнее
было присутствовать при второй репетиции музыки, бывшей сегодня после обеда,
тем более что здесь редко приходится слышать такой полный оркестр. Она началась
в 5 часов, и на ней были
258
здешний молодой Бестужев, камергер Лефорт, барон Левольд, барон Ренне, некоторые из наших кавалеров и придворный проповедник Ремариус, который очень любит музыку и сам на клавесине превосходно бьет генерал-бас. Репетиция шла отлично. Так как музыка назначалась на другой день очень рано, а музыканты графа Кинского жили от нас страшно далеко, то мы из боязни, что они как-нибудь опоздают, оставили их у себя ночевать. Тайный советник Бассевич воротился с бригадиром Ранцау довольно рано домой, и к нему приехали генерал Ягужинский, барон Левольд и барон Ренне, которые вместе с тайным советником Геспеном долго пробыли у него. Ягужинский был чрезвычайно весел и притом совершенно трезв, тогда как обыкновенно он страстный любитель пирушек и редкий вечер не бывает навеселе.
24-го, в 6 часов утра, музыка наша была уже совершенно
готова, потому что его высочество, по назначению генерала Ягужинского,
намеревался идти с нею к императрице около половины седьмого. Но только что мы
собрались в путь, явился к тайному советнику Бассевичу посланный от Ягужинского
с известием, что императора и императрицы еще нет и что надобно немного
подождать. Нам это было весьма неприятно: мы боялись, что скоро начнет
рассветать, а его высочеству непременно хотелось устроить музыку до рассвета и
с факелами. Однако ж немного спустя явился другой посланный с радостною вестью,
что идти наконец можно. Тогда мы отправились к императорскому зимнему дому* в
следующем порядке: впереди всех шел фурьер, за которым двенадцать солдат несли
столы, стулья и подсвечники для музыкантов; потом шел я, чтоб на дворе поскорее
расставить по местам факельщиков; за мною следовали 20 человек с факелами, по
два в ряд, и между ними его высочество с своею свитою, а уж за ними, после
всех, музыканты. Когда мы вошли на двор, фурьер поспешно поставил столы против
окон императрицы, а я в то же время разместил факельщиков. Пятнадцать из них, в
парадной герцогской ливрее и с большими восковыми факелами в руках, были
поставлены в ряд перед музыкантами, лицом к окнам императрицы, а остальные пять,
не имевшие ливрей, — за музыкантами. Затем ноты были разложены по столам,
музыканты (настроив инструменты еще за воротами) заняли свои места, и музыка
началась. Она продолжалась почти час и была тем приятнее, что погода стояла
тихая и ясная. Оркестр наш
* Этот зимний дворец, начатый в 1711 году, стоял в
Миллионной, близ канала, соединяющего Большую Неву с Мойкою. В нем в 1725 году
скончался Петр Великий. Впоследствии он назывался лейб-компанским домом
(от помещавшейся в нем лейб-компании), а теперь на месте его казармы
Преображенского полка.
1721 год. Ноябрь
259
состоял
из 17 или 18 человек, все отборных людей, из которых 5 были из свиты его
высочества и 10 из дома графа Кинского. Во время музыки обе принцессы в
утренних костюмах стояли у окон и слушали с величайшим вниманием (музыканты
сидели несколько ближе к их окнам). Старшая принцесса при этом случае ясно
показала, что она большая любительница музыки, потому что почти постоянно
держала такт рукою и головою. Его высочество часто обращал взоры к ее окну, и
вероятно не без тайных вздохов; он питает к ней большое уважение и неописанную
любовь, которые обнаруживает при всех случаях как в ее присутствии, так и в
разговорах с нами. Не успели мы оглянуться, как из дому вышел император. Он
подошел к его высочеству и крепко обнял его; потом приблизился к музыке и
обратился к столам одним ухом; но послушав несколько времени, быстрыми шагами
удалился. Между тем вышел и генерал Ягужинский и что-то тихо говорил его
высочеству; но легко было понять, что он пришел благодарить герцога от имени
государыни. По окончании музыки его высочество отправился вперед с своею свитою
к тайному советнику Бассевичу, а музыканты и факельщики последовали за нами.
Тайный советник, с согласия его высочества, приказал асессору Сурланду (который
исправлял должность капельмейстера) раздать всем музыкантам на водку от 80 до
90 рублей. Напившись у тайного советника чаю, герцог в санях уехал домой, а
тайный советник от имени его высочества велел всем кавалерам собраться около
половины десятого часа ко двору в парадных платьях, что мы и исполнили. В
одиннадцатом часу его высочество, в величайшем параде и в сопровождении всей
своей свиты, поехал в зимний дом императрицы для поздравления ее величества с
днем тезоименитства. Подполковник Сальдерн и майор Эдер должны были, по венской
моде, ехать по сторонам кареты его высочества верхом, в чулках и башмаках, что
им вовсе не нравилось, как потому, что было довольно холодно, так и потому, что
это весьма невыгодно для парадного платья. По прибытии в дом императрицы мы
были встречены там генералом Ягужинским и проведены им в приемную ее
величества, где нашли большое общество и несколько времени ждали, пока
государыня вышла и приняла поздравление его высочества. Она спешила в церковь и
потому недолго держала герцога, который, по обыкновению, поцеловал ей руку, в
чем все наши кавалеры и некоторые другие из присутствовавших последовали его
примеру. После обеда, часов в пять, его королевское высочество отправился в
Почтовый дом, где назначено было празднество. Как скоро приехала туда и царская
фамилия, тотчас сели за стол и пили довольно много, в чем его высочество
принимал деятельное участие. За здоровье
260
императрицы пили очень большим и полным бокалом, и его высочество объявил себя самого маршалом этого тоста. Когда его величество император провозгласил его, герцог взял бокал и собственными руками налил его дополна, и если б государь (которому не хотелось, чтоб он пил так много) не остановил его, то его высочество из уважения к императрице, конечно, выпил бы все дочиста. После того император взял этот бокал, пошел с ним к императрице и сказал ей, что его высочество выпил его за ее здоровье, а потом прислал его назад с приказанием, чтоб и каждый из гостей выпил по стольку же. Тогда его высочество обошел всех, приказывая у себя в руках наполнять бокал и требуя, чтобы каждый осушал его до капли. По окончании этого тоста означенным порядком за мужским столом и донесении о том императору, находившемуся у императрицы, его величество приказал подать бокал туда, и все дамы должны были, в известной степени, также пить из него, от чего они большею частью окончательно повеселели. Столы в этот раз были так хорошо сервированы, как при нас еще не было; даже мужской стол был уставлен сластями, чего я не видал здесь еще ни на одном празднестве; вина также были все очень хороши. После стола танцевали, а вечером был прекрасный фейерверк на большом лугу против Почтового дома. Таким образом празднество в присутствии высоких гостей продлилось до половины второго часа ночи и было тем приятнее, что они все в этот день были необыкновенно веселы.
25-го его высочество обедал у себя в комнате, а вечером ужинал у графа Бонде.
26-го граф Бонде велел меня просить к себе, и когда я
пришел, у него был бандурщик (так называются молодые и немолодые казаки из
Украины, играющие на бандуре и вместе с тем поющие) княгини Черкасской,
которого он призвал, чтобы заучить несколько веселых русских песен. Но так как
голос этого молодца был не из лучших, а граф не может легко усвоить себе
мелодию, то он просил меня пропеть с ним и затвердить напев избранной им песни.
Он написал мне русский текст латинскими буквами, и мы все трое, т. е. граф,
бандурщик и я, принялись весело распевать и продолжали до тех пор, пока наконец
вполне затвердили мелодию. Его королевское высочество (живущий под графом
Бонде), слыша внизу наши голоса и хорошо запомнив слово люли, очень
часто повторявшееся в песне, прислал наверх камер-лакея с запиской, в которой
стояло: bonjour,
messieurs les Luillis, и это только
для того, чтоб тот посмотрел, кто там поет. В этот день были у майора Румянцева
крестины, при которых присутствовали император и императрица. Начались также
обыкновенные здесь зимния собрания; но так как, по
1721 год. Ноябрь
261
ошибке полицеймейстера, нашему герцогу не было о том дано знать, то он провел весь вечер до поздней ночи у посланника Штамке.
27-го подполковник Сальдерн, чувствуя себя не совсем здоровым, просил меня дежурить за него. Майор Эдер также несколько дней не выходил из комнаты, потому что упал с лошади и разбил себе нос. Я отправился пораньше ко двору, но камер-юнкер немало обиделся, что подполковник не его просил дежурить и что я буду исправлять одинакую с ним должность; однако ж я не обратил на это никакого внимания, а подполковник и того менее. У его высочества обедали камер-юнкер Бестужев, скоро отправляющийся в Швецию, и граф Полус (поручик шведской гвардии, пробывший здесь много лет в плену). Так как оба они приезжали проститься, то за столом пили более обыкновенного. Граф Полус при прощанье получил от его высочества в подарок прекрасную серебряную шпагу. Вечером его высочество ужинал у генерала Штенфлихта (куда и я должен был следовать) и очень хорошо провел там время, играя, между прочим, в первый раз в марьяж, который я ему показывал.
28-го было собрание у великого адмирала Апраксина. Его
королевское высочество также отправился туда в 5 часов и застал там императора
и множество гостей. Дам ни одной не было, потому что великий адмирал не женат;
если же собрание бывает у женатого и жена его налицо, то съезжаются все здешние
дамы, и тогда танцуют. Что касается до меня, я нашел это общество без дам
неприятным; мужчины только разговаривают, играют в шахматы, курят табак и пьют.
Мне показалось, что и его высочество несколько скучал; однако ж он не давал этого
заметить и оставался там до тех Пор, пока не уехал император. Его величество
был в этот вечер очень задумчив и постоянно вел серьезный разговор с
несколькими старыми господами; впрочем, когда приехал его высочество, он принял
его весьма милостиво, поцеловал и просил сесть возле себя. Герцог просидел на
этом месте до тех пор, пока наконец пришел великий адмирал и попросил его
кушать в другую комнату, куда он и отправился с князем Валашским и некоторыми
другими. Там стоял отлично убранный, но, по здешнему обычаю, чересчур
заставленный кушаньями (в особенности разного рода жареным) стол, за который
они сели и кушали с большим аппетитом. Когда императору доложили, что уже 11
часов (по закону собрания не могут продолжаться долее), он встал и, посмеясь
несколько времени с старым шутом адмирала, болтавшим всякий вздор (его
величество все еще охотно слушает шутов, чтобы рассеяться после серьезных
занятий), простился и уехал. Его высочество и прочие гости также скоро
последовали его примеру. Герцог только на минуту заехал домой, чтобы
262
приказать
заложить сани. Когда они были готовы, он сел в них с графом Бонде, а мне велел
стать назади, и мы отправились к генералу Штенфлихту, который был уже в
постели. Он должен был встать и ехать с нами к посланнику Штамке, которого мы
точно так же намеревались поднять: его высочеству не хотелось еще ложиться
спать. Но Штамке, проведав как-то о нашем визите, поставил у ворот всех своих
людей с большими палками, а сам, в панталонах и чулках, лег в постель, держа в
каждой руке по пистолету. При нашем появлении он хотел вскочить, но мы удержали
его. На вопрос его высочества, что все это значит, он отвечал, что слышал в
соседстве необыкновенный шум (генерал Штенфлихт живет рядом с ним) и, полагая,
что там напали разбойники, которые могли добраться и до него, принял у себя
меры против подобного нападения, но что теперь, имея неожиданное счастье видеть
так поздно в своем доме его высочество, он чрезвычайно рад и забывает страх.
Его высочество сказал на это, что мы сами слышали шум, как нам показалось, у
него, посланника, и поспешили сюда на помощь, но, к удивлению, не нашли никого
посторонних людей. Между тем его высочество приказал нам брать потихоньку все,
что попадет под руку, чтобы в самом деле исполнить то, чего притворно вздумал бояться
посланник. Собрав поспешно порядочную добычу, мы ушли и возвратились к
генералу, у которого пробыли еще несколько времени и пили чай. Вслед за нами
явился туда и Штамке с жалобами, что разбойники посетили-таки и обокрали его.
Мы отвечали, что встретили некоторых из них на улице и отняли покраденное, что
если это его вещи, то он может взять их. Он начал высчитывать, что именно
украдено, и, разумеется, тотчас же получил все назад; не упомянул только о
золотых часах, которые его высочество незаметно снял у его постели и отсутствия
которых, вероятно, не подозревал; поэтому его высочество оставил их у себя и
только на другой день послал к нему в дом с совершенно не знакомым ему
человеком, как бы для продажи, сняв с них золотую цепочку и заменив ее ленточкой,
какую обыкновенно привязывают к новым часам. Но так как просили за них слишком
дорого, то посланник, который не узнавал их и совершенно забыл о вчерашнем
происшествии, отвечал незнакомцу, что сам имеет такие часы и что других ему не
нужно. Только когда тот уже уходил, ему пришло в голову, что часы-то, пожалуй,
его собственные, и он велел воротить его. Не найдя своих часов на месте, он
оставил у себя принесенные, и тем дело кончилось. Так наконец обнаружилась
истина, и посланник был рад, что часы воротились к нему; но проделка эта очень
забавила его высочество, который на другой день немало над ним смеялся.
1721 год. Ноябрь
263
Его высочество уже давно решил уменьшить выдачу нам
месячных столовых денег: сегодня дело это окончательно состоялось, и тайный советник
Бассевич получил следующее расписание:
Сколько до Скольку впредь
пор получал. будет получать.
Рубли. Рубли.
Конференции советник Альфельд 60 40
Генерал-майор Штенфлихт 75 50
Бригадир Ранцау 75 50
Посланник Штамке 300 300
Подполковник Сальдерн 45 30
Камеррат Негелейн 45 30
Асессор Сурланд 45 20
Майор Эдер 22 ½ 17
Я 22 ½ 17
Капитан Шульц 15 15
Фельдшер Рипен 15 10
Канцелярист Геннингс 15 10
Всего 735 589
Сверх того должны еще получать ежемесячно:
Камер-юнкер Геклау 30 рублей.
Г. Дюваль 15 —
Всего 45 —
Карл-Фридрих.
Прочие наши, не помещенные в этом списке, не получали столовых денег, а пользовались известными суммами на весь год; к ним принадлежали и оба последних, которым однако ж теперь также положены столовые деньги. Останется ли это положение так или получит еще какое-нибудь изменение, покажет время.
29-го приезжал шурин князя Меншикова (молодой человек,
еще нигде не служащий), приглашал его высочество на завтрашний день на обед к
князю, у которого назначено было празднование дня св. Андрея. Герцог дал слово
приехать. Вечером его высочество был у Штамке, где и ужинал; я же, по убеждению
асессора Сурланда, решился вместе с ним отправиться в баню, именно в баню
нашего дома. Здесь почти при каждом доме есть баня, потому что большая часть
русских прибегает к ней по крайней мере раз, если не два в неделю. Я хоть и в
первый раз побывал в бане после трех или четырех лет (прежде, когда я был в
Швеции и здесь, я нередко пользовался ею, но потом совсем оставил), однако ж
нашел, что она мне очень полезна, и положил себе впредь почаще прибегать к ней.
264
Русские и чухонские женщины, прислуживающие там, превосходно знают свое дело. Они, во-первых, умеют дать воде, которую льют на раскаленные печные кирпичи, ту степень теплоты или холода, какую вы сами желаете, и, во-вторых, мастерски ухаживают за вами. Сначала, когда полежишь немного на соломе, которая кладется на полке и накрывается чистою простынею, они являются и парят вас на этом ложе березовыми вениками, сколько вы сами хотите, что необыкновенно приятно, потому что открывает поры и усиливает испарину. После того они начинают царапать везде пальцами, чтобы отделить от тела нечистоту, что также очень приятно; затем берут мыло и натирают им все тело так, что нигде не останется ни малейшей нечистоты; наконец, в заключение всего, окачивают вас, по желанию, теплою или холодною водою и обтирают чистыми полотенцами. По окончании всех этих операций чувствуешь себя как бы вновь рожденным. Непривычные к бане и не выносящие большого жара после того страшно ослабевают; поэтому выходя из бани, надобно очень тепло одеваться, чтобы не простудиться. Но русские бросаются, совершенно нагие (даже в начале зимы, когда вода еще не замерзла), из самых жарких бань в самую холодную воду и чувствуют себя очень хорошо, потому что с детства привыкли к этому; я однако ж не посоветовал бы никакому иностранцу пробовать подражать им.
30-го, в день св. Андрея, в 10 часов утра, его
величество император отправился со всеми наличными кавалерами ордена св. Андрея
в церковь для слушания Божественной литургии. Его величество сам учредил этот
орден, который в большом уважении и дается только лицам не ниже генеральского
чина. В 11 часов, когда пушечная пальба в крепости и Адмиралтействе дала нам
знать, что богослужение кончилось (пальба из пушек при всех здешних
празднествах возвещает об окончании обедни), его королевское высочество тотчас
же поехал к князю, зная, что обед у него начнется немедленно по приезде
кавалеров из церкви. Мы застали все общество уже за столом (гости не мешкали,
да и не имели притом надобности ехать так далеко, как мы); поэтому князь тогда
только увидел герцога, когда мы вошли уже в комнату; но он тотчас вскочил с
своего места, побежал его высочеству навстречу и приветствовал его, потом
посадил против императора, который, с своей стороны, когда герцог подошел к
столу, также встал и поклонился ему весьма милостиво. Орденских кавалеров было
налицо только десять, и хотя число гостей было вообще велико, однако ж почти
половина большого стола оставалась незанятою. Стол этот, по здешнему обычаю,
был убран великолепно. Тосты, провозглашенные при мне, были следующие:
во-первых, св. Андрею, патрону ордена, и во-вторых — за здоровье семейства
Ивана Михайловича (Голови-
1721 год. Ноябрь
265
на),
т. е. флота; этот тост никогда не забывается, и император, говорят, обещал
Ла-Косте 100 000 рублей, если кто-нибудь за обедом его пропустит; но зато и
денщики, находящиеся при государе, должны ему постоянно напоминать о нем. При
первом тосте пили из огромного стакана; но князь Меншиков весьма ловко помогал
нашему герцогу, для которого порция была слишком велика: налили ему почти
столько же, сколько и другим, но лишь только его высочество выпил половину,
князь (стоявший позади герцога) взял стакан и отдал его далее. Император легко
мог все это заметить, если б хотел. Второй тост сошел для его высочества еще
лучше: его предлагали ему два раза — сперва князь Валашский, потом генерал
Аллар, но стакан, по милости князя (который наливал его сам), оба раза
переходил к другим под предлогом, что его высочеству подадут другого вина, о
чем, разумеется, потом и забыли. Должно быть, до нашего приезда был еще
какой-нибудь тост, потому что император сказал герцогу, что его высочеству
необходимо несколько щадить себя, что кроме трех стаканов, уже выпитых,
ему предстоит сегодня выпить еще 27, а именно у каждого кавалера по три, и что
тогда только он будет свободен. За обедом император вынул бумагу, в которую
было завернуто около тридцати старых копеек, величиною ровно втрое против
нынешних; по его словам, они были принесены последним наводнением к его
увеселительному дворцу Монплезиру и там найдены, когда вода спала. Его
величество показывал их всему обществу как большую редкость, и когда его
высочество, внимательно рассмотрев находившуюся у него в руках копейку, хотел,
по примеру других, возвратить ее по принадлежности, государь сказал: «Bebaut jy dat man, ick
sau ju noch en Paar dartu geben» (оставь
ее себе, я прибавлю к ней еще пару); после чего он с большим тщанием отобрал
еще две копейки из самых крупных и подал его высочеству, который принял их с
благодарностью. Вскоре потом император встал, простился и уехал. Примеру его
последовали и прочие кавалеры. По здешнему обычаю, в этот день ездят ко всем
кавалерам ордена и у каждого обедают или ужинают и пьют известные общие тосты,
что продолжается до поздней ночи. Говорят, барон Шафиров между прочим спрашивал
сегодня у императора, не будет ли орден св. Андрея пожалован его королевскому
высочеству. На что его величество будто бы отвечал, что об этом следовало
напомнить прежде; что надобно осведомиться у наших министров, приятен ли будет
орден, и тогда пожаловать его в празднование мира. Поговорив несколько времени
с князем, его высочество также простился и уехал. Князь, провожая герцога до
крыльца своего дома, увидел наши большие сани, на которых поместилось
одиннадцать человек (4-ро внутри, 2 пажа спереди, 4 лакея сзади и кучер), и
немало дивился, что его высочество ре-
266
шается так смело ехать по льду, еще весьма не крепкому; но его высочество не обратил на это никакого внимания, равно как и на все наши просьбы взять с собою в сани поменьше людей. Когда лед под нами трещал, он уверял, что это признак сильного мороза, и никак не хотел допустить, что причиною тому тяжесть саней. Так как обед у князя начался очень рано и продолжался недолго, то мы застали наших кавалеров еще за столом, что Геклау и мне было чрезвычайно приятно, потому что мы двое еще ничего не ели.
После обеда его высочество посетил молодой граф
Сапега; но его, под благовидным предлогом и с помощью маленькой лжи, скоро
выпроводили от нас: его высочество не хотел в этот день иметь у себя
посторонних, потому что намеревался отпраздновать хорошенько именины посланника
Штамке, для чего и приказал, чтобы на кухне готовили к вечеру ужин на 10
человек. Вечером герцог велел пригласить в комнаты графа Бонде, где назначался
праздник, следующих особ: конференции советника Альфельда, генерал-майора
Штенфлихта, полковника Лорха, подполковника Сальдерна, майора Эдера и нас
троих, дежурных, т. е. Бонде, Геклау и меня. Когда посланник Штамке вошел в
комнату графа Бонде (куда его высочество сам лично пригласил его), валторнисты,
которые рано утром от имени герцога давали ему серенаду, приветствовали его
веселою музыкою, чтобы показать нашу радость по случаю прибытия именинника.
После того его высочество вручил ему поздравительные стихи и весьма удачное
сравнение (своего собственного сочинения) между ним, посланником, и одним
господином, которого терпеть не может, где последнему страшно достается,
посланнику же, напротив, делается много похвал. Это сочинение в особенности
возбудило в посланнике неописуемый восторг. Заметив, что герцог и все общество
в отличном расположении духа, он воспользовался благоприятным случаем и
предложил, с позволения и одобрения его высочества, подписку в пользу одного
бедного голштинского чиновника по имени Гросс, который был прежде капитаном и
приезжал сюда просить о чем-то его высочество, но на обратном пути между
Петербургом и Ревелем пострадал от кораблекрушения и только с штурманом и
двумя-тремя матросами остался в живых. В бедствии своем он написал трогательное
письмо к посланнику, прося или дать ему взаймы сколько нужно для его
путешествия, или сделать для него сбор у придворных кавалеров его высочества.
До своего отъезда из Петербурга он получил от герцога порядочную сумму на
путевые издержки и потому не имел смелости еще раз прямо обратиться к его
высочеству. Посланник собрал для него довольно много; сам его высочество дал
еще 12 рублей. По окончании сбора его высочество кушал чай, а потом, около 10
часов, сел за ужин. Когда мы пробыли несколько времени
1721 год. Ноябрь
267
за
столом, его высочество встал, перевязал себе через плечо салфетку (в знак того,
что сам хочет быть маршалом общества) и начал провозглашать тосты. Сначала он
собственноручно передавал всем бокалы, потом взял в шаферы майора Эдера; но так
как последний не мог один справиться за усилием веселого распиванья, то я также
должен был встать и занять место шафера, повязав себе тотчас же, для отличия,
салфетку на руку. Его высочество, когда много уже было выпито, приказал подать
самый большой бокал, какой только могли найти во всем доме, наполнил его
доверху и сам предложил посланнику Штамке тост за здоровье имени одинакого
начала и окончания, подразумевая под этим здоровье старшей императорской
принцессы Анны, потому что имя ее начинается и оканчивается одною и тою же
буквою. Перед тем однако ж его высочество приказал несколько бутылок вина
побольше перемешать с водою, и я должен был незаметно наливать его самому
герцогу, полковнику Лорху и графу Бонде: его высочество в подобных случаях
всегда щадит этих двух господ, потому что граф Бонде начинает харкать кровью,
когда выпьет лишнее, а полковнику Лорху вино противно, особенно же в больших
стаканах, из которых пить против воли его не может принудить никто на свете. Но
все остальные гости, даже мы, шаферы, должны были пить это здоровье чистым
вином и полным бокалом. Г. Альфельд, который был не совсем здоров вследствие
многих сильных, хоть и не всегда добровольных, попоек и потому имел позволение
во весь вечер пить Tisane (род легкой настойки), на
сей раз также должен был вместе с нами пить за упомянутое здоровье крепкое
бургонское вино. Его высочество сам обходил гостей, каждому подавал бокал и
всякий раз пробовал наперед, не подмешано ли туда воды; а чтобы тост этот шел
живее, он приказал у большого бокала отбить ножку, отчего его нельзя было
выпустить из рук, не выпив дочиста. После того Альфельд предложил его
высочеству тост — как мне удалось услышать, за здоровье г-на Р.; он хотел предложить
его потихоньку и не заметил, что я все-таки слышал его слова. Его высочество
покачал головою и отвечал ему громко, что это здоровье сюда не идет; но
Альфельд возразил, что пили же за здоровье его и его семейства, на что его
высочество сказал, что то совсем другое дело. Кончилось однако ж тем, что за
здоровье это таки пили, назвав его здоровьем в мыслях, почему немногие
только поняли, что под ним разумелось. После ужина мы принялись весело
распевать обе наши русские песни Stopotski postolisku (Стопочки по столику) и Pobora godilla (По
бору ходила), при чем много прыгали и, стоя на столе, распили не один стакан.
Так провели мы время до половины второго часа ночи и были очень веселы. Когда
его королевское высочество удалился, отправился и я домой вместе с
268
конференции
советником, квартира которого недалеко от моей. Дорогой он начал уговаривать
меня зайти с ним на минуту к посланнику Штамке, на что я и согласился. Проходя
мимо дома тайного советника Толстого, мы увидели, что император со всеми
андреевскими кавалерами у него и очень веселится; это еще более поощрило нас
исполнить свое намерение. Когда мы пришли к посланнику, его даже не было еще
дома, потому что он завозил домой генерал-майора Штенфлихта. По возвращении к
себе он очень удивился, увидя нас. Если г. Альфельд начнет пить, то уж до
окончательного опьянения перестать не может и заставить его отправиться домой
нет возможности. Он послал одного из своих людей к генерал-майору Штенфлихту с
приказанием разбудить его и привести, в халате, к посланнику, его ближайшему
соседу (он видел, что сам посланник уже слишком много пил и не в состоянии еще
раз состязаться с ним). Генерал-майор рассердился, что ему помешали спать; но
зная, что во всю ночь не будет иметь покоя от Альфельда, если не пойдет к посланнику,
он пришел и принес свой огромный стакан (подаренный ему бароном Мардефельдом),
в который входит более полутора бутылок и который он называет Causa (причина). Уверенный, что им всего скорее можно споить
и сбыть с шеи Альфельда, он велел наполнить его почти доверху и приветствовал
конференции советника. Генерал-майор, который только в Риге, по убеждению
императора, опять принялся за вино, не пробовав его 16 лет, может так ужасно
пить, что всем и каждому делается страшно; он выпил свой стакан с величайшею
поспешностью. Посланник между тем незаметно скрылся и лег спать; но
генерал-майор добрался до его спальни и велел своим людям во все время, пока
пили, трубить в рожки (которые те постоянно должны иметь при себе, когда
господин их навеселе), что производило невыносимый шум в такой маленькой
комнате, какова спальня посланника. Конференции советник Альфельд выпил большой
стакан, однако ж с расстановкой, потому что вообще пьет очень медленно, когда
бывает уже пьян. Я еще довольно хорошо отделался, наперед уговорившись с
людьми, чтоб они наливали мне вино наполовину с водой. После полуночи, часа в
три, я наконец потихоньку убрался; но Штенфлихт и Альфельд оставались у
посланника для упражнения его в терпении до шести часов утра.
1-го. Его высочество, узнав о попойке прошедшей ночи,
приказал, через Бонде, сделать замечание Альфельду и обоим другим господам. В
этот день его высочество кушал в своей комнате, откуда и не выходил, а у
тайного советника Бассевича обедали голландский резидент (теперь его ближайший
сосед) с женою и тай-
1721 год. Декабрь
269
ный советник Геспен, с которым он после обеда ездил к полковнику Геннингсу, чтобы отдать ему и его жене визит. Этот полковник — немец и служит смотрителем оружейного завода в Олонце, где есть и целебный источник. Император часто туда ездит. В отсутствие тайного советника пришли и ждали его конференции советник, посланник, генерал-майор и бригадир Ранцау, которые пробыли несколько времени у Сурланда и у меня; но так как он долго не возвращался, а его высочество желал остаться один у себя в комнате, то они отправились к посланнику Штамке, чтобы провести вместе вечер, потому что не знали, куда идти и что делать. Вечером тайный советник возвратился домой довольно рано и, узнав, что все общество у Штамке, приказал Сурланду и мне опять одеться и идти туда с ним вместе, что тотчас и было исполнено. Посланник Штамке и все общество, к которому присоединился еще Негелейн, немало радовались, что видели среди себя тайного советника Бассевича одного, чего уже давно не было, частью потому, что его высочество одно время почти все вечера оставался в своем замкнутом обществе (состоящем из него самого, Альфельда, Штенфлихта, Штамке и Бонде), где тайному советнику по многим причинам вовсе не хотелось участвовать, а частью и оттого, что тайного советника удерживали или его сношения с иностранными министрами (собирающимися друг у друга четыре раза в неделю — по воскресеньям, вторникам, средам и четвергам), или другие какие-нибудь дела. Тайный советник начал говорить о большом стакане, который вчера так весело ходил по рукам, а когда генерал-майор велел принести его и стал показывать, по скольку мы выпивали, он ему сказал: «Э, да и мне хотелось бы с вами потягаться». И так как всем нам мысль эта очень понравилась, то он потребовал вина, наполнил стакан почти до трех четвертей и, обращаясь к одному из гостей, выпил все с необыкновенною быстротою; прием у него вообще недурен, и он хорошо переносит действие вина. Я боялся, что одним стаканом дело не кончится, и потому, прежде нежели он дошел до меня, отправился потихоньку домой, тем более что я не оправился еще после вчерашней пирушки. Вышло, что я сделал очень хорошо: гости таки подпили, и между Альфельдом и Штенфлихтом произошла под конец довольно сильная ссора.
2-го список лошадей, нужных для свиты его высочества
по случаю отправления в Москву, был передан тайным советником Бассевичем
камергеру Нарышкину, который хотел показать его императору и сделать потом
надлежащие распоряжения. Его высочество кушал в своей комнате. После обеда тайный
советник Бассевич, посланник Штамке и камеррат Негелейн совершенно устранили
ссору, происшедшую вчера между Альфельдом и генерал-майором
270
Штенфлихтом, так что они опять помирились и его высочество ничего о том не узнал. Вечером герцог приказал своему обыкновенному обществу собраться опять у Штенфлихта. Так как его высочество был очень весел и мы после ужина пели свои русские песни, то посланник Штамке, недавно получивший позволение ехать в Москву, сказал: «Как жаль, что не едет с нами наш капельмейстер!» (он разумел меня, потому что я лучше всех знаю эти русские песни и всегда запеваю). Его высочество отвечал, что и ему жаль, но что помочь горю не может и потому просит не говорить более об этом. Около 12 часов мы уехали домой.
3-го. Так как его высочество провел ночь не совсем хорошо и потому долго проспал, а потом был чем-то занят, то проповедь началась не прежде исхода второго часа, и мы только в 4 часа сели обедать. В этот день посланник Штамке угощал иностранных министров и некоторых из наших придворных. Вечером его высочество ездил на ассамблею к князю Меншикову, но император и императрица уже уехали оттуда до его прибытия. Когда герцог приехал, гости только что собрались осматривать золотой туалет и серебряный сервиз, выписанные из Англии для принцессы Анны и недавно здесь полученные. Оба, говорят, необыкновенно хороши и великолепны.
4-го. Приказано было вечером, по получении лошадей, отправить поклажу, с которою поедет вперед капитан Шульц. До молитвы был у его высочества французский посланник Кампредон и передал ему письмо от регента Франции. После него приезжал граф Полус, чтоб еще раз проститься с его высочеством: он, сверх чаяния, промешкал здесь долее, чем ожидал. В этот день камер-лакей Мидцельбург сообщил мне по секрету, что узнал кое-что и думает, что я также поеду в Москву.
5-го, утром, камергер Нарышкин приехал к тайному
советнику и сказал, что теперь, пока царская фамилия еще здесь, лошадей дать не
могут и что вообще по случаю отъезда всего двора и всех министров для его
высочества невозможно достать столько лошадей, сколько он требует, а только по
крайней мере 75 или 80. Потому из повозок опять все вынули, и все думали, что
многим из наших придется здесь остаться, что последует другое назначение и что
даже те, которые поедут, должны будут уменьшить свою поклажу, так как лошадей
каждый получит менее, нежели сколько сначала определено было по расписанию.
Тайный советник спрашивал у его высочества, позволит ли он ехать в Москву тем
из своих придворных, которые вздумали бы отправиться туда на свой счет, и,
получив утвердительный ответ, сказал мне в тот же день, чтобы я не горевал и
готовился к путешествию, что его высочество позволяет ехать в Москву желающим
на своих издержках, которые вовсе не-
1721 год. Декабрь
271
значительны, и что для меня в свое время будут лошади. Он просил меня однако ж держать это покамест про себя, потому что иначе многие захотят искать такого позволения и тогда легко может случиться, что его высочество не даст его никому. Мне очень хотелось видеть Москву, и потому новость эта немало меня обрадовала. Вечером его высочество был на ассамблее у великого канцлера Головкина, куда я, как не дежурный, опять не попал.
6-го были именины конференции советника Альфельда, и его высочество очень на них веселился.
7-го его королевское высочество обедал у императорского (австрийского) министра, графа Кинского, где собралось более 20 человек гостей и где герцог, говорят, провел время чрезвычайно приятно.
8-го, утром, шталмейстер императрицы доставил его высочеству подарок ее императорского величества — большие двухместные, превосходно сделанные дорожные сани, очень удобные для путешествия и устроенные как карета (с окнами по обеим сторонам), так что могут вместить в себя и хороший запас съестного. Но здешних маленьких почтовых лошадей для них нужно не менее 6 или 8. Его королевское высочество, из предусмотрительности, уже заказал себе подобные сани и потому приказал узнать, готовы ли они. Получив в ответ, что к ним еще многого недостает, он велел передать каретнику, чтобы тот оставил их себе вместе со взятым им задатком. Его высочество обедал в своей комнате и в этот день вовсе не выходил, а меня посылали к графу Кинскому поклониться от имени его высочества, благодарить за вчерашнее и вместе с тем узнать о его здоровье (до его высочества дошло, будто граф не совсем здоров).
9-го. Третьего дня граф Кинский, Мардефельд и
Кампредон убедили его высочество взять с собою в Москву несколько лошадей (что
и они намерены сделать), уверяя, что пребывание там продлится долее, чем
полагают здесь при дворе. Его высочество приказал поэтому тайному советнику
Бассевичу распорядиться отправкой лошадей и послать с ними вперед своего
камердинера (каретные лошади герцога должны были оставаться в Петербурге; в
Москву же посылались только лошади тайного советника и несколько верховых
клеперов его высочества); но г. Бассевич отвечал, что никак не может отправить
с лошадьми своего камердинера, который будет крайне нужен ему самому во время
путешествия, и предложил поручить это дело мне, на что его высочество тотчас и
согласился. Так я получил приказание приготовиться и на другой же день вечером
отправиться в Москву вперед с лошадьми. Хотя я и мог себе представить, что
путешествие мое будет весьма скучное и продлится по крайней мере три недели, в
продолжение которых придется быть только в обществе конюхов, однако ж все-таки
об-
272
радовался этому приказанию. Времени для приготовлений к отъезду оставалось у меня очень немного, а нужно было еще в тот же день съездить к графу Кинскому, живущему от нас страшно далеко, чтобы уведомить его, что его высочество намерен отправить своих лошадей завтра вечером или послезавтра утром (граф просил герцога позволить отослать с ними и трех или четырех из его лошадей). Узнав, что с лошадьми еду я, он поручил мне своих и обещал при всех случаях быть готовым к моим услугам.
10-го, после обеда, император выехал отсюда в больших
санях (снаружи обитых кожею, а внутри прекрасно обделанных) в 8 лошадей. Перед
тем его величество крестил с нашим герцогом у полковника Геннингса. Вечером его
королевское высочество был у тайного советника Бассевича, где нашел очень
большое общество (это случилось в очередной день тайного советника для приема
иностранных министров), и хотя увидел несколько неприятных для себя лиц, однако
ж не дал ничего заметить и остался там до ночи. Я уже в 5 часов утра был у
камергера Нарышкина, чтобы уведомить его, что его высочество отправляет со мною
в Москву несколько лошадей и попросить распорядиться о снабжении меня в пути
фуражом и 12-ю лошадьми. Немало было с ним хлопот: просьба эта ему вовсе не
нравилась, и он очень удивлялся, что хотят посылать в Москву лошадей, когда
известно, что мы не останемся там более шести недель и что, следовательно,
лошади должны придти туда незадолго перед тем, как начнутся сборы в обратный путь.
Но мне удалось наконец уговорить его, и он обещал исполнить волю его высочества
и устроить все так, что я в тот же день получу письменный приказ как
относительно фуража, так и 12 лошадей, а на другой, с Богом, отправлюсь в
дорогу. Однако ж, так как эти 12 лошадей были сверх обещанных его высочеству 75
или 80 без платы, и больше нельзя было набрать, то мне следовало получить
подорожную на ямских или извозчичих лошадей, с платою за них по установлению,
на что я и согласился с благодарностью, присовокупив, что имею приказание во
всяком случае только просить, чтоб мне не отказывали в лошадях. Плата эта
незначительна, и разница между ямскими лошадьми и обыкновенными разгонными
(почтовыми) только в том, что с первыми нужно ехать три и четыре станции, тогда
как последние меняются на каждой станции. Мне это было все равно, потому что я
ехал со своими лошадьми и поклажи имел не очень много. Покончив дело, мы сели
пить чай, причем вспомнили, что уже были знакомы здесь 7 или 8 лет тому назад.
Камергер всегда был, и до сих пор остался, большим другом моего покойного отца.
Тайный советник Бассевич между прочим считал также за нужное, чтоб я выпросил
себе на дорогу унтер-офицера или по крайней мере солдата гвардии, который бы
забо-
1721 год. Декабрь
273
тился по пути о фураже и других надобностях. Когда я заговорил и об этом, камергер извинился, что не имеет более унтер-офицеров, кроме тех, которые должны сопровождать нашего герцога и его багаж; но тотчас же послал призвать солдата, которому велел идти со мною, чтобы тот знал мою квартиру и мог вечером принести мне подорожную, дал нужные наставления и приказал во всем слушаться меня и быть трезвым. Усталый до крайности, я лег в постель.
11-го, около полудня, я получил наконец лошадей, приготовил все к отъезду и затем, приняв из придворной кассы его высочества 75 рублей на прогоны и из императорского приказа или канцелярии* 27 рублей 36 копеек на фураж отсюда до Новгорода (потому что до этого города нельзя получать его без платы), отправился в час пополудни с своими людьми и лошадьми в путь и в тот же день проехал 25 верст. Еще не доезжая до первой станции, я встретил на дороге обеих императорских принцесс со всею их свитою, довольно многочисленною. Они вскоре после меня оставили С.-Петербург и ехали в сопровождении тайного советника Толстого. Моя свита состояла со мною из 8 человек, но кроме того с нами были большая карета его высочества, недавно привезенная из Берлина, и 5 небольших саней, из которых одни служили мне дорожным экипажем. С половины дороги я послал солдата вперед для заготовления квартиры, что он и исполнил как нельзя лучше; все нужные распоряжения насчет фуража были сделаны им с необыкновенной поспешностью, несмотря на то что мы поздно прибыли на место. Я велел одному из конюхов спать в конюшне при лошадях и иметь там всю ночь засвеченный фонарь; поставил также крестьянина караулить карету и прочие вещи, приказав ему в то же время смотреть, чтобы никто из ямщиков не уводил своих лошадей: они хотя и получают известную плату, однако ж до того измучены усиленною ездою, что охотно оставляют уже заработанные ими деньги и возвращаются домой.
12-го, расплатясь поутру за фураж и прочее и удостоверясь, что люди лошадей накормили и вычистили (за чем постоянно имею бдительный надзор), я рано выехал из Славянки**, где мы ночевали, послал опять своего солдата вперед заготовить квартиру и отправился не спеша в Тоснинскую, находившуюся в 36 верстах от первого нашего ночлега. Там мы также намерены были ночевать; однако ж на половине дороги, в одной деревне, я велел дать лошадям немного сена и напоить их.
13-го я опять рано отправился из Тоснинской в Болото,
где приказал хорошенько накормить лошадей сеном и овсом. До этого
* Она называлась рентереей или казенною канцелярией.
** Царская Славянка, селение недалеко от Петербурга.
274
места было 20 верст от нашего ночлега. Из Болота я снова послал солдата вперед, и сам поехал вслед за ним в Бабину, где мы должны были получить свежих лошадей, почему я и решился ночевать там. Бабина от Болота также в 20 верстах, так что мы всего в этот день сделали 40 верст. Так как солдат мой уже добыл новых лошадей, то я старых отпустил, заплатив ямщикам по данной мне подорожной, в силу которой должен был давать от Петербурга до Новгорода по полукопейке за каждую лошадь и каждую версту, от Новгорода же до Москвы только по три копейки за каждые 10 верст, следовательно почти вдвое менее. Причина этому, говорят, та, что крестьяне между Петербургом и Москвой большей частью недавно поселены там, почему их всячески щадят, желая дать им возможность лучше устроиться.
14-го. Непривычные к дороге лошади, после долгого отдыха в хорошей конюшне, шли очень хорошо и прошли 25 верст до деревни Соснинки, где мы кормили; отсюда мы отправились далее через озеро Штамм (?) до Веселки, места нашего ночлега. Перед деревней нам пришлось, в первый раз с самого Петербурга, подниматься на одну гадкую гору. Без солдата было бы мне плохо: приехав в деревню и найдя в ней только один дом, удобный для помещения всего нашего багажа и лошадей, он явился к капитану (который, находясь там с эскадроном драгун, занимал этот дом и уже спал) и представил ему сперва учтиво, что сейчас прибудут вещи и лошади его высочества и что его просят уступить для них свою квартиру на одну ночь, так как другого удобного дома нет, а ехать далее уже слишком поздно. Капитан не соглашался; тогда солдат мой начал шуметь и добился-таки наконец, что тот очистил дом еще прежде, чем мы приехали. Офицеры армейских полков не доверяют солдатам гвардии и неохотно имеют с ними дело. Таким образом мы добыли себе квартиру, которой капитан, конечно, никогда бы нам не уступил, если б не было с нами смелого солдата.
15-го я распорядился, чтобы выехать с рассветом, и
взял из деревни несколько крестьян для помощи нам при спуске с большой горы.
Проехав от последнего ночлега 20 верст, мы прибыли в деревню Антоновский
Погост, где нашли некоторых наших людей, а именно пажа Тиха, обоих камер-лакеев
и фельдшера Рипена, от которых я узнал, что императрица выехала 12-го, а его
высочество вчера, 14-го, и опередил их в эту ночь; тайный же советник Бассевич
с багажом выехал еще 13-го числа. Фельдшер Рипен подарил мне бутылку
французской водки, которая при большом холоде мне весьма пригодилась. От них же
узнал я, что мосье Дюваль за день до моего отъезда получил приказание
отправиться в Гамбург и еще до них действительно выехал из Петербурга; меня это
очень удивило, тем более что случилось так неожиданно и внезапно. Не
1721 год. Декабрь
275
видав на дороге ни императрицы, ни его высочества, ни тайного советника Бассевича с багажом, я легко догадался, что все они проехали мимо меня ночью; обыкновенно, чтобы легче добыть фураж и квартиру, мы останавливались на ночлег в деревнях, несколько удаленных от большой дороги. От Антоновского Погоста, где мы кормили лошадей, мы проехали 15 верст и остановились ночевать в деревне Горбы; следовательно, сделали в этот день всего только 35 верст. Причиною этому было то, что мы не могли доехать до Новгорода, до которого оставалось еще 15 верст; да и, кроме того, я был уверен, что нам придется пробыть там полдня или более для получения от губернатора нового листа о фураже, потому что лист, данный мне на этот предмет в Петербурге, был действителен только до Новгорода. В Горбы приехали еще некоторые из наших людей, отставшие от прочих. Спросив у них, кто едет в санях с его королевским величеством, я получил в ответ, что граф Бонде, в чем и был уже наперед убежден.
16-го я еще до рассвета поехал с солдатом вперед в Новгород, чтобы заготовить квартиру и лично переговорить с губернатором, в надежде, разумеется, что это ускорит мой отъезд оттуда. Мы приехали в Новгород очень рано; но так как город необыкновенно растянут, да и багаж прибыл за нами слишком скоро, то я не прежде как к вечеру, с помощью шума и угроз (добром здесь в дороге возьмешь не много), получил конюшню и дом, где наконец мог приютить своих людей и лошадей. Добыть нужного нам фуража стоило также немало хлопот, потому что в городах это сопряжено с большими затруднениями. Остальное время дня я употребил на покупку разных необходимых в дороге вещей и съестных припасов. По улицам я встречал множество арестантов, из которых одни имели на ногах цепи, другие — большие деревянные кандалы, а некоторые были даже скованы попарно, подобно охотничьим собакам. Это были частью должники, частью воры (к воровству русские очень склонны) и разбойники. Все они собирали по городу милостыню. Вскоре после возвращения моего домой они привезли ко мне сани, отставшие от других на дороге из Петербурга сюда. В них была уложена кухонная посуда его высочества, которую я, в присутствии почтового чиновника, велел переписать, запечатал и отправил на почтовых лошадях вслед за багажом. Здесь мы нашли все едва ли не вполовину дешевле, чем в Петербурге; так, например, превосходнейшую тетерку и лучшего тетерева можно было купить за 5 копеек.
17-го. Несмотря на мое желание выехать из Новгорода
рано утром, я должен был ждать до послеобеда, пока наконец получил от
губернатора подорожную и приказ о фураже. Он дал мне капрала, в виде комиссара,
для требования по деревням фуража моим лошадям;
276
я и отправлял его всякий раз вперед, чтоб иметь все наготове до моего приезда, а гвардейского солдата посылал вместе с ним для заготовления квартиры. Вечером мы приехали в погост Голино.
18-го. От погоста Голино до Зайцова 35 верст. Дорога шла через многие неприятные горы, которые были хоть и не высоки, но для усталых лошадей очень затруднительны.
19-го, от Зайцова до Рехим (Рахина) 50 верст; 20-го, от Рахина до Валдая, 43 версты, через многие горы. Здесь мы сделали привал, потому что лошади не шли далее. Когда, 21-го числа вечером, вдовствующая царица Прасковия проезжала со своею свитою через Валдай, жители должны были держать из окон зажженные свечи или лучины для освещения улиц. Она ехала очень медленно, посещая, из благочестия, все находящиеся по дороге монастыри.
22-го. От Валдая до Берозеит (?) 37 верст; 23-го, до Борозды, 57 верст; 24-го, до Будова, 51 верста; 25-го, через город Торжок до Мариенне (Марьина), 42 версты и 26-го, до города Твери, 43 версты. Здесь нам следовало получить новый указ о фураже.
27-го мы приехали в большую и прекрасную деревню Городень, принадлежащую князю Меншикову. Здесь, когда я обедал, священник поднес мне с низким поклоном большой хлеб, на котором сверху лежала соль. Таков национальный обычай, соблюдаемый с знатными людьми. Я, с своей стороны, подарил ему полтину. Вечером мы были в Шоше, деревне, принадлежащей княгине Черкасской, так что сделали в этот день 47 верст.
28-го, через город Клин до Борозды, 43 версты и 29-го, до Тилене (?), 54 версты. Незадолго передо мной приехал в эту деревню капитан Гослер (родом из Альтоны на Эльбе), который у императора, с самой молодости его величества, в большой милости. Он пригласил меня к себе и угостил славным холодным кушаньем. От него, к утешению моему, я узнал, что празднование мира в Москве еще не начиналось.
30-го я отправился вперед в Москву, до которой оставалось мне 22 версты. Завидев башни города, я несказанно обрадовался, что окончил свое крайне трудное путешествие, и молил Бога избавить меня впредь от подобного. Я нашел его королевское высочество в Немецкой Слободе и, поцеловав ему руку, отправился к тайному советнику Бассевичу, где обедал и получил приказание дать сопровождавшему меня в дороге солдату несколько рублей и отпустить его. Квартиру мне отвели у одного голландского маклера по фамилии Шенеман, но далеко от герцога.
Здесь один из моих друзей сообщил мне о случившемся
после моего отъезда из Петербурга следующее: 11 декабря выехали из
С.-Петербурга императорские принцессы, а 12-го — императрица. 13-го отправились
в путь тайные советники Бассевич и Геспен,
1722 год. Январь
277
Штамке,
Негелейн, Сурланд, придворный проповедник Ремариус и вместе с ними саксонский
министр Лефорт. 14-го последовал за ними его королевское высочество в
сопровождении Бонде (который ехал в его санях), Альфельда, Лорха и Эдера. В
Новгороде губернатор встречал герцога с пушечною пальбою и угощал, а городовой
магистрат поднес ему целого битого быка, множество гусей и кур, также меду,
вина, водки, хлеба и фруктов, что все там и осталось. В Вышнем Волочке его
высочество имел остановку за лошадьми и был отлично принят тамошним
градоначальником, который родом калмык*. 17-го его высочество встречали в Твери
точно так же, как в Новгороде, потом приглашали в аптеку, где ему подносили
разного рода крепкие напитки. 18-го, в 8 часов утра, герцог прибыл в Москву;
следовательно, окончил путешествие в 4 дня. Там все было в движении, потому что
в этот день император имел торжественное вшествие и сам лично вел оба
гвардейских полка через устроенные триумфальные врата. У одних из таких ворот
его высочество был очень нежно принят императором и потом отправился в Немецкую
Слободу на приготовленную для него квартиру. До Рождества ничего особенного не
случилось, но в этот день утром при дворе было торжественное богослужение и его
высочество обедал с императором и императрицею в Кремле, куда были приглашены к
императорскому столу и все иностранные министры. На другой день праздника князь
Меншиков в своем большом доме, находящемся также в Немецкой Слободе,
великолепно угощал его высочество со свитою и иностранных министров, при чем
однако ж неимоверно пили.