[Берхгольц Ф.-В.] Дневник камер-юнкера Фридриха-Вильгельма Берхгольца. 1721-1725. - Ч. 1, 2 // Неистовый реформатор. - М.: Фонд Сергея Дубова, 2000. - С. 105-502.

 

 

 

Часть вторая

 

1722 год

 

 

 

 

Январь

1-го, в 7 часов утра, при дворе было богослужение, перед которым у его высочества имел аудиенцию шведский генерал-майор Крейц. После того все мы, принадлежащие ко двору, и некоторые посторонние, как-то: камеррат Фик, молодой гамбургский купец Прен, несколько пленных шведов и другие, имели счастье целовать его высочеству руку и приносить ему поздравление с новым годом. В продолжение целого утра надобно было слушать здешних музыкантов: литаврщиков, трубачей, валторнистов, императорских певчих, барабанщиков, флейтщиков — одним словом, всех, кто только занимается здесь музыкой, что его высочеству стоило немало денег, потому что все они были щедро одарены. Я еще прежде, чем отправился ко двору, имел честь (мало, впрочем, для меня лестную)

 

278

получить у себя дома серенаду от немецких гобоистов гвардии (кроме которых при обоих гвардейских полках есть еще 6 партий русских гобоистов, по одной на каждый батальон). Его превосходительство тайный советник Бассевич и посланник Штамке, после его высочества, больше всех наших кавалеров подверглись этим вовсе излишним поздравлениям, которые, вероятно, и им обошлись недешево. Около 11 часов приехал камергер Нарышкин и доложил его высочеству, что пора ехать ко двору для поздравления их величеств императора и императрицы с новым годом; почему герцог тотчас собрался и отправился в следующем порядке в старый дворец, называемый Кремлем. Прежде всего должен был ехать впереди майор Эдер (в этот день дежурный); но так как он не знал дороги, то поехал граф Бонде в санях камергера Нарышкина, парой, с двумя, по здешнему обычаю, передовыми. За ним следовал курьер (назначенный императором для сопровождения его высочества из С.-Петербурга в Москву и для заготовления здесь всего нужного в доме), в особых санях, имея позади себя двух драгун верхом, которые всегда ездят с его высочеством и заботятся о просторе: иначе почти не бывает возможности проехать по причине множества саней, не так-то легко сворачивающих перед кем-нибудь с дороги. Вид этих драгун производит отличное действие, и мы без малейшей остановки быстро подвигались вперед; они ловко наделяли ударами извозчиков, которые, подобно фиакрам в Париже, обыкновенно больше всех делают беспорядка. За драгунами ехал фурьер его высочества на красивой лошади, купленной герцогом в Петербурге (против его воли) у молодого Татищева за 100 червонцев; потом ехали верхом же четыре лакея, по два в ряд, на четырех клеперах, приведенных мною из С.-Петербурга, и уже за ними следовали сани его высочества, заложенные парой каретных лошадей тайного советника Бассевича. Его высочество имел подле себя, с левой стороны, камергера Нарышкина, который его сопровождал, а подле на запятках пажа и гвардейского гренадера (как ездят только его величество император и князь Меншиков). Потом ехали сани тайного советника Бассевича и наконец еще четверо или пятеро саней с остальными нашими кавалерами. На дороге, когда мы хотели переправиться через Москву-реку*, под одним из лакеев, перед самыми лошадьми его высочества, подломился лед, так что с трудом успели удержать сани герцога и избавиться от беды. Мы отправились после того другой дорогой и приехали в старый дворец, где назначено было празднование нового года, еще до их величеств императора и императрицы. Место, называемое Кремлем, очень обширно; оно наполнено многими церквами с прекрасными вызо-

 

* Вероятно, Яузу, потому что непонятно, каким образом они могли переправиться через Москву-реку, проезжая из Немецкой Слободы в Кремль.

1722 год. Январь

279

лоченными главами и разными другими старинными зданиями и окружено крепкою стеною, потому что было резиденцией прежних царей. Вверху, на первой площадке дворцового крыльца, стоял в строю караул из старинных стрельцов*, которые отдали его высочеству честь. Когда я спросил, почему там нет караула от гвардии, мне отвечали, что его величество император живет в Преображенской Слободе, в весьма небольшом и простом деревянном доме, а в кремлевском дворце бывает только по случаю каких-нибудь празднеств, подобных сегодняшнему. Покамест его высочество разговаривал несколько времени с князем Меншиковым и другими вельможами, пришло известие, что русская обедня кончилась, почему герцог и прочие господа поспешили навстречу его величеству императору, чтобы принять его у входа и поздравить. По прибытии государя герцог встретил его и поцеловал ему руку, а он взял его высочество за голову и нежно расцеловал; после чего они вошли вместе в комнату, где назначено было обедать. Когда его величество немного осмотрелся там и поговорил с иностранными и здешними министрами, все сели за стол. Комната эта была четырехугольная, и император сел в средине, за одним из столов, где поместились подле него, с правой стороны, его высочество и князь Меншиков, а с левой — граф Кинский и князь Валашский. Возле князя Меншикова, с правой стороны, сидел тайный советник Бассевич, а за ним следовали прочие иностранные и здешние министры, без различия, как кому пришлось. За особым столом направо сидели архиепископы Новгородский и Псковский с прочим духовенством, занимавшим его весь. Оба стола налево были заняты офицерами гвардии и всеми теми, которым недостало места за столом императора. Кроме того, в смежных комнатах было поставлено еще несколько столов, которые также не оставались незанятыми и за которыми пили гораздо более, нежели за прежде названными, особенно там, где сидели генерал Ягужинский и Татищев. В середине большой залы стоял буфет; но ему на этот раз было мало дела, потому что пили вообще немного. За обедом император говорил то с его высочеством, то с Меншиковым, то с Кинским, то с прочими вельможами. Казалось, он был в довольно хорошем расположении духа. Между прочим его величество сказал герцогу, что в окнах комнаты все мариинские (слюдяные) стекла, присовокупив, что и во всех других окнах обширного дворца такие же, что по причине их величины и большого количества действительно замечательно. Сначала на государе был кафтан на собольем меху, но когда ему стало в нем жарко, он приказал подать себе другой, встал

 

* Alle Spiessbürger, как называет их Берхгольц. Это могли быть стрельцы Сухаревского полка, который один уцелел при уничтожении Петром Великим стрелецкого войска.

280

и тут же при всех надел его, при чем я заметил, что рукава и спинка снятого им кафтана были не на собольем, а на простом меху. Башмаки на его величестве были из оленьей шкуры, шерстью вверх как на самой ноге, так и на подошвах. У фаворита государева, Василия, были точно такие же сапоги. Говорят, такая обувь очень тепла; но вид ее как-то странен. Около 3 часов император молча встал из-за стола (когда он встает, никто не смеет делать того же), побыл несколько времени у императрицы и, по всегдашнему почти обыкновению своему, не сказав никому ни слова, уехал потихоньку домой. Князь Меншиков при нем и после вставал несколько раз, ходил к архиепископу, садился к нему и разговаривал с ним. Говорят, этот архиерей имеет большой вес у императора и у вельмож и считается ученым человеком*. На шее у него был род ордена на голубой ленте с изображением на одной стороне распятого Господа нашего Иисуса Христа и двух разбойников, а на другой портрета императора. На многих других знатных духовных лицах были также ордена или кресты, частью на золотых цепях, частью на лентах**. Когда император уехал, князю Меншикову показывали огромный золотой перстень с гербом, как говорили, весьма древний. За столом в этот раз недоставало многих старых русских господ, как, например, графа Головкина; но зато было несколько других, которых я прежде еще не видал, — между прочим генерал Трубецкой, бывший в плену в Швеции и имеющий прекрасных дочерей (княгиня Валашская одна из них). Трубецкой этот*** чрезвычайно приятный и красивый мужчина и с виду вовсе не похож еще на деда, каким он уже есть по дочери своей, княгине Валашской. Около 4 часов его высочество и князь Меншиков встали и пошли к ее величеству императрице; но прочие гости большей частью остались еще на своих местах и, по обыкновению, курили табак. Войдя в комнату, где кушали императрица и принцессы и где столы были уже вынесены, его высочество тотчас приблизился к государыне, которая, равно как принцессы и все прочие дамы, была одета великолепно, поцеловал ей руку и поздравил ее с новым годом, за что ее величество благодарила в самых милостивых выражениях. После того его высочество подошел к старшей императорской принцессе и также поцеловал ей руку, а затем к младшей. Хотя дочь вдовствующей царицы стояла возле императрицы, выше обеих других принцесс, однако ж герцог обошел ее и прежде поцеловал руку им, а потом уже ей, для чего они все три, по обык-

 

* Слова эти, по всей вероятности, относятся к знаменитому Феофану Про-коповичу.

** Берхгольц разумеет здесь панагии, носимые архиереями.

*** Князь Иван Юрьевич, взятый в плен в сражении при Нарве и возвратившийся в Россию уже по заключении Нейштатского мира.

1722 год. Январь

281

новению своему, сняли правые перчатки. Когда его высочество кончил целованье, все прочие, иностранные и здешние министры, равно и наши придворные кавалеры, кто только успел пробраться в тесноте, последовали его примеру. Один граф Кинский, поцеловав руку императрице, принцессам только мимоходом отдал поклон (реверанс). Они думали, что он сделает как и другие, и старшая уже протянула было ему руку, потому что он прошел близко от нее. Это, казалось, ее немного смутило. Дело в том, что граф придает принцессам титул не высочества, а только светлости, какой имеют и эрцгерцогини; поэтому, я думаю, он и не решается целовать им руки в подобных торжественных случаях. После того как его высочество поговорил несколько времени с императрицею и с принцессами (с которыми на сей раз был очень разговорчив и развязен), князь Меншиков откланялся и подал знак всем присутствовавшим следовать за ним. Его высочество также вышел вместе с другими и спросил у князя: оканчивается ли этим празднество? и отчего так рано? Тот отвечал, что так приказал его величество император во избежание какого-либо несчастья, легко могущего произойти в темноте от разбойников* или от множества саней на улицах, если придется поздно ехать домой. Герцогу и многим другим, конечно, было бы гораздо приятнее не разъезжаться подолее и потанцевать. Но в то время как его высочество с князем воротился опять в залу, где большая часть гостей еще сидела за столом, императрица и принцессы уже уехали. Страшного труда стоило нам потом пробраться между множеством саней, наполнявших Кремль. Мы поехали домой совершенно другой, гораздо кратчайшей дорогой, через самый город Москву, где поутру не было почти никакой возможности проехать по причине множества экипажей, стоявших около церквей. По приезде домой его высочество приказал пожелать дежурным кавалерам покойной ночи, а сам пошел вниз к графу Бонде, у которого нашел полковника Лорха, камеррата Негелейна и капитана Шульца, и пробыл там весь вечер. Я отправился прямо к себе домой и застал у моей хозяйки целое общество дам, с которыми очень приятно провел время до 11 часов. Когда я пришел, они пили чай. После чаю подавали более десяти родов варений и других лакомств, которые занимали нас с час; потом мы часа два с лишком просидели за картами, играя в l'entree, и наконец ужинали. Признаюсь откровенно, в этот вечер я веселился гораздо более, нежели на каком-либо из здешних придворных празднеств, где едва-едва удается поговорить с дамой. Русские дамы, мало знающие

* Что в то время это действительно могло случиться, видно из всех тогдашних постановлений относительно воров и разбойников, и между прочим из инструкции, данной 9 июля 1722 года московскому обер-полицеймейстеру Грекову. См. Поли. Собр. Зак., т. IV, № 4047.

282

немецкий язык, не отвечают ничего, кроме «не знаю», а к тем, которые очень хорошо говорят по-немецки, нет доступа за вельможами и императорскими камер-юнкерами. Здесь же я был единственным петухом в клетке (der einzige Hahn im Korbe) и провел весь вечер с восемью или девятью дамами как нельзя лучше. Нельзя не удивляться, как хорошо живут между собою здешние купцы: они ни одного вечера не остаются одни и постоянно собираются друг у друга, но большею частью мужчины отдельно от дам. Мужчины курят табак и сидят за добрым стаканом вина, а дамы веселятся как выше сказано, — и я всегда предпочту их общество мужскому. Когда, после чаю, явились на стол сласти, я дивился житью-бытью этих людей, тем более что они вовсе меня не ожидали и следовательно не делали ничего для них необыкновенного. В этот раз я опять заметил, что здесь по вечерам, сколько бы ни подавали горячих кушаний, стол никогда не накрывают скатертью, а раздают только салфетки, что мне вовсе не нравится.

2 января было объявлено, что маскарад* начнется 28-го числа этого месяца, для чего каждая партия (Bande) должна иметь род саней, сделанных в виде корабля. Его высочество тотчас выбрал для себя модель из числа образцов, привезенных камергером Нарышкиным. Такие сани будут делаться на 20 человек.

3-го я в первый раз дежурил здесь, в Москве, и сошелся опять с моим прежним товарищем по дежурству, графом Бонде. У его высочества обедали саксонский министр камергер Лефорт, камергер Нарышкин и полковник Бойе (пленный швед, с сыном которого я служил прежде в Швеции пажом). До обеда, когда речь зашла о маскараде, тайный советник Бассевич, собиравшийся ехать на обед к Кинскому, сказал камергеру Нарышкину, что его высочество намерен купить еще пару гнедых каретных лошадей, чтобы во время маскарада запрягать в большие сани своих собственных лошадей. Камергер старался отклонить от этого его высочество и говорил, что их непременно испортят, если запрягут в большие и тяжелые сани, на которых мы должны будем ездить по всему городу; что это было бы крайне жаль, потому что та пара, на которой он недавно ехал в санях с его высочеством, выезжена превосходно и что наконец все, даже сам император, будут иметь ямских лошадей. Его высочество отвечал, что как бы то ни было, а он хочет ехать на своих лошадях, что клячи эти для того и существуют, и камергеру надобно знать, что он, герцог, всегда особенно мучит тех своих лошадей и министров, которых наиболее любит, о чем Бассевич знает лучше всех; что если лошади испортятся, можно будет купить других. «Да, — возразил Нарышкин, — где мы их здесь

 

* Назначенный по случаю заключения мира с Швецией как продолжение празднеств, начавшихся в Петербурге еще в сентябре 1721 года.

1722 год. Январь

283

достанем? Тогда придется поневоле прибегать к чужим клячам», чему его высочество и все общество от души смеялись. Камергер в этот день был в отличном расположении духа, за столом несколько раз приглашал его высочество пить и сам начал с большого бокала. После обеда его высочество один с графом Бонде (он, по обыкновению, с семью передовыми) поехал к камергеру Нарышкину, чтобы ему и молодой его жене (с старым лицом) отдать визит. Но так как последней не было дома и она находилась в соседстве, у княгини Валашской, то его высочество с камергером и с графом Бонде отправился туда. Там он увидел также и сестру княгини, княжну Трубецкую, которую знал еще в Швеции во время плена ее отца, и провел с ними вечер так приятно, что воротился домой не прежде 10 часов; остался бы, может быть, и долее, если б князь Валашский, ездивший с императором, не приехал домой навеселе и не расстроил их общества. Когда его высочество уехал, я пошел с майором Эдером на квартиру последнего. Хозяин его, немецкий ювелир, делает, говорят, для императора до 40 знаков нового ордена, который его величество скоро хочет учредить и назвать орденом св. Александра*. В отношении к андреевскому он, как я слышал, будет то же, что в Дании орден Данеброга в отношении к ордену Слона. В то время как я был у Эдера, император подъехал с большою свитою и вошел, прямо насупротив, к одному аптекарю, по фамилии Грегори, имевшему когда-то красавицу сестру, которая умерла нареченною невестою князя Меншикова еще прежде, чем он женился на теперешней княгине. На мой вопрос, зачем император приехал к этому человеку, мне отвечали, что он всегда в это время, т. е. с Рождества до Крещения, ездит по разным домам и иногда в один день побывает в четырех или пяти и более, кушает там и пьет, что у русских называется славить. У простонародья обычай этот существует исстари, но в высшем кругу он введен только нынешним императором, который еще усилил его учреждением коллегии кардиналов. Князь-папа делается на это время одним из первых лиц; он является со всеми своими кардиналами, в полном костюме, и получает, как меня уверяли, подарки от всех, к кому приезжает, потому что, получив приказание от императора, всегда накануне через одного из кардиналов дает знать, у кого его величество будет славить. Государь присоединяется тогда к обществу князя-папы и носит, подобно прочим кардиналам, небольшой воротник, который в этот день, как мне рассказывали за верное, приказал занять у здешнего голландского пастора. Иногда он

 

* Петр Великий намерен был учредить этот орден вскоре после Прутского похода (1711) и потом перед персидской кампанией (1722); но окончательно установлен он уже при Екатерине I, 11 мая 1725 г. См. Поли. Собр. Зак.,т. XXV, № 17908.

284

является и в полном кардинальском костюме, в длинной мантии, и общество увеличивается всеми императорскими певчими, с которыми он почти везде сам поет славу новому году. Я на сей раз не видал императора, но мне говорили, что он приехал в точно таких же санях, как я видел у других приехавших с ним, т. е. довольно плохих и только немного побольше обыкновенных. С обеих сторон в них устроены были скамьи, так что сидеть, как в линейках, могли многие. В каждые сани было запряжено от 6 до 8 и менее дрянных извозчичьих лошадей. Почти все извозчики были так же навеселе, как и господа, потому что побывали уже в нескольких местах. Обедало все общество у князя Меншикова. Такое славление бывает не только у вельмож, но и у иностранных купцов. Один шведский офицер рассказывал герцогу, что встретил вчера на улице сани, запряженные шестью медведями, которых, вероятно, готовят к предстоящему маскараду.

4-го его королевское высочество до обеда был с визитом у князя Меншикова и, узнав, что у него будут обедать шведские генералы и другие знатные офицеры, тотчас по возвращении домой послал за тайным советником Бассевичем, с которым говорил несколько времени наедине. Тайный советник после того приказал заложить пару лошадей и поехал обедать к князю, откуда воротился порядочно навеселе. Приглашал ли его князь через его высочество или был он туда послан, уж я не знаю. При дворе поутру обедали у нас некоторые шведские пленные, а вечер его высочество пробыл у графа Бонде.

5-го его высочество утром не выходил из своей комнаты, потому что отправлял письма с нынешней почтой, а я, покончив с своими письмами, провел время у моей хозяйки и ее сестры, с которыми пил чай и ел разные сласти. Они выучили меня одной русской игре в карты, называемой игрою в короли. Мы говорили при том не иначе, как по-русски, и обе усердно поправляли мои ошибки. По-моему, это легчайшее и приятнейшее средство выучиться какому-нибудь языку. Для упомянутой игры нужно семь карт, и она состоит главным образом в том, что тот, кто в первый, второй или третий раз возьмет прежде других семь взяток, делается королем. Достоинство это, кроме чести, во-первых, приносит известный доход и, во-вторых, запрещает королю снимать. Если ему подложат снять, он должен сухо отвечать: хлопцы есть; если же напротив, по рассеянности, как-нибудь снимет, то лишается своего высокого сана и обязан возвратить другим все, что прежде получил. Далее, все семь карт кладутся перед королем открытыми (разумеется, когда он был осторожен и не снял), и если по вскрытии козырей окажется, что у него нет ни одного, он во второй раз делается королем и по-прежнему получает известную плату; если же у него

1722 год. Январь

285

есть козыри, то он требует еще контрибуции, т. е. надобно давать ему все, что имеешь свыше двух козырей; например, если у меня три козыря, я даю одного, если четыре — двух, и т. д., а он, взамен их, дает самые худшие карты, какие только имеет. Всякий, у кого на руках шесть козырей (младшие карты, до шестерок, в этой игре отбираются), может не только взять на обмен вскрытого козыря, но и имеет еще право смотреть две верхние карты в колоде и, если первая или вторая козырь же, взять не только ее, но и следующих за нею козырей, когда они окажутся лежащими сряду, без других промежуточных карт. Король всегда первый обязан ходить во все семь ходов, возьмет ли он взятки или нет, и если ему посчастливится набрать три взятки, он снова делается королем, опять получает плату и берет лучшие карты. Но это случается не часто, потому что подданные, чтобы свергнуть его с престола, открыто переговариваются между собою, кому что бросать, и кроме того имеют право употреблять только козырей. Если король не возьмет ни одной взятки, то с большим позором лишается своего сана и должен отдать другим столько же денег, сколько получил прежде, когда сделался королем; если же возьмет две взятки, то платит за свое удаление только половину, говоря: подводы есть, т. е. имею двух лошадей, чтобы доехать домой. После того он, не снимая, должен взять и, в знак уважения, положить перед каждым из играющих первые три карты. Затем игра начинается снова для избрания нового короля. Так как король, марьяж и шахматы (в оба последние русские играют бесподобно) принадлежат к тем играм, которые здесь в большом ходу, в особенности у женщин, то я нарочно сделал здесь маленькое описание, чтобы впоследствии, против воли, не забыть как-нибудь этой несравненной и умной игры.

6-го, в день Св. Крещения, этот большой праздник русских начался в полночь звоном колоколов, продолжавшимся почти во всю ночь. У нас проповеди не было, а читали только молитву в комнате полковника Лорха, потому что его высочество собирался рано ехать на водосвятие (которое у русских опять совершается в этот день), для чего и просил вчера камергера Нарышкина выбрать там удобное место для него и его свиты. Кроме того случилось, что один пленный шведский полковник по имени Горн ходатайствовал у его высочества о позволении говорить с ним наедине и иметь у него первую и последнюю аудиенцию, что и было дозволено. Около 10 часов, когда вместо камергера Нарышкина (который, как капитан гвардии, должен был находиться при своем полку) приехал граф Пушкин с известием, что пора ехать, его высочество отправился к месту церемонии. Тайный советник Геспен, с которым я сговорился ехать вместе, боялся, что мы мало увидим, если останемся при большой свите его высочества, и говорил, что нам лучше отправить-

286

ся вперед и самим выбрать себе место; поэтому мы и поехали вперед. Дорогой я видел издали императрицу, которая ехала в возке, шестернею, с довольно многочисленною свитою, следовавшею за нею в больших и небольших санях. Приехав в Кремль, мы вышли из саней и только было собрались искать себе во дворце места, откуда бы могли все видеть (погода была так дурна, что на улице неприятно было оставаться), как его высочество также уже приехал. Мы последовали за ним и вошли в большую комнату (залу одной из Коллегий), где были императрица с несколькими дамами, Шафиров, тайный советник Толстой и еще некоторые другие. Его высочество тотчас подошел к императрице и поцеловал ей руку, что, по обыкновению, было принято ею весьма милостиво, и они долго разговаривали стоя. Ее величество, как почти всегда, была одета необыкновенно великолепно; дамы же, которых было немного, большею частью не отличались богатыми нарядами. В зале разносили водку, шоколад и кофе, и всякий мог брать чего и сколько хотел. После приехали туда еще многие дамы, которые, одна за другой, подходили к императрице и, по обыкновению, целовали ей сперва платье, а потом руку и опять платье. Так как в этой комнате окон было мало, а народу собралось много, то я опасался, что плохо увижу церемонию. Вышло однако ж лучше, чем я ожидал. Императрица, узнав, что император приближается с гвардией, пошла с его высочеством к наружной двери, выходящей на площадь, чтобы лучше видеть торжественное шествие его величества, и все последовали за ними. Но шел такой сильный снег, что государыня не могла долго там оставаться и скоро опять воротилась в комнату, куда и я со многими другими вошел за нею следом. Увидев в углу у окна, где стоял конференции советник Альфельд с некоторыми другими, порожнее место, я, разумеется, не замедлил воспользоваться этим случаем, и стал довольно хорошо. Император прошел наконец с своим полком под самыми нашими окнами. Впереди ехал верхом майор и за ним шел батальон или, лучше сказать, большая рота гренадер; потом следовали опять майор верхом и взвод гобоистов, за которыми шествовал сам император в полном гвардейском мундире, с спонтоном* в руке и с голубою лентою через плечо. За ним шли два или три ряда офицеров и потом вся остальная гвардия. Князя Меншикова, первого подполковника гвардии, я не мог видеть, но видел однако ж старого генерала Бутурлина, который заключал шествие. Пока я со вниманием рассматривал оба гвардейских полка, императорские принцессы незаметно подошли бли-

 

* Спонтон или эспонтон (пику) имели в то время все офицеры, которым он служил вместе и командным жезлом. В «Кабинете Петра В.» Беляева говорится о трех таких эспонтонах, принадлежавших Петру I и сохранившихся доныне. См. в этой книге отд. I, стр. 59 и 60.

1722 год. Январь

287

же, и я увидел его высочество с ними у ближайшего окна, около императрицы, где им, казалось, было очень весело. Вскоре потом герцог вдруг ушел; полагая, что он пойдет к императору, чтобы лучше видеть водоосвящение, я поспешил за ним и оставил свое довольно хорошее место, но не успел выйти из комнаты, как его высочество уже возвращался назад. Он ходил только взглянуть на процессию духовенства, выходившего из ближайшей церкви (по окончании литургии во всех церквах и особенно в главном соборе); а как она уже почти кончилась, когда я пришел, то я очень жалел, что бросил свое место. Легко было себе представить, что оно не будет уже так хорошо, как сначала, что в самом деле и случилось. Пробравшись опять к окну, я увидел прямо против нас, на Москве-реке, протекающей возле Кремля, все восемь полков в числе 14 000 человек, поставленных в три ряда. Вид был чудный, потому что полки состояли все из красивых людей, в особенности первые шесть, принадлежащие к одной дивизии, т. е. Преображенский, Семеновский, Капорский, Лефортовский, Бутырский и Шлюссельбургский, хотя оба остальные также недурны. Во время шествия духовенства император ходил взад и вперед перед полками и командовал, не останавливаясь ни на минуту. Процессия здешнего духовенства была великолепна, и я едва ли видел когда-нибудь подобную. Впереди шло до 400 диаконов или капланов, потом — более 200 священников в разноцветных одеяниях и ризах из золотой и серебряной парчи, осыпанных жемчугом и богато вышитых. За ними следовали епископы и архиепископы, также в своих богатых облачениях и больших круглых митрах, украшенных золотом, драгоценными камнями и жемчугом; они держали в руках епископские жезлы и, подобно прочим, свечи, а их великолепные длинные мантии, подбитые горностаем, был несены позади их. Перед архипастырями несли множество икон, распятий и других священных предметов. Священники и диаконы шли с открытыми головами, хотя многие из них были совершенно седые или плешивые. За епископами следовало много монахов в черных одеяниях; так что вся процессия состояла из с лишком 1000 человек. Впереди, на Москве-реке, были сделаны следующие приготовления. Во льду вырубили большое четырехугольное отверстие и над ним поставили довольно высокую беседку, круглую и со всех сторон открытую. Посредине, над отверстием, висел деревянный резной голубь, вероятно для изображения Св. Духа. Внутри беседки, кроме других предметов, было написано и Св. Крещение Иисуса Христа. Для архиепископа был устроен в воде деревянный осмоленный ящик, в который он сошел во время освящения, чтобы быть ближе к воде, и действительно казался стоящим в ней. Стоявшие вокруг епископы и прочие знатные духовные лица молились, пели, читали, кадили. Был

1722 год. Январь

288

сделан также род возвышения, где сиживали при этой церемонии прежние цари. Когда архиепископ трижды погрузил в воду небольшой серебряный крест, которым она освящается, император (стоявший перед фронтом своих полков) сам скомандовал стрелять, и весь отряд по окончании пушечной пальбы исполнил беглый огонь, но не совсем удачно, потому что снег валил страшно. После водоосвящения духовенство в том же порядке возвратилось в главную церковь*, а за ним и полки, один за другим, отправились на свои сборные места. Я забыл упомянуть, что по окончании водоосвящения все полковые знамена были принесены на место церемонии и там окроплены святою водою; но они оставались перед четырехугольным местом, сделанным около беседки в виде двора, где стояло духовенство, участвовавшее в процессии, исключая те лица, которые совершали освящение и находились в самой беседке с крестами, свечами и иконами. Все это место было окружено тройною рогаткою. Когда церемонии кончились и духовенство опять удалилось, императрица уехала со всеми присутствовавшими в зале. Она приказала проводить себя до кареты одному из своих камер-юнкеров; старшую же принцессу проводил (с большою радостью) его высочество, а младшую другой императорский камер-юнкер, и они уехали в своей карете с девицею Толстой, потому что императрица ездит всегда одна. Поцеловав при прощании руки принцессам, его высочество сел в сани и, по обыкновению своему, во весь галоп поскакал домой; но тайный советник Геспен и я остались в Кремле, чтобы осмотреть находящиеся там церкви. Мы были сперва в церкви Архангела Гавриила, где похоронены все цари, царицы и прочие лица царского дома**. Нам показали там, между прочим, места, где покоятся отец и брат нынешнего императора. Над ними, как и над всеми другими, стоят гробы, окруженные небольшими медными фигурными решетками и покрытые черным бархатом с белым крестом наверху; но под этими покрывалами, говорят, лежат другие драгоценные покровы из красного бархата, украшенные золотыми медалями, жемчугом и каменьями и с вышитыми жемчугом надписями имен погребенных. Церковь невелика, но очень красива; свод ее, по древнему русскому обычаю, снизу доверху хорошо расписан, однако же делает ее очень темною. Оттуда мы пошли в другую церковь, собственно главную здесь, находящуюся прямо напротив, где духовенство сегодня утром собиралось, начало свое большое шествие и потом окончило его, когда архиепископ окропил весь храм святою водою, при чем, по обыкновению,

 

* Т. е. в Успенский собор.

** В Архангельском соборе погребены только великие князья, цари и царевичи; прах же великих княгинь, цариц и царевен покоится, как известно, в Вознесенском монастыре.

289

постоянно пели и кадили. В этой церкви похоронены все здешние бывшие патриархи и хранятся их святительские одеяния, которые, говорят, необыкновенно великолепны. Нам обещали также показать и их, потому что они принадлежат к числу главнейших достопримечательностей Москвы. Мы видели здесь часовню, окруженную очень высокою медною решеткою, где, как нас уверяли, хранится сорочка Господа нашего Иисуса Христа. Перед алтарем висело огромное и прекрасное серебряное паникадило, какое я едва ли когда-нибудь видел, да и не думаю, чтоб было на свете другое, подобное ему по величине; а между тем оно, говорят, принесено в дар этой церкви одним только боярином*. Алтарь (иконостас), вокруг находящихся на нем икон, плотно обделан серебром. В нем между прочим есть, в закрытом углублении, икона Богородицы с Младенцем, вся осыпанная бриллиантами, смарагдами и другими драгоценными камнями. Когда мы попросили одного священника открыть ее, чтобы посмотреть поближе, множество народа бросилось прикладываться к ней, потому что она не часто открывается. Взяв, с позволения этого священника, небольшую свечу и рассматривая икону вблизи, мы заметили, что драгоценные камни на ней были не из лучших и с примесью, пожалуй, очень многих фальшивых. Потом нам показали другую редкую и так же великолепно украшенную икону, изображающую Успение Девы Марии (по которому называется и самая церковь). На ней представлена Богородица в гробу, окруженная сонмом святых, между тем как душа ее принимается на небесах Христом и всеми ангелами. По словам благоразумных русских, иконы эти уважаются не столько за их чудеса, сколько за их глубокую древность. Но простой человек считает все образа за божества. Нам указали еще место в средине церкви, где прежде была большая медная плита, на которой во время богослужения патриархи сиживали на стуле и которую сняли после уничтожения патриаршества. Близ алтаря устроены два кресла — с левой стороны для царицы, с правой для патриарха; а у самой двери, возле патриаршего места, находится кресло для царя. Церковь эта, считавшаяся прежде столь священною, что ни один иностранец не смел даже войти в нее, очень высока и имеет, по обыкновенному устройству древних церквей, пять круглых куполов, покрытых, как и Другие в Кремле, сильно вызолоченными медными листами. Свет хотя и проходит в нее, кроме обыкновенных окон, еще сверху, сквозь окна куполов, однако ж она все-таки очень темна, о чем нельзя не пожалеть, потому что она вообще великолепна и внутри, по старому обычаю, вся прекрасно расписана и вызолоче-

 

* Ильею Ивановичем Морозовым. В этом паникадиле серебра 60 пуд. 12 ф. и 59 зол., сделано оно было в Англии. См. Историч. Описание Успенского собора, протоиерея Левшина, Москва, 1783, стр. 96 и 97.

290

на; кроме того, высока и замечательна своими каменными сводами. Впрочем, все здешние старинные церкви такие же мрачные и темные. Мы хотели пройти еще в третью церковь*, которая также недалеко, но она была уже заперта. Я уговорил тайного советника Геспена отправиться со мною на высокую башню**, где находится знаменитый большой колокол и откуда можно видеть всю Москву. Солнце сияло, и погода, казалось, была очень хороша, когда мы пошли наверх; но едва прошли мы немного более половины башни, как подул такой сильный ветер, что на маленьких галереях, устроенных вверху вокруг нее, почти невозможно было стоять и, следовательно, еще менее наслаждаться видом. Поэтому мы обратили только внимание на громадный колокол, который рассматривали с удивлением. Он вылит по повелению царя Ивана Васильевича и потому называется Иваном Великим***. По причине своей необыкновенной тяжести он все более и более оседал, так что наконец уперся даже в свод. Железная полоса, на которой он висит, страшной толщины. Когда в него звонят, язык раскачивают несколько человек веревками, а самый колокол всегда остается неподвижным, да за неимоверною величиною и тяжестью его и невозможно приводить в движение. Впрочем, у русских никогда не приводят в движение колоколов, как бы они велики или малы ни были, а только раскачивают в обе стороны язык****. На этой башне есть еще другие прекрасные и большие колокола, в которые сегодня во все звонили. Самый большой из них, о котором я сейчас говорил, имел, как рассказывают, всегда очень глухой звук, когда в него звонили, что и не удивительно, если принять во внимание тесноту его помещения. Внизу башни сидят постоянно люди, которые от всех осматривающих ее и колокол требуют по нескольку копеек. Отсюда мы отправились еще к месту водоосвящения, потому что домой должны были проехать близко от него. Выйдя из саней и подойдя поближе, мы увидели там детей, которые, совершенно нагие, прыгали в отверстие на льду, заставляя только держать себя сверху за руку; одни из них черпали оттуда разными сосудами воду, пили ее и относили полные кружки домой; другие умывались, но не утирались полотенцами, а давали воде высыхать на лице, считая грехом отирать ее. Я забыл упомянуть о санях в

 

* Благовещенский собор.

** Т. е. Ивановскую колокольню.

*** Берхгольц смешал здесь название самой башни с названием колокола, который вылит не при Иване Васильевиче, а при царе Алексее Михайловиче и потом перелит при императрице Анне Иоанновне с прибавлением к нему еще двух тысяч пудов меди. Когда видел его автор «Дневника», он имел весу 8 000 пудов.

**** Известно, что на Западе везде звонят, приводя в движение не язык колокола, а самый колокол.

1722 год. Январь

291

6 лошадей, стоявших на льду. Это был род дровней, уставленных разной величины бочками, которые по окончании водосвятия были наполнены водою и отвезены в дом императора. Лошади были покрыты точно так, как покрывают у нас похоронных лошадей, только красным сукном. Отойдя от большого отверстия, мы увидели в стороне, около него, еще три или четыре меньшие проруби, в которых весело купались взрослые люди. Один на наших глазах бросался туда два раза и оставался так долго под водою, что я боялся, что он попадет под лед и утонет, тем более что в продолжение часа купался уже в седьмой раз. Не понимаю, как человек может вынести все это среди зимы! Если он и не был в воде, то все-таки стоял на льду, нагой и с голыми ногами, а за одно это уж можно поплатиться жизнью. Насмотревшись на все, мы поехали домой и застали его высочество за обедом, который уже почти приходил к концу. Тайный советник Геспен пошел однако ж и сел за стол; поэтому прошел еще добрый час, пока нам, в свою очередь, удалось пообедать, что мне, после такого большого моциона, было вовсе не по вкусу. Вечер его высочество провел один у графа Бонде. В этот день всех пленных шведов угощали у императора, и они возвратились домой очень довольные, потому что государь принял их отлично и вовсе не принуждал пить, чего они, конечно, не предполагали. Многие из них, боясь сильной попойки, сказались даже больными и после сожалели, что не попали в это общество. За столом императора, с правой стороны, сидели знатнейшие пленные шведы, а с левой — Преображенские и семеновские офицеры. Остальные пленные, которым недостало места за этим столом, и прочие здешние гвардейские офицеры помещались за другими столами, частью в той же комнате, где кушал император, частью в смежной, как кому пришлось. Его величество предложил пленным шведам между прочим тосты за здоровье короля шведского, королевы, всех храбрых шведов, твердо выдержавших плен, всех храбрых солдат, не забывая матросов (de Matrosen nit tho vergeten), и некоторые другие. Обед продолжался от 3 до 8 часов, когда император, по обыкновению своему, вдруг встал и ушел. Так как пленных вовсе не принуждали пить и вообще со всеми были очень вежливы, то они разошлись по домам довольно трезвые и веселые и благодарили Бога, что все обошлось так благополучно.

7-го, утром, у его высочества имел аудиенцию шведский генерал Штакельберг, находившийся здесь много лет в плену. После аудиенции, на прощание, он сильно приступил с выговорами к графу Бонде, спрашивая его, почему он не хочет возвратиться в свое отечество. Уж не боится ли, что там не будет ему куска хлеба? И что, он думает, скажут на это король, мать и другие его родственники? Потом стал представлять ему, что еще не поздно и одуматься.

292

Граф отвечал на все это прямо, с немецкою откровенностью. Но тот сказал, что желает ему добра, что говорит с ним от души, как друг, и что хочет только знать его намерения, чтобы иметь что передать матери его и друзьям, когда воротится в Швецию. Поблагодарив генерала за участие и доброе желание, граф с своей стороны присовокупил, что не преминет в скором времени явиться к нему и обстоятельно переговорить с ним об этом деле. После чего генерал уехал. Так как был постный день герцога, то его высочество кушал один и вечером не ездил со двора.

8-го у его высочества обедали несколько шведов, в том числе полковник Горн, родной брат графа Горна, бывшего гувернера его высочества, полковник Гюльденклау, состоявший прежде в службе покойного герцога Фридриха (Голштинского), и артиллерийский полковник Пост, — все трое люди очень приятные. Вечером его высочество ездил кататься и посмотреть немного на Москву. Меня перед обедом тайный советник Бассевич посылал к князю Меншикову для объяснения насчет квартиры майора Эдера, которую хотели отнять, не назначая другой, для него удобной. Князь заведовал распределением квартир, и я должен был переговорить с ним об этом деле. Но хлопоты мои были напрасны: я не мог добиться свидания с князем.

9-го у его высочества опять обедали некоторые из шведских офицеров, между прочим и полковник Морат (приглашенный в первый раз к столу герцога), человек весьма приятный и, кажется, очень приверженный к его высочеству. Он из числа тех трех полковников, которые поручились за подполковника Бремса, ездившего в Швецию, и которые, когда тот не сдержал своего слова и не возвратился, должны были около 6 лет просидеть за него безвыходно в очень дурной тюрьме, где терпели больше всех других пленных шведов. Подполковник явился только года полтора тому назад и уверял, что покойный король не хотел его отпустить; но в этом сильно сомневаются, и он, конечно, не решится опять ехать в Швецию, пока будут живы полковники. После обеда его высочество ездил к вице-канцлеру Шафирову, а от него поехал к князю Трубецкому, с дочерьми которого очень веселился и играл до 10 часов. В игре дамы, говорят, не щадили рук герцога и славно били по ним жгутом. Когда его высочество уехал, я отправился к молодому барону Левольду, у которого должно было собраться большое общество. Я застал там не только всех иностранных министров и наших кавалеров, но еще трех английских купцов и молодого Головина (сына бывшего канцлера), который очень хорошо говорит по-французски, по-английски и на других языках и вообще принадлежит к числу образованнейших и воспитаннейших русских. Мне сказывали, что он много и с пользою путешествовал и что так как императору

1722 год. Январь

293

угодно, чтобы все знатные молодые люди по возвращении в отечество после путешествий вступали в морскую сухопутную службу, начиная притом с самых низших чинов, то и он должен был исполнить это и поступил во флот*. Можно себе представить, каково этим молодым господам, которые во время своих путешествий пользуются всеми удобствами и предаются всякого рода удовольствиям, когда по возвращении домой они должны бывают нести простую мушкетерскую и боцманскую службу! Император знать ничего не хочет ни о кадетах, ни о волонтерах; молодые дворяне получают у него то же, что и рядовые, и службу несут наравне с ними. Я уже имел случай достаточно заметить это на господах, служащих в гвардии. К таким принадлежит и молодой барон Ренн: отец его долгое время был генералом в войсках его величества, а мать и теперь обер-гофмейстериной при племяннице императора, герцогине Курляндской; сам он уже давно был прапорщиком армии и теперь два года служит в гвардии, притом человек очень образованный и прилежный, а все-таки до сих пор имеет только чин сержанта. Возвращаясь опять к нашему обществу, скажу вкратце, как я его нашел и потом оставил. Когда я пришел, многие были уже довольно пьяны, но скоро большие бокалы снова начали ходить по рукам, так что такому питуху, как я, поневоле стало становиться страшно. Выпив два-три больших стакана, я успел однако ж отделаться от дальнейшего питья, уверив хозяина, что дежурю и что герцог скоро воротится домой. Мне поэтому дали спокойно уйти; но другие были до того употчеваны, что не помнили как и уехали, а некоторые даже остались там до следующего утра. Подполковник Сикье (Siguier), который очень сильно пьет и хорошо переносит действие вина, при мне больше всех принуждал пить; провозгласив тост за здоровье его королевского высочества, он взял огромный стакан и выпил его одним глотком, что я также должен был сделать. Не помню, говорил ли я прежде, кто такой этот Сикье, и потому скажу здесь о нем несколько слов, которые будут не лишни. Он француз, очень приятный собеседник, и приехал, если не ошибаюсь, в 1715 году в Швецию с нынешним королем. В то время его королевское высочество герцог (Голштинский) был очень к нему расположен и высоко ставил его. После, когда герцог уехал из Швеции, он путешествовал с г. Кампредоном (который, как известно, в последнее время немало вредил нашему государю) и еще в начале прошедшего года ездил от него с поручениями во Францию. Говорят, он большой партизан короля шведского, даже (как выдают за верное) вполне его шпион, и на сей раз будто бы только за тем сюда и приехал с Кампредоном, чтобы подмечать, что про-

 

* Граф Николай Федорович Головин.

294

исходит между императорским двором и нашим, и потом подробно доносить обо всем шведскому правительству, которое теперь не имеет еще здесь своего министра. Сам Сикье уверяет, что совершенно оставил шведскую службу и в настоящее время считается действительным подполковником французской армии. В первом однако ж сильно сомневаются, и его королевское высочество всячески избегает сообщества с ним и очень чуждается его; одним словом, не может его видеть, слишком хорошо зная, как он фальшив. Сикье достаточно замечает, что его высочество уже не так к нему расположен, как прежде в Швеции, и потому напевает иногда свои жалобы тайному советнику Бассевичу и другим, говоря, что не может понять, чем заслужил такую немилость, что был всегда верным и преданным слугою герцога, который, несмотря на то, встречает его так, как будто он прежде никогда не имел счастья знать его высочество, и т. п.

10-го его высочество кушал в своей комнате, а около вечера ездил кататься, несмотря на дурную снежную погоду и довольно холодный ветер. По приезде домой герцог провел остаток вечера у графа Бонде, а я у моего хозяина, к которому пришли камеррат Негелейн и майор Эдер. Так как он был в очень хорошем расположении духа и имел у себя в гостях еще одного доброго приятеля, то мы все впятером, за трубкой табаку, порядочно попили и не расходились до двух часов ночи. До прихода Негелейна и Эдера общество наше состояло из четырех человек, т. е. трех старшин здешних протестантских церквей (хозяин мой старшиною старой лютеранской церкви, один приятель его — новой, а другой — голландской общины) и меня. Сначала все шло очень скромно, но потом, когда общество увеличилось, мы ужасно расходились.

11-го, утром, к тайному советнику Бассевичу приезжали старый пленный шведский генерал Крузе и полковник Морат с просьбою об аудиенции у его высочества. Генерал еще ни разу не был при нашем дворе, потому что все хворал. Тайный советник повел их к герцогу, который обоих пригласил к обеду. Крузе однако ж извинился, сказав, что дал уже слово быть у г. Кампредона, и так как тайному советнику Бассевичу также нужно было ехать туда, то они вместе и отправились; но полковник Морат остался обедать у его высочества. Когда, на прощанье, герцог пил за счастливое окончание его путешествия, тот прибавил: «и за скорый приезд (в Швецию) вашего королевского высочества». За этим обедом посланник Штамке и конференции советник Альфельд держали странное пари: последний обещал, что в продолжение целого месяца не выпьет ни одного большого стакана и не станет напиваться из рюмок, за что г. Штамке, с своей стороны, обязывался за каждый день, в который тот не выпьет большого стакана, платить ему по червонцу; но

1722 год. Январь

295

за то Альфельд должен был давать противнику по стольку же, начиная с того дня, когда нарушит пари, до окончания месяца, на следующих, впрочем, условиях: если он проиграет в первый же день, то обязан заплатить разом все 30 червонцев; если через 15 дней, то обе стороны квиты; если же выдержит 20 дней, то выигрывает 10 червонцев, и т. д. Казалось, пари было очень выгодно для г. Альфельда, тем более что он еще выговорил себе два дня (именно 27-е число — день рождения старшей императорской принцессы, и 28-е — первый день маскарада) и взял слово с его высочества, что он не будет во все это время ни прямо, ни косвенно приказывать ему пить из больших стаканов или отвечать на тосты. Но несмотря на то, и его высочество, и г-н Штамке были твердо убеждены, что он проиграет, особенно если попадет в общество дам и начнет хорошенько влюбляться. Так как герцог в этот день обещался быть у Макарова, у которого веселая и довольно хорошенькая жена и обыкновенно сильно пьют, то, держа на сей раз сторону Штамке, приказал Альфельду также ехать туда, чтобы тотчас же и подвергнуть его искушению. Из этого однако ж, уж не знаю по какому случаю, ничего не вышло. После обеда его высочество поехал к тайному кабинет-секретарю (Макарову), где пробыл до 10 часов вечера и много пил. Тайный советник Бассевич, который последовал туда за герцогом и уже перед тем сильно пил, на другой день чувствовал себя не совсем здоровым после этого вечера: вино у Макарова очень дурно, а он, по настоятельным просьбам хозяина, должен быть выпить его больше, чем мог. Под конец, когда оно ему уже чересчур опротивело, он не мог долее выдержать, — пробрался потихоньку в свои сани и уехал домой. Из боязни, что его догонят и воротят, он даже не успел надеть свою шубу и отправился без нее, от чего схватил жестокую колику.

12-го у его высочества весь день болела голова, и он никуда не выходил. Скверное вино Макарова, без сомнения, было тому причиною, хотя, впрочем, герцог всегда наперед предчувствует свою головную боль, которая бывает у него каждые три или четыре недели, и уже вчера сказал, что у него сегодня будет болеть голова. Я обедал с Геспеном, Альфельдом и Сурландом у тайного советника Бассевича, который также был еще нездоров после вчерашнего. Он рассказывал нам, с каким жаром шведский генерал Крузе уверял его вчера, у Кампредона, в своей дружбе и как он осуждал поступки шведов против его высочества.

13-го у его высочества обедал один шведский кригс-комиссар, который также находился здесь в плену с Полтавского сражения и знал моего покойного отца в России и в Саксонии. Он много вытерпел во время своего плена, потому что несколько лет лежал в чахотке, от которой и до сих пор так страдает, что едва может

296

выговорить десять слов сряду без кашля. Так как тайные советники и другие наши кавалеры не обедали при дворе, то его высочество приказал майору Эдеру и мне сесть за стол, чтобы меньше было пустых мест. После обеда приезжал опять полковник Морат, чтобы проститься еще раз с его королевским высочеством перед своим отъездом (который должен был последовать часа через два). Когда граф Бонде и я провожали его до крыльца и граф сказал ему: «желаю, полковник, чтобы вы нашли все (в Швеции) к полному своему удовольствию», он отвечал: «э, любезный граф, если не найду все так, как должно быть, то есть другая служба, и можно идти далее». Он не раз говорил также тайному советнику Бассевичу и другим, что у него всегда сердце обливается кровью от жалости, когда он видит нашего герцога и вспоминает, как поступили с ним шведы*. После обеда же к его высочеству приезжал граф Кинский, и они долго говорили наедине. Граф, казалось, остался бы и еще долее, если б в комнате герцога не было так несносно холодно, а этого он никак не выносит, и потому, хотя его высочество просил его провести у него вечер, всячески извинялся и уже уходя сказал: «у вашего высочества чертовски холодно; я не знаю, как вы это выдерживаете!» В его сани была заложена пара молодых татарских лошадей, которые не шли с места, и он с четверть часа бился с ними. Его высочество сам вышел и предлагал ему своих лошадей, но он благодарил и дождался, пока наконец татарским клячам заблагорассудилось везти его. Вечером его высочество пошел к тайному советнику Бассевичу, где застал посланника Штамке, императорского камеррата Фика и нашего Негелейна, которые скромно сидели за добрым стаканом шампанского и рассказывали друг другу разные веселые историйки. Его высочество сел за другой стол, спросил чернил, перьев и бумаги и сказал, что так как все эти веселые и смачные рассказцы легко могут быть забыты, то он намерен внести их в протокол, который будет тщательно храниться в архиве вместе с другими важными делами, и затем начал записывать. Господа эти продолжали весело попивать, рассказывая попеременно уморительнейшие вещи; поэтому можно себе представить, что за смесь там выходила. Его королевское высочество остался в этом обществе почти до 11 часов и, уходя домой, взял с собою любопытный протокол, чтобы на другой день привести его в порядок и немного позабавиться им. Понятно, что наш добрый герцог не знает, как сократить время: не имея здесь для себя общества и никуда не выезжая, он иногда целый день ходит взад и вперед по своей комнате. В этот день, после обеда, по всем здеш-

 

* Герцог Голштинский, как известно, искал наследства шведского престола на основании своего родства с королем Карлом XII; но шведский сейм постоянно противился этому.

Дневник

297

ним немецким купцам ходил писец, имевший приказание от князя Меншикова записывать имена и лета всех молодых дам и девиц. Одни думали, что князь хочет выбрать лучших из них и приказать им участвовать в маскараде, другие, что он намерен дать большой бал и пригласить их к себе. Но так как купечество неохотно имеет дело с здешними вельможами, в особенности бедные женщины, которые опасались такого же пира, какой, по случаю празднования мира, был задан петербургским дамам, то все находились между страхом и надеждою, не зная еще, что-то будет.

14-го, поутру, императрица присылала камер-юнкера Балка осведомиться о здоровье его высочества. По окончании богослужения герцог удалился опять в свою комнату, потому что был день его поста. В полдень обедали с нами некоторые шведские офицеры, а вечером его высочество оставался в своем кабинете совершенно один.

15-го у его высочества обедали шведские генералы Крузе и Крейц и подполковник Бранд (который также из пленных шведов), при чем сильно пили. После обеда приехал камергер Нарышкин и выслушал длинную проповедь от тайного советника Бассевича, который, будучи немного навеселе, чувствовал особенную потребность высказаться. Проповедь эта имела отличное действие, и камергер, видя, что дело принимает серьезный оборот, скоро струсил и согласился на все, чего от него требовали. Настоящей причиной, побудившей тайного советника поссориться с ним в присутствии его королевского высочества, было следующее. День перед тем пришли несколько человек из артиллерийской прислуги и забрали некоторых работников, нанятых его высочеством для устройства иллюминации, несмотря на представления их хозяина, что они работают для его королевского высочества герцога. Артиллеристы объявили, что имеют приказание брать всех столяров-работников, где бы их ни нашли, хотя б даже и в доме герцога, потому что фейерверк императора непременно должен быть готов 27-го числа. Наш столяр (немец и человек весьма умный) достаточно доказывал им, что никак не может оставить работы, взятой на себя по поручению герцога, и что его королевское высочество будет жаловаться на такое насилие; но все это ничего не помогло. Тогда он прибегнул к хитрости: видя, что шумом и криком ничего не возьмешь, он сказал этим людям, что так как они берут у него лучших работников, без которых ему нельзя кончить работы, то пусть идут с ним и возьмут также и остальных, которых отдаст им добровольно, тем более что не будет уж иметь в них одних никакой надобности и сам таким образом легче оправдается перед его высочеством. Они, в простоте души, приняли это предложение; но когда вместе со столяром и его работниками подошли к воротам дома его королевского высочества,

298

тот втолкнул своих людей во двор и сказал, чтоб попробовали теперь взять их. Артиллеристы сначала и хотели было это сделать, однако ж одумались и, не добившись ничего, ушли. После того столяр пришел к его высочеству и просил, чтобы к нему в дом, во избежание подобных случаев, поставили гвардейский караул, говоря, что без того не будет в состоянии кончить взятой им работы. Его королевское высочество тотчас же послал просить дежурного поручика об отряжении из его караула в дом столяра двух или трех человек для наблюдения, чтобы никто не брал у него работников, занятых делом, успешный ход которого для его высочества весьма важен. Но поручик отвечал, что не может исполнить этого требования без предварительного разрешения от камергера Нарышкина. Тогда герцог велел его спросить, у кого он в карауле — у него или у камергера Нарышкина? и если в доме случится еще подобное насилие, не захочет ли г. поручик, для предупреждения его, ждать сперва приказания от камергера? да и неужели ему нельзя из своего караула, состоящего из сорока человек (которые занимают всего до семи постов), отрядить двух для его же высочества? На это офицер сказал, что имеет приказание от камергера уведомлять его обо всем, что случится, и ждать его разрешения, почему к нему уже и послано. Такая новость немало оскорбила как его высочество, так и тайного советника, тем более что Нарышкин уже не раз позволял себе подобные штуки. Поэтому тайный советник, рассказав ему о случившемся вчера, спросил, точно ли было на то его приказание. Тот отвечал, что действительно дал такое приказание офицерам. Слова эти очень рассердили его высочество и г. Бассевича, который, без всякой церемонии, сухо высказал камергеру всю правду и спросил его, было ли ему самому приказано так поступать, что очень сомнительно. Потом присовокупил, что так как его высочество не привык к подобному обращению, то не угодно ли господину камергеру один раз навсегда приказать караульным офицерам исполнять то, что его высочеству угодно будет требовать от них через своих генерал-адъютантов; в противном случае он может быть уверен, что будет принесена жалоба его величеству императору, и тогда г. камергер пострадает, пожалуй, больше всех. Заметив, что дело пошло не на шутку, камергер тотчас смягчился, стал оправдываться и тут же отдал письменное приказание караулу — немедленно исполнять, как бы повеления самого императора, все, что его королевскому высочеству угодно будет требовать от него через своих генерал-адъютантов; одним словом, согласился на все, чего от него хотели; начал возобновлять дружбу и братство с Бассевичем, целовал беспрестанно руки его высочеству, уверял в преданности, рвении и добросовестности, с которыми служит герцогу; наконец добровольно так напился с тайным совет-

/722 год. Январь

299

ником, что потом едва стоял на ногах и был почти вынесен в свои сани. Так как его королевское высочество за обедом довольно много пил, то вечером не выезжал со двора и оставался один в своей комнате.

16-го у его высочества обедали шведский подполковник Врангель и некоторые другие пленные шведы. После обеда его высочество ездил кататься.

17-го у герцога обедал полковник Бойе, и так как за столом было много лишних мест (большая часть наших господ обедала у графа Кинского), то мы, прочие, все должны были занять их. После обеда его высочество поехал к шведскому генералу Крейцу (который в это время справлял в своем доме свадьбу одного шведского офицера), остался там до 11 часов вечера и возвратился домой сильно навеселе, потому что, будучи особенно в отличном расположении духа, пил у генерала чрезвычайно много. Хотя свадьба назначалась тихая, без музыки, и на ней было всего три или четыре женщины (из пленных шведок), однако ж его высочество хотел непременно танцевать и до тех пор не успокоился, пока не добыли музыку, хоть и весьма плохую. Прислуга герцога также пила слишком много, и двое из его конюхов так избили и исцарапали друг друга, что одного нельзя было вовсе узнать. Его высочество приказал обоих арестовать.

18-го граф Бонде делал допрос конюхам, и так как оба они были виноваты, а от продолжительного их ареста больше всех могли пострадать лошади герцога, то его высочество приказал только обоих хорошенько наказать телесно, что было исполнено караульным капралом. Его высочество кушал в своей комнате, а с нами обедал пленный шведский капрал трабантов (гвардии) по фамилии Бойе. После обеда я ездил со двора с придворным проповедником Ремариусом. Сперва мы были там, где делались для его королевского высочества большие маскарадные сани, потом поехали в сад хозяина придворного проповедника, купца Рота, находящийся недалеко от нашего предместья (т. е. Немецкой Слободы); но перед этим завернули еще в Преображенскую Слободу, чтобы взглянуть, во-первых, на дом императора и, во-вторых, на небольшой корабль, в котором его величество сам будет ездить во время маскарада. Мы немало удивились, когда, подъехав к дому императора, узнали от нашего кучера, что мы перед императорским дворцом: это старинный, маленький и плохой деревянный дом, за который, судя по его наружности и местоположению, нельзя дать и 100 талеров. Глядя на него снаружи, нельзя не принять его за жилище простого человека, потому что в нем, по-видимому, нет и шести порядочных комнат, несмотря на то что недавно к нему пристроен новый флигель для принцесс. Стоит он в узком и дурном переулке, к которому с большой улицы ведет очень тесный проход, и окружен небольшим частоколом. Впрочем,

300

и во всей Слободе, которая есть не что иное, как деревня, совершенно отделенная от города и других предместий, нет ни одного порядочного дома, потому что кроме императора с его двором и солдат Преображенского полка, там не живет никто. Осмотреть корабль часовые нас не допустили, говоря, что ежеминутно ждут императора. Выехав из Преображенской Слободы на большое поле, мы увидели недалеко от дороги, возле веселенькой рощи (Москва со всех сторон окружена прекраснейшими рощами и вообще имеет одно из живописнейших местоположений в свете), довольно большое деревянное строение, где прежде жил император и куда он, говорят, и теперь еще часто ездит слушать богослужения в часовне. Потом мы проехали мимо Преображенского приказа, где собирается высший уголовный суд в Москве под председательством князя-кесаря Ромодановского (начальника всех уголовных судов государства), который и живет недалеко оттуда. С этого места дом императора кажется немного лучше, потому что стоит на горе и имеет открытый вид на поле, притом не окружен так частоколом, как с другой стороны; но и отсюда он все-таки никак не похож на дом императора: единственное различие между ним и другими окружающими его домами состоит только в том, что он немного побольше, имеет более конюшен и флигелей и что оконные рамы в нем обиты красным сукном. Когда мы приехали к саду, настоящей цели нашей поездки, нас принял один шведский капитан, который хотя и живет там, но днем всегда бывает в городе, потому что учит детей у купца Коха. Пленные шведские офицеры во время своего тяжелого плена должны были привыкать ко всему, чтобы добывать себе хлеб, и те из них еще счастливы, которым удалось пристроиться подобным образом и которые не пострадали, как очень многие; так, например, один офицер, при начале войны выступивший в поход прапорщиком, скоро был взят в плен и много лет снискивал себе в Сибири пропитание тем, что за ничтожную плату нанимался колоть дрова, косить и пахать; между тем молодость его прошла, и он до сих пор, несмотря на заключение мира, принужден здесь собирать милостыню. Невозможно описать, в каком положении эти бедные люди даже и теперь, когда война кончилась! И не странно ли, что шведское правительство столько тысяч соотечественников оставляет в нужде и нищете? До сих пор оно не прислало еще никого, чтобы позаботиться о честном возвращении несчастных в их отечество, даже никому здесь не поручило этого, так что бедные пленные бродят как покинутое стадо, не зная не только как возвратиться в отечество, но и к кому собственно обращаться. Мне любопытно видеть, что будет, когда уедут отсюда их господа генералы и полковники, которые сами готовятся к отъезду, но о других мало заботятся. Они еще имеют случай обратиться к императору или к князю Меншикову, как гене-

1722 год. Январь

301

ралиссимусу, и испросить себе что-нибудь; но после их отъезда из Москвы, когда придут сюда из дальних мест остальные пленные и, не получая никакой помощи от императора, ничего не зарабатывая, принуждены будут ходить по миру, даже не найдут никого, кто бы позаботился об их паспортах для возвращения на родину, — мы увидим, каково будет этим бедным людям. Такое положение дел не может располагать их в пользу нынешнего (шведского) правительства. Между тем я уверен, что его королевское высочество герцог и впредь (как делал до сих пор) не пропустит случая всячески помогать бедным покинутым землякам и быть для них истинным отцом, за что Всевышний и любящие его высочество шведы со временем, конечно, вознаградят его. Но возвращаюсь к нашему саду. Шведский капитан провел нас сперва в свою комнату; но мы просили его показать нам сад и дом, на что он сейчас же с удовольствием согласился. Все было в таком порядке и так хорошо, как я и не ожидал найти у здешних купцов. Дом, в котором владелец живет летом, красив, удобен и стоит на таком прекрасном месте, что лучшей дачи и желать нельзя. Большая зала этого дома обита позолоченным, очень красивым, сафьяном, сделанным здесь, в Москве, пленными шведами. В России пленные шведы занимались почти всеми искусствами и ремеслами, что было выгодно как русским, так и им, потому что они, по возможности, обогащались через это, а те пользовались случаем хорошо и дешево убирать свои дома. Я уверен поэтому, что отсутствие пленных, которые были в Москве лучшими ремесленниками и художниками, будет чувствительно здешним жителям. Позади дома расположен хорошенький сад (с прекрасным прудом), который разбит пленными шведскими офицерами и окончательно устроен водившим нас капитаном. Кроме того, там было все, что нужно для небольшого поместья, как-то: куры, каплуны, гуси, редкие утки, индейки, лебеди, журавли, павлины и другие птицы, также быки, коровы, лошади, овцы и т. п. Все они содержатся в необыкновенном порядке и как нельзя лучше. Там же находилось и несколько больших азиатских овец с очень короткими, но чрезвычайно жирными хвостами (курдюками), и так как придворный проповедник еще не видал подобных, то он остался вполне доволен нашей поездкой. Когда мы все осмотрели, капитан пригласил нас к себе на квартиру, где подал нам трубки и обещал стакан отличного пива. Он велел нашему кучеру взять в город бутылку лучшего пива г. Коха, что тот и исполнил; однако ж, когда добрый капитан вышел взять ее, оказалось, что в санях точно была бутылка, но — пустая. На вопрос его, что это значит, кучер отвечал, что пробка была некрепко забита и что дорогой все пиво выбежало, но он, конечно, сам его выпил. Как бы то, впрочем, ни было — пиво исчезло; дома у капитана не сыскалось ни капли, поблизости также нельзя было ничего достать;

302

поэтому нам пришлось удовольствоваться трубкой табаку и рюмкой водки. После того мы отправились прямо домой. Послав узнать, что делает его высочество, я получил в ответ, что он у графа Бонде и пробудет там весь вечер.

19-го его высочество кушал опять в своей комнате, а с нами остались обедать полковник Бойе и майор Бремс (племянник подполковника Бремса, которого я знал в Петербурге). После обеда тайный советник Бассевич прислал к его высочеству сказать, что у него в гостях (и обедали) жены шведских офицеров, которые недавно были с его высочеством на свадьбе у генерала Крейца, и что они просят о дозволении прийти к нему проститься, потому что уж завтра уезжают в Швецию. Тайный советник вместе с тем просил герцога пожаловать лучше на минуту (как бы на чай) к нему, где приличнее и удобнее будет устроить это прощание, тем более что ему хотелось бы поскорее освободиться от своих гостей и заняться отправкой писем. Хотя его высочество, также занятый письмами, и не намерен был в этот день выходить со двора, однако ж решился пойти на несколько времени к тайному советнику, потому что всеми средствами старается быть обязательным везде, где только упоминается имя Швеции. Между женщинами, находившимися у тайного советника, была и та, которая 17-го числа вышла замуж за шведского капитана Свейберга; остальные были капитанские и поручичьи жены, но фамилии их мне не удалось узнать. Его высочество побыл там немного и, напившись чаю, простился с ними; потом отправился домой и уж более не выходил.

20-го у герцога обедали камеррат Фик и некоторые шведские офицеры. После обеда у его высочества имел аудиенцию пастор английской церкви, который говорил с ним по-латыни. Он, говорят, человек ученый; но и так, в обращении, очень приятен. Около вечера приезжал камергер Нарышкин, был чрезвычайно любезен и остался при дворе с час. В этот день мы узнали, что на мекленбургского полковника Тилье, прибывшего сюда дня за два курьером от своего государя, напали между Москвой и ближайшей от нее станцией разбойники, которые совершенно обобрали его и находившегося при нем егеря, не оставили им даже и одежды, так что те, говорят, приехали в Москву в крестьянских тулупах. Думают, что этот полковник прислан сюда вследствие заговора против герцога Мекленбургского (за который тайный советник Вольфрат с женою и многие другие знатные лица подверглись жестокому аресту) и что здесь скоро будет и сам герцог. Рассказывают еще за верное, что император упразднил Ревизион-коллегию*, которая переведе-

 

* Ревизион-коллегия, ведавшая счет всех государственных приходов и расходов, действительно была присоединена к Сенату указом 12 января 1722 года. См. Поли. Собр. Зак., т. IV, № 3877.

1722 год. Январь

303

на в Сенат. Кроме того, сильно поговаривают, что сенаторы впредь не будут назначаться президентами коллегий. В оправдание этой меры император между прочим приводит то, что сенаторам и без того слишком много дела в Сенате, почему они и не могут надлежащим образом исправлять две должности, между тем как это весьма важно и для государства, и для него. Но настоящая причина, почему его величество делает такое изменение, следующая: так как сенаторы — вельможи, то сидящие с ними в коллегиях не осмеливаются противоречить им и пляшут по их дудке, а отсюда рождается множество интриг и несправедливостей. Когда на одного из них приносится жалоба или апеллируется к Сенату, все они соглашаются между собою, и уж конечно одна ворона не выклюет глаз другой; поэтому многие порядочные люди немало страдают. 21-го при дворе не обедало никого из посторонних. После обеда герцог ездил к живописцу посмотреть на девизы, которые тот делал у себя в доме для его высочества к празднованию мира. Другие живописные украшения, назначенные для портала перед домом, приготовлялись в комнате полковника Лорха. Так как для многих домов к мирному торжеству готовятся иллюминации и даже приказано во всем городе по улицам поставить, в трех саженях один от другого, столбы для фонарей по вечерам на все время маскарада, то его высочеству также хотелось в честь его величества императора сделать что-нибудь хорошее и здесь еще неизвестное. Недавно он поручил молодому барону Ренну, весьма искусному в живописи, поставить перед домом красивые триумфальные ворота, и первый же план их тотчас удался ему как нельзя лучше. От живописца его высочество поехал к князю Меншикову, а оттуда к генерал-майору Ягужинскому, но, не застав ни того ни другого, скоро возвратился домой. Вскоре после того тайный советник Бассевич прислал сказать, что сегодня утром, после непродолжительной горячки, скончался генерал-майор и подполковник гвардии князь Голицын, исправлявший должность маршала на всех свадьбах, на которых мы присутствовали в Петербурге. Тайный советник получил это известие прямо из его дома, и оно немало поразило и огорчило как самого герцога, который очень дорожил князем, так и весь наш двор. Покойный был одним из воспитаннейших и образованнейших русских. Смерть его, говорят, также очень опечалила императора и весь двор; он был на отличном счету у его величества и со временем, вероятно, пошел бы далеко. К крайне огорченной вдове тотчас же приехали с выражением соболезнования император, князь Меншиков и многие другие. В этот день вечером в городе, при доме здешнего коменданта, сделался пожар, который однако ж, к счастью, был скоро потушен и не причинил особенного вреда, потому что один из ближайших домов сейчас сломали и

304

таким образом остановили действие огня, да и ветер, слава Богу, был не сильный. Император хотя опять ездил славить и, если смею так выразиться, уже порядочно покутил, однако ж, по обыкновению своему, с величайшею поспешностью явился на пожар и для примера другим, говорят, работал там как самый простой работник, что и имело отличное действие. Я встретил его, когда он со всею своею свитою возвращался оттуда с намерением отправиться снова славить. Было уже совершенно темно, но он ехал так, как будто хотел разом загнать лошадей до смерти. Мне только и удалось рассмотреть, что поезд его состоял из 20 или 30 саней наподобие тех, какие вкратце описаны мною 9-го числа* этого месяца. Все они были наполнены людьми, которые изо всей мочи свистали и пели. Где сидел император, я не мог разглядеть; но меня уверяли, что он ездил со всею этою свитою до утра следующего дня и что пили при том страшно.

22-го, очень рано утром, его высочество присылал ко мне за черным платьем; его собственное осталось в Петербурге, потому что вещей вообще взято сюда немного. Но так как у меня не было черного платья и я не знал, где бы достать его герцогу по росту, то его высочество приказал продолжать поиски и наконец добыл-таки довольно сносную пару у голландского резидента, хотя тот гораздо полнее его. Герцог в самом деле казался в ней очень старообразным; но делать нечего, надобно было покориться необходимости. В этом занятом костюме его высочество отправился с полковником Лорхом (который был дежурным и достал себе платье у нашего придворного проповедника) в дом покойного Голицына для изъявления соболезнования княгине, которая, говорят, была почти вне себя от горя. После того они воротились опять домой. При дворе обедали следующие лица: императорский посол граф Кинский, барон Мардефельд, посланник Кампредон, голландский резидент и мосье Сикье. После обеда, часа в четыре, его высочество поехал с графом Кинским (бывшим в обыкновенном своем платье) в дом покойного генерала Кантакузина, который скоропостижно умер на дороге между Петербургом и Москвою и которого в этот день хоронили. Этот Кантакузин был сын последнего господаря Молдавского, которого удушили, и в минувшую турецкую войну один из первых перешел на сторону императора; служил в России генерал-майором и был человек весьма приятный и любезный. Его величество поэтому очень сожалеет о нем и еще сегодня в его доме говорил его высочеству, что он был храбрый, отличный солдат и вернейший из всех валахов, перешедших к нему в подданство. Покойный оставил жену и несколько человек детей, находящихся

 

* 3-го, а не 9-го.

1722 год. Январь

305

уже, как я слышал, на службе, и состоял в близком родстве с князем Валашским (Кантемиром), первая жена которого была из рода Кантакузиных. Расскажу теперь вкратце, что я заметил при этих похоронах; умерший был греческого исповедания и погребался, следовательно, по здешнему обряду. В 11 часов утра к дому его пришли два батальона в полном вооружении, с музыкой и с распущенными знаменами, и стали во фронт в ожидании выноса тела. Когда приехал его высочество, весь этот отряд отдал ему честь. Император был уже там и принял герцога чрезвычайно милостиво. Сперва разносили немного вина и сластей и роздали присутствовавшим белые перчатки и около 500 золотых колец; потом, по вскрытии гроба и отслужении духовенством последней панихиды, все подходили к покойнику для прощального целования. Затем гроб опять закрыли, и шествие началось. Впереди ехал верхом майор Шлюссельбургского батальона; за ним следовали оба упомянутых батальона с восемью знаменами, но без гренадеров. Офицеры имели флер на шляпах и на верху пик, которые они, как и мушкетеры свои ружья, держали, по немецкому похоронному обычаю, навыворот. Шляпы и инструменты гобоистов также были покрыты флером, а у барабанщиков барабаны обтянуты черным сукном, от чего издавали какой-то глухой и печальный звук. За солдатами ехали верхом два трубача в зеленых костюмах, отороченных серебряными галунами, и трубили; потом шел маршал с жезлом, и за ним несли сперва траурное, потом парадное знамя (Freudenfahne), на котором с одной стороны был изображен портрет генерала, а с другой его герб. Затем ехал верхом на огромной и дикой лошади всадник, весь в латах. После него следовали: парадная лошадь (Freudenpferd), весьма красивая, с красным бархатным седлом, которую вели два конюха, и траурная лошадь, покрытая до земли черною суконною попоною и ведомая под уздцы также двумя конюхами. За этой процессией шло, в преднесении икон, многочисленное духовенство в великолепных облачениях с зажженными восковыми свечами в руках и постоянно пело. Далее шли два трубача в черном платье и трубили в полузаглушенные трубы. Шесть или восемь человек несли шлемы, латы, шпоры и тому подобные вещи, и за ними наконец везли тело на открытой колеснице с балдахином, в шесть лошадей, покрытых черным и ведомых шестью прислужниками. За гробом шел император в длинной мантии, имея возле себя с правой стороны герцога, а с левой князя Меншикова, которые оба были также в черном и в длинных мантиях. Позади их следовали прочие вельможи, но в небольшом числе, не более двадцати человек, и не все в черном и в черных мантиях. В заключение всего тянулся ряд пустых саней. Кто был траурный (Trauermann) и где он шел, я не видал и не мог узнать, потому что шествие было очень пере-

306

путано. За Немецкою Слободою император и герцог сели каждый в свои сани и воротились назад; но князь Меншиков, как мне сказывали, шел за процессией до самой церкви, где один красноречивый проповедник говорил надгробное слово и где гроб опять открывали для отдания последнего целования усопшему. По окончании всего солдатами произведено было три полных залпа. На обратном пути с похорон его высочество заехал к тайному советнику Бассевичу, где застал общество, состоявшее из четырех или пяти дам, нескольких купцов и кое-кого из наших придворных, которые смотрели на погребальную процессию из окон тайного советника и были потом приглашены им к ужину. Между дамами были голландская резидентша, женщина очень веселая, и одна молодая купеческая дочь, которая мало уступает ей; с ними его высочество отлично провел вечер и уехал домой не прежде 12 часов.

23-го его высочество обедал у барона Мардефельда, где было обыкновенное собрание иностранных министров. В числе гостей находился и молодой граф Сапега, так что собралось вдруг много охотников попить. Вино было превосходное, да и г. Мардефельд такой хозяин, каких мало. Поэтому сильно пили и обед продолжался до 5 часов. За столом герцог сидел между графом Кинским и Кампредоном, который приглашал его к себе на будущий четверг (в этот день собираются у него); но его высочество тотчас же извинился и сказал, что на этой неделе очень занят и потому будет иметь честь посетить его в другое время, чего, конечно, серьезно не думал. И за обедом, и после подполковник Сикье постоянно имел дело с конференции советником Альфельдом; они сильно подсмеивались друг над другом и иногда, между шутками, сухо высказывали правду. После обеда его высочество, потолковав немного с Мардефельдом, который был очень навеселе, поехал с молодым Сапегой к Румянцевой, куда за ними последовали полковник Лорх и я. Не застав ее дома, герцог отвез графа Сапегу домой и отправился потом с графом Бонде к генеральше Балк. В этот день его высочество получил через двух подполковников приглашение приехать завтра на похороны князя Голицына.

24-го, поутру, я ездил с придворным проповедником в церковь, которая уже давно построена князем Меншиковым, но внутри еще не окончена и, может быть, никогда не будет окончена, потому что он начинает столько построек, что нет никакой возможности привести все в исполнение как следует. Над этой церковью, имеющей форму русского креста, возвышается прекрасная башня, которая как издали, так и вблизи очень красива. На ней устроены большие и превосходные куранты, играющие через каждый час, полтора и четверть часа разные песни и могущие, кроме того, служить для обыкновенной игры колоколами, которая бывает еще ежедневно.

1722 год. Январь

307

Мы с придворным проповедником всходили наверх, сколько было можно, и любовались чудным видом на необъятную Москву*. Оттуда мы хотели было отправиться на большую кремлевскую башню, где висит или, лучше сказать, лежит теперь большой колокол, но до того устали от путешествия по лестницам и усилий пробираться сквозь неимоверно узкие проходы, что отложили эту поездку до другого раза и воротились домой. У его высочества обедали камеррат Фик, вице-президент Шмиден, подполковник Эрнштет и еще некоторые другие, а после обеда он поехал в дом покойного Голицына, куда вчера был приглашен. Вместе с ним отправились тайный советник Геспен, конференции советник Альфельд и полковник Лорх, которые кое-как успели добыть себе черное платье. Тайный советник Геспен достал только кафтан, но исподнего платья никакого не мог найти и потому надел остенфельдские крестьянские штаны, сделанные дня за два для маскарада и доходившие ему почти до плеч. Он был в них очень смешон. Я пошел к тайному советнику Бассевичу, который был не совсем здоров и несколько дней не выходил со двора; но так как ему уж наскучило сидеть дома, то мы отправились к барону Левольду, его ближайшему соседу, больному, как и он, горлом. Мы застали у его милой и любезной хозяйки и ее дочерей его самого, барона Ренна и асессора Сурланда. Напившись там чаю, все опять разошлись, а я с асессором Сурландом завернул к моей хозяйке, где мы очень приятно провели вечер. Один хороший мой приятель, сопровождавший его королевское высочество на сегодняшние похороны, рассказывал мне, что он там видел; поэтому запишу вкратце слышанное мною, чтобы познакомить с здешними обычаями. Его королевское высочество по прибытии в дом князя был принят маршалами погребения и проведен в комнату, где стояло тело и где собрались дамы и ближайшие родственники умершего. Два священника стояли в головах покойника и совершали панихиду, а два других постоянно читали. Когда приехали их величества, розданы были мантии, флер и белые перчатки, и церемонии начались. Сперва один из священников сказал маленькую речь, потом вдова, родственники и большая часть присутствовавших подходили отдавать прощальное целование. Затем гроб закрыли и поставили на колесницу в шесть лошадей, над которою 12 поручиков несли балдахин. Каждую из лошадей вел особый прислужник. Процессия была та же, что и при погребении князя Кантакузина, с той только разницей, что во избежание тесноты по обеим сторонам шли солдаты. В церкви тело было поставлено на приготовленный там катафалк, и крышу с гро-

 

* Это церковь Архангела Гавриила, известная в Москве под именем Меншиковой башни. Место, где она находится, принадлежит ныне московскому Почтамту.

308

ба сняли поручики, которые его внесли. В ногах покойника стал епископ и говорил о его рождении, жизни и подвигах; потом прочел свидетельство, что он был добрый христианин, и, по обыкновению, положил эту бумагу в гроб возле него. После того началось последнее прощание, при чем вдова в особенности предавалась неутешной горести. Недалеко от гроба стоял священник и держал икону Спасителя; все подходившие прощаться с покойником сперва крестились и наклонялись перед нею, потом уже шли далее и при возвращении повторяли то же самое. Наконец гроб был закрыт, заколочен и опущен в землю, при чем гвардия, стоявшая на церковном дворе, дала три залпа. Ее величество императрица, которая с большою свитою дам изволила, по здешнему обычаю, провожать тело до церкви, по окончании всей церемонии уехала домой; но император, его королевское высочество и многие другие отправились опять в дом покойного князя, где братья его великолепно угощали их и где все оставались до 10 часов вечера.

25-го у нас обедали оба шведских офицера Бойе, полковник и подполковник. Около вечера к его высочеству приезжал граф Сапега и оставался очень долго. Когда он уехал, я отправился на большое собрание у асессора Сурланда, устроенное собственно по желанию и на счет тайного советника Бассевича, которому хотелось познакомиться с здешними дамами (расхваленными мною и Сурландом), но только так, чтобы бал был не от его имени. Сурланд пригласил мужчин и дам через своего хозяина, человека всеми здесь необыкновенно любимого и уважаемого. Я нашел там уже 18 или 20 дам, между которыми были прехорошенькие, и множество здешних немецких и голландских купцов — мужей, отцов и родственников этих дам. Мы думали, что общество это будет только для наших придворных кавалеров, потому что никому из посторонних не было сказано о нем ни слова; но набралось столько незваных гостей, что в комнатах, и без того тесных, едва можно было повернуться. Приехали все иностранные министры — Кинский, Мардефельд, Кампредон, Лефорт, голландский резидент с женой, полковник Ягужинский с женою, брат его — генерал-майор Ягужинский, Сикье, барон Левольд, Ренн и многие другие, которые случайно узнали о нашем бале и также желали видеть здешних дам. К счастью, многие скоро уехали и очистили нам место для танцев, чем мы как нельзя больше были довольны. Мужчины, не желавшие танцевать, сидели в особой комнате, но так, что могли видеть танцевавших, курили там трубки и весело попивали (на это здешние купцы мастера); молодежь же держалась в комнате, где танцевали и где были все дамы. В продолжение танцев постоянно разносили кофе, чай, сласти и пирожное. Кроме того, в другой комнате был накрыт стол с холодным куша-

1722 год. Январь

309

ньем, которого всякий мог брать по желанию. Так как танцоров нас было довольно и в дамах также недостатка не было, потому что здешние иностранки страстно любят танцевать, то бал продолжался с 5 часов вечера до 2 часов ночи, и никто не чувствовал усталости. Я немало дивился, глядя на веселое прыганье его превосходительства тайного советника Бассевича. Иностранные министры, пока оставались там, также принимали деятельное участие в танцах. Мы боялись сначала, что голландская резидентша и полковница Ягужинская, приехавшие против нашей воли и незваные, позволят себе какие-нибудь вольности в обращении с прочими дамами и тем нарушат наше веселье; однако ж все обошлось как нельзя лучше, и никто не имел причины жаловаться. Когда хозяйка асессора Сурланда, бывшая царицею вечера, по внушению тайного советника Бассевича вручила голландскому резиденту букет в знак повторения бала, все дамы, казалось, обрадовались. Но пожилым мужчинам выходка эта, по-видимому, не очень понравилась; они уже перед тем поговаривали, что не привыкли быть с своими женами в таких знатных и больших обществах, да и не знают, прилично ли это им как купцам. Любопытно поэтому, будет ли общество у голландского резидента (для которого день еще не назначен) так же многочисленно, как у Сурланда? По окончании бала я проводил мамзель Гопман домой в ее санях. Она дочь бывшего оружейника, человека достаточного, который уже давно оставил свое ремесло и живет теперь процентами. Родом он из Гамбурга и прежде хорошо знал здесь моего отца. Эта мамзель Гопман, которую я в первый раз видел на вечере у барона Левольда, очень милая девушка, недурна собою, хорошо образована, прекрасно играет на лютне и искусная рукодельница. Она невеста весьма невзрачного и маленького человека, живущего в Архангельске, и скоро будет их свадьба.

26-го у нас было все приготовлено к празднованию следующего дня как дня рождения старшей императорской принцессы. Празднование его при дворе отложили до будущей недели, и потому его высочество воспользовался этим случаем и приказал камеррату, асессору Сурланду и мне пригласить всех здешних знатных министров и генералов к себе на обед. Мне поручено было пригласить князя Меншикова и графа Сапегу (его будущего зятя), а если найду у них кого-нибудь из вельмож, то и их. Я не застал князя дома, но, имея приказание дождаться его, должен был, к крайнему моему неудовольствию, с лишком три часа сидеть в передней со всеми лакеями. Уж таков у него обычай: все приезжающие к нему, пока не будут приняты, должны ждать в одной комнате со всякого рода людьми. К счастью, погода была умеренная и я мог походить по двору, где стояло множество приготовленных для маскарада

310

саней. Наконец князь приехал и избавил меня от моего ига. Так как его с нетерпением ждали многие, то я протеснился вперед, чтобы из первых добраться до него и поскорей отправиться домой. На переданное мною приглашение он отвечал, что по случаю наступления маскарада до того занят, что не имеет ни одной минуты свободной и уж кому-то отказал, почему и не может никак по желанию его высочества приехать к обеду, а заедет ненадолго после обеда. Но граф Сапега (которого я увидел тотчас же по приезде в дом князя, где он живет и где в это время сидел с княгинею за столом, празднуя день рождения своей невесты, вступившей в одиннадцатый год возраста) обещался в назначенный час приехать к его королевскому высочеству. Когда я возвратился домой и привез ответ князя, герцог приказал заложить лошадей и сам поехал к нему, чтобы убедить его приехать, тем более что уже многие вельможи не могли быть завтра. Но князь опять извинился и обещал непременно приехать после обеда, чем его высочество и должен был удовольствоваться. В тот же день, после обеда, его высочество был с визитом у графа Кинского, которого уважает более всех других министров; вероятно, он приглашал его на завтра и вместе с тем просил у него музыкантов. Утром герцог был у купца Тамсена и осматривал заказанные ему маскарадные сани; там он узнал, что император за несколько дней также приезжал туда и сам приказал мастеру переделать кое-что в этих санях. У его высочества обедал здешний генерал-лейтенант Вейсбах, который только недавно приехал, но еще в Вене имел честь коротко быть знакомым с герцогом. Он генерал-лейтенант кавалерии и человек очень красивый, приятный и образованный. Несколько лет тому назад он был посланником императора при венском дворе, место, которое после него занимал Ягужинский. Родом он, если не ошибаюсь, австриец. Его высочество также пригласил его к себе на завтрак. Вечером меня посылали еще с приглашением к майору гвардии Румянцеву, но я не застал его дома.

27-го, по случаю дня рождения старшей императорской принцессы, у герцога был упомянутый вчера обед. Во время стола играла прекрасная музыка. Вечером ужинали и до поздней ночи весело пили. Зажигали также большую иллюминацию, приготовленную его королевским высочеством, с значительными издержками и весьма поспешно, к предстоявшему празднованию мира. Она состояла собственно из большого портала (шириною 36 футов, вышиною 43 фута), освещаемого сверху донизу, для чего каждый вечер нужно было более 1000 шкаликов, из которых, впрочем, 500 помещались с задней стороны. Кроме того, в окнах были устроены различные девизы, которым прилагаю здесь краткое описание в том виде, как оно было передано потом императрице.

1722 год. Январь

311

 

Объяснение фигур и эмблем на устроенных перед квартирою его высочества триумфальных вратах и в окнах

На триумфальных вратах:

На самом верху был поставлен российский орел, со щитом на груди, на котором изображалось вензелевое имя его императорского величества: Р. А. (Петр Алексеевич). Две фамы (славы) поддерживали его, а два сфинкса по сторонам представляли бдительность и благоразумие его величества. Несколько пониже были изображены два рога изобилия в знак благословения и довольства, неутомимыми трудами доставленного государем своим владениям, которые представлялись в виде двух зеленеющих лавровых деревьев. Затем следовала надпись:

Petro Magno, Patri Patriae Totius Russiae Imperatori*, — титул, поднесенный императору в Петербурге Сенатом. Под ним, с правой стороны, сделано было в натуральную величину изображение Ивана Васильевича I (в старинной царской короне), положившего основание нынешнему величию России, — с надписью: Incepit (начал). С левой же стороны, в такую же величину и в новой императорской короне, изображен был теперешний император, возведший Россию на верх славы, — с надписью: Perfecit (усовершенствовал). Внизу две эмблемы представляли два замечательнейших творения его величества, а именно: с правой стороны — Кронслотскую гавань, сооруженную среди моря, на которую Нептун смотрит с удивлением, — с надписью: Videt et stupescit (видит и изумляется), с левой — С.-Петербург, большой город, в несколько лет выросший среди леса, — с надписью: Urbs ubi sulva fuit (город, где прежде был лес).

Эмблемы в окнах:

1.  Белые лебеди с короною вокруг шеи (Штормарский герб), прикрываемый крыльями двух орлов, римского и российского, с надписью: Sub umbra alarum (под сенью крыл).

2.  Город Киль с гаванью и Балтийским морем, на котором видны берега России и Швеции; с каждой стороны плывет к городу корабль; на русском гербе — дева, на шведском — корона. Надпись: Utrimque salus (обоим спасение).

3.  Корабль с изображением двух львов (герб герцогства Шлез-вигского), который носится по бурному морю и по причине темноты руководствуется только северною звездою, с надписью: Non alia (не иначе).

4.  Рука, выходящая из облаков и держащая вниз лавровый венок, с надписью: Constantia et labore (постоянством и трудом).

 

* Т. е. Петру Великому, отцу Отечества, всея России императору.

312

5.  Прямая колонна с короною наверху и с надписью: Sustineor recte (стою прямо).

6.  Лист крапивы (Голштинский герб) между двух огней, с надписью: Nee tarnen arescit (однако ж не сгорает).

28-го началось празднование заключенного в Нейштате мира. В 11 часов утра его королевское высочество, в величайшем параде, со всею своею свитою, отправился на место торжества, где император приказал построить несколько деревянных балаганов среди открытой площади для большого фейерверка. Когда там отобедали, его величество император роздал всем знатным министрам и генералам, его королевскому высочеству и старшим из его свиты, также офицерам гвардии и многим другим лицам золотые медали в разную цену, весом от 35 до 5 червонцев, с следующими изображениями: на одной стороне представлены в отдалении Петербург и Стокгольм, соединяющиеся радугой, под которой носится по бурным волнам Ноев ковчег, а к нему летит голубь с масличною веткой; при этом написано по-русски вверху: соединены узами мира, внизу: в Нейштате после потопа Северной войны, 1724. На другой стороне написано также по-русски: Всемилостивейшему, дер-жавнейшему, благочестивейшему, счастливейшему государю Петру Первому, именем и делами великому российскому императору и отцу, даровавшему мир Северу после двадцатилетних побед, поднесена сия медаль, сделанная из русского золота*. По окончании этой раздачи средняя императорская принцесса Елизавета была торжественно объявлена совершеннолетнею, что происходило таким образом: император, взяв ее за руку, вывел из покоя императрицы в смежную комнату, где перед тем обедали духовенство, сам государь и все вельможи; здесь поднесли ему ножницы, и он в присутствии государыни, ее высочества старшей принцессы, его королевского высочества герцога, придворных кавалеров, дам и духовенства отрезал крылышки, которые принцесса носила до тех пор сзади на платье, передал их бывшей ее гувернантке и объявил, что принцесса вступила в совершеннолетие, потом нежно поцеловал ее, за что она целовала руки ему и императрице, а всем присутствовавшим подносила сама, или приказывала кавалерам подносить, по стакану вина. Когда кончилась и эта церемония, все дамы удадились опять в свою комнату, куда за ними последовал и его королевское высочество с некоторыми кавалерами. Немного спус-

 

* Подлинные надписи на этой медали следующие: на одной стороне (над радугою): Союзом мира связуемы и (в абшните) в Нейштате по потопе Северной войны, 1721.; на другой стороне: В. И. Б. Щ. Государю Петру I, именем, и делами предивными Великому Российскому Императору и Отцу, по двадеся-тилетних триумфах Север умирившему, сия из злата домашнего медаль усерднейше приносится. См. Голикова, Деян. Петра В., ч. VIII, стр. 15.

1722 год. Январь

313

тя в эту комнату, где собрались в полном параде императрица с принцессами, герцог и дамы, вошел его величество император со всеми орденскими кавалерами и, подойдя прямо к его высочеству, надел на него орден св. Андрея, потом взял его за голову и с живостью поцеловал. Герцог много благодарил их величества за такую милость, потом перецеловался с кавалерами ордена и, по принятому здесь обычаю, подносил императору, императрице, принцессам, новым своим товарищам и всем прочим мужчинам и дамам (весьма многочисленным) по стакану вина, которое все пили за здоровье нового кавалера. При наступлении сумерек зажжен был великолепный фейерверк, продолжавшийся несколько часов. Особенно отличался величиною и изяществом храм Януса, устроенный вообще лучше петербургского* и роскошно иллюминованный 16-ю или 20-ю тысячами разноцветных шкаликов. Большие двери храма, обращенные к зрителям, были сперва отворены, и за ними представлялся взорам, на высоком пьедестале и более чем в натуральную величину, бог Янус, у ног которого лежало всякого рода оружие. В это время простому народу были отданы три жареных быка и бочки с вином и водкой. Наконец двери заперлись двумя огромными человеческими фигурами в панцирях, освещенными на этот раз, для большой продолжительности и ровности, не голубым огнем, как в Петербурге, а шкаликами; они медленно сдвигались вместе, и когда сблизились настолько, что совершенно закрыли двери, подали друг другу руки. Та, которая была на правой стороне, имела на щите русский герб, а другая — шведский, причем я заметил, что как здесь, так и в Петербурге фигура, представлявшая Россию, была целою головою выше представлявшей Швецию. Кроме многих вещей, составлявших этот фейерверк, были еще два больших девиза из голубого огня. Один из них, по левую сторону храма Януса, изображал военный корабль и галеру на море, над которыми посредине стояло еврейское название Бога: 1егова, написанное еврейскими буквами и окруженное огненными лучами, с русскою по сторонам надписью, смысл которой заключался в том, что Россия обязана миром Богу и флоту. Другой девиз, с правой стороны храма, представлял Ноев ковчег в то время, когда вода уже начала уменьшаться и показались вершины гор, и голубя, летящего к нему с масличною веткою, — также с русскою надписью, относившейся к заключенному миру. Сверху того, в состав фейерверка вошли четыре пирамиды из белого огня, множество потешных ядер, огненных колес и несколько тысяч ракет и швермеров. Когда наконец, по прошествии шести часов, все кончилось и было уже около одиннадцати часов вечера, все разъехались по домам. Замечательно, что

 

* В Петербурге иллюминация по случаю празднования мира была 22 октября 1721 г. См. Днев. Берхгольца, ч. 1, стр. 198.

314

рождение старшей императорской принцессы (которое собственно было накануне, но праздновалось в этот день) пришлось во время празднования мира вместе с тезоименитством нашего герцога, т. е. в Карлов день, который как по новому, так и по старому стилю считается 28 января, и что именно в этот день его высочество удостоился получить голубую ленту. В то же время начался и русский пост, называемый масленицею, когда здесь перестают есть мясо, но могут еще употреблять в пищу масло и яйца, воспрещаемые в остальные семь недель поста, почему на этой неделе все особенно предаются веселью.

29-го, поутру, один из камер-юнкеров императрицы привез его королевскому высочеству золотую табакерку. Так как ее величество императрица простудилась во время вчерашнего фейерверка, то маскарад, который должен был начаться сегодня, отложили до следующего дня; однако ж всем велено было оставаться замаскированными. Чтобы не совсем понапрасну одеваться, его королевское высочество, со всею своею свитою и с полною музыкою, отправился пешком к князю Меншикову, чтобы показаться ему и в то же время сделать визит. Опишу при этом случае вкратце наш наряд. Его королевское высочество выбрал для себя и для своей свиты костюм остенфельдских крестьян. Он слишком известен, и потому скажу только, что наши музыканты были одеты точь-в-точь как эти крестьяне; мы же, для отличия, имели вместо их черных шнурков узкие серебряные галуны, а его высочество золотые, пошире наших; сверх того наряд его был бархатный, а не суконный. Несмотря на то что костюмы наши не совсем походили на крестьянские, они все-таки были очень хороши и всем нравились. В руках у нас были палки вроде тех, какие обыкновенно носят крестьяне. Они нам очень пригодились, потому что по дороге теснота была страшная. Группу нашу составляли: четыре музыканта, из которых один играл на чудесной польской волынке, сделанной в виде козла с большими золотыми рогами, особенно нравившимися здешнему простому народу, двое на скрипках и еще один на гобое, что все вместе составляло славную крестьянскую музыку; оба валторниста его королевского высочества, одетые охотниками и трубившие попеременно с музыкою; два пажа, также в крестьянском костюме, и наконец мы, в числе тринадцати человек, не считая его высочества, в совершенно одинаковом платье, а именно: русский камергер, состоящий при герцоге, и двенадцать наших кавалеров (его высочество приказал сделать один запасной костюм для секретаря тайного советника Геспена на тот случай, если кому-нибудь из нас, по болезни или по другой какой причине, нельзя будет участвовать в маскараде). Таким образом всех нас было 22 человека; но из них, как сказано, один всегда оставался дома. К князю мы

1722 год. Январь

315

шли в следующем порядке: впереди музыканты (из которых трое были лакеи герцога, а волынщик — слуга тайного советника Геспена), за ними валторнисты, потом пажи; за пажами его королевское высочество, один, как староста прочих крестьян, и наконец мы все двенадцать, по три в ряд, большие ростом впереди, меньшие позади. После этого визита мы гуляли еще несколько времени, потом пришли к тайному советнику Бассевичу, где все вместе ужинали и очень весело провели первый вечер маскарада.

На другой день, 30-го, в 9 часов утра, мы поехали в наших больших маскарадных санях к князю Меншикову, у которого был назначен первый общий сбор маскам. Эти сани стоили его королевскому высочеству около 500 любских марок*. Они были сделаны в виде большой лодки (в двадцать футов длиной), поставленной на огромные полозья. На переднем конце ее был приделан большой резной и вызолоченный лев с мечом в правой лапе, а сзади, у кормы, поставлена Паллада**, также хорошей резной работы и сильно посеребренная и позолоченная. Вымпел, развевавшийся посредине, был двухцветный, голубой и красный. Мы поместились в этом экипаже следующим образом: впереди, вне лодки, стали валторнисты (лодка, как обыкновенно, спереди и сзади суживалась, сани же были одинаково широки во всю длину); на первых двух скамьях сели музыканты, а за ними мы все двенадцать, по три на каждой скамье, причем первые три ряда были обращены лицом к музыкантам, а четвертый к его королевскому высочеству, сидевшему отдельно у кормы и имевшему позади себя двух гренадеров, которые стояли вне лодки, на полозьях. Оба пажа, в крестьянских костюмах, ехали верхом по сторонам. В сани было запряжено 8 гнедых каретных лошадей с большим плюмажем на головах и в превосходной позолоченной сбруе, недавно присланной из Берлина (к ней было сделано в Москве еще два прибора, которые стоили с лишком 320 марок). Наш цуг бросался в глаза, потому что ни у кого не было своих и так хорошо подобранных лошадей: у всех, кроме ее величества императрицы, были наемные ямские лошади. Что касается до плюмажа, то он почти вовсе не был здесь известен, и теперь его нигде не было видно. Только после на шляпах кучера императрицы явились перья по образцу наших небольших плюмажей. Когда мы приехали к князю Меншикову, там собрались уже почти все маски; не было только императора, потому что императрица все еще не совсем оправилась. В ожидании государя принялись за завтрак; но лишь только его величество приехал, последовало повеление изготовиться к поезду. Тогда все отправились к своим экипажам,

 

* Монета = тогда 1 ¼  нашего рубля.

** Греческое название богини Минервы.

316

на которые были уже поставлены большие шесты с нумерами, для каждого назначенными. В положенном порядке мы поехали со двора князя в деревню, принадлежащую милитинской царице* (в 4 верстах от города, но от дома князя верстах в 7 или 8), чтобы переночевать там и уж на другой день совершить торжественный въезд в Москву через четверо великолепных триумфальных ворот, поставленных по случаю празднования мира. Первые из них были воздвигнуты одним богатым русским, Строгановым, вторые — здешним духовенством, третьи — князем Меншиковым, четвертые — русским купечеством**. В этот первый раз поезд наш был не совсем правилен, но зато на другой день все шло прекрасно. По прибытии в деревню, когда пушечною пальбою с императорского корабля (который будет описан в свое время) подали сигнал расходиться всем по назначенным нам квартирам, мы отправились искать свою партию дам. По распределению, почти каждая партия мужчин должна была иметь свою партию дам или, как это называли, свой нумер. К счастью, нам пришлось быть вместе с княгинею Валашскою и ее сестрою, которые обе хорошо говорят по-немецки, и еще с некоторыми очень любезными дамами. Поэтому мы, не теряя времени, пустились толковать и уговариваться с ними, как бы приятнее провести вечер, и дело устроилось как нельзя лучше. Когда его величество император, который приехал в деревню прежде нас, удалился и можно было свободно развернуться, мы принялись весело танцевать под свою крестьянскую музыку; потом отправились домой, поужинали и заблаговременно легли спать, потому что на другой день, как о том возвестили, надобно было опять рано вставать.

31-го, в 5 часов утра, мы все собрались, а около 7 пошли к императору, которого застали за завтраком, и, побыв там несколько времени, последовали за его величеством к милитинской царице, владетельнице деревни (где она постоянно живет) и женщине уже немолодой. У нее опять закусывали; после чего, в 9 часов, поезд отправился в путь. Подъехав к крайнему предместью города, мы увидели ее величество императрицу с ее придворными дамами в барке или гондоле. Здесь все остановились, чтобы изготовиться к въезду, и мы запрягли опять своих парадных лошадей, которых перед тем нарочно отправили вперед и заменили, подобно другим, ямскими, чтобы сохранить их неутомленными и свежими. Опишу

 

* Деревня эта нынешнее село Всесвятское (дворцового  ведомства), находящееся за Тверскою заставою, влево от петербургского шоссе.

** См. об этом подробнее у Голикова, Дополн. к Деян. Петра Великого, т. XII, стр. 233-234. Там сказано, что ворота Строганова были у Тверских ворот, духовенства — у Казанского собора, купечества — на Мясницкой и кн. Мен-шикова — у Чистого Пруда, против его дома.

1722 год. Январь

317

теперь в немногих словах наш поезд. Впереди всех ехала маска в качестве маршала передовой забавной группы. За нею следовал так называемый князь-папа, глава Пьяной коллегии, учрежденной императором для своей забавы. Он сидел в больших санях, на возвышении в виде трона, в папском своем одеянии, т. е. в длинной красной бархатной мантии, подбитой горностаем. В ногах у него, верхом на бочке, сидел Бахус, держа в правой руке большой бокал (Römer), а в левой посудину с вином. Этот молодец, отличавшийся в той же роли на петербургском маскараде, так натурально представлял Бахуса, как только было возможно. Потом ехала свита князя-папы, т. е. господа кардиналы, в своих кардинальских облачениях. Их было на сей раз только шесть, и они сидели верхом на оседланных волах; но за ними, для большего парада, вели еще трех таких коней без всадников. Хотя между кардиналами находились знатные дворяне, князья и действительные губернаторы, получившие это звание в наказание за дурное поведение, однако ж все они должны были терпеливо сносить свой позор, да не смели даже и смотреть косо. После них четыре не очень большие пестрые свиньи везли маленькие санки, в которых сидел также замечательный господин. Затем следовал Нептун (которого представлял один придворный полушут) в своей короне, с длинною белою бородою и с трезубцем в правой руке. Он сидел в санях, сделанных в виде большой раковины, и имел перед собою, в ногах, двух сирен или морских чудовищ. За ним ехала в гондоле мать г. Остермана (?), красивая молодая дама лет 50 или 60, в костюме аббатисы, с прекрасным вызолоченным жезлом. Ее окружали монахини, но в весьма небольшом числе. После нее ехал князь Меншиков в качестве уже настоящего маршала маскарада, в таком же экипаже, как наш, с тою только разницей, что у кормы у него стояла не Паллада, а Фортуна. Музыку его составляли стоявшие спереди литаврщик и два трубача. Он сам и вся его свита были наряжены аббатами и сидели — князь отдельно у кормы, прочие на скамьях, по три на каждой. За ним следовала в закрытой (с окнами) барке, или гондоле, княгиня, его супруга, с своею сестрою и некоторыми другими дамами; она была его нумером и имела костюм благородных испанок. Потом ехал князь-кесарь Ромодановский в мантии, подбитой горностаем, имея с собою кого-то в курфиршеской мантии и еще нескольких других смешных наперсников. Он сидел в большой лодке, украшенной спереди и сзади медвежьими чучелами, чрезвычайно похожими на живых медведей. Его нумером были вдовствующая царица с дочерью — первая в старинной русской одежде, вторая в костюме пастушки. Они ехали также в закрытой гондоле и имели при себе некоторых дам, в том числе супругу князя-кесаря и других. Далее следовал великий адмирал Апраксин с своею сви-

318

тою. Он и сидевший с ним брат его были одеты как гамбургские бургомистры; экипаж у них был — галера с поднятыми парусами, очень натуральная и делавшая прекрасный вид. Их нумер состоял из немногих придворных дам вдовствующей царицы, которые сидели в старой настоящей шлюпке, поставленной на сани и уж конечно никогда не назначавшейся для маскарада. После того следовала шлюпка с лоцманами, прилежно бросавшими лот. Это были все морские офицеры. За ними шел большой корабль императора (длиною в 30 футов), сделанный совершенно наподобие линейного корабля «Фредемакер» теми же мастерами, которые строили последний. На нем было 8 или 10 настоящих небольших пушек, из которых по временам палили, и еще множество деревянных и слепых. Кроме того, он имел большую каюту с окнами, три мачты со всеми их принадлежностями, паруса — одним словом, до того походил на настоящее большое судно, что можно было найти при нем все до последней бечевки, даже и маленькую корабельную лодочку позади, где могли поместиться человека два. Сам император командовал им в качестве корабельщика и командора, имея при себе 8 или 9 маленьких мальчиков в одинаковых боцманских костюмах и одного роста, нескольких генералов, одетых барабанщиками и некоторых из своих денщиков и фаворитов. Его величество веселился истинно по-царски. Не имея здесь, в Москве, возможности носиться так по водам, как в Петербурге, и несмотря на зиму, он делал однако ж с своими маленькими ловкими боцманами на сухом пути все маневры, возможные только на море. Когда мы ехали по ветру, он распускал все паруса, что, конечно, немало помогало 15-ти лошадям, тянувшим корабль. Если дул боковой ветер, то и паруса тотчас направлялись как следовало. При поворотах также поступаемо было точь-в-точь как на море. При наступлении темноты его величество приказывал — как это делается на кораблях — собирать верхние паруса, и сам, с тремя или четырьмя находившимися при нем генералами, бил зорю (он имел костюм корабельного барабанщика и барабанил с большим искусством). Нельзя было без истинного удовольствия смотреть, как его маленькие юнги лазили по мачтам и по канатам. Они делали это с такою ловкостью, какой можно было ожидать только от лучших и опытнейших матросов. За кораблем государя ехала императрица со своими придворными дамами в великолепной вызолоченной барке, или гондоле, имевшей небольшую печь и обитой внутри красным бархатом и широкими галунами. Везли ее восемь хороших каретных лошадей. Форейторы и кучер были в зеленых матросских костюмах с золотою оторочкою и имели на шапках небольшие плюмажи. Спереди сидели придворные кавалеры ее величества, одетые в первый день арапами, потом матросами, а позади стояли и трубили два

1722 год. Январь

319

валторниста в охотничьих костюмах. Кроме того, у кормы стоял мундшенк императрицы, представлявший квартирмейстера барки (так называют здесь кормчего) и одетый в великолепный красный бархатный костюм с золотыми галунами. Ее величество императрица, сидевшая в закрытой со всех сторон барке так же хорошо и покойно, как в комнате, в первый день была одета простою голландкою, а потом со всеми своими дамами имела костюм амазонок, и оба эти наряда чрезвычайно ей шли. Она несколько раз меняла платья, являясь то в красном бархатном, богато обложенном серебром, то в голубом с разными камзолами и другими принадлежностями. Вместе с тем ее величество надевала осыпанную бриллиантами шпагу и обыкновенный свой орден (низко спущенный, как у орденских кавалеров) с прекрасною бриллиантовою звездою на груди, держала в руке копье и имела на голове белокурый парик и шляпу с белым пером, которое взяла у нашего герцога, потому что другого не могли здесь достать. За государем ехал в чем-то вроде буера ее маршал со многими другими кавалерами. Затем следовал так называемый беспокойный монастырь*, принадлежавший на маскараде собственно к обществу императора. Сани его — громадная машина — были устроены особенным образом, а именно со скамьями, которые сначала, спереди, шли ровно, потом поднимались все выше и выше, в виде амсритеатра, так что сидевшие вверху были ногами наравне с головами сидевших внизу. Позади этой машины, изображавшей нечто вроде головы дракона, стояло несколько смешных масок. За нею тянулось более 20 маленьких саней, привязанных одних к другим и вместе с тем прицепленных к большим саням. Все они были обиты полотном и имели фута на два от земли скамьи для сидения и для ног, вмещая в себя каждая по одному человеку. Так как большие сани были наполнены всевозможными уморительными масками, как, например, разного рода драконами, арлекинами, скарамушами, даже людьми, переодетыми в журавлей, то трудно рассказать, как необыкновенно странно и смешно было все это. Сюда же принадлежали еще два очень забавных цуга, а именно, во-первых, сани, запряженные шестернею одинаковых медведей, которыми правил человек, весь зашитый в медвежью шкуру и чрезвычайно похожий на настоящего медведя, и, во-вторых, длинные, очень легкие сибирские сани, которые везли 10 собак и на которых сидел старый сибиряк в своем национальном костюме; иногда с ним садился еще другой, одетый как сибиряк. После того следовали наши сани. Перед ними ехали верхом два драгуна, состоящие, кроме гвардей-

 

* Настоящее название этого шуточного общества было — Неусыпаемая обитель.

320

ского караула, ежедневно на ординарцах у его королевского высочества, гоф-фурьер и четыре лакея, потому что перед санями императрицы были также передовые. Тотчас за ними ехал сперва наш нумер, т. е. княгиня Валашская; но после, когда присоединились к маскараду иностранные министры (они сначала были немного недовольны, что им вовсе не назначили нумера), было приказано, чтобы непосредственно за нами следовали они. Таким образом эти господа попали между нами и нашим нумером. Их было семеро — все в голубых шелковых домино. Лодка их, перед которою ехали верхом четыре лакея также в домино, была вроде нашей и имела позади большой вымпел из голубой тафты с изображением на обеих сторонах золотых виноградных кистей, в середине больших, по углам поменьше. За ними ехали наши приятные дамы в большой лодке с палаткой из красного сукна. Они большею частью были одеты скарамушами, но походили на ангелов. Подле них ехал верхом один из их людей, одетый турком, которого они, как и его королевское высочество своих пажей, употребляли для рассылок, а в важных депешах с обеих сторон, конечно, не было недостатка, потому что во все время маскарада мы жили с своим нумером весьма дружно. Позади их следовал князь Валашский на турецком судне, имевшем пять небольших пушек, из которых он всякий раз отвечал, когда палили с императорского корабля. На заднем конце этого судна было устроено возвышение, уложенное множеством подушек, на которых князь восседал по-турецки под балдахином из белой тафты. Вымпел у него был также из белой тафты с изображением золотого полумесяца, потому что в первые дни он представлял муфти и вся его свита имела турецкий костюм. Сам он был одет великолепно, имел большую бороду, прекрасную чалму на голове и как человек, долго живший в Турции и хорошо знающий ее язык и обычаи, исполнял вообще отлично свою роль. Окружавшие его были также одеты очень хорошо, и один из них ехал подле его саней на маленьком осле. В оба последних дня маскарада князь Валашский, с гораздо многочисленнейшею свитою, чем в первые дни, представлял великого визиря и разъезжал верхом на превосходном турецком жеребце, которого (на большом гулянье, где мы под конец собирались) в присутствии его королевского высочества и их величеств заставлял делать быстрейшие повороты и потом остановки на всем скаку, каких я сроду не видывал. Он с необыкновенною ловкостью представлял также, как турки бросают копье, при чем, скача во весь галоп, вдруг останавливал и поворачивал лошадь, и многие другие штуки. Рассказав о замечательнейшем в нашем поезде и боясь, чтоб рассказ мой не показался слишком длинным, даже наконец скучным, удовольствуюсь упомянуть еще вкратце,

1722 год. Январь

321

что, по моему счету, весь поезд состоял из 25 больших женских и 36 таких же мужских саней. Перед самыми небольшими было по крайней мере по шести лошадей. Ряд, следовательно, выходил порядочно длинный, почему и приказано было десяти унтер-офицерам гвардии, посаженным на коней, разъезжать постоянно для наблюдения за порядком. Остальные сани, о которых я не упомянул, были устроены как наши и большая часть названных выше, только были одни больше, другие меньше. Всех лучше расписан и вообще красивее других был ботик генерал-фельдцейхмейстера Брюса. Они ехали позади нас в том же порядке, разумеется, пока доставало женских саней. Справа следовали всегда мужские, потом женские сани и так далее. Маски в тех и в других были очень разнообразны, и некоторые из них особенно хороши; так, например, офицеры гвардии, одетые латниками, здешние английские купцы в костюме английских скаковых ездоков, немецкие купцы, переодетые ост-индскими мореходами, и многие другие. Молодые дамы большею частью были одеты испанками, скарамушами, крестьянками, пастушками и т. п.; пожилые же преимущественно имели старинные русский и польский костюмы, как более теплые и покойные для них. Самые последние большие сани поезда были сделаны как обыкновенные колбасные повозки (Wurstwagen); в них сидело 8 или 10 слуг князя-папы, которых император содержит и одевает для него и которые все до того заикаются, что иногда в четверть часа едва могут выговорить одно слово. Несмотря на то, папа ни в коем случае не смеет заменять их другими, и это одно из величайших его мучений. Они носят длинные красные кафтаны и высокие, кверху совершенно заостренные шапки. После этих почтенных господ ехал, один и в очень маленьких санках, генерал-майор Матюшкин, который, в качестве вице-маршала маскарада, заключал поезд. Он был одет гамбургским бургомистром и делал свое дело очень хорошо. В таком порядке мы ехали до первых триумфальных ворот, воздвигнутых, как сказано, одним богатым русским по имени Строганов, который и угощал в особо построенном там доме, пока снимали верхние мачты и паруса с императорского корабля (он иначе не проходил в арки, почему и в одних из городских ворот, через которые нам непременно следовало ехать, срыли землю с лишком на три локтя). Так как комнаты в этом доме были очень малы, то туда, кроме придворных и нашей группы, попали немногие или почти никто; остальные должны были между тем мерзнуть. Отсюда мы проехали на большую площадь*, где оставались несколько времени, потом сделали конца два по Кремлю; но корабль императора остановился на площа-

 

* Известной под названием Красной Площади.

322

ди, потому что по величине своей не мог пройти в ворота. Эта прогулка продолжалась почти до 5 часов вечера, после чего все получили позволение отправиться по домам.

Февраль

1-го, в час пополудни, мы отправились на назначенное день перед тем сборное место у четвертых триумфальных ворот, воздвигнутых русским гражданством, которое также угощало нас вином, пивом и водкой. Когда император окончил свой послеобеденный отдых и лодки были размещены в надлежащем порядке, наряженные тронулись и ехали с полмили до удобного места в открытом поле, где сделали несколько кругов (tour ä la mode), чтобы поближе видеть и хорошенько рассмотреть друг друга и таким образом еще больше насладиться маскарадом. При этом случае можно было заметить, кто более всех нравился, и надобно сказать правду, что все беспристрастные зрители отдавали преимущество его королевскому высочеству как в отношении порядка во всем, стройности и красоты, так и в отношении музыки и украшений на лошадях. Там ездили все до сумерек, когда велено было остановиться. В это время мы имели счастье видеть императорских принцесс и несколько раз проезжали очень близко от них. Они выезжали за город в карете посмотреть на наш поезд, но сами в маскараде не участвовали. Везде дано было знать, чтобы все мужчины собрались у императорского корабля как скоро раздадутся пушечные выстрелы и трубы, что и не замедлило последовать к общей нашей радости, потому что многие начинали уже сильно зябнуть. Особенно жаль было бедных дам, которые сидели в открытых лодках, не имея почти ничего на головах. Дамы нашего нумера были еще довольно хорошо укутаны; но нам хотелось также внутренне согреть их, и его высочество послал им для этого своего лучшего венгерского вина, которое они и выпили с большим удовольствием за наше здоровье. Как скоро император приказал ударить сбор, все немедленно отправились к большому кораблю, где получили приказание разъезжаться по домам, но с тем, чтобы на другой день, в обыкновенное время, снова быть на нашем общем сборном месте, у триумфальных ворот. Возвращаясь к своей лодке, его высочество подошел к императрице, которая еще сидела в гондоле. Вслед за тем туда пришел и император. Поговорив немного с государынею и простясь с нею, он обнял также его королевское высочество и, уходя, сказал ему: Morgen saud ick met mine Compagnie en met mine Fru tho ju kamen (завтра я приеду к тебе с моим обществом и с женою); почему мы поспешили отправиться домой, чтобы к следующему дню сделать все нужные распоряжения.

1722 год. Февраль

323

2-го мы собрались опять, в известное время, у триумфальных ворот; но император приехал не прежде четырех часов или даже еще позднее. Немного спустя после того маски поднялись и отправились, но без соблюдения порядка, прямо к князю Меншикову. Там положено было сперва танцевать в прекрасной зале, потом ехать к нам. Его королевское высочество в маленьких санках поехал с некоторыми из нас прямо с сборного места домой, чтобы сделать еще некоторые распоряжения, но маскарадным саням с остальными кавалерами приказал следовать за большим поездом. Потом он однако ж все-таки возвратился еще к князю Меншикову, где получил позволение от императора пригласить к себе князя с супругою и прочих орденских кавалеров, также вице-маршала маскарада Матюшкина с женою; иначе никто не смеет быть там, куда император приезжает веселиться с своею компаниек». Потанцевав немного и заметив, что император уже скоро станет собираться к нему, герцог отправился домой вперед, чтоб иметь время встретить его величество. Государь приехал около 7 часов и тотчас сел с своим обществом за стол. Скоро приехала и императрица, но только с очень немногими дамами, и также села за стол, заняв с своею свитою не более 16 мест, тогда как мы приготовили и красиво убрали 2 дамских стола, так что всего приборов у нас было на 130 или на 140 человек (мы наполнили столами 4 комнаты, и ни один из них не остался незанятым). Я имел счастье накладывать кушанья за столом императрицы и своими руками подносить их ее величеству. Тайный советник Бассевич распорядился так, чтоб в каждой комнате было по нескольку наших кавалеров для прислуги гостям. Тайный советник Геспен, посланник Штамке, полковник Лорх (стоявший за стулом государыни) и я были назначены к столу императрицы; прочие кавалеры находились в других комнатах. Сам его королевское высочество и тайный советник Бассевич ходили из одной комнаты в другую и прислуживали то императору, то императрице. Так как Василий, денщик и фаворит императора, был также тут, то его королевское высочество, давно искавший случая сделать ему подарок, дал ему 50 червонцев. Тот сперва не решался принять их; но когда ему по-русски объяснили, что у нас обычай — при получении подарка от знатного лица отдаривать самого приближенного к нему человека и что его королевское высочество, считая его, Василия, таким, просит принять этот подарок, он взял деньги и от радости даже напился пьян. Во время обеда у стола императрицы играла прекрасная музыка. Часов в девять ее величество послала одного из своих камер-юнкеров к его королевскому высочеству, находившемуся в это время у императора, просить извинить ее, если она так скоро уедет, потому что завтра должна очень рано встать, а до дому ей далеко, и сказать, что ког-

324

да-нибудь в другой раз останется подольше. После того она встала и уехала. Герцог проводил ее до кареты, где тайный советник Бассевич поднес ей объяснение иллюминации дома его королевского высочества. Вскоре император также встал и, простясь очень милостиво с его высочеством, провожавшим его до саней, уехал, по-видимому, вполне довольный. По отъезде их величеств и большей части вельмож его королевское высочество, в полном удовольствии, что все сошло как нельзя лучше, сел с графом Кинским, единственным иностранным министром на нашем обеде, графом Сапегою и некоторыми другими еще не уехавшими иностранцами за стол, за которым сидела императрица, и кушал и пил с большим аппетитом. Тайный советник Бассевич сел с ними и, после своего моциона, ел также не без удовольствия; но, я уверен, постель была ему потом еще вдесятеро приятнее, потому что он в продолжение 24 часов, так сказать, не сгибал колен и хлопотал из всех сил, чтоб все было приготовлено для угощения наших дорогих гостей.

3-го, в три часа после обеда, мы опять съехались на сборное место. В наше отсутствие к герцогу приезжал один из камер-юнкеров императрицы, от имени ее, с подарком для его королевского высочества; но не застав у нас никого дома, отправился с ним к триумфальным воротам и там вручил его по принадлежности, за что получил в награду за свой труд прекрасную золотую шпагу. Подарок этот состоял из мехов, именно из превосходной собольей шубы, двух шуб из персидских песцов (из которых одна вся только из шеек и, как говорят, чрезвычайно редка и дорога) и из двух мешков с горностаевым мехом. Императрица приказала при том сказать, что она еще очень мало получила мехов, потому что большие караваны еще не приходили. Несмотря на то, подарок ее ценили по крайней мере в 3000 рублей. Около 5 часов пришло известие, что ни император, ни императрица не приедут на сборное место. Поэтому все общество собралось и поехало в надлежащем порядке через наше предместье* в другое, довольно отдаленное, называемое Преображенским, где собственно живет император. Так как дом его величества был слишком мал, чтоб праздновать в нем со всеми наряженными тезоименитство старшей принцессы, приходившееся в этот день, то мы отправились в дом, стоящий совершенно отдельно у рощи, где прежде жил император. Там зажжен был небольшой фейерверк, состоявший преимущественно из трех больших латинских букв: V. С. А., с короною наверху, — все из белого огня. Буквы эти означали: Vivat Caesarevna Anna (Да здравствует цесаревна Анна). Слово цесаревна до сих не было еще в употреблении, но теперь принято как титул императорских прин-

 

* Т. е. Немецкую Слободу.

1722 год. Февраль

325

цесс, которые прежде назывались только царевнами. Кроме этого щита, фейерверк состоял еще из довольно большого числа ракет. Под конец немного танцевали и потом разъехались по домам.

4-го, в последний день маскарада, мы в 3 часа после обеда снова собрались все у больших триумфальных ворот, откуда, как только приехал император, отправились на то место, где обыкновенно катались, делая свой tour ä la mode. Там мы ездили до сумерек и имели счастье кланяться из саней (делать реверанс) императорским принцессам, которые опять выезжали смотреть на наш поезд. Потом все поехали туда, где 8 февраля* началось празднование мира и где оно сегодня должно было окончиться. Здесь обедали, а после обеда пущено было множество ракет и явился опять во всем блеске храм Януса, но с тою разницею, что большие двери его уже не отворялись. Хотя многие во время маскарада боялись сильных попоек и особенно опасались сегодняшнего дня, однако ж все обошлось как нельзя лучше. Всякий мог пить сколько хотел, исключая только здешних московских дам, которые смеялись над петербургскими, называя их пьяницами за то, что они в последний день празднования мира в Петербурге должны были довольно сильно пить. На этом основании и по тайной жалобе, всех московских дам посадили за особый стол, где их, в присутствии всех петербургских, принудили выпить столько же, сколько те там выпили, что для некоторых кончилось весьма неприятно. Я совсем было забыл сказать, что упомянутый мною Нептун лишился в этот день своей прекрасной длинной седой бороды. По приказанию императора все должны были привязать или припечатать к ней столько червонцев, сколько тот сам хотел (на червонцах просверливали дырочки и потом навешивали их на шнурки), после чего государь взял ножницы и собственноручно отрезал ему полбороды (его величество не шутя враг длинных бород), насмехаясь тем над старыми русскими, которые прежде так щеголяли своими бородами. Человек этот при мне уже во второй раз получал деньги за свою бороду. На мирном торжестве в Петербурге он собрал по крайней мере 500 червонцев и притом сохранил ее, а здесь ему надавали гораздо более. С ним повсюду ходил капитан гвардии в сопровождении писца, который тщательно записывал, сколько ему давали и кто именно давал. От этой контрибуции не освобождались даже и дамы, которые наравне с мужчинами должны были платить за бороду; а как известно, что император обыкновенно просматривает этот список и иногда очень обращает внимание на то, кто сколько дал, то многие поневоле должны были поступать так, как, конечно, никогда бы не поступили. В 11 часов все кончилось, и

 

* По новому стилю, или 28 января по старому.

326

его королевское высочество, проводив императрицу до кареты и, простясь с ее величеством (император на другой день собирался ехать на воды в Олонец, куда день спустя должна была следовать и она), отправился домой и радовался, что шумные пиршества наконец прошли.

5-го у его высочества обедал пленный шведский генерал-майор Гамильтон, бывший начальник графа Бонде, командовавший лейб-региментом, в котором служил последний. Этот Гамильтон старый офицер и человек чрезвычайно образованный. Кроме него, у его высочества обедали еще некоторые другие шведские офицеры. Хотя и думали, что император непременно сегодня отправится в Олонец, однако ж отъезд его был отложен до следующего дня.

6-го у его королевского высочества обедали многие знатные пленные шведы, между прочим и сын старого графа и королевского советника Фрелиха, который был взят в плен поручиком или прапорщиком, и голландский резидент, приезжавший просить герцога к себе на другой день на бал. После обеда его высочество узнал, что император кушал в нашей Слободе и приедет к нему проститься, потому что не хочет, чтобы он нарочно приезжал за этим в Преображенское. В 4 или в 5 часов его величество подъехал с двумя денщиками, и его высочество встретил его внизу у крыльца. Нежно поцеловав герцога, он пошел наверх в его комнаты, где, будучи в очень хорошем расположении духа, пробыл с час, выпил несколько стаканов венгерского вина и говорил между прочим очень умно и с знанием дела о разных предметах. В особенности он так наивно и хорошо описывал свойства своих подданных, что любо было слушать. Когда его королевское высочество и другие господа среди разговора выразили свое удивление, что его величество, несмотря на тяжелое бремя правления, находит еще удовольствие в разного рода увеселениях, переносит усталость и даже занимается ручными работами, он отвечал, что в самом деле благодарит от глубины души за все это Всемогущего Бога, что такая деятельность даже много способствует сохранению его здоровья, но в то же время уверял, что кабинетные его занятия игрушка в сравнении с трудами, понесенными им в первые годы при введении регулярного войска и особенно при заведении флота; что тогда он должен был разом знакомить своих подданных (которые, по его словам, прежде предавались, как известно, праздности) и с наукою, и с храбростью, и с верностью, и с честью (очень мало им знакомою) и что это сначала стоило страшных трудов, потому что у русских (хотя, конечно, не у всех) существовала поговорка: богатство хоть и нечестно, да зато здорово; что теперь однако ж все это, слава Богу, миновалось и он может быть покойнее. Потом он присовокупил еще, что с тех пор, как однажды у Нотебурга (или, по-нынеш-

1722 год. Февраль

327

нему, Шлюссельбурга) приказал для примера во время штурма и перед всею армиею на месте повесить несколько человек, хотевших бежать, — не слыхал более о бегстве и что после того только один раз под Шлюссельбургом ускользнул от него какой-то прапорщик; что, следовательно, нужно только уметь вовремя употребить средства и не быть ни слишком строгим, ни слишком снисходительным, и наконец, что надобно немало трудиться, чтоб хорошо узнать народ, которым управляешь. Высказав еще много других умных суждений об этом предмете, его величество завел речь об Олонецком источнике, который очень хвалил. При рассказе его о том, как он открыт и какие от него были чудесные исцеления, тайный советник Бассевич сказал, что желал бы также съездить туда и полечиться. Государь начал этому смеяться и, взяв его за щеки, примолвил: Еу, ji hellt gar rode un dicke Backen, um de Reise tho don, nodig tho НаЦеп (э, у тебя щеки слишком красны и толсты, чтоб туда ехать); но когда тайный советник сказал ему на ухо, для чего желал бы попользоваться источником, он отвечал: «ну, это дело другое». Так как в это время приехали генерал Ягужинский и императорский маршал (Олсуфьев), то гости выпили еще несколько стаканов вина, поговорили немного и потом уже стали собираться ехать. Император простился весьма милостиво с герцогом и на вопрос его, когда здесь опять будут иметь счастье видеть его величество, отвечал, что недель через пять или через шесть. Его королевское высочество, поручив себя затем его милости и постоянному расположению на будущее время, проводил его до саней. Государь еще раз нежно обнял его, сел в сани с двумя денщиками и уехал. Герцог, очень довольный, возвратился в свою комнату и еще в тот же вечер получил известие, что его величество в 7 часов выехал из Преображенского.

7-го его королевское высочество кушал в своей комнате. После обеда приехал камер-юнкер Геклау, которого во все время пребывания нашего в Москве ждали с нетерпением. При отъезде моем из Петербурга ему, вместе с некоторыми другими, велено было остаться там и не ехать в Москву. Но когда после пришло известие, что камердинер обер-камергера по фамилии Сальдерн скоро приедет из Голштинии с деньгами для его высочества и что его ждут всякий день, он, по просьбе, получил позволение проводить сюда Сальдерна по прибытии его из Гамбурга. Камер-юнкер привез с собою своих двух мальчиков, двух остававшихся в Петербурге лакеев герцога, шведского мундкоха, присланного обер-камергером по приказанию его высочества, и молодого Сальдерна, камердинера обер-камергера, который доставил сюда разные платья и вещи для его высочества и некоторых наших кавалеров, но денег, вместо ожидаемой суммы, имел только 250 червонцев.

328

Это крайне удивило и поразило как герцога, так и тайных советников. Около вечера его высочество поехал к голландскому резиденту, куда был приглашен накануне и где нашел большое общество дам, которое, сверх ожидания, оказалось еще многочисленнее, чем у Сурланда. Дело в том, что купцы не могли отказать голландскому резиденту. Его высочество, которому это общество очень понравилось, был тотчас же приглашен на танец царицею бала, полковницею Ягужинскою. Протанцевав с нею, он пригласил резидентшу, а потом, когда ему приходилось танцевать, выбирал, одну за другою, здешних купеческих жен и дочерей, так что танцевал усердно весь вечер и был в отличном расположении духа. Общество мужчин было также не малочисленно, потому что состояло, во-первых, из всего нашего двора, во-вторых — из некоторых иностранных министров и, наконец, в-третьих, из множества купцов. В продолжение танцев разносили всем чай, кофе, сласти и вино. Часов в десять его королевское высочество был приглашен царем и царицею бала к ужину и пошел с последнею, а прочие кавалеры повели столько дам, сколько их могло поместиться за стол на 20 приборов, очень мило убранный. Из мужчин, сколько помню, там сели только его высочество герцог, камергер Лефорт, тайный советник Геспен и г. фон Альфельд. Тайный советник Бассевич, который получил с нарочным много писем из Гамбурга, уехал домой еще до ужина. Между тем мы продолжали танцевать с дамами, которым недостало места за столом, до тех пор, пока другие не встали. Когда же на стол положили чистые салфетки и начали снова подавать кушанья, мы отправились ужинать с своими голодными дамами и теми из купцов, которым хотелось поесть, и кушали с большим аппетитом. После того опять начали прыгать и танцевали до 3 часов утра; но его королевское высочество уехал еще до 2-х. Вскоре по окончании ужина царица бала передала букет конференции советнику Альфельду, который охотно принял его и поднес резидентше в знак того, что избирает ее царицею своего бала. Будет ли у него общество так же многочисленно — покажет время; но я уверен, что если б это зависело от здешних дам, они наверное не заставили бы себя просить и мало обратили бы внимания на предстоявший пост. Нельзя себе вообразить, до какой степени они любят танцы, равно как и здешние молодые купцы, из которых многие танцуют очень хорошо. В этот раз некоторые являлись в соло и в характерных танцах; но особенно они любят польские и контрдансы, которых знают многое множество.

8-го его высочество, после вчерашнего моциона, кушал в своей комнате. После обеда ему представлялся один пожилой польский староста, который состоял в службе покойного короля шведского,

1722 год. Февраль

329

а потом, взятый в плен русскими, долго сидел здесь и много вытерпел. Это был старый знакомый нашего полковника Бонде, который и сказал его высочеству, что тот так был предан покойному королю, что несмотря на предложение ему бывшим здесь недавно польским послом (по просьбе которого император освободил многих польских подданных) свободы с условием оставить шведскую службу и вступить в польскую, никак не хотел на это согласиться из любви к своему покойному государю. В тот же вечер граф Бонде был послан к императрице пожелать ей от имени его высочества счастливого пути (ее величество просила, чтоб сам герцог не приезжал для этого). Он поспел как раз вовремя, потому что государыня была уже совсем готова и тотчас отправилась в путь. Вечер его королевское высочество провел у графа Бонде, а я в это время хотел навестить одного знакомого, которого не видал 8 или 9 лет, именно кавалерийского подполковника Рица, состоявшего в полку покойного полковника Голланда, где служил также много лет мой покойный брат. В 1713 году я и сестра моя Ростгартен ехали с ним из Смоленска в Ригу, но на половине дороги я получил от отца приказание возвратиться, вместе с Ростгартен, в Малороссию и должен был оставить и брата, и полк. Подполковник, славный, любезный старик, и жена его, лучшая приятельница Ростгартен, были очень рады меня видеть. От них я получил достоверное известие о смерти моего брата, скоропостижно умершего поручиком в 1718 году от водяной в груди. Они рассказывали мне также, что брат под конец много исправился и остепенился и что капитан Гербер (который долго сватался за Ростгартен и из-за нее много путешествовал) все еще в полку, но что он, наконец, когда Ростгартен уехала с моим отцом в Германию, решился искать счастья в другом месте и нашел себе жену в Лифляндии. Выпив с старым другом бутылку вина и выкурив несколько трубок, я простился с ним и его женою, дав обещание скоро опять навестить их.

9-го у его высочества обедал шведский полковник Бойе, который, как говорили, поступает в здешнюю службу; но он сам всячески уверял, что это неправда. После обеда и вечером его королевское высочество оставался в своей комнате, а я был у одного купца по фамилии Попа, который пригласил меня к себе на концерт, зная, что я большой любитель музыки. Я нашел там несколько моих хороших приятелей и провел вечер очень приятно. Музыка этого почтенного человека состояла из оркестра императрицы, который приходил к нему сыгрываться.

10-го у его королевского высочества обедали здешний тайный советник Остерман (заключавший мир с Швецией), брат его, конференции советник, состоящий в звании мекленбургского министра при здешнем дворе, и три мекленбургских офицера, стоявшие с

330

остатком армии* в Белгородской провинции. Так как тайный советник Остерман еще накануне обещал тайному советнику Бассевичу обедать в этот день при нашем дворе и приехал прямо из коллегии** только незадолго до трех часов, то его королевское высочество, из уважения к нему, принужден был не садиться за стол до этого времени. Мекленбургские офицеры, обедавшие у герцога, были: подполковник Шак, капитан Тиде и капитан Ланко, — все трое Шверинского полка, в котором я, несколько лет тому назад, года с полтора служил прапорщиком, состоя в роте именно подполковника Шака. Оба капитана (которых я не видал более трех лет) несказанно обрадовались мне; да и сам я сначала был почти вне себя от радости, когда увидел их. За обедом (продолжавшимся до 6 часов) и после обеда сильно пили, потому что как г. Остерман, так и его королевское высочество были расположены пить. Из-за стола поэтому все встали довольно отуманенные, в особенности мой старый маленький подполковник Шак, который и без того плохо выносит действие вина. Но бедный капитан Ланко, также довольно сильно опьяневший, имел несчастье поскользнуться перед своею квартирою, упасть и так повредить себе ноги, что его должны были положить в постель. За столом между прочим говорили о преждевременном разрешении от бремени принцем герцогини Мекленбургской, случившемся в Данциге; но г. Остерман, мекленбургский министр, уверял, что это пустой слух и что в письмах, полученных им от своего государя, которые новее всех ведомостей, не говорится о том ни слова. Тайный советник Остерман, бывший в отличном расположении духа, обещал добровольно герцогу приезжать обедать с ним два раза в неделю, частью чтобы иметь честь быть у его высочества, а частью и потому, что жена его по случаю поста не ест мяса (она русская и урожденная Стрешнева), а ему не хотелось бы делать ей неприятного. Его королевское высочество очень милостиво принял это обещание и убедительно просил исполнять его. Когда все разъехались, его высочество побыл сначала немного в своей комнате, а потом пошел вниз к графу Бонде с конференции советником Альфельдом и со мною. Там мы нашли камеррата Негелейна и провели время в разговорах до первого часа ночи.

11-го его королевское высочество кушал, как обыкновенно в постные свои дни, не прежде 4 или 5 часов; но мы сели обедать тотчас после богослужения, которое, как всегда, началось в один-

 

* В 1716 году между Петром Великим и герцогом Мекленбургским, супругом царевны Екатерины Иоанновны, старшей дочери царя Иоанна Алексеевича, был заключен особый договор о взаимной помощи войсками в войне с Швецией.

** Иностранных дел.

1722 год. Февраль

331

надцать или половине двенадцатого. Вечером был бал конференции советника Альфельда в доме его царицы (голландской резидентши), куда его королевское высочество опять отправился со всею своею свитою. Князь Меншиков, узнавший об этом бале (вероятно, от тайного советника Бассевича или от графа Сапеги), также приезжал туда на короткое время и танцевал все в польском; иначе, впрочем, сколько я знаю, он и не танцует. Было очень весело, и его королевское высочество оставался там до 3 часов утра. Угощали точно так же, как и на бале голландского резидента. Вечер этот стоил конференции советнику рублей сто, потому что одного только рейнвейну, понтаку и французского вина было выпито до 120 бутылок. Важный и в то же время приятный танец, которому научил нас у асессора Сурланда один здешний молодой купец и в котором следует целовать дам, не был забыт нами. Вскоре после ужина царица бала поднесла букет тайному советнику Геспену, который (несмотря на свою бережливость) принял его очень охотно и, протанцевав с нею, как водится, менуэт, передал своей хозяйке, г-же Роше, назначенной им таким образом царицею следующего бала, в подтверждение чего и танцевал еще с нею. Только около 4  часов, когда его высочества уже не было, гости стали один за другим разъезжаться, и праздник этот весело окончился.

12-го при дворе обедало несколько пленных шведов. После обеда у герцога был с визитом граф Кинский, и когда он откланялся, его королевское высочество поехал к князю Трубецкому и его дочерям. Я в этот день отправил к тайной советнице Бассевич описание здешнего празднества по случаю мира с просьбою сообщить его тайному советнику Клауссенгейму и потом переслать в копиях камер-президенту Бассевичу и посланнику Дюмону. Не думаю, чтоб кто-нибудь взял на себя труд сделать такое подробное описание, как мое, и отправить его в Германию. По отправлении почты я пошел к тайному советнику Бассевичу и застал его с тайным советником Геспеном за чтением только что накануне объявленного указа о присяге, которую все гражданские и военные чины и вообще все подданные государства должны дать и собственноручно подписать. Он касается престолонаследования. Император предоставляет себе в нем свободу назначить своим наследником того, кого найдет наиболее способным, так что если молодой великий князь, внук его величества, будет вести себя не так, как следует, и если государь со временем признает его недостойным наследования российского престола, то может, единственно по собственному усмотрению, избрать наследником своим кого заблагорассудит*. Так как этот указ в немецком переводе был еще очень

 

* См. в Поли. Собр. Зак., т. VI, № 3893, Устав о престолонаследовании 5 февраля 1722 года.

332

редок, и тайный советник получил его от князя Меншикова только по особенному к себе расположению, то он думал очень обязать графа Кинского сообщением ему такого важного документа, который тому, может быть, было бы приятно с сегодняшнею же почтою отправить в Вену. Поэтому тайный советник велел как можно скорее списать его и тотчас же отправил с своим скороходом к графу, который был тем чрезвычайно доволен.

13-го. Вчера один здешний богатый и очень уважаемый императором купец по фамилии Тамсен просил его королевское высочество осчастливить сегодня утром своим посещением недавно заведенную им здесь полотняную фабрику и потом пожаловать к нему обедать. Поэтому его высочество около 10 часов со всею своею свитою отправился в его дом, находящийся недалеко от нас, в том же предместье. Так как граф Кинский был также приглашен, но еще не приезжал, то герцог остался покамест в доме и преспокойно уселся с нами завтракать к столу, на котором стояли сыр, масло и хлеб. После того мы пошли пешком через двор в небольшую мастерскую позади дома (настоящая большая фабрика Тамсена в городе). Здесь все у него устроено как нельзя лучше и со всеми удобствами, какие только нужны для такого сложного мануфактурного заведения. Тут же под рукой находилось и все необходимое для беления полотен. Он изготовляет не только всякого рода грубые полотна, тик и камку, но и такое полотно, которое почти так же тонко, как голландское. Конечно, мастера выписаны им были из Голландии; однако ж здешние граждане все-таки полагают, что полотно его не имеет прочности голландского, хотя на вид и очень хорошо. Впрочем, и то много, что он в столь короткое время, в несколько лет, достиг здесь до того, что все сидящие у него за станками — русские и что есть даже и русские мастера, которые, как он надеется, скоро совершенно заменят ему иностранных. Нам оставалось еще осмотреть большую фабрику; но как до нее было далеко, а время обеда уже приближалось, то мы здесь смотрели все наскоро, нигде не останавливаясь долго и спеша скорее отделаться. Сев в сани с приехавшим уже графом Кинским, мы отправились в город на большую фабрику, которая помещается в большом каменном доме, принадлежащем Лопухину и служившем прежде месяцев шесть или более местопребыванием графу Рейншильду, Пиперу и многим другим шведским офицерам. По приезде туда мы осмотрели все по порядку, и я должен признаться, что никак не ожидал, чтобы хозяин фабрики мог устроить здесь такое заведение и привести его в столь цветущее состояние. Оно имеет сто пятьдесят ткацких станков, за которыми работают почти исключительно одни русские, и производит все, чего только можно требовать от полотняной фабрики, т. е. все сорта полотна, от грубого до са-

1722 год. Февраль

333

мого тонкого, прекрасные материи для скатертей и салфеток, тонкий и толстый тик, простыни, как узкие, так и необыкновенно широкие, тонкие канифасы для камзолов, цветные носовые платки и множество других подобных вещей. Содержание его обходится до 400 рублей в месяц. Когда мы прошли через мастерские, хозяин повел нас наверх в комнату, где, по русскому обычаю, велел разносить водку и наставить на стол разных лакомств, к которым мы немного присели, и несколько времени разговаривали. Потом, при сходе вниз, он показывал нам свой магазин, где у него сохраняется товар, изготовленный на фабрике и еще не проданный. Он имеет также несколько лавок для продажи своих товаров и, кроме того, отпускает их большое количество за море, не говоря уже о ежегодных значительных поставках в казну. Оттуда мы поехали в третье место, где должны были обедать и где находится здешняя прядильня, состоящая под надзором Тамсена и работающая для его фабрики, которая, говорят, пользуется большими льготами. При въезде нашем во двор раздались звуки труб (желая как можно более выразить радость видеть у себя его высочество, хозяин пригласил трех трубачей императрицы). Войдя в дом (плохое деревянное строение), мы нашли там уже накрытый стол, на который, по здешнему обычаю, подавали сперва холодные, потом горячие кушанья. За него сели его высочество, граф Кинский, голландский резидент, сам хозяин и те из наших кавалеров, которым достало места (стол был накрыт только на десять приборов); прочие прошли в другую комнату, где стоял еще стол, менее роскошный, на который блюда подавались только тогда, когда их уже снимали с герцогского стола. Недалеко от прядильни есть колодец с прекрасною прозрачною водою, которая, впрочем, имеет несколько минеральный вкус; за обедом все мы должны были ее пробовать. Так как в комнате, где кушал герцог, и в небольших мастерских, по которым мы бегали все утро, было очень жарко, то у его высочества, который никак не может выносить жары, жестоко разболелась голова, почему он был вовсе не в духе и недолго просидел за столом. После обеда г. Тамсен повел нас сперва в женское отделение, где работают девушки, отданные в прядильню в наказание лет на 10 и более, а некоторые и навсегда; между ними было несколько с вырванными ноздрями. В первой комнате, где их сидело до тридцати из самых молодых и хорошеньких, было необыкновенно чисто. Все женщины, находившиеся там и ткавшие одна подле другой вдоль стен, были одеты одинаково и даже очень красиво, именно все они имели белые юбки и белые камзолы, обшитые зелеными лентами. Замужние женщины были в шапках (сделанных у некоторых из золотой и серебряной парчи и обшитых галуном), а девушки простоволосые, как обыкновенно ходят здешние простолюдинки, т. е. с

334

1722 год. Февраль

заплетенными косами и с повязкою из ленты или тесьмы. Между ними сидела одна девушка, которая служила 7 лет в драгунах и за то была отдана сюда. Она играла на здешнем длинном двухструнном инструменте, называемом балалайкою, который, впрочем, вовсе не благозвучен. После этой музыки две девушки из самых младших по приказанию Тамсена должны были танцевать, прыгать и делать разные фигуры. Между прочим он заставил их проплясать одну употребительную у здешних крестьян свадебную пляску, которая очень замысловата, но не отличается грацией по причине непристойности движений. Сперва пляшут оба, следуя один за другим и делая друг другу разные знаки лицом, головою, всем корпусом и руками; потом девушка жестами делает объяснение в любви парню, который однако ж не трогается этим, напротив старается всячески избегать ее до тех пор, пока она наконец утомляется и перестает; тогда парень, с своей стороны, начинает ухаживать за девушкою и с большим трудом заставляет ее принять от него в знак любви носовой платок; после чего она во всю длину ложится на спину и закрывает себе лицо этим платком. Парень пляшет еще несколько времени вокруг лежащей, с разными смешными ужимками, прикидываясь очень влюбленным; то он как будто хочет поцеловать ее, то, казалось, даже приподнять ей юбку, — и все это среди пляски, не говоря ни слова. Но так как девушка, представлявшая парня, из стыда не хотела докончить пляски, то Тамсен велел доплясать ее одному из своих мальчиков, лет 9 или 10, который тотчас же очень охотно согласился на это. Проплясав, как и девушка, раза два вокруг лежавшей на полу, он вдруг вспрыгнул на нее и несколькими движениями, каких вовсе нельзя было ожидать от такого ребенка, довершил пляску. Затем все женщины и девушки должны были петь русские песни, под которые опять плясали. Наконец его высочество ушел оттуда, приказав наперед хорошенько одарить деньгами плясавших и смотрительницу прядильни. После того мы прошли еще в другие мастерские, где не было уже той чистоты, напротив воняло почти нестерпимо. В заключение Тамсен повел нас в комнату, где сидело человек двадцать или тридцать свободных работников, которые ткали за деньги; но заработная их плата почти не превышает того, во что обходится содержание арестанта. Отсюда мы отправились опять наверх в ту комнату, где обедали; но так как головная боль его высочества становилась все сильнее и сильнее, то он скоро простился с хозяином и около 4 часов со всею своею свитою уехал домой.

14-го по приказанию его высочества копиист Геннингс был арестован за то, что поссорился с гоф-фурьером Любкеном, приходившим к нему от имени герцога. В этот день приказано было всем нашим придворным не брать к себе на квартиры посторонних лю-

335

дей; поэтому когда у Геннингса хотели поместить приехавшего за несколько дней камердинера Сальдерна, он воспротивился тому и сказал, что имеет уже постояльца, именно молодого Петерсена, который хотя и голштинец, однако не состоит в нашей службе. Поутру князь Валашский присылал к его высочеству с приглашением пожаловать к нему вечером на небольшой бал. Несмотря на то что его высочество прошедшею ночью страдал сильною головною болью и еще не совсем оправился, он все-таки обещал приехать, в надежде, что к вечеру боль совершенно утихнет. Герцог очень любит танцевать, да притом и хорошо знал, кто будет у князя. Кушал он один в своей комнате. После обеда молодой Сапега присылал ко двору узнать, будет ли его высочество на вечере у князя Кантемира, и получил в ответ, что он намерен быть и просит его приехать к нему, чтобы отправиться туда вместе. Граф поэтому явился к нам около 5 часов и поехал с герцогом, с конференции советником Альфельдом, с графом Бонде и со мною. Мы нашли там уже нескольких дам, приехавших прежде нас; прочие продолжали съезжаться, и наконец их собралось столько, что в комнатах начинало становиться тесно. Кроме самой княгини Валашской с ее падчерицею и сестрою, княжною Трубецкою, были еще все Шафировы, княгиня Черкасская с своею сестрою, молодая красавица Измайлова (которою наш двор очень занимается, и занимался бы еще более, если б она говорила по-немецки) и многие другие интересные дамы. Когда все собрались, начались танцы, и хотя места было довольно мало, однако ж гости прыгали преусердно. Приехали также граф Кинский и некоторые другие министры, которые, впрочем, кроме Кинского (порядочного охотника потанцевать), мало мешали прочим танцорам. В одной из комнат был приготовлен довольно плохой ужин, за который всякий садился по желанию. Танцы между тем продолжались непрерывно, потому что одна партия ужинала, другая танцевала, и это длилось до 12 часов. Но мы с графом Бонде устали не танцевать, а стоять. Все дамы, в особенности же хозяйки дома, которые много лет провели за границею и считают себя образованными и умеющими жить, не были настолько вежливы, чтобы пригласить нас танцевать хоть раз, тем более что мы были им уже не незнакомы и постоянно стояли у них перед глазами. Они охотнее выбирали молодых неотесанных русских, своих родственников, большею частью унтер-офицеров гвардии, и не стыдились приглашать их и тогда, когда они стояли около и даже позади нас, чего в присутствии императора и императрицы, конечно, никогда не осмелились бы сделать. Это сердило даже и его высочество; но больше всего графа Бонде и меня, не потому, чтоб нам очень хотелось танцевать, а потому, что нас заставляли стоять, как мальчиков. Графа Бонде выбирали во весь вечер не более двух раз, хотя

336

1722 год. Февраль

танцы продолжались часов 6 или 7 и порядочных кавалеров было очень мало, а я уехал бы с бала и вовсе не танцевавши, если б, уже к концу, не выбрала меня сестра княгини Черкасской. Я охотно бы отказался, тем более что мне вздумали оказать честь тогда только, когда другие танцоры уже утомились, но не хотел сделать этого в присутствии его высочества, который мог подумать, что я не умею протанцевать менуэта. Поэтому я принял приглашение княжны Трубецкой. По окончании нашего менуэта, когда хозяйке дома, или ее падчерице, или одной из ее сестер следовало бы опять пригласить меня, я подошел и взял мачеху княгини Черкасской, сидевшую в это время между княгинею Валашскою и одною из ее сестер. Герцог все это хорошо заметил и, поняв причину, почему я так поступил, был очень доволен, особенно когда я и во второй раз сделал то же самое: приглашенный вслед за тем молодою княгинею Трубецкою (с которою я танцевал после того, как выбрала меня ее падчерица), я, в свою очередь, пригласил потом Измайлову. Этим танцем и окончился бал; после чего его высочество встал, простился и уехал домой.

15-го у его королевского высочества обедали пленный шведский генерал-майор Гамильтон, здешний кавалерийский генерал-лейтенант Вейсбах, молодой Сапега и еще некоторые пленные шведские офицеры. За столом, говорят, пили довольно много. После обеда генерал Гамильтон, при прощанье, получил от его высочества в подарок на память прекрасную большую вызолоченную кавалерийскую шпагу и поехал вместе с герцогом, в санях, к князю Меншикову, у которого была публичная ассамблея, где они нашли множество гостей и, говорят, до половины десятого часа вечера провели время очень весело. Такие ассамблеи, установлены его величеством императором, который перед отъездом своим на воды приказал, чтоб у здешних вельмож были открытые собрания три раза в неделю, именно по воскресеньям, вторникам и четвергам, совершенно в том же роде, как обыкновенные зимние собрания в Петербурге. Они должны служить для увеселения его высочества нашего герцога, и продолжаться до возвращения императора из Олонца. В этот вечер граф Бонде был со мною у одного французского купца по фамилии Вернизобер, у которого живет камер-юнкер Геклау.

16-го, в полдень, у его высочества поставили очень знатный караул: поручик был князь Долгорукий, который отлично образован, хорошо говорит по-французски и, как я слышал, очень богат; сержант — молодой князь Трубецкой, недавно только произведенный в сержанты и находившийся прежде постоянно при императоре, который его очень любит; он сын старого князя Трубецкого, женившегося недавно в Петербурге на дочери Ивана Михайловича Голо-

337

вина, жених младшей дочери великого канцлера Головкина и брат княгини Черкасской, — человек вообще недурно образованный и говорящий хорошо по-немецки; гренадерский капрал — молодой Апраксин, близкий родственник здешнего великого адмирала, также хорошо знающий немецкий язык. Его высочество хотел остаться обедать в своей комнате, но увидев этих господ, отменил свое намерение и кушал открыто. Так как приехал еще камер-юнкер Балк (который до тех пор ни разу не обедал у нас ни здесь, ни в Петербурге и которого герцог очень уважает), следовательно собралось вдруг столько неожиданных и необыкновенных гостей и его высочество был в отличном расположении духа, то пили так сильно, что все названные господа совершенно опьянели. Начав раз пить, они не могли и не хотели уж больше удерживаться. Я не в состоянии рассказать, до какой степени гости, подпивши, ухаживали за его высочеством (который сам почти ничего не пил); они готовы были съесть его руки и охотно бросились бы для него в огонь. Между тем поручик чуть-чуть не завязал ссоры с г. Альфельдом, которую однако ж успели устранить. На другой день он извинялся; но Альфельд уж и забыл о том. Его высочество думал было и ужинать с офицерами и уже велел отдать приказание на кухне; но из этого ничего не вышло, потому что они не были в состоянии подняться и лежали на скамьях как мертвые.

17-го приезжал молодой Измайлов, у которого жена красавица, и просил его высочество к себе вечером на небольшой бал. Герцог дал ему слово приехать и оставил его у себя обедать, так как до обеда было уже недалеко. В этот же день обедали при дворе барон Мардефельд, два-три пленных шведа и вчерашние гвардейские офицеры. Часов в пять его высочество отправился к Измайлову, где, говорят, нашел очень приятное общество и протанцевал до 10 часов вечера. Караульные офицеры также были приглашены Измайловым и сначала давали мне понять, что охотно бы поехали туда за его высочеством, но потом и сами просили о том герцога, которому не хотелось им отказать, хотя было и не совсем ловко, что при карауле 40 человек останется только один капрал. Они отправились в своих собственных санях тотчас после его высочества, которому наперед, по заведенному порядку, отдали честь с барабанным боем.

18-го у проповеди были мекленбургские офицеры, которые потом, вместе с шведским полковником Бойе и еще одним мне незнакомым шведским же подполковником, обедали с нами, потому что его высочество в этот день постился и, по обыкновению, кушал один в своей комнате. Часов в пять после обеда мы поехали на одно из вновь учрежденных собраний, назначенное на сей раз у тайного советника Матвеева, бывшего послом в Гааге, человека

338

весьма любезного. Гостей было еще немного, но они скоро мало-помалу съехались. Пока их не собралось еще столько, чтобы начать танцы, граф Матвеев и дочь его, Румянцева, водили нас в свою небольшую домовую часовню, которая необыкновенно хороша и богата образами, серебряными вещами и другими украшениями. Потом они провели нас в залу, где должны были танцевать: она также необыкновенно хороша, украшена разными любопытными картинами и притом очень велика. Между многими редкими и замечательными картинами граф показывал нам портреты умершей жены своей, которая в молодости слыла совершенною красавицею, и теперешней г-жи Румянцевой, когда ей было не более года или двух лет; она изображена почти нагою, но сделана прекрасно. В средине залы висела превосходная люстра, на которой было зажжено по крайней мере 20 толстых свечей, дававших, вместе с другими свечами, расставленными пирамидально на нижних окнах, большой свет. Когда гостей съехалось уже довольно, г-жа Румянцева пригласила его высочество танцевать с нею, чем и начался бал. После того герцог танцевал с ее сестрою (очень милою девочкою лет 12 или 13). В этот вечер наши кавалеры и я танцевали очень много, потому что Румянцева, как женщина весьма любезная и образованная, выбирала нас преимущественно перед другими и всячески отличала. Скажу здесь вкратце, что такое эти ассамблеи и какие при них соблюдаются правила. Они устроены на манер петербургских, которые, по именному повелению императора, бывают ежегодно зимою. Во-первых, они распределяются между всеми вельможами, но без соблюдения особенного порядка или последовательности; здешний комендант спрашивает или его величество императора (когда он бывает здесь), у кого он прикажет быть собранию, или самих вельмож, когда и как им удобнее, и затем, прежде нежели общество разойдется, объявляет гостям, где им собираться в следующий раз. В Петербурге это делает обыкновенно генерал-полицеймейстер. Придти на ассамблею имеет право всякий. Во-вторых, хозяин не должен никого ни встречать вне комнаты, ни провожать, хотя бы то был и сам император. В-третьих, в комнате, где танцуют (если есть место или в ближайшей к ней), должны быть приготовлены: стол с трубками, табаком и деревянными лучинками (которые употребляются здесь вместо бумажек для закуривания трубок) и еще несколько других столов для игры в шахматы и шашки; но карты на ассамблеях не терпятся и не подаются. В-четвертых, хозяин, хозяйка или кто-нибудь из домашних открывают танцы, после чего, смотря по месту, одна или две пары могут танцевать менуэт, англез или польский, по желанию; при менуэте однако ж соблюдается правило, что его может начинать не всякий, а только тот кавалер или та дама, которые,

1722 год. Февраль

339

протанцевав менуэт, снова танцуют его, выбирая уже кого хотят, и так идет по порядку, все равно, танцевала ли одна пара или несколько пар. Если же танцующие хотят после менуэта танцевать англез или польский, то объявляют об этом, и тогда кавалеры, желающие участвовать в танце, выбирают себе дам; но дамы не выбирают кавалеров, предоставляя это обыкновенно последним. В-пятых, всякий имеет свободу делать что хочет, т. е. может или танцевать, или курить табак, или играть, или разговаривать, или смотреть на других; равным образом всякий может спросить себе, по желанию, вина, пива, водки, чаю, кофе и сейчас получает требуемое. Но хозяин не обязан, да даже и не смеет, принуждать гостей пить или есть, а только может сказать, что имеет для угощения, и затем предоставить им полную свободу. В-шестых, и в-последних, собрания эти, начинающиеся около 5 часов, продолжаются не далее 10, и тогда все должны разъезжаться по домам. Что мне не нравится в этих ассамблеях, так это, во-первых, то, что в комнате, где дамы и где танцуют, курят табак и играют в шашки, отчего бывают вонь и стукотня, вовсе неуместные при дамах и при музыке, и, во-вторых, то, что дамы всегда сидят отдельно от мужчин, так что с ними не только нельзя разговаривать, но не удается почти сказать и слова: когда не танцуют — все сидят как немые и только смотрят друг на друга. Однако возвращаюсь к балу у Матвеева, чтобы сказать в немногих словах, что еще происходило в этот вечер. Музыка состояла у него человек из восьми, принадлежащих к оркестру княгини Черкасской и играющих очень хорошо, потому что у нее есть несколько немецких и шведских музыкантов. Весело протанцевав почти до 10 часов в большой зале, где могут танцевать англез зараз пар десять или двенадцать, мы отправились к молодой невесте, девице Гопман, которую в этот день в первый раз оглашали. Здесь заведено, что все знакомые невесты в такой день поздравляют ее и потом обыкновенно танцуют у нее; поэтому Гопман-отец приезжал и к его высочеству с просьбою осчастливить его своим посещением со всею свитою. Герцог обещал ему быть и, лишь только кончилась ассамблея, поехал туда. Он был встречен на дворе, у саней, невестою, женихом и родителями и проведен в комнаты, где мы нашли множество гостей обоего пола и между прочим несколько хорошеньких, нам еще незнакомых лиц, как, например, молодую невесту лейб-медика его величества Блументроста, урожденную Гизен, у которой, говорят, 70 или 80 000 рублей капитала. Она молодая девушка лет 15 и недурна собой, но необыкновенно смела и большая кокетка. Только что его королевское высочество успел войти в комнату и поздороваться с гостями, как его уже пригласили танцевать, и он (несмотря на то что уже очень много танцевал на ассамблее) храбро

340

держался до 2 часов ночи, отдохнув только немного во время ужина, потому что общество ему очень нравилось и он был в хорошем расположении духа. Ужинали часов в двенадцать. В одной из комнат был накрыт стол на 20 приборов, за который сели сперва его высочество и почетнейшие из дам и мужчин, а потом остальные. Когда герцог сел, а я, как дежурный, стоял за ним, чтобы прислуживать ему за столом, молодая невеста начала меня упрашивать занять место дружки (Vorschneider). Не находя себя довольно способным, чтоб быть дружкой, по крайней мере неохотно соглашаясь на такое предложение, и будучи, кроме того, дежурным, я всячески отговаривался; но хорошенькая невеста не переставала меня мучить, так что его высочество наконец услышал это и приказал мне исполнить ее желание, что для меня вовсе не было приятно. Герцог несколько раз просил невесту сесть также за стол, но она никак не соглашалась, отвечая постоянно, что обязана с своим женихом прислуживать его высочеству. По окончании ужина его высочество, со всеми сидевшими с ним за столом, пошел опять в комнату, где танцевали, и сменил тех, которые еще не ужинали. Во время танцев разносили кофе, чай и вино, и всякий мог брать чего хотел. Танцы продолжались до 5 часов утра, потому что невеста так ловко умела удерживать собиравшихся уехать раньше, что они, волей или неволей, должны были наконец оставаться. Я был из тех, которые не заставляли себя много просить и остались долее всех. В этот раз я имел особенное расположение танцевать и готов был прыгать хоть до полудня; но его высочество и большая часть наших кавалеров уехали домой, как сказано, около 2 часов. 19-го у его высочества обедали шведский канцелярии советник Цедергиельм и некоторые другие пленные шведы. Число этих пленных в Москве так велико, и все они, блуждая, как покинутые овцы, в таком бедственном положении, что сказать нельзя. Мало того, что несчастные провели столько лет в тяжком плену и потом должны были пройти несколько тысяч верст из мест своего заключения, питаясь дорогой подаянием (почему от горя и нужды едва живы), — многие, которым удалось добраться наконец сюда, почти умирают с голоду. Здесь нет никого от шведского двора, кто бы занялся ими, потому что до сих пор шведское правительство еще никому не поручало позаботиться о пленных, между тем как число их, офицерами и рядовыми, простирается до многих тысяч. Бедные старые офицеры, которые оказали столько услуг отечеству и расстроили свое здоровье, с трудом пришед сюда из отдаленных губерний, как-то: Астрахани, Сибири и т. д., и истратив на пути все, что еще имели, должны ждать еще несколько недель, даже, может быть, несколько месяцев, для получения нужных им паспортов, — и все только от того, что некому об них заботиться; их удержива-

1722 год. Февраль

341

ют со дня на день. Они не получают ни малейшего содержания ни из Швеции, ни от здешнего правительства (тогда как во время плена еще получали сколько-нибудь), что имели своего, все прожили, заработать ничего не могут и потому должны решительно, так сказать, питаться воздухом, если добрые люди не примут в них участия. Но всего ужаснее для этих несчастных то, что им не дают здесь даже квартир: приходя в Москву, они не знают где пристать, потому что немногие только из жалости дают им ночлег даром, а чтоб нанимать себе квартиры, они не имеют денег. Одним словом, они в такой нужде и одеты так бедно, что их скорее можно принять за нищих, чем за офицеров. Глядя на них, сердце обливается кровью. Между тем его королевское высочество, из любви и сострадания к своим землякам, всячески старается помогать им и ежедневно оделяет их деньгами через графа Бонде, который имеет на это от него полномочие и лучше всех знает обстоятельства каждого. Всякий день являются они с просьбами о помощи, узнавая друг от друга, что герцог с радостью готов, по возможности, поддержать их. Добрый граф Бонде ежеминутно бывает завален прошениями, и жаль только одно, что его королевское высочество не в состоянии помогать столько, сколько бы хотел. Но я уверен, что благословения, призываемые ежедневно на его высочество несчастными покинутыми, со временем послужат ему в пользу и что Провидение щедро вознаградит его за все. Вечером его высочество не выходил из своей комнаты, а я приготовился съехать на другой день с моей квартиры, от которой хозяин отказал мне, предлагая вместо нее одну очень маленькую комнатку. Я с удовольствием принял обязательное и милостивое предложение тайного советника Бассевича дать мне другую квартиру, а на ту поместить некоторых из наших слуг, которые, при нужде, могли прожить в небольшой комнате и довольствоваться одною постелью. Мне таким образом не нужно было утром и вечером ходить далеко в дом герцога, и я тем более радовался этому, что скоро, как говорят, и вовсе не мог бы пройти пешком. К сожалению, в этом большом городе улицы не мощены (по недостатку камня), а только выложены старыми деревянными кругляками; местами же и вовсе ничем не выложены, от чего дорога так грязна и так испорчена постоянною ездою, что не в сапогах почти невозможно выйти со двора.

20-го. Поутру, прежде чем отправиться ко двору, я пошел проститься к моей хозяйке и ее сестре; с хозяином мы простились уже, только гораздо раньше. Они приняли меня очень радушно и убедительно просили оставаться по-прежнему их хорошим знакомым и почаще навещать их. Цедергиельм опять обедал при дворе и потом простился с герцогом, потому что уезжал в Швецию. Его высочество подарил ему на память прекрасную вызолоченную француз-

342

скую шпагу. После обеда его королевское высочество ездил на ассамблею, назначенную в этот день у тайного советника Толстого. Я также получил приказание ехать туда и уже отправился было вслед за герцогом; но благодарю Бога, что воротился домой цел и невредим, потому что едва не сломил себе шеи. Мне запрягли в сани пару недавно только купленных молодых и бешеных лошадей, которые сначала не шли с места, но потом (хоть я из предосторожности и велел править самому кучеру), когда мы стали спускаться с горы, вдруг так бросились, что их невозможно было удержать. Случилось бы непременно несчастье, если б тут не были еще близко наши люди. По здешнему обыкновению, я застегнулся находившеюся на санях медвежьею полостью и второпях никак не мог отбросить ее, да и в испуге думал более, вместе с моим человеком, удержать лошадей, чем высвободиться. Поэтому, если б лошади на углу опрокинули нас, я непременно запутался бы в санях; но мы налетели на сани тайного советника Геспена, ехавшего последним в ряду, и с такою силою, что опрокинули и его, и стоявших позади его людей, при чем мои сани разлетелись вдребезги. К счастью, никого особенно не ушибло, кроме одного из людей тайного советника, получившего сильный удар в спину дышлом. Здесь принято ездить как в санях, так и в каретах с дышлом, в две лошади; однако ж большая часть вельмож ездит хотя и парой, но так, что одна лошадь запрягается в оглобли, а другая в пристяжку сбоку, и это мне кажется и безопаснее, и удобнее для скорой езды. Так как сани мои сломались и мне не хотелось опять ехать на тех же лошадях, то я отправился пешком домой. Новая моя квартира была в другом доме, нанятом для тайного советника Бассевича, и очень близко от дома герцога. Новая хозяйка моя вдова, лишившаяся только за несколько недель своего мужа, родом шведа и бывшего золотых дел мастера по фамилии Клерк. Сама она голландка (привезенная, впрочем, сюда, в Россию, когда ей было не более году от роду), женщина очень приятная и любезная, и, говорят, довольно богата; детей у нее нет, но есть племянница (дочь ее сестры), хорошенькая девушка лет 14 или 15, которую она приняла и воспитывает как свою собственную дочь. Эта г-жа Клерк родная сестра г-жи Ланген, у которой в доме живет барон Левольд, устроивший наш первый маленький бал. Так как из нашего сада можно прямо пройти в сад г-жи Ланген, имеющей двух веселеньких дочерей (да вероятно и наша девушка со временем сделается посмелее), то я надеюсь в новом моем жилище очень приятно проводить свободное время, что здесь (где почти нет случаев бывать с женщинами, чтоб иногда рассеяться от скуки) большое счастье.

21-го копиист Геннингс был освобожден из-под ареста, просидев 8 дней в особой комнате при дворе. Полковник Лорх, камеррат

1722 год. Февраль

343

Негелейн и асессор Сурланд несколько раз формально допрашивали его, и арест был ему вменен в наказание. У герцога обедал здешний молодой, очень красивый князь по фамилии Долгорукий, который служит капралом в гвардии и в этот день в первый раз представлялся его высочеству. Молодой Сапега также приехал, чтоб обедать у его королевского высочества; но только что все хотели садиться за стол, за ним явился посланный от князя Меншикова, и он должен был отправиться, ничего не евши, потому что князь тотчас ехал в деревню и ждал, чтоб взять его с собою. Вечером приехал камергер Нарышкин, который, против всякого ожидания, просидел у его высочества до 9 часов и много разговаривал, тогда как обыкновенно остается недолго и опять уезжает. В это раз он был как-то особенно в духе. Между прочим он объявил, что капитан Измайлов, недавно возвратившийся из посольства в Китай, присылал ему сказать, что привезенные им оттуда подарки для императора уже послезавтра должны быть отправлены в Петербург и что поэтому, если герцог желает видеть их, то не угодно ли только назначить время, и они будут выставлены для его королевского высочества. Его высочество отвечал, что постарается сделать это завтра; если же не успеет, то послезавтра, но что во всяком случае уведомит прежде камергера, чтобы предупредить о том г. Измайлова.

22-го у герцога обедал генерал-лейтенант Вейсбах, и так как общество было немногочисленно, то я также должен был сесть за стол, потому что его высочество терпеть не может, когда за обедом не все места заняты. Вечером его высочество ездил на ассамблею к генерал-лейтенанту Ягужинскому. Я также должен был ехать туда, но мне опять заложили в маленькие сани одну из бешеных лошадей, которая не шла даже со двора, и потому, пока запрягали другую, его высочество далеко опередил меня. Оказалось, что ни я, ни конюхи, никогда не бывавшие у генерала Ягужинского, не знали, где его дом, и мы принуждены были взять из караула солдата, который уверял, что недавно стоял там на часах; но он привел меня в дом, где прежде жил Ягужинский, так что если б мы не встретили одного из людей генерала и не получили уже верного указания, то должны были бы воротиться домой. Однако ж только что я приехал на ассамблею и посмотрел немного на танцевавших, как меня поймал тайный советник Бассевич, который сказал мне, чтоб я оставил свои сани там для конференции советника Альфельда, а сам ехал с ним, тайным советником, домой, где у него есть дело, о чем он берет уже на себя сказать после его высочеству. Мы отправились поэтому прямо домой, и я провел весь вечер у него в обществе камеррата Негелейна. Хотя места у Ягужинского немного, а общество было большое, однако у него танцевали до одиннадца-

344

того часу, и тогда только его высочество возвратился домой. В этот день я в первый раз видел супругу генерала Ягужинского, которая почти никуда не выезжает и во все пребывание наше в Петербурге ни разу не выходила из дому. Она с некоторого времени впала в совершенную меланхолию и была почти постоянно больна, что, говорят, очень огорчает генерала. У него, если не ошибаюсь, две дочери и два сына; из них я видел одну дочь и одного сына, которым лет 8 или 9. Сын довольно похож на отца.

23-го его высочество кушал у тайного советника Бассевича, у которого обедало и несколько дам, а именно генеральша Балк (бывшая обер-гофмейстерина нынешней герцогини Мекленбургской), дочь ее, г-жа Лопухина, муж которой служит лейтенантом во флоте, и г-жа Румянцева. Они все три живут в нашем соседстве, и его высочество только их иногда и навещает, проводя с ними по нескольку часов. Из мужчин, кроме герцога, были только гвардии майор Румянцев, Лопухин, сын генеральши Балк — камер-юнкер Балк, г. фон Альфельд и сам тайный советник. После обеда его высочество заезжал на короткое время домой, а вечером отправился к тайному советнику Геспену, который давал навязанный ему голландскою резидентшею бал. Общество там опять было очень приятное; недоставало только двух-трех хорошеньких дам, как, например, девицы Мейер и г-жи Койе, и когда я спросил, отчего их нет, мне отвечали, что его превосходительство не хотел приглашать таких, от которых боялся получить отказ, тем более что эти две дамы не приехали на бал, бывший у г. Альфельда. Но зато было несколько других лиц, которых я еще не видал в нашем обществе. Царем бала был, как сказано уже, тайный советник Геспен, а царицею — хозяйка его, мадам Розен. Все мы очень веселились, потому что для танцев было много места. Бал продолжался до 3 часов утра. Хозяин наш был необыкновенно весел, равно как и тайный советник Бассевич. Последний, будучи немного навеселе, все подстрекал его, так что нельзя было смотреть без истинного удовольствия на прыганье обоих господ тайных советников, которые всегда, если расходятся, шалят больше даже самых молодых людей. В этот вечер я танцевал с тайным советником Бассевичем такой продолжительный польский, какого не танцевал во всю жизнь; все участвовавшие в нем утомились до крайности, в том числе и дама тайного советника, так что он принужден был взять другую, но, несмотря на то, продолжал бы его еще долго, если б только другие танцоры поддержали его. Несравненный танец с целованьем также не был забыт, и я, с своей стороны, с удовольствием пожертвовал бы ужином, если б его начали танцевать снова.

24-го. Вчера герцог приказывал сказать камергеру Нарышкину, что он сегодня, если это еще возможно, с удовольствием бы осмот-

1722 год. Февраль

345

рел вещи у г. Измайлова, и получил в ответ, что последний почтит за счастье видеть у себя его высочество. Поэтому его высочество отправился туда со всею своею свитою (за исключением только посланника Штамке, у которого уже несколько времени болела нога, вывихнутая им при падении, и придворного пастора, занятого своею проповедью к следующему дню). Капитан гвардии Измайлов человек очень приятный и хорошо говорит по-немецки и по-французски, потому что долго состоял в датской службе. Он сейчас повел нас в большую залу, где расставил все привезенные им из Китая подарки и редкости. Там, между прочим, было множество китайских и японских лакированных вещей, из которых последние гораздо лучше первых; но зато японские состояли большей частью из мелочей, как-то коробочек и пр., тогда как в числе китайских были полдюжины деревянных кресел, кругом залакированных, столы, кальяны и т. п.; также большое количество всякого рода богатых китайских материй, шелковых носовых платков (небольших и четырехугольных) с вышитыми посредине прекрасными цветами и с пришитыми на одном из концов узкими, того же цвета, как и платок, лентами длиною с четверть локтя, которыми в Китае привязывают носовой платок к платью, чтобы он мог висеть спереди. На столе, где лежали японские лакированные вещи, находились еще разные китайские произведения, как-то: всякие сорта туши, употребляемой вместо чернил, перья для нее, т. е. обыкновенные кисти, но очень длинные, сверху толстые, а внизу совершенно заостренные; продолговатые чернильницы, в которые вкладывается выдолбленный камень, куда натирают тушь и окунают кисть, когда нужно писать; трубки для курения табаку, ножи, похожие на турецкие, с тою только разницею, что к ним приделаны две тоненькие палочки из слоновой кости длиною от 8 до 9 дюймов, служащие вместо вилок; разного рода курительные свечки и пр. Капитан привез с собою также много фарфоровой посуды, не отличающейся, впрочем, ничем особенным, большой запас китайского чаю и табаку (но чай этот был не в ящиках, а в кусках, похожих на куски голландского сыра, так что его нужно колоть; на вкус он, впрочем, очень хорош; а табак, необыкновенно крепкий, чрезвычайно мелкой резки и до того кудрявый, что его почти нельзя разнять) и целое собрание сделанных в Китае искусственных цветов, не говоря уже о других мелких вещах, которых мы, за краткостью времени и потому, что многое было уложено, не могли осмотреть так подробно, как бы хотели. Кроме того, он показывал нам еще много других любопытных предметов, как, например, модель китайского корабля (длиною локтя в два), заостренного спереди и сзади; модель знатного китайского дома с принадлежащими к нему конюшнями и другими службами (эти дома строятся в Китае в один этаж

346

и совершенно особенным образом). Тут же был у него кусок китайского каната необыкновенной толщины, сплетенного только из нарезанных полос тростника и выдерживающего в воде, как говорят, гораздо долее всех наших пеньковых канатов. Китайских колоколов капитан имел штук 8 или 9, один меньше другого; но, разумеется, и самый большой из них был не очень велик, потому что иначе провоз их из Китая обошелся бы слишком дорого. Он привез также несколько китайских ракет (длиною около одного локтя или более), которые император рассматривал больше всего и об устройстве которых подробно расспрашивал доброго капитана; но тот не мог вполне удовлетворить его, потому что мало обратил на них внимания, занимаясь более важными предметами. Между тем его величество одну из этих ракет взял с собою, чтобы тотчас же сделать опыт, и она, говорят, взлетела очень хорошо. Г. Измайлов уверял, что в Китае делают такие превосходные фейерверки, каких ему никогда не случалось видеть в Европе. Последнее и лучшее, что мы у него видели, был кусок обоев для великолепной комнаты, очень большой и широкий. Он привез 18 таких кусков для полной отделки трех больших комнат, но здесь имел покамест только один, — остальные идут еще с его караваном. Этот кусок обоев был превосходного достоинства, с узором, сделанным по французскому новомодному образцу. Капитан заказывал их в Китае во время своего пребывания там и рисунок для них брал отсюда; а как известно, что китайцы неподражаемы в подобного рода работах и что им недостает только хороших рисунков, то можно себе представить, как прекрасны эти обои, тканые с золотом и серебром, тем более что посольство, отъезжая в Китай, запаслось лучшими и самыми модными французскими образцами узоров. Кроме того, когда китайский император узнал, что обои заказаны для императора российского за 30 000 рублей, он велел сделать их на свой счет для подарка государю и заставил при том работать лучших мастеров во всем государстве. Широкая кайма, идущая вокруг всего куска, совершенно во французском вкусе; ее грунт белый, но вся средина красного, зеленого и белого цветов и напоминает несколько китайский манер; однако ж все-таки сделана как нельзя лучше. Было у капитана и еще много дорогих обоев, роскошно протканных золотом и серебром; но все они сделаны по китайским образцам и потому не могут выдержать никакого сравнения с вышеупомянутыми. Когда мы все это осмотрели, г. Измайлов повел его высочество в другую комнату, где в углу стоял небольшой стол, на котором находились следующие вещи: полдюжины больших голубых с золотом чашек с крышками, большая красивая полоскательная чашка в том же роде, но без крышки, полдюжины маленьких белых чашек без крышек, металлический лакированный кальян, продолговатый

1722 год. Февраль

347

ящик с разными сортами туши, китайская чернильница, ящик с разными благовониями, несколько небольших курительных свечек, трубка с принадлежащим к ней футляром и кисетом для табаку, нож в футляре с сделанными к нему небольшими костяными палочками, пара китайских сапог, пара чулок, китайский мужской халат и вышитое золотом и серебром одеяло. После того как герцог все подробно рассмотрел, капитан просил его королевское высочество оказать ему милость и принять эти вещи от него в знак глубочайшей его преданности. Его высочество много благодарил его. Обещав затем прислать свой подарок на другой день ко двору, капитан просил нас сесть за стол, уставленный разными китайскими сластями, что герцог и сделал вместе с камергером Нарышкиным и старшими кавалерами своей свиты. Его высочество несколько раз просил его самого также сесть с ними, но он никак не соглашался, говоря, что обязан прислуживать такому высокому гостю, как его королевское высочество. Когда сели за стол, он, взяв большой бокал, провозгласил тост за здоровье герцога, после чего начали так сильно пить, что все таки порядочно опьянели. Хозяин, человек чрезвычайно приятный, начинал все такие тосты, что всякий посовестился бы не отвечать на них, если б даже и не было фискалов и подстрекателей, которые умели принудить пить. Из числа последних наш герцог, бывший в отличном расположении духа, и камергер Нарышкин, также в этот раз очень веселый, были самыми главными и строгими. Пили мы, впрочем, превосходный, неподдельный рейнвейн. Сласти все были из Китая и очень хороши, особенно варенья и засахаренные вещи, в приготовлении которых ни один народ не может сравниться с китайцами. Измайлов уверял, что никогда и нигде не ел таких превосходных сластей, как в Китае. После того нам подали обыкновенного китайского чаю, который сами китайцы пьют без сахару. Его высочество выпил чашки две, но с сахаром. Я также попробовал его, но не могу сказать, чтоб он пришелся мне по вкусу. За этим чаем подавали еще другой, очень употребительный у китайцев (не имеющих ни пива, ни вина), который составляется собственно из молока, масла и муки и вкусом напоминает несколько овсяную кашицу; мы однако ж все выпили его по порядочной порции, в особенности герцог, которому такой состав (говорят, очень здоровый) чрезвычайно понравился; его высочество даже просил капитана научить одного из наших людей делать его, что тот и обещал. Угостили нас, следовательно, совершенно по-китайски, но пили мы при том по-немецки или по-русски — очень сильно. Так как Измайлов довольно долго был в столице китайского императора, в Пекине, именно четыре месяца (всего же в посольстве он провел три года), то его высочество много расспрашивал его о разных предметах и на все получил от него весьма

348

удовлетворительный ответ. Между прочим, зашла речь и о самом императоре. Он татарин по происхождению, и зовут его Кам Хи. Ему семидесятый год, и царствует он уже 58 лет. Наружности он довольно красивой, очень милостив и приветлив, но главное — чрезвычайно любознателен, так что, при помощи иезуитов, в столице его водворилось много полезных сведений, особенно в математике, которую государь этот любит до невероятности. Однако ж при рассматривании ландкарт его китайское величество никогда не мог понять, каким образом Швеция, государство весьма небольшое, сумела выдержать такую продолжительную войну против России, потому что не находил никакой соразмерности в величине и силе обоих государств. Измайлов рассказывал также, что император несколько раз спрашивал его, не находит ли он каких-нибудь недостатков в его государстве, на что тот, конечно, отвечал отрицательно, да и в самом деле там будто бы можно найти все, чего только желаешь. Говорят, что иезуиты в Китае уже обратили в христианство до 400 000 человек, пользуясь данною им на то свободою. Император будто бы имеет при себе в Пекине ежедневно 120 000 конницы и до 30 000 человек пехоты, которые однако ж все татары, потому что сам он, как татарин, по особенным своим причинам китайцам не позволяет быть не только офицерами, но и солдатами. Однажды, по его приказанию, для удовольствия Измайлова велено было трем полкам выступить и делать разные приемы и движения. Войско это не имеет одинаковых мундиров, и всякий может одеваться как хочет, не иначе однако ж, как в тот цвет, какой положен для него по закону; поэтому почти каждого можно узнать по платью, кто он такой и чем служит. Измайлов уверял, что солдаты при маршировании и других движениях держались сомкнутого строя. Они имеют и огнестрельное оружие, но стреляют обыкновенно с помощью фитилей, потому что ружья их без замков; несмотря на то, дело все-таки идет при том скоро и довольно хорошо. Офицеров у них множество — по одному на двенадцать рядовых. В трех упомянутых полках, которые состояли из 3000 человек или около того, кроме больших полковых знамен, солдаты имели еще позади на головах меленькие тафтяные значки, делавшие, в массе, будто бы очень хороший вид. Мужья в Китае могут иметь столько жен, сколько хотят, но никому не показывают их и держат в особых домах. У всех женщин ноги необыкновенно малы, так что они почти не могут ходить; даже если им бывает нужно перейти только через двор, и тут они садятся на небольших мулов, которых имеют во множестве. Вообще же женщины в Китае довольно красивы. Что касается до татар, то они ходят по улицам с открытыми лицами, китайцы же нет. Как китайцы, так и татары знают всегда по крайней мере два языка, китайский и татарский,

1722 год. Февраль

349

а иногда еще и калмыцкий. Его высочество спросил у капитана, действительно ли китайцы так безобразны, как они изображают себя на своем фарфоре? Но он отвечал, что, напротив, они очень недурны и считают даже унизительным рисовать себя на фарфоре; что фигуры на нем представляют у них калмыков и татар, с которыми они в большой вражде. Измайлов с восхищением рассказывал также, как милостив всегда был к нему император; как он однажды между прочим подарил ему платье с своего плеча (что там считается великою милостью), и когда тот, для удовольствия его, надел это платье и явился в нем ко двору, уверял, что оно идет ему гораздо более, чем его немецкий костюм. По рассказам капитана, путешествие его было очень продолжительно, утомительно и неприятно: во многих местах он мог ехать не иначе, как на верблюдах, и иногда, уж не знаю сколько времени, но довольно долго, принужден бывал оставаться без воды. На обратном пути из Пекина в Москву (около 16 000 верст) он провел 11 месяцев нигде не останавливаясь, кроме Тобольска, где пробыл две недели; а путешествие его до Пекина было еще гораздо продолжительнее, потому что посольство больше полугода ждало на китайской границе, пока решились дозволить ему ехать далее. Не получив от него, несмотря на многократные просьбы, привезенной им царской грамоты, китайцы должны были наконец согласиться пустить его в Пекин; но Измайлову все-таки пришлось большую часть своей свиты оставить на границе, так что в Пекине с ним было только около 150 человек. Там к нему ежедневно ставили караул из 500 человек; впрочем, по приказанию императора, не стесняли ни в чем ни его самого, ни его свиту; но со двора из его провожатых никто не мог выходить без значительного конвоя во избежание, как уверяли китайцы, каких-нибудь неприятностей на улицах. Поэтому все, что русские желали купить, приносили им на дом, где они принуждены были и продавать свои вещи. Когда приехали и присоединились к нам дядя г. Измайлова, здешний комендант, потом родной его брат, который, если не ошибаюсь, прежде долго служил капитаном в гвардии, и несколько знатных казаков, беседа наша прекратилась и мы начали опять так сильно пить, что многим пришлось бы плохо, если б его высочество не положил этому конец и не уехал домой. От Измайлова мы поехали к посланнику Штамке, который все еще должен был сидеть дома. Его высочество побыл у него несколько времени и потом отправился еще к графу Бонде, где оставался до поздней ночи.

25-го г. Измайлов прислал его высочеству вчерашний подарок с своим камердинером, который получил за труд порядочные деньги, но вместе с тем уведомил, что господин его при смерти болен, что вчера вечером, когда уехал герцог, он, отправляясь к своему брату и будучи очень пьян, упал из саней и так расшиб себе лицо,

350

голову и все тело, что лежит теперь без памяти в постели. Его высочество от души жалел его. Утром я получил от моей хозяйки прекрасный подарок, нечто еще очень редкое в это время, а именно букет из роз, гвоздики и разной зелени. У нее при доме хороший сад, в котором есть и оранжерея, откуда являются первые в Москве цветы. Не видав еще здесь цветов и полагая, что их покамест не может быть много, я не придумал ничего лучшего, как поднести этот букет герцогу, уверенный, что он в нынешнем году еще не видал подобного, и потому отослал его к камер-лакеям с просьбою опустить его в воду и поставить в комнате его высочества, а если их спросят, откуда он, отвечать, что я осмелился прислать эти цветы как нечто редкое и полученное мною от хорошенькой моей хозяйки. Когда мы собрались к проповеди, его высочество очень милостиво благодарил меня за присланный подарок, но прибавил, что нехорошо отдавать то, что получаешь от хорошенькой девушки. После обеда его высочество ездил на ассамблею, которая в этот день была у Румянцева; говорят, очень там веселился и протанцевал до половины одиннадцатого. Я же провел вечер у моей новой хозяйки, где видел ее племянницу и обеих девиц Ланген, с которыми сначала смотрел из окна на иностранцев, проезжавших мимо на ассамблею Румянцева. Видел также с большим удовольствием обеих императорских принцесс, ехавших с своим обыкновенным воскресным визитом к старой вдовствующей царице. В этот день прибыл в Москву турецкий посланник, отправленный от великого визиря к великому канцлеру. Он, говорят, чрезвычайно красивый мужчина и приехал сюда с большою свитою, но не будет иметь ни торжественного въезда, ни аудиенции у императора, а только представится великому канцлеру.

26-го его высочество кушал в своей комнате, а вечером ходил вниз к графу Бонде. Я в этот день не был дежурным и отправился к тайному советнику Геспену, где очень приятно провел время в разговорах до 10 часов вечера.

27-го, рано утром, был у меня мой старый друг, мекленбургский капитан Тиде. Я послал просить к себе еще капитана Шульца (нашего общего приятеля и даже родом мекленбургца), и когда он пришел, мы припомнили вместе всю свою старину. Между прочим я спросил, сколько осталось еще от нашего старого мекленбургского корпуса, в котором я сам несколько времени служил, и где он находится. Капитан Тиде отвечал, что, к сожалению, осталось так мало, что можно по пальцам пересчитать состав всех полков; находится же теперь корпус в Белгородской провинции, а Шверинский полк (в котором служит капитан Тиде) расположен по квартирам в городке Валуйках, верстах в 700 отсюда. Что же касается до теперешнего численного состава этого войска, то он следующий:

1722 год. Февраль

351

1)  В Шверинском полку (где я служил прапорщиком) от прежних десяти рот, из которых в каждой считалось 120 рядовых, 3 барабанщика, 1 флейтщик, 11 унтер-офицеров и 4 обер-офицера, осталось только 120 рядовых, 20 унтер-офицеров, 3 прапорщика, 8 поручиков, 3 капитана (именно Тиде, Ланце и Малер) и 1 подполковник — Шак, командующий теперь всем корпусом.

2)  Полк Флора, числом равнявшийся Шверинскому, состоит теперь из 130 рядовых, 28 унтер-офицеров, 26 поручиков и прапорщиков, 4 капитанов, именно Гейзера, Эммерсона, Шульца и Норманна, и 1 майора — Лепеля. Покойный генерал Флор (отец нашего посланника в Гааге), который был должен моему отцу 6 или 7 000 рейхсталеров, незадолго перед своею смертью, когда уже многие оставили полк, произвел в офицеры некоторых унтер-офицеров.

3)  От батальона Цюлау, состоявшего из 4 обыкновенных рот, осталось только 11 рядовых, 3 унтер-офицера, 2 прапорщика, 2 поручика и 1 капитан — Кирхманн, который, когда мы уезжали из Мекленбурга, передал ганноверским войскам отнятые у них при Вальсмюлене штандарты и при этом случае учтивым образом насмеялся над принимавшим их ганноверским офицером. Он был послан только с одним унтер-офицером и двумя рядовыми нашего полка на ганноверские форпосты, чтобы передать штандарты, и нашел там капитана с командою, которому, перед шлагбаумом, велел сказать, что просит командующего офицера принять отнятые у них штандарты. Когда тот явился, капитан Кирхманн тотчас увидел, с кем имеет дело, и объявил, что не отдаст штандартов иначе, как под расписку. Глупец ганноверец отвечал, что у него нет ни пера, ни чернил; но Кирхманн сказал ему, чтоб он взял хоть карандаш, а то уедет назад, и этим так подействовал на него, что он немедленно написал карандашом формальную расписку, под которую и получил штандарты. После Кирхманн представил ее своему герцогу и немало тому смеялся. Если б ганноверский капитан был храбрый офицер и понимал свое дело, то с бывшею при нем командою уж мог бы принудить мекленбургского и его спутников выдать штандарты и без расписки.

4)  От обеих рот Калька, которые выступили вместе с другими (остальные три роты не выходили из Мекленбургии), осталось при корпусе 13 рядовых, 7 унтер-офицеров, 2 поручика и 2 капитана. Полковник Тильге (которого герцог Мекленбургский недавно послал сюда, но вскоре по приезде его в Россию, по причине некоторых старых обвинений, велел арестовать) должен был принять над ними начальство.

От кавалерии осталось только:

1) от полка Лилиенштренга, состоявшего из 5 эскадронов, 16 рядовых, 3 унтер-офицера, 1 корнет и 1 поручик;

352

2)  от полка Фитингофа, состоявшего также из 5 эскадронов, около 140 рядовых, 17 унтер-офицеров, 3 корнета, 5 поручиков и 4 капитана — Финек, Герт, Гарсталль и Блюхер.

3)  Из Вальдауского конного полка не пришло сюда ни одного человека.

По этим сведениям, вся находящаяся здесь мекленбургская пехота состоит из 274 рядовых, 58 унтер-офицеров, 43 поручиков и прапорщиков, 10 капитанов, 1 майора и 1 подполковника; а кавалерия из 160 рядовых, 20 унтер-офицеров, 10 поручиков и прапорщиков и 4 капитанов, что все вместе составит около 430 рядовых, 78 унтер-офицеров, 53 поручиков и прапорщиков, 14 капитанов, 1 майора и 1 подполковника*. В заключение капитан Тиде говорил еще, что имеет твердое намерение на другой же день отправиться с своими товарищами снова в путь. При дворе в этот день обедали полковник Бойе, камеррат Фик и некоторые другие; но его высочество вышел не прежде, как вечером, когда ему нужно было ехать на ассамблею к князю Валашскому, где он остался почти до 12 часов и очень веселился. Сегодня же гвардию приводили к присяге по случаю обнародования указа о престолонаследовании, что, впрочем, началось еще вчера.

28-го у его высочества обедал генерал Аллар, который страдал несколько времени болью в ноге и потому довольно долго не мог выходить из дому. После обеда его королевское высочество ездил кататься. Я в это время простился с капитанами Тиде и Ланцо, из которых последний все еще лежал в постели и не мог стать на ногу, однако ж непременно положил отправиться в путь на другой же день рано утром из боязни, что санная дорога испортится и что тогда ему придется остаться здесь еще месяца два; впрочем и обстоятельства не позволяли ему жить долее в Москве на свой счет. С прогулки герцог заехал к тайному советнику Бассевичу, а потом возвратился домой, пошел к графу Бонде (куда я также должен был следовать) и остался у него до 12 или до часу ночи.

 

Март

 

1-го был день рождения сына князя Меншикова, которому пошел девятый год. Поэтому его королевское высочество поехал к князю, чтобы поздравить его самого и его единственного сына, и поехал тем с большим удовольствием, что туда должны были приехать и императорские принцессы, с которыми он не имел чести говорить с самого отъезда императора и которых с тех пор видал только иногда из окна, когда они по воскресеньям проезжали мимо нас к вдовствующей царице. В таких случаях его высочество ни-

* О дальнейшей судьбе этих мекленбургских полков в России нет никаких положительных сведений.

1722 год. Март

353

когда не забывал становиться к окну, чтоб раскланяться с ними. Это доставляло ему немало удовольствия, и он по воскресеньям, после обеда, не выезжал со двора, пока принцессы не проедут туда и обратно. Желание его всегда увенчивалось успехом, потому что прекрасные принцессы так хорошо знали окно герцога, что никогда не забывали глядеть туда и приветливо кланяться его высочеству, иногда даже высовывались для того из кареты. Приехав к князю Меншикову, мы нашли там только некоторых кавалеров; дам же, кроме княгини Меншиковой, ее сестры и немногих из их приближенных, никого еще не было. Так как, кроме того, и прекрасные принцессы долго не приезжали, то его высочество был заметно в нетерпении, боясь, что они уж вовсе не будут. Но это нетерпение его скоро превратилось в радость, когда я принес приятное известие, что принцессы едут. Его высочество не замедлил спуститься с крыльца и встретить их у кареты, что удалось как нельзя лучше. Когда они вышли из экипажа, он поцеловал обеим руки и повел старшую, а князь Меншиков младшую, в комнату княгини Меншиковой, где был накрыт большой стол, уставленный сластями, за который высокие гости, постояв немного, сели в следующем порядке: около средины стола — обе принцессы, старшая с правой, младшая с левой стороны; возле старшей — его высочество, наш герцог, а возле младшей — князь Меншиков; подле его высочества — княгиня Меншикова и наконец за нею — придворные дамы и другие знатные лица, сколько их могло поместиться за столом, накрытым приборов на 16 или 18. Все прочие сели в той же комнате, но особо. Дам было около двадцати, а именно пять или шесть придворных, княгиня Валашская с дочерью, княгиня Черкасская с своею сестрою, княжною Трубецкого, Нарышкины, молодая Измайлова, дочери Шафирова и некоторые другие. За столом прислуживали сестра княгини Меншиковой, молодой князь и обе княжны, дочери князя, причем молодой князь, которого было рожденье, разносил гостям стаканы с венгерским вином, и принцессы пили его за здоровье его высочества, князя и княгини Меншиковых, а они опять за здоровье принцесс. Прочие дамы вовсе не пили и оставляли свои стаканы нетронутыми. Разговаривали во все время очень не громко; только его высочество (и то не часто) обращался к старшей принцессе и к сестре княгини Меншиковой, стоявшей позади между принцессами. Скоро в комнату вошел генерал Ягужинский и спросил принцесс, отчего все сидят так тихо и не лучше ли будет начать танцевать? После чего они, устав уже сидеть, тотчас же, к немалому удовольствию герцога, встали и пошли в сопровождении его высочества, князя Меншикова и всех дам и кавалеров в большую танцевальную залу, где сели у камина, потому что в этой комнате было не совсем-то тепло. Его высочество открыл танцы мену-

354

этом с старшею принцессою, которая потом выбрала князя Меншикова; но так как он не танцует ничего, кроме польского, то его высочество присоединился к ним с младшею принцессою. После того герцог танцевал сперва с старшею дочерью князя (невестою молодого Сапеги), а потом, при первом удобном случае, с младшею, потому что ни княгиня, ни сестра ее не танцуют. Его высочество и генерал Ягужинский были в этот вечер главными танцорами; каждый раз один из них непременно танцевал, и как принцессы, так и прочие дамы беспрестанно выбирали их. Вообще обе принцессы были необыкновенно милостивы и ласковы с нашим герцогом. Спустя несколько времени дочь генеральши Балк, г-жа Лопухина, шепнула что-то на ухо старшей принцессе (которая, вероятно, забыла выбрать тайного советника Бассевича) и, окончив танец, на который была приглашена, начала искать тайного советника, сидевшего далеко позади дам и с кем-то говорившего. Она нашла его наконец и не хотела оставить в покое до тех пор, пока он не пошел с нею танцевать. Вероятно, ей было на то приказание от старшей принцессы, потому что иначе она не стала бы так настаивать и так долго искать его в присутствии принцесс и герцога, тем более что, по заведенному здесь порядку, должна бы была (так как сама танцевала еще в первый раз) выбрать его королевское высочество. Тайный советник Бассевич понял это и, окончив свой танец, выбрал старшую принцессу, а его высочество младшую, которая после того выбрала опять тайного советника. Когда, под конец, начали танцевать английские контрдансы и кавалеров было хоть и довольно, но дам еще разобрали не много, генерал Ягужинский кивнул мне, чтоб я также взял себе даму. Но я поблагодарил наклонением головы, видя, что оставались танцоры познатнее меня и считая не совсем приличным как бы выставлять себя перед другими и танцевать с герцогом и принцессами (они же в этот раз должны были танцевать все трое, именно старшая принцесса с генералом Ягужинским, а младшая с его высочеством). Ягужинский, поняв, почему я не хотел танцевать, стал просить герцога, который стоял возле него, прямо против меня, приказать мне также присоединиться к ним, и когда его высочество подал мне знак, я не замедлил взять даму и стать вместе с другими. В продолжение этого танца я несколько раз имел счастье брать принцесс за руки, которые они мне и всем другим подавали с величайшею грациею и необыкновенно милостиво. Вскоре после того меня пригласила старшая дочь князя Меншикова на менуэт, и так как все здешние молодые кавалеры имели свободу выбирать принцесс, то и я мог бы это сделать, если б захотел, и наверно не получил бы отказа; но мне казалось, что это будет некоторым образом против приличий, тем более что обе они сидели возле его высочества, моего

1722 год. Март

355

герцога; поэтому я не решился на такую смелость, и выбрал, с своей стороны, младшую дочь князя, которой десятый год. Она потом подошла к своему брату и начала его упрашивать танцевать с нею; но он решительно отказался, несмотря даже и на увещания отца и матери. Танцмейстер князя, немец и человек очень приятный, уверял меня, что истощил все старания, чтобы приохотить молодого князя к танцам, но до сих пор не имел никакого успеха; что сам князь, видя, что с сыном добром ничего не сделаешь, не раз жестоко наказывал его в надежде исправить; но и это ни к чему не повело: он по-прежнему ни за что не соглашается танцевать и все продолжает говорить, что успеет еще заняться танцами, что ему сперва нужно поучиться вещам более полезным. Около 8 часов принцессы стали собираться ехать, и танцы кончились. Его высочество проводил их обеих до саней и возвратился с княгинею Меншиковой наверх в ее комнату; но скоро также простился и уехал домой. Он думал было, если принцессы рано уедут от князя, в тот же вечер отправиться еще на ассамблею к князю Долгорукову (тайному советнику и кавалеру ордена св. Андрея); однако ж из этого ничего не вышло, потому что ехать было далеко, да и кроме того его высочество нашел, что уж слишком поздно. Тайный же советник Бассевич поехал со мною на свадьбу девицы Гопман, которую в этот день венчали с купцом Любшем. Он был приглашен туда в качестве посаженого отца невесты, а генеральша Балк — посаженой ее матери. По приезде в дом молодых мы застали еще за столом маршала и шаферов; но жених и невеста уже отобедали, потому что тайный советник Бассевич просил их посадить за него кого-нибудь другого и не ждать его к обеду, так как ему непременно нужно было быть у князя Меншикова. Принося наши поздравления жениху и невесте, мы, по неведению, нарушили здешний обычай, по которому их следовало при том поцеловать; поэтому к нам тотчас подошли маршал с своим жезлом и один из шаферов с огромным бокалом, какого я отроду не видывал. Наполнив его доверху, шафер с глубоким поклоном поднес его тайному советнику и сказал, что это привет, от которого его превосходительство, вероятно, не захочет отказаться и выпьет, по здешнему обыкновению, за здоровье жениха и невесты. Порцию эту верно бы уменьшили, если б его превосходительство не пил уже у князя Меншикова; но он недолго отговаривался и преспокойно выпил все. Я употреблял все возможные уловки, чтоб избавиться от такого стакана или по крайней мере получить несколько менее, чем тайный советник, уверяя, что не могу много выносить вина и что если выпью его такое количество, не буду стоять на ногах; все это однако было напрасно, и я, волей-неволей, должен был последовать примеру моего дяди, хотя мы далеко не равные питухи. Впрочем, и все приехавшие после

356

нас, как наши придворные, так и купцы, без исключения, должны были выпить по такому же стакану, несмотря ни на какие сопротивления. Настоящею причиною, почему только немногие наши кавалеры приехали на эту свадьбу, было то, что некоторые из них не охотники до танцев, а потом и то, что приглашали их не с церемониею: жених и невеста просили их через тайного советника и других, извиняясь, что не могут послать формальных приглашений, потому что иначе принуждены были бы звать многих императорских придворных и других лиц, которым всем у них недостало бы места. Теперь опишу вкратце свадьбу. Свадебные церемонии у здешних купцов большею частью те же самые, что и у знатных русских; говорят даже, что последние заимствовали их у первых и что теперь купцы нарочно кое-что изменили, чтобы была какая-нибудь разница. Церемоний перед обедом и во время его я не видал; но мне сказали, что они ничем не отличаются от русских. Первое различие, замеченное мною тотчас при входе, состояло в том, что после обеда жениха и невесты обедали маршал и шаферы, чего у русских нет. Во-вторых, у русских все шаферы носят банты на левой руке и только маршал и дружка на правой; у купцов же, напротив, шаферы невесты имеют его на левой руке, а шаферы жениха, равно как маршал и дружка, на правой. Потом, шаферов не так много, как у русских (у которых их всегда 12: 6 для невесты и 6 для жениха), а именно всего только шесть: 2 для жениха, 2 для невесты и 2 для подруг невесты, и то последние обыкновенно бывают мальчики от 8 до 10 лет. Впрочем, число шаферов, может быть, зависит и от того, хотят ли сделать большую свадьбу или нет. В-третьих, я заметил, что маршал на купеческих свадьбах имеет гораздо более свободы, чем на знатных русских. Он может распоряжаться как хочет; так, например, здесь, когда кончился церемониальный танец, маршал объявил, что теперь всякий может танцевать, но не иначе, как по одному менуэту на три польских, и если кто нарушит это, тот выпьет штрафной стакан. Назначил же он так (как сам мне говорил) частью для того, чтобы дамы, которых было много, чаще могли танцевать (в польском всегда участвуют три пары, а в менуэте танцует только одна), частью, чтобы во время танцев можно было выпить и по стакану вина. Кроме того, маршал один имеет право назначать время, когда провожать невесту в спальню и когда ее опять поднимать. Наконец, только он может прекратить танцы и всякое веселье. В комнате, где собралось все общество, я увидел, как и на русских свадьбах, два балдахина, один для жениха, другой для невесты. Оба были прекрасно сделаны из китайских материй, тканых с золотом и серебром. Под балдахином невесты, по обыкновению (когда она девица), висело три красивых венка, именно один, большой, над нею и два над ее подругами или

1722 год. Март

357

ближними девицами. Из-под балдахина жениха спускался также венок, потому что он вступал в первый брак. Над буфетом было устроено что-то вроде иллюминации, изображавшей вензелевые имена жениха и невесты, а люстра в середине залы была украшена разною зеленью. В спальне стояла красная французская кровать под балдахином, но без полога, покрытая превосходным вязаным одеялом, сделанным с необыкновенным старанием руками самой невесты. На подушках лежали, направо — прекрасная шитая мужская ермолка, а налево — в том же роде женский чепец. Возле кровати стоял серебряный ночной столик, такой, что хоть бы и не для купца, а в ногах еще другой узкий стол, уставленный сластями, за который потом сели все женатые, провожавшие в спальню жениха и невесту (неженатые не могут входить туда точно так, как и у русских). Посаженою матерью невесты была генеральша Балк (но так как она не могла сама приехать, то место ее заступала другая какая-то дама); посаженою матерью жениха — голландская резидентша; сестрою невесты — мадам N. и сестрою жениха — мадам N. Подругами невесты были девицы Гизен и Мейер, из которых первая — невеста архиатера Блументроста, а вторая также уже почти невеста молодого купца фон Неверна, который на этой свадьбе исправлял должность дружки. Посаженых отцов и братьев жениха и невесты я не знал. Маршалом был молодой купец Мейер, а дружкою, как уже сказано, фон Иеверн. Шаферами невесты были аптекарь Брейтигам и еще один молодой человек, которого я не знал; шаферами жениха — молодой гамбургский купец Прен и еще другой, также мне незнакомый; шаферами подруг невесты — два опять незнакомых мне мальчика. Церемонии, какие я застал, были следующие. Когда шаферы отобедали, начались обыкновенные церемониальные танцы, точно так, как я говорил уже при описании свадьбы Пушкина и других в Петербурге. После того всем и каждому, на упомянутых выше условиях, дана была свобода танцевать, и танцы продолжались почти до 2 часов, когда маршал поставил невесту, матерей, сестер и прочих замужних женщин и вдов, также жениха, отцов, братьев и всех женатых мужчин — для прощального танца и сопровождения молодых в спальню. Этот танец происходил точь-в-точь как в Петербурге на свадьбе Пушкина; шаферы точно так же танцевали впереди с зажженными восковыми свечами; но только шаферы невесты вошли вместе с другими в спальню; шаферы же жениха, равно и дружка, остались в зале и, пока другие находились у невесты, должны были занимать подруг ее и прочих гостей. Мы, молодые люди, в это время продолжали весело прыгать. Невеста при прощальном танце казалась что-то невеселою, вероятно потому, что муж достался ей некрасивый и непривлекательный. Так как при ней запрещено было танцевать

358

англезы и контрдансы, то мы теперь шумно принялись за них и превесело прыгали все время, пока старики были в спальне и молодецки пили. Спустя с час все вышли оттуда, и маршал принес обеим подругам невесты, в подарок от нее, по большому блюду конфект, которые должны были нести и передать им шаферы невесты. Танцы после того опять возобновились, и мне сказали, что они будут продолжаться до 5 часов утра, когда маршал с шаферами и другими мужчинами, по обыкновению, пойдет будить жениха, который обязан встать, отворить дверь и пить с ними сколько им угодно. При этом случае обыкновенно страшно пьют и разбивают все до одного стакана (так как при каждом тосте должны быть подаваемы новые). Что касается до меня, то я уже достаточно был навеселе и не желал принять участия в пирушке, которая так долго мешает молодым в первую ночь их брака; а потому около 4 часов утра отправился домой.

2-го, утром, пришли к его высочеству в караул молодой князь Трубецкой, сержант, и молодой Апраксин, капрал гренадеров. Для них герцог обедал вне своей комнаты; но за столом пили немного. Вечером г. фон Альфельд и я должны были сопровождать его высочество вниз, к графу Бонде, куда случайно пришел и молодой Трубецкой. В этот раз его высочеству пришла охота играть (что случается весьма редко); но так как молодой Трубецкой не хотел играть и не понимал наших игр, то мы сели вчетвером, т. е. герцог, г. фон Альфельд, Бонде и я.

3-го, в 10 часов утра, у графа Кинского произошел пожар. Его высочество, узнав об этом, в ту же минуту сел в сани с князем Трубецким и когда приехал туда, нашел одну сторону дома уже совершенно в огне. Он бросился к горевшему строению, начал везде сам лазить и помогать, чем так воодушевил гвардейских солдат и других, тушивших огонь и знавших герцога, что они работали из всех сил и до того полюбили его с этой минуты, что исполняли все его приказания и готовы были с радостью, по одному его слову, броситься в пламя. Сержант гвардии, молодой князь Трубецкой, по возвращении своем рассказывал, что простой народ с восторгом смотрел на его высочество, который на пожаре действовал так же отважно и старательно и так же везде лазил, как его величество император. И в самом деле, от дыму и смраду герцог был черен как трубочист. Пожар продолжался почти до двух часов, но не причинил большого вреда, потому что сгорел только один флигель, где помещалась кухня и где собственно загорелось, притом же и ничего не пропало, что редко бывает в подобных случаях. Его высочество взял с собою графа Кинского, почти полумертвого от испуга (пожар начался очень близко от его комнат), и его советника, чтобы не оставить их голодать дома. Тайный советник Бассевич

1722 год. Март

359

кстати позаботился о постном кушанье для графа, который так набожен, что скорее согласился бы целый день ничего не есть, чем употреблять мясо во время поста. К столу собралось довольно многочисленное общество, потому что, кроме упомянутых гостей и обоих молодых господ караульных, к его высочеству приехали еще два молодых Кантакузина (двоюродные братья умершего недавно генерала Кантакузина). Под конец, но когда все еще сидели за обедом, приехали также Нарышкин и молодой барон Шафиров, которого отец (так как его высочество не был последний раз у Долгорукова) прислал сказать, что на другой день ассамблея будет у них. С появлением этих господ начали еще сильнее пить, что продолжалось беспрерывно до 7 часов вечера, можно себе поэтому вообразить, в каком виде гости разъехались. Однако ж его высочество все-таки остаток вечера провел один у графа Бонде.

4-го был обыкновенный постный день герцога, и он кушал в 4 часа в своей комнате. В 5 часов его высочество отправился на ассамблею к Шафирову, но заехал сперва на минуту к графу Кинскому, ближайшему соседу Шафирова. Когда мы приехали к последнему, там уже танцевали, и между танцующими нам тотчас бросились в глаза два господина, до того пьяные, что едва держались на ногах, а именно молодой граф Сапега и молодой князь Долгоруков, гвардии капрал, который недавно обедал у его высочества. Число гостей все увеличивалось, от чего комната сделалась так тесна, что в ней едва можно было поворотиться. Поэтому г-жа Шафирова решилась наконец перевести нас в свою прекрасную большую залу, на что прежде долго не соглашалась из боязни, что там будет слишком холодно для дам. Так как зала эта очень велика и в ней могут танцевать более 12 пар англез и польский, то мы тотчас весело принялись за дело. Генерал Ягужинский, так сказать, царь всех балов, был необыкновенно весел и одушевлял все общество. Между прочим он устроил один танец, состоявший из 11 или 12 пар, которым сам управлял и который продолжался по крайней мере час, так что я не помню, случалось ли мне когда-нибудь видеть подобный. Начал он с очень медленного, но притом исполненного прыжков англеза; потом перешел в польский, продолжавшийся чрезвычайно долго и с такими прыжками, что надобно было удивляться, как дамы, уже порядочно-таки потанцевавшие, могли выдержать его. Тотчас по окончании польского составился новый танец (который не знаю как назвать), похожий несколько на шти-рийский; в нем опять страшно прыгали и делали разные весьма забавные фигуры. Однако ж генерал этим еще не удовольствовался: не находя более новых фигур, он поставил всех в общий круг и предоставил своей даме, г-же Лопухиной, начать род арлекинского танца, который все по порядку должны были повторять за ней,

360

с тем чтобы кавалер следующей пары выдумывал что-нибудь новое, ближайший к нему также, и так далее до последней пары. В числе многих выдумок были следующие: г-жа Лопухина, потанцевав несколько в кругу, обратилась к Ягужинскому, поцеловала его и потом стащила ему на нос парик, что должны были повторить все кавалеры и дамы. Генерал стоял при этом так прямо и неподвижно, как стена, даже и тогда, когда его целовали дамы. Одни, сделав перед избранной дамой глубокий реверанс, целовали ее; другие, протанцевав несколько раз в кругу, начинали пить за здоровье общества; третьи делали щелчки на воздух; четвертые вынимали среди круга табакерку и нюхали табак (маленькая дочь княгини Черкасской делала это так мило, что все восхищались); иные целовали его высочество, что начал молодой Долгоруков. Но лучше всех сделал генерал Ягужинский, который был последним: заметив, что некоторые не участвовавшие в танце смеялись, когда в кругу целовали дам или когда дамы должны были целовать кавалеров, он вышел из круга и перецеловал всех зрительниц, которые, так неожиданно пойманные, уж не смели отказываться целовать его и других. Этим танцем бал окончился. Герцог, простясь с хозяином, хозяйкой и всем обществом, уехал домой; но дома не сейчас отправился к себе наверх, а зашел сперва к графу Бонде, где мы пробыли до 2 часов, потому что его высочество не может рано ложиться спать. В этот день была свадьба пленного шведского подполковника Боне, капрала трабантов, который женился на дочери здешнего генерал-майора фон Вердена. Он незадолго перед тем перешел в русскую службу и принят в императорскую армию с чином кавалерийского подполковника.

5-го у его высочества обедали князь Валашский, генерал-лейтенант Вейсбах и голландский резидент. Некоторые из здешних министров были также приглашены им, но извинились, что почему-то не могут приехать. За обедом герцог был очень весел. Гости, после стола, курили у него табак и просидели до 5 часов. Это было в первый раз здесь, в Москве, что у нас курили, да я даже не припомню, случалось ли оно вообще с тех пор, как мы в России. Сам его высочество не курит, но очень хорошо может выносить табачный дым. В этот день объявляли по городу с барабанным боем, чтобы обыватели, под строгим наказанием, содержали в чистоте улицы и рыли канавы для стока воды, потому что началась оттепель. Здесь все объявляется полициею посредством барабанного боя.

6-го его высочество обедал в своей комнате, а вечером поехал на ассамблею к Строганову, который, против правил, встретил нас внизу у крыльца своего дома, почему герцог и сказал ему в шутку, что донесет на него. Войдя в комнату, где должны были танцевать, мы нашли там очень мало дам и ни одного кавалера, несмотря на

Дневник

1722 год. Март

361

то что было уже довольно поздно; да и потом их собралось едва ли столько, сколько нужно, чтобы порядочно потанцевать. Дам было только шесть, именно княгиня Валашская с ее старшею сестрою, г-жа Лопухина, дочь князя-кесаря (невеста молодого графа Головкина), г-жа Румянцева и одна молодая Головина (весьма плохая танцовщица), родная дочь одного из господ кардиналов, ездивших верхом на волах во время последнего маскарада. Генерал Ягужинский, которому поручен от императора надзор за ассамблеями, сердился, что общество так мало, и начал, вместо танцев, какую-то игру, сказав молодому Строганову, чтоб тот на другой день доставил ему список всех, кто у него был и кто не был. Здесь все было чрезвычайно мило и хорошо, потому что молодой Строганов очень богат и умеет жить. Он имеет даже своих музыкантов. Император незадолго до своего отъезда в Олонец возвел его со всем семейством в баронское достоинство и при том случае прибавил ему по полукопейке на каждый пуд соли, которую Строгановы взяли по всей России на откуп, но при том потерпели большой убыток. Он живет здесь в большом каменном дворце, стоящем на горе, и оттуда такой чудный вид, какого не имеет ни один дом в Москве. Его высочество обещал хозяину как-нибудь приехать к нему обедать и полюбоваться хорошенько этим прекрасным видом. В комнате, где танцевали, был устроен буфет, наполненный прекрасным хрусталем и дорогою серебряною посудою, и стоял большой стол, уставленный, по здешнему обычаю, холодными кушаньями. Но в другой комнате находился еще стол, убранный истинно по-царски и с таким вкусом, какого я здесь и не воображал; все жило и улыбалось на нем своею красотою, необыкновенным порядком и великолепием. Посредине его стоял огромный серебряный и превосходной работы поднос (plat de manage) с разного рода сластями. Холодные кушанья, приготовленные, как говорили, живущим в доме немецким поваром, были очень аппетитны, в особенности жаркие, не имевшие той деревянности, которою они отличаются здесь везде, где их только подают. Одним словом, я не мог наглядеться на все это. Весь стол был уставлен фарфоровыми тарелками, лучше которых мне никогда и нигде не случалось видеть. Я совсем было забыл сказать, что видел здесь жену молодого Татищева, маленькую, очень приятную женщину, родственницу Строганова, у которого она и живет с мужем. Под конец она также танцевала и была, следовательно, седьмою дамою. Во время танцев у окон по обеим сторонам залы стояло множество девушек, в числе которых были прехорошенькие. На расспросы мои, откуда они, мне отвечали, что барон Строганов имеет их в доме около ста и что они занимаются у него вышиванием, отделкою таких звезд, какие носят на груди андреевские кавалеры, и другими подобны-

362

ми работами, которые потом продаются и приносят ему, говорят, большой доход. Получают у него эти девушки мало, но он держит хороших мастериц для их обучения. Около 10 часов гости стали разъезжаться. Его высочество по приезде домой зашел опять в комнату графа Бонде, где с ним, с Альфельдом, Негелейном и со мною пил чай и провел несколько часов в разговорах.

7-го, поутру, был у его высочества один князь Гагарин, родственник повешенного недавно в Петербурге сибирского губернатора. Его высочество познакомился с ним еще в Вене. Он лет тридцати с небольшим, уже женат и человек очень приветливый и приятный. Если не ошибаюсь, он служит, но со времени несчастья, постигшего его род, не является в общество и даже почти никуда не выходит. Здесь еще много членов этой фамилии, но все они живут в таком уединении, что не знаешь, существует ли кто-нибудь из них на свете. Несмотря на то что герцог очень просил этого старого знакомого остаться у него обедать, он всячески извинялся, говоря, что у него у самого будут гости и что воспользуется этою честью в другой раз; но я уверен, что он более не покажется. Когда он уехал, его высочество, отслушав молитву, ушел в свою комнату и кушал там один, потому что в этот раз посторонних никого не случилось. После обеда у нас был артиллерийский полковник Витвер, приехавший день перед тем курьером из Олонца. Он приезжал уже ко двору утром, но очень рано, когда его высочество еще не выходил. Герцог вообще очень поздно ложится спать, поэтому естественно, что по утрам он долго не встает; впрочем, если бывает нужно, может встать и довольно рано. Этот полковник Витвер привез его высочеству поклон от их величеств императора и императрицы. На вопросы герцога о здоровье государя и государыни, о том, хорошо ли идет их лечение и когда они обрадуют нас своим возвращением, он отвечал, что они здоровы, что лечение идет прекрасно, почему их величества скоро оставят Олонец и непременно будут здесь в начале следующей недели. По случаю этого прятного известия с полковником было распито несколько больших бокалов, и так как при том находились только полковник Лорх и майор Эдер, из которых первый не пьет больших стаканов или пьет, когда в них наливается мало, то майор должен был заступить место маршала, от чего таки порядочно опьянел. Полковник привез также известие, что знаменитый виташий, тот самый, который на последнем маскараде ездил на медведях и сам был зашит в медвежью шкуру, в Олонце упал с лестницы, переломил себе три ребра и через девять или десять дней умер. Это несчастье очень, говорят, огорчило императора, который весьма дорожил покойным, будучи хорошо уверен в его преданности. Он был собственно обер-кнутмейстером (старшим палачом), лично распоряжавшимся при

1722 год. Март

363

допросах и пытках государственных преступников, и в то же время чем-то вроде придворного полушута или, лучше сказать, придворного забавника (Lustigmacher); имел также, как я уже говорил в Петербурге, особую должность при замерзании и вскрытии реки. Уверяют, что он оставил большие деньги; но некоторые говорят, что это неправда. Женат он не был, но держал любовницу, с которой жил много лет и от которой имел одного сына. Вечером его высочество поехал к тайному советнику Бассевичу, у которого был назначен последний из наших купеческих балов, бывших в продолжение поста. Хотя места у его превосходительства было мало, а гостей много, однако ж мы этот вечер провели очень весело, тем более что он пригласил многих еще ни разу не являвшихся на наших балах; зато, впрочем, недоставало некоторых прежних знакомых. Герцог слышал от многих (в том числе и от меня) похвалы племяннице моей хозяйки и потому не раз говорил тайному советнику Бассевичу, чтоб он пригласил ее на свой бал и таким образом доставил ему случай ее видеть; приказывал и мне уговорить мать отпустить туда дочь (на что та, по причине своего глубокого траура, до того никак не соглашалась). Но все это ничего не помогало, и когда тайный советник послал к ней приглашение, добрая женщина была в большом недоумении и обратилась к моему посредству. Она уверяла, что если отпустит девушку на бал, ей не будет проходу от здешних купцов, которые само злословие, тем более, что она воспитывает ее как родную дочь и после смерти мужа (умершего всего за несколько недель) не успела еще побывать с нею и в церкви. Я обещал извинить ее перед тайным советником Бассевичем, и дело уладилось. Кузины же ее, девицы Ланген, которых его высочество также прежде еще не видал, были на бале. У тайного советника все шло как нельзя лучше. В одной комнате ужинали, в другой сидели купцы и курили табак, а в третьей, где танцевали, находился его высочество с дамами. Пока герцог был за столом со всеми замужними женщинами и с почетнейшими из мужчин, молодежь весело прыгала, а потом, когда они отужинали, кушанье снова подали, положили чистые салфетки, и к столу отправились девицы с прочими мужчинами, еще не ужинавшими, а те в свою очередь принялись танцевать, потому что отдохнули, наелись и напились. Тайный советник Бассевич велел мне помогать ему принимать гостей, почему я всячески старался исполнить его желание, встречал всех дам и провожал их к нему наверх. Сам он во весь ужин прислуживал за столом и провозглашал разные веселые тосты. После ужина мы опять принялись танцевать и начали приятным танцем с целованьем. Его высочество, будучи в этот вечер необыкновенно весел и предположив себе много танцевать и долго оставаться, выдержал почти до 4 часов утра. Во все это

364

время он уж конечно мало отдыхал, потому что хорошенькие девушки и женщины не допускали его засиживаться. Но вскоре после отъезда герцога и все прочие стали разъезжаться, чтобы дать наконец покой царю бала, который немало хлопотал для своих гостей и очень утомился. В продолжение танцев прачка тайного советника и горничная его царицы разносили сласти, чай, кофе, оржад и лимонад. Двух последних напитков еще не подавали ни на одном из наших балов, и хотя они назначались собственно только для дам, однако ж и мы пили их таки порядочно. Я чуть не забыл сказать, кто был царицею бала: тайный советник Бассевич выбрал своею царицею опять голландскую резидентшу и в день бала послал ей с своею прачкою натуральных цветов, несколько аршин дорогих лент, перчатки, прекрасную пару чулок и башмаки, забыл только веер, о чем немало беспокоился; но я рассказал ему, что прачка не только уверяла, что резидентша была очень довольна, но и прибавила еще, что вся госпожа резидентша стоит меньше посланного ей подарка. Он от души смеялся этой выходке и сказал, что тут много правды.

8-го его высочество кушал в своей комнате, а с нами обедали камеррат Фик и некоторые пленные шведские офицеры, в том числе один капитан по фамилии Гунтерфельд (очень хороший приятель графа Бонде). После обеда герцогу представлялся пленный шведский майор Эренштиерн (Oehrenstiern), если не ошибаюсь, близкий родственник и друг нашего полковника Бонде, и при прощанье получил от его высочества на память прекрасную позолоченную шпагу, потому что скоро отправлялся в Швецию. Он уже довольно долго находился в Москве, но по причине болезни, от которой лежал в постели, до сих пор не мог представиться его высочеству. Вечером было большое общество у старого Головина (кардинала, который за несколько дней перед тем был с своею дочерью на ассамблее у Строганова). Но так как погода была очень дурна, то его высочество не взял на себя труда ехать туда и послал к нему извиниться; сам же пошел вниз к графу Бонде, где я, по обыкновению, наливал ему чай с молоком, который он пьет каждый вечер, иногда даже в час или в два ночи. Вообще его высочество, как бы поздно ни возвращался домой, всегда прежде чем отправиться спать пьет чай, как и утром, когда встает; напротив, кофе он совершенно оставил. Напившись чаю, его высочество поговорил с нами до 11 часов и отправился наверх в свою комнату, но не сейчас лег в постель, а еще раз пил чай и ходил один взад и вперед по комнате до 2 часов ночи. Нельзя себе представить, до какой степени герцог любит быть на ногах: иногда он ходит по комнате пять или шесть часов сряду и при этом всегда держит в руке носовой платок, который никогда не употребляет.

1722 год. Март

365

9-го у его высочества обедал один старый пленный швед, Шонберг, служивший у покойного короля (Карла XII) гоф-квартирмейстером. Когда этот старик, одетый весьма плохо и очень слабый, перед молитвою в первый раз увидел его высочество и хотел заговорить с ним, слезы потекли у него по щекам (от жалости видеть герцога здесь, а не в Швеции), и он долго не мог сказать ни одного слова. За обедом он все смотрел на его высочество и уверял, что глядя на него вспоминает покойного короля (сходство это и другие уже не раз замечали); говорил также полковнику Лорху, что сердце надрывается у него, когда он только подумает, что земляки его покинули здесь шведскую кровь (разумея под этим нашего герцога). Бедняк при прощанье, подобно сотням других пользовавшихся помощью его высочества, получил на дорогу достаточную сумму денег. Желая в этот день осмотреть здешнюю святыню и сокровища, принадлежащие духовенству, герцог обедал ранее обыкновенного и когда (около часу пополудни) камергер Нарышкин прислал сказать, что время ехать, отправился в сопровождении 10 или 12 больших саней, вместивших и многих посторонних, присоединившихся к нашей свите, не считая уже извозчиков (стоящих здесь по всем улицам), взятых нашею прислугою, которой недостало места в больших санях. Мы поехали в Кремль, к бывшему патриаршему дому, старому каменному строению с толстыми стенами и небольшими окнами, находящемуся возле так называемого собора или главной церкви*. Там, внизу у входа, мы нашли камергера Нарышкина, а наверху, в большой зале, были весьма приветливо встречены архиепископом Новгородским и другими лицами из знатного духовенства. Многие из них хорошо говорили по-латыни и приветствовали его высочество на этом языке, почему и он отвечал им по-латыни. Большая продолговатая зала, где нас встретили и куда снизу ведет каменное крыльцо, была та самая комната, в которой прежде патриархи давали публичные аудиенции. В ней находился еще и трон, но его, как говорили, скоро снимут и заменят другим — императорским. Он стоит в одном из углов этой комнаты, сделан в виде кресла из позолоченного дерева и обит зеленым бархатом. К нему ведут три ступени; но он без балдахина, и так как стоит почти в стене, то имеет сверху как бы арку из деревянных резных позолоченных украшений, подобных тем, которые сделаны около него на стене, и изображающих что-то вроде зелени и листьев. В середине залы висела красивая серебряная люстра, в нижнюю оконечность которой были вделаны прекрасные большие часы. В этой зале собираются теперь заседания Синода, заведывающего

 

* Успенского собора. — Зала (ныне так называемая мироварная), о которой говорит далее Берхгольц, находится прямо против церкви 12 Апостолов и принадлежит теперь к числу комнат, занимаемых Синодальною конторою.

366

всеми духовными делами, и первым президентом в нем сам император, а вторым митрополит Рязанский. Отсюда мы прошли по узкой и темной каменной лестнице в другие две комнаты, где на длинных узких столах были разложены все облачения и одежды прежних патриархов. Облачения эти необыкновенно великолепны и осыпаны невообразимым множеством жемчуга. Одно, самое лучшее, весило, по здешнему весу, 200 фунтов; оно было сделано из тяжелой золотой парчи, плотно обшитой золотом, серебром и жемчугом, а внизу украшенной серебряными позолоченными блестками. Но множество патриарших крестов, митр, жезлов и других драгоценностей было не так замечательно, как находящаяся в особой комнате патриаршая библиотека, где хранится одна старинная книга, в осьмушку, на греческом языке, которой, говорят, 1172 года. Его высочество и все присутствовавшие, в особенности же генерал Трубецкой (отец княгини Валашской), рассматривали ее с большим любопытством. Кроме того, там есть еще несколько редких старинных книг in folio, которым шесть, семь, восемь и даже девятьсот лет, также разных Евангелий необыкновенной величины (в переплетах из массивного золота, украшенных драгоценными камнями), которые носят при торжественных процессиях. Нас водили еще в комнату, где стояло большое количество драгоценных церковных сосудов, и потом в другую, маленькую, где прежние патриархи давали частные аудиенции. Стены в последней, по старому обычаю, кругом расписаны, а окна, как в большей части старинных домов и дворцов, все из больших мариинских стекол (слюды). Когда мы осмотрели и здесь все достопримечательное, его высочество поручил камергеру Нарышкину передать по-русски архиепископу Новгородскому (который один из всех бывших с нами духовных лиц не говорил и не понимал по-латыни), не дозволит ли он теперь нам посмотреть также церкви (которых герцог еще не видал) и находящиеся в них древности и сокровища? Архиепископ просил сказать, что желание это тотчас будет исполнено, но что он хотел бы, чтобы его высочество удостоил сперва выпить у него стакан вина. После чего, по его приказанию, были внесены разные превосходные и дорогие вина, из которых каждый мог выбирать себе по вкусу. В числе их были очень хорошие шампанские, бургундские и рейнвейн, каких нет почти ни у кого из здешних вельмож, за исключением Меншикова и Шафирова. Когда пришли объявить, что в церквах все готово, его высочество отправился с духовными особами и со всеми прочими в главную церковь, или Успенский собор, находящийся тотчас перед патриаршим домом. Я уж описал его вкратце в день Св. Крещения, и потому расскажу здесь только в немногих словах, что мы видели позади, в ризнице (Sacristey). Нам показали там сперва большую Библию, подаренную той церкви покойною мате-

1722 год. Март

367

рью императора, в золотом переплете превосходной работы, великолепно украшенном большими драгоценными камнями. Внутри она писана на пергаменте золотыми буквами, с прекрасными бордюрами вокруг текста, и к ней приложены многие изображения святых. Говорят, она стоила 30 000 рублей. Были тут еще и другие книги, которые носят при больших процессиях, также в переплетах отличной работы, но далеко не таких богатых, как на упомянутой Библии. Одну из них ценили в 16 000 рублей. Кроме того, в этой ризнице хранятся разные серебряные и позолоченные распятия, прекрасно сделанные, чаша из камня, похожего на агат, но который они называли иначе, на золотой или серебряной ножке (чаша эта привезена одним из их святых из Рима и считается большою редкостью), гвоздь, почитаемый если не за величайшую, то по крайней мере за великую святыню, потому что он, по словам русских, один из тех, которыми был пригвозден к кресту Господь наш Иисус Христос. Его сохраняют в отлично сделанном серебряном и сильно вызолоченном ковчеге, который иногда, в торжественных шествиях, носят на большом древке. Так как архиепископ вынул этот гвоздь из ковчега и показывал его герцогу и другим, даже давал в руки тем, которые еще хорошо не осмотрели его, то граф Кинский, увидев его в руках одного из наших людей, выразил удивление и сказал, что в его отечестве, кроме уставленного от Бога духовенства, никому из грешных людей не дозволяют брать в руки и осязать такие драгоценности, как эта святыня. Камергер Нарышкин, тут же стоявший, услышав слова графа, отвечал, что и в России никто, кроме духовенства, не смеет прикасаться к священным вещам и что он очень удивляется, что теперь нам дают их в руки. Я был один из тех, которые, в его присутствии, брали гвоздь, и потому возразил, что архиепископ сам, без всякой просьбы, давал его и что князь Трубецкой (зять камергера, женатый на его сестре) точно так же брал и рассматривал его, как и мы, при духовных, которые не сказали на то ни слова, — напротив, объясняли ему и всем нам, как глубоко, по их мнению, гвоздь входил в руку или ногу Спасителя (он с конца на несколько дюймов покрыт как бы ржавчиною, которая, как они полагают, произошла от крови Христовой). Камергер не сказал на это ничего, повернулся и отошел прочь. Показывали нам еще закрытый ящик и говорили, что в нем хранится кусок сорочки Иисуса Христа, но не могли открыть его для нас, потому что он был запечатан по приказанию его императорского величества. Осмотрев все это и многое другое, чего теперь не припомню, мы пошли опять в самую церковь, где его высочество все рассматривал и в особенности любовался уже описанною мною иконою Богородицы. Показывая ее, архиепископ сказал, что она писана рукою евангелиста Луки и потому украшена таким велико-

368

лепным окладом. Из этой церкви нас провели через большую площадь, находящуюся между нею и императорским дворцом, в церковь Архангела Гавриила, в которой погребены все цари и о которой я также говорил в день Св. Крещения. Его высочеству рассказывали подробно, где кто похоронен, и между прочим указали место, где покоится прах истинного Димитрия, убитого в Угличе; он причтен к лику святых и тело его, говорят, до сих пор остается нетленным. Отсюда мы пошли в третью церковь (находящуюся также недалеко от первой), где, как нам сказали, есть между прочим портрет Иоанна Васильевича, который его высочеству хотелось видеть. Но когда мы пришли туда, вожатые наши сами затруднялись отыскать его и показали нам наконец какое-то изображение, сделанное на стене, в котором уж почти нельзя было различить ни лица, ни одежды. Это они называли портретом царя Иоанна Васильевича*. Церковь эта также очень хорошо расписана по-старинному; но она гораздо меньше обеих первых, уже осмотренных нами, и называется, если не ошибаюсь, Благовещенскою. В ней нам показывали еще разные мощи — маленькие кости святых на четырех золотых досках, с вырезанными над каждой надписями имен святых, которым принадлежали; потом — небольшой деревянный крест, обделанный в золото и осыпанный драгоценными камнями, который, говорят, вырезан из дерева креста Господня и прислан в подарок одному из русских великих князей патриархом Иерусалимским. Но дерево это темно-коричневого цвета и похоже на полированное черное. Все названные сокровища трех церквей и патриаршего дома, до которых прежде не допускали ни одного иноверца и никому из светских не дозволяли дотрогиваться и которые даже само духовенство осмеливалось брать не иначе как обернув руки шелковою матернею, мы, как сказано выше, не только рассматривали сколько угодно, но и брали в руки. Кроме этих соборов, в Москве еще множество церквей и монастырей, так что куда ни посмотришь, везде видишь их. Все они каменные, прочной постройки, с колокольнями, на которых много колоколов, и большею частью имеют по пяти глав с высокими крестами из позолоченной жести, меди, железа или дерева на каждой, что дает храмам прекрасный вид. Герцог самым дружеским образом простился с архиепископом и прочими духовными лицами, водившими нас, благодарил за труд, который они взяли на себя ради его, и просил их сделать ему когда-нибудь честь своим посещением. Он отправился прямо домой и провел вечер у графа Бонде.

 

* Это портрет не царя Иоанна Васильевича, а царя Феодора Иоаннови-ча. Он сохранился и доныне. См. «Древности Рос. Государства», Москва, 1849.

1722 год. Март

369

10-го у нас обедали вице-президент фон Шмиден и камеррат Фик; но его высочество не выходил к столу, потому что в этот день (в который исполнился год со времени вступления его на русскую землю) держал чрезвычайный пост. Он провел весь день очень благочестиво и постился до 5 часов вечера.

11-го. После проповеди его высочество удалился опять в свою комнату, потому что был его обыкновенный постный день, и вышел только тогда, когда собрался идти вниз к графу Бонде, где с ним и с Негелейном провел время в разговорах почти до 3 часов утра. Графу Бонде однако ж это было вовсе не приятно; он не любит сидеть долго по вечерам, привыкнув во время своего плена рано ложиться спать. Не имея никакого дела после обеда и узнав на квартире тайного советника Бассевича, что он обедает у хозяйки барона Левольда, г-жи Ланген, знавшей и меня довольно хорошо, я отправился также туда, был очень хорошо принят и нашел там весьма приятное общество. Так как все мы были в отличном расположении духа, то распили по лишнему стакану вина; однако ж пока оставались между своими, было еще сносно. Но когда явился полковник Сикье, уже много выпивший, дело приняло другой оборот: своими забавными выходками он принуждал нас выпивать стакан за стаканом, так что все опьянели, и я, конечно, никогда с тех пор, как находился в Москве, не был еще так сильно пьян, как в этот раз. Я не помнил, как добрался домой, и на другой день, когда проснулся, едва не умер от жажды, если б мой лакей не сжалился надо мною и не поспешил дать мне выпить несколько стаканов холодной воды.

12-го. Проснувшись и узнав от моего человека, что вчера один из людей тайного советника Бассевича притащил меня домой необыкновенно пьяного, я тотчас послал за ним, чтоб осведомиться, один ли я был так пьян или нашлись в этом случае и другие, и с большим удовольствием услышал, что все были очень пьяны; что барона Ренна (который слывет за довольно сильного питуха) после меня точно так же надобно было тащить домой. Это меня так обрадовало, что головная моя боль почти прошла. Хотя я и был уверен, что не сделал ничего непристойного, потому что во хмелю бываю чрезвычайно нежен и любезен со всеми, однако ж все-таки порасспросил лакея. Но он аттестовал меня хорошо и сказал только, что я как там, в доме, с дамами, так и с ним, когда он меня вел домой, все время говорил не иначе, как по-русски, и что он хоть сам и не знает по-русски и следовательно не мог понимать, что я говорил, полагает однако ж, что я, должно быть, уж очень хорошо знаю этот язык и только не имею достаточно смелости говорить на нем в трезвом виде. Я, разумеется, не старался разуверить его и дал ему хорошую на водку за его труд. В то же утро я зашел к

370

моей хозяйке и просил ее извинить меня, если, может быть, в ее обществе вел себя нехорошо; но и она уверяла, что я только долго говорил с нею и с ее дочерью по-русски и притом очень свободно. Меня это радовало, тем более что я сам не подозревал в себе таких талантов и что никогда особенно не старался учиться русскому языку. Отправляясь потом к тайному советнику Бассевичу, я встретил асессора Сурланда, который сказал мне, что он еще не выходил, и убедил меня пойти с ним на минуту к барону Левольду, потому что вчера, кажется, кушанье было г-жи Ланген, а вино его. Когда мы пришли туда, барон еще лежал в постели; но он скоро встал и повел нас к своей хозяйке, которую мы поблагодарили за вчерашнее, и потом сели пить чай с ее дочерьми. Они повторили мне о моей русской болтовне то же самое, что я уже слышал от своей хозяйки, чему, конечно, я не мог много верить. Его высочество кушал вне своей комнаты, и так как посторонних никого не было, то мы почти все сидели за столом. После обеда он ездил кататься с графом Бонде и со мною и, по нашему убеждению, всходил на высокую башню*, где висит большой колокол, любовался оттуда прекрасным видом и говорил, что колокол, по причине величины его, стоит посмотреть. Отправляясь назад в нашу Слободу, мы по дороге заехали к генеральше Балк, где в обществе ее дочери, сына (камер-юнкера) и некоторых кавалеров провели несколько часов в разговорах; потом приехали домой и пошли к графу Бонде, у которого остались до 12 часов.

13-го, поутру, его высочество случайно узнал, что в ночь приехал император, о чем должен был бы уведомить камергер Нарышкин, небрежность которого поэтому немало рассердила его. Герцог не замедлил отправиться к его величеству, чтобы поздравить его с приездом. Когда он приехал туда с тайными советниками Бассевичем и Геспеном и некоторыми другими, Нарышкин очень смутился, однако ж провел их в приемную государя и доложил об них. Император тотчас вышел, принял его высочество весьма милостиво и много разговаривал с ним о своем лечении и о чудесном действии олонецкого источника на всякого рода больных. Его высочество нашел его очень бодрым и здоровым, но в таком костюме, какого нельзя было ожидать у особы его сана: государь только что встал, еще не одевался и поэтому был в плохом старом халате из простой китайской нанки. Это первое свидание их продолжалось недолго. Его высочество, поговорив с государем и осведомясь о здоровье и времени возвращения императрицы, откланялся и поехал домой, где обедал с приехавшим к нему бароном Лефортом. Хотя герцог положил себе на этой неделе не ездить более на балы, так как пост

 

* Ивановскую колокольню, в Кремле.

1722 год. Март

371

приближался уже к концу и он намеревался на будущей неделе, с Божиею помощью, приобщиться Св. Тайн, однако ж счел необходимым вечером отправиться на ассамблею, если там будет его величество император. Послав узнать о том и получив известие, что государь около вечера посетит ее, он поэтому часов в 8 также поехал туда и нашел уже там его величество, который тотчас посадил его возле себя и с той минуты только с ним и говорил; вообще он был необыкновенно ласков и казался в отличном расположении духа. По отъезде его и герцог скоро отправился домой. Ассамблея была у обер-герольдмейстера Колычова.

14-го, утром, получено было известие, что ночью и ее величество императрица благополучно прибыла в Москву. Граф Бонде немедленно был послан приветствовать ее от имени герцога и узнать, когда его королевскому высочеству можно будет иметь счастье лично представиться ей. Возвратясь, он привез в ответ, что государыня хотя и здорова, но после своего поспешного путешествия чувствует еще усталость и потому даст знать его высочеству, когда будет в состоянии говорить с ним. Так как оттепель до того усилилась, что в городе уже невозможно было ездить на санях (почему и их величества спешили, чтобы доехать сюда еще по зимнему пути), то граф Бонде отправился к императрице в кабриолете, но едва не нажил себе с ним большой беды. Лошадь понесла и наконец опрокинула его. К счастью, кабриолет был русской работы, следовательно весьма непрочный (русские никогда не ставят хорошего железа к коляскам и кабриолетам, назначаемым ими для продажи; иногда даже, чтобы сберечь немного железа, подкрашивают кожаные ремни под цвет этого металла, обманывая таким образом добрых людей), и потому тотчас сломался, что остановило лошадь и избавило графа от дальнейшего несчастья. Вечером его высочество с Негелейном и со мною просидел почти до 2 часов ночи у графа Бонде.

15-го, утром, объявляли с барабанным боем, чтобы обыватели города, под опасением строгого наказания, делали канавы, чистили улицы и свозили грязь, — мера крайне необходимая, потому что на улицах до того становилось грязно, что пешком по ним вовсе нельзя было ходить. В то же утро пришел к нам в караул опять поручик князь Долгоруков, который, вместе с камерратом Фиком, полковником Бойе и некоторыми пленными шведскими офицерами, обедал у его высочества и за столом, не обращая внимания на пост, преспокойно ел мясо. Вечером была ассамблея у князя Меншикова, куда в 7 часов отправился и его высочество, зная, что император тоже там будет. Но его величество был в таком дурном расположении духа, в каком еще никогда никому из нас не случалось его видеть. Он постоянно ходил взад и вперед по комнате и так

372

сильно тряс головою и подергивал плечами, что нагонял на каждого страх и трепет. Поэтому все были очень довольны, когда он в 10 часов спросил, который час, и, ни с кем не простясь, уехал. Граф Сапега и некоторые другие несколько раз подходили к герцогу с просьбами идти к дамам и танцевать, но никак не могли склонить его на это. Его высочество решился не танцевать более по причине позднего поста и потому тотчас после императора также уехал, даже не повидавшись с дамами. Так как на ассамблее было очень мало танцоров, то и наших кавалеров не раз упрашивали пройти к дамам и принять участие в танцах; но они всячески извинялись, говоря, что должны оставаться при его высочестве; да и благодарили за честь, которую им оказывали только по недостатку в кавалерах (иначе об них бы думали очень мало или вовсе не думали). И хорошо делали, потому что в других случаях, когда молодые родственники и гвардейские унтер-офицеры бывают налицо, о посторонних здесь не заботятся. При императоре и императрице эти господа не смеют слишком часто бегать по ассамблеям, а дамы — предпочитать их иностранцам; поэтому им иногда недостает танцоров; но тогда опять иностранцам не хочется танцевать.

16-го при дворе не было никого из посторонних, и мы обедали с его высочеством, который после того ездил к Мардефельду, где были почти все иностранные министры. Подполковник Сикье, уже прежде где-то побывавший и чрезвычайно пьяный, делал там преуморительные штуки и шалости, какие только можно себе представить, чем особенно развеселил генерал-лейтенанта Ягужинского, бывшего также в числе гостей; да и самый серьезный человек, глядя на него, не мог бы удержаться от смеха. Он между прочим импровизировал на всех присутствовавших стихи, возбуждавшие общий хохот, не говоря уже о разных историйках, которые вытаскивал на свет Божий. Его высочество кушал там чай, слушал несколько времени этого забавника, подымавшего всех и каждого на смех (но всегда довольно тонко), и потом поехал немного покататься. Но ездить на санях было очень дурно, потому что весь снег уже почти сошел. Возвратясь домой, мы зашли к графу Бонде и провели там вместе несколько часов, пока не настало время идти спать.

17-го. Его королевское высочество в ночь очень страдал головною болью, почему мы молитву слушали в комнате полковника Лорха, а обедали у капитана Шульцена, чтобы не разбудить его высочество, который только к утру немного успокоился. В этот день я видел у тайного советника Бассевича вице-президента фон Шми-дена, который рассказывал, что поутру все иностранцы, состоящие здесь в гражданской службе, должны были явиться на смотр к императору, именно в его дом в Преображенском, но что все обошлось милостивее, чем многие ожидали, и хотя перед тем сильно

1722 год. Март

373

поговаривали о разжалованиях между чиновниками-иностранцами, однако ж из этого ничего не вышло. Собралось их там человек 18 или 20. Когда генерал-прокурор Ягужинский вызвал их поименно одного за другим, а они реверансом заявили о своем присутствии, император спросил: «sind se dat all?» (что, это все?) и, получив утвердительный ответ, сказал: «nu so gabt in Gottes Namen na Hus» (ну так ступайте с Богом домой); после чего удалился, и те разошлись не умнее, чем пришли. Но с русскими чиновниками бывает иначе. Когда их собирают на смотр, назначаются особые ревизоры и все явившиеся по вызову должны открыто и громко отвечать на некоторые вопросы; перед тем их увещевают говорить сущую правду и внушают им, что они в таком только случае могут, если в чем-нибудь виновны, надеяться на помилование; в противном же, если будут уличены во лжи, подвергнутся еще строжайшему наказанию. Главные из этих вопросов, на которые каждый должен тотчас громко отвечать, следующие: 1) Кто ты такой? 2) Кто определил тебя к должности, которую исправляешь? 3) Не обкрадывал ли казну и государя? 4) Не был ли публично наказан кнутом или иным образом? — и некоторые другие подобные. Иностранцев избавили от них и, следовательно, в этом случае предпочли русским.

18-го, утром, камергер Нарышкин, по приказанию императрицы, прислал сказать его высочеству, что если ему угодно приехать в Преображенское к тому времени, когда государыня возвратится из церкви, и посетить ее величество, то ей будет очень приятно его видеть. Поэтому герцог приготовился и, несмотря на дурную санную дорогу, около 11 часов отправился в Преображенское, где и дожидался императрицы. По приезде своем от обедни она приняла его весьма милостиво, и он, в обществе князя Меншикова, пробыл у нее с час. Когда мы возвращались домой, пошел сильный град. Его высочество приказал погонять лошадей, насколько позволяла только отвратительная дорога, отчего нас (за неимением на наших лошадях попон) так забрызгало грязью, что мы почти не походили на людей. Сам его высочество, впрочем, был защищен попоною и потому не столько потерпел, как тайный советник Бассевич и я. Тотчас по приезде нашем назад началась проповедь, которой в этот день пришлось быть позднее. Потом мы сели за стол; но герцог не кушал с нами, потому что постился. В 5 часов после обеда его высочество поехал к князю Меншикову, где по случаю дня рождения княгини хотел быть и император. Мы действительно нашли там его величество и большое общество мужчин; но из дам никого не было, кроме самой княгини, ее сестры, обеих маленьких дочерей князя и двух-трех жен его адъютантов. Его величество император, когда мы приехали, сидел с одним старым русским за шахматами, в которые, говорят, играет

374

превосходно, как и большая часть русских вельмож. Поиграв несколько, он встал, начал ходить взад и вперед по комнате и по временам выпивал стакан вина. В числе гостей был также и князь Валашский, который в этот день получил от государя в подарок дом в Москве и объявил теперь о том генералу Ягужинскому, как прокурору, прося его в то же время о каком-то письменном распоряжении или приказе по этому делу. Генерал при мне отвечал ему, что очень обрадован такою царскою милостью, оказанною князю, и от души поздравляет его с нею, но что относительно письменного приказа нужно сперва подать прошение императору, потому что он, Ягужинский, один раз навсегда и во всех делах должен, по соглашению с государем, ожидать письменного его повеления и ни в каком случае не руководствоваться впредь одними словесными приказаниями. Князю Валашскому ответ этот, казалось, не совсем понравился: он надеялся на другой же день вступить во владение домом, подаренным ему так публично, а вместо того встретились еще некоторые, вовсе неожиданные затруднения. Часов в 6 или в 7 его величество император поехал от князя Меншикова к князю-кесарю Ромодановскому, у которого в тот вечер должна была быть последняя зимняя ассамблея. Вслед за его величеством отправились туда же как князь Меншиков и его высочество, так и все прочие вельможи. По приезде к князю-кесарю мы вошли в комнату, где находился государь, разговаривавший с каким-то весьма невзрачным маленьким человеком. На вопрос мой о нем мне отвечали, что это переводчик, состоящий при недавно прибывшем сюда турецком посланнике. В канцелярии его величества есть, говорят, люди, знающие все возможные языки. Поговорив несколько времени с этим переводчиком, император прошел с великим канцлером, вице-канцлером и тайным советником Толстым в особую комнату, где у них была конференция, продолжавшаяся с час. В это время его высочество прохаживался взад и вперед по комнате и разговаривал иногда с кем-нибудь из гостей, но в залу, где находились дамы и где танцевали, не входил. По окончании конференции император остался еще на ассамблее; но герцог часов в девять потихоньку удалился и отправился прямо домой. Дома он зашел к графу Бонде, однако ж пробыл у него только до 10 часов, потому что был что-то невесел. Говорили, что в этот день в Преображенской Слободе была духовная процессия, но какая собственно — я не мог узнать. Что в прежние времена в Вербное воскресенье цари сами водили под уздцы лошадь, на которой ехал в процессии патриарх, это известно из «Путешествия» Олеария и других книг; да и хозяйка моя рассказывала мне, что при последнем патриархе она собственными глазами видела такую процессию, в которой нынешний импе-

1722 год. Март

375

ратор и брат его Иван Алексеевич, царствовавший с ним в одно время, вели лошадь патриарха, именно один с правой, другой с левой стороны.

19-го его высочество кушал в своей комнате, но перед тем присутствовал при молитве и сказал придворному проповеднику, что намерен в будущую пятницу приобщиться Св. Тайн. Тайный же советник Бассевич уже за несколько дней условился с придворным проповедником, что будет причащаться со всеми придворными кавалерами в следующий четверг.

20-го герцог опять кушал в своей комнате, а с нами обедало несколько шведских офицеров. Вечером его высочество ходил к графу Бонде, у которого пил чай и провел несколько часов в разговорах, но часов в девять ушел уже к себе.

21-го его высочество по-вчерашнему кушал в своей комнате, а с нами опять обедали некоторые шведы. В этот день зима, которая совсем было уж прошла, началась снова сильным снегом и морозом; но надолго ли — покажет время.

22-го, в 9 часов утра, мы приобщались Св. Тайн при дворе, в комнате, где обыкновенно бывают проповеди и богослужение. Когда мы все собрались, придворный проповедник стал перед покрытым белою скатертью столом (на котором были Св. Дары и две зажженные восковые свечи) и, пропев несколько молитв, обратился к нам с поучительным словом. После того он прочел открытую исповедь, которую мы все повторяли за ним, стоя на коленях, объявил нам прощение грехов и приобщил нас Св. Тайн. Мы оставались на своих местах, и он подходил к каждому по порядку, сперва с хлебом, потом с вином. В заключение все пели псалмы и получили его благословение. Нас было всего только человек одиннадцать или двенадцать, потому что полковник Лорх реформатского, а майор Эдер католического исповедания. По окончании этого священного действия скоро началась проповедь, потому что его высочество был уже совсем одет и слушал из своей комнаты речь придворного проповедника и чтение исповеди. После проповеди мы обедали; но герцог кушал, как во всю неделю, один в своем кабинете. Вечером я ходил с майором Эдером и некоторыми из наших людей в католическую церковь*, чтобы посмотреть на гробницу Спасителя, устроенную там по католическому обряду и обычаю. Церковь эту я нашел гораздо лучше, чем ожидал: она внутри хорошо отделана, расписана и украшена; снабжена также весьма недурным органом. При ней состоят теперь четыре капуцина, из которых старший человек чрезвычайно приятный.

 

* Эта церковь (во имя святых Петра и Павла), построенная в конце XVII столетия преимущественно старанием генерала Гордона, находится в Немецкой Слободе и доныне цела, но за ветхостью совершенно оставлена.

376

Прежде богослужение там совершали иезуиты, получавшие от римского императора ежегодно 800 рублей, но теперешние капуцины не получают ничего. Плащаница устроена была с одной стороны церкви, в углублении, суживавшемся перспективно. Спаситель изображался лежащим во гробе, и над ним стояла дарохранительница в звезде, осыпанной бриллиантами и обставленной зажженными лампадами и свечами, как и промежутки декораций, изображавших плачущих ангелов. Так как в церкви были императорский (австрийский) посланник граф Кинский, здешний генерал-лейтенант Вейсбах, граф Сапега и многие другие, молившиеся кто на коленях, кто стоя, то я не хотел мешать им и скоро отправился домой.

На другой день, в страстную пятницу, 23-го марта, его королевское высочество уже в 6 часов утра приобщился Св. Тайн. Он встал очень рано и, помолясь Богу, тотчас послал за придворным проповедником, который ожидал, что за ним пришлют гораздо позднее. Последний рассказывал мне потом, с каким благоговением и смирением его королевское высочество принимал Св. Дары, и уверял, что сам был бы весьма доволен, если б мог всегда так же благоговейно приступать к исполнению этой священной обязанности. Герцог не только смиренно стоял на коленях во все время поучения, но и пал ниц у стола, когда стоявший перед ним придворный проповедник начал читать ему исповедь, и остался в этом положении до самого принятия св. причастия. Окна во время священнодействия были закрыты, так что свет вовсе не проникал в них. На стуле, у которого его высочество стоял сперва на коленях, находилась, кроме двух восковых свечей, горевших на алтаре, еще свеча, а перед столом был разостлан ковер, на котором он потом лежал ниц. Герцог в этот день был весь в черном и приказал во время проповеди (которая началась часов в 10) запереть двери и никого не впускать к себе, чтобы не мешали его благоговению, тогда как обыкновенно, пока продолжается богослужение, в той же комнате сидят тайные советники, г. фон Альфельд или кто-нибудь из приезжающих посторонних. Так как его высочество, по случаю обыкновенного поста при нашем дворе, не хотел кушать до вечера, а тайный советник Бассевич приказал на кухне не готовить и не отпускать никому кушанья до 6 часов, послеобеденной же проповеди у нас при дворе никогда не бывает, то я убедил графа Бонде и полковника Лорха отправиться со мною в шведскую церковь, где до сих пор никто из нас еще не был и где, как меня уверяли, можно слышать очень хороших проповедников. Мы в самом деле выслушали прекрасную проповедь, сказанную одним пленным шведским полковым пастором, но в церкви нашли только человек 40 или 50 бедных пленных офице-

1722 год. Март

377

ров, прибывших недавно из Сибири и одетых как нищие; даже сам пастор, человек весьма ученый и почтенный, был одет чрезвычайно бедно; его костюм состоял из старого, с заплатами, длинного холщового кафтана черного цвета, без мантии сверху. Вся церковь заключается в одной комнате, которую они нанимают и в которой стоят несколько старых скамеек и стол. По окончании богослужения мы поехали домой и в 6 часов вечера сели обедать.

24-го его высочество опять кушал в своей комнате, потому что положил себе всю эту неделю не обедать открыто. На сей раз он выбрал время, самое удобное для говения. На страстной не было ни балов, ни визитов, которые бы могли помешать ему. Русские в продолжение этой недели не выходят никуда, кроме церкви, и держат самый строгий пост, даже не едят рыбы, которая в первые шесть недель дозволяется. Этот пост у них самый большой, потому что продолжается семь недель, и те, которые строго соблюдают его, делаются под конец так слабы, что едва могут ходить. Но его величество император и весь императорский двор, равно как и многие вельможи, мало обращают на него внимания и преспокойно, как и мы, едят во все время мясо. После обеда к нам приезжали Нарышкин и граф Кинский. Последний пригласил герцога к себе на обед в следующий понедельник и около 6 часов отправился в католическую церковь на торжество Воскресения Христова. Так как его высочество никуда не хотел ехать, то я просил позволения также идти туда и посмотреть на это торжество (я был дежурным и иначе не мог бы отлучиться). Мне удалось прийти еще вовремя и заметить следующее. Сперва роздали зажженные восковые свечи, которые брали все католики; но так как генеральше Балк и ее дочери, г-же Лопухиной, бывшим там, также поднесли по восковой свече, то и они взяли и держали их перед собою зажженными, как католики. Вскоре потом взошли на алтарь четыре священника в своих облачениях, а за ними вышло несколько мальчиков, которые стали вокруг алтаря; из них один нес большой крест, а другие держали в руках зажженные свечи. Несколько времени они пели, молились и кадили, а на хорах играла музыка (которую, из усердия, составили музыканты графа Кинского и некоторые из наших служителей-католиков). После того священники и сопровождавшие их мальчики пошли к святому гробу (поставленному, как я уже говорил, на одной из сторон церкви), куда за ними последовали и все католики. Так как место там было чрезвычайно тесно и я боялся, что если пойду за другими, любопытство мое может не понравиться, то я удовольствовался слушанием музыки, которая была очень тиха и в маленькой церкви выходила как нельзя лучше. Вдруг старший священник громким голосом начал провозглашать по-латыни: Христос воскрес\ — и вслед за тем шумно раздались литав-

378

ры и трубы, потому что на хорах были также литаврщики и трубачи князя Меншикова, приведенные графом Сапегой. Спустя несколько времени духовенство возвратилось опять к алтарю в следующем порядке: впереди шли мальчики, из которых один, как уже сказано, с большим крестом, а остальные с восковыми свечами, потом священники — один с маленьким крестом, другой с кадилом, третий, если не ошибаюсь, с Евангелием, четвертый с Дарами, стоявшими у гроба Господня, которые он держал обеими руками высоко над головою и перед которыми католики преклоняли колена; наконец позади следовали (но не в большом числе) все подходившие поклониться гробу, которые потом сели опять по своим местам. Затем продолжались еще несколько времени пение, музыка, чтение, каждение, молитвы, и Дары были заперты в алтарь. После обеда камергер Нарышкин уведомил его высочество, что если ему угодно завтра поздравить императора, то нужно уже в 6 часов утра быть в Кремле ко времени выхода из церкви, куда его величество отправляется в 4 часа, и что всего лучше и удобнее видеть его, когда отойдет обедня.

25-го мы все собрались очень рано утром и в 6 часов поехали в Кремль, чтобы поздравить императора с Светлым Праздником. По приезде туда мы были проведены камергером Нарышкиным наверх, в залу, где собирается Синод (о которой я уже упоминал). Там находился теперь очень большой трон, обитый красным бархатом и золотыми галунами, которого в первое наше посещение еще не было: его поставили только недавно для его величества императора как президента Синода. Среди залы был накрыт стол, уставленный вареными яйцами, маслом и творогом. Богослужение продолжалось очень долго, и мы прождали прихода императора до половины восьмого, прохаживаясь все время взад и вперед по комнате. Наконец узнав, что оно окончилось и что император идет, мы поспешили к нему навстречу. Государь, увидев герцога, тотчас схватил его за голову и поцеловал, а тот поцеловал ему руку и подал прекрасно расписанное яйцо, которому он так обрадовался, что опять взял его высочество за голову и поцеловал; яйцо же рассматривал с любопытством и потом отдал одному из своих денщиков, накрепко приказав ему сберечь его в целости. По причине сильной тесноты это стоило последнему немало труда и забот. Так как с императором пришли и все вельможи, то начались бесконечные целования и поздравления. Относительно яиц в Светлый Праздник здесь существует особенный обычай, о котором считаю не лишним сказать несколько слов. У русских исстари ведется обыкновение давать в праздник Пасхи всем и каждому, кого встретишь, особенно же друзьям и знакомым, вареные яйца, окрашенные в разные цвета и всячески разрисованные, и говорить при этом: Христос

1722 год. Март

379

воскрес\ Тот, к кому обращаются с таким приветствием, с своей стороны берет яйцо, подает его и отвечает: Воистину воскрес! Поменявшись яйцами, встретившиеся целуются и могут таким образом одним яйцом отдарить сотню, даже тысячу людей, потому что за отданное тотчас получают другое. Но иногда может случиться, что за яйцо, стоящее полтину и даже рубль (а есть и такие, которые снаружи и внутри прекрасно расписываются и продаются по червонцу), получишь не стоящее и копейки; поэтому вместе с хорошим яйцом надобно всегда иметь с собою и простое, тем более что непременно следует отдаривать того, кто христосуется с вами. Этот обычай тем приятен, что во всю Светлую неделю можно целоваться со всеми женщинами, с которыми видишься. Сам император целуется с последним солдатом, если он при встрече с ним поднесет ему яйцо. Вообще его величество так преследуют поцелуями, что он почти ни на минуту не может избавиться от них. В первый день праздника он, говорят, удостаивает этой милости всех своих придворных служителей до последнего поваренка, и потому сегодня утром, как меня уверяли, в церкви так много целовался, что у него под конец, от беспрестанного нагибания заболели шея и спина и он принужден был удалиться; известно, что его величество очень высок ростом, почему только весьма немногие могли поцеловаться с ним так, чтоб он не нагибался. Неприятно еще то при этих поздравлениях, что они стоят много денег: является страшное нищенство, и не только слуги дома, где вы живете, но и слуги всех домов, где вы хоть сколько-нибудь знакомы, приходят к вам с приношением яиц. Надоедают также простые попы и другие церковные служители, которые на этой неделе ходят по всем своим прихожанам и, после упомянутого приветствия Христос воскрес, при маленьких зажженных свечах перед иконами, имеющимися в каждом доме, поют, молятся и благославляют, получая за то чарку водки и немного денег. Император, побыв несколько времени в зале и приняв еще раз благословение от знатных духовных лиц, которые также собрались там и которым он при этом случае целовал руки, простился и уехал, после чего и все прочие скоро разъехались. Его высочество, приехав домой, приказал отпрячь четыре лошади и отправился парой к нашему князю, конференции советнику Альфельду, куда и мы все должны были следовать, с поздравлением, точь-в-точь как в день нового года. Мы чинно взошли к нему наверх, и каждый из нас поднес ему по яйцу, полученному от его высочества; сам же герцог подал ему красное тухлое яйцо, которое тут же и раздавил у него в руке. Напившись чаю и кофе, его высочество поехал опять домой слушать проповедь. Перед началом ее------рассердился немного на------*, который однако ж после

 

* Так в подлиннике.

380

уладил дело, потому что, казалось, сознавался в своей вине. Обедать его высочество дал убедить себя не в своей комнате, тем более что был большой праздник и он на прошедшей неделе и без того уже несколько раз постился. Посторонних сначала никого не было, почему майор Эдер и я сели также за стол. Но после приехал камергер Нарышкин, которому очень хотелось пить и который был в отличном расположении духа. Он сильно поощрял нас отвечать ему, так что если б мы скоро не встали и я не воспользовался этим случаем, чтоб улизнуть, то нам (по крайней мере мне) пришлось бы плохо, особенно когда, тотчас после обеда, приехал еще молодой граф Сапега, также порядочный любитель вина. Его высочеству наконец тоже надоело пить, и он решился потихоньку уехать с графом Бонде со двора, приказав и мне следовать за ними. Мы отправились сперва кататься. Потом, уже около вечера, герцог думал было навестить генеральшу Балк и г-жу Румянцеву; но визиты эти не состоялись: он увидел молодую Измайлову, которая одна стояла у окна и приветливо ему кланялась, а потому заехал к ней. Мужа ее не было дома; но она сама дружески встретила его высочество внизу у крыльца и провела в свою спальню, где угощала нас сначала вином, потом чаем, и все это с необыкновенною любезностью. Она не говорит по-немецки, и его высочество хотя должен был объясняться с нею через переводчика, которым служил граф Бонде, однако ж, несмотря на то, провел у нее время очень приятно. Пока делали чай, хозяйка весьма ловко сумела поднести нам еще по нескольку стаканов вина, от которых невозможно было отказаться. Когда мы посидели уже несколько времени у этой хорошенькой и любезной женщины, приехал и муж ее, который, по всегдашнему своему обыкновению, начал изъявлять сожаление, что жена его не может говорить по-немецки. Между тем наступил вечер, и так как ехать нам было довольно далеко, то его высочество, выпив с мужем еще стакана два вина, наконец простился и отправился прямо домой. Дома мы нашли конференции советника Альфельда, камеррата Негелейна и майора Эдера сильно пьяными; но последний был еще сноснее других.

26-го, около 10 часов утра, его высочество поехал в старую лютеранскую церковь*, куда еще за несколько дней был приглашен. Так как майор Эдер был болен от вчерашней попойки и не мог выйти со двора, то вместо него со мною ехал верхом у кареты капитан Шульц. Старшины встретили нас у входа в церковь и повели к прекрасно убранному для его высочества месту, позади которого стояло еще несколько стульев для наших кавалеров; но я с полковником Лорхом (в этот день дежурным) и с капитаном

 

* Св. Михаила, находящуюся и поныне в Немецкой Слободе.

1722 год. Март

381

Шульцем должен был стоять у стула герцога. До и после проповеди была вокальная и инструментальная музыка. Проповедь, говоренная пастором Гардекопом из Гамбурга, не отличалась ничем особенным, и мы пропустили, конечно, гораздо лучшую и назидательнейшую нашего придворного проповедника. По окончании богослужения старшины проводили его высочество из церкви, откуда никто из прихожан не вышел, пока мы не уехали. Перед входом в церковь находилась кружка, в которую как его высочество, так и все прочие положили денег. Отсюда герцог в сопровождении тайных советников, конференции советника Альфельда, полковника Лорха, капитана Шульца и меня, поехал обедать к графу Кинскому, где мы нашли почти всех иностранных министров. Когда гости сидели уже несколько времени за столом, приехали генерал-прокурор Ягужинский и прапорщик Татищев, которые, несмотря на то что уж где-то обедали, сели с ними и старались не столько есть, сколько пить, особенно Татищев, сам испросивший себе на сей раз должность маршала и осушивший не одну бутылку венгерского, страстно им любимого. Другого вина он почти и не пьет. За большим столом его не слушались так, как бы ему хотелось; поэтому он встал и подошел к маленькому, за которым сидели императорский секретарь посольства Гогенгольц (известный иезуит, состоящий здесь при графе Кинском под именем надворного советника), капитан Шульц и я. Велев тотчас принести из буфета самый большой стакан, он наполнил его доверху венгерским и заставил выпить сперва секретаря посольства, а потом, по порядку, обратился с ним ко мне и к капитану Шульцу. Я всячески противился и извинялся, но напрасно: господин этот добился-таки у нашего герцога, что мне приказано было исполнить его требование. К счастью, обед скоро кончился, и гости занялись несколько времени слушанием прекрасной музыки графа Кинского; однако ж с приездом князя Меншикова и графа Сапеги питье опять возобновилось. Но тут вскоре явился камер-юнкер Балк с известием, что императрица ждет теперь посещения герцога, о котором он ее просил. Его высочество тотчас собрался, но заехал прежде домой, чтобы принарядиться немного и выпить несколько чашек чаю, потому что пил ужасно много вина; потом отправился в Преображенское, где императрица, по обыкновению, приняла его чрезвычайно милостиво. Там были также обе принцессы и все придворные дамы. Его высочество прежде всего поднес государыне прекрасно расписанное яйцо и поцеловал ей руку, а она поцеловала его в губы; потом спросил ее величество, можно ли ему точно так же похристосоваться и с принцесами, на что она отвечала: «конечно, можно, почему же нет?». Старшая, по врожденной ей застенчивости, поколебалась было

352

немного, однако ж последовала знаку императрицы; но младшая тотчас же подставила свой розовый ротик для поцелуя. Поговорив с государынею и выпив несколько стаканов венгерского вина, герцог, без того бывший уже немного навеселе, сделался еще смелее и при прощанье опять поцеловался с ее величеством и обеими принцессами. Так как прежде этого никогда еще не случалось, то он был в большой радости. Вся наша свита также пришла в восторг от такой милости императрицы, вследствие чего дома мы распили еще несколько кубков, которые так отуманили меня, что я принужден был сойти вниз и лечь на постель капитана Шульца. Совсем неожиданно пришел туда его высочество и начал трунить надо мною, забавляясь моею необыкновенною наивностью и веселостью. Говорят, в наше отсутствие Ягужинский и Татищев сильно поссорились у графа Кинского, именно за игрою; но они, конечно, помирятся, потому что хорошо знают друг друга, да и такая ссора для них вещь вовсе не новая. Однако ж графа Кинского, не привыкшего к подобным сценам, она немало удивила.

27-го его королевское высочество, тайные советники и еще некоторые из наших кавалеров обедали у князя Меншикова, где были также все иностранные министры. Пили там, говорят, очень сильно и притом только одно превосходнейшее венгерское, которым наши, по возвращении домой, не могли нахвалиться, жалея, впрочем, в то же время, что это чудное вино лилось уже слишком обильно. После обеда танцевали; но так как дам было не более 6 или 8, а кавалеры большею частью все перепились, то танцы продолжались только до седьмого часа. В 7 часов его высочество возвратился домой, но потом пробыл еще до часу ночи у графа Бонде. Наши кавалеры с восхищением рассказывали мне, как вежлив и любезен был в этот день князь Меншиков с его королевским высочеством и с тайным советником Бассевичем.

28-го у его высочества обедали молодой барон Строганов, унтер-офицеры гвардии Апраксин и Долгоруков, полковник фейерверкеров Витвер и оба шведских офицера Бойе, при чем весело пили. После обеда его высочество поехал к голландскому резиденту, господину де Вильде, который праздновал день своего рождения и приглашал к себе как нашего герцога, так и его величество императора и всех иностранных министров. Из русских там были только князь Меншиков, вице-канцлер Шафиров, несколько фаворитов императора и несколько гвардейских офицеров. Хотя его величество и обещал резиденту быть у него в час, однако ж приехал не прежде 4-х; поэтому те, которые прежде закусили немного, поступили весьма умно. В 4 часа император приехал в карете с князем Меншиковым, и мы все вышли на крыльцо встречать его. С нами

1722 год. Март

383

же вышла туда и резидентша, которая поднесла государю, расцеловавшемуся прежде с его высочеством, расписанное яйцо, за что он, по обыкновению, поцеловал ее, а яйцо отдал на сохранение одному из своих денщиков. Резидентша затем удалилась и более не показывалась. За стол сели подле императора, с правой стороны — его высочество, с левой — граф Кинский, а подле его высочества — князь Меншиков. Прочие разместились как кому пришлось. Пили довольно сильно, и молодой Татищев, сидевший вместе с другими, во все время ужасно насмехался над голландским резидентом (которого, должно быть, крепко не любит): то он говорил, что вино его никуда не годится, то что стаканы у него наливают не довольно полно, а один раз даже взял стакан, поданный ему при тосте за здоровье императора, передал его государю и сказал: «Попробуй-ко, какого вина нам здесь дают, и посмотри, сколько его наливают за твое здоровье!» После чего вылил из него это вино и до тех пор приставал к князю Меншикову, пока тот не дал ему своего собственного венгерского. Наполнив последним свой стакан, он закричал хозяину: «Вот каким вином надобно пить за здоровье императора!» Но резидент делал [вид], как будто не слышит, что говорит Татищев, и мало обращал внимания на его слова. За столом его высочество дружески разговаривал с князем Меншиковым, а император был в отличном расположении духа. Имея с собою мемориал для представления его величеству и пользуясь благоприятной минутой, герцог незаметно передал здесь эту бумагу государю и изустно просил обратить на нее милостивое внимание, после чего несколько раз целовал ему руки. Его величество взял его за голову, несколько раз крепко поцеловал и обещал прочесть мемориал, как скоро приедет домой, но прибавил, чтоб его уж и перевели для него на русский язык. Его высочество отвечал, что это уже исполнено. При отъезде государя тайный советник Бассевич также подал ему мемориал, прося его в то же время удостоить внимания и поданный его высочеством, на что его величество отвечал весьма милостиво и снова уверял, что тотчас по приезде домой прочтет оба мемориала. Когда все еще сидели за столом, приехал астраханский вице-губернатор по фамилии Волынский (жених старшей девицы Нарышкиной), который имел что-то передать императору от имени императрицы и потом должен был сесть обедать вместе с другими. Так как он только недавно приехал из Астрахани, то я видел его здесь в первый раз. Он человек очень приятный, высок ростом и красив и, как говорят, на хорошем счету у его величества*. Около 7 часов император уехал; но герцог зашел еще на несколько времени к резидентше, где пил чай в обществе полков-

 

* Это был известный Артемий Петрович Волынский.

384

ницы Ягужинской и одной купеческой жены, г-жи Мейер, муж которой помогал в этот день резиденту принимать гостей. Отсюда его высочество поехал к генеральше Балк и ее дочери, взяв с собою несколько красиво расписанных яиц, чтобы приветствовать их обеих по здешнему обычаю, что и было исполнено. Возвратясь домой, он прошел к графу Бонде и остался там со мною до часу ночи, при чем мне однако ж было вовсе не весело, потому что я целый день не мог ни присесть, ни поесть хорошенько. В этот день обед для иностранных министров был у тайного советника Бассевича: он поменялся днями с графом Кинским и взял себе вместо воскресенья среду.

29-го я принужден был сидеть дома: мне так обметало рот, что я не мог показаться в люди и еще менее выйти на воздух. Поутру у герцога были с визитами молодой граф Головкин, сын великого канцлера, и молодой Трубецкой, которые оба служат в гвардии унтер-офицерами. В полдень его высочество поехал на обед к генерал-лейтенанту Ягужинскому, который недавно у графа Кинского обещал ему и иностранным министрам составить у себя избранное общество из образованнейших русских дам, если они только последуют его примеру и будут их потом приглашать к себе. Все, разумеется, с радостью приняли такое предложение, тем более что Ягужинский ручался, что со стороны дам не будет отказа. Собрания эти должны были начаться у него, и потому он пригласил всех на нынешний день. Из дам были там следующие: старая княгиня Трубецкая с тремя дочерьми, т. е. с княгинею Валашской и ее двумя незамужними сестрами, падчерица княгини Валашской (княжна Кантемир), княгиня Черкасская, генеральша Ягужинская и еще одна русская дама, а из мужчин: его королевское высочество, граф Сапега, тайный советник Бассевич, тайный советник Геспен, Альфельд, полковник Лорх, Мардефельд, граф Кинский, старый князь Трубецкой, князь Валашский и генерал Ягужинский. После обеда они до 7 часов танцевали, и затем разъехались. В этот день меня навестили подполковник Шак и мекленбургский адъютант Дикшталь, служащий в полку последнего.

30-го у его высочества обедал молодой флотский лейтенант Измайлов, который приезжал проститься, потому что на днях отправлялся в Петербург и Кронслот. Все находящиеся здесь морские офицеры, не назначенные в Астрахань, получили приказ немедленно ехать ко флоту в Кронслот. В этот день его высочество не выезжал со двора и вечером пробыл у графа Бонде до 2 часов ночи.

31-го благополучно прибыл сюда из Петербурга поручик Бассевич с верховыми лошадьми, дорожною каретою его высочества и разными вещами. Он пробыл в дороге 17 дней. После обеда его высочество ездил немного кататься, а вечер провел у графа Бонде.

1722 год. Апрель

385

Апрель

1-го, поутру, у нас говорил проповедь на шведском языке один пленный шведский полковой пастор по фамилии Валлер, который потом обедал при дворе и получил от его высочества в подарок 12 червонцев. Проповедь его, говорят, была очень хороша. После обеда у его высочества были с визитом архиепископ Новгородский, архиепископ Псковский и еще один член Синода. Они были отлично приняты им и угощаемы разными винами. При прощанье как герцог, так и вся наша придворная свита целовали им руки, что всегда делают и их величества император и императрица.

2-го, утром, поручик Бассевич ездил приглашать гостей к обеду, который тайный советник (Бассевич) давал в этот день. Хозяин написал нумера как для дам, так и для кавалеров, чтобы составить смешанный ряд (bunte Reihe), и когда каждый из гостей вынул свой нумер, вышли следующие пары, которые так и сели за стол:

№ 1. Старая генеральша княгиня Трубецкая с камергером Нарышкиным.

№ 2. Старшая княжна Трубецкая с бароном Мардефельдом.

№ 3. Молодая красавица Измайлова с старым князем Трубецким.

№ 4. Генеральша Балк с графом Кинским.

№ 5. Младшая княжна Трубецкая с генералом Ягужинским.

№ 6. Его высочество с генеральшею Ягужинскою.

№ 7. Дочь генеральши Балк, Лопухина, с графом Сапегой.

№ 8. Молодой Измайлов без дамы.

№ 9. Альфельд без дамы.

№ 10. Тайный советник Геспен без дамы.

Последние три нумера, именно княгиня Валашская, ее дочь и г-жа Волконская, не приехали. Стол был накрыт на 20 приборов; кушанья подавали 2 раза и каждый раз ставили по 20 с лишком блюд. Музыка состояла из 12 здешних лучших музыкантов. За столом во все время тайный советник Бассевич сам прислуживал. После обеда гости пили чай и кофе, потом часа два танцевали и затем разъехались. Его высочество, сделав небольшую прогулку в карете, отправился к графу Бонде.

3-го герцог, после молитвы, кушал вне своей комнаты, но без посторонних, а вечер провел опять у графа Бонде с Негелейном и Альфельдом.

4-го я в первый раз вышел опять со двора и прежде всего навестил мою хозяйку, которая во время моей маленькой болезни была ко мне чрезвычайно добра. Она вручила мне свой мемориал для передачи тайному советнику Бассевичу, обещавшему лично подать его одному майору гвардии и просить по нем. Дело в том, что у нее есть какая-то претензия на казненного Гагарина, кредиторов которого назначено удовлетворить из оставшихся после него вещей;

386

а потому ей советовали составить от себя особую записку и подать ее в соответствующую Коллегию, где председательствует означенный майор; но как подобные просьбы часто оставляются здесь без внимания, если нет никого, кто бы помог через рекомендацию или хороших знакомых, то она просила тайного советника оказать ей свое содействие. Его превосходительство обещал ей это и сказал, что сам съездит к майору, что и исполнил на другой же день утром, в половине шестого. Майор, с своей стороны, обещал ему сделать все от него зависящее. Поэтому надеются, что дело будет кончено еще до отъезда императора и майора в Астрахань. При дворе у нас обедали в этот день пять братьев, которые необыкновенно похожи друг на друга и все с большими усами. Они ингерманландцы по фамилии Данкварт и недавно только возвратились из Сибири, где жили все время своего плена. Четверо из них ездили с последним посольством в Китай, потому что умеют играть на трубах. Измайлов взял их с собою из Тобольска, одел всех в одинаковое платье и немало щеголял ими. Его высочество обедал в своей комнате, а вечером был у графа Бонде.

5-го я в первый раз явился опять на дежурство. У герцога обедали камеррат Фик, молодой Строганов и голландский пастор. Строганов приезжал приглашать его высочество к себе на обед на послезавтра, а голландский пастор был прислан от имени всех прихожан просить его удостоить своим посещением и их церковь. Вечером его высочество сошел вниз к графу Бонде, но не найдя его в комнате и узнав, что мы у капитана Шульца, потихоньку прошел туда и подслушивал наш разговор; однако ж скоро отправился опять в комнату графа Бонде и провел там вечер с камерратом Негелейном и со мною.

6-го его высочество кушал в своей комнате. После обеда приезжали капитан Измайлов и еще один капитан гвардии приглашать его к будущему воскресенью на свадьбу молодого графа Головкина, который женился на дочери князя-кесаря Ромодановскаго. Два других капитана являлись приглашать на ту же свадьбу обоих тайных советников и всю нашу свиту. Около вечера полковник фейерверкеров Витвер приезжал к герцогу прощаться, потому что получил приказание отправиться отсюда к большому каналу у Шлюссельбурга. Когда он уехал, его высочество сошел вниз к графу Бонде.

7-го, около полудня, его высочество поехал на обед к барону Строганову, у которого также собралось общество, недавно учрежденное генералом Ягужинским, но так, что опять некоторых недоставало. После обеда танцевали до половины восьмого, хотя танцующих дам было налицо только шесть. Нельзя не удивляться, как великолепно живет молодой барон Строганов, отец кото-

1722 год. Апрель

387

рого был не более как богатый крестьянин: он не только, по здешнему обычаю, всегда имеет роскошный стол, хорошо одевается и щеголяет экипажами, но и держит еще собственную труппу музыкантов, состоящую из 8 человек, и по крайней мере 18 слуг, носящих одинаковую прекрасную ливрею. Дом его один из лучших в Москве как по красоте, так и по местоположению. Перед ним протекают две реки, именно Москва и Яуза. Первая была еще покрыта льдом, и когда гости сели за стол, через нее еще переходили; но после обеда лед весь прошел и она вдруг совершенно открылась, что всех немало удивило. Приехав домой, его высочество пошел к графу Бонде.

8-го герцог в назначенное время, именно в 9 часов утра, отправился к Красным Воротам, где во время маскарада бывало обыкновенно сборное место, и там до 11 часов ждал маршала свадьбы, которому, по-настоящему, следовало бы явиться туда прежде всех, чтобы принимать гостей. Но на сей раз должность маршала исправляло лицо, которого уж надобно было ждать без ропота, а именно сам император. Все мы дома ничего не ели, в надежде, что на свадьбе будем обедать рано (здесь обыкновенно обедают в 11 часов); между тем время приближалось к 11 часам, а император все не ехал; нас стали даже уверять, что он сперва покушает дома, отдохнет и тогда только приедет, чтоб тем ловчее и свободнее исправлять должность маршала. Поэтому его высочество решился отправиться к графу Кинскому (который живет недалеко оттуда) и позавтракать немного у него. Но только что мы подъехали к его дому, за нами прискакал посланный с известием, что его величество сейчас будет. Мы немедленно поворотили назад, и едва успели выйти из карет, как подъехал император с своим большим маршальским жезлом. Он вошел сперва в дом и потом отвез жениха в церковь с следующею церемониею: впереди ехали верхом два трубача; за ними, также верхом, 12 шаферов и затем сам государь, как маршал, шестернею, в открытом кабриолете, принадлежащем генералу Ягужинскому (бедный император не имеет своего собственного цуга; он всегда ездит на плохой паре и в кабриолете под стать лошадям, в каком даже не всякий из здешних граждан решился бы ехать). За ним следовали жених, в карете шестернею, и все прочие, как кому пришлось. Отвезя жениха в церковь, которая была недалеко от дома князя-кесаря, император отправился за невестою и скоро возвратился с нею в следующем порядке: впереди опять ехали верхом те же трубачи, но с тою разницею, что в этот раз они трубили; за ними 12 шаферов (которыми были все капитаны гвардии) на прекрасных лошадях в богатых чапраках и сбруях; потом — его величество, также верхом на превосходном гнедом коне, с своим большим маршальским жезлом в правой руке. Я,

388

признаюсь, немало удивился, когда увидел его в таком параде, потому что на его лошади были прекрасный чапрак из зеленого бархата, весь шитый золотом, и в том же роде вышитое седло, чего никто не привык у него видеть. После того ехала карета в шесть красивых лошадей, в которой сидела невеста, имея перед собою двух своих подруг или ближних девиц, именно старшую Нарышкину и младшую Головкину, которые обе также скоро выходят замуж. Вслед за тем ехали некоторые дамы, принадлежавшие к свадебной родне; но императрицы, как посаженой матери невесты, не было между ними. Когда невеста подъехала к церкви, император проворно спрыгнул с лошади и отворил дверцу у кареты; после чего посаженые отцы приняли ее и повели к алтарю, где разостлан был ковер. Жених стал на нем по левую, а невеста по правую сторону, и оба подали свои кольца священнику, который начал с того, что благословил брачущихся и каждому из них дал в руку по зажженной восковой свече. Потом он несколько времени пел, то один, то вместе со всем хором императорских певчих, прочел что-то и сделал молодым несколько вопросов, в том числе: желают ли они вступить друг с другом в брак? и добровольно ли согласились на него? При последнем вопросе по всей церкви раздался громкий смех. На расспросы мои о причине его мне сказали, что будто жених оба раза отвечал и за себя, и за невесту. Но такой смех слышался не один раз, и я никак не думал, что у русских так мало благоговения при венчании: как жених, так и присутствовавшие в церкви постоянно болтали и смеялись. Священник был до того стар и плох, что каждую минуту ошибался; притом говорил так неясно, что из слов его ничего нельзя было разобрать, кроме Господи, помилуй, которое при здешнем богослужении повторяется почти беспрестанно. Позади его стоял еще другой священнослужитель, помогавший ему, когда он сбивался. В числе прочих венчальных церемоний я заметил, что жениху и невесте надевали на голову большие серебряные венцы, в которых они стояли довольно долго. Но так как на голове невесты было столько бриллиантов и жемчугу, что венец не надевался как следует, то один из шаферов все время держал его над нею. Когда весь процесс венчания, слишком продолжительный, чтоб описывать его здесь подробно, окончился, посаженые отцы посадили новобрачную опять в карету и в прежнем порядке отвезли домой, куда последовали за нею и все прочие. По приезде в дом император, как маршал, рассадил гостей по местам и оставил в комнате только тех, которые должны были сидеть за столом, за исключением, впрочем, камер-юнкера императрицы Балка, одного из ее пажей, двух своих денщиков, шаферов и меня; все прочие принуждены были выйти вон во избежание тесноты. Выслав уже большую часть лишних и заметив, что подле меня стоит один из

1722 год. Апрель

389

пажей его высочества, государь сказал мне: Als man een von iü hier blift, so saud ett genog wesen, denn sonst blift da ken Platz (достаточно остаться здесь одному из вас, потому что иначе будет мало места), после чего паж, разумеется, тотчас же удалился. В комнате оставался еще паж графа Кинского (спрашивавший своего господина, выйти ему или нет, и получивший от него в ответ, что может оставаться, если ему никто ничего не скажет), но один из шаферов, который говорил по-немецки, взял его за руку и просил уйти, потому что иначе императору это могло не понравиться. Тогда тот также немедленно вышел вон. За столом все опять сидели так, как обыкновенно принято на здешних свадьбах, т. е. дамы с невестою, а мужчины с женихом, отцы, матери, сестры и братья на первых местах, а остальные по чинам. Его высочество сидел против жениха и имел подле себя с правой стороны — графа Кинского, с левой — барона Мардефельда. Скажу здесь вкратце, кто именно были свадебные родные и как они сидели. За дамским столом на первом месте сидела невеста — как сказано, единственная дочь князя-кесаря Ромодановского; возле нее, с правой стороны — императрица как посаженая мать невесты, а с левой — княгиня Меншикова как посаженая мать жениха; подле императрицы — княгиня Черкасская как сестра невесты, а подле княгини Меншиковой — генеральша Балк как сестра жениха. У средины стола, против невесты, сидел дружка — старший Нарышкин, имея подле себя подруг невесты, именно: с правой стороны Нарышкину, а с левой — Головкину. Остальные места занимали прочие дамы, по чинам. За мужским столом на первом месте сидел жених — молодой граф Головкин, сын великого канцлера, еще нигде не служащий*; направо возле него князь Меншиков как посаженый отец жениха, а налево — великий адмирал Апраксин как посаженый отец невесты; возле князя Меншикова — тайный советник Толстой, брат вдовствующей царицы, г. Салтыков (который, если не ошибаюсь, имеет чин генерал-майора, но постоянно находится при старой царице и собственно, как говорят, исправляет у нее должность обер-шенка) как брат невесты. Все остальные мужчины сидели также по чинам. За обедом провозглашены были обыкновенные на здешних свадьбах заздравные тосты, и во всем соблюдался большой порядок. Император, в качестве маршала, во все время сам всем распоряжался и вообще так превосходно исправлял свою должность, как будто уже сто раз занимал ее; да и был притом в отличном расположении духа. Когда императрица приказала своему камер-юнкеру отнести ему молодого жареного голубя, он отошел к буфету и начал кушать с большим аппетитом, стоя и прямо из рук. В

 

* В другом месте (29 марта) Берхгольц говорит однако ж, что он был в это время унтер-офицером гвардии.

390

это время обер-кухмистер вошел с кушаньем, именно с другою, горячею переменою, потому что первая, по всегдашнему здешнему обыкновению, состояла из одних холодных блюд. Увидев, что он нести кушанья дал гренадерам (как это принято на всех других празднествах), его величество проворно подбежал к нему, и, ударив его по спине своим большим маршальским жезлом, сказал: «Кто тебе велел заставлять гренадер нести кушанья?» Потом тотчас же приказал блюда (которые тот было уже поставил) опять вынести и снова принять у дверей шаферам, т. е. капитанам гвардии, которые и должны были подносить их к столу и передавать кухмистеру. При тостах император, как маршал, собственноручно подавал бокалы с вином свадебным чинам, его королевскому высочеству и некоторым из иностранных министров. Прочим подносили их шаферы. Будучи, как сказано, в прекрасном расположении духа, государь шутил с одним из своих денщиков, именно с молодым Бутурлиным, и давал ему свой большой маршальский жезл поднимать за один конец вытянутою рукою; но тот не мог этого сделать. Тогда его величество, зная, как сильна рука у императрицы, подал ей через стол свой жезл. Она привстала и с необыкновенною ловкостью несколько раз подняла его над столом прямою рукою, что всех немало удивило. Графу Кинскому также захотелось попробовать свою силу, и император дал ему жезл, но и он не мог его держать так прямо, как императрица. После обеда начались танцы, сперва церемониальные, точно так, как я уже говорил при описании прежних свадеб. По окончании их его высочество танцевал польский с императрицею, потом польский же с невестою. Затем, когда протанцевали еще несколько польских, жених начал с невестою менуэт, после которого она опять танцевала его с его высочеством, и так далее, потому что танцевали попеременно то польский, то англезы, то менуэты. Все это продолжалось до тех пор, пока совершенно не стемнело и не зажгли фейерверк, устроенный перед домом по приказанию императора. Он состоял из щита, на котором горели две соединенные буквы P и С, первая из белого, а вторая из голубого огня, с надписью Vivat, также белого огня, и из множества ракет и швермеров. Я старался разузнать, что означали Vivat и соединенные буквы P и С, и мне отвечали, что они значат да здравствует принцесса (княжна) Катерина (имя новобрачной). Один только тайный советник Толстой положительно уверял, что это Vivat Petrus Caesar (да здравствует Петр император); но он ошибался. Его величество император от начала до конца фейерверка был внизу на площадке и, по обыкновению своему, сам всем распоряжался. Невозможно себе представить, до какой степени он любит фейерверки и как охотно всегда готов всюду помогать своими руками. Сегодня я видел этому любопытный пример, о кото-

1722 год. Апрель

391

ром считаю не лишним рассказать здесь. Когда его величество с невестою и со всеми прочими дамами вошел в залу, где должны были танцевать, он нашел, что там жарко, и захотел открыть окно. Но это оказалось невозможным, потому что все окна были заколочены снаружи гвоздями. Тогда он поставил свой маршальский жезл, велел подать себе большой топор и работал сам до тех пор, пока наконец, при помощи двух маленьких своих денщиков, таки добился, что мог вынуть раму. Однако ж, так как окно было очень крепко заделано, то все это продолжалось более получаса. Его величество выходил даже на двор, чтобы снаружи тщательно рассмотреть, как и чем оно заколочено, и потом действовать сообразно тому. Он сильно вспотел от этой работы, но все-таки остался немало доволен, что справился с нею. Между тем все, даже сама императрица, должны были стоять и не танцевать, пока окно окончательно не выставили. Оно потом очень беспокоило многих дам, потому что в него по временам врывался сильный ветер. По окончании фейерверка начался прощальный танец невесты. Император, как маршал, весело прыгал впереди с своим большим жезлом и отвел танцевавших в спальню новобрачной, где еще несколько времени пили за столом, который в этом случае всегда ставится там с сластями и за который садятся все свадебные родные, не вставая обыкновенно до тех пор, пока жениха не споят совершенно (по здешнему обычаю, он непременно должен на первую ночь лечь в постель пьяный). Впрочем, на сей раз молодой дешево отделался, да и пир в спальне продолжался недолго. Когда провожавшие жениха и невесту простились с ними и вышли из спальни, шаферы пригласили все общество собраться снова на другой день в три часа пополудни. После того император простился, и часов в одиннадцать гости разъехались.

9-го его королевское высочество кушал в своей комнате, но с нами обедали некоторые пленные шведские офицеры. После обеда в назначенное время, именно в 3 часа, мы поехали опять в дом князя Ромодановского, где однако ж до половины седьмого должны были ждать императора и императрицу. Вскоре по прибытии государя все пошли к столу и сели опять почти в том же порядке, как вчера, с тою лишь разницею, что свадебные чины поменялись местами, т. е. те, которые сидели в первый день по правую сторону невесты, сели теперь по левую и что жених сел за дамский стол. Но при этом случилось нечто необыкновенное: когда молодая села по левую сторону, оставив, по обыкновению, место направо своему мужу, а он обычным порядком прошел через стол, сорвал венок над ее головою и хотел сесть подле нее с правой стороны, маршал закричал ему: «Ne Holla, dat mut nit sin, Knes Caesar sine Dochter mut hofen an sitten» (нет, постой, дочь князя-кесаря должна сидеть

392

на первом месте). После чего они должны были пересесть, и молодой занял место по левую сторону. За обедом провозглашены были обыкновенные тосты с соблюдением всех обычных церемоний. Император снова все время сам прислуживал за столом и опять оставил в комнате только тех, которые находились в ней в первый день. По окончании обеда императрица со всеми дамами удалилась в другую комнату, чтобы дать время вымести и опростать залу для танцев, а император между тем сел с своими 12-ю шаферами за стол в особой комнате. Когда все было готово, он повел дам опять в залу, и танцы начались. После обыкновенных церемониальных танцев, его высочество, как и в первый раз, пригласил императрицу на польский. В этом танце вместе с ними участвовали два старика, а именно великий канцлер Головкин и Долгоруков, бывший прежде послом в Варшаве, и императрица сказала его высочеству, что хочет хорошенько помучить их. В самом деле она начала танцевать с герцогом впереди и делать столько поворотов, что те устали до крайности и под конец едва тащили ноги, к немалому удовольствию их величеств и всего общества. Но не им одним суждено было в этот день испытать такую усталость: все прочие старики — великий адмирал, вице-канцлер (которому, конечно, досталось больше всех по причине его толстоты), князь-кесарь, тайный советник Толстой, опять те оба и многие другие вслед за тем должны были танцевать с императором и императрицею англез, который до того измучил почтенных господ, что они по окончании его повалились на стулья как полумертвые, потому что прежде, пока танец еще не кончился, никто из них не смел ни присесть, ни отстать. Все это очень забавляло государя. Ему хотелось также в этот вечер напоить допьяна некоторых гостей, и он начал сперва провозглашать разные веселые тосты, а потом являться с штрафными стаканами, которые одних заставлял выпивать за то, что они не довольно усердно танцевали, других за то, что мало оказывали почтения князю-кесарю и въезжали к нему на двор на лошадях и в экипажах, когда известно, что к такому знатному лицу неприлично въезжать во двор. Некоторые старались оправдаться и говорили, что пешком невозможно было пройти, что двор у князя-кесаря очень грязен; но его величество отвечал: «Как же я-то прошел?» (он в самом деле, для шутки, вышел из экипажа у ворот и приказал положить для себя несколько досок, по которым мог пройти, не загрязнив ног). Одним словом, отговорки ни к чему не вели, и молодые господа должны были принимать штрафные стаканы, от чего многие довольно сильно опьянели, особенно когда главный надзор за ними взял на себя молодой Татищев, который не слушает никаких оправданий и если напьется, делается несноснейшим из всех императорских придворных, так что в таких случаях все и

1722 год. Апрель

393

каждый бегают от него, как от чумы. Трезвый он еще довольно приятен; но видеть его таковым редко случается, в особенности на празднествах. Танцы и питье продолжались до 11 часов. Для меня время прошло довольно скучно, потому что пить мне не хотелось, да из иностранцев никого и не принуждали к тому, а танцевать — я танцевал бы очень охотно, но не мог, будучи, к сожалению, в сапогах и со шпорами. Когда герцог выезжает куда бы то ни было, мы оба, т. е. майор Эдер и я, или по крайней мере один из нас, как дежурный, всегда должны ехать верхом возле его кареты. Камер-юнкеры императрицы также ездят за нею верхом; но они имеют то удобство, что в доме, где бал, могут надеть чулки и башмаки и таким образом участвовать в танцах, чего для нас быть не может, потому что мы не имеем этого удобства и, главное, не знаем вперед, как они, когда именно его высочество станет собираться домой. После 11 часов незаметно уехали сперва императрица, потом вскоре император, а затем разошлось и все общество. В этот день я видел также и брачную постель, изготовленную по приказанию отца невесты, старого князя Ромодановского, и должен признаться, что нашел ее очень красивою и великолепною; лучшей мне не случалось еще видеть здесь, в России. Она была обита красным бархатом и везде обложена широким золотым галуном, а сделана по новейшей французской моде.

10-го у его высочества обедали подполковник Шак, один мекленбургский капитан по фамилии Лесток и несколько шведских офицеров. Вечером его высочество был у графа Бонде.

11-го у его высочества обедали разные шведские офицеры, как-то: капитан Утфалль, барон Ребиндер и некоторые другие, также обыкновенный наш гость — здешний камеррат Фик. После обеда герцог ездил немного кататься, а по возвращении домой погулял сначала по саду, потом пошел к графу Бонде, у которого началась наша благородная форшнейдер-коллегия. Его высочество уже давно намеревался устроить для себя какое-нибудь вечернее развлечение и наконец напал на мысль составить общество из четырех или пяти лиц, с которыми бы мог, когда это удобно, ужинать, проводить вечер и упражняться несколько в искусстве форшнейдера. Такая коллегия началась в этот вечер, и лица, составлявшие ее, были: его королевское высочество, конференции советник Альфельд, граф Бонде, камеррат Негелейн и моя малость. По избрании и утверждении нас четырех его высочеством все мы (по предварительному назначению) собрались вечером в саду, а потом отправились в комнату камеррата Негелейна, где оставались, покамест возле, у графа Бонде, накрывали на стол. Когда все было готово, его высочество подошел к нам с шляпою, в которой лежало пять свернутых билетиков, и каждый из нас должен был вынуть по одному. На

394

столе стояло столько приборов, сколько было нас, т. е. пять, и при них лежали другие билеты с нумерами, вынутыми уже из шляпы, по которым нам каждому следовало занять место и получить для разрезыванья свое блюдо. Прежде всего за столом началось совещание о том, какие принять правила для форшнейдер-коллегии, и мы постановили следующее: 1) коллегия должна состоять не более как из пяти избранных ординарных членов, которые все между собою равны и никому не подчиняются; 2) никто из членов не может привести с собою гостя без согласия всей коллегии; 3) блюд за столом должно быть не более пяти; 4) заздравных тостов провозглашать можно также только пять, а именно: а) если случится гость — прежде всего за его здоровье, b) за здоровье всей коллегии, с) за здоровье маршала, d) русский тост: Бог да поможет скоро и очень скоро исполниться нашим желаниям и е) за здоровье форшнейдера (при каждом собрании один из нас всегда должен заступать место маршала, другой форшнейдера); если же не случится гостя, то маршал вместо тоста за его здоровье обязан провозгласить другой какой-нибудь тост; 5) каждый раз вновь избираются маршал и форшнейдер; 6) после упомянутых пяти заздравных тостов маршал, если желает, может назначить еще несколько других, однако ж не более пяти; 7) маршал должен иметь салфетку через левое плечо, а форшнейдер на правой руке — как знак их должности; 8) форшнейдер сам обязан ставить кушанья на стол, сам накладывать и всем подносить от каждого блюда, и подносить, не передавая через стол, а подходя к каждому члену и гостю в том порядке, в каком они сидят (сидеть же мы должны всегда по нашим нумерам), и прислуживая, как большим господам, т. е. тарелку, на которую положено кушанье, закрывая другою тарелкою; 9) когда начинаются тосты, форшнейдер должен опять сам собирать кушанья со стола и приказывать уносить их, также почасту брать со стола свечи и заставлять тафельдекера снимать с них; 10) после каждого блюда маршал провозглашает один из приведенных пяти тостов, а форшнейдер, когда тот разнесет бокалы, подает затем другое кушанье; 11) всякий должен быть доволен напитками, которые будет давать маршал, равно как и величиною стаканов или посуды; притом никто не может при тосте не допивать или выливать вино; но зато и маршал обязан во весь вечер оставаться при тех напитках и тех стаканах, которыми раз начал угощать; 12) никто, кроме форшнейдера, не имеет права трогать блюда или требовать чего-нибудь пить, исключая пиво, которое дозволяется брать каждому; 13) когда бутылки и стаканы будут поставлены на стол, а кушанья сняты и начнутся тосты, никто из прислуги не должен оставаться в комнате, где и с самого начала могут находиться не более двух или трех слуг; 14) когда маршал провозгласит: вставай

1722 год. Апрель

395

(stavai)! все общество обязано встать и повиноваться его приказанию; 15) когда встанут из-за стола, маршал должен поставить на поднос столько стаканов, сколько налицо гостей, поднести их каждому по чину и пригласить общество выпить за добрую ночь (dobbranotsch); 16) после того форшнейдер снимает у себя с руки салфетку, кладет ее, вместе с большою форшнейдерскою ложкою, ножом и вилкою, между двух тарелок и подносит маршалу, который предоставляет ему свободу назначить для следующего раза новым форшнейдером кого пожелает, и затем целует его в губы; форшнейдер же целует маршалу руку; 17) маршал также снимает свою салфетку, кладет ее между тарелками и передает кому хочет, как и форшнейдер; после чего новые маршал и форшнейдер, приняв знаки своего звания, сперва целуют своих предместников, а потом целуются друг с другом; но 18) старый маршал должен провозгласить еще тост за здоровье новых маршала и форшнейдера, которые, когда все выпьют, благодарят; наконец старый маршал отбирает у всех стаканы, разбивает их с помощью бывшего форшнейдера и тем окончательно слагает с себя свою должность. Этим все оканчивается, и коллегия расходится до другого раза. Так как правила эти были изложены еще только изустно, а не на бумаге, то я привел их здесь не по порядку, а как помнил, и потому едва не забыл сказать, что временные маршал и форшнейдер принимают у дверей как гостей, так и членов коллегии, когда они сходятся, и если не все еще готово, отводят их покамест в другую комнату. После маршал указывает каждому место за столом. Гости, как и мы, члены, должны строго подчиняться всем вышеприведенным постановлениям. В этот первый раз общество наше не расходилось до часу ночи и правила исполнялись еще не слишком точно.

12-го у его высочества была сильная головная боль; поэтому он кушал в своей комнате и весь день никуда не выходил. После обеда я провел время до самого вечера в саду моей хозяйки, где было чрезвычайно весело. Так как улицы были очень грязны и только через этот сад можно было удобно пройти к барону Левольду, то мимо нас проходило много знакомых, и все они останавливались с нами. Сперва пришел сам барон Левольд, потом мосье Сикье, а потом приходил еще кое-кто. К вечеру барон Левольд явился даже с молодым графом Сапегой, который пробыл с нами с час. Им очень понравилось наше общество, состоявшее из четырех или пяти молодых девушек, а именно из трех девиц Ланген (наших соседок) и обеих хозяйских дочерей из моего дома, из которых одна хоть и очень еще молода, однако ж девушка чрезвычайно милая и веселая. Когда граф Сапега уходил, хозяйка моя поднесла ему хорошенький букет. У нее, как я уже говорил, есть оранжерея, наполненная прекрасными цветами.

396

13-го его высочество кушал опять в своей комнате. После обеда у него был граф Кинский, который приглашал его к себе на другой день на обед. Потом приезжал еще камергер Нарышкин; но и он оставался недолго. Вечером его высочество ходил опять к графу Бонде, где собиралась форшнейдер-коллегия, в которой участвовал и тайный советник Геспен в качестве гостя. В этот раз герцог был маршалом, а конференции советник Альфельд форшнейдером, и все постановления исполнялись очень исправно и хорошо.

14-го, утром, у герцога были капитан Измайлов и флотский лейтенант Лопухин, которые оставались и во время молитвы; но по окончании ее, увидев, что он хочет ехать со двора, тотчас же откланялись. Скоро после того его высочество собрался и отправился к графу Кинскому, который пригласил к себе общество, собиравшееся недавно у Ягужинского, тайного советника Бассевича и Строганова. Но многие не приехали. Из дам были у него следующие: княгиня Черкасская, княгиня Валашская с дочерью, генеральша Ягужинская, полковница Ягужинская, генеральша Балк, голландская резидентша и г-жа Волконская, а из мужчин те же, которые участвовали и в прежних собраниях. До обеда хозяин сделал билеты по числу дам, и как кавалеры, так и дамы должны были вынимать их, чтобы знать, кому с кем сидеть за столом. Ждали еще одну из сестер княгини Валашской, и потому нумеров написали девять для дам и девять для мужчин. Но случилось, что его высочеству пришлось сидеть с ожидаемою Трубецкого, которая однако ж не приехала. Поэтому тайный советник Геспен должен был уступить ему свою даму (г-жу Волконскую), а сам остаться без дамы, как многие другие кавалеры, в числе которых находился и князь Валашский, не хотевший брать билета. Супруга последнего также сперва не хотела вынимать для себя нумера, но потом уступила просьбам и когда вынула, ей пришлось сидеть с голландским резидентом. Пара вышла весьма неравная, и я заметил, что княгиня держала себя в этот раз вовсе не так, как всегда; она была даже до того нелепа (absurd), что не хотела пить с резидентом, когда начали провозглашать тосты, несмотря на то что все другие пили. Уж не знаю, что с ней сделалось, но только она была очень странна, между тем как обыкновенно всегда все исполняет вместе с другими и ведет себя совершенно иначе. Когда гости посидели несколько времени за столом, я, секретарь посольства и советник или иезуит графа Кинского должны были также сесть в той же комнате за маленький стол, где мы и ели с хорошим аппетитом. Во время обеда играла прекрасная музыка. На стол подавали три перемены, именно два раза кушанья, а в третий раз одни сласти, для приготовления которых граф Кинский держит двух отличных кондитеров. После обеда все пошли в другую комнату, где пили

1722 год. Апрель

397

кофе и чай. В это время к его высочеству приехали два капитана с приглашением на послезавтра на свадьбу молодого Трубецкого. Они были так счастливы, что нашли у графа почти всех, кого имели поручение пригласить, и следовательно избавились от труда ездить к каждому порознь. Когда в столовой все убрали и гости напились чаю и кофе, каждый взял свой нумер или свою даму и повел ее в эту залу, где все было уже приготовлено для танцев, которые и продолжались до 7 или до половины осьмого часа вечера; после чего все общество разъехалось и его высочество отправился домой. В этот день наша достопочтенная форшнейдер-коллегия собиралась в третий раз.

15-го проповедь началась в 10 часов утра. В этот день по всему городу разнесся слух, что умер король польский, почему и думали, что путешествие императора наверно будет отложено, если только слух подтвердится. Между тем саксонский министр, камергер Лефорт, ничего не хотел знать и уверял, что с нынешнею же почтою получил письма из Саксонии, в которых не говорится о том ни слова. Его высочество кушал в своей комнате, а после обеда ездил кататься верхом с графом Бонде, камергером Нарышкиным (который явился, когда мы уж выезжали) и со мною. Мы проехали в Измайловскую рощу, которая очень живописна и от нас не далее как в полумиле. Вечером была форшнейдер-коллегия, и герцог исправлял должность форшнейдера, а я маршала. Его высочеству пришлось в первый раз в жизни разрезать жаркое; но он, хотя и с трудом, справился с ним довольно удачно.

16-го его высочество, покушав в своей комнате, в назначенное время, именно в 2 часа пополудни, поехал на свадьбу молодого князя Трубецкого (гвардии сержанта), в дом великого канцлера Головкина (выдававшего младшую свою дочь), и остался там до 12 часов. Свадебными чинами были: посаженою матерью невесты — императрица, посаженым ее отцом — князь Меншиков; посаженою матерью жениха — княгиня Меншикова, посаженым отцом его — император; сестрою невесты — княгиня Валашская, братом невесты, если не ошибаюсь, — князь Валашский; сестрою жениха — генеральша Балк, братом жениха — князь Долгоруков; подругами невесты — сестра княгини Черкасской и средняя княжна Трубецкая; дружкою — молодой граф Сапега, маршалом — генерал Ягу-жинский, шаферами — капитан-поручики и поручики гвардии. Император сначала был в очень хорошем расположении духа, но потом вдруг сделался невесел. Граф Кинский, бывший немного навеселе, разговаривая с ним, упомянул что-то об исполнении данного слова, и это так рассердило государя, что доброму графу самому сделалось крайне неловко. Он всячески старался поправить дело как перед самим императором, так и перед генералом Ягужин-

395

ским, и уверял, что вовсе не то хотел сказать, что показалось его величеству; но все это ничего не помогло, и все шуты императора во весь вечер не могли опять развеселить его. Поэтому на свадьбе, говорят, гости были потом очень печальны. Офицеры и императорские денщики громко говорили между собою, что единственным виновником дурного расположения духа государя был граф Кинский. Вечером жених был страшно пьян, что всех очень удивило, потому что пили немного и он вовсе не считается за большого любителя вина; впрочем, некоторые уверяли, что он очень много пил еще дома с гостями и шаферами и был уже довольно отуманен водкою, когда явился к обеду. В этот день я узнал, что на прошлой неделе здесь объявили указ, по которому велено все картины (Bilder), находившиеся на улицах и в маленьких часовнях, отобрать и уничтожать*. Так как этот указ замечателен и очень удивил и поразил здешнюю чернь и многих старых русских вельмож, то постараюсь достать себе немецкий перевод с него. Кстати я вспомнил и о распубликованной недавно на русском языке длинной табели о рангах, которая составлена частью по шведскому, частью по английскому образцам. По ней особенно морские чины поставлены очень высоко**.

17-го его высочество кушал в своей комнате, а с нами обедали камеррат Фик, полковник Бойе и некоторые шведские офицеры. В 5 часов после обеда его высочество поехал опять на празднование вчерашней свадьбы; но на сей раз там не было ни императора, ни императрицы; недоставало также большой части придворных, иностранных министров и русских вельмож; а потому общество было весьма немногочисленно и все сошло как-то печально и тихо. Вскоре после нашего приезда все отправились к столу с соблюдением обыкновенных свадебных церемоний. Молодой хотя и не имел еще брачного сношения с своею женою, потому что накануне, вечером, был очень пьян и всю ночь болен, однако ж сорвал венок, висевший над девственною ее головою, и сорвал с таким ожесточением, что она сама не могла удержаться от смеха. С братом ее, молодым графом Головкиным, женившимся с неделю тому назад, было еще хуже: он сам сегодня признался, что жена его в первые пять дней оставалась девственною, но что это нисколько не зависело от него. Из подобных вещей здесь вовсе не делают тайны, напротив открыто рассказывают все друг другу, даже принуждают иногда жен подтверждать такие рассказы, хотя тут часто примешивается много хвастовства. За обедом молодая княгиня Трубецкая была вовсе не любезна с своим мужем и сидела возле него так равнодушно, как

 

* См. в Поли. Собр. Зак., т. VI, № 3765, Синодский указ от 20 марта 1720 года.

** Табель о рангах обнародована 24 января 1722 г. См. там же, т. VI, № 3890.

1722 год. Апрель

399

будто рядом с ней находился ее слуга. Я уверен, что она со временем будет полною госпожою в доме, потому что, кажется, очень своенравна, о чем молодому многие не раз уже говорили. После обеда, до начала танцев, князь Меншиков, в присутствии генерал-прокурора Ягужинского передал генерал-лейтенанту Вейсбаху записку, собственноручно написанную и подписанную императором. В ней стояло, что его величество жалует ему несколько деревень. Во время танцев генерал Ягужинский страшно сердился на свою жену: до обеда она сама добровольно предложила занять место сестры невесты, которая не приехала, и в этом качестве потом должна была танцевать в церемониальных танцах с маршалом, своим супругом; но когда дошла до нее очередь, она ни за что не хотела танцевать, как ее ни просили. Между тем обе другие пары, которым следовало танцевать вместе с ними, принуждены были ждать их, а маршал не мог, без нарушения принятого порядка, пригласить другую даму. Наконец помогла княгиня Черкасская, родная сестра молодого, женщина очень живая и любезная: она вызвалась танцевать за г-жу Ягужинскую, и маршал был ей очень благодарен, потому что иначе спор между ним и его упрямою женою продолжался бы до бесконечности. Так как император и императрица не приехали и гостей вообще собралось немного, да и маршал был в дурном расположении духа, то около 10 часов все кончилось и общество разъехалось по домам.

18-го камер-юнкер Геклау и я перед обедом были посланы верхом приглашать к герцогу гостей к следующему дню, в который приходилось рождение его высочества. Мои разъезды продолжались с 12 часов утра до 9 вечера, потому что мне следовало побывать у 15 или 16 лиц, живущих кто на севере, кто на юге. Почти все давали обещание приехать, особенно когда узнавали, что и император будет. Вечером, по возвращении домой, я нашел его высочество в саду, где донес об исполнении данного мне поручения и потом поужинал немного вместе с его высочеством, графом Бонде и Негелейном. В этот день наши тайные советники ездили опять к тайному советнику Остерману и имели конференцию с ним и с здешним кабинет-секретарем Макаровым.

19-го, в день рождения герцога, думая, что скоро начнут съезжаться гости, и будучи дежурным, я явился ко двору очень рано. Первые визиты его высочеству сделали здешние литаврщики и трубачи, также придворные и гвардейские музыканты с принадлежащими к ним барабанщиками и флейтщиками. Эти люди пользуются всяким случаем, где только можно получить на водку. Около 10 часов началась молитва, перед которою наши кавалеры приносили поздравление его королевскому высочеству. Все они были в самых парадных платьях; некоторые из них даже сделали себе к

400

этому дню новые костюмы, как, например, тайный советник Бассевич, посланник Штамке и капитан Шульц. Но его высочество был в совершенно простом новом зеленом кафтане. При начале богослужения, после пения (которое, равно как и заключительный псалом, герцог всегда назначает сам), мы, по обыкновению, хотели стать на колени для молитвы; но придворный проповедник начал сперва говорить составленное им для этого дня поздравление, что продолжалось более четверти часа. По окончании его мы бросились на колени, и тогда он прочел обыкновенную молитву, в которой однако ж на сей раз многое изменил и пополнил. После богослужения накрыли столы и сделали все распоряжения для приема гостей, которые начали съезжаться после 12 часов. Их вводили в переднюю залу, где стоял стол, накрытый на 16 или 18 приборов, за который после сели офицеры и денщики императора. Комната эта наполнялась все более и более; наконец набралось столько гостей, что многие стали опасаться тесноты, и как притом стол, по-видимому, был накрыт только один, то это, казалось, удивило некоторых русских. Но они скоро разуверились, когда, по прибытии императора, незаметно отворилась дверь и за нею открылся стол на 22 прибора, уставленный уже горячими кушаньями. Поднесши, по обыкновению, всем гостям по рюмке водки, герцог повел императора в столовую, где его величество сел за стол, но не на верхнем, а на нижнем конце (он обыкновенно садится на первое место, которое ему попадется). По правую его сторону сел князь Меншиков, а по левую его высочество; прочие разместились как пришлось. Однако, хотя приборов было 22, за столом поместилось всего только 18 человек, потому что гости сели слишком далеко один от другого, несмотря на то что им косвенно намекали, что надо бы сесть потеснее. Вследствие этого некоторым господам, которые должны были сесть за большой стол, недостало там места. Сидевшие за ним были следующие: император, князь Меншиков, его высочество герцог, великий адмирал Апраксин, великий канцлер Головкин, вице-канцлер Шафиров, князь Валашский, камер-прези-дент Голицын, князь Долгоруков (бывший послом в Варшаве и один из андреевских кавалеров), бывший посол в Гааге граф Матвеев, тайный советник Остерман, генерал-лейтенант и генерал-прокурор Ягужинский, молодой граф Сапега, граф Кинский, барон Мардефельд, французский министр Кампредон, голландский резидент Вильде и мекленбургский министр при здешнем дворе, канцелярии советник Остерман, родной брат тайного советника Остермана. Те же, которым недостало места, или, лучше сказать, которые сами не захотели сидеть за большим столом, были генерал-лейтенант Вейсбах и камергер короля польского Лефорт. Но они принадлежали к числу друзей дома и очень хорошо видели, что для них были ме-

1722 год. Апрель

401

ста. Стол два раза вновь роскошно накрывали и каждый раз ставили 22 блюда. Посредине его стояла большая пирамида с сластями, на которой красовался отлично сделанный из сахара вензель герцога, с короною наверху и двумя пальмовыми ветвями по бокам. Императору прислуживал конференции советник Альфельд, а все прочие наши кавалеры были расставлены вокруг стола, чтобы лучше прислуживать гостям и не иметь в комнате так много чужих лакеев, как обыкновенно бывает в подобных случаях. Тайный советник Геспен находился в другой комнате и угощал сидевших там; ему помогали еще некоторые из наших, как-то: камеррат Негелейн, асессор Сурланд, капитан Шульц и секретарь Швинге. Тайный же советник Бассевич был маршалом и смотрел за всем. Император, великий адмирал Апраксин (человек чрезвычайно приятный и почтенный) и большая часть гостей были в отличном расположении духа; поэтому много пили и после обыкновенных торжественных тостов провозглашали разные смешные. Обед продолжался с 4 до 10 часов вечера, потому что император хотя и вставал раз пять и выходил в другую комнату, однако ж всякий раз приказывал гостям (которые уже устали сидеть и охотно бы встали) оставаться на своих местах; так что если б князь Меншиков не сказал, что уже поздно, и не показал ему часов, он наверно просидел бы еще долее. Разговаривая постоянно то с его высочеством, то с другими, государь и не замечал, как проходило время. Наконец он собрался ехать, и его высочество проводил его до кареты, где он еще раз простился с ним и благодарил за угощение. Так как на дворе за неимением места стояли только кареты императора и князя Меншикова, то прочие гости, которым большею частью было далеко до дому, не стали ждать, пока их экипажи, один за другим, подъедут к крыльцу, а отправились прямо туда, где они стояли, и спешили уехать. Однако ж его высочество некоторых привел с собою назад, как, например, генерала Ягужинского, молодого Татищева и других, с которыми еще пил сколько было возможно до самого их отъезда. К герцогу являлись также с поздравлениями некоторые пленные и другие шведы, и он обнаружил перед ними свое прямое шведское сердце и всю свою любовь к Швеции. Тайный советник Бассевич в этот день также оказал большую услугу еще одному из находящихся здесь шведских офицеров, именно молодому прапорщику гвардии Тернеру, который во время своего плена женился на русской и теперь не получал от здешнего правительства позволения взять ее с собою в Швецию, потому что есть императорский указ, прямо запрещающий это. С помощью многих просьб тайный советник добился наконец обещания от князя Меншикова, что из особенной любви и уважения к нему, тайному советнику, желание этого офицера будет исполнено и он получит

402

паспорт на отъезд в Швецию с женою и дочерью. Это чрезвычайно его обрадовало. Вообще ничто не доставляет ему столько удовольствия, как случай оказать кому-нибудь услугу, в особенности же шведам, о которых и сам герцог наш немало заботится.

20-го его высочество кушал в своей комнате, потому что чувствовал еще усталость после вчерашнего дня, а с нами обедали камеррат Фик и полковник Бойе. После обеда приезжал камер-юнкер Балк, которого присылала императрица поздравить его высочество со вчерашним днем его рождения.

21-го, часов в 10 утра, его королевское высочество ездил кататься верхом с графом Бонде и со мною и сначала осматривал немного местоположение Москвы, которое со всех сторон чрезвычайно живописно. Потом мы заехали к камергеру Нарышкину, которого застали еще в халате, и, побыв у него несколько времени, отправились прямо домой. Обедал его высочество вне своей комнаты с некоторыми шведскими офицерами. Незадолго перед тем, как им сесть за стол, неожиданно приехал тайный советник Бассевич, который немало обрадовался, что попал еще вовремя, потому что иначе, против воли, принужден был бы остаться без обеда. Дело в том, что вчера являлся к нему человек с приглашением на сегодня на обед к генерал-майору Трубецкому (который при нас женился в Петербурге), и он в назначенное время отправился туда, послав однако ж вперед своего скорохода узнать, съехались ли гости. Скороход застал уже всех за столом и получил в ответ, что г. тайного советника вовсе не приглашали. Но он объявил, что сам говорил с человеком, приезжавшим с приглашением, и что господин его уже едет. Человека этого призвали, и показание его было согласно с показанием скорохода; однако ж последнему все-таки сказали, что очень сожалеют о происшедшем недоразумении и о напрасном беспокойстве, причиненном тайному советнику, которого, впрочем, при первом случае будут иметь честь пригласить к обеду. Такой отказ был весьма невежлив, тем более что за стол только что сели; кроме того, в числе гостей находились молодой граф Сапега и многие другие, следовательно можно было бы принять и тайного советника. Впрочем, ответ этого князя был совершенно по нем. После обеда к его высочеству приезжал камергер Нарышкин осведомиться, не будет ли ему каких-нибудь приказаний. Он, казалось, был очень доволен, что утром герцог удостоил его своим посещением. Вечером его высочество отправился вниз к графу Бонде, у которого пробыл со мною до 11 часов.

22-го, в 10 часов утра, его королевское высочество ходил пешком в голландскую реформатскую церковь, находящуюся прямо против его дома. У входа он был встречен церковными старшинами, которые провели его к креслу, очень красиво убранному и по-

1722 год. Апрель

403

ставленному недалеко от кафедры. Для кавалеров его высочества было также приготовлено несколько стульев. Эта голландско-реформатская община — одна из самых многочисленных и богатых у живущих в Москве иностранцев, потому что почти все жены здешних иностранных купцов реформатского исповедания и родятся здесь, а по здешнему обыкновению дочери воспитываются у них большею частью в религии матерей, сыновья же в религии отцов. Что касается до самой церкви, то она внутри чрезвычайно проста. Там, где обыкновенно бывает алтарь, находится кафедра, а перед нею стоит узкий стол, за которым причащаются Св. Тайн. При церкви только один пастор, который должен говорить проповеди не только в воскресные и праздничные дни до и после обеда, но и еще раз в неделю, именно по средам, что, конечно, весьма нелегко одному человеку. В этот день он сказал очень хорошую проповедь и включил в общую молитву имя его королевского высочества, чего не делал ни один из здешних лютеранских пасторов. Полковнику Лорху в третий раз пришлось все время стоять у кресел его высочества, потому что он и теперь был дежурным, как тогда, когда мы посещали старую и новую лютеранские церкви. В продолжение проповеди оба старшины (Vorsteher), — которые, как и оба попечителя (Aelteste), избираются ежегодно, — ходили, как и в здешних лютеранских церквах, сами с тарелками и звонком, но так, что один обходил одну половину прихожан, другой другую. По окончании богослужения они же опять проводили его высочество из церкви. В сенях в это время стоял один из церковных попечителей с кружкою, куда всякий, по желанию, бросал деньги. Так как день был прекрасный и герцог не спешил обедать (по случаю своего поста), то мы после того катались еще с полчаса. Около вечера его высочество ходил гулять в сад, находящийся позади его дома, а потом пошел к графу Бонде, у которого опять была форшнейдер-коллегия. В этот раз должность форшнейдера исправлял камеррат Негелейн.

23-го недавно приехавший сюда мекленбургский посланник, генерал-майор Фитингоф, близкий родственник тайного советника Бассевича, был в первый раз у герцога и передал ему поклон от своего государя. Его высочество принял его очень милостиво и оставил у себя обедать. Незадолго перед тем как подавать кушанье, приехал также здешний тайный кабинет-секретарь Макаров, большой фаворит императора, и его высочество очень обрадовался ему, потому что он обыкновенно до того бывает занят, что его почти никогда нельзя пригласить. Его тотчас, разумеется, просили остаться к обеду; но он через своего переводчика (потому что говорит только по-русски) отвечал, что собственно за тем и приехал, чтоб иметь честь видеть его высочество и обедать у него. Пили очень сильно,

404

тем более что гости, и в особенности Макаров, сами того желали, почему не многие из них уехали домой не в совершенном опьянении. Вечером его высочество опять гулял по саду и потом велел принести в маленькую беседку блюдо холодной спаржи и холодного жареного, за которые принялся вместе с графом Бонде, камерратом Негелейном и со мною. К нам присоединился вскоре еще тайный советник Геспен, который тотчас начал рассказывать свои приключения, случившиеся с ним после того, как мы расстались. Он говорил, что уехав с обеда сильно навеселе, но потом немного оправившись (чего, впрочем, глядя на него, нельзя было заметить), сел верхом, чтоб отправиться кататься, и попал в прекрасную рощу, которая называется Семеновскою, где наткнулся на целое общество английских купцов, праздновавших день именин теперешнего своего короля; что с ними должен был опять пить и выкурить несколько трубок табаку; что немного спустя увидел недалеко оттуда ее величество императрицу, находившуюся в этой роще с некоторыми из своих дам, и когда заметил, что его также увидали, не мог уже не подойти к государыне, которой и имел честь целовать руку как тут, так и при прощанье; наконец что ее величество усведомлялась о здоровье герцога и поручила ему, тайному советнику, передать поклон его королевскому высочеству, для чего он собственно и приехал. Так как у него сильно шумело в голове и он поэтому был очень весел, то его высочество, несмотря на свежесть вечернего воздуха, остался в саду от 8 до 11 часов.

24-го простился с его высочеством гвардии майор Румянцев, который в тот же день отправился отсюда в Астрахань. Обедали мы все с герцогом, потому что ни тайных советников, ни посторонних, кроме полковника Бойе, при дворе не было. Поручик Бассевич (человек веселый и подчас чрезвычайно остроумный), с которым его высочество иногда охотно шутит, до обеда, уж не знаю в чем, провинился и был, перед тем как нам идти к столу, заперт в небольшой чулан, где у буфетчика хранится серебро, чтобы просидеть там и проголодать, пока мы будем обедать; однако ж его скоро помиловали и опять освободили, даже допустили сесть вместе с нами. Мы не вставали еще из-за стола, как приехал камергер Нарышкин, который уже порядочно попил в Преображенском; но ему хотелось еще пить, и потому дело не обошлось без нескольких добрых бокалов, от которых он однако ж так сильно опьянел, что принужден был уехать. После обеда его высочество посетил здешних знатнейших духовных сановников, именно архиепископов Новгородского и Псковского, которые оба недавно были у него. По возвращении от них он отправился к госпоже Румянцевой, уезжавшей с мужем своим в Астрахань, но проведя у нее с час времени, приехал опять домой и тотчас же пошел к графу Бонде. В этот день

1722 год. Апрель

405

три роты Преображенского полка двинулись вперед к баркам, на которых должны переправиться в Астрахань. С ними отправился и добрый барон Ренн, который, к сожалению, должен был участвовать в походе все еще в чине унтер-офицера, потому что из предполагаемого повышения его покамест ничего не вышло.

25-го, в 9 часов утра, его высочество опять поехал кататься верхом с конференции советником Альфельдом, графом Бонде и со мною и ездил очень долго. В этот день при дворе обедали один шведский пастор (содержавшийся в Сибири и имеющий страшно длинную бороду) и еще некоторые другие шведы. Около вечера его высочество гулял в саду с графом Бонде, камерратом Негелейном и со мною, потом скушал холодного жареного и несколько бутербродов, которые я обыкновенно для него приготовляю, складывая их из белого и черного хлеба. Так как сегодня была очередь тайного советника Бассевича принимать у себя иностранных министров и погода стояла прекрасная, то он, пользуясь этим, пригласил их всех на прядильную фабрику Тамсена, где они, говорят, пробыли до позднего вечера и много веселились; сам тайный советник и хозяин даже ночевали там.

26-го, поутру, я получил приказание от тайного советника Бассевича отправиться верхом ко всем здешним знатным духовным лицам, членам Синода, и пригласить их от имени его высочества к обеду на завтрашний день. Со мною должен был ехать фурьер, знавший квартиру архиепископа Новгородского, у которого нам следовало узнать, где живут остальные и сколько их. Около 12 часов я собрался и отправился туда. Архиепископ, приняв меня очень вежливо, отвечал, что покорнейше благодарит за высокую милость, оказываемую ему герцогом, и что не замедлит приехать по его приглашению; также тотчас дал мне одного из своих людей, которому приказал проводить меня к остальным господам. Все они обещались быть, кроме одного, который был болен. Когда я приехал к архимандриту Троицкому (стоявшему в моем списке последним) и, по усиленной просьбе его, решился немного посидеть у него, он спросил меня, у кого мы уже были и кто указал нам место его жительства. Я отвечал, что меня всюду провожал один из служителей архиепископа Новгородского, и прочел ему по порядку имена всех, у кого был. После того, когда мы начали говорить о некоторых из них, он сказал, что видит, что я любознателен, и потому охотно продиктует мне, по порядку должностей, имена всех присутствующих в Синоде, которых я имел поручение приглашать к обеду. Я благодарил его сколько мог и велел своему переводчику передать ему, что сам был намерен просить об этом, но боялся его обеспокоить. Он просил меня взять перо и продиктовал мне следующее. Глава и первый президент Синода — император; второй его

406

президент — митрополит Рязанский, который теперь первенствующим между здешними духовными сановниками, но так стар и слаб, что уж не присутствует в Синоде. Далее, в Синоде еще два вице-президента, пять советников и пять асессоров; из последних, впрочем, здесь только два, остальные три в Петербурге. Вице-президентами — архиепископ Новгородский и архиепископ Псковский; советниками, первым — архиепископ Крутицкий, который живет постоянно в Москве, вторым он, архимандрит Троицкий, третьим — архимандрит Чудовский, четвертым — архимандрит Новоспасский и пятым — архимандрит Симоновский. Асессоры, находящиеся в Москве — Кондоиде Толски* и Оффшаников Угриски**; асессоры, оставшиеся в Петербурге: Теофилек Крулик***, протопоп Троицкий и протопоп Петропавловский. Кроме означенных двух президентов, двух вице-президентов, пяти советников и пяти асессоров, Синод имеет еще обер-секретаря, Тимофея Палехима****, который также духовный, так что, в полном своем составе, с императором, состоит из 15 лиц***** Найдя в этом списке двух особ, еще не приглашенных мною, именно митрополита Рязанского и архиепископа Крутицкого, я сказал, что желал бы пригласить и их, если б только знал, где они живут. Архимандрит отвечал, что может послать со мною одного из своих слуг верхом; после чего, поблагодарив его от души за такое предложение и выпив с ним еще стакана два вина, я отправился в путь. Он сказал мне, впрочем, еще прежде, что наперед знает, что митрополит не будет, потому что не может выезжать, но что, конечно, сочтет за большую милость, если также получит приглашение. Когда я приехал к архиепископу Крутицкому (который живет совершенно вне города, в прекрасном большом монастыре******), он принял меня очень приветливо и угостил превосходным бургонским. Но для меня было гораздо приятнее вина, когда он потом вышел со мною в прекрасную залу, откуда чудный вид на всю Москву и на протекающую под самыми окнами Москву-реку, по которой, по случаю транспортов в Астрахань, беспрерывно двигались барки. На прощанье архиепис-

 

* Афанасий Кондоиди, епископ Вологодский.

** Кто был этот асессор — мы не могли дознаться. (Имеется в виду Варлаам Овсяников. — Примеч. сост.)

*** Феофилакт Кролик, епископ Тверской.

**** Фамилия эта также явно переиначена; есть указание, что первым обер-секретарем в Синоде был «из игумнов иеромонах Варлаам Овсяников». См. у Рубана, Историч., географич. и топографич. описание С.-Петербурга, стр. 75.

***** См. в Поли. Собр. Зак., т. VI, № 3718, Регламент или Устав Духовной Коллегии, 24 января 1/21 года.

****** Это был крутицкий архиерейский дом (ныне Крутицкие казармы), где до 1788 года жили т. н. крутицкие митрополиты, управлявшие епархией Сарской и Подонской. См. подр. в «Русской Старине», изд. А.Мартыновым, М., 1848, год 1-й, стр. 50—63.

1722 год. Апрель

407

коп сказал мне, что недавно был у него его величество император, и в то же время просил меня упомянуть герцогу, какой отличный вид из монастыря, при чем, если можно, и уговорить его высочество также оказать ему милость своим посещением. Приехав наконец домой после обеда часов в 5 или в 6, я донес об исполнении возложенного на меня поручения. Его высочеству было очень приятно, что почти все будут; но ему хотелось пригласить еще кстати и некоторых старых русских, чтобы не скучали те из духовных, которые не говорили или не хотели говорить по-латыни; поэтому мне предстояло снова поездить и приглашать в тот же день и их. Герцог долго совещался с графом Бонде и со мною, кого именно позвать, и, выбрав наконец генерала от кавалерии Трубецкого*, который считается здесь очень набожным, нашего камергера Нарышкина, его брата, бывшего прежде камергером при сестре царя, царевне Софии, генерал-майора Чернышева, тайного кабинет-секретаря Макарова и генерал-лейтенанта Вейсбаха, приказал мне отправиться к тайному советнику Бассевичу (находившемуся у Кампредона), предложить ему этих господ и, если он одобрит их или найдет нужным прибавить еще кого-нибудь, поспешить тотчас же ехать с приглашениями. Так как лошадей своих мы уж порядочно утомили, то надобно было оседлать других, потому что вновь сделать приходилось несколько хороших концов. Когда лошади были готовы, мы поскакали к тайному советнику, но нашли его не у Кампредона, а недалеко от него, в саду, принадлежащем одному французскому купцу, Вернизобру, куда собралось и все общество, обедавшее у посланника. Исполнив там порученное мне и получив одобрение выбору его высочества как от тайного советника Бассевича, так и от тайного советника Геспена, я немедленно поехал далее. Но как в первый раз мы счастливо заставали дома духовенство, так неудачна была наша вторая экспедиция: дома был один только генерал-лейтенант Вейсбах, но и того я не видал, потому что он уже лег спать. Главною причиною такой неудачи было, вероятно, то, что я ездил не как в первый раз, в полдень, когда русские отдыхают после обеда и, следовательно, бывают дома, а в такое время, когда все отправляются гулять или делать визиты. Можно себе представить, какое огромное пространство занимает Москва, если я скажу, что мы на приглашение названных шести господ (которых квартиры, за исключением только одного, все были нам известны) употребили около четырех часов, не оставаясь нигде долее, нежели сколько требовалось, чтобы передать в нескольких словах возложенное на нас поручение! Я возвратился домой

 

* Князя Ивана Юрьевича.

408

не прежде 11 часов вечера и, признаюсь, немало устал в этот день, хотя не столько от езды, сколько от беспрестанного слезания с лошади и беготни вниз и вверх по высоким и неудобным лестницам в квартирах духовенства; а потому очень обрадовался, когда застал герцога в саду за добрым холодным блюдом: оно потом усладило мое усталое сердце больше, чем все поповское вино, выпитое мною в продолжение дня. Холодное жареное также пришлось мне отлично по вкусу, тем более что я поутру, перед своими разъездами, не успел даже порядочно пообедать. В этот день его высочество кушал вне своей комнаты, и к нему приезжал прощаться один гвардейский капитан, немец по фамилии Альбрехт, который немедленно отправлялся в Астрахань.

27-го духовные особы съехались к нам только около часа пополудни, прислав, впрочем, перед тем одного из своих товарищей с извинением, что не могли быть раньше по причине посвящения кого-то в епископы и позднего их выхода из Синода. Заседания Синода бывают утром по понедельникам, средам и пятницам и продолжаются, смотря по делам, иногда до 2 и до 3 часов после обеда. Что касается до прочих господ, которых я вчера приглашал, то из них никто не приехал, кроме генерал-лейтенанта Вейсбаха и нашего камергера Нарышкина. Они даже не имели настолько учтивости, чтобы извиниться. В час пополудни духовные приехали зараз все, кроме одного, присланного ими вперед, и их было 9 человек. Его высочество встречал их в передней, а мы кто на дворе, кто на крыльце. В ожидании обеда они были проведены в приемную комнату герцога, которая вместе и его спальня, и там сели с его высочеством на первых местах. Когда же обед (состоявший большею частью из рыбных и других постных блюд) был готов, его высочество повел гостей в столовую и просил духовенство занять почетные места, а сам с генерал-лейтенантом Вейсбахом и прочими господами поместился на нижнем конце стола. Из наших кавалеров, по недостатку места, с ними сели только оба тайных советника и посланник Штамке; остальные почти все прислуживали духовенству и потом по очереди, один за другим, ходили обедать в комнату графа Бонде. Туда же явился и наш конференции советник Альфельд, который перед тем пил всю ночь до 9 или 10 часов утра и которого его высочество, для шутки, велел поднять с постели. Он вовсе не успел еще выспаться и потому продолжал постоянно пить, нисколько не думая о еде; даже выпил целую серебряную суповую миску вина, когда полковник Лорх обещал, что будет пить с ним. За столом его высочества с господами духовными пили очень усердно, и меня удивляло, что они так охотно пьют и так хорошо переносят действие вина. Когда появились заздравные кубки, его высочество стоя начал провозглашать тосты за постоянное благо-

1722 год. Апрель

409

действие Святейшего Синода, его величества императора и всего государства. В продолжение обеда играли герцогские валторнисты, и почти все духовные гости немало удивлялись их искусству, слушая с большим вниманием. Но когда те при провозглашении важнейших тостов начали трубить туш, архиепископ Псковский (в шутку, впрочем) просил по-латыни не делать этого, говоря, что иначе соседи могут заметить, как сильно и проворно ходят здесь по рукам стаканы, и, пожалуй, подумать, что пьют более, чем следует. Поэтому трубить велено было не при всяком тосте. Обед продолжался почти до 5 часов; но господа духовные оставались еще с час или более после обеда и весело пили. Все они были в отличном расположении духа и казались очень откровенными и довольными герцогом, с которым большею частью могли говорить по-латыни. На прощанье его высочество провожал их вниз до крыльца и знатнейшим из них опять целовал руки; мы же радовались, что они наконец уехали. Вечером его высочество, оправившись несколько от своего полуопьянения, сошел вниз к графу Бонде, у которого ужинал с Негелейном и со мною.

28-го его высочество кушал вне своей комнаты, и с ним обедали подполковник Бойе и несколько шведских офицеров. Так как оставалось много лишних приборов, то и мы также должны были сесть за стол. Вечером была опять форшнейдер-коллегия, в которой граф Бонде исправлял должность форшнейдера. Она в этот раз продолжалась до часу ночи, потому что его высочеству было очень весело и хотелось подольше посидеть.

29-го у его высочества болела голова, почему он и не выходил из своей комнаты. В этот день один шведский полковой пастор говорил у нас проповедь на шведском языке; но я не мог слушать ее, потому что должен был крестить за его высочество у одного гвардейского гренадера, к которому отправился около 11 часов в нашей кавалерской карете, с двумя форейторами и в сопровождении гоф-фурьера Любкена, служившего мне переводчиком. Меня тотчас повели в русскую церковь, куда (так как квартира гренадера была близко) вслед за мною явилась и кума (русская купеческая жена) с младенцем. Недалеко от алтаря стояла уже купель с водою, в которой должен был креститься новорожденный. Скоро пришел и священник. Он взял три маленькие восковые свечи и прилепил их к купели; потом дал по свече нам, восприемникам, чтоб мы держали их во все время крещения, и наконец сам взял одну, которую, впрочем, несколько раз отдавал другому стоявшему возле него духовному лицу, и опять брал. После того он окадил ладоном и миртом купель и нас и со многими церемониями освятил воду. Когда это кончилось, мы с зажженными свечами в руках вместе с священником, читавшим что-то из книги, обошли три раза

410

вокруг купели, следуя за дьячком, который шел перед нами с иконою Иоанна Крестителя. Затем следовали принятые и у нас при крещении вопросы восприемникам, — во-первых: какое имя дать младенцу? Имя это, написанное на бумажке, передали священнику, который, положив ее на икону и держа над грудью младенца, читал молитву. Другой вопрос был: верует ли новорожденный в Бога Отца, Сына и Духа Святаго? на что мы, восприемники, должны были отвечать утвердительно. Так как я не понимал русского языка и еще менее всех этих церемоний, то рядом со мною стоял один из священнослужителей, который всякий раз отвечал за меня и показывал мне, что нужно делать. После этих вопросов мы повернулись спиною к купели, вместе с священником, и он опять начал спрашивать: отказывается ли новорожденный от сатаны, его ангелов и искушений? желает ли он всю жизнь оставаться в истинной, православной вере? Мы опять должны были отвечать отдельно на каждый его вопрос и вместе с ним усердно отплевываться, а потом снова стали лицом к купели. За этим началось заклинание (exorcismus), именно следующим образом: священник положил руку на новорожденного и, сказав: «Изыди, сатана, из младенца сего и дай место Духу Святому!», три раза дунул на него. После этого обряда он взял ножницы и отрезал у младенца крестообразно немного волос на голове, а мне дали кусочек скатанного воску, которым я должен был снять их с ножниц. Положив отрезанные волоса в книгу, священник еще раз спросил нас, хочет ли новорожденный креститься, и тогда уже взял его от моей кумы, которая в это время держала его, и совершенно обнаженного обеими руками три раза окунул в воду, закрыв ему предварительно пальцами нос, рот и уши, при чем говорил: «Крещу тебя во имя Отца и Сына и Святаго Духа»*. После того он положил младенцу в рот немного соли и помазал ему крестообразно священным миром не только лоб, грудь, руки и спину, но и ноги, виски и другие места, а затем, взяв чистую сорочку, надел ее на ребенка, лежавшего до тех пор нагим на подушке, которую держала то моя кума, то (впрочем, изредка) я. При этом одеванье священнослужитель произнес следующие слова: «Так чисто и бело омыт ты теперь от первородного греха» — и потом повесил младенцу на шею серебряный крестик, который тому должно носить всю жизнь в знак того, что он христианин (здесь если подымут мертвого на улице или где бы то ни было

 

* Разумеется, что Берхгольц, как плохо знавший русский язык, и притом лютеранского исповедания, не мог всего понимать в священнодействии, при котором присутствовал, и правильно передать, что видел. Так, например, он здесь, очевидно, ошибся, сказав, что священник произнес: крещу тебя. Эта формула не православная и не могла быть употреблена. Священник произнес, без сомнения, как и следовало: «крещается», а не «крещу».

1722 год. Апрель

411

и на нем не окажется такого креста, — тела его не хоронят). Затем он назвал святого, к которому новорожденный всегда должен обращаться, почитая его перед всеми другими, и дал ему домой образ этого святого; когда же все кончилось, начал ласкать и целовать нового христианина и увещевать нас, восприемников, быть ему настоящими отцом и матерью и никак не вступать друг с другом в брак, что здесь строжайше запрещено и никогда не допускается. Русские поэтому очень остерегаются крестить с такою особою, с которою когда-нибудь могут вступить в супружество. Меня уверяли еще, что если случается крестить в церкви двух или более детей, то купель для каждого приготовляется вновь, хотя б их было до ста: однажды употребленная уже вода, омывшая нечистоту первородного греха, выливается где-нибудь в особенном месте, чтобы никто не осквернился ею. По окончании всего обряда крещения я, дав священнику двойной червонец, а няне ребенка червонец, отправился к родильнице, которой также имел передать что-то; впрочем, в качестве кума, и должен был следовать в дом за младенцем, чтобы отдать его с рук на руки родителям. Я думал найти родильницу в постели; но она, свежая и бодрая, встретила меня у дверей. Взяв младенца от няни, я передал его матери и получил от нее обычный в этом случае поцелуй, которым остался очень доволен, потому что она была прекрасная молодая женщина; потом вручил ей также и 6 или 8 червонцев, которые мне дал его высочество завернутыми в бумагу. По настоятельной просьбе я должен был взойти наверх, в комнату гренадера, чтобы закусить там. Немало удивило меня, что молодая женщина, только за три дня перед тем разрешившаяся от бремени, очень бодро и без всякой помощи взбежала по сквернейшей и крутейшей лестнице, как будто с нею ничего не было. После она села вместе с нами и ела на славу сырую ветчину и редьку. Каков был мой обед, легко себе представить; однако ж надобно было пить до полупьяна то водку, то мед, то отвратительнейшее вино, потому что сам император делает это у своих гренадер, а я ведь заступал место его высочества. Почти ничего не нашлось мне по вкусу, и так как голод начинал поэтому сильно разбирать меня, то я встал, чтобы ехать. Тогда, по здешнему обычаю, мне хотели поднести шелковый носовой платок. Много труда стоило отказаться от него; но пирог и большой хлеб для его высочества меня, несмотря ни на что, принудили взять с собою, потому что и то и другое прямо положили в мою карету. Возвратись домой, я застал наших кавалеров за столом вместе с некоторыми шведскими офицерами и получил еще столько, что мог кое-как утолить голод. Вечером я ходил с посланником Штамке и с камерратом Негелейном к здешнему камеррату Фику, который живет в нашем соседстве.

412

30-го, поутру, до молитвы, был у его высочества французский посланник Кампредон. Герцог в этот день кушал в своей комнате, а я, вместе с тайными советниками, Вейсбахом и Ягужинским (попавшим к нам случайно), обедал у купца Розена, который отлично угостил нас, в особенности превосходною рыбою. После обеда все общество отправилось в его сад (находящийся в конце Слободы*) и принадлежащий к лучшим в Москве, где гости курили трубки и при том таки порядочно пили. Я поэтому скоро ушел оттуда, чтобы втихомолку навестить пажа Кеттенбурга, который несколько времени лежал в оспе, но теперь начинал опять ходить. Его высочество весь день не выходил из своей комнаты, потому что чувствовал себя не совсем здоровым.

 

Май

1-го герцог кушал в своей комнате, где, уже после стола, принимал приезжавшего к нему камергера Нарышкина. После обеда его высочество ездил верхом сперва к Кампредону, у которого было большое общество, а потом в приятную Семеновскую рощу**, где собиралось бесчисленное множество народа и были император и императрица, несмотря на то что в этот день шел сильный дождь.

2-го его высочество кушал вне своей комнаты, и мы все обедали с ним, потому что посторонних никого не случилось. Сегодня, попеременно, шел сильный град и снег, что в это время года бывает здесь очень редко. Вечером была форшнейдер-коллегия, в которой его высочество исправлял должность форшнейдера, а граф Бонде маршала.

3-го. Сегодня, в день Вознесения, я должен был отвести в сад посланника Штамке, которого за какую-то вину, в шутку, заставили там работать, но потом, по письменному реверсу, опять освободили. После проповеди герцог поехал к господину Мардефельду, который уже за несколько времени переехал на дачу (в версте от города) и в этот день праздновал свои именины, при чем им был основан орден, названный орденом виноградной кисти (ordre de la grappe). Его высочество очень весело до самого вечера провел там время в обществе всех иностранных министров. За обедом они сильно пили. Хотя его высочество уехал от Мардефельда в 9 часов и, следовательно, возвратился домой уже поздно, однако ж пробыл еще несколько часов у графа Бонде.

4-го его высочество обедал вне своей комнаты, но посторонних при дворе не было. После обеда он никуда не выходил из своего

 

* Немецкой.

** За Семеновскою заставою, где прежде были московские гулянья 1 мая, переведенные впоследствии в Сокольники.

1722 год. Май

413

кабинета. В этот день император и императрица поехали в Коломенское*, но на короткое только время.

5-го у его высочества обедали барон Мардефельд и оба Лефорта**. После обеда графа Бонде посылали в Преображенское узнать о здоровье принцессы Елизаветы, которая уже несколько дней была не совсем здорова. Вечером была форшнейдер-коллегия.

6-го проповедь началась в 10 часов утра, и при дворе обедало много посторонних; но его высочество держал в этот день свой пост. После обеда он ездил кататься верхом и взял меня с собою (хотя я и не был дежурным), а Эдера оставил дома. Приехав в приятную рощу, мы встретили императора и императрицу, которые также гуляли там, и его высочество имел счастье целовать им руку и разговаривать с ними. По возвращении домой мы пошли к графу Бонде, где ужинали и остались до 3 часов ночи, при чем сильно пили, потому что его высочество был необыкновенно весел.

7-го у герцога обедали камеррат Фик, полковник Бойе, оба Риддеркранца и один пленный шведский пастор. После обеда граф Бонде опять ездил в Преображенское, чтоб узнать о здоровье средней принцессы, а когда он возвратился домой, его высочество пошел к нему и остался в его комнате с Негелейном и со мною до 11 часов. Сегодня погода опять начала портиться и шло много дождя.

8-го шведский пастор опять обедал у его высочества. В этот день поручик Бассевич за некоторые проступки должен был работать в саду под караулом, но после получил за свое прилежание хорошее холодное блюдо. Вечером была форшнейдер-коллегия, и его высочество исправлял должность форшнейдера.

9-го у герцога обедали генерал-лейтенант Вейсбах, прапорщик Тернер и поручик Келлер. После обеда графа Бонде снова посылали в Преображенское. К его высочеству в этот день приезжал прощаться князь Валашский, который также отправлялся в Астрахань. Около вечера его высочество опять пошел вниз к графу Бонде.

10-го его высочество поутру ездил к князю Валашскому, чтобы еще раз проститься с ним у него в доме, и потом, откушав в своей комнате, удостоил меня своим посещением, потому что хотел, в обществе нескольких девиц, принять участие в праздновании дня моего рождения. Так как он за несколько дней перед тем узнал, что сегодня будет мое рождение, и очень желал познакомиться в моем доме, то я, по приказанию, должен был просить его осчастливить этот праздник своим присутствием, но в то же время пригласить

* Дворцовое село, находящееся в 7 верстах от Москвы.

** Племянники знаменитого любимца Петра Великого, Франца Яковлевича Лефорта. Один из них, Петр, был в это время генерал-майором русской службы, другой, Людовик, саксонско-польским посланником при российском дворе. См. Словарь Бантыш-Каменского, 1847, ч. II, стр. 290 и 291.

414

к себе только тех, кого ему угодно было назначить. Поэтому общество у меня состояло из герцога, г. фон Альфельда, графа Бонде, тайного советника Геспена и Негелейна, к которым после случайно присоединились еще тайный советник Бассевич и асессор Сурланд. Из дам были только моя хозяйка — мадам Клерк с своею хорошенькою дочерью и несколько девиц из их родни. Я поручил повару тайного советника Бассевича изготовить хороший ужин и пригласил музыкантов его высочества, почему мы до и после ужина танцевали, за столом довольно много пили, пели и шутили, и между всем этим играли также в разные веселые фанты. Его высочество оставался у меня с 5 часов после обеда до 12 ночи и казался при отъезде очень довольным, что возбудило во мне неописанную радость. Однако ж, как говорится, где растет хорошая трава, там всегда является и негодная; так случилось и сегодня. В то время как мы были в полном веселье, к нам пожаловал незваный пьяный гость, именно камер-паж императрицы Голицын, который тогда только ушел, когда окончательно напился. Мы старались выпроводить его как можно скорее, и все очень радовались, когда он наконец убрался.

11-го его высочество кушал вне своей комнаты, но посторонних у него никого не было. После обеда камергер и генерал-адъютант Нарышкин, состоявший при его королевском высочестве во все пребывание его здесь, в России, приезжал ко двору прощаться, потому что должен был также следовать за императором в Астрахань. Казалось, ему гораздо приятнее было бы остаться с нами в Москве. Когда он уехал, его высочество, в подарок за его труды, послал к нему в дом с графом Бонде разные серебряные вещи, которые он сначала не решался принять, но потом дал себя уговорить. Вечером опять собиралась наша форшнейдер-коллегия, и его высочество был форшнейдером.

12-го у герцога обедали разные пленные шведские офицеры. После обеда графа Бонде опять посылали в Преображенское узнать о состоянии здоровья принцессы, которая уже стала поправляться, и в то же время спросить, когда императрице угодно будет дозволить его высочеству приехать проститься с нею. Около вечера его высочество, по обыкновению, пошел к графу Бонде. Сегодня погода начала опять поправляться, и день был очень теплый.

13-го, в первый день Св. Троицы, проповедь началась в 9 часов утра, потому что после мы каждую минуту ждали вестника от императрицы с дозволением его высочеству приехать к ней проститься (ее величество приказывала сказать, что даст знать, когда ей будет угодно его видеть). Однако ж лошади простояли в упряжи с 9 часов утра до 5 часов после обеда, пока наконец явился посланный. Его высочество, не мешкая затем ни минуты, отправил-

1722 год. Май

415

ся, чтобы откланяться государыне и поручить себя ее всегдашнему милостивому расположению. Мы узнали, что после обеда император сам приедет к герцогу проститься, а потому его высочество приказал иметь наготове стол, как это делается везде, куда приезжает государь, у которого всегда и во всякое время бывает аппетит. Но он приехал не прежде вечера и так как должен был побывать еще в разных местах и потом в тот же вечер выехал из Москвы, то остался у нас недолго. Выпив несколько стаканов вина, он чрезвычайно милостиво простился с его высочеством и сказал, что Ягужинский, который останется здесь, будет помогать ему во всем, в чем только нужно, и исполнять все его требования. Тот изъявил на это величайшую готовность и отвечал, что будет всячески искать случая служить его высочеству. После того император еще раз простился с герцогом внизу, у своего кабриолета, и в тот же вечер, сделав еще несколько визитов, выехал в Астрахань. Императрица, вероятно, в ночь или на другой день утром последует за ним.

14-го ее величество императрица выехала из Москвы рано утром, взяв с собою очень немногих из своей свиты. Из здешних вельмож с императором поехали в Астрахань только великий адмирал (Апраксин), тайный советник Толстой и князь Валашский; все прочие остались здесь. Так как сегодня был второй день Св. Троицы и один пленный шведский пастор просил его высочество о дозволении служить при дворе обедню, то мы слушали проповедь на шведском языке, которой почти никто из наших кавалеров не понял. У его высочества обедали вице-президент Шмиден, камеррат Фик и некоторые шведские офицеры. После обеда он ездил в рощу, потому что погода была очень хороша.

15-го. Сегодня, в третий день Троицы, говорил при дворе проповедь на немецком языке один бывший пленный шведский пастор по фамилии Лауренс, который содержался в Тобольске и был в числе преподавателей учрежденной там большой шведской школы. Но он главным образом содержал себя часовым мастерством, которому посвящал все свои досуги. Нужда в Сибири научила бедных пленных разным искусствам. Этот пастор остался обедать у его высочества вместе с шведским комиссии секретарем Книперкрона и многими пленными шведскими офицерами. Во время проповеди в нашем ближайшем соседстве, у камеррата Фика, выкинуло из трубы; но этот пожар был скоро прекращен крыльями живого гуся, которого сверху опустили в трубу. После обеда его высочество с некоторыми из нас ездил кататься верхом, а по возвращении домой опять гулял несколько часов в нашем маленьком саду. Мы узнали, что в этот день супругу генерала Ягужинского, по именному повелению императора, отвезли в один из здешних монастырей за ссору ее с мужем. Она уже 11-го числа выехала из

416

Москвы, чтоб отправиться в одно из своих поместий; но так как потом не хотела ехать дальше, то ее привезли сюда назад и заключили в монастырь.

16-го у его высочества обедал находившийся здесь в плену шведский капитан Мернер, который потом и простился, потому что отправлялся в Швецию. После обеда ко двору приезжал, также прощаться, недавно присланный сюда мекленбургский генерал-майор Фитингоф, собиравшийся ехать назад к своему государю в Данциг. Вечером была опять форшнейдер-коллегия.

17-го, поутру, граф Бонде ездил верхом с г. фон Альфельдом искать недалеко от города дачу для его высочества со свитою и где-нибудь поблизости другую для тайного советника Бассевича и Альфельда. Его высочеству хотелось пожить несколько месяцев в деревне, в небольшом обществе, и он, еще до отъезда императора, испросил себе позволение выбирать и занимать все, что окажется удобнейшим и лучшим, почему и Ягужинский предлагал уже ему несколько мест. В этот день у герцога обедали граф Кинский и камеррат Фик, но к концу обеда приехал еще молодой граф Сапега, который и был причиною, что за столом распили несколько лишних стаканов вина. Около вечера его высочество ездил с одним со мною в рощу. На дороге мы встретили наших посланных, гг. Бонде и Альфельда, которые говорили, что самым удобным местом для его высочества нашли Свирлово, принадлежащее одному из Нарышкиных, а для тайного советника Бассевича другую деревню (в полуверсте оттуда), которая принадлежит молодому князю Хованскому, зятю барона Шафирова. Поездив немного, мы воротились домой, и его высочество пошел к графу Бонде.

18-го, утром, пришел караул, которому назначено находиться у нас в Москве (одна половина гвардии выступила в поход в Персию, а другая получила предписание отправиться в Петербург; но одной роте велено было остаться здесь для караулов у его высочества). У герцога обедали некоторые шведские офицеры. После обеда его высочество установил особенный орден под названием орден тюльпана, или девственности (ordre de la tulipe, ou de pucellage), и сделал себя его командором, а меня старшим кавалером. Из других сегодня никто еще не удостоился такой чести. Знак этого ордена должен состоять из тюльпана и нарцисса и носиться в петлице камзола. В этот день граф Бонде получил от своей матери приказание ехать в Швецию.

19-го его высочество кушал вне своей комнаты, но посторонних у него никого не было. После обеда приезжал молодой голландский купец фон Иеверн, сговоренный недавно с дочерью старого богатого купца Мейера, и просил его высочество со всею свитою пожаловать на другой день в дом его будущего тестя, где жених,

1722 год. Май

417

по здешнему обычаю, давал бал или, как здесь говорят, вечеринку, потому что его будут оглашать в последний раз. Его высочество обещал ему приехать. Вечером была форшнейдер-коллегия. В этот день простились с герцогом императорский лейб-хирург и обер-хирург Адмиралтейства Хови*, у которого тайный советник Бас-севич веселился вчера вместе с князем Меншиковым и генералом Ягужинским, и маленький шведский полковой пастор, несколько раз говоривший у нас при дворе проповеди; первый отправлялся в С.-Петербург, второй в Швецию. В этот же день его высочество пожаловал кавалерами ордена тюльпана тайного советника Геспена, графа Бонде и камеррата Негелейна.

20-го проповедь была очень рано, и герцог держал свой пост. В 6 часов после обеда он поехал с своею свитою на вечеринку к старому Мейеру, где мы нашли всех дам из Немецкой Слободы. Вскоре по приезде нашем начались танцы; потом, в 11 часов, мы ужинали и после того опять продолжали танцевать до самого утра. Его высочество оставался там до 3 часов, но я и некоторые из наших кавалеров пробыли до 4-х и много веселились. Угощали нас отлично.

21-го его высочество кушал в своей комнате, а после обеда ездил гулять в рощу, называемую Измайловскою, которая необыкновенно приятна**. По возвращении домой они пошел к графу Бонде.

22-го его высочество не выходил из своей комнаты. В этот день Преображенский полк отправился назад в Петербург, и при его выступлении палили из пушек.

23-го его высочество кушал вне своей комнаты, но посторонних при дворе не было. После обеда князь Меншиков прислал с своим адъютантом шесть гренадер Преображенского полка, назначенных постоянно оставаться при его высочестве, потому что все прочие гренадеры выступили из Москвы. Они поступили только под начальство графа Бонде (который тотчас приказал приготовить им комнату в доме герцога) и должны были, по одному ежедневно, состоять на ординарцах при его высочестве и всюду следовать за ним. Между этими шестью гренадерами четверо были из дворян старых фамилий, и его высочество положил им, сверх получаемого ими жалованья, еще по нескольку рублей в месяц. Около вечера герцог ходил гулять в сад, а потом зашел к Негелейну и пробыл весь вечер только с ним и со мною, потому что графа Бонде не было дома.

24-го у его высочества обедали генерал-лейтенант Вейсбах и многие шведские офицеры. Так как это был прощальный обед для

 

* Жан Хови, голландец.

** Роща эта называется так по подмосковному селу Измайлову, близ которого находится.

418

генерал-лейтенанта, отправлявшегося к своей армии в Украину, то за столом пили довольно много. После обеда его высочество прислал за мною в дом тайного советника Бассевича (где я в этот день обедал), и я должен был ехать с ним со двора. Вечером мы заехали сперва к посланнику Штамке, а потом к тайному советнику Гес-пену, у которого, в обществе его хозяек, пробыли почти до двух часов ночи. В этот день выступил в Петербург и гвардии Семеновский полк. Его высочество, еще до выезда со двора, был приглашен молодым Мейером и Преном на свадьбу молодого фон Неверна и в то же время к отцу невесты.

25-го с тайным советником Бассевичем приезжал ко двору капитан гвардии Измайлов, который был посланником в Китае. Его, за отсутствием Нарышкина, назначали камергером при его высочестве, чему как герцог, так и все мы радовались, потому что он, кажется, прекрасный человек. После этого визита Бонде, Негелейн и я заблаговременно отправились с его высочеством осматривать будущее место нашего летнего пребывания, Свирлово. Оно было в большом запущении, но, при нужде, показалось нам еще сносным. Мы хотя взяли с собою повара и довольно кушанья, однако ж должны были удовольствоваться несколькими печеными яйцами и сладким молоком, потому что наш кухонный фургон, отправленный вперед, заблудился: люди забыли название места и попали в деревню совсем другого Нарышкина. В этот день мы прочли в последних ведомостях известие, что его высочество хотели здесь лишить жизни посредством отравленного парика; но это чистая выдумка.

26-го у его высочества обедали г. Измайлов с прибывшим сюда недавно из Китая иезуитом, камеррат Фик и некоторые шведские офицеры. Этот иезуит, который здесь только проездом, человек очень образованный и сделал императору, еще до его отъезда, хорошенькие подарки. После обеда все наши кавалеры были приглашены на свадьбу купца фон Неверна.

27-го проповедь началась в 11 часов, и его высочество держал свой обыкновенный пост. После обеда он ездил с Альфельдом, Бонде и со мною в рощу, где мы нашли многих слободских. Вечером была форшнейдер-коллегия, на которую пригласили и тайного советника Бассевича. Герцог был форшнейдером, а тайный советник Геспен маршалом. Тайный советник Бассевич немало дивился всем установленным у нас церемониям, а еще более тому, что его высочество так хорошо исправлял форшнейдерскую должность.

28-го его высочество, без посторонних, кушал вне своей комнаты. Тайного советника Бассевича, у которого я в этот день обедал, просили быть обер-маршалом на свадьбе фон Неверна, на что он сначала не хотел решиться. После обеда его высочество ездил с ним и с графом Бонде к князю Меншикову, где они однако ж

1722 год. Май

419

оставались недолго. По возвращении домой граф Бонде (который получил от матери другое приказание — не ехать в Швецию) побыл немного у меня, но узнав, что его высочество идет к нему, поспешил в свою комнату.

29-го, в день свадьбы купца фон Неверна и девицы Мейер, в 10 часов утра второй маршал (брат невесты) и все шаферы завтракали у тайного советника Бассевича как обер-маршала. Они привезли ему маршальский жезл и потом проводили его с церемонией в дом молодых, куда, в час пополудни, отправился и его высочество, который застал уже множество гостей. Когда все собрались и приехал пастор, начался обряд бракосочетания, по окончании которого сели за стол. Свадебными чинами были следующие лица: посаженою матерью невесты — княгиня Меншикова, посаженым отцом невесты — его королевское высочество, посаженою матерью жениха — фельдцейхмейстерша Брюс, посаженым отцом жениха — князь Меншиков, сестрою невесты------*, братом невесты — генерал-фельдцейхмейстер Брюс, сестрою жениха — голландская резидентша, братом жениха — генерал Ягужинский, и т. д. Так как за столом девиц желали иметь особого дружку (форшнейдера), то меня упросили быть им. После обеда, когда начались танцы, подавали всякого рода сласти и прохладительные напитки. Обед, надобно признаться, был очень хорош, и особенно отличался обилием дорогой и лучшей рыбы, какую только можно достать в Москве, а в этом состоит здесь главная роскошь. Вообще все было как нельзя лучше, почему его высочество и остался на этой свадьбе до того времени, когда все кончилось и невесту отвели в спальню. Там еще раз всех угощали сластями и вином, при чем было разбито страшное количество стаканов. По здешнему обычаю, от сластей ничего не должно оставаться и гости обязаны все взять с собою. Было 2 часа, когда уехал его высочество; но князь Меншиков и большая часть других знатных дам и кавалеров уехали раньше. После обеда приезжал в дом новобрачных и наш Измайлов, чтобы просить его высочество пожаловать на другой день в Преображенское по случаю дня рождения его величества императора.

30-го, в день рождения императора, в половине первого пополудни, его высочество поехал с Измайловым и с нами в Старое Преображенское, где имел удовольствие видеть императорских принцесс и усердно танцевать с ними. Этот праздник, в котором принимали участие все оставшиеся здесь знатные особы, продолжался до 10 часов вечера; пили довольно сильно, и г. Ягужинский был маршалом. Утром по случаю этого торжественного дня палили из всех здешних пушек.

 

* Так в подлиннике.

420

31-го, поутру, был у меня мекленбургский адъютант Дикштат, служащий в Шверинском полку. Бонде посылали к принцессам с поклоном от его высочества, который в этот день обедал в своей комнате, а ужинал у графа Бонде.

 

Июнь

1-го меня навестил мой бывший подполковник Шак, который обедал в этот день у его высочества. Вечером они были у Бонде.

2-го был обед у Кампредона, у которого, по приглашению, собрались его высочество, все иностранные министры и многие из здешних вельмож. Но в 3 часа после обеда герцог уже воротился домой, и потом только в 10 часов вечера сошел вниз к графу Бонде. Вчера здесь было получено известие, что один известный мятежник свергнул с престола шаха персидского и трех его сыновей*.

3-го, в 10 часов утра, была при дворе проповедь. Около полудня герцог поехал к графу Кинскому, у которого обедал с некоторыми иностранными министрами, а после обеда, по приглашению, был в Преображенском, чтобы проститься с принцессами, которые уезжали дня через два. Оттуда он заехал сперва на короткое время домой, но потом опять отправился в дом новобрачных (фон Иеверн), дававших новую вечеринку, и протанцевал там от 7 часов вечера до 2 часов ночи.

4-го у его высочества обедали архиатер Блументрост** и асессор Глюк***, которые приезжали прощаться, потому что должны были следовать за принцессами в Петербург. Так как они никогда еще не обедали у герцога (который в этот день был очень весел), то страшно пили как за столом, так и после. Около вечера его высочество приехал ко мне и пробыл до половины двенадцатого в саду у моей хозяйки, а потом отправился еще к тайному советнику Геспену, у которого остался до 2 часов ночи.

5-го, поутру, посланник Кампредон приезжал к герцогу с письмом и застал его в халате, потому что он чувствовал себя не совсем хорошо и был намерен кушать в своей комнате и никуда не выходить. Так как императорские принцессы в этот день проехали только несколько верст и остановились в одной деревне, принадлежащей княгине Черкасской, а его высочеству хотелось еще раз видеть их и поговорить с ними (что очень одобрял и генерал Ягужинский), то тайный советник Бассевич, с некоторыми из наших придворных кавалеров, с кухнею и погребом, также с разными боль-

 

* Это был Мир-Махмуд (сын знаменитого Мирвейса), предводитель афганцев, главный виновник смут в Персии, подавших повод к войне ее с Россией.

** Иоганн-Деодат Блументрост, старший брат лейб-медика Петра Великого, Лаврентия Блументроста.

*** Вероятно, сын известного пастора Глюка, воспитателя Екатерины I.

1722 год. Июнь

421

шими палатками, взятыми нарочно у князя Меншикова, должен был отправиться вперед, чтобы выбрать у дороги удобное место и все устроить там как следует.

6-го его высочество очень рано, именно в 2 часа утра, поехал туда с нами, остальными, и мы нашли тайного советника Бассевича верстах в двадцати отсюда, на горе, в прекрасной роще, где все было очень хорошо устроено и приготовлено. Часов в десять графа Бонде послали в деревню, где ночевали принцессы, чтобы попросить князя (Меншикова) и Ягужинского доложить им, что его высочество ждет их у дороги, по которой они поедут, и хочет еще раз иметь честь пожелать им счастливого пути. Мы расставили караульных, чтобы тотчас можно было узнать, когда поедут принцессы, и потому каждую минуту были готовы принять их. Они показались в час пополудни, и вся наша свита верхом, а сам герцог в кабриолете, проехали им навстречу более полуверсты. Когда они приблизились к нам, его высочество подошел к их карете, поцеловал им руки и просил их остановиться на минуту у него, на что их высочества тотчас согласились и, подъехав к месту (находившемуся шагах в двухстах от дороги), где мы разбили палатки, вышли из своего экипажа; но в палатку, в которой стоял очень мило убранный стол, не хотели войти, говоря, что уже обедали; почему выпили только по рюмке вина, сели опять в карету и, к величайшему нашему горю, отправились дальше. Хотя с принцессами было очень много знатных лиц, как, например, князь Меншиков с супругою, Ягужинский и многие другие, однако ж никто не остался у нас, когда они уехали; напротив, все последовали за ними, желая проводить их еще сколько-нибудь. Таким образом нам пришлось одним, в обществе лишь Измайлова, съесть свой роскошный обед, что герцогу, конечно, было далеко не так приятно, как если б он имел счастье угощать у себя принцесс. Они, вероятно, не осмелились принять его приглашения, потому что не могли знать, как посмотрят на это император и императрица. Пробыв здесь еще несколько часов, его высочество отправился в обратный путь и часу в шестом приехал домой.

7-го его высочество кушал в своей комнате. В 5 часов после обеда он поехал к купцу Тамсену, и я, хотя и не был дежурным, получил приказание также следовать туда. Мы нашли там обоих наших тайных советников и некоторых других иностранцев, также много дам из Слободы, которые все и обедали у Тамсена, потому что в этот день у него в доме была свадьба его экономки. Так как по этому случаю ужинали и усердно танцевали, то его высочество оставался здесь до двух часов ночи. Тамсен заставлял также работников с своей полотняной фабрики, раздетых донага, драться на кулачки перед его высочеством. Они наносили друг другу жестокие удары, не обращая

422

внимания, куда били их огромные кулаки, или толкали ноги и колена. Эта игра — одна из любимейших у русских, которые в ней необыкновенно искусны. Бойцы еще чрезвычайно ловко сшибают один другого с ног; но затем, под строгим наказанием, уже нельзя трогать побежденного, пока он опять не встанет. Здесь есть много знатных людей, которые не только с удовольствием смотрят на эту забаву, но и сами принимают в ней участие.

8-го его высочество кушал вне своей комнаты, и у него обедали Фик и полковник Бойе. После стола к нему приезжал секретарь Кениг с приглашением к следующему воскресенью на обед к вице-канцлеру. В это же время привели от имени императора шесть лошадей для перевозки разных вещей, необходимых нам на даче. Вечером его высочество ездил кататься в большом парном кабриолете, который приказал сделать для себя здесь, и я должен был сопровождать его верхом.

9-го. У его высочества всю прошлую ночь болела голова, почему он и не мог принять обоих приятных гостей, которые назвались к нему сегодня обедать, именно Ягужинского и Остермана. Их должен был пригласить к себе тайный советник Бассевич, к которому потом приехали еще вице-президент фон Шмиден и мекленбургский Остерман. Однако ж герцог после обеда также явился туда, а вечером ездил кататься.

10-го проповедь была рано утром. По окончании богослужения ко двору приезжал генерал-майор Чернышев* с своим маленьким сыном (лет 12), которого он представил его высочеству и который, говорят, будет у нас пажом. Хотя был постный день герцога, однако ж он обещал приехать на обед к барону Шафирову, которому не мог отказать, и потому отложил свой пост до другого дня в неделе. Часов в двенадцать его высочество поехал туда с тайными советниками и знатнейшими кавалерами своего двора и нашел там очень большое общество, состоявшее из здешних и иностранных министров. Обед был великолепный и особенно отличался превосходнейшими винами, какие только возможны и каких, как известно, нет ни у кого в России, кроме вице-канцлера. Кушанья подавались у него все на серебре и были отлично приготовлены на немецкий манер поварами графа Кинского, его соседа. Как за столом, так и после очень сильно пили. Его высочество оставался там до 5 часов и был чрезвычайно весел, что старого хозяина (т. е. вице-канцлера) немало радовало, особенно когда герцог понуждал общество пить и сам начинал провозглашать разные тосты. Оттуда его высочество поехал в рощу, где мы нашли полковника Лорха, майора Эдера, молодого фон дер Зандена и его товарища Тамсена, которые убедили его ехать

 

* Григорий Петрович Чернышев.

1722 год. Июнь

423

домой водою, потому что у них недалеко, в Старом Преображенском, стояла хорошенькая лодка, да и наши валторнисты были в их обществе. Его высочество принял это предложение и отправился (в первый раз здесь, в Москве) водою, именно по Яузе, до самой Немецкой Слободы и потом уже домой.

11-го я, по приказанию его высочества, в три часа утра поехал верхом с фурьером Любкеном в деревню, назначенную для нашего летнего пребывания, чтобы взглянуть, прилежно ли там работают; но в 8 часов воротился с известием, что ничего еще даже не начато, почему Любкена вечером опять послали туда. По приглашению тайного советника Остермана, его высочество был у него в этот день на обеде и оставался там, в обществе многих иностранных и здешних министров, до 5 часов. Оттуда он проехал сперва домой, а потом отправился кататься, и катался до позднего вечера. В этот же день мы получили известие, что в Гамбурге супруга обер-камергера разрешилась от бремени сыном.

12-го его высочество кушал в своей комнате. Тотчас после обеда к нему приезжал прощаться граф Сапега, который отправлялся опять в Польшу к своему отцу. Около вечера его высочество ездил со двора, а по возвращении его домой была форшнейдер-коллегия. В этот день приезжали также ко двору старшины новой церкви* благодарить за 50 рублей, которые герцог подарил ей; сегодня же поставили у нас новый караул от Преображенского полка.

13-го его высочество кушал в своей комнате. После обеда к нему приезжал молодой Брюс (в доме которого его высочество жил в Петербурге) и приглашал его со всею свитою на другой день на обед к своему двоюродному брату, генерал-фельдцейхмейстеру. В этот день при дворе был также молодой Измайлов, у которого жена красавица. Вечер герцог провел у графа Бонде.

14-го его высочество поехал около полудня на обед к генерал-фельдцейхмейстеру Брюсу (где было великолепное угощение и многочисленное общество) и там просил его за мою хозяйку, которая имеет процесс в Берх-коллегии, где он президентом. Чтобы сделать удовольствие графу Брюсу и для пользы г-жи Клерк герцог остался у него до 8 часов вечера, и тот обещал ему приложить в этом деле все свое старание и помочь бедной вдове, сколько будет в его силах. Оттуда его высочество поехал прямо к тайному советнику Геспену, у хозяина которого ужинал и пробыл до часу ночи.

15-го герцог кушал в своей комнате и после обеда опять поехал к тайному советнику Геспену, а потом вместе с ним отправился в сад его хозяина, г. Розе, где оставался и веселился до 11 часов вечера.

 

* Церковь эта, во имя святых Петра и Павла, находится теперь близ Покровки, куда была переведена незадолго до 1812 года.

424

16-го его высочество обедал с тайными советниками вне своей комнаты; но так как при дворе не было никого из посторонних, то и мы все сидели за столом. После обеда герцог с графом Бонде, камерратом Негелейном и со мною, в карете шестернею, ездил в Свирлово, чтобы осмотреть его и узнать, как идут там работы и когда можно будет переехать туда. По возвращении домой он ужинал с нами у графа Бонде, где оставался до 12 часов.

17-го был постный день его высочества, и он кушал в своей комнате, а с нами обедал капитан Измайлов. После обеда меня вызвали ко двору, и я, хотя было не мое дежурство, должен был сопровождать его высочество в прогулке, предпринятой им в Перово*.

18-го его высочество, в обществе многих иностранных и здешних министров, обедал у генерал-лейтенанта Ягужинского, где был очень весел и остался почти до 8 часов вечера. Когда вино начало сильно действовать, произошло несколько маленьких ссор, между прочим и у хозяина с нашим тайным советником Бассевичем; но они скоро опять помирились, потому что всегда большие друзья и между собою на ты. По возвращении нашем домой его высочество ужинал еще у графа Бонде. В этот день получено было известие, что император б-го числа текущего месяца выехал из Казани и отправился далее.

19-го герцог кушал в своей комнате, а я обедал дома у моей хозяйки. После обеда он удостоил меня своим посещением и пробыл у меня в саду до 9 часов вечера в обществе моей молодой хозяйки и трех ее кузин, девиц Ланген.

20-го, в час пополудни, его высочество поехал на обед к тайному советнику Бассевичу, который, как маршал свадьбы фон Иеверна, по здешнему обычаю, угощал молодых и всех имевших на ней какую-нибудь должность. У него было с лишком двадцать дам из Слободы и более тридцати мужчин, большей частью купцов и наших придворных. Голландский резидент, жена которого была на свадьбе сестрою жениха, был также приглашен вместе с нею. Несмотря на то что общество просили собраться к 12 часам, гости съехались все не прежде 3 часов (здешнее чванство завело являться в таких случаях не иначе, как 3 или 4 часа позднее назначенного времени, потому что никто не хочет приехать первым). Тайный советник велел приготовить два больших стола, за которые поместилось до 50 человек, и распорядился так, что за один сели все замужние и женатые, а за другой все девицы и холостые. Перед тем гости должны были вынимать билеты, и уже по их нумерам каждый с своею парою занимал место за столом. Один только молодой избавлялся от этой обязанности, потому что ему следовало

 

* Одно из ближайших подмосковных сел.

1722 год. Июнь

425

оставаться с своею женою и сидеть с нею на первых местах. Оба стола были так заняты, что не осталось ни одного лишнего прибора; не сидели только тайный советник и двое или трое из нас, которых он взял себе на помощь для прислуги гостям. Так как один старый купец по фамилии Кох не мог попасть за стол женатых и не имел нумера, то тайный советник посадил его с девицами, где он и председательствовал, т. е. сидел один на первом месте. Все было устроено очень хорошо и шло как нельзя лучше. Каждый имел полную свободу пить сколько хотел, много или мало. После обеда сперва подавали чай и кофе, а потом начались танцы. Прежде всего все по своим нумерам должны были протанцевать польский, а затем уже получили свободу танцевать что хотели и с кем хотели. Вечером опять накрыты были столы; но ужинали сначала женатые и замужние (его высочество был единственный неженатый между ними), а молодежь между тем танцевала; когда же те кончили, ужинать пошли молодые люди, а они заступили их место, так что танцы продолжались до 3 или до 4 часов ночи и продлились бы еще долее, если б его высочество не закончил их.

21-го герцог кушал в своей комнате. После обеда он крестил в доме асессора Сурланда у одного пленного шведского комиссара по фамилии Берлинг, которому подарил сколько-то червонцев, а оттуда поехал в сад купца Коха, где гулял несколько времени и нашел большое общество английских купцов. По возвращении домой его высочество пошел к графу Бонде.

22-го у нас обедали молодой купец Прен и купец фон дер Занден; но его высочество оставался в своей комнате. Последний после обеда простился с герцогом, потому что на другой день отправлялся в Петербург. За столом рассказывали, будто вчера получено известие, что в 80 верстах отсюда, на петербургской дороге, на двух капитанов гвардии, с которыми было еще 6 человек солдат, напали разбойники, но что тем удалось счастливо отбиться и даже захватить некоторых из них. Кроме того, в этот день мы услышали печальное известие об одном человеке, который дня за два здесь, в Москве, жестоким образом лишил себя жизни. Он недавно только приехал сюда из Гааги, где много лет состоял секретарем русского посольства при князе Куракине*, который его очень любил. Говорят, это был человек чрезвычайно образованный и даровитый, превосходно знавший почти все языки. Его вызвали поэтому сюда для занятия места обер-секретаря; но он вдруг впал в меланхолию и, как рассказывают, сам разрезал себе жилы, а потом застрелился еще пистолетом. На столе у него нашли записку, в которой он одного из своих друзей назначил своим наследником. Думают, что

 

* Князь Борис Иванович Куракин.

426

это несчастье главным образом произошло от того, что его неохотно хотели опять выпустить из России, а ему не хотелось в ней оставаться. Фамилия его была — Карадин. Сегодня же с барабанным боем объявляли по улицам указ Сената, которым повелевалось, под страхом тяжкого наказания, чтобы имена как господских, так и всех гулящих людей были предъявлены генерал-майору Чернышеву, что здесь, в Москве, говорят, не редкость и бывает почти каждый год*. После обеда я должен был надевать перед герцогом новый кавалерский костюм, сделанный к ордену, который его высочество намеревается учредить нынешним летом для препровождения времени и к которому будут принадлежать только холостые, почему он до сих пор и был пожалован еще только графу Бонде, посланнику Штамке, камеррату Негелейну и мне. Себя герцог объявил его гроссмейстером. Костюм этот, очень красивый, вполне заслужил одобрение как его высочества, так и графа Бонде. Остальные четыре пары будут также скоро готовы. Вечером, в 7 часов, его высочество ужинал в небольшом обществе у графа Бонде. 23-го, в 10 часов утра, его высочество в сопровождении графа Бонде, Альфельда и меня поехал на извозчичих лошадях в деревню Черную Грязь**, принадлежащую князю Валашскому, куда, в особой карете, отправился вслед за нами и камеррат Негелейн. Хотя в этот день дежурными были полковник Лорх и майор Эдер, однако ж они остались дома, и вместо них поехали мы. Дом в Черной Грязи (до которой от нашей Слободы будет верст двенадцать) построен на китайский манер, с отлогими крышами на два ската, с галереями, по которым можно ходить перед окнами вокруг всего строения, и со многими маленькими башнями, со всех сторон открытыми и обтянутыми только парусиною для свежести воздуха и защиты от солнца. Он весь деревянный, но так как раскрашен и стоит на высоком месте, то издали кажется великолепным. Комнаты внутри его, кроме одной залы, очень невелики, низки и с низенькими окнами, исключая, впрочем, еще комнатку в правом павильоне и во втором этаже, которая довольно высока и служит князю спальнею, потому что находится близко от одной из галерей, откуда прекрасный вид. Теперь, как сказано, это имение принадлежит князю Валашскому, получившему его в подарок от императора; но сперва оно принадлежало князю Голицыну, который был замешан в деле царевны Софии и сослан к самоедам, а прежде правил всем государством. Управляющий этой деревни, какой-

 

* См. в Поли. Собр. Зак. «Инструкцию московскому обер-полицеймейстеру Грекову» 1722 года, т. VI, № 4047.

** Нынешнее дворцовое село Царицыно (в 12 верстах от Москвы), известное по своему живописному местоположению и недостроенному дворцу времен императрицы Екатерины II.

1722 год. Июнь

427

то калмык, везде нас водил и все нам показывал. Осмотрев дом и сад, мы отправились в обратный путь и заехали еще в другое место, называемое Коломенским, где находится большой увеселительный дворец прежних царей и где мы обедали, потому что его высочество послал туда вперед одного из своих поваров с провизией, чтобы приготовить для нас что-нибудь. Здесь мы случайно застали шталмейстера императрицы, заведывающего этим местом, который принял нас очень учтиво и водил по всему дворцу. Это огромное деревянное здание весьма замечательно по своей древности и необыкновенной величине. Шталмейстер уверял его высочество, что в нем 270 комнат и 3 000 окон, больших и малых, считая все вместе. В числе комнат есть очень красивые и большие; но все вообще так ветхо, что уж не везде можно ходить, почему наш вожатый в одном месте просил нас не ступать по двое на одну доску, и мы, конечно, не пошли бы туда с его высочеством, если б нам об этом сказано было прежде; но он думал, что так как сам император еще недавно всюду ходил там, то и нас необходимо везде поводить. Коломенский дворец построен 60 лет тому назад отцом его величества императора, который и сам не более как за 27 лет еще жил в нем и потому назначил теперь известную сумму на его возобновление. Нам между прочим показали, как это будет делаться, именно провели нас к небольшому домику, который был уже высоко поднят от земли. Точно так же должно быть поднято и все громадное здание для подведения под него каменного фундамента. Мы нашли однако ж, что оно не стоит того, потому что в нем уж мало хорошего, между тем как такие поправки требуют больших издержек и трудов, не обещая все-таки сделать его обитаемым*. К этому дворцу, из которого прелестнейший вид, принадлежат большие фруктовые сады, и шталмейстер уверял, что они ежегодно от одних яблок и груш (последние здесь очень редки и растут не много) дают доходу по крайней мере 1 350 рублей и что нигде около Москвы нет таких превосходных фруктов, как там. Следовательно, можно себе представить, как велики эти сады. После обеда нас водили в прежнюю придворную часовню, которая невелика и некрасива; но из нее, с одной стороны, прекрасный вид, потому что самая церковь стоит на высоком месте и окружена роскошнейшими лугами. Там показывали нам такие каменные кресла или трон, на котором покойный царь, отец нынешнего императора, летом сиживал каждый день раза по два и смотрел оттуда на лагери и ученья большей части своего войска. На большой приятной поляне, которая расстилается у подошвы горы и по которой, со многими извилинами, протекает Москва-река, прежде в летнее время

 

* Этот коломенский дворец был еще раз переделан при Екатерине II, в 1767 году; но в 1816 году его, за совершенною ветхостью, сломали.

428

постоянно стояли лагерем 30 000 человек, и шталмейстер, с молодых лет служивший при дворе, много рассказывал нам об них. Между прочим он упомянул, что тогда там во дворце на карауле всегда бывал полковник с целым полком, и на возвратном пути показывал нам у входа во двор комнаты, где дежурили и оставались полковники. Осмотрев все, мы отправились назад, и время на возвратном пути показалось нам вовсе не продолжительным, потому что здешние извозчики, у которых мы наняли лошадей, ездят ужасно скоро, нисколько не жалея бедных животных. По приезде в 8 часов домой его высочество пробыл еще с час у камеррата Негелейна и потом лег спать.

24-го, поутру, проповедь была у графа Бонде, потому что герцог не совсем хорошо спал прошлую ночь. В 3 часа после обеда его высочество поехал с графом Бонде и со мною на прядильную фабрику, куда был приглашен купцом Тамсеном, чтобы покататься немного по реке. Там он нашел обоих тайных советников, Альфельда, посланника Штамке, асессора Сурланда и толстого Прена, которые все обедали у Тамсена. Мы скоро отправились к реке и на трех шлюпках, из которых одну заняли четыре наши валторниста, а остальные две мы сами, поехали в одно место, лежащее совсем за городом, где смотрели на большой праздник (гулянье) здешнего простого народа. Чтобы попасть туда, надобно было еще пройти через большой сад, разведенный не так давно покойным князем Гагариным, которому он, говорят, стоил около 50 000 рублей. В нем, впрочем, еще ничего не было, кроме множества деревьев, прорытых канав и высокой каменной ограды, идущей вдоль реки; но и та почти развалилась, потому что император, которому он достался вследствие конфискации, не намерен продолжать начатых работ и оставляет все в первобытном виде. Нас уверяли, что его величество отдает этот сад молодому графу Головину и берет у него за то прекрасное место, находящееся очень близко от нашей Слободы. Такая мена была бы весьма невыгодна графу Головину. Между тем, по приказанию государя, уже деятельно приступлено к расчистке головинского сада*, производящейся под надзором доктора Бидлоо**, и от этой работы ожидают очень многого. Взойдя на высокую гору, где простонародье справляло свой праздник, мы нашли там страшную толпу; но нам сказали, что большая часть народа уже разошлась еще до нас, потому что мы пришли довольно поздно. На горе поставлены были разные большие палатки, в которых продавали только водку и пиво, и народ так там веселился, что не толь-

 

* Известного впоследствии под именем дворцового и принадлежащего ныне 1-му и 2-му московским кадетским корпусам.

** Доктор Николай Бидлоо.

1722 год. Июнь

429

ко далеко слышались его крики, но и запах вина поражал обоняние на довольно значительном расстоянии. Больше всего выгоды от этого императору, потому что все пиво и вся водка, продающиеся в России, принадлежат ему. Такие большие праздники, говорят, приносят ему ежегодно значительный доход: простые люди в эти дни разом опять спускают и отдают в его казну все, что с трудом зарабатывают в продолжение известного времени. Увеселения, какие нам удалось видеть, состояли в пьянстве и плясках или в кулачных боях. Последние отвратительны. Люди, которые, подпив, для забавы выходят на кулачки, так медленны и умеют делать такие прыжки, что смотреть на них, конечно, смешно; но они при том и разбивают друг другу до крови носы и рты. Страннее всего, что то, что записные кулачные бойцы показывают за деньги, или из тщеславия, они делают даром, из простого удовольствия, иногда в трезвом виде и даже с лучшими своими приятелями; а потому вовсе не сердятся, когда разбивают себе в кровь носы и физиономии и рвут один на другом рубашки. Для полного удовольствия они даже снимают с себя поддевки и рубахи и наделяют друг друга ударами по голому телу, которые тем громче шлепают, так что со стороны может показаться, что драка идет не на живот, а на смерть. Бойцы, когда бьют разом и руками и ногами, готовы, кажется, съесть один другого, так свирепо выражение их лиц; а все-таки остаются лучшими друзьями, когда дело кончено. Смотря по числу, они разделяются на две половины и выступают таким образом на бой, причем та партия, которой удастся прогнать противную, считается победившею; но если кто-нибудь из участвующих в бою упадет, никто не смеет его трогать, пока он опять не встанет. К подобным упражнениям они приучаются с юных лет, и мы видели такие бои и между самыми маленькими ребятами. В то время как мы смотрели на все это, приехали генерал Ягужинский, генерал-майор Чернышев и многие другие, которые присоединились к нам и начали все более и более подстрекать бойцов. Наконец стало темнеть, а так как нам до дому было порядочно далеко, то мы воротились назад и отправились вниз по течению реки, почему доехали до места вдвое скорее, чем в первый раз.

25-го, поутру, ко двору приезжал молодой купец Мейер, чтобы пригласить герцога на другой день к себе на вечеринку или бал. Его высочество хотя и дал уже обещание обедать завтра у генерала Трубецкого, однако ж сказал Мейеру, что около вечера будет и у него. В то же утро был у двора молодой Измайлов, флотский лейтенант, который остался и обедать у нас вместе с многими другими, как, например, здешним купцом Фриком, полковником Бойе и некоторыми шведскими офицерами. В этот день праздновали коронование императора в зале Синода, о которой я уже упоминал в

430

день нового года*. Синод усердно угощал весь двор, и пушечная пальба не умолкала ни на минуту. Его высочество присутствовал на этом празднике до 7 часов вечера. За столом он много говорил по-латыни с некоторыми духовными лицами, которых несколько раз очень нежно обнимал. В Кремле парадировал большой отряд пехоты, который потом оделяли пивом и водкой. Но кушанья, приготовленные для угощения вельмож, были, говорят, ужасно плохи. Впрочем на стол, за которым сидели его высочество и некоторые другие знатные лица, подавали скоромные блюда.

26-го ко двору приезжал прощаться прапорщик шведской гвардии Тернер, который много лет находился здесь в плену. Он был обязан единственно его королевскому высочеству и тайному советнику Бассевичу, что получил паспорт на отъезд в Швецию, потому что женился на русской, между тем как есть императорский указ, строго запрещающий шведам, женившимся на русских подданных, увозить с собою своих жен и рожденных от них детей, а он слишком дорожил своею женою, чтоб решиться оставить ее здесь. Около полудня его высочество поехал к князю Трубецкому, дававшему прощальный обед по случаю скорого отъезда своего со всем семейством в Киев, куда его недавно назначили губернатором. Хотя он приглашал всех иностранных и здешних министров, однако ж приехали к нему очень немногие, так что и третья часть стола не была занята, почему, по просьбе его высочества, села за стол и княгиня с обеими своими дочерьми и племянницею мужа, сестрою княгини Черкасской. Герцог сидел между генеральшею Трубецкою и старшею ее дочерью, которая хорошо говорит по-немецки. После обеда с час танцевали. Часов в 7 вечера его высочество простился с хозяевами, пожелал им всем счастливаго пути и отправился к купцу Мейеру, где нашел большое и приятное общество слободских дам, с которыми весело начал танцевать, в чем и я, заменив сапоги башмаками, должен был принять участие. Танцы продолжались беспрерывно с 7 часов вечера до 6 утра, когда гости наконец разошлись. Но его высочество уже в 3 часа уехал с графом Бонде. Ужин был в 12 часов. Так как купец Мейер молодой, веселый и притом очень богатый человек, то он ничего не жалел, и все шло у него превосходно. Причиною этого бала было то, что он недавно исправлял должность маршала на свадьбе своей сестры, а маршал, по здешнему обычаю, всегда должен дать бал молодым. У купцов здесь принято еще на всех свадьбах и празднествах запирать ворота, так что никого не выпускают без позволения маршала, или хозяина.

 

* Не в день нового года (там говорится совсем о другой зале), а 9 марта. См. выше.

1722 год. Июнь

431

27-го происходило обыкновенным порядком празднование Полтавской победы, на котором его высочество, как и в прошлый год, не был, извинившись небольшим нездоровьем. Но тайные советники с конференции советником Альфельдом и посланником Штамке должны были отправиться на место празднества, хотя и неохотно, потому что в последнее время им приходилось участвовать в очень многих подобных опасных пиршествах, где обыкновенно больше пьют, чем едят. Его высочество в этот день никуда не выходил.

28-го герцог опять весь день не выходил из своей комнаты. В то время, как мы сидели за столом, к нам приехал от князя-кесаря Ромодановского один старый русский полковник, которому поручено было пригласить его высочество со всею свитою на другой день на обед, назначенный у князя по случаю тезоименитства императора. Его высочество обещал ему приехать в определенное время.

29-го, во время молитвы, к герцогу приехал капитан гвардии Измайлов с одним немецким командором здешнего флота по фамилии Бредаль (который только недавно воротился из Испании, куда его посылали с известием о заключении мира) и потом последовал за его высочеством к князю-кесарю, где праздновался день свв. Петра и Павла. В 6 часов после обеда его королевское высочество возвратился оттуда домой, и так как там страшно пили, то и у него отчасти шумело в голове, потому что не было возможности благовидно отделаться от питья. Кавалеры наши, ездившие с ним и также не избавившиеся от полных стаканов, именно полковник Лорх и майор Эдер, бывшие оба дежурными, уверяли, что в этот день так сильно пили, как еще нигде с тех пор, как мы в России. Одиннадцать пушек постоянно палили, и после большая часть вельмож сами прикладывали к ним фитили. Его королевское высочество делал это три раза. Под конец произошла сильная ссора между некоторыми из здешних министров, которая легко могла иметь дурные последствия, тем более что они едва не подрались (in die Haare gekommen) и уже вынули было шпаги; к счастью, все еще так уладилось, что не случилось никакого несчастья. Хотя герцог был в той же комнате и очень хорошо все видел и слышал, однако ж отворотился, делал [вид], как будто ничего не замечает, и пока эти господа ссорились и бранились, разговаривал с здешним знатным духовенством. Побыв несколько времени дома и освежась немного чаем, его королевское высочество поехал с графом Бонде к генеральше Балк проститься, потому что думал в тот же день отправиться в деревню; но так как не застал ее дома, то навестил меня и мою хозяйку, которая тотчас послала за своими племянницами, девицами Ланген, шутил в особенности с моей маленькой хозяйской дочерью и остался у меня в саду до 10 часов вечера, несмотря на то что нам нужно было ехать более немецкой мили до

432

нашей деревни, где мы намеревались ночевать эту ночь. Наконец, когда стало уже смеркаться, его высочество собрался и отправился в Свирлово, которое, как я уже говорил, принадлежит одному богатому русскому, именно Нарышкину. Это тот самый Нарышкин, который сжег Дерпт и так нехристиански свирепствовал в Нарве и в Лифляндии*. Дом его в Свирлове большею частью украшен вещами, нагребенными в Дерпте; даже раскрашенные оконные рамы оттуда и до сих пор сохранили имена и гербы своих прежних владетелей. Лица, отправлявшиеся с его королевским высочеством на дачу и долженствовавшие там находиться при нем в продолжение лета, были, из кавалеров: граф Бонде, камеррат Негелейн и я, из прочих: паж Тих, камер-лакей Миддельбург, фурьер Блех, два мундкоха и несколько лакеев и других придворных служителей. Тайный советник Бассевич и конференции советник Альфельд также собирались через несколько дней переехать в деревню Леонову, принадлежащую молодому князю Хованскому, зятю старого барона Ша-фирова, и находящуюся от Свирлова не более как в полчетверти мили. Его высочество должен был употребить довольно значительную сумму на меблировку нашего дома, который нашел совершенно пустым, без столов и стульев; но дом в Леоновой был в надлежащем порядке, потому что помещик сам жил в нем не далее как в начале нынешнего лета. Кстати расскажу здесь вкратце нечто очень странное о Хованском. Года два тому назад он как-то пригласил к себе в одно из своих поместий нескольких молодых русских князей и дворян, в числе которых находился и молодой князь Долгорукий, в качестве унтер-офицера гвардии не раз обедавший в Москве при нашем дворе. Гости эти напоили его до бесчувствия, одели как мертвеца и положили в найденный ими там настоящий гроб; потом отнесли в церковь, поставили перед алтарем и совершили над ним все употребительные у русских похоронные обряды, но оскорбляющим религию образом. Мало того, они, как рассказывают, обошлись грязно и с церковными сосудами, в особенности с чашею. Покончив все эти шалости, они ушли и оставили его в гробу перед алтарем, где он лежал до тех пор, пока не пришли некоторые из церковнослужителей и не вынесли его из церкви. Сам Хованский стыдился объявить о случившемся, да и охотно скрыл бы все дело; но оно дошло до его тестя, вице-канцлера Шафирова, который тотчас принес жалобу императору и довел до того, что все виновные в этом святотатстве были приговорены к смерти. Однако ж государь на сей раз смягчил приговор и приказал только жестоко наказать их телесно в своем присутствии. Осмотрев новое жилище, герцог ушел в свою комнату, а мы, прочие, разошлись по своим.

 

* Кирилл Алексеевич Нарышкин.

1722 год. Июль

433

30-го, в 5 часов утра, его высочество потихоньку вошел в комнаты, отведенные Негелейну и мне, и разбудил нас валторнами. Такого раннего визита никто из нас не ожидал, тем более что в Москве его высочество не очень-то любил рано вставать. Как скоро мы поднялись и надели камзолы (нам приказано было на даче, по причине жаров и для большего удобства, ходить только в камзолах с навешенными поверх их кортиками), он отправился с нами гулять и прошел в Леонову, где будут жить тайный советник Бассевич и Альфельд. Только по возвращении домой мы пили у герцога чай с молоком. Обедал его высочество с нами тремя в передней зале дома, причем обедали и все слуги, сидя, по своим должностям, за разными столами. После обеда, когда солнце уж не так сильно пекло, он опять ходил с нами гулять и только после ужина, в 9 часов, лег спать.

 

Июль

1-го. Так как герцог приказал нашему придворному пастору приезжать к нам на дачу каждое воскресенье, чтобы говорить проповеди, то он сегодня очень рано явился туда в первый раз, и проповедь была в большой передней зале. По случаю постного дня его высочества и мы должны были поститься вместе с ним до 4 часов. Придворный проповедник, по приказанию герцога, остался обедать с нами, но после обеда уехал опять в город. В этот день и тайный советник с конференции советником переехали на свою дачу в Леоновой.

2-го, в 6 часов утра, его высочество, приказав нести перед собою пару литавр (которые я еще в городе одолжил ему для препровождения времени на даче, потому что он в Швеции выучился играть на этом инструменте), пошел с нами тремя в Леонову и, когда мы пришли туда, начал, не говоря еще ни слова с обоими господами, сам барабанить в литавры и затем уже поздравил сперва князя (т. е. г. фон Альфельда), потом тайного советника с счастливым прибытием в наше соседство. После чаю его высочество остался у них, и мы решали вопрос, чем бы собственно лучше всего заняться в деревне для препровождения времени. Все нашли, что хорошо бы назначить набор солдат, которые будут не только учиться владеть оружием, но и вообще служить для увеселения его высочества. Поэтому наш князь должен был тотчас сесть и написать приказ всем находящимся здесь офицерам своей гвардии, учрежденной еще в Петербурге, чтоб они с нынешнего же дня принялись за вербовку солдат для нашего полка. Он обещал известное награждение за каждого поставленного человека. По возвращении домой мы обедали, а после обеда его высочество во дворце князя (отлично для него убранном и всегда готовом к его услугам на случай,

434

если он вздумает приехать и остаться у нас ночевать) прочел нам вышеозначенный приказ, данный ему сегодня утром как полковнику нашей гвардии. Тогда Негелейн и я сейчас также начали вербовать. Его высочество, завербовавший и моего собственного слугу, собрал 12 человек, я 8, Бонде только двух, очень плохих, а Негелейн не мог добыть никого, кроме маленького мундшенка, которого герцог не хотел принять. Каждый старался всячески угощать своих рекрутов вином и пивом, чтоб удерживать их и сманивать этим средством людей у других. Моя партия состояла почти исключительно из музыкантов. Маленький отряд был разделен на 2 роты, и его высочество вместе с нами ежедневно забавлялся им, преимущественно чтоб помучить конференции советника Альфельда, нашего шуточного князя.

С 3-го по 7-е число не было ничего, кроме солдатских игрушек.

8-го была обыкновенная воскресная проповедь, а 9-го, поутру, его высочество был у тайного советника Бассевича, к которому приезжали гости из города, между прочим Ягужинский и другие.

10-го. После обеда мы ездили кататься верхом и встретили на дороге большое общество, возвращавшееся из Троицкого (Сергиева) монастыря. Участвовавшие в этой поездке рассказывали нам много хорошего о том, что видели там и как их приняли. В числе их находился и полковник Лорх. Когда мы воротились домой, нас ждал там монах, который явился просить и его высочество осчастливить этот монастырь своим посещенем. Герцог обещал ему приехать туда при первом удобном случае.

11-го его королевское высочество в 8 часов утра совершенно один пошел в Леонову к тайному советнику Бассевичу, у которого остался обедать и как до, так и после обеда имел продолжительное секретное совещание с шведским полковником Сталем фон Голштейном (братом нашего камергера, недавно приехавшим из Швеции) в присутствии обоих тайных советников, Бассевича и Геспена.

12-го, рано поутру, мы обучали свою лейб-роту, а после обеда я должен был учить перед его высочеством и роту майора (?).

13-го. Тайный советник Бассевич, как капитан нашей гвардии, завел и в Леоновой особую роту.

14-го, перед обедом, его высочество, при отличной погоде, поехал кататься верхом и воротился домой промоченный насквозь.

15-го все три роты были собраны у нас к проповеди и размещены поротно в большой зале; мы же, офицеры, сидели все с герцогом в его спальне. После обеда к его высочеству приехали в Свирлово граф Кинский и тайный советник Геспен, первый с тем, чтоб проститься, потому что скоро собирался назад в Германию. Когда он уехал, герцог отправился с нами кататься верхом. Проехав Ле-

1722 год. Июль

435

онову, мы встретили на поле тайного советника Бассевича и асессора Сурланда, и его королевское высочество долго говорил наедине с тайным советником.

16-го его королевское высочество с тайным советником и с нами отправился верхом в город, где сперва заехал к графу Кинскому, потом к генеральше Балк, к мадам Розен и наконец к моей хозяйке. У графа Кинского мы застали прибывшего сюда недавно датского министра Вестфалена, с которым были знакомы еще в Риге, прежде нежели он уехал оттуда в Копенгаген.

17-го в Свирлове у его высочества обедали полковник Сталь и долго находившийся здесь в плену полковник Ролам. В Леоновой, у тайного советника Бассевича, также обедали посторонние, и когда после присоединились к ним и наши гости, там очень сильно пили.

18-го. Сегодня камер-юнкер Геклау приезжал проститься с его королевским высочеством. Он отправится в Германию и повезет с собою молодого Ягужинского, который будет воспитываться вместе с детьми тайного советника Бассевича. И молодой фон Сальдерн имел счастье на прощанье целовать руки его высочеству, потому что также отправлялся с Геклау в Голштинию, где удостоился получить назначение для занятия должности писца. Причиною приезда в Москву этого молодого человека, или присылки его сюда обер-камергером Репсдорфом, у которого он камердинером, было собственно то, что он искал место камердинера при его высочестве, в чем ему однако ж было отказано. В этот же день уехал из Москвы граф Кинский, который отправится в Вену через Петербург. Герцог должен был купить у него множество вещей, которые ему не хотелось везти опять назад и от которых его высочество не мог благовидно отказаться, потому что желал сохранить себе его дружбу и знал, что он имеет большой вес при императорском австрийском дворе. Его высочество решил послезавтра ехать в Троицкий монастырь и приказал отправить одного из своих гренадер вперед, чтоб объявить там об этом.

19-го. Так как его королевское высочество вчера в Леоновой приказывал тайному советнику Бассевичу распорядиться наймом лошадей, сколько их понадобится ему и всей его свите для поездки в Троицкий монастырь (который от нас верстах в пятидесяти по дороге из Москвы в Архангельск), то к вечеру нанятые лошади явились в Свирлово и были тотчас же распределены по экипажам, чтоб завтра можно было пораньше отправиться в путь. Около вечера к нам приезжал посланный от Синода узнать, действительно ли герцог думает на другой день ехать в монастырь, потому что архимандрит его, который также и член Синода, отправлялся туда вперед для приема его королевского высочества.

436

20-го, очень рано утром, его высочество выехал с нами из Свир-лова, и мы обедали на дороге, в деревне Братовскине*. После обеда мы ехали отсюда до самого Сергиева или Троицкого монастыря, который называется и по имени св. Сергия, и по имени Св. Троицы. Его королевское высочество был встречен за оградою епископом Троицким и знатнейшею братиею; но кроме того еще прежде, верст за десять, в одной из монастырских деревень его приветствовали обыкновенным подарком, состоявшим из огромного хлеба, который несли четыре человека. Так, т. е. хлебом и солью, встречаются все знатные лица, когда проезжают через принадлежащие монастырю деревни. В этом месте мы нашли и прочих наших кавалеров из Москвы, именно Геспена, Штенфлихта, Штамке, Эдера, Шульца и придворного проповедника, к которым присоединился еще молодой Прен. Приняв от посланного из монастыря означенный подарок, герцог продолжал путь до самой обители, которая видна очень далеко и издали чрезвычайно красива, потому что стоит на высокой горе, откуда бросаются в глаза ее позолоченные главы и крыши. Епископ провел его высочество внутрь монастыря через так называемые Святые Врата, которые отворяются только для императора и императрицы. Экипажи, впрочем, въехали в другие ворота. Его королевское высочество был, может быть, первый еретик, удостоившийся чести пройти через эти врата; но лишь только мы прошли, их тотчас опять и заперли. В монастыре как для герцога, так и для всей его свиты была приготовлена квартира, куда нас сейчас и отвели. Мы получили большой, совсем отдельный дом, где нам было очень просторно. Дом этот, в котором обыкновенно останавливается император, когда приезжает туда, красивое длинное здание, сделанное из плитняка и имеющее по бокам два входа, к которым ведут очень широкие и высокие каменные крыльца. Когда архимандрит или епископ монастыря привел его высочество в назначенные для него покои, мы нашли там в первой зале большой накрытый стол, на котором стояли соль и хлеб вместе с разными русскими лакомствами, т. е. сырым горохом, бобами, морковью, репой, редькой и огурцами, также масло и сыр. Герцог посидел за ним несколько времени со своею свитою; упросил и епископа занять место возле себя. Последний был в своем обыкновенном черном монашеском одеянии, и двое из старших монахов стоя с большим почтением прислуживали ему, а иногда целовали руки и нагибались почти до земли, когда он говорил с ними. Хотя есть тут собственно было нечего и покой был бы нам гораздо приятнее, чем еда, однако ж его высочество оставался за столом довольно долго, кушая по преимуществу масло и хлеб. Между тем разносили разные вина, мед и еще какой-то напиток из красного малинного соку, очень вкусный. Наконец его

 

* Братовщине.

1722 год. Июль

437

высочество и все мы отправились на покои; но некоторые из нас принуждены были удовольствоваться голыми скамьями, потому что хозяева наши, приготовляя нам постели, не рассчитывали на такое множество гостей.

21-го. Епископ, обещав вчера вечером показать сегодня герцогу монастырь, в 10 часов утра пришел к его высочеству с настоятелем (наместником) обители и повел нас в ризницу, где хранятся необыкновенно богатые, шитые золотом, жемчугом и драгоценными камнями церковные облачения, епископские и архимандритские митры из массивного золота с жемчужными и бриллиантовыми украшениями, многие кресты из такого же золота с алмазами, разного рода церковные сосуды и большие Евангелия, обделанные массивным золотом, жемчугом и каменьями. Оттуда мы прошли в так называемую библиотеку, которая, впрочем, вовсе не замечательна и состоит только из немногих старых запыленных книг на славянском языке (латинские книги в здешних монастырях мало полезны, потому что не многие из монахов понимают их, а в этом монастыре, я думаю, кроме епископа, не было ни одного, который бы мог говорить по-латыни); но нам в особенности указали на жалованные грамоты (Privilegienbriefe) всех царей до настоящего времени, которыми постоянно подтверждались льготы монастыря. Из библиотеки нас повели в главную церковь, называемую по имени Св.Троицы. Она снаружи очень красива и имеет пять совершенно вызолоченных куполов. Внутри особенно великолепны высокие хоры. Кроме того, все выступы там из массивного позолоченного серебра и некоторые иконы, как, например, Спасителя и Богородицы, в окладах из массивного золота, богато обделанных драгоценными камнями. Самое святое в этой церкви — мощи св. Сергия, покоящиеся направо от хор в серебряной позолоченной раке. Для нас открывали серебряный вызолоченный гроб, и крышу его поддерживал золотой скипетр, принадлежавший прежде царям, но потом, из благочестия, посвященный этому святому, почему он всегда лежит в его гробу и подпирает крышу, когда она поднимается. В открытом гробу мы видели только шелковый покров, на котором изображен св. Сергий в натуральную величину. Но архимандрит сказал, что тело праведника до сих пор сохраняется под ним нетленным: однако ж не показал нам его, да и мы не осмелились приподнять покрова. Св. Сергий, по мнению русских, был человек дородный и высокого роста. Он жил лет 350 тому назад и сначала славился как доблестный воин*, но потом оставил свет и, отличаясь необыкновенно строгою, святою жизнью, основал этот

 

* Это известие, сообщаемое Берхгольцем о жизни св. Сергия, неверно. Как иностранец, он не мог сам знать того, о чем здесь рассказывает, и, как видится, довольно перепутывает из слышанного им от других.

438

монастырь в честь Св. Троицы. После смерти он был причтен к лику святых и оказал много чудес над больными, которых исцеляли его мощи. Поэтому многие приходят к ним на поклонение. В прежние времена каждый царь — если только не препятствовали болезнь, война или другие важные дела, — считал своею обязанностью приезжать сюда два раза в год, именно на праздник Св. Троицы и в день Архангела Михаила, причем всегда со всем семейством и всею свитою, слезал с лошади или выходил из экипажа за полмили от монастыря и, из высокого уважения к святому, шел до места пешком, но потом все время гостил с своим двором у архимандрита без всякого стеснения. Из большой церкви мы пошли в другую (находящуюся в самой средине монастыря), которая еще больше и выше ее и имеет также пять высоких покрытых жестью куполов. Средний, самый высокий, весь сильно вызолочен. Эта церковь носит название Успения Пресвятая Богородицы (obdormitionis virginis Mariae). В ней также высокий, великолепный иконостас, украшенный позолоченными образами, и везде, на всех столбах, сводах и стенах миллионы (?) изображений и голов святых, из которых некоторые чудовищной величины. Самое святое и драгоценное из показанного нам здесь был старый деревянный гроб св. Сергия, в котором он покоился 346 лет (?) в таком месте, где ежегодно выступала вода; несмотря на то, гроб и тело святого остались невредимыми. На паперти или у входа в церковь стоят наружи несколько гробов, в которых, как говорят, покоится прах известного правителя России и впоследствии несчастного царя Бориса Годунова и его семейства. Когда мы все это осмотрели, подошло время обеда и архимандрит повел нас в особый дом, где он останавливается, когда приезжает в монастырь, и где для нас приготовлено было угощение. Все мы сидели с герцогом за одним столом, уставленным мясными и рыбными блюдами. Первые готовились в особо устроенной для его королевского высочества кухне и приносились оттуда. На том конце стола, где сел архимандрит с двумя другими знатными монахами, стояли только рыбные блюда. Кушанья, которые нам подавали и которых ставилось страшное количество, были бы очень хороши, если б их только приготовили по-нашему. Вообще во всем было большое изобилие, особенно же в винах разных сортов и медах, потому что русские на своих угощениях всегда щеголяют разнообразием напитков. При провозглашении тостов за здоровье императора, императрицы, принцесс, нашего герцога и Святейшего Синода пушки с монастырских стен палили так же усердно, как и при нашем прибытии в монастырь. Мы обратили внимание на разные бокалы и кружки, находившиеся в большом, устроенном по случаю нашего обеда буфете, и я заметил особенно следующие: приветственный бокал (Willkommenbecher), серебряный

1722 год. Июль

439

и весь вызолоченный, весом 5 ф. 22 лота, с большою крышкою; другой большой серебряный же вызолоченный бокал с надписью: «Eine reichsfreye Ritterschaft verehrt diesen Pokal ihrem in Ungarn verordneten Reuter-Commissario Hans Philipsen von Honeck» (свободное рыцарство подносит этот бокал своему комиссару в Венгрии, Гансу Филипсену фон Гонеку), 1596 года, весом 5 ф. 3 лота; большую серебряную кружку с надписью: «Magister Stephanus Teuthorn, Franchusanus Thuringus, Scholae Rigensis Rector» (магистр Стефан Тейтгорн из Тюрингена, ректор рижской школы); серебряную довольно большую чашу, внутри с портретом курфюрста Иоанна-Фридриха Саксонского и словами: «Verbum Domini manet in aeternum» (слово Божие пребывает во веки), 28 июня 1630, а снаружи с надписью на медали: «Johannes, Churfürst zu Sachsen, thut bekennen frey mit Heldenmulh, dasz die Lehre, so er übergeben, sei die Richtschnur zum ewigen Leben, den 28 Junii 1630» (Иоанн, курфюрст Саксонский, исповедует свободно и смело, что учение, им переданное, есть руководство к вечной жизни, 28 июня 1630 года), весом 2 '/₄ фунта. Не говорю уже о многих других подобных бокалах, которые, без сомнения, были взяты в Лифляндии и потом подарены этому монастырю. После обеда архимандрит водил нас в монастырские кухни и пекарни, которые не что иное, как большие темные подвалы со сводами, и показывал нам там высокие пирамиды хлеба, которого потребляется в монастыре невообразимое количество, потому что он ежедневно кормит почти 900 человек. Хлебы были необыкновенной величины и, несмотря на то, очень вкусны. Они считаются лучшими во всей России, и всякий, кто осматривает Троицкую Лавру, берет с собой кусок такого хлеба в Москву, где все о нем спрашивают, когда возвратишься оттуда*. В пекарнях мы видели одного монаха, которому архимандрит, в наказание за сношение с девушкой, велел в продолжение известного времени целый день высыпать муку из мешков в темном подвале, при свече, не снимая с себя обыкновенной монашеской одежды. Он уже 14 дней работал таким образом и, покрытый пылью от муки, в своем черном одеянии, с длинной бородой, был просто ужасен. Монахи обыкновенно носят страшно длинные бороды, которые, за исключением крестьян и простых поденщиков, только и дозволены монахам и вообще духовенству. Известно, какими строгими мерами Петр Первый принудил прочие сословия сбрить бороды и снять длинное платье. Однако ж многие еще сохраняют их, конечно сидя дома и боясь выходить на свет Божий, чтобы не попасться. Последнее недавно случилось с одним старым русским слугою хозяина нашего придворного проповедника: он со слезами

 

* Тут Берхгольц, кажется, смешивает с этим хлебом троицкие просвиры.

440

на глазах жаловался г. Ремариусу, что в то время, как вышел по какому-то делу за город, у заставы у него не только отрезали его длинную бороду, но и отняли все копейки, какие были с ним; впрочем, опять уж отпустил себе бороду, чтобы более походить на святых, которые все изображаются с длинными бородами. Но возвращаюсь к нашему узнику или наказанному монаху. Он трогательно просил его королевское высочество, который ничего не знал о его преступлении, ходатайствовать за него, что и было исполнено: бедняк получил от архимандрита прощение и благодарил за это, кланяясь в ноги. Когда мы осмотрели пекарни и большую кухню, архимандрит повел нас к двум отдельным часовням, где покоится прах четырех святых, именно Никона, Михаила, Максима и Сера-пиона, учеников св. Сергия, из которых последний под конец был архиепископом Новгородским. Кроме этих святых, там не было ничего особенно замечательного. После того мы прошли еще в другую часовню, где находится колодезь св. Сергия. Вода его прежде, говорят, имела такую чудотворную силу, что излечивала многие болезни. Нам давали пить ее в деревянном ковше, и мы нашли, что она необыкновенно чиста и приятна на вкус. Потом епископ велел для нас звонить в монастыре во все колокола, что, по причине их множества и величины, выходило очень хорошо. Самый большой колокол, вылитый в 1709 году, весит 350 пудов или 14 000 фунтов, и имеет в окружности 7 '/₂ сажен, а потому, как можно себе представить, и один уж немало громок. По окончании звона епископ водил нас по всему монастырю, даже показывал кельи монахов и их большую столовую залу (трапезу) и наконец подвел к большому находящемуся внутри монастыря пруду, в который приказал раза два опустить невод, чтобы показать нам, как много в нем рыбы. При этом случае было распито несколько бокалов вина. На прощанье епископ приглашал герцога на следующий день к обедне, и его королевское высочество должен был принять это приглашение, потому что священнодействие назначалось только для него. Я в тот же вечер с некоторыми хорошими приятелями всходил на одну из самых высоких башен монастыря, которых довольно много на окружающей его стене. Выбранная мною была особенно очень высока и открывала вокруг вид на далекое пространство. Мы обошли кругом всю стену по закрытому ходу со сводами. Она очень высока и толста и вдобавок снабжена везде многими отверстиями для пушек и разными крепкими бойницами. Монастырь приблизительно имеет такую форму:

[приводится рисунок-схема трапецивидной формы]

1722 год. Июль

441

и вне ограды окружен довольно широким и глубоким рвом. Сторона а имеет длины 168 сажен, b — 141, с — 133 и d — 100; следовательно, всего в окружности он 542 сажени. В него ведут четверо ворот, из которых главные называются святыми и есть те самые, в которые провели нас, когда мы приехали. Монахов в нем 500, но он кормит ежедневно до 900 человек, считая в том числе монастырскую прислугу и сторожей. Сторожа эти солдаты-инвалиды и живут здесь на покое. Они содержали особый большой караул у квартиры его королевского высочества и вообще обязаны караулить у монастырских ворот, охраняя их как в крепости. К Троицкому монастырю, основанному во времена Дмитрия Донского, принадлежат 12 церквей и 7 других монастырей, так что он считает в своем ведомстве, говорят, 3 000 монахов (вместе с здешними) и до 20 000 приписанных к нему крестьян. Ему ежегодно присылают до 1 000 тех больших рыб, из которых его королевское высочество одну принял в подарок и должен был, из уважения, взять с собой. Они называются белугой и привозятся сюда из Астрахани, где у монастыря есть на Волге превосходные ловли. Так как монахи не едят мяса, то можно себе представить, сколько выходит у них рыбы. Вечером его королевское высочество ужинал с нами один, и мы провели между собою время довольно весело. Я в этот день узнал, что его величество нынешний император в первые годы своего царствования укрывался в Троицком монастыре во время стрелецкого бунта и жил в нем сколько-то, считая это место наиболее безопасным для себя. В самом деле оно в состоянии выдержать первое нападение и снаружи совершенно походит на крепость.

22-го, утром, мы приготовились идти к русской обедне, к которой вчера приглашали его высочество. Он приказал было придворному проповеднику совершить молитву еще до нее, однако ж пришлось отложить дело до нашего возвращения, потому что в 9 часов уже пришел монах звать нас. Архимандрит ждал его высочество в церкви Св. Троицы, одетый с своими духовными ассистентами в богатые облачения. Мы простояли у обедни с час и когда она совсем кончилась, простились с архимандритом и отправились на квартиру его королевского высочества, где потом совершено было наше богослужение с пением и молитвою, чего, конечно, никогда еще не случалось в русском монастыре. Обедал герцог только с нами в своей передней комнате, и за столом нам прислуживали монастырские люди. После обеда мы оставили монастырь. Архимандрит провел нас из царского дома или квартиры его высочества опять через Святые Врата, за которыми мы сели в свои экипажи и, при пушечной пальбе с монастырских стен, отправились в обратный путь. Его королевское высочество хотел здесь проститься с архимандритом и другими почетными духовными лицами, но тот про-

442

сил о позволении следовать еще немного за нами и с двумя знатнейшими монахами провожал его высочество верст пять до одной деревни, принадлежащей монастырю, где есть хороший конный завод. Там он угощал нас разными напитками и приказывал выводить и объезжать лучших лошадей. Около вечера мы окончательно распрощались и еще раз благодарили почтенного архимандрита сколько могли. В ночь того же дня его высочество с своею небольшою свитою доехал до Братовщины.

23-го мы поднялись с рассветом и довольно рано прибыли в Свирлово.

24-го. После обеда у герцога был с визитом генерал Аллар, а когда он уехал, его высочество отправился на несколько часов в Леонову, к тайному советнику Бассевичу, у которого застал Сталя и некоторых шведских офицеров. Сегодня, говорят, камер-юнкер Геклау отправился из Москвы в Голштинию.

25-го ничего нельзя было делать по причине сильного дождя.

26-го. В этот день, вечером, тайный советник Бассевич поехал в город и отправился оттуда на несколько времени к Тамсену, в его деревню, находящуюся в 25 верстах от Москвы.

27-го не случилось ничего важного.

28-го, после обеда, был у его высочества Троицкий архимандрит, который приезжал благодарить за честь, оказанную его монастырю нашим посещением. После него приехал тайный советник Геспен и привез нам между прочим известие, что в этот день, утром, умер полковник Ягужинский, брат генерала. Камеррат Негелейн был также сегодня в городе и рассказывал, что в Москву привели из Астрахани до 300 пленных татар, которые не хотели покориться императору, и что они большею частью все молодые и красивые люди.

29-го, поутру, была у нас проповедь.

30-го его королевское высочество ездил с нами в город, почему мы и обедали раньше. Сперва мы были в доме его высочества, а потом ужинали у посланника Штамке с генерал-майором Сталем и полковником Бойе. В Свирлово возвратились уже поздно.

31-го. В этот день, вечером, в Москве хоронили полковника Ягужинского.

 

Август

1-го и 2-го не случилось ничего особенного.

3-го, после обеда, голландский резидент был в Леоновой, куда и мы приходили из Свирлово. Он приезжал только проститься, потому что отправлялся на короткое время в Петербург.

4-го его королевское высочество был не совсем здоров и потому весь день не выходил из своей комнаты.

5-го его высочество опять совершенно оправился.

1722 год. Август

443

6-го, вечером, его высочество ездил с нами часа два верхом, а граф Бонде уезжал по своим делам в город.

7-го. Его королевское высочество провел ночь в моей комнате, и я не мог хорошенько уснуть, потому что ему, при сильной жаре, больше хотелось говорить, чем спать. Мне такая милость была вовсе не по нутру.

8-го, рано утром, весь наш отряд, состоявший из трех рот, должен был собраться у меня в Свирлове с топорами, лопатами и розданными каждой палатками, чтобы в тот же день устроить наш лагерь между Свирловом и Леоновой, на очень веселом и приятном месте. Этот маленький лагерь вышел чрезвычайно хорош, потому что у нас было много больших красивых турецких и других прекрасно сделанных палаток, взятых на время большею частью у князя Меншикова.

9-го. Тайному советнику Бассевичу было что-то нужно в городе, и он отправился туда еще до обеда. Вскоре от него явился посланный с известием, что господа генералы Ягужинский и Чернышев завтра непременно приедут в лагерь к его высочеству и что хотя он, тайный советник, делал все возможное, чтоб отклонить их от этого под предлогом, что герцог еще не совсем там устроился, однако ж напрасно. Такая новость была неприятна его высочеству, и он очень бы желал, чтоб этот визит случился несколько дней позднее, но нечего было делать; между тем его высочество имеет много причин щадить Ягужинского, который в большой милости у императора и притом самолюбивый, капризный человек.

10-го, очень рано утром, по пробитии зори, все три наши роты выступили на ученье перед фронтом лагеря, а когда, около полудня, приехали к нам генералы Ягужинский и Чернышев, мы стояли со всею нашею маленькою армиею в строю перед лагерем, отдали им честь и ударили в барабаны. По убедительной просьбе гостей, мы показали и наши экзерциции, которые заслужили полную их похвалу. Они немало удивлялись, что его королевское высочество успел в столь короткое время довести людей до такого совершенства. По окончании всего этого был обед, за которым довольно сильно пили. Уже к концу его вовсе неожиданно явился к нам шведский полковник Бойе, который своими жалобами несколько нарушил веселое настроение нашей компании. Дело в том, что долги не позволяют ему отправиться в Швецию. Ягужинский однако ж обещал ему всевозможную помощь, а от его высочества он снова получил в подарок значительную сумму на уплату этих долгов.

С 11-го по 13-е число не случилось ничего особенного.

14-го. Его высочество, узнав, что у тайного советника Бассе-вича обедает сегодня большое общество слободских дам, около полудня отправился к нему, взяв с собою только меня. После обе-

444

да приехал в Леонову и камеррат Фик с своим зятем, секретарем Шульцем. Так как дамам хотелось видеть наш лагерь, то его высочество позволил им прийти туда после обеда.

15-го, около полудня, приехали к нам в лагерь оба Лефорта, Мардефельд и Кампредон. Они у нас не только остались обедать, но и пробыли почти до 8 часов вечера.

16-го, в полдень, к его высочеству приехали генерал Аллар и барон Бер, которые обедали у него и пробыли до вечера.

17-го у нас не было никого из посторонних.

18-го явился к нам в лагерь полковник Плате, который накануне вечером приехал в Москву из Берлина. По причине дурных дорог он 20 дней ехал только от Петербурга до Москвы, а всего пробыл в пути 6 недель. Мы были давно знакомы и в приятельских отношениях еще в Швеции. Он очень приятный и красивый человек, и я чрезвычайно рад, что мы теперь будем постоянно иметь его при нашем дворе. Герцог весьма дорожит им. Это тот самый Плате, который (будучи тогда капитаном гвардии) учил в Швеции его высочество военным экзерцициям, хорошо ему знакомым. После отъезда оттуда он был несколько лет министром (голштинским) при прусском дворе, где теперь, как полагают, его заменит Штенфлихт. Так как он оставался у нас в лагере, то ему отвели палатку тайного советника Бассевича.

19-го были обыкновенные церковный парад и проповедь. После обеда приезжал к нам тайный советник Геспен.

20-го, поутру, на ученье полковник Плате был произведен в майоры полка и капитан-поручики лейб-роты.

21-го его высочество сильно страдал своею обыкновенною головною болью и потому весь день не выходил из палатки.

22-го его высочество опять совсем оправился.

23-го, утром, герцог поехал с Негелейном и с графом Бонде в город и обедал у тайного советника Бассевича, а после обеда крестил у камеррата Фика. Восприемниками вместе с ним были князь и княгиня Меншиковы, генеральша Брюс, Ягужинский и г-жа Лефорт. В Москве в этот день в реформатской церкви читали распоряжение, вследствие которого все прихожане этой церкви в следующую пятницу будут давать присягу по случаю манифеста о престолонаследовании по смерти его величества императора. Такую присягу лютеране и католики дали уже прежде; но реформаты, как голландские подданные, не хотели присягать без некоторых оговорок, которые им теперь и было дозволено сделать.

24-го и 25-го не случилось ничего особенного.

26-го, утром, после обыкновенного церковного парада, его высочество отправился в город на празднование у князя Меншикова тезоименитства младшей императорской принцессы, Наталии.

1722 год. Август

445

27-го был день нашего выступления из лагеря.

28-го его высочество после обеда отправился верхом с Бонде, Негелейном и со мною в сад купца Коха, находящийся недалеко от Слободы, чтоб осмотреть его и распределить комнаты, потому что на другой день хотел оставить Свирлово и переселиться на несколько недель туда. Перед тем мы осматривали растущие в имении княгини Черкасской (близ Свирлова) кедровые деревья, которые, говорят, единственные здесь, в России или по крайней мере около Москвы. Они необыкновенно велики и высоки. По возвращении в Свирлово мы еще раз обедали. Его высочество остался весьма доволен домом в саду Коха, хотя в это время года в нем жить очень неприятно и холодно.

29-го его королевское высочество тотчас после обеда, при громе всей нашей артиллерии, со всеми нами выехал верхом из Свирлова и отправился в Слободу, где сперва посетил тайного советника Геспена, а потом заехал к моей хозяйке. От нее, уже около вечера, мы поехали в сад Коха и заняли там свою новую квартиру. Перед нашим выездом из Свирлова туда приезжал один русский полковник приглашать герцога на завтра к князю-кесарю Ромодановскому на обед и на соколиную охоту. Его высочество обещал ему непременно быть.

30-го, в 7 часов утра, его королевское высочество с тайным советником Бассевичем и некоторыми из нас поехал верхом к охотничьему дому князя Ромодановского, где еще до обеда началась соколиная охота за утками, которая была чрезвычайно забавна. У князя множество прекрасных и редких соколов, и он немало тратится на них. Уток там было очень много, а потому добыча наша вышла довольно значительная. Мы отправились потом в самый охотничий дом, где обедали и ужасно пили. Наш почтенный г. Плате подвергся здесь в первый раз полному опьянению, хотя и очень крепок; но хозяин, Ягужинский, и другие русские господа хотели его испытать и потому сильно принуждали пить. После обеда принялись за обыкновенную охоту, но несмотря на то что у князя Ромодановского там более ста тридцати гончих и борзых собак, она шла как-то неудачно и не могла выдержать никакого сравнения с немецкою охотою, или бывшею до обеда соколиною; впрочем, и продолжалась недолго, тем более что как прислуга, так и сами знатные господа охотники были порядочно навеселе. С полковником Плате чуть-чуть не случилось большой беды: он упал с лошади и с трудом высвободился из стремян, потому что седло, некрепко пристегнутое, съехало вместе с ним. К счастью, он ничего не повредил себе. По окончании и этой охоты было распито еще несколько бокалов, и затем все разъехались по домам. Как его высочество, так и большая часть гостей велели приехать туда своим экипажам;

446

Фридрих-Вильгельм Берхгольц

предосторожность, оказавшаяся весьма нелишнею, потому что иначе некоторые, будучи под сильным влиянием винных паров, не совсем бы благополучно добрались до дому. В этот же день праздновалась и годовщина заключенного с Швециею мира, но одною только пушечною пальбою. Праздник этот совсем было забыли, и никто, кроме генерал-майора Лефорта, не вспомнил об нем.

31-го тот же самый подполковник, который третьего дня приезжал приглашать его королевское высочество, привез ему от имени князя-кесаря несколько диких уток, убитых вчера в нашем присутствии соколами. Перед обедом мы с поручиком Бассевичем, как яхт-юнкеры, должны были приглашать обер-егермейстера Альфельда к завтрашнему дню на праздник эгидия. Мне поручено было пригласить еще генерал-майора Штенфлихта и обоих полковников, Плате и Бонде, а Бассевичу — всех прочих наших кавалеров. Между тем делались все приготовления к предстоявшему празднеству. В этот день приезжал к нам также купец Мейер и привез довольно много винограда, созревшего в его саду, что пришлось как нельзя более кстати по случаю завтрашнего пира.

 

Сентябрь

1-го праздник эгидия был следующим образом справлен в нашем саду: в 10 часов утра его королевское высочество со свитою из 14 кавалеров, верхом, отправился за обер-егермейстером Альфельдом. Тайный советник Бассевич опять, как в прошлом году в Петербурге, обращался к нему с приличною речью, а от его высочества он получил при этом случае в подарок прекрасный кортик. Побыв у него несколько времени и напившись чаю и кофе, мы в таком порядке отправились верхом из Слободы в сад Коха: впереди ехали валторнисты, которые постоянно играли и были, как и вся прочая свита, в зеленых костюмах; за ними следовали Бассевич и я, как яхт-юнкеры, с своими охотничьими ремнями, а за нами обер-егермейстер в полном охотничьем наряде; потом — оба генерал-адъютанта, Плате и Бонде, за ними его высочество и наконец за его высочеством все прочие, по два в ряд. По прибытии в сад наш обер-егермейстер был встречен там крестьянскою музыкою, и Руммель, одетый шутом и имея подле себя моего слугу Мартини в костюме монахини, говорил речь, а потом, во время обеда, роздал всем гостям стихи, которые предварительно прочел и которые выдавались за его произведение, собственно же были сочинены Петерсеном. При несении кушаний впереди шла крестьянская музыка (та самая, которую мы имели во время маскарада) вместе с четырьмя валторнистами под предводительством того же Руммеля. Когда стол, над которым возвышались четыре довольно большие арки, обвитые зеленью, был готов, герцог отправился к нему со

1722 год. Сентябрь

447

всеми присутствовавшими, за исключением Бассевича и меня, потому что мы, в качестве яхт-юнкеров, должны были стоять за обер-егермейстером, прислуживать ему и при тостах разносить всем бокалы. За обедом его королевское высочество объявил меня своим камер-юнкером, милостиво взяв бокал и провозгласив тост за здоровье нового камер-юнкера Берхгольца. Когда я принес мою всеподданнейшую благодарность его высочеству, обошел вокруг с бокалом и принял от всех поздравления, точно таким же образом были пожалованы — поручик Бассевич в капитаны, а мой старый товарищ из Швеции, паж Тих, на мое место, в гоф-юнкеры. Вскоре после того все встали из-за стола, но стоя продолжали еще весело пить. Вечером объявлены были также некоторые другие повышения, а именно: обоих полковников, Плате и Бонде, сделали бригадирами, секретаря тайного советника Геспена, Швинга, секретарем посольства, молодого Петерсена пажом, обоих камер-лакеев, Миддельбурга и Даува, камердинерами и лакея Классена камер-лакеем. Вследствие всего этого так весело и много пили, что немногие помнили, как добрались до дому. Между тем, так как Плате был гораздо старший полковник, чем Бонде, назначенный старшим бригадиром, то он долго не соглашался быть младшим, когда, по секрету, узнал о том от тайного советника Бассевича, всячески старавшегося уговорить его. Его высочество имел на то свои причины, желая сделать приятное семейству графа Бонде в Швеции. Плате, впрочем, и дал убедить себя; но на другой день полковник Лорх жаловался тайному советнику на оба эти производства и хотел просить отставки, потому что был старший полковник. Г. Бассевич убеждал его не делать этого и представлял ему, что он может вообразить себе, каково было Плате, которому предпочли графа Бонде, поступившего на службу герцога майором, когда тот уже состоял в ней подполковником; что относительно Бонде его высочество руководствуется важными причинами, имея в виду Швецию; но в то же время присовокупил, что если полковник все-таки будет требовать отставки, то может уверить его, что непременно получит ее (и наверно получил бы, потому что очень упал в мнении его высочества). Наконец он, хотя и с большим трудом, покорился своей участи. Так как Тих, которым его высочество немало дорожит, должен был остаться у нас в саду, то его поместили с Негелейном и со мною.

2-го в саду Коха была проповедь. После обеда я ездил верхом к князю Меншикову, Ягужинскому, Шафирову, Остерману и князю-кесарю, чтоб пригласить их на послезавтра в сад на обед к его высочеству; но из них одни, по нездоровью, не могли сказать мне ничего верного, а других вовсе не было в городе или дома, так что я ни от кого не добился положительного ответа, будут они или нет.

448

3-го, утром, я опять должен был ехать к Ягужинскому и к Ро-модановскому, чтоб узнать, будут ли они на обеде, потому что вчера у первого был припадок лихорадки, а последний лежал в постели от подагры. Кроме того, мне поручено было отыскать князя Меншикова, которого я наконец и нашел в Военной коллегии. Он обещал приехать; но те оба обещать наверное не могли и, вероятно, не будут. В 4 часа после обеда его королевское высочество отправился к тайному советнику Бассевичу на репетицию столовой музыки, готовившейся к следующему дню.

4-го, около полудня, к его высочеству из приглашенных гостей приехали только князь Меншиков, Остерман и посланник Мардефельд; так что стол был занят далеко не весь. За обедом сильно пили, потому что гостям самим хотелось того, и это продолжалось до вечера. Как во время стола, так и после играла прекрасная музыка, и наш Гюбнер с товарищами напрягал все силы, чтоб отличиться.

5-го его королевское высочество со всеми своими кавалерами ездил в Измайлово, чтобы сделать визиты герцогине Мекленбургской* и вдовствующей царице. Мы отправились туда в четырех каретах, каждая в шесть лошадей. На больших белых лошадях, составляющих парадный цуг его высочества, была в первый раз прекрасная новая сбруя, купленная нами у графа Кинского. Когда мы приехали в Измайлово, нас встречали (как и потом опять провожали) кавалеры герцогини и царицы. Вообще герцог был принят как нельзя лучше, и визитом его обе они были очень обрадованы. Пробыв там с час и выпив несколько стаканов венгерского вина, его высочество поехал сперва в свой дом в Слободе, а потом отправился с нами, живущими в саду Коха, к моей хозяйке, г-же Клерк. У нее мы остались до 8 часов вечера и наконец возвратились в сад, где еще ужинали. В этот день в Москву приехал из Германии надворный советник Стеффенс, который состоит в нашей службе и которого я знал еще в Стокгольме.

6-го приехал сюда из Петербурга шведский посланник барон Цедеркрейц, который пробыл в дороге четыре недели и от Стокгольма до Петербурга ехал водою. Он привез с собою свою супругу, урожденную графиню Поссе, родственницу покойной жены бригадира Плате. Его королевское высочество хорошо знаком с нею и прежде немало был влюблен в ее сестру. Сегодня мы, вновь произведенные, были допущены его высочеством к исправлению своих должностей.

7-го его королевское высочество ездил с Бонде и Плате к тайному советнику Бассевичу, где говорил с Стеффенсом; потом был

 

* Екатерине Иоанновне, старшей дочери царя Иоанна Алексеевича, которая в 1716 году вступила в супружество с герцогом Мекленбургским Карлом-Леопольдом и в 1722-м приезжала на время в Москву.

1722 год. Сентябрь

449

у камердинера Даува и наконец у девицы Свед, у которой оставался часа два, а от нее воротился опять домой.

8-го у его высочества обедал датский посланник Вестфален. Во время стола была опять музыка. Когда посланник уехал, к нам пришли наш хозяин, купец Кох, и его жена, которые, как большие любители, слушали со вниманием нашу музыку и остались у нас почти до вечера. С некоторого времени начало уже морозить; но сегодня вдруг пошел снег. Поэтому если мы еще долго здесь останемся, нам не мало придется терпеть от холода в наших воздушных комнатах. В полдень, когда мы сидели еще за столом, к нам приезжал проститься генерал-майор Штенфлихт, который на другой день собирался отправиться через Польшу в Берлин, где он будет министром вместо Плате.

9-го к проповеди собрались у нас купец Кох с женою и двумя сестрами и некоторые из наших кавалеров. После обеда генерал-майор Штенфлихт отправился в путь. Сегодня шел опять снег и был такой мороз, что надобно, по-видимому, скоро ожидать совершенной зимы.

10-го. Меня после обеда посылали к Ягужинскому, который в этот день в первый раз был опять в Сенате. Его высочество кушал в своей комнате и до вечера никуда не выходил.

11-го, утром, у герцога был тайный советник Бассевич. Обедал у нас Альфельд, с которым его высочество после обеда поехал в Слободу и навестил сперва мою хозяйку, а потом тайного советника Бассевича, откуда только в 11 часов вечера воротился в сад.

12-го тайный советник Бассевич угощал обедом датского и прочих иностранных министров, кроме шведского, который только третьего дня объявил о своем приезде всем здешним и иностранным министрам, но не уведомил о нем никого из наших придворных, ни даже и г. Штамке, пребывающего здесь все-таки официально в качестве министра. После обеда его высочество поехал к тайному советнику Бассевичу и слушал у него музыку, потому что по просьбе генерала Ягужинского, большого любителя и знатока музыки, назначил среду днем для концертов, которые положено постоянно давать в доме тайного советника. Туда явился также и подполковник Сикье, который после выдержанной им болезни походил еще на полумертвого и принужден был постоянно сидеть, не будучи в состоянии ни ходить, ни стоять.

13-го тайный советник Бассевич отправился с Альфельдом в деревню Тамсена (в 25 верстах отсюда) — место, говорят, очень приятное. Сурланд, Шульц, Прен и Фрей уже в прошедший понедельник уехали туда и все еще не возвращались. После обеда его высочество с некоторыми из нас был с визитом у генерала Ягужинского, где мы, против воли герцога, должны были выпить по несколь-

1722 год. Сентябрь

450

ку бокалов венгерского, потому что генерал большой охотник попить, хотя и не совсем хорошо выносит действие вина. От него мы узнали, что их величества император и императрица со всею армиею находятся уже в Персии, на твердой земле, и прошли город под названием Аграхан. Его высочество спросил, нет ли надежды, что государь воротится сюда зимою; на что он отвечал, что этот вопрос разрешится с будущею почтою, потому что до сих пор неизвестно, будет ли дело покончено там к концу октября (когда, по причине морских бурь, нужно возвращаться опять в Астрахань), и если нет, то, вероятно, их величества еще не так скоро приедут. От генерала Ягужинского герцог поехал к датскому посланнику, которого однако ж не застал дома, и потому отправился в свой дом в Слободе, а оттуда немного спустя поехал парой к тайному советнику Геспену; но не застав и его дома, пошел к его хозяйке, у которой пробыл несколько часов, и наконец возвратился в сад.

14-го у нас обедал капитан Бассевич. Вечером его высочество играл с Плате и со мною в ломбер, что редко случается, потому что он вовсе не охотник до карт.

15-го не случилось ничего замечательного.

16-го у проповеди был у нас камеррат Фик с своим зятем, секретарем Шульцем. После обеда герцог ездил с визитом к посланнику Вестфалену, куда потом приехал и тайный советник Геспен. От него его высочество отправился с Бонде и со мною к мамзель Свед, у которой просидел часа два. В этот день, вечером, тайный советник Бассевич возвратился из деревни, а мы с графом Бонде были приглашены на завтра на танцевальный вечер к доктору Бидлоо.

17-го у нас обедал полковник Бойе, который приходил проститься, потому что наконец собрался ехать. После обеда мы с графом Бонде отправились сперва к моей хозяйке, от которой только что перед нами уехал шведский министр, а потом к доктору Бидлоо, где застали уже за танцами всех слободских красавиц. Он праздновал день именин старшей своей падчерицы, девицы Конау. Вскоре после нас пришел туда подполковник Сикье (который живет по соседству и лечится у доктора Бидлоо), в халате и колпаке, и походил в этом костюме совершенно на маску. Он сидя смотрел на танцы. Немного спустя совершенно неожиданно явился к нам и его королевское высочество, что немало обрадовало как хозяина, так и все общество. Около 11 часов сели ужинать, а потом начали опять танцевать, и его высочество отличился особенным усердием. Теперь он стал большой охотник до танцев, между тем как в юности вовсе не любил их. Мы весело протанцевали таким образом до 5 часов утра; но когда его высочество собрался уже прощаться, вдруг все общество поражено было известием, что в ближайшем соседстве пожар. Дамы в особенности страшно перепугались и все тот-

451

час же поспешили разойтись по домам. Так как я обещал г-же Клерк по окончании бала проводить домой мою маленькую хорошенькую хозяйскую дочку (которая в этот день в первый раз была на вечере, потому что они живут очень уединенно), то мне немало было заботы провести ее невредимо сквозь густую толпу народа, при сильном пламени и страшной жаре. Но исполнив это, я опять отправился на пожар, где его королевское высочество с одной, а тайный советник Бассевич с другой стороны гасили огонь гораздо успешнее, чем все пожарные иконы, которые, по здешнему обычаю, были принесены туда и расставлены со всех сторон. Это род небольших знамен с изображениями некоторых святых, которые, по мнению русских, могут останавливать действие огня. Сгорело только несколько маленьких деревянных домов, и в том числе дом, где жил полковник Бойе; но вещи его все были спасены. Напротив, один голштинский хирург, состоящий при здешнем гошпитале, по фамилии Гармс, много потерял. Около 6 часов, когда пожар был прекращен, герцог пошел к моей хозяйке, напился там с нами чаю и потом уехал домой. На этом пожаре один шведский офицер по фамилии Гекель (который приехал сюда с посланником Цедеркрейцем и которого герцог знал еще в Швеции), в первый раз, мимоходом, представился его высочеству.

18-го не случилось ничего особенного.

19-го, поутру, князь Меншиков присылал к герцогу своего генерал-адъютанта с просьбою приехать после обеда к нему в дом, находящийся в городе, чтобы посмотреть, как будет проходить мимо кавалерийский полк. Его высочество, откушав, отправился туда с нами, но перед тем завернул на короткое время к тайному советнику Бассевичу. Приехав в новый, но вполовину еще не отделанный деревянный дом князя, мы нашли там как его самого, так и княгиню с их сыном и дочерьми. В ожидании приближения полка его высочество с князем и с нами сел, по здешнему обычаю, за стол, уставленный сластями и холодным кушаньем, и выпил при этом случае несколько стаканов превосходного токайского вина; но княгиня, ее сестра и дети не садились за стол и оставались у окна. Когда полк показался, мы подошли к окнам. Он называется Киевским и состоит из 10 эскадронов, из которых в каждом около 58 человек. Люди в нем статные и красивые, но лошади посредственные. Четыре эскадрона имели белых лошадей. Как офицеры, так и рядовые были одеты совершенно по-шведски, в синие кафтаны с белыми отворотами, и сидели на коне довольно хорошо. Лошади вообще у здешней конницы малы и некрасивы, а потому не годятся для парада; но зато они чрезвычайно хороши для больших переходов и почти неутомимы. Впереди полка ехали литаврщик, два валторниста и труппа гобоистов, которых, говорят, имеют здесь все

452

драгунские полки. Они играли попеременно с полковыми трубачами. Драгуны держали сабли наголо, а офицеры отдавали честь своими саблями и штандартами как его королевскому высочеству, так и князю. Когда весь полк прошел, к нам явился его полковник, русский и человек очень живой и красивый. Герцог, князь и все мы пили за его здоровье и за процветание всего полка, после чего его высочество откланялся и уехал. Так как он приезжал туда на своих парадных лошадях (Leibgespann), на которых была прекрасная новая сбруя, и кареты наши оставались перед окнами, то все и каждый, но больше всего дамы, немало восхищались этим экипажем и в особенности хвалили богатую упряжь. От князя его высочество поехал опять к тайному советнику Бассевичу и там, в обществе иностранных министров и многих слободских дам, присутствовал на концерте, по окончании которого, уже около вечера, возвратился в сад.

20-го, после обеда, его высочество отправился в Слободу и заехал потом к г-же Розен, где много шутил с мамзель Аммон, девушкой чрезвычайно веселой. В этот день она казалась влюбленною в Тиха, которого однако ж терпеть не могла, пока он был пажом. Проведя здесь несколько часов, его высочество возвратился в сад.

21-го, поутру, еще до рассвета, надворный советник Стеффенс был взят в постели и уведен несколькими драгунами, присланными Сенатом отчасти по настоянию нашего герцога. Этот беспокойный и пронырливый человек, вероятно, во всю жизнь не получит опять свободы, потому что вдался во многие опасные интриги. После обеда его высочество ездил к тайному советнику Бассевичу, где пробыл до позднего вечера с бригадиром Плате, который только один и был с ним.

22-го тайный советник Бассевич вместе с Геспеном, Штамке и посланником Мардефельдом обедал у князя Меншикова, а мы после обеда были с его высочеством несколько времени у моей хозяйки и потом пошли к посланнику Штамке, у которого ужинали с обоими нашими тайными советниками. В прошедшую ночь, в 3 часа, взлетела на воздух пороховая мельница Мейера, находившаяся недалеко от Слободы, при чем погибло восемь или девять человек и пропало до 400 пудов пороха. При ней есть еще магазин, в котором хранится 1000 пудов пороху; но он был спасен одним смельчаком с опасностью для жизни. В этот день я получил письмо от подполковника Сальдерна, в котором он уведомлял меня, что на другой день отправляется в Голштинию.

23-го полковник Бремс (только за несколько дней приехавший из Лифляндии), камеррат Фик и купец Кенигсфельд были у нас у проповеди и остались с нами обедать. Последнего граф Бонде очень хорошо знал в Вологде во время своего плена. После обеда его

1722 год. Сентябрь

453

высочество опять ездил к князю Меншикову смотреть, как проходили там еще два других драгунских полка, именно Владимирский и С.-Петербургский. В первом из них служит полковник Салтыков, человек чрезвычайно любезный и имеющий красавицу жену. Когда оба полка (которые точно такого же состава и свойства, как вышеупомянутый Киевский полк) прошли мимо дома князя, его высочество побыл там еще несколько времени и потом отправился к купцу Фрею. Между офицерами этих полков я нашел одного старого знакомого мне капитана по фамилии Фербер, который в 1712 году приехал в Россию из Саксонии с отцом моим и со мною. В этот день тайный советник Бассевич в первый раз обедал у Мар-дефельда с шведским посланником и его супругою; получено также было известие, что император прибыл в Аграхан, где двое из тамошних князей пали к его ногам, и что город Тарки, в котором было до 5 000 человек гарнизона, взят приступом шеститысячным отрядом казаков. Вся армия, находящаяся с его величеством в Персии, состоит из 27 000 регулярного войска и 60 000 казаков и татар; следовательно, всего из 87 000 человек.

24-го, после обеда, его королевское высочество ездил один с графом Бонде к г. фон Альфельду.

25-го, утром, граф Бонде в первый раз был с визитом у посланника Цедеркрейца, который оставил его у себя обедать. После обеда герцог ездил с Плате на короткое время в свой дом в Слободе и потом поехал к моей хозяйке, у которой провел вечер, а Негелейн, Тих и я отправились к пастору Фрейгольцу, узнав, что вечером наши люди будут давать у него маленький концерт. Там, слушая музыку, мы очень приятно провели время в обществе г-жи пасторши, женщины весьма милой и веселой.

26-го у нас обедал тайный советник Геспен, а после обеда герцог отправился с нами к тайному советнику Бассевичу на концерт. Скоро собрались там и многие из слободских дам, как-то: г-жи Кох, Фрей, Депир, Аммон с дочерью, девицы Саульсен, Гизен и моя маленькая хозяйка с одною из своих кузин. Его королевское высочество вчера вечером сам пригласил на этот концерт мою хозяйскую дочку, к которой, к немалому огорчению моему, очень расположен, так что я боюсь, что она со временем возгордится и уж чересчур предпочтет господина слуге. По окончании музыки, продолжавшейся от 5 до 9 часов, его высочество возвратился в сад. Во время музыкального собрания приехал доктор Бидлоо и привез шесть полных концертов одного знаменитого голландского композитора, которые велел очень красиво переплести и подарил нашей капелле. Она тотчас же, и с большим одобрением, начала разыгрывать их. Его королевское высочество приобрел множество нот от графа Кинского, Ягужинского и других любителей музыки, так-

454

же немало накупил их; а потому наш оркестр снабжен теперь многими прекрасными пьесами, к которым ежедневно прибавляются еще новые. При этом случае доктор Бидлоо выпросил на завтра у тайного советника Бассевича некоторых из наших музыкантов, потому что ждал к себе в гости кое-кого из русского духовенства и других знакомых. Он человек очень образованный и приятный, и его высочество обещал прислать к нему требуемых музыкантов. Но оба валторниста, которым сделаны были новые зеленые костюмы, обложенные серебром, получили приказание ехать на другой день с тайным советником Бассевичем, который отправлялся в деревню молодого барона Строганова, находящуюся близ города.

27-го, поутру, тайный советник Бассевич поехал с бригадиром Плате на мельницу Строганова, но к вечеру уже возвратился домой. Вечером его высочество ездил сперва в свой дом в Слободе, а оттуда, с графом Бонде и со мною, к мамзель Свед и сестре ее, мадам Латур, где мы очень весело провели время в разговорах, сидя за чаем.

28-го. В то время, как мы были еще за столом, к нам приехал молодой барон Шафиров объявить его высочеству от имени Сената и генерал-прокурора Ягужинского о прибытии курьера, присланного его величеством императором с радостным известием, что первая пограничная крепость Персии, Дербент, добровольно покорилась государю, выслав ему навстречу золотой ключ и признав его своим главою и покровителем; также, что к его величеству являлись депутаты от жителей Баку, которые без принуждения отдались под его защиту. Услышав такую приятную новость, его высочество просил барона сесть и разделить с нами обед. Он хотя и обедал уже дома, однако ж аппетит был у него еще хороший. Вообще все здешние всегда готовы есть, как бы часто ни приходилось садиться за стол. Герцог спросил его, не по случаю ли этих радостных событий была пальба, которая слышалась сегодня утром? Но он отвечал, что нет, что известие о них получено только во время пальбы, бывшей в воспоминание сражения с Левенгауптом, которое происходило в этот день. Барон рассказывал между прочим, что жара в Персии так сильна, что сама императрица принуждена была коротко остричь себе волосы и носить одну из тамошних больших и толстых шапок; что там заболело и умерло около 300 человек солдат, которым приходилось иногда стоять на солнце с открытыми головами, и что по этому случаю император, под смертною казнью, запретил людям в те часы, когда солнце очень сильно жжет, именно с 11 утра до 4 или 5 после обеда, обнажать голову перед кем бы то ни было. Так как его высочество немало был обрадован вышеупомянутыми приятными известиями, то молодой Шафиров должен был с величайшею поспешностью выпить с нами семь боль-

1722 год. Сентябрь

455

ших бокалов. Но он, с своей стороны, просил позволения к провозглашенным уже тостам прибавить еще новый - за счастье для нас скоро видеть его высочество королем на принадлежащем ему по праву шведском престоле. Вскоре после обеда герцог переехал из сада. Замечательно, что его высочество выезжал из Слободы и опять въезжал в нее, будучи оба раза порядочно навеселе. Побыв дома с полчаса, он отправился к г. фон Альфельду.

29-го. В этот день, по случаю праздника св. Михаила, утром была при дворе проповедь; но его высочество обедал с нами один, без посторонних, а вечером ходил с графом Бонде к моей хозяйке, где остался до 10 часов.

30-го, в 10 часов утра, была проповедь. Г. Измайлов приехал еще до нее, чтобы пригласить его высочество пожаловать в полдень в Сенат, где в этот день назначено было празднество по случаю полученного накануне радостного известия. Обязанный, по обыкновению, проводить туда герцога, он остался у нас во время проповеди и слушал наше богослужение, потому что понимает и хорошо говорит по-немецки. Около 11 часов, когда весь Сенат находился в церкви и пели «Тебе, Бога, хвалим» за счастливые успехи оружия императора в Персии, началась пальба из всех имевшихся в городе пушек. Все лавки должны были целый день оставаться запертыми, как в большие праздники. В 12 часов его высочество поехал в здание Сената, что в Кремле, со свитою своих кавалеров, четвернею, с двумя кавалерами верхом, с пажами и лакеями, которые, по обыкновению, ехали впереди и позади его кареты. Поезд этот был блестящий и немало бросался в глаза встречавшимся нам русским, которые не привыкли видеть ни подобных поездов, ни подобных красивых лошадей и сбруй. Когда мы проехали в Сенат, там собрались уже все здешние вельможи и иностранные министры. Один только князь Меншиков был в деревне и не присутствовал на этом празднестве. Герцог, расцеловавшись и раскланявшись со всеми по порядку, сел за стол там, где обыкновенно садится император, т. е. против великого канцлера, и все русские с генерал-прокурором Ягужинским поместились с одной, а его высочество с иностранными министрами с другой стороны. Возле его высочества, с правой стороны, сидел датский посланник Вестфален (который при всех случаях бывает к нему особенно предупредителен), а с левой — прусский министр, тайный советник Мардефельд. Подле г. Вестфалена с правой стороны находился посланник Кампредон, а за ним следовали тайный советник Бассевич и шведский посланник Цедеркрейц, с которым его высочество в этот день в первый раз сошелся в обществе, хотя в Швеции и очень хорошо был знаком с ним. Сначала они встретились как совершенно незнакомые и до обеда не сказали друг с другом ни слова; но когда

456

встали из-за стола, г. Цедеркрейц подошел к его высочеству, поцеловал ему руку и несколько времени говорил с ним по-шведски. За обедом пили довольно сильно и бокалы усердно ходили по рукам. Тотчас после того, как сели за стол, генерал Ягужинский подал его высочеству печатную реляцию о счастливой вести из Персии, на русском языке, потому что немецкий перевод с нее не был еще готов. Празднество это продолжалось до 6 часов вечера, когда герцог отправился опять домой. Все шло на нем очень беспорядочно, и холодные кушанья и жаркие, по старому русскому обычаю, подавались на стол прежде супов, чего мне никогда еще не случалось видеть. По возвращении домой его высочество захотел немного рассеяться и поехал с бригадиром Плате, с Тихом и со мною к купчихе Розен, где мы ужинали.

 

Октябрь

1-го. До молитвы к его высочеству пришел один отставной шведский подполковник, по фамилии Мейерзее, который только недавно воротился в Швецию из здешнего тяжелого плена и уж получил там отставку в награду за свою усердную службу и за столь терпеливо выдержанный 13-летний плен. Он много раз мог бы освободиться от него, если б только захотел вступить в здешнюю службу, которую ему предлагали на весьма выгодных условиях; но всегда отказывался от этого из любви к своему королю. Прежде он был камердинером и большим фаворитом герцога Фридриха, отца его высочества, который при Клитшове и умер на его руках, и так как король Карл XII также был очень расположен к нему, то его тотчас после смерти герцога произвели в капитаны. В этом чине он попал в плен под Полтавой, а теперь, не имея никакого состояния, приехал из Швеции к его высочеству, который принял его очень милостиво и оставил у себя обедать. После обеда его высочество ездил к камердинеру Дау, который все еще был нездоров, а потом, уже возвратившись домой, пошел к бригадиру Плате, где ужинал с Негелейном, Тихом и со мною. Сегодня прибыл наконец кипер с выписанными из Гамбурга винами и с вещами из Петербурга. Для приема их он был отправлен отсюда в Петербург вместе с камер-юнкером Геклау и с 8-го числа прошлого месяца находился в дороге, несмотря на то что двух лошадей загнал до смерти, а четырех до изнеможения. В числе прочих вещей мы получили из Петербурга и свежих сельдей, которых в этом году еще не имели. С последнею почтою тайный советник Бассевич получил приятное известие, что камер-юнкер Геклау и молодой Ягужинский благополучно прибыли в Гамбург; до того он уж давно немало беспокоился об них, потому что они отправились из Петербурга в Любек морем.

1722 год. Октябрь

457

2-го. Около полудня приехал камергер Лефорт и привез его высочеству письмо от короля польского, в котором сообщалось о рождении сына у курпринца*. Камергер остался у нас обедать, и его высочество за столом пил за здоровье его короля. После обеда я ездил с обоими бригадирами, Негелейном и Тихом за город посмотреть на трех колесованных в этот день утром, но еще живых убийц и делателей фальшивой монеты. Зрелище было отвратительное. Они получили только по одному удару колесом по каждой ноге и руке и после того были привязаны к трем укрепленным на шестах колесам. Один из них, старый и очень болезненный, был уже мертв; но оба другие, еще молодые, вовсе не имели на лице смертной бледности, напротив были очень румяны. Меня уверяли, что люди в таком положении жили иногда от четырех до пяти дней. Эти двое были так веселы, как будто с ними ничего не случилось, преспокойно поглядывали на всех и даже не делали кислой физиономии. Но больше всего меня удивило то, что один из них с большим трудом поднял свою раздробленную руку, висевшую между зубцами колеса (они только туловищем были привязаны к колесам), отер себе рукавом нос и опять сунул ее на прежнее место; мало того, запачкав несколькими каплями крови колесо, на котором лежал лицом, он в другой раз, с таким же усилием, снова вытащил ту же изувеченную руку и рукавом обтер его. Я вспомнил при этом об одном истинном происшествии, случившемся здесь года четыре тому назад с одним повешенным за ребра; он в первую ночь после казни имел еще столько силы, что мог приподняться кверху и вытащить из себя крюк. Упав на землю, несчастный на четвереньках прополз несколько сот шагов и спрятался; но его нашли и опять повесили точно таким же образом. О невообразимой жесткости русского народа посланник Штамке рассказывал мне еще одну историю, которой за несколько лет в Петербурге сам был очевидцем. Там сожгли заживо одного человека, который во время богослужения толстой палкой вышиб у епископа из рук образ какого-то святого и сказал, что по совести убежден, что почитание икон есть идолопоклонство, которое не следует терпеть. Император, говорят, сам несколько раз ходил к нему во время содержания его под стражей и после произнесения приговора и уверял его, что если он только скажет перед судом, что заблуждался, ему будет дарована жизнь, даже не раз отсрочивал исполнение казни; но человек этот остался при том, что совесть не позволяет ему поступить так. Тогда его поставили на костер, сложенный из разных горючих веществ, и железными цепями привязали к устроенному на нем столбу с поперечной на правой стороне планкой, к которой при-

 

* Сына короля польского и курфюрста Саксонского Августа II; он был впоследствии также королем польским под именем Августа III.

458

крепили толстой железной проволокой и потом плотно обвили насмоленным холстом руку вместе с палкой, служившей орудием преступления. Сперва зажгли эту правую руку и дали ей одной гореть до тех пор, пока огонь не стал захватывать далее и князь-кесарь вместе с прочими вельможами, присутствовавшими при казни, не приказали поджечь костра. При таком страшном мучении преступник не испустил ни одного крика и оставался с совершенно спокойным лицом, хотя рука его горела одна минут семь или восемь, пока наконец не зажгли всего возвышения. Он неустрашимо смотрел все это время на пылавшую свою руку и только тогда отвернулся в другую сторону, когда дым уж очень стал есть ему глаза и у него начали гореть волосы. Меня уверяли, что за несколько лет перед тем брат этого человека был сожжен почти таким же образом и за подобный же поступок. С места казни я поехал с Негелейном и Тихом к старому Шлютеру, здешнему богатому купцу, которого давно желал видеть, потому что он, как говорили, престранный, но притом очень веселый человек. Он вдов, но имеет взрослого сына и четырех довольно хорошеньких дочерей, которых так держит взаперти, что они не бывают ни у кого, ни даже у лучших его друзей, никогда с ним не обедают и не показываются, если у него есть кто-нибудь посторонний, хотя бы тысячу раз об них спрашивали; в церковь, единственную их отраду, он и то никогда не отпускает более двух в один раз. Этот Шлютер (которого мой покойный отец очень хорошо знал) отлично принял нас, и мы не иначе как с большим трудом могли опять выбраться от него. В этот день и в ночь накануне начало снова сильно морозить и выпало довольно много снегу.

3-го. В прошлую ночь продолжался сильный мороз. Поутру я начал с нашим фурьером фон Блехом учиться русскому языку, потому что пребывание наше здесь продлится, может быть, долее, чем ожидают; да и мне просто наконец стало стыдно, что я, находясь так давно в России, не выучился еще почти вовсе говорить по-русски. Около полудня ко двору приводили ребенка, выросшего в лесу между медведями. Это был мальчик лет 7 или 8, который совсем не говорил, но почти всегда кричал как медвежонок, ходил как молодые медведи, покачиваясь из стороны в сторону, и убегал, если его не сажали или не клали. Садился он обыкновенно, подбирая под себя ноги, а ложился, поджимая и ноги и руки; ел все, что ему ни давали, но всего охотнее сырое мясо, которое и мы кстати пробовали, и хотя не был уже голоден, однако ж не отказывался от него; был очень весел и вовсе не зол: умел также как нельзя лучше предпочитать белый хлеб черному, потому что когда мы дали ему сначала кусок черного и потом показали белый, он первый бросил и потянулся за последним. Наружностью он не отличался

1722 год. Октябрь

459

от других детей, но имел безобразно толстую голову и горб, который, как полагают, сделался у него от ползанья на четвереньках. Рассказывали, что мать этого мальчика лет 6 или 7 тому назад, имея его на руках, пошла в лес собирать какие-то маленькие дикорастущие красные ягоды, которые у здешнего простого народа составляют большое лакомство, и там была съедена медведем, как показали потом найденные кости несчастной. Думали, что и ребенка постигла та же участь, как вдруг недавно его нашли в лесу, недалеко от медвежьей берлоги, совершенно нагого и ползающего на руках и ногах, и потому решили, что медведь, кормивший его столько лет в своей берлоге, вероятно, издох или недавно кем-нибудь убит. Мне и многим другим все это кажется весьма сомнительным; вероятнее, что ребенок нем и тупоумен от рождения и что родители, чтоб как-нибудь избавиться от него, выдумали всю эту историю. Он принадлежит старому барону Шафирову и привезен к нему, как говорят, из одной из его деревень. Если б мальчик со временем выучился говорить, то рассказы эти, конечно, получили бы немного более вероятия. У него была уже и оспа, но щеки его, от самого верха головы до подбородка, были покрыты волосами, чего мне никогда не случалось видеть у такого маленького ребенка. Человек, водивший и оберегавший его, жаловался, что он ужасно неопрятен и делает все под себя, не подавая наперед ни малейшего знака; говорил также, что сначала, когда его привезли в Москву, он не хотел терпеть на себе ни башмаков, ни чулок, ни платья, но что теперь привык уже к ним. Его высочество, осмотрев этого ребенка, велел выдать вожатому червонец на водку и отвести его к тайному советнику Бассевичу, которому также хотелось взглянуть на мальчика. До молитвы приехал к его высочеству молодой барон Шлейниц*, который привез ему письма из Франции и остался у нас обедать. В этот день барон Мардефельд, г. Кампредон, шведский посланник с женою и многие другие обедали у тайного советника Бассевича. Г. Цедеркрейц недавно просил позволения также приехать сегодня на музыку, а потому тайный советник, из учтивости, не мог уж не пригласить его с женою вместе с тем и к обеду. Около вечера и его высочество решился наконец ехать слушать музыку, которой до сих пор еще ни разу не пропускал. Он нашел у тайного советника многочисленное общество, именно, кроме названных выше обеденных гостей, еще генерала Ягужинского, князя Гагарина (которого прежде хорошо знал в Вене), молодого Головина, князя Мезецкого (офицера гвардии, разъезжающего всегда курьером), двух-трех молодых, незнакомых мне русских князей и

 

* Вероятно, сын барона Ганса-Христофора Шлейница, известного своею дипломатическою службою в царствование Петра Великого и находившегося в это время русским посланником в Париже.

460

многих других. Войдя в комнату, где находилась г-жа Цедеркрейц, герцог тотчас подошел к ней и приветствовал ее; потом, поговорив немного с нею и с прочими гостями, взял ее (она урожденная графиня Поссе и близкая родственница покойной жены бригадира Плате) за руку и повел в залу, где готовилась музыка и собрались уже многие дамы из Слободы, как-то: мадам Латур с сестрою, моя прежняя хозяйка — мадам Шенеманн с сестрою, одна старая подполковница-немка и др. Графиня, большая любительница карт, послушав несколько времени музыку, пошла в другую комнату и села играть в ломбер с Мардефельдом и Кампредоном. Так как за обедом у тайного советника начали довольно сильно пить, то бокалы не были забыты и во время музыки. После пили несколько раз, даже стоя на коленях, за здоровье его высочества и графини, находившейся подле него. Сперва, если не ошибаюсь, генерал Ягужинский предложил шведскому министру тост за здоровье герцога, и г. Цедеркрейц, сидевший от него шагах в 4 или 5, приняв бокал, пополз к его высочеству на коленях, с жаром приветствовал его и целовал ему руки. Его высочество обнял и поцеловал его, а потом, когда тост обошел круг, начал, с своей стороны, пить за здоровье графини, причем все опять должны были становиться на колени. По совершении и этим бокалом своего круга провозглашены были еще разные тосты, так что его высочество прежде 10 часов не мог отделаться от генерала Ягужинского, который оставался там до 12-ти и сам давал маленький концерт, потому что играет немного на клавесине. Но тайный советник Бассевич, который весь день очень сильно пил и кроме того был вовсе не в хорошем расположении духа, удалился еще до 9 часов. Один из молодых русских князей (фамилии которого я не мог узнать и которого видел в первый раз) до того напился, что принужден был остаться у тайного советника и там проспаться. Одет он был как-то очень необыкновенно и имел притом престранные манеры. На нем были, во-первых, белые грязные штиблеты и башмаки с красными каблуками, потом красные штаны с золотыми пуговицами и петлями, парчовый камзол и голубой с серебряным шитьем и обшивками со всех сторон, кафтан, поверх которого он надел очень грязную кожаную портупею с кортиком. Ко всему этому надобно прибавить как смоль черные, длинные незавитые волосы, очень серьезное лицо и огромный рот; одним словом, он во всех отношениях был немало смешон.

4-го при дворе опять обедал отставной шведский подполковник Мейерзее. После обеда его высочество травил в саду маленькими собаками двух купленных зайцев.

5-го при дворе не обедал никто из посторонних. Его высочество ходил пешком с графом Бонде и со мною к посланнику Штамке, где мы оставались до 11 часов вечера и ужинали.

1722 год. Октябрь

461

6-го. У его высочества обедали оба тайных советника и подполковник Мейерзее. В этот день майор Эдер неожиданно получил приказание немедленно отправиться в Петербург на место подполковника Сальдерна (который недавно, по случаю смерти своего отца и брата, получил позволение ехать в Голштинию), а также для того, чтоб там был кто-нибудь из нас для отправки сюда вин и других вещей и вообще для исправления могущих случиться дел. Он, кажется, очень доволен этим, потому что вместо 17 рублей будет получать теперь в месяц 30. Гоф-юнкеру Тиху и мне тайный советник Бассевич приказал ежедневно быть при дворе на дежурстве, между тем как прежде, когда я дежурил с майором Эдером, у меня всегда был один день свободный.

7-го его высочество ни утром, к проповеди, ни после не выходил из своей комнаты, потому что чувствовал себя не совсем здоровым. Граф Бонде был в этот день сильно навеселе, чего он обыкновенно очень избегает и так опасается, что до сих пор при дворе был пьян только один раз, еще в Петербурге. Вот как это случилось: герцогиня Мекленбургская велела пригласить его к Остерману (мекленбургскому тайному советнику правления, у которого находилась с своею сестрою), под предлогом желания осведомиться о здоровье нашего герцога, потому что, проезжая мимо, видела его у окна, которого ему нельзя было отворить, но не могла рассмотреть, был ли его высочество в халате или нет. Эта необыкновенно милостивая и добрая женщина уже много лет знала графа Бонде, но давно его не видала, и так как там случился также здешний тайный советник Остерман, брат мекленбургского, то они мало-помалу так напоили графа, что он не помнил, как воротился домой.

8-го. Вечером его высочество ездил с конференции советником Альфельдом к мадам Фрей, где они ужинали и пробыли до 11 часов.

9-го, очень рано утром, тайный советник Бассевич послал свою карету за купцом Фреем, чтобы взять его с женою в свой дом, потому что кредиторы, уже вчера собиравшиеся к нему, готовились задержать его и арестовать. Около вечера его высочество ездил с графом Бонде к мадам Латур и сестре ее, мамзель Свед, а по возвращении от них провел остаток вечера у графа Бонде с Плате, Негелейном, Тихом и со мною. В этот день приехал в Москву шведский граф Ферзен, находившийся уже несколько времени в своих лифляндских поместьях, по поводу которых и должен был явиться сюда. Вечером у капитана Шульца был маленький концерт. В этот же день шведский посланник Цедеркрейц в первый раз угощал некоторых русских вельмож, всех иностранных министров и обоих тайных советников нашего двора, при чем, говорят, страшно много пили, потому что хозяин большой охотник попить. Получено было также известие, что вчера прибыли сюда из Астрахани

462

певчие императрицы и что ее величество сама скоро приедет, но что император поедет сперва в Казань и уж оттуда будет в Москву; всему этому однако ж мало верили.

10-го, перед молитвою, к герцогу приехал генерал-лейтенант Ферзен с двумя отставными шведскими ротмистрами, фон дер Ильбеном (Uelben) и Бринкманном, из которых первый находился прежде ротмистром на службе его высочества в Брабанте, а последний, как говорят, имеет большие рекомендации к его высочеству из Швеции. В одно время с ними приехал также барон Штремфельд, и все четверо должны были остаться у нас обедать. Стол был так занят, что нам не всем достало за ним места; притом так как гости сидели очень долго и пили, то обед продолжался до 4 часов, и мы, прислуживавшие, тогда только могли утолить свой голод. После обеда его высочество поехал слушать обыкновенную музыку у тайного советника Бассевича, куда явился и генерал-лейтенант Ферзен. В этот день, когда герцог сидел за столом, привели наконец прекрасных лошадей, купленных им вместе с каретою и сбруею у графа Кинского. Они с 8 сентября были в дороге из Петербурга, но несмотря на то, жеребцы пришли сюда в отличном виде. По случаю празднования на следующий день взятия Шлюссельбурга к его высочеству являлся адъютант с приглашением на обед к князю Меншикову.

11-го, около полудня, его высочество с Измайловым, обоими тайными советниками и многими кавалерами, в четырех каретах, поехал к князю Меншикову, в его городской дом (откуда ему теперь вовсе недалеко до Сената и до Военной коллегии) на празднество в воспоминание взятия Шлюссельбурга. Там собрались многие русские вельможи и некоторые члены Синода, также шведский генерал-лейтенант Ферзен; но из иностранных министров никто не был приглашен к князю. Вскоре после приезда герцога гости отправились к столу, за которым генерал Аллар сел возле его высочества по правую, а генерал Ягужинский по левую сторону. За обедом пили вовсе немного, так что тостов было не более трех, да и для тех не подавали даже больших бокалов, потому что ни хозяину, ни гостям не хотелось пить. После обеда его высочество пошел сперва на короткое время наверх к княгине Меншиковой, которая также только что отобедала с обеими своими дочерьми, с княгинею Черкасскою и другими дамами, а потом, когда поговорил с нею немного с помощью графа Бонде, служившего им переводчиком, князь повел его в свой новый дом, недавно выстроенный им там по соседству, который хотя и мал, однако ж очень удобен и хорошо убран. Между тем русские сановники большею частью мало-помалу разъехались, почему и его высочество, покушав немного фруктов и выпив еще стакана два вина, также простился и уехал.

1722 год. Октябрь

463

В этот день я узнал, что генерал-прокурор Ягужинский получил от императора приказание немедленно отправиться в путь и что он оставляет Москву уже в будущее воскресенье. Здесь полагают за верное, что он поедет прямо в Вену для заключения союза с императором римским на случай, если со стороны турок будет какое-нибудь движение. В отсутствие его должность генерал-прокурора будет исправлять генерал-майор Писарев, который в то же время и майор гвардии, почему Ягужинский, в присутствии его высочества, и представил ему сегодня у князя Меншикова генерал-лейтенанта Ферзена, который имеет здесь какое-то дело, относящееся до его лифляндских поместий.

12-го. В прошедшую ночь у его высочества сильно болела голова, и так как он поутру не совсем еще оправился, то не выходил и к обеду; но вечером, когда почувствовал себя немного лучше, ходил часа на два вниз к бригадиру Плате. Вчера объявлено было с барабанным боем, чтобы все люди, сидевшие прежде на улицах и продававшие мясо и всякого рода овощи, перешли с своими товарами на площадь, находящуюся вне Слободы, и чтобы разносчики не ходили более по улицам и не кричали. Перед моею квартирою стало от того значительно тише; но жители Слободы были вовсе недовольны этим распоряжением нового полицеймейстера, потому что прежде могли покупать все у себя дома, а теперь принуждены будут посылать очень далеко.

13-го. У его высочества обедали тайный советник Геспен и подполковник Мейерзее. Тайный советник Бассевич ездил верхом в город, чтобы пригласить к себе на послезавтра на обед некоторых кавалеров и дам, потому что генерал Ягужинский предложил ему остаться здесь еще до понедельника и в последний раз обедать у него. Тайный советник поэтому затевает большой пир и делает приготовления по крайней мере на 30 человек гостей. После обеда его высочество ездил с графом Бонде к тайному советнику Бассевичу, где и остался весь вечер.

14-го, утром, был у меня один офицер, именно поручик Гаммаль, который только недавно приехал из Сибири, где содержался тысячи за две верст от Тобольска и потому не мог быть здесь прежде. Его высочество подарил ему несколько червонцев. Перед началом проповеди приехал к нам генерал-лейтенант Ферзен, который однако ж не остался у нас к столу, а отправился с конференции советником Альфельдом и графом Бонде к шведскому посланнику Цедеркрейцу, куда они были приглашены на обед. Часа в три после обеда его высочество, в величайшем параде, поехал в Измайлово (которое от нас в 5 верстах) к вдовствующей царице для поздравления ее с днем тезоименитства. С дороги он послал меня туда вперед, чтобы предуведомить о его приезде. Измайловский дво-

464

рец — большой ветхий деревянный дом, где царица с некоторого времени поселилась и живет как в монастыре. Я встретил ее на прогулке в экипаже с маленькою дочерью герцогини Мекленбургской, и когда исполнил возложенное на меня поручение, она, ответив мне весьма милостиво, приказала своему кучеру поворотить назад и ехать домой. Приехав в Измайлово, герцог нашел там большое общество дам, потому что вся знать обедала в этот день у царицы; но мужчины почти все уже разъехались, исключая генерал-лейтенанта Ягужинского и тайного советника Остермана, которые, вместе с оставшимися еще кавалерами, встретили его высочество у кареты и провели в комнату, где находились герцогиня Мекленбургская, сестра ее — царевна Прасковия и все прочие дамы. Так как было также тезоименитство принцессы Прасковий, родившейся в 1695 году, то и нас, кавалеров, допустили к целованию руки, после чего его высочество вскоре провозгласил тост в честь настоящего дня и бокалы обошли всех по порядку. Во время этого тоста старую царицу привезли в комнату: она теперь не может уже свободно ходить, и потому ее по комнатам возят на чем-то вроде стула с маленькими колесами на ножках, а по лестницам и в экипажи носят в креслах. Его высочество подошел к ней, поцеловал ей руку и поздравил ее с днем тезоименитства. Она держала на коленях маленькую дочь герцогини Мекленбургской, очень веселенького ребенка лет четырех*, осталась, однако, недолго с гостями и велела везти себя в другую комнату, откуда при нас больше не возвращалась. Когда мы уезжали, герцогиня Мекленбургская с большею частью дам побежала смотреть из окон на нашу свиту и наш поезд, который был очень красив на большом открытом месте, где кареты могли свободно и в порядке следовать одна за другою. При всех четырех каретах (каждая была в шесть лошадей) находилось до 30 верховых, не считая четырех кавалеров, ехавших возле кареты его высочества на красивых лошадях, покрытых богато вышитыми чапраками. С правой стороны ехал я с капитаном Шульцем, а с левой гоф-юнкер Тих с капитаном Бассевичем. По приезде домой его высочество приказал отложить четырех лошадей и, взяв с собою бригадира Плате, отправился к тайному советнику Бассевичу, где провел весь вечер.

15-го, около полудня, его высочество опять поехал к тайному советнику Бассевичу, у которого назначен был прощальный обед по случаю отъезда генерала Ягужинского. Несмотря на то что всех гостей приглашали к 12 часам, барон Шафиров с семейством приехал не прежде 2-х или даже половины третьего, извиняясь тем, что поздно возвратился из Сената. Тайный советник выбрал себе

 

* Это была Анна Леопольдовна, впоследствии супруга герцога Брауншвейг-ского Антона-Ульриха и правительница России по кончине императрицы Анны.

1722 год. Октябрь

465

в хозяйки супругу шведского посланника Цедеркрейца и встречал гостей внизу, на крыльце, а она принимала их наверху, в комнатах. Г-же Цедеркрейц в этот день в первый раз пришлось быть в обществе русских дам; но из них ни одна не заговорила по-немецки, хотя некоторые понимали этот язык и могли бы говорить на нем, если б только захотели. Когда гости наконец все собрались, тайный советник Бассевич просил дам, а капитан Бассевич мужчин вынимать билеты для того, чтоб каждый имел свой нумер во избежание споров о местах и недоразумений. Затем, когда кушанья уже подали, я должен был в смежной комнате выкликать нумера, а тайный советник рассаживал по ним всех за стол. Они вышли в следующем порядке, именно:

№ 1-й. Посланница Цедеркрейц с шведским генерал-лейтенантом Ферзеном.

№ 2-й. Маленькая дочь княгини Черкасской с тайным советником Геспеном.

№ 3-й. Сестра княгини Черкасской с генералом Ягужинским.

№ 4-й. Жена молодого Шафирова с молодым Головиным, зятем старого Шафирова.

№ 5-й. Г-жа Головина с его королевским высочеством.

№ 6-й. Девица Шафирова с молодым графом Головкиным.

№ 7-й. Княгиня Черкасская с посланником Цедеркрейцем.

№ 8-й. Маленькая Ягужинская, дочь генерала, девочка лет 10 или 11, с тайным советником Остерманом.

№ 9-й. Старая Шафирова с своим сыном, молодым Шафировым.

№ 10-й. Г-жа Волконская с старым бароном Шафировым.

№ 11-й. Молодая Головкина, дочь князя-кесаря, с капитаном гвардии Измайловым.

№ 12-й. Княгиня Хованская, также дочь старого Шафирова, с конференции советником Альфельдом.

№ № 13-й и 14-й не приехали.

Стол, за который они поместились, был очень мило убран и накрыт приборов на тридцать. Пили хотя и не сильно, однако ж дело не обошлось без нескольких больших бокалов, так что г. Головкин совершенно опьянел и мало довез до дому из того, что съел, в чем, впрочем, единственно были виноваты оба его соседа, именно его высочество и г. Цедеркрейц. Во время обеда играла музыка. Около 5 часов все встали из-за стола, и пока залу очищали для танцев, дамы прошли в другую комнату, где пили кофе и чай. После того начались танцы и продолжались до 11 часов. Дамы раза два собирались уезжать, но снова возвращались к танцам, потому что Ягужинский всякий раз выходил из другой комнаты и говорил, что как они там себе хотят, а должны еще оставаться. Делать нечего, надобно было оставаться и опять танцевать. Ягужинскому никто не

466

смеет отказать в чем-нибудь, и уж если он что хочет, непременно надобно исполнить. В танцах все шло очень порядочно и прилично. Музыканты хотя постоянно играли с самого обеда и, следовательно, очень устали, однако ж в половине двенадцатого, в угодность генералу Ягужинскому, должны было сыграть еще несколько пьес, потому что ему хотелось слушать музыку, а не ехать домой. Наконец в 12 часов он сам начал уставать, тем более что целый день очень много пил и был таки порядочно навеселе. При прощанье он был чрезвычайно вежлив и почтителен с его высочеством и уверял, что через четыре месяца или, много, через пять будет снова здесь. Но куда он собственно едет, не могли узнать от него ни его высочество, ни тайный советник Бассевич; что не в Вену, как прежде полагали, — в том удостоверяли собственные его слова; а потому некоторые думают, что он отправляется в Карлсбад*. Сегодня же один русский уверял камеррата Негелейна, что из достоверного источника знает, что император очень скоро будет опять в Москве (в чем здесь до сих пор сильно сомневались), так как в Персии почти все уже приведено им в исполнение, почему в его присутствии теперь там, вероятно, и не настоит большой надобности. Говорили также, что канцелярия государя едет уже назад и что в Преображенском делаются запасы дров и съестных припасов. На всем этом основывают надежды, что теперь скоро будут определены права наследства в пользу старшей принцессы**. Когда Ягужин-ский уехал, его высочество поговорил еще несколько времени с тайным советником Бассевичем и потом отправился домой.

16-го при дворе обедал подполковник Мейерзее. Вечером генерал Ягужинский выехал из Москвы, и тайный советник Бассевич провожал его верст десять за город. Хотя дождь начался только со вчерашней ночи, однако ж на улицах сделалась уже такая грязь, что балки деревянных мостовых почти плавали, почему в Слободе без сапог невозможно было пройти пешком. При этом случае оказалось, что сделанные летом с большими трудами и издержками рвы по обеим сторонам улиц помогали очень мало или вовсе ничего, потому что около них во многих местах земля лежала выше средины улиц и накоплявшаяся вода не имела стока в канавы.

17-го у герцога обедали генерал Аллар и императорский (австрийский) секретарь посольства Гохгольц, также ротмистр фон дер Ильбен, которого его высочество опять принял в свою службу и который по этому случаю приехал благодарить его еще до молит-

 

* Куда отправлялся в это время Ягужинский, ниоткуда не видно; но, кажется, он не выезжал из России, потому что в начале следующего года находим его в Петербурге.

** Из этих слов видно, что герцог Голштинский и его двор ожидали изменений в акте о престолонаследовании, обнародованном в начале 1722 года.

467

вы. Человек он чрезвычайно тихий и любезный и остается покамест у нас здесь. Вечером было музыкальное собрание у тайного советника Бассевича, на которое съехались его высочество, шведский посланник, генерал-лейтенант Ферзен, польский Лефорт и многие другие; но из дам приехали только мадам Латур с своею сестрою — мамзель Свед и жена купца Вернизобра. Этот купец родной брат того Вернизобра, который недавно прославился во Франции своим банкротством и теперь проживает в Берлине; но они, говорят, очень не ладят друг с другом. Часов в восемь, когда музыка кончилась и все посторонние разъехались, его высочество пошел в комнату мадам Фрей, которая, к сожалению, все еще постоянно должна оставаться с своим мужем у тайного советника Бассевича. Там он пробыл до 11 часов, ужинал с тайным советником, графом Бонде, с Фреем, его женою и со мною и был необыкновенно весел.

18-го. В прошедшую ночь начало опять сильно морозить и выпало много снегу. У его высочества обедали генерал-лейтенант Ферзен и капитан Бринкманн. В этот день у польского или, лучше сказать, саксонского камергера Лефорта по случаю рождения сына у курпринцессы было большое угощение, на котором присутствовали оба наших тайных советника и посланник Штамке. В то же время и у князя Меншикова происходило большое празднество с пушечною пальбою — в воспоминание сражения под Калишем, в котором ему прострелили шляпу. Около вечера его высочество поехал с бригадиром Плате к моей хозяйке, куда и я должен был явиться.

19-го при дворе не было посторонних. После обеда герцог в первый раз выехал на своих неаполитанских жеребцах, чтобы попробовать их и опять приучить немного к езде, потому что они давно уже не были в упряжи. Они шли однако ж превосходно и только сначала несколько поупрямились. Вечером его высочество приходил вниз к графу Бонде.

20-го. Его высочество кушал в своей комнате, и из посторонних при дворе обедал один только подполковник Мейерзее. Тайный же советник Бассевич был на обеде у генерал-лейтенанта Ферзе-на. Вечером его высочество выходил на некоторое время из своей комнаты, потому что чувствовал себя немного лучше, чем поутру.

21-го. У проповеди был граф Ферзен с своим хозяином, купцом Сурбургом: но они не хотели остаться обедать с нами, потому что обещали уже приехать к тайному советнику Бассевичу, который в этот день угощал всех английских купцов. Там был такой пир, что не многие помнили, как потом добрались до дому, тем более что пили не одно только вино, но и пунш, любимый напиток англичан.

22-го. У герцога обедал граф Ферзен. Около вечера его высочество поехал к посланнику Штамке, у которого ужинал.

468

23-го я и все те из наших придворных, которые не присягали еще его высочеству, должны были утром в присутствии тайного советника Бассевича дать и подписать присягу. Его высочество кушал в своей комнате; но тайный советник Бассевич, Альфельд и Плате обедали у русского тайного советника Остермана. Вечером герцог ездил с графом Бонде в дом тайного советника Бассевича и посетил всех живущих еще там.

24-го при дворе не обедал никто из посторонних, кроме подполковника Мейерзее. После обеда его высочество отправился на музыкальное собрание, на которое съехались не только все иностранные министры, но и многие из русских господ, как, например, тайный советник Остерман, молодой граф Головкин, барон Строганов и другие. Все они с большим вниманием слушали музыку. В этот вечер тайный советник Бассевич оставил у себя ужинать всех господ министров, бывших у него на концерте, именно: прусского тайного советника Мардефельда, здешнего тайного советника Остермана и французского посланника Кампредона, шведского посланника Цедеркрейца, датского посланника Вестфалена, также шведского генерал-лейтенанта Ферзена, тайного советника Геспе-на, молодого графа Головина и молодого барона Строганова. Это общество держало себя очень чинно, почему гости разъехались довольно рано и вовсе не много пили.

25-го герцог кушал в своей комнате, потому что чувствовал себя не совсем здоровым; но с нами обедал здешний шведский комиссионный секретарь Книперкрона. После обеда его высочество поехал с графом Бонде и со мною к моей хозяйке и провел у нее вечер. Граф Бонде рассказывал, что вчера, когда он был у княгини Черкасской, генерал-майор Чернышев читал там письмо из Астрахани, в котором писали, что император благополучно прибыл туда из Персии 4 августа и что он скоро намерен продолжать свой путь.

26-го, поутру, большая часть людей его высочества и наших приобщались при дворе Св. Тайн. Его высочество кушал вне своей комнаты, но за столом не было посторонних, кроме подполковника Мейерзее. После обеда я ездил с графом Бонде, полковником Лорхом и капитаном Бассевичем к герцогине Мекленбургской в Измайлово, потому что она спрашивала последнего, который часто у нее бывает, о Бонде и обо мне и изъявляла ему желание видеть нас у себя. Графа она знала здесь, в Москве, уже лет 10 или 12 тому назад, а меня в то время, как я находился в мекленбургской службе. Когда мы приехали, нас приняли очень милостиво и допустили поцеловать руку как самой герцогине и младшей ее сестре Прасковий, так и маленькой принцессе Мекленбургской. Принцессу Прасковию, которая была больна и не одета, мы встретили в ее спальне, проходя к герцогине, и почти тогда только узнали, когда

1722 год. Октябрь

469

она мимоходом протянула нам свою руку для целованья. Герцогиня женщина чрезвычайно веселая и всегда говорит прямо все, что ей придет в голову, а потому иногда выходили в самом деле преуморительные вещи, особенно с господином Бассевичем, с которым она короче знакома. Мне она между прочим сделала комплимент, по-видимому, вежливый, но в сущности очень странный (граф Бонде должен был перевести мне его, потому что сама она хоть по-немецки и довольно понимает, но говорить не решается), именно — чтоб я не думал, что она разумеет меня, если перед графом Бонде или кем-нибудь другим в шутку бранит капитана Бассевича и Берхгольца, называя их изменниками и дезертирами, что это намек на моего двоюродного брата, обер-егермейстера Берхгольца, который находится теперь в шведской службе. Граф Бонде хотя и намеревался избегать здесь вина, потому что намедни его сильно напоили у Остермана, однако ж должен был пить с нами венгерское, которое, впрочем, не подносили нам ни сама герцогиня, ни сестра ее Прасковия, ни маленькая принцесса. Когда мы побыли немного в приемной комнате, герцогиня повела нас в спальню, где пол был устлан красным сукном, еще довольно новым и чистым (вообще же убранство их комнат везде очень плохо), и показывала нам там свою собственную постель и постель маленькой своей дочери, стоявшие рядом в алькове; потом заставила какого-то полуслепого, грязного и страшно вонявшего чесноком и потом бандурщика довольно долго играть и петь свои и сестры своей любимые песни, которые, кажется, все были сальны, потому что принцесса Прасковия уходила из комнаты, когда он начинал некоторые из них, и опять возвращалась, когда оканчивал. Но я еще более удивился, увидев, что у них по комнатам разгуливает босиком какая-то старая, слепая, грязная, безобразная и глупая женщина, на которой почти ничего не было, кроме рубашки, и которой позволили стоять в углу около нас. Мекленбургский капитан Бергер, приехавший сюда с герцогинею, уверял, что принцесса часто заставляет плясать перед собою эту тварь и что ей достаточно сказать одно слово, чтоб видеть, как она тотчас поднимет спереди и сзади свои старые вонючие лохмотья и покажет все, что у ней есть. Я никак не воображал, что герцогиня, которая так долго была в Германии и там жила сообразно своему званию, здесь может терпеть около себя такую бабу. Герцогиня Мекленбургская между прочим сказывала, что император через три недели будет в Москве, и показала графу Бонде письмо от Макарова из Астрахани (от 14-го числа этого месяца), которое получено уже вчера, что доказывает, что письма из Астрахани в Москву могут доходить в 12 дней; уверяла также, что сюда скоро приедет и герцог Мекленбургский.

470

27-го у его высочества обедали старый генерал Аллар с живущим у него в доме полковником Гаагеном, шведские капитаны Бринкманн и Гекель и шведский поручик Фрейманн, который только недавно приехал из Сибири. За обедом любезный и веселый капитан Гекель, приехавший сюда из Швеции с посланником Цедеркрейцем, делал для удовольствия герцога все, что мог, даже не отказался почти ни от одного тоста (хотя вовсе не пьет и в России не попробовал еще ни одной капли вина), потому что его высочеству хотелось этого.

28-го при дворе поутру была проповедь, к которой собрались генерал-лейтенант граф Ферзен, подполковник Бремс, капитан Бринкманн и еще один шведский поручик из бывших пленных по фамилии Гаммель. Все они остались у нас обедать; но его высочество держал обыкновенный пост и не выходил из своей комнаты. С вечера этого дня началась настоящая зима, потому что хотя с некоторого времени уж очень сильно морозило и даже за несколько дней река Яуза совершенно стала, однако ж до сих пор все еще не было порядочного снегу. Впрочем все-таки не думают, что она окончательно установится; посмотрим, что будет дальше.

29-го простой народ большею частью ездил уже на санях, потому что в прошлую ночь выпало очень много снегу. При дворе не обедал никто из посторонних кроме нашего, с некоторого времени почти ежедневного, гостя — подполковника Мейерзее. Около вечера его высочество поехал с графом Бонде, с Тихом и со мною к мадам Розен, у которой провел вечер, ужинал и много шутил с девицею Аммон, страшною шалуньею. В этот день начались у Остермана учрежденные в прошедшую среду у тайного советника Бассевича собрания иностранных министров. Десятеро из них сговорились собираться друг у друга поочередно, три раза в неделю, именно по понедельникам, четвергам и субботам, постановив правилом — начинать эти собрания с 4 часов и приготовлять к 8-ми стол на 12 человек, к которому однако ж подавать не более семи блюд. Если общество будет больше и за большим столом не всем достанет места, то должен быть накрыт другой стол, но с теми же кушаньями, какие назначены для большого. Каждый член общества может оставаться дома, если занят какими-нибудь делами, чего, впрочем, не позволялось в обществе прошедшей зимы. Эти десять, учредившие между собою такие собрания, были: тайный советник Остерман, брат его — мекленбургский тайный советник правления, барон Мардефельд, посланник Кампредон, Вестфален, шведский посланник Цедеркрейц, тайный советник Бассевич, посланник Штамке, генерал-майор Лефорт и молодой барон Левольд. Так как шведскому посланнику очень хотелось взять с собою и свою графиню (тем более что некоторые члены общества женаты), а между тем до г. Остермана было довольно далеко и большая карета оказывалась слишком тяжелою для двух

1722 год. Октябрь

471

лошадей, то тайный советник Бассевич одолжил ему свой экипаж, а для себя взял других лошадей у двора.

30-го. К обеду хотя не было посторонних, однако ж его высочество все-таки кушал вне своей комнаты. Около вечера он поехал с бригадиром Плате к моей хозяйке и остался у нее почти до 10 часов.

31-го, поутру, к его высочеству приезжал представляться молодой шведский генерал-адъютант, племянник шведского фельдмаршала и государственного советника Дюкера по фамилии Брюммер, который остался у нас и обедать. Он вчера только приехал из Швеции, и еще неизвестно наверное, что будет здесь делать; но некоторые полагают, что он в отставке и что привез с собою к герцогу большие рекомендации. После обеда его высочество с Бонде и со мною ездил к императорскому придворному живописцу Данненгауеру (который родом саксонец) и смотрел сделанные им здесь портреты, с которыми он скоро отправляется в Петербург. Это были портреты императора, императрицы, обеих принцесс и князя и княгини Меншиковых, все оригинальные, одинаковой величины и один лучше другого. Хотя каждый из них отличался необыкновенным сходством и не имел никаких недостатков, однако ж всех похожее был портрет императора — совершенная натура. Так как они в Петербурге будут изготовлены во весь рост, то живописец сделал покамест одни только головы; остальное будет доделано там. Он показывал нам еще одну большую картину, на которой изображен денщик и фаворит императора Василий в натуральную величину, совершенно нагой и в позе фехтующего. Эта вещь сделана потому, что Василий отличается необыкновенно толстыми ляжками и вообще сильным развитием мускулов. Лицо хоть и очень в тени, однако ж по одному глазу можно тотчас узнать, с кого оно делано. Осмотрев все это с большим вниманием, его высочество поблагодарил живописца и отправился к тайному советнику Бассевичу, где вечером, как всегда по средам, назначен был концерт, на который, впрочем, приехали немногие. Музыка была чрезвычайно хороша и приятна. Когда она кончилась, его высочество пошел к мадам Фрей, у которой с некоторыми из своих придворных ужинал и остался до 12 часов. В этот день, утром, в Сенате произошла большая ссора между князем Меншиковым и бароном Шафировым; сторону первого принял великий канцлер Головкин, и они, как говорят, каждый с своей стороны, отправили курьеров к императору. Думают, что по этому случаю по возвращении государя произойдут еще страшные вещи. Уверяют также, что сегодня же отправлено три курьера вслед за генералом Ягужинским, чтобы воротить его; один из них отправился прямою дорогою через Псков и, вероятно, догонит генерала, потому что он сделал большой крюк и поехал через Петербург. Утром, очень рано, я ездил верхом с обоими

472

бригадирами и с полковником Лорхом посмотреть на новые работы, которыми император в свое отсутствие поручил заняться доктору Бидлоо. Это будет прекрасный сад со многими фонтанами и каскадами, для которого в прошедшее лето положено уже хорошее основание. Проезжая оттуда назад, мы мимоходом осмотрели и место, где доктор Бидлоо в будущем году начнет строить большой каменный лазарет*. Потом мы отправились в Преображенское, чтоб взглянуть на новый дом, который выстроен там после отъезда императора и в котором его величество, по возвращении своем, опять поселится. Он поставлен на том же месте, где стоял прежний дом, и состоит из такого же числа комнат такой же величины, как было в том, с тою только разницею, что теперь сзади пристроен еще новый флигель, от чего прибавятся комнаты две лишних против прежнего, и что новый дом сделан на каменном фундаменте. Говорят, что император со временем намерен приказать, чтобы большая часть деревянных домов строилась на каменных фундаментах. Новый императорский дом состоит из 9 или 10 маленьких комнат; но он еще без крыши, без окон, дверей и печей, вообще не снабжен еще почти ничем; поэтому я не понимаю, как они успеют отделать его к приезду императора, да и что скажет его величество, если, по возвращении из похода, найдет свой дом не готовым? Солдат, водивший нас, уверял, что те, которым поручен надзор за постройкой, просто потеряли голову от страха, потому что пропустили лучшее время лета и не сделали решительно ничего, воображая, что император еще не так скоро воротится. Но зато теперь они всеми силами принялись за работы, и дом, говорят, непременно должен быть готов через две недели, что нам показалось невозможным. Отсюда мы проехали еще немного дальше, к тому месту, где его величество жил в начале последнего лета. Там поблизости устроена настоящая маленькая крепость, обнесенная с трех сторон деревянными стенами, а с четвертой, у входа, землею в виде вала, с настоящим подъемным мостом, и вся окруженная водою. Четыре маленькие башни заменяют в ней бастионы, а в средине, против входа, сделаны еще большие ворота с башнею наверху. Эта крепостца, находящаяся на маленьком острову, среди воды, стояла уже много лет, и теперь, после отъезда императора, ее опять возобновили в прежнем виде. В молодости государь часто потешался в ней. Все, кого он брал туда с собою, должны бывали столько времени оставаться и пировать с ним, сколько ему хотелось, потому что, как скоро снимали подъемный мост, уйти не было никакой возможности**.

 

* Нынешний военный гошпиталь, которого Бидлоо был первым главным доктором (до 1735 года).

** О времени построения и назначении этой крепости мы, несмотря на все старания, нигде не могли найти более точных указаний.

1722 год. Ноябрь

473

 

Ноябрь

1-го у герцога обедали генерал-лейтенант Ферзен и шведский генерал-адъютант Брюммер. Около вечера его высочество пошел с бригадиром Плате, гоф-юнкером Тихом и со мною к посланнику Штамке, у которого ужинал и пробыл почти до часу ночи.

2-го при дворе не обедал никто из посторонних, кроме подполковника Мейерзее. После обеда его высочество ездил к шведскому генерал-лейтенанту Ферзену. Когда мы совсем уж собрались ехать и караул стоял наготове, вдруг половина солдат с величайшею поспешностью поставила свои ружья и убежала. Скоро они возвратились и привели с собою трех человек, которых взяли, потому что один из них закричал караул!, а в таких случаях все русские караульные обязаны непременно выходить на помощь. Но так как кричавший был крестьянин, связавшийся с двумя гвардейскими денщиками или слугами, притом же совершенно пьяный и не могший порядочно объяснить, почему закричал караул!, то он должен был немедленно лечь наземь и добровольно подставить спину под батоги. Наказание батогами у русских одно из самых употребительных и совершается следующим образом: виновный должен снять с себя кафтан, который обыкновенно сам же и расстилает на земле, и лечь на него брюхом; после чего один из исполнителей садится ему на шею, другой на крестец и оба поочередно бьют его по голой спине двумя небольшими палками, толщиною в палец и длиною в локоть*, а чтоб он лежал смирно, еще двое крепко держат ему руки, совершенно врастяжку. Таким образом крестьянин вовсе неожиданно получил славное угощение, и караульный поручик ни за что не хотел сократить наказания, как его ни просили.

3-го. При дворе обедали генерал-лейтенант Ферзен, генерал-адъютант Брюммер и оба тайных советника. Около вечера его высочество поехал к тайному советнику Бассевичу, но не застав его дома, зашел к мадам Фрей, откуда потом послал за хозяином и за Альфельдом, которые оба находились у г. Цедеркрейца в недавно учрежденном обществе, и, дождавшись их возвращения, ужинал у тайного советника и пробыл до 11 часов.

4-го. После проповеди мы обедали одни, потому что его высочество в этот день постился; однако ж вечером он приехал с графом Бонде к моей хозяйке, где был очень весел и остался до двенадцатого часа.

5-го, перед молитвою, князь Меншиков присылал к герцогу своего военного секретаря Вюста с приглашением пожаловать завтра утром со всею свитою на празднество по случаю дня своего рождения. Около 12 часов его высочество поехал к тайному советни-

 

* Локоть (Elle) = ³/₄ аршина.

474

ку Бассевичу обедать и в то же время посмотреть на свадьбу младшего герцогского повара Пфейфа.

6-го было рождение тайного советника Бассевича, которому пошел 53-й год*. Так как мы с асессором Сурландом сговорились со всеми герцогскими музыкантами приветствовать его в этот день в 5 часов утра прекрасною музыкою, то я явился к нему в дом еще до 5-ти; однако ж музыкантов успел собрать не прежде, как к 7 часам. Когда все было готово, мы вошли потихоньку в переднюю, где музыка вдруг началась и приятно разбудила нашего новорожденного, который всячески благодарил нас и угощал ликером и сахарными пряниками. С этого времени он до обеда почти ни на минуту не был свободен, потому что гости, один за другим, являлись к нему с поздравлениями. Около 11 часов его высочество, в величайшем параде, поехал к князю Меншикову, который вместе с своим рождением справлял и новоселье в новом городском доме, выстроенном им от самого основания не более как в три месяца. Быстрота изумительная, тем более что дом большой и очень красивый. Граф Ферзен шутя сказал князю, что для него легче выстроить дом, чем ему достать себе медвежью шубу, потому что уже недели за три или более начал хлопотать о молодом медвежьем мехе и все-таки не покончил еще дела, между тем как княжеский дом, который тогда и вполовину не был готов, теперь уж совершенно окончен. Тот от души смеялся, и отвечал, что это зависело от числа рабочих, хорошего запаса материалов и прилежного понуканья, в котором с его стороны недостатка не было. Общество у Меншикова было очень многочисленно, и из здешней знати недоставало только семейства Шафирова, который еще не помирился с ним; поэтому в большой зале нового дома накрыто было 3 стола — один, за которым сидел его высочество, приборов на 40, другой, средний, на 24, и третий, именно дамский, на 30. Когда уже несколько времени сидели за обедом, приехала герцогиня Мекленбургская, которую как князь, так и княгиня и все дамы встретили у входа, на крыльце. Она, как скоро вошла в залу, села за дамский стол и также начала кушать. Все три стола были сервированы очень хорошо и роскошно; вина подавались превосходные, что на русских празднествах большая редкость, но только не у князя, который живет весьма богато. Во время обеда сперва раздавались трубы и литавры, потом явилась инструментальная, а наконец и вокальная музыка, исполненная княжескими певчими. Между ними были прекрасные голоса, в особенности басы; но о манере они не имеют никакого понятия и исполняют только прямо что указывают ноты. Ноты их почти такие же, как наши, только без разделения тактов линиями. Для

 

* В «Дневнике» за 1721 год Берхгольц под этим числом говорит, что Бассевичу пошел 44-й год (ч. I, стр. 245); следовательно, где-нибудь ошибается.

1722 год. Ноябрь

475

всех тостов подавались маленькие рюмки, в которые всякий мог наливать сколько хотел. При провозглашении каждого здоровья палили из пушек, поставленных, по приказанию князя, перед его домом в числе 17 штук. После обеда гости, напившись чаю и кофе, принялись танцевать. Начали польским — его высочество с герцогинею Мекленбургскою, князь с княгинею Черкасскою и тайный советник Бассевич с княгинею Меншиковою; потом поменялись дамами, и его высочество танцевал с княгинею, князь с герцогинею Мекленбургскою, а генерал-майор Писарев, заменивший тайного советника, с княгинею Черкасскою. Затем последовали менуэты, и танцы продолжались таким образом до 9 часов вечера. Его высочество был в этот день необыкновенно весел и обращался очень дружески с князем, который был с ним чрезвычайно приветлив, равно как и герцогиня Мекленбургская. Князю пошел с нынешнего дня 50-й год.

7-го его высочество кушал в своей комнате и вышел только тогда, когда надобно было ехать на обыкновенный еженедельный концерт у тайного советника Бассевича, где мы нашли довольно большое общество мужчин, но из дам никого, кроме супруги посланника Цедеркрейца. После музыки герцог и ужинал у тайного советника. В этот день я видел большие и, по здешнему, богатые похороны. Хоронили одного старого полковника-немца. Впереди шло около 30 школьников, которые пели; за ними ехали в двух каретах три лютеранских пастора, именно два от старой церкви и один от новой; потом везли тело на открытой колеснице в две лошади, по бокам которой шло 10 или 12 человек офицеров в качестве носильщиков (Träger). Гроб был покрыт черным бархатным вышитым покрывалом. Далее ехал немецкий полковник — комендант Слободы или предместья, и наконец тянулось 10 или 12 карет, наполненных частью мужчинами, частью женщинами.

8-го у герцога обедал молодой Кантакузин, которому его высочество за столом, между прочим, предложил тост за здоровье родственника его, князя Валашского. Около вечера его высочество ездил только со мною к мадам Латур и сестре ее, мадам Свед, откуда, впрочем, возвратился довольно рано. В этот вечер было собрание у посланника Штамке, куда съехалось человек 26 или 28, в том числе и супруга шведского посланника; но она уехала еще до ужина, потому что была единственной дамой в этом обществе; все же прочие оставались там до двух часов ночи. Посланник приказал для ужина накрыть два стола, каждый на 12 приборов, и все было занято. Он просил меня постараться уговорить герцога также посетить его; я и употребил с своей стороны все возможное; но его высочество никак не хотел согласиться на это и сказал мне между прочим, что положил себе не ездить в это общество, пото-

476

му что если побывает у одного, то и все другие станут просить его приезжать к ним.

9-го при дворе обедал шведский подполковник и генерал-адъютант Брюммер, который до стола говорил несколько времени с герцогом наедине. Около вечера его высочество поехал к статскому советнику Штамке, куда и мы, прочие, должны были за ним следовать. В этот день граф Бонде один приобщался Св. Тайн. Сначала и я было предполагал приобщиться вместе с ним, но мне это не удалось.

10-го. Нам сообщали за верное, что на большой площади, в городе* поставлен столб с фонарем, в котором находятся 10 мешков, каждый со ста рублями, и под которым прибито объявление, что если кто назовет имя составителя одного важного письма, найденного в большой церкви в Кремле и принимаемого частью за пасквиль на императора, частью за что-то другое, тот не только получит эти 10 мешков, но и будет еще в награду наделен поместьями и значительным местом. Это, говорят, здесь обыкновенный способ, посредством которого часто делаются многие важные открытия.

11-го, поутру, мекленбургский капитан Бергер, который уж вчера и третьего дня приезжал ко мне, опять был у меня, чтобы сказать, что комедия, которую устраивает герцогиня Мекленбургская и для которой я должен был достать у наших кавалеров несколько париков, начнется сегодня вечером, и что герцогиня еще раз поручила ему пригласить к ней графа Бонде и меня. После проповеди у герцога были с полчаса генерал-майор Чернышев и капитан Измайлов. Он приглашал их остаться у него обедать, но они на сей раз извинились и откланялись. Когда мы с графом Бонде после обеда приехали в Измайлово, капитан Бергер тотчас провел нас к вдовствующей царице, которая сидела в своей спальне на постели, беседуя с некоторыми членами Синода, именно с архиепископом Новгородским, епископом Троицким и другими. Она приняла нас очень милостиво, допустила к руке и потом, собственноручно подав нам в знак привета по стакану вина, осведомилась о здоровье его высочества, нашего герцога. Граф Бонде благодарил и отвечал, что герцог поручил ему засвидетельствовать почтение ее величеству и сказать, что он и сам бы сегодня к ней приехал, если б не был день его поста. Царица не могла понять, какой это у него пост; но епископ Троицкий (у которого его высочество провел одно воскресенье в Троицком монастыре) объяснил ей причину его. Когда наступило время представления, принцесса Прасковия пришла и объявила о том, почему ее величество скоро приказала горничным и двум-трем слугам везти себя в залу на своем стуле с колесами. Принцесса также

 

* Вероятно, на Красной Площади.

1722 год. Ноябрь

477

была с нами необыкновенно милостива, повела нас с собою и очень заботилась, чтоб мы хорошо сели. В зале спектакля мы нашли большое общество здешних дам и кавалеров; но из иностранцев, кроме Бонде и меня, не было никого. В 5 часов подняли занавес, и комедия началась. Сцена была устроена весьма недурно, но костюмы актеров не отличались изяществом. Герцогиня Мекленбургская сама всем распоряжалась, хотя спектакль состоял не из чего иного, как из пустяков. По окончании его она опять вышла в залу к гостям; однако ж, поговорив немного с бывшими там дамами, скоро отправилась в свою комнату и приказала графу Бонде и мне следовать за собою. Здесь мы пробыли у нее еще часа два и пили разные вина; когда же собрались ехать, она повела нас снова в спальню вдовствующей царицы, где мы откланялись ее величеству и выпили еще по стакану вина. Капитан Бергер, провожая меня с графом Бонде, провел нас через спальню принцессы, потому что за теснотою помещения другого выхода у них не было. В этой комнате мы нашли принцессу Прасковию в кофте и с распущенными волосами; однако ж она, несмотря на то, встала, встретила нас, как была, и протянула нам свои руки для целованья. Случайно я видел также голые колени и ножки маленькой приятной дочери герцогини Мекленбургской, именно когда мы приходили откланяться старой царице, она находилась у нее в спальне и там, будучи в коротеньком ночном капот-це, играла и каталась с другою маленькою девочкою на разостланном на полу тюфяке.

12-го герцог кушал вне своей комнаты. После обеда приехал барон Штремфельд и просил его высочество пожаловать к нему завтра на вечеринку, на которую пригласил и меня через своего камердинера. Около вечера его высочество ездил только со мною к камердинеру Дау, страдавшему уже несколько времени болью в руке. Но настоящею причиною этого посещения было желание видеть молодую хозяйку камердинера, к которой тот и должен был вести нас пить чай; впрочем, визит наш продолжался недолго.

13-го его высочество, откушав в своей комнате, в 4 часа отправился к Штремфельду. Мы приехали туда первые, потому что гостей хотя и приглашали в 3 часа, однако ж, по здешнему чванному обычаю, из слободских жителей никто не явился прежде 5-ти; только супруга шведского посланника, приглашенная вместе с своим мужем, приехала вскоре после его высочества. Причиною этого бала было собственно то, во-первых, что его высочеству вздумалось опять хорошенько повеселиться и в то же время посмотреть на приехавшую недавно из Вологды молодую г-жу Гессельн (старую знакомую барона Штремфельда, который жил у нее в Вологде вместе с графом Бонде, когда они были в плену) и молодую мадам Иотен, а во-вторых то, что шведскому генерал-лейтенанту Ферзену, который

478

скоро собирался ехать из Москвы, хотелось хоть раз видеть вместе всех слободских красавиц. Так как никто в этом отношении не мог лучше исполнить их желания, как именно барон Штремфельд, то они до тех пор не давали ему покоя, пока он не обещал им устроить нынешнюю вечеринку, к которой, впрочем, должен был пригласить только тех, кого назначит его высочество. Танцы продолжались с 5-ти часов после обеда до половины шестого следующего утра беспрерывно, потому что пока одна половина гостей ужинала, другая не переставала танцевать. Отдыху было всего только четверть часа, именно когда ужинали музыканты, и так как большая часть других кавалеров не принадлежала к числу сильных танцоров, а у нас было много молодых и веселых девушек, то его высочеству и мне, как главным действующим лицам, досталось немало потрудиться. Стол для ужина был очень мило приготовлен на 14 приборов (кушанья стряпал один из герцогских поваров), и всякий раз за него садились семь дам и семь кавалеров. Блюд подавали две полных перемены.

14-го. Его высочество кушал в своей комнате, а я обедал у тайного советника Бассевича, который сказал мне, что по первому зимнему пути непременно поедет в Швецию, чтоб быть там ко времени открытия Сейма, потому что как здешний Сенат, так и его высочество, да и сам он считают это полезным и крайне необходимым. Кто отправится вместе с ним, еще неизвестно; но что граф Бонде поедет, это уж дело решенное. После обеда оба тайных советника и посланник Штамке ездили на конференцию к великому канцлеру Головкину. Около вечера его высочество, в положенное время, явился к тайному советнику Бассевичу на концерт. На сей раз там не ожидали большого общества дам, потому что почти все они накануне таки порядочно утомились после танцев; однако ж их собралось так много, как уж давно не было. Во время музыки, которая еще никогда не шла так хорошо, приехали некоторые из наших кавалеров и подошли ко мне с поздравлениями. Когда я спросил о причине их, мне отвечали, что сегодня мои именины, так как меня зовут Фридрихом. Но ни мне, ни герцогу и в голову не приходило это, между тем как здесь именины празднуются гораздо больше, чем рождение. В этот вечер его высочество и ужинал у тайного советника, который только тогда воротился домой, когда музыка уж вполовину кончилась.

15-го. После 14 дней или более постоянной оттепели, от которой реки все опять вскрылись и дороги страшно испортились, мы наконец в прошедшую ночь были обрадованы сильным морозом; так что теперь зима, кажется, намерена установиться. Поутру капитан Бергер снова приезжал ко мне и объявил, что в этот день будет повторение комедии. Я вовсе не намеревался быть на ней, но так

1722 год. Ноябрь

479

как капитан обедал у тайного советника Бассевича и дал ему понять, что хотя и не имеет приказания приглашать герцога, потому что комедия вовсе не заслуживает, чтобы беспокоились для нее, однако ж герцогине было бы весьма лестно и приятно опять видеть у себя его высочество, — то тайный советник добился-таки посредством письма, что его высочество решился после обеда также ехать к герцогине Мекленбургской смотреть комедию; вследствие чего и мне, как обязанному следовать за ним, пришлось, против воли, видеть ее еще раз. Герцог кушал вне своей комнаты с капитаном Бринкманном и генерал-адъютантом Брюммером, которому позволил также ехать с нами в Измайлово. Узнав, что и генерал-лейтенанту Ферзену намедни очень хотелось быть там вместе с нами, он приказал везде искать его, чтобы взять с собою в этот раз; но напрасно. После обеда его высочество, в полном параде, отправился в путь, и за ним последовала большая часть кавалеров, исключая только тайного советника Бассевича (который был нездоров) и некоторых немногих других. Этот визит немало обрадовал герцогиню, которая не знала как принять ласковее его высочество. Между тем, прежде чем вести нас в залу, она много извинялась перед ним относительно комедии, называя ее детскою игрушкою, недостойною его внимания. Когда в комнату, где мы находились, явилась вдовствующая царица, чтобы также отправиться в залу спектакля, его высочество поцеловал ей руку и потом скоро последовал за нею вместе с герцогинею и принцессою Прасковией. В зале возле царицы, с правой стороны, села принцесса Прасковия, рядом с нею поместился его высочество, а рядом с ним заняла место герцогиня Мекленбургская, так что ему пришлось сидеть между двумя сестрами. Герцогиня, впрочем, почти все время была за кулисами, чтоб дирижировать спектаклем, который без нее часто останавливался. По левую сторону вдовствующей царицы сидели ее брат, несколько дам и некоторые из наших кавалеров; но бригадир Плате, я, подполковник Брюммер и гоф-юнкер Тих во все представление стояли позади его высочества. Старая царица была так милостива, что сейчас же подозвала к себе одного из своих кавалеров и приказала ему достать нам стульев, что тот и сделал; мы однако ж не воспользовались ими и продолжали стоять. У герцогини Мекленбургской, женщины чрезвычайно веселой, и в этот раз не обошлось без множества забавных приключений. Она сама рассказывала его высочеству, что актер, исполнявший роль короля, вчера получил около 200 батогов за то, что с одним из своих товарищей вздумал безбожно разносить по городу афишки ее комедии и тем собирать как бы милостыню, что ей было очень неприятно и принудило ее вдобавок этого товарища, по получении им ударов, совсем прогнать. Все это я слышал еще поутру от капитана Бергера, который во что

480

бы то ни стало хотел мне навязать 30 или не знаю сколько копеек, выпрошенных нищенствующими комедиантами в прошедшее воскресенье у графа Бонде, когда он садился в карету. Но хотя капитан клялся мне, что герцогиня наистрожайше приказала возвратить эти деньги и что он уже отдал обоим Остерманам то, что они дали мошенникам, я не согласился принять их и просил его, под благовидным предлогом, отнестись с ними к самому графу Бонде. Между тем для меня было странно, что человек, наказанный вчера батогами, нынче опять играет с княжнами и благородными девицами: в комедии роль королевского генерала исполняла настоящая княжна, а супруги батогированного короля — родная дочь маршала вдовствующей царицы; но здесь это нипочем и считается делом весьма обыкновенным. Комедия была далеко не так продолжительна, как в первый раз, потому что многое выпустили, вероятно чтоб не наскучить его высочеству; да и вообще я нашел ее во многих отношениях улучшенною. Когда она кончилась, все опять отправились в комнаты герцогини Мекленбургской, где его высочество остался еще несколько времени, шутил с герцогинею и потом, прежде нежели собрался домой, выпил несколько стаканов вина. Во время представления меня забавлял подполковник Брюммер, которому спектакль решительно не нравился. Он не был еще так знаком с здешнею жизнью, как мы. В особенности его сердило, что занавес беспрестанно опускался и оставлял всех зрителей в темноте, а потому он несколько раз говорил мне на ухо: «Какая же это, черт, комедия» (welch ein Hund von Comödie ist das), и я с большим трудом удерживался от смеха. Как в воскресенье, во время самой комедии, у меня украли из камзола табакерку, так в этот раз у г. фон Альфельда и у капитана фон Ильбена вытащили из карманов по шелковому носовому платку. Вечером в этот день общество министров собиралось у генерал-майора Лефорта, где только немногие из наших могли быть по причине спектакля в Измайлове.

16-го, поутру, капитан Бергер был опять у меня и привез назад парики, которые брал для комедии. У нас обедали генерал-лейтенант Ферзен и подполковник Мейерзее; но его высочество ни к обеду, ни после не выходил из своей комнаты. Бонде, Плате и я получили позволение провести вечер у посланника Цедеркрейца. Он и супруга его, как люди чрезвычайно приятные и любезные, с самого начала очень мне понравились.

17-го. Его высочество кушал вне своей комнаты, но посторонних к обеду никого не было. Левольд в этот день давал обед и ужин, и гости его не могли нахвалиться их вкусностью и роскошью. Они уверяли меня, что в этом отношении здесь никто не в состоянии равняться с ним, что это было что-то необыкновенное и невероятное в России.

1722 год. Ноябрь

481

18-го. Тайный советник Бассевич все еще не оправился от опьянения, которому подвергся третьего дня у здешнего обер-секретаря, потому что вина были отвратительные. После проповеди я с капитанами Бассевичем и Шульцем и с Тихом отправился к обоим камердинерам его высочества, которые пригласили нас к себе на обед. Они славно угостили нас, в особенности превосходными и редкими рыбами, из которых одна стоила 12 любских марок; но при этом мы так страшно пили, что я не помнил, как пришел домой.

19-го. С его высочеством обедал бывший шведский пленный поручик Гаммал, и за столом чрезвычайно много пили, потому что в этот день было тезоименитство как царствующей императрицы римской, так и здешней принцессы Елизаветы (хотя и не по русскому календарю). За обедом герцог объявил статскому советнику Штамке, что вечером приедет к нему ужинать; однако ж пробыл у него недолго, потому что получил записку от графа Бонде и скоро отправился на квартиру барона Штремфельда, где собралось большое общество и находилась между прочим мадам Гессельн, которую его высочество еще не видал, но очень любопытен был видеть. Вскоре после его приезда явился туда и тайный советник Бассевич.

20-го у герцога обедали генерал-лейтенант Ферзен, капитан Гекель и подполковник Мейерзее. Его высочество был очень весел и в некотором роде снова отпраздновал с ними вчерашние именины. После обеда он ездил с графом Бонде к мадам Латур и сестре ее, мадемуазель Свед, у которых и провел вечер.

21-го его высочество кушал в своей комнате и после обеда поехал с графом Бонде, в первый раз на санях, в головинский сад, чтобы взглянуть на сделанное в нем по приказанию императора прошедшим летом; потом приехал на музыку, на которой из дам была только вдова полковника Ягужинского, а вечером ужинал у тайного советника Бассевича, где был приглашен на завтра к князю Ромодановскому по случаю дня рождения его дочери.

22-го, около полудня, его высочество отправился на санях к князю Ромодановскому, куда однако ж тайный советник Бассевич не поехал с ним, потому что был очень занят хлопотами по предстоявшему ему путешествию. У князя собралось довольно большое общество здешних вельмож, между которыми находилась и герцогиня Мекленбургская; но из семейства князя Меншикова, хотя его и приглашали, не было никого — вероятно потому, что князь на другой день сам ждал к себе гостей по случаю своих именин. Несмотря на то что все сенаторы получили от него приглашения, он не звал никого из Шафировых, чему, без сомнения, причиною была его последняя ссора с вице-канцлером. Когда гости все съехались, отправились к столу. В одной комнате стояли два круглых стола, из которых за один, направо, сели все мужчины с его высочеством,

482

а за другой, налево, все дамы с герцогинею Мекленбургскою. Оба были уставлены постными кушаньями; но для герцога и его свиты на мужской стол подавали и некоторые мясные блюда. Обыкновенно у князя-кесаря пьют очень сильно; но в этот раз пили совсем не много. Здоровье герцогини Мекленбургской пили все стоя перед ее столом. Тотчас после обеда в другой комнате поставили стол со сластями, за которым герцогиня посидела несколько времени с его высочеством и знатнейшими из дам и кавалеров, а потом в столовой скоро начались танцы. Его высочество в первый раз танцевал с герцогинею польский (менуэтов она не танцует), а когда это кончилось, он начал менуэт с дочерью хозяина, т. е. с женою молодого графа Головкина, и так шло далее. Эти танцы продолжались почти до 10 часов вечера, когда герцогиня Мекленбургская уехала. Герцог тотчас последовал за нею и отправился прямо домой.

23-го его высочество кушал в своей комнате. Перед молитвою приезжал к нему один немецкий купец или маклер по фамилии Сурбург и просил его крестить у него в этот день после обеда. Поэтому сейчас после стола его высочество в сопровождении капитана Измайлова (явившегося провожать его к князю), обоих бригадиров, Тиха и меня отправился в дом Сурбурга. Младенца, который был назван Карлом-Фридрихом, во время крещения держал сам герцог, а перед тем — тайный советник Бассевич; потом, когда церемония кончилась, его высочество передал новокрещенного супруге посланника Цедеркрейца, и она, по здешнему обыкновению, отнесла его опять к матери. После того, вручив лютеранскому пастору, кистеру и няне ребенка 12 червонцев, герцог поехал к князю Меншикову. Там в это время уже все вельможи собрались и герцогиня Мекленбургская с дамами сидела за столом. Когда его высочество стал извиняться перед князем, что немного опоздал, и сказал, что приехал с крестин, тот, в шутку, спросил, неужели и он успел уже произвести здесь потомство? В большой зале во всю длину, от одной стены до другой, стоял стол, за который сел герцог с мужчинами, а против него находился другой, поменьше, где поместились дамы. В этот день у князя все было очень хорошо, и на стол, за которым сидел его высочество, подавались превосходные кушанья, приготовленные отличным немецким поваром, взятым у посланника Штамке. Между прочим подали одно блюдо с карпами необыкновенной величины, и князь уверял, что подобных, конечно, никогда не видали в Москве, где вовсе нет карпов, особенно же таких больших. Он велел подать и себе этой рыбы, которую ел в другой комнате, потому что во все время сам прислуживал гостям и никак не хотел сесть, несмотря на неоднократные просьбы его высочества. Хотя было 4 часа, когда сели за стол, и, вероятно, каждый из гостей давно уж успел пообедать, тем более что боль-

1722 год. Ноябрь

483

шая часть из них была на угощении, которое обыкновенно в этот день делается от Синода, однако ж я не без удивления видел, с каким аппетитом и удовольствием ели некоторые русские. Они вообще привыкли есть всегда, когда только представится случай, а случай такой бывает иногда три и четыре раза в день. Странно, что за обедом его высочеству случайно пришлось сидеть между датским и шведским посланниками. Когда великий канцлер выразил по этому поводу свое удивление, датский посланник, г. Вест-фален, сидевший возле герцога с правой стороны, отвечал, что домы их государей до сих пор состоят в ближайшем родстве с его высочеством. За столом были провозглашены обыкновенные официальные тосты, но пили при том вовсе не сильно. Между тем при каждом здоровье раздавалось несколько пушечных выстрелов. После обеда герцог пошел к герцогине Мекленбургской и к дамам, где старый граф Головкин (довольно пьяный и потому очень откровенный) много возился с ним. Духовенство, которое в этот раз обедало в другой комнате и было большею частью навеселе, скоро разъехалось. Но хотя молодых дам было и немного, однако ж танцевали. Его высочество танцевал польский сперва с герцогинею, потом с княгинею Меншиковою. Вслед за тем г. Цедеркрейц стал просить герцогиню на танец, но она отказала ему, хотя немного спустя пошла танцевать с князем Меншиковым, который также приглашал ее, что многих очень удивило. В этот день я в первый раз видел князя Меншикова (который был очень весел и необыкновенно любезен с его высочеством) в менуэте, и он исполнил его недурно. Из детей его никто не показывался, потому что у его сына и младшей дочери была оспа, а старшую княжну, как говорили, держали взаперти для того, чтобы не допускать к ней никого из бывающих у ее брата и сестры. Около 9 часов герцогиня Мекленбургская уехала. Герцог проводил ее до кареты и потом, выпив с князем еще стакана два вина, также простился с ним. Так как его высочество в присутствии герцогини был в этот вечер приглашен генерал-майором Писаревым (который, за отъездом Ягужинского, исправлял должность генерал-прокурора) на завтра в Сенат, чтобы принять участие в празднестве по случаю тезоименитства императрицы, то герцогиня, с своей стороны, просила его приехать пораньше в собор. Но когда он не мог ей обещать этого наверное, она сказала, что сделает ему подарок, если он будет в церкви; принудила его также вполовину согласиться приехать на другой день вечером в Измайлово, потому что было и ее тезоименитство.

24-го, около 10 часов утра, его высочество, в величайшем параде, в сопровождении 5 карет, каждая в 6 лошадей (три были его собственные, а две принадлежали тайным советникам), отправился в главную кремлевскую церковь, куда мы приехали в то самое

484

время, когда шла там русская проповедь. По окончании ее все здешние архиепископы и другие знатные духовные лица, в великолепных облачениях, вышли из алтаря и стали в круг. Но так как я не мог пройти дальше вперед и хорошо все видеть, притом же не знаю русского языка, то и не хочу брать на себя описания этой церковной церемонии. Последнее, чем все в церкви кончилось, было то, что архиепископ Новгородский взял серебряный крест, поднесенный ему двумя диаконами на большом серебряном блюде, и благословил им всех присутствовавших; после чего сперва князь Мен-шиков, а за ним прочие вельможи и все другие подходили и целовали этот крест. Когда богослужение совсем кончилось, мы отправились в Сенат, находящийся возле, где нашли всех иностранных министров, которые ждали нас. При прибытии герцога раздались литавры и трубы, которые однако ж не повторялись, когда приехали герцогиня Мекленбургская и князь Меншиков. Его высочество со всеми знатными особами мужеского пола кушал в одной, а герцогиня с княгинею Меншиковой и всеми прочими дамами в другой комнате. Капитану Гекелю (человеку чрезвычайно остроумному и веселому), который приехал в Москву с шведским посланником и еще не был ни на одном из здешних больших празднеств, казалось странным почти все, что он тут видел. Но он особенно пришел в ужас, когда в его соседстве один весьма порядочный русский в сапогах перелез через стол и не обратил ни малейшего внимания на то, что при этом наступил прямо в средину какого-то блюда. Так как, кроме того, большая часть блюд была приготовлена с луком и чесноком, то капитан не мог ничего взять в рот, сидел за столом в перчатках и ел один только хлеб. Между тем кушанья, по-здешнему, были очень хороши. На стол подавали четыре перемены: сперва холодные блюда, потом суп и овощи, за ними жаркие и наконец паштеты, торты и русские пироги. Пили довольно сильно. Вино было хорошо, и каждый мог, по желанию, пить венгерское, бургонское, шампанское, рейнвейн, понтак и т. д. Временный генерал-прокурор Писарев был в этот день вместо хозяина. После обеда герцог прошел в комнату дам, где оставался до тех пор, пока все не разъехались. Когда его высочество провожал герцогиню до кареты, она, уходя, просила его и графа Бассевича не отказать ей приехать в Измайлово, чтоб там справить также как-нибудь и ее именины. Его высочество обещал ей это и сдержал слово. Мы отправились хоть и прямою дорогою, однако ж все-таки проехали по крайней мере 12 верст. В Измайлове не было почти никого, кроме молодого графа Головкина и его жены, которые часто там бывают, потому что, по князю Ромодановскому, состоят в родстве с императорским домом (старая княгиня Ромодановская и вдовствующая царица — родные сестры). Герцогиня очень обрадо-

1722 год. Ноябрь

485

валась, что герцог исполнил свое обещание и приехал к ней. Она тотчас велела одной из фрейлин принести из своей спальни род прекрасно сделанных четок и поднесла их его высочеству, так как уже прежде обещала подарить ему, если он в этот день приедет к их обедне, ленту или что-нибудь другое. Однако ж поутру в Сенате она не хотела исполнить своего обещания, говоря, что его высочество в церкви должен был ее о чем-то просить. Побыв несколько времени частью в комнатах герцогини, частью в маленькой спальне старой царицы (которая была больна и лежала в постели), где пили и разговаривали, мы отправились к столу (по приказанию хозяек наскоро приготовили длинный узкий стол на 18 или 20 приборов), и его высочеству пришлось сидеть между герцогинею Мекленбургской (поместившейся возле него с левой стороны) и ее сестрою. После ужина, от которого нам, молодым людям, не досталось ничего, начались танцы. Будучи в сапогах и шпорах, я сначала отказался почтительным реверансом от приглашения герцогини (которая, оказывая мне, по старому знакомству, некоторое внимание, сама подошла звать меня на польский); но потом она опять пригласила меня, и уж я, волей-неволей, должен был прыгать с ней. За ужином герцогиня схватилась с тайным советником Бассевичем за мекленбургское дело*, и прехрабро бранилась с ним; но после они опять стали лучшими друзьями в свете, и тайный советник должен был исправлять обязанность маршала и разносить бокалы для разных тостов. Танцы продолжались долее 10 часов, так что мы возвратились домой почти в половине двенадцатого.

25-го у его высочества сильно болела голова, и он весь день не выходил из своей комнаты, почему проповедь поутру говорилась у Бонде, а обедали мы у Платена. В этот день собиралось обыкновенное общество у Цедеркрейца. Утром был в городе сильный пожар. В 7 часов вечера к герцогу приезжал брат старой царицы, граф Салтыков, и приглашал его к себе на послезавтра на обед. Хотя его высочество все еще страдал от головной боли, однако ж приказал привести его к себе и обещал ему приехать со всею своею свитою. В этот же день тайному советнику Бассевичу прислали от Сената 10 000 рублей на путешествие его в Швецию. Так как ему хотелось перед отъездом часть этих денег уделить, в зачет жалованья, находящимся здесь кавалерам герцога, то мы тотчас же должны были объявить камеррату Негелейну, по скольку желаем получить.

26-го его высочество кушал в своей комнате и только после обеда поехал кататься, а потом отправился к тайному советнику Бассевичу, у которого ужинал.

 

* Какое это собственно дело — неизвестно; но, вероятно, тут речь о заговоре против герцога Мекленбургского, супруга герцогини, упоминаемом в «Дневнике» выше, на стр. 148.

486

27-го, около полудня, его высочество поехал к г. Салтыкову, который угощал в доме, стоящем тотчас за Слободою, где обыкновенно прежде (и даже еще во время приезда герцогини Мекленбургской) жила старая царица, несмотря на то что он деревянный, ветхий и весьма плохой. Там мы нашли герцогиню Мекленбургскую с ее сестрою, принцессою Прасковией, и довольно большое общество кавалеров и дам, именно Головкиных, Ромодановских, тайного советника Остермана с женою, графа Матвеева с женою, теперешнего обер-почтдиректора* с женою (сестрою молодого Татищева и, как говорят, также родственницею старой царицы) и многих других, в том числе графа Салтыкова, который только дня за три или за четыре приехал сюда из Германии и прежде был посланником императора при мекленбургском дворе. В то время он женился на мекленбургской вдове, баронессе Мальцан**, теперь также приехавшей с ним. Говорят, ему вовсе не хотелось возвращаться в Россию, но его вытребовали сюда под страхом лишения всего имущества. Старая царица, по нездоровью, в этот раз не могла приехать. Обед был скоро готов, и дамы сели с герцогинею, а мужчины с его высочеством за особые столы, которые, впрочем, оба стояли в одной зале. Его высочество сел так, что мог видеть герцогиню и принцессу Прасковию; однако ж последняя скоро встала из-за стола и легла в другой комнате на постель, потому что у нее болела нога. Хозяин, прислуживавший гостям во все время обеда, провозглашал много тостов из больших бокалов, но давал каждому свободу пить сколько угодно. Все шло у него очень хорошо и порядочно, и несмотря на то что был пост, на мужском столе стояли большею частью скоромные блюда, которых придерживались и многие из молодых русских. После обеда, когда вынесли столы, в той же зале начались танцы, продолжавшиеся почти до 10 часов вечера, причем герцог, граф Бонде, бригадир Плате, Альфельд и я трудились больше всех, потому что, кроме нас, почти никто из мужчин не хотел танцевать. Тайный советник Бассевич отчасти также обещал Салтыкову приехать, но не мог сдержать своего слова, будучи чересчур занят делами по случаю предстоявшего ему скорого отъезда. Поутру мы узнали, что в этот день скончался митрополит Рязанский***, знатнейшее духовное лицо во всей России и второй президент Синода, отправившего по этому случаю курьера к императору. Ему было от 70 до 80 лет, и он давно уже не вставал с постели.

 

* Дашкова, заменившего барона Шафирова, который до 1722 года был генерал-почт-директором.

** Эта баронесса вышла впоследствии замуж за знаменитого фельдмаршала Миниха.

*** Известный Стефан Яворский.

 1722 год. Ноябрь

487

28-го. Герцог около полудня в сопровождении обоих тайных советников, Альфельда, Штамке, Бонде, Плате, Тиха и меня, отправился к вице-канцлеру Шафирову. По приезде туда его высочество узнал, что жена молодого Шафирова совершенно неожиданно поутру разрешилась от бремени сыном, почему тотчас и поздравил отца и деда новорожденного. Обедало у них 18 человек, именно все иностранные министры и еще кое-кто из иностранцев; но из русских не было никого, кроме самого хозяина и старого князя Долгорукого, который с ним в родстве, потому что сын его женат на Шафировой. Все было очень хорошо; но лучше всего были превосходные вина, в особенности венгерское, которого подавали три сорта. Хозяин узнал, что князь Меншиков перед тайным советником Бассевичем и некоторыми другими отзывался об нем в очень сильных выражениях, а потому обратился к тайному советнику и спрашивал в особенности, правда ли, будто князь говорил, что когда приедет император, его, вице-канцлера, закуют еще в железа. Потом тут же тотчас прибавил, что еще неизвестно, кто из них больше заслужил оковы; что хотя Меншиков и имперский князь, однако ж нет ни малейшего сомнения, что император, если заблагорассудит, точно так же прикажет отрубить голову Меншикову, как и ему, вовсе не требуя на то позволения от Германской империи, — и высказал еще немало подобных жестких слов. Так как тайному советнику Бассевичу ничего так не хотелось, как видеть обоих этих господ опять в добром согласии, то он уж конечно не подтвердил ему, что слышал все это от князя, напротив — всячески старался разубедить его и успокоить. Его высочество остался здесь до 5 часов и был в отличном, веселом расположении духа, что очень радовало нашего старого хозяина. От него он поехал прямо на обыкновенный еженедельный концерт, где нашел многих дам из Слободы, как, например, мадам Латур, ее сестру мадам фон Свед, старшую девицу Конау и мою хозяйку с дочерью, которая привезла с собою еще одну шведскую вдову-пасторшу, приехавшую в Москву в качестве компаньонки с супругою посланника Цедеркрейца.

29-го. В прошлую ночь выпало много снегу и был сильный мороз, а потому санная дорога опять несколько восстановилась. Я в этот день осматривал большую превосходную императорскую аптеку и принадлежащие к ней магазины, в которых хранится огромный запас материалов, потому что она снабжает не только почти всю Москву, но и всю русскую армию. Сомневаюсь, чтобы где-нибудь в свете была другая аптека больше этой и лучше ее устроенная; по крайней мере здесь убеждены, что нет*. Поутру тайный советник Бассевич приглашал к его высочеству на завтра к обеду

 

* Эта казенная аптека находилась, кажется, у Красных Ворот, в доме нынешнего Запасного Дворца.

488

всех андреевских кавалеров по случаю дня св. Андрея. В 7 часов вечера приехали к герцогу г. Кампредон и тайный советник Бассевич и оставались у него с полчаса, потому что первый непременно хотел иметь аудиенцию у его высочества до отъезда тайного советника. В этот же день тайный советник Бассевич исходатайствовал у его высочества разрешение на выдачу нам здесь, в зачет, годового жалованья.

30-го, с рассветом, собрались к нам все находящиеся здесь гобоисты, литаврщики, трубачи и барабанщики для получения следующей им дани и для поздравления с днем св. Андрея. Поутру являлись также к его высочеству многие офицеры и кавалеры, чтоб поздравить его как кавалера ордена св. Андрея, — между прочими генерал-майор Лефорт, бригадир и гвардии майор Лихарев, несколько полковников, военный секретарь Волков*, муж племянницы князя Меншикова — Мишуков (флотский капитан, который привел из Голландии фрегат, погибший в прошедшем году близ Ревеля прежде, чем императору удалось его видеть), новый русский камер-президент**, президент Мануфактур-коллегии***, камеррат Фик и многие другие, которым его высочество, по здешнему обычаю, всем подносил по чарке водки. Около 11 часов герцог, в величайшем параде, отправился в церковь в Кремле, частью чтобы присутствовать там при богослужении, частью чтоб пригласить еще некоторых вельмож к себе в этот день к обеду; но мы не успели еще доехать до места, как услышали пушечную пальбу — знак, что в церкви уже все кончилось. Вслед за тем нам встретились князь Меншиков и некоторые другие вельможи, которые отправлялись к нам. Поэтому мы тотчас поворотили назад и немало спешили приехать домой так, чтоб успеть принять их. В 12 часов гости, один за другим, съехались; но за столом, приготовленным на 20 человек, занято было немного более половины мест, потому что обедать сели только семь находившихся здесь андреевских кавалеров, именно: его королевское высочество — наш герцог, князь Меншиков, великий канцлер Головкин, вице-канцлер Шафиров, генерал-фельдцейхмейстер Брюс, князь Долгорукий (сенатор и бывший посол в Варшаве) и генерал от инфантерии Аллар, потом обер-прокурор Писарев, здешний тайный советник Остерман, шведский граф и генерал-лейтенант Фер-зен, кацитан Измайлов (состоящий при особе его высочества) и конференции советник Альфельд, который был двенадцатым и накладывал кушанья. На стол ставили два раза по 22 блюда и по 3 корзинки с конфектами. В другой комнате был накрыт еще стол, за которым сидели адъютанты и некоторые из наших кавалеров. Так

 

* Волков показан в числе асессоров Военной коллегии.

** Плещеев.

*** Новосильцев.

1722 год. Ноябрь

489

как кавалерам ордена предстояло ехать еще в шесть мест (в этот день принято бывать у всех наличных кавалеров и у каждого обедать), то они остались у его высочества не долее как до 2 часов и строго держались трех установленных тостов и трех стаканов вина. Прежде чем другие встали из-за стола, генерал-лейтенант Аллар собрался домой и пригласил все общество к себе: они условились между собою — чтобы не ездить так страшно далеко — делать свои визиты друг другу по порядку, смотря по тому, кто ближе живет. Обыкновенно тот, к кому общество тотчас должно отправляться, за четверть часа или ранее уезжает домой вперед, чтобы все приготовить для приема гостей. В 2 часа князь Меншиков поднялся от нас, и кавалеры поехали к генералу Аллару, живущему в Немецкой Слободе, в нашем соседстве, куда за ними последовали его высочество со свитою, обер-прокурор Писарев и граф Ферзен, которого за обедом просили непременно быть у всех. Но тайный советник Остерман отправился от нас домой. От Аллара кавалеры отправились к барону Шафирову, куда однако ж не явились ни князь Меншиков, ни великий канцлер Головкин, хотя он, уходя от генерала Аллара, убедительно просил их быть у него. Генерал-лейтенант Ферзен, против воли, также не попал к нему, потому что ездил с обер-прокурором Писаревым (который также не в ладу с вице-канцлером и тоже не был там) и, следовательно, должен был следовать туда, куда ему хотелось, а тот отправился с князем Менши-ковым и Головкиным к Брюсу, где они снова поджидали прочих. Барон Шафиров опять угощал отлично и в особенности подавал превосходнейшие вина. Но его очень рассердило, что те трое, несмотря на личную его просьбу, все-таки не приехали; он всячески клялся, что если б они только были у него, то и он в этот день не задумался бы быть у них, но что теперь ни за что не поедет ни к одному. Многие из гостей не советовали ему делать этого; но он отвечал, что, если поедет к ним, они, пожалуй, еще вообразят себе, да и других станут уверять, что он их боится. Так как общество у него было не очень велико, то гости не держались трех установленных стаканов, а распили по крайней мере пять или шесть, в чем несколько помогли и дамы, потому что старая баронесса также вышла с своею незамужнею дочерью и села с кавалерами и прочими господами. Вскоре после того как генерал-фельдцейхмейстер Брюс отправился вперед домой, кавалеры последовали за ним, и у него мы нашли опять трех вышеупомянутых господ, т. е. князя Меншикова, великого канцлера и Писарева. По приезде туда его высочество пошел сперва к графине Брюс; потом все уселись за очень хорошо приготовленный стол, но занимались больше питьем, чем едою. Спустя с полчаса или с час все общество отправилось к князю Долгорукому, где также все шло прекрасно и стол был

490

отличный, даже лучше, чем у всех предшествовавших, хотя у хозяина и нет жены. От него, когда распиты были три положенных стакана, поехали к великому канцлеру Головкину, который угощал на русский манер — плохо и бедно: вместо круглых у него стояли два узких длинных стола, конечно из экономии, потому что для них нужно вполовину меньше блюд; о венгерском не было и помину; даже не подали рейнвейну, а разносили одно плохое красное вино. Гости однако ж остались здесь очень долго, по той причине, что старый великий канцлер, прежде чем сели за обед, повел его высочество к своему старшему сыну, который уже несколько лет без рук и без ног и которого герцог еще ни разу не видал. Он кавалерийский полковник и человек, говорят, чрезвычайно приятный. У него есть жена и дети, из которых я в этот день видел дочь лет 10, одну из самых хорошеньких и миленьких девочек, каких мне только случилось встретить в России. Когда к гостям вышла старая графиня Головкина с дочерью и внучкою, его высочество сел за стол между матерью и дочерью, которою вообще очень занимается. Во время обеда приехал от императора курьер из Царицына, откуда до Москвы 1200 или 1300 верст. Он оставил государя там и явился сюда на шестой день, потому что по дороге везде держали лошадей наготове; в другое время никакой курьер не мог бы приехать так скоро. Но когда будет в Москву его величество и что он привезет нового — об этом еще ничего нельзя было узнать. Презабавно было смотреть, как шведский граф Ферзен возился с старым обер-прокурором Писаревым, с которым в этот день всюду разъезжал и везде садился рядом: он постоянно уговаривал его пить, между тем как тот вовсе не был расположен отвечать ему. Граф приехал сюда отыскивать чего-то в пользу своих лифляндских поместий и потому мастерски подделывается к старым русским и называет братьями всех прокуроров и секретарей, из которых этот обер-прокурор главный; к тому же с последним он только и может еще несколько объясняться, потому что тот в Германии научился немного говорить по-немецки. Напротив, тайный советник Бассевич поссорился здесь немножко с обер-прокурором, который сперва обещал ему что-то относительно дела купца Фрейя, а потом не хотел держать своего слова; однако ж еще прежде, чем мы разъехались по домам, между ними в тот же вечер опять все уладилось. От великого канцлера все отправились на седьмое, и последнее, кавалерское празднество, к князю Меншикову, куда, равно как и к великому канцлеру, вице-канцлер Шафиров, в свою очередь, не являлся. Когда мы приехали к князю, на улице, перед входом в его дом, стояло по обеим сторонам человек двенадцать с зажженными факелами; потом, когда герцог вышел из саней, раздались литавры и трубы, и хозяин встретил его у входных дверей. Проходя через его большую залу, мы

1722 год. Ноябрь

491

увидели там оркестр княжеских музыкантов, которые трубили марш и играли. Его высочество, раскланявшись с княгинею и княжною, сел за стол возле первой. Здесь гости опять не держались строго трех узаконенных стаканов. После обеда его высочество не давал покоя тайному советнику Бассевичу до тех пор, пока он не добился от князя, Брюса и Головкина обещания покончить дело Фрейя и дать последнему отсрочку на два года, притом все это еще до отъезда его превосходительства. Когда герцог хотел ехать домой, подошел обер-прокурор Писарев и просил его оказать ему милость — заехать в этот вечер еще на минуту и к нему. Хотя его королевское высочество во весь вечер не очень-то был доволен им за множество затруднений, которые он выставлял по делу Фрейя, однако ж не хотел отказать ему, чтоб он не противился еще более, и потому поехал к нему с своею свитою и с графом Ферзеном, даже посадил его в свои сани. По приезде нашем туда нас угощали разными фруктами в сахаре, из которых почти ничего нельзя было есть, и дочь хозяина, девушка лет 15 или 16, но с виду еще очень глупая и простая, должна была, по здешнему обычаю (вместо своей больной матери), разносить всем и каждому сперва водку, потом вино. По убедительной просьбе герцога она хоть и решилась сесть возле него, но недолго осталась на своем месте. После того как его высочество побыл здесь с час и довольно много пил, хозяин повел его к своей больной жене, которая стояла в короткой юбке перед кроватью и походила на смерть, потому что уже несколько лет не вставала с постели. И она должна была каждому из нас подать по стакану вина, которое мы выпили за ее здоровье. Так как граф Ферзен был навеселе и приставал к герцогу, чтобы еще куда-нибудь ехать, то они решились отправиться пить чай к моей хозяйке, причем Ферзен выпросил себе позволение ехать с его высочеством в одних санях и быть у него кучером. Но эта затея едва не кончилась очень дурно: в то самое время, как мы скакали довольно быстро, навстречу нам попались какие-то сани, и он опрокинул его высочество на таком скверном месте, что легко могло случиться большое несчастье. Сани упали на сторону графа, и он попал под них, так что его сначала приняли за шинель и оставили в этом положении, тем более, что сани свалились с деревянной мостовой в яму глубиною локтя в полтора, где шинель как раз накрыла его. Все мы немало перепугались. Герцог после того не хотел дальше ехать с графом, почему его посадили в другие сани, в которых бригадир Плате повез его потихоньку домой; но как и бригадир был немного навеселе, то я и подполковник Брюммер, совершенно трезвые, встали на запятки, чтоб не давать ему ехать скорее, чем нам казалось нужным, и таким образом без дальнейших бед все благополучно добрались до дому. Когда сани поравнялись с домом моей хозяйки,

492

его высочество во что бы то ни стало хотел войти туда; но так как он был очень пьян и никто из нас еще не знал, ушибся он при падении или нет, то мы притворились, что не слышим его возгласов, и отправились прямо домой.

 

Декабрь

1-го при дворе обедали граф Ферзен и подполковник Брюммер (который уже постоянно получал от его королевского высочества стол и 25 рублей в месяц). Вечером его высочество изволил произвести в прапорщики бывшего вице-гоф-фурьера Блеха, хорошего старого ингерманландского дворянина. Я в этот день получил приказание от тайного советника Бассевича ежемесячно брать на его имя из придворной кассы 50 рублей на расходы по содержанию остающихся здесь его людей, лошадей и вообще на что понадобится. По переданному им мне списку одного жалованья людям приходилось выдавать 30 рублей в месяц.

2-го его высочество поутру не выходил к проповеди, потому что держал свой обыкновенный пост. После обеда бригадир Плате ездил приглашать от своего имени некоторых дам в сад Коха на завтрашний прощальный пир. Из мужчин не звали никого, кроме наших кавалеров, графа Ферзена, г. фон Альфельда, барона Штрем-фельда и доктора Бидлоо.

3-го, поутру, оба тайных советника и Штамке собирались у его высочества на совет. Кушал герцог в своей комнате. После обеда у него был опять г. Кампредон, и с ним приезжал (чтобы проститься) подполковник Сикье, который был в туфлях, потому что после своей последней болезни не мог еще надевать башмаков. Когда они уехали, его высочество с Плате, Тихом и со мною отправился к тайному советнику Бассевичу, чтобы проститься с ним у него на дому; но так как бригадир Плате не мог долго оставаться с нами, спеша в сад для приема гостей, то он поехал туда вперед с Тихом, и его высочество со мной скоро последовал за ними. Бедный асессор Сурланд, уже несколько дней лежавший в постели, не мог прийти проститься с герцогом; поэтому я дорогой убедил его высочество оказать ему милость и заехать к нему на квартиру, прежде чем мы отправимся в сад. Это так обрадовало больного, что он вполовину выздоровел. Тайный советник Бассевич явился в сад не прежде 10 часов, потому что должен был еще со многими прощаться. Как скоро собрались дамы, начались танцы. В 11 часов в первый раз сели ужинать: стол в другой комнате не мог быть накрыт более, как на 12 приборов, почему ужинали два раза, именно сначала шесть дам и столько же мужчин, а потом остальные. В то время как нумера были уже вынуты и гости собрались садиться за стол, вошли в залу четыре маски в китайских костюмах; то были: тай-

1722 год. Декабрь

493

ный советник Мардефельд, г. Кампредон, барон Левольд и молодой граф Головин. Их тотчас узнали и усадили за стол, где тайный советник Бассевич и еще трое других уступили им свои места. Когда они отужинали и кушанье было опять немного разогрето, к столу сели остальные; однако ж так как набралось довольно много незваных гостей, приехавших проститься с тайным советником, то все окончательно отужинали не прежде 3 часов. Между тем танцы продолжались беспрерывно, и когда одна половина музыкантов ужинала, другая все-таки постоянно играла. Двое из замаскированных, именно оба посланника, уехали тотчас после ужина; но от остальных двух мы избавились только тогда, когда они окончательно напились, тем более что они приехали к нам уже порядочно навеселе. Тайный советник Бассевич хоть и велел своему багажу явиться в сад в 4 часа, чтоб в это время выехать оттуда, однако до 7 часов утра ему ничего не удалось сделать, потому что герцог был очень весел и приказал караульным никого не выпускать. Прощанье с тайным советником было чрезвычайно грустно; все горько плакали, в особенности женщины, у которых, как и вообще у здешних купцов, он приобрел необыкновенную любовь. С отъездом его все кончилось, и его высочество, равно как и все дамы, тотчас разъехались по домам; но мы, мужчины, провожали его до Всесвятского. В Всесвятском (где в нынешнем году, во время маскарада, наш поезд однажды ночевал и куда обыкновенно провожают отъезжающих в Петербург) мы все вышли из экипажей перед домом, в котором тайный советник Геспен велел сделать глинтвейн и приготовить стол с холодной закуской. Через полчаса тайный советник начал прощаться и не хотел оставаться долее. Признаюсь, это было самое горькое расставанье, какое мне только пришлось видеть и испытать в жизни; все присутствовавшие, от малого до большого, плакали навзрыд; сам тайный советник Бассевич заливался горькими слезами; граф Бонде и Сурланд также едва могли говорить от слез. Мне особенно было жаль бедного Сурланда, который, полумертвый от болезни, пускался в такой дальний и тяжелый путь.

4-го. Свита, отправившаяся с тайным советником в Швецию, состояла из следующих лиц: бригадира графа Бонде, асессора Сурланда, прапорщика Блеха, камердинера, двух поваров, четырех лакеев, двух кучеров, двух мальчиков, кухонной служанки тайного советника (русской девушки необыкновенной красоты) и двух слуг графа Бонде. Вместе с ними поехали французский подполковник Сикье, все еще не совсем оправившийся от болезни, и католический патер (человек, говорят, очень приятный), которого французский посланник Кампредон посылал отсюда в Швецию к своей жене. Для них всех нужны были 21 сани и 42 лошади.

494

5-го его высочество, как и вчера, обедал в своей комнате. На еженедельной музыке в доме тайного советника Бассевича он был со многими министрами, дамами и девицами.

6-го. Герцог кушал опять в своей комнате. К нему приезжал прощаться генерал Аллар, который на другой день собирался ехать в Украину.

7-го. В этот день было рождение дочери герцогини Мекленбургской, которой исполнилось 4 года. Герцогиня еще накануне поручила капитану Бергеру пригласить к ней обедать Плате и меня; поэтому в 10 часов мы отправились в Измайлово и передали ей поклон от его высочества, который после обеда сам хотел быть там, чтобы лично принести свое поздравление, чему герцогиня немало обрадовалась. Она отвечала нам, что его высочество, наш государь, слишком милостив, делая себе столько беспокойства для ее маленькой дочери, и что она не осмелилась бы тревожить его и принуждать ехать так далеко. После того она повела нас к своей сестре (Прасковий), которая, по причине своей больной ноги, сидела одетая на постели, а потом к старой царице, которой мы также передали приветствие от имени его высочества. У нее мы нашли князя Меншикова, всех сенаторов и других вельмож, приехавших туда по формальному приглашению. Около 12 часов начали обедать, и мы должны были сесть там же, где села царица с князем, со всеми сенаторами и знатнейшими дамами. На стол подавали скоромные и постные блюда, но все было приготовлено очень дурно и неаппетитно. Герцогиня (которая сначала села вместе с другими, но потом встала и прислуживала гостям) не знала чем потчевать бригадира и меня, несколько раз спрашивала, довольно ли нам всего, и наконец велела подать для нас своего лучшего венгерского вина, хотя толку и от него было не много. После обеда она прошла с дамами в другую комнату, где стоял большой стол, уставленный сластями. Князь и другие вельможи, побыв там несколько времени, один за другим откланялись и отправились опять в город; но дамы остались еще. В числе их была между прочим и молодая княгиня Трубецкая, младшая дочь великого канцлера, которая только за день перед тем приехала с своим мужем из Астрахани. Герцогине очень хотелось, чтоб дамы танцевали, а так как других танцоров не оказалось более, кроме Плате и меня, то она сама пришла в комнату, где мы сидели, и повела нас к дамам, с которыми мы оба должны были начать танцевать, постоянно сменяя друг друга. Это продолжалось с час или более, и мы, конечно, скоро бы устали, если б не приехал его высочество и не помог нам с своею свитою. От постоянного танцеванья в комнатах сделалось так жарко, как в бане, особенно в спальне принцессы Прасковий, где потом почти весь вечер танцевали перед ее постелью, чтобы повеселить и рассеять

1722 год. Декабрь

495

больную. Так как герцог приехал не прежде 4 часов, то на дороге встретил уже всех сенаторов на обратном пути в город; дамы в 7 часов также все разъехались, потому что каждой из них было от Измайлова очень далеко до дому; однако ж он остался там до 9 часов и продолжал танцевать с герцогинею и придворными дамами старой царицы, чем первой доставил много удовольствия. При прощании она с своими дамами проводила нас через все комнаты до самого крыльца и несмотря на все старания его высочества отвести ее назад в ее комнату, никак не хотела допустить этого.

8-го. Его высочество обедал в своей комнате и весь день никуда не выходил.

9-го, поутру, был у меня капитан Бергер и просил, чтоб я после обеда приехал в Измайлово танцевать с маленькою принцессою, которая все обо мне спрашивает и ни с кем другим танцевать не хочет; но его высочество имел свои причины не отпускать меня туда на сей раз, и потому из этого ничего не вышло. Поутру же я принял из придворной кассы 50 рублей на выдачу жалованья оставшейся здесь прислуге тайного советника Бассевича; но так как в этом месяце, кроме жалованья людям, надобно было сделать для него и разные другие расходы, то часа через два от взятых мною денег не осталось ничего. По окончании проповеди кавалеры обедали одни, а после обеда его высочество поехал к посланнику Штамке, где мы ужинали. Только что все уселись за стол, как герцогиня Мекленбургская прислала своего немца-лакея к бригадиру Плате и ко мне сказать, что она катается с своими дамами в открытых санях и просит нас выйти к ней. Выйдя на улицу, мы оба должны были стать на запятки ее саней, в которых она сидела с девицею Мамоновою и сама правила. Поездив несколько времени по Слободе, она опять ссадила нас перед квартирою посланника Штамке, доставила нам на прощанье по поцелую от Мамоновой, попросила поклониться его высочеству и уехала. Я не мог надивиться искусству, с каким она правила лошадьми, не имея при том, несмотря на холод, на руках ничего, кроме тонких белых перчаток. Немного спустя она снова подъехала к дому посланника, остановилась, велела опять вызвать Плате и меня и рассказала нам где была, прибавив, что отправляется теперь к князю Ромодановскому и что скоро еще раз проедет мимо. Его высочество приказал поскорее заложить несколько саней, чтоб отправиться ей навстречу, потому что ясно было, что этого добивались. Проехав раза два взад и вперед, мы наконец встретили герцогиню недалеко от квартиры Штамке. Герцог тотчас вышел из своих саней, подошел к ней, и они поговорили несколько времени. Посланник убеждал ее войти к нему, чтобы немного согреться, но она никак не хотела согласиться на это, простилась и поехала дальше. Его высочество однако ж постоянно следовал

496

за нею; почему она, намереваясь уже ехать назад в Измайлово и боясь, чтоб не вздумали провожать ее туда, остановилась еще раз и убедительно просила не беспокоиться более для нее, потому что отправляется прямо домой. Он исполнил ее волю, но так как был необыкновенно весел и уж раз начал шалить, то мы разъезжали до 3 часов утра. Расставшись около 12 часов с герцогинею, его высочество отправился к барону Штремфельду, которого разбудил с его хозяйкою, заставил одеться и ехать с нами к Ферзену. Этого также разбудили вместе с его хозяином и хозяйкою и принудили одеться и следовать за нами к тайному советнику Геспену, где мы хотели попробовать его превосходного венгерского вина. Но тот был слишком умен, чтоб угощать такое большое общество своим отличным вином, которого у него, может быть, оставалось уж немного бутылок. Поэтому несмотря на то что венгерское десять раз упоминалось и требовалось от хозяина, оно не являлось, и гости должны были отложить попечение. Пока тайный советник Геспен одевался, его высочество пошел со мною к его хозяйке, мадам Розен и ее сестре Аммон, где превесело шутил с девицею Аммон (которая только что встала с постели, когда мы постучались у их дверей, и была в очень коротенькой юбочке). Потом, когда он оделся, мы отправились с ним к Штамке, который держал для нас наготове глинтвейн, а от Штамке пустились опять кататься, так что было уже более трех часов, когда мы наконец приехали домой и покончили свои шалости.

10-го, поутру, герцогиня Мекленбургская прислала поклон его высочеству и велела просить меня приехать к ней после обеда на два слова. Поэтому отобедав, я отправился в Измайлово, откуда воротился домой в 4 часа.

11-го, утром, меня навестил граф Ферзен, который потом, с Штремфельдом и со мною, пил чай у моей хозяйки. Штремфельд уверял, что вчера вечером приехали два курьера с известиями, что император, если только не остановится в Воронеже, уже завтра может быть здесь, потому что едет необыкновенно скоро. Его высочество кушал в своей комнате, а после обеда ездил с некоторыми из нас в город, к купцу Шлютеру. Хотя мы были очень близко от квартиры девицы Мамоновой, куда герцогиня Мекленбургская вчера приглашала и меня, чтоб отпраздновать вместе день рождения Мамоновой, однако ж несмотря на все мои просьбы, я не мог получить на то позволения, потому что вечером мы собирались в сад Коха. Герцогиня несколько раз проехала мимо этого сада с Мамоновой, которая сидела с нею в санях, и еще двумя фрейлинами, стоявшими у ней на запятках. Возвращаясь домой, мы встретили их и проехались с ними несколько раз по Слободе, при чем мне пришлось выслушать (хоть и совершенно безвинно) много уп-

1722 год. Декабрь

497

реков за то, что я не исполнил своего обещания и не явился к Мамоновой. Когда мы были уже дома, ко двору пришел Ферзен с известием, что император только в 15 верстах отсюда. Вследствие чего я должен был сперва осведомиться о том у Бидлоо и затем, когда он подтвердил это известие, ехать в тот же вечер, как бы ни было поздно, в Измайлово, чтоб сообщить его герцогине, которая уверяла перед тем, что, по достоверным сведениям, император и через три дня еще не приедет. Новость эта чрезвычайно обрадовала ее, и она повела меня с нею также к своей матери и сестре, которые, со всеми их фрейлинами, лежали уже в постелях. После того я должен был еще подходить с герцогинею к постелям фрейлин и отдавать им визиты. Они лежали, как бедные люди, одна после другой и почти полунагие. Вообще это ночное посещение не сделало на меня выгодного впечатления, хоть мне и пришлось видеть много голых шей и грудей; между тем оно отняло у меня немало времени, так что я воротился домой из моего посольства не прежде 2 часов ночи.

12-го, рано утром, ко мне приехал от герцогини Мекленбург-ской капитан Бергер, и объявил, что и в Измайлове уже получено достоверное известие о прибытии императора. Герцог обедал с подполковником Бремзе и в час пополудни отправился с немногими из нас в Новопреображенское (которое в 15 верстах от Слободы), где имел честь представиться императору и поздравить его с благополучным приездом и счастливо оконченным походом. Государь принял его очень милостиво и с большою нежностью. Его величество за неделю выехал из Царицына*, находящегося отсюда в 1 200 верстах, и полагал, что императрица, которая намеревалась выехать оттуда два дня после него, будет здесь послезавтра. Он не переедет в город до тех пор, пока не приедут 200 человек гвардейцев, которые отправлены на подводах и которых ожидают не позже, как через пять дней. Пробыв до 4 часов у императора, много рассказывавшего о персидском походе, о бывших во время его больших жарах и о других трудностях, его высочество отправился назад в Слободу и присутствовал на обыкновенном концерте, даваемом теперь у тайного советника Геспена, у которого потом и ужинал в небольшом обществе. В этот день утром герцог, по обещанию, посылал капитана Бассевича к герцогине Мекленбургской сказать, что поедет к императору. Узнав потом, что вчера вечером у князя Меншикова сделалось сильное кровотечение, он поручил тому же Бассевичу побывать у него с поклоном и осведомиться о его здоровье. Князь велел отвечать, что он очень плох. Говорят однако ж, что болезнь эта притворная и произошла оттого, что ба-

 

* Ныне уездный город Саратовской губернии.

498

рон Шафиров третьего дня получил с курьером уверение от императора, что будет защищен от всех своих врагов, и успел в свое время войти в Сенат с жалобою на имя государя по поводу недавней большой ссоры своей с князем.

13-го герцог кушал в своей комнате, а с нами обедал капитан Измайлов, к которому однако ж его высочество выходил после обеда. В этот день были казнены два делателя фальшивой монеты; им влили в горло растопленное олово и потом навязали их на колеса. Один из них, которому олово прожгло насквозь шею, был на следующий день еще жив; а другой, будучи на колесе, поставленном над землею немного выше человеческаго роста, хватал еще рукою монету, привешенную снизу к этому колесу. Нам, иностранцам, это кажется невероятным; между тем такие примеры жесткости в простом русском народе вовсе не редки. В этот же день было объявлено, чтобы жители города к воскресенью опять расставили на улицах, на обыкновенном расстоянии, фонари и зеленые деревья.

14-го исполнился год, что герцог выехал из С.-Петербурга. Его высочество кушал в своей комнате. Поутру разнесся слух, что императрица прибыла в Новопреображенское, почему туда послан был бригадир Плате, чтоб поздравить ее с приездом. Но он воротился с известием, что ее величество ожидают только завтра и что маршал обещал дать знать его высочеству как скоро она приедет. Вечером началась опять оттепель. В этот день жители города, вследствие объявленного недавно приказа, давали подписку, что не будут терпеть на улицах нищих, относительно призрения которых должны быть приняты особые меры.

15-го его высочество кушал в своей комнате и после обеда ездил на короткое время со двора.

16-го, поутру, мы узнали, что императрица благополучно приехала в ночь, вследствие чего бригадир Плате немедленно был отправлен к ней с приветствием. Герцогиня Мекленбургская также уведомляла его высочество, что в тот же день поедет к государыне. Проповедь была в комнате графа Бонде, куда пришел и граф Ферзен; но его высочество не являлся слушать ее, потому что держал свой обыкновенный пост. Часов в 5 после обеда он поехал к тайному советнику Геспену, где и ужинал с нами.

17-го его высочество кушал опять в своей комнате. Поутру я встретил герцогиню Мекленбургскую, которая мимоходом сказала мне, что в ночь приехала и г-жа Балк. После обеда меня посылали к князю узнать о его здоровье, а герцог, несмотря на неприятнейший ветер и дождь, ездил с Плате к г-же Балк. Г. Измайлов только около вечера возвратился от императора, и в это же время приезжал к его высочеству один из членов Синода. Вечером был в городе пожар, но его скоро потушили. Фрей в этот день переехал с

1722 год. Декабрь

499

квартиры тайного советника Геспена (где так долго должен был укрываться от своих кредиторов) опять в свой собственный дом.

18-го, в 8 часов утра, его высочество, в параде, со всем своим двором, отправился присутствовать при въезде императора; перед тем однако ж мы побывали сперва у князя (Меншикова), потом в большой аптеке Брейтигама, у которого оставались несколько времени, и оттуда уже поехали в церковь, где все русские вельможи ожидали прибытия государя и где между тем духовенство, вне церкви, угощало их разного рода освежительными напитками. Около 11 часов императрица, в величайшем параде и с большою свитою, подъехала к находившимся там триумфальным воротам (воздвигнутым духовенством еще прежде по случаю празднования мира), к которым теперь прибавлены были разные новые украшения и девизы, относившиеся к победам, одержанным в Персии. В самых воротах, по обе стороны, стояли столы с кушаньем на случай, если б императору вздумалось остановиться и немного отдохнуть. Ее величество императрица, встреченная здесь при беспрерывных звуках вокальной и инструментальной музыки духовенством и прочими присутствовавшими, проехала потом к другим триумфальным воротам, поставленным от граждан, и там, в устроенном возле императорском доме (павильоне), ждала въезда императора. Часов в двенадцать его величество в следующем порядке приблизился к упомянутым воротам духовенства: сперва вели несколько верховых лошадей, покрытых превосходными чапраками; потом следовало несколько рот Преображенского полка на лошадях, в новых мундирах, в касках, обвитых цветами, с обнаженными шпагами и при громкой музыке. За ними ехали, верхом же, разные генералы и другие кавалеры, все в великолепнейших костюмах. Затем следовали придворные литаврщики и трубачи, за которыми шел офицер, несший на большом серебряном блюде и красной бархатной подушке серебряный ключ, который был вынесен навстречу его величеству императору из Дербента, изъявившего тем свою покорность. После того ехал сам государь, верхом, в обыкновенном зеленом, обшитом галунами мундире полковника гвардии, в небольшом черном парике (по причине невыносимых жаров в Персии он принужден был остричь себе волосы) и шляпе, обложенной галуном, с обнаженною шпагою в руке. Позади его ехало верхом еще довольно много офицеров и кавалеров. Наконец несколько эскадронов драгун заключали процессию. В это время звонили во все колокола, палили из пушек и раздавались радостные восклицания многих тысяч народа и верноподданных. Когда император подъехал к воротам и сошел с лошади, архиепископ Новгородский от имени Синода и всего духовенства приветствовал его речью; после чего его величество, вместе с герцогом и знатнейшими вельможами,

500

подошел к одному из поставленных в воротах столов и кушал с хорошим аппетитом; все прочие, поместившись как попало за другим столом, принялись за кушанья еще с большим удовольствием и ели так, как будто три дня голодали. Прежде нежели император собрался ехать дальше, герцог отправился вперед к другим триумфальным воротам, где нашел императрицу, герцогиню Мекленбургскую, ее сестру и многих других дам, с которыми и пробыл еще около часа, пока приехал туда его величество. Подъехав к этим воротам, государь сошел с лошади и отправился в комнаты к императрице, где оставался по крайней мере полтора часа и снова принимал угощение от граждан. Здесь он очень ласкал его высочество и долго говорил только с ним, но в то же время сделал ему маленький выговор за то, что тот слишком скоро уехал от триумфальных ворот духовенства. По отъезде их величеств в свой дом в Старопреображенском герцог оставался еще несколько времени с герцогинею Мекленбургскою и ее сестрою, и только когда они уехали, отправился также домой, так что мы настоящим образом обедали уже в 4 часа. Говорят, что в этот день вечером у князя Ромодановского, в Преображенском Приказе, было в присутствии императора угощение для знатнейших русских вельмож и что государь, уезжая оттуда, просил хозяина продолжать хорошенько поить гостей, хотя все они были уже порядочно пьяны. Так как между князем Ромодановским и князем Долгоруким существовала давнишняя неприязнь и последний не хотел отвечать как следовало на предложенный ему первым тост, то оба этих старца, после многих гадких ругательств, схватились за волоса и по крайней мере полчаса били друг друга кулаками, при чем никто из других не вмешался между ними и не потрудился разнять их. Князь Ромодановский, страшно пьяный, оказался, как рассказывают, слабейшим; однако ж после того, в припадке гнева, велел своим караульным арестовать Долгорукого, который, в свою очередь, когда его опять освободили, не хотел из-под ареста ехать домой и говорил, что будет просить удовлетворения у императора. Но, вероятно, ссора эта ничем не кончится, потому что подобные кулачные схватки в нетрезвом виде случаются здесь не редко и преходятся молчанием.

19-го, перед молитвою, приехали к его высочеству тайный советник Мардефельд, барон Левольд и императорский (австрийский) секретарь посольства Гогенгольцер, и остались у него обедать. Последний был с герцогом наедине в его комнате. После обеда его высочество отправился к тайному советнику Геспену на музыкальное собрание, где были почти все иностранные министры.

20-го его высочество кушал вне своей комнаты, но без посторонних. После обеда он послал Плате в Старопреображенское ос-

1722 год. Декабрь

501

ведомиться о здоровье их величеств. Бригадир должен был долго ждать у ворот императорского дома в обществе Писарева и многих других, пока не приехал случайно из города камер-юнкер Монс, помогший ему добиться ответа, потому что император в этот день принимал лекарство и никого не приказал впускать во двор. Монс вышел наконец с ответом и объявил, что его величество только из предосторожности принимает сегодня лекарство и завтра же начнет опять выезжать; присовокупил также извинение, что не мог ввести г. Плате в дом и заставил его ждать на улице.

21-го, утром, к его высочеству приезжал камер-юнкер Балк с поклоном от императрицы; он сказал между прочим, что государь и нынче принимает лекарство и до воскресенья никого не будет допускать к себе. В этот день мы получили известие из Петербурга, что там более тридцати разбойников было колесовано и повешено частью просто, частью за ребра.

22-го его высочество кушал вне своей комнаты и опять посылал в Преображенское г. Плате, который, впрочем, не нашел там никого, с кем бы мог говорить. В этот день у герцога были старшины старой лютеранской церкви для сбора в пользу своего прихода, который, говорят, беден.

23-го его высочество не выходил к проповеди. После обеда ему представлялся камер-паж императрицы Гольштейн, который прежде был в большой милости у императора, но теперь много утратил своего значения.

24-го. В этот день, после обеда, шведский посланник имел в Старопреображенском первую аудиенцию у императора в присутствии Головкина и Остермана.

25-го, в первый день Рождества, его высочество в 9 часов утра, после проповеди, поехал в Старопреображенское и в 10 часов, по окончании богослужения, поздравил их величества с праздником. После обеда к нам приезжал капитан Бергер с поклоном от герцогини Мекленбургской, которая велела сказать его высочеству, что поутру забыла передать ему что-то наедине и по секрету. С нынешнего дня император, по всегдашнему в это время обычаю, начал ездить на святочные пирушки.

26-го я должен был поутру отправиться в Измайлово к герцогине Мекленбургской.

27-го, в третий день Рождества, при дворе не было проповеди, а была только молитва. Незадолго перед обедом к бригадиру Плате и ко мне приехал капитан Бергер и привез нам от имени девицы Мамоновой несколько вафель со стола герцогини Мекленбургской. В этот день мы узнали, что оба Олсуфьева, еще в Персии, сделаны обер-гофмейстерами их величеств, о чем до сих пор ничего не слыхали.

502

28-го у его высочества обедали тайный советник Остерман, брат его — мекленбургский канцелярия-советник и капитан-поручик Альбрехт.

29-го. Перед обедом герцог получил в подарок от императрицы много живых карасей (которые здесь очень редки), за что доставившему их дано было несколько червонцев на водку. Около 5 часов я, по приказанию его высочества, отправился с Тихом на комедию, которую давали в гошпитале ученики; но мы не попали на нее, потому что там ждали императора и императрицу, которые прислали часовых, не впускавших никого до их приезда. Г. фон Альфельд, приехавший после нас, дождался императора и был наконец впущен, когда сказал, что принадлежит к голштинскому двору. Его величество пробыл на комедии до конца и остался, по-видимому, доволен ею. Кончился этот спектакль не прежде 10 часов, а продолжался четыре часа.

30-го мы получили письма от наших путешественников (от 20-го числа этого месяца). Они уведомляли, что принуждены были остановиться в Выборге по причине непостоянной погоды и дурного зимнего пути. Тайный советник Бассевич по приезде в этот город нашел там шведского асессора и капитана с командою драгун, которых выслал ему навстречу абовский губернатор, чтобы провезти и проводить его через Финляндию. Он намерен был на другой день продолжать свое путешествие.

31-го, после обеда, герцог несколько часов ездил на санях, так что измучил две пары свежих лошадей. По совершении такого сильного движения он воротился домой и скоро лег в постель, потому что на другой день должен был рано встать, чтобы принять поздравления с новым годом и самому ехать поздравить императорскую фамилию.

(Продолжение следует)