Грибовский А.М. Записки о императрице Екатерине Великой: репринтное воспроизведение издания 1864 года. - М.: Прометей, 1989. - 96 с.

 

1792.

Января 14. По приезде в С.-Петербург, остановился в нанятой квартире.

Января 15. Явился к В. С. П., который мне объявил, что я произведен в надворные советники, и награжден орденом 4-й степени Владимира, а о себе сказал: «я на почтовых далеко обогнал моих сверстников». Он получил александровский орден в чине генерал-майорском, по случаю бытности при делах у кн. Пот., который, как известно, умер в октябре 1791 года. По сему же случаю даны ордена племянникам покойнаго князя генерал-поручикам: Самойлову — андреевский и Энгельгардту — александровский; два камердинера его: Секретарев и Кошечкин взяты в том же звании ко двору; равным образом и многим, при нем бывшим как в канцелярии, так и при собственной его особе сделаны разныя награждения и даны места.

Того же дня ввечеру поехал я во дворец, чтобы отдать письмо, данное мне в Яссах графом А. А. [4] Безбородко к Платону Александровичу Зубову, за которое письмо обязан я был О. М. де-Рибасу. Как мне желалось вручить сие письмо лично, то и допущен я был в спальню и оное вручил. П. А. сидел тогда в низких креслах, положив ноги на табурет, что было почти всегдашнею его привычкой. Он, прочитав письмо, сделал мне большое наклонение головою, что, кажется, значило и приветствие, и отпуск; но я, увидев стоявшаго перед ним Г. Р. Державина, с которым я имел до того частую переписку, подошел к нему и, поцеловавшись с ним, немедленно вышел.

Января 16. Призван будучи к В. С. П. узнал от него, что П. А. Зубов желает иметь меня при делах ему порученных и, чтобы я к нему явился. Толь скорая перемена моей службы меня тогда удивила; но я после узнал, что П. А. давно имел сие намерение. Писанное мною из Ясс к Державину письмо о смерти кн. Пот., которая составляла тогда весьма любопытную новость, было ему показано и ему полюбилось. Вчерашний день узнав от Державина, что я был сочинитель означенного письма, призвал Попова и велел ему объявить о своем намерении.

Января 17. По утру вошел я в покои II. А., которых третьяго дня по причине вечера не мог я разсмотреть. Это первый этаж, известный под названием малага этажа, выходящей на дворцовую площадь, на самом углу Миллионной. П. А. был еще в шлафроке, обшитом собольими хвостами. В то время никого в спальне его не было, кроме родственника его Казинскаго. Подошед ко мне, сказал тихо: [5] «здравствуй! Если ты желаешь со мной служить, то мы поладим». На сей комплимент я отвечал утвердительно. Тогда было от роду ему 24, а мне 26 лет.

Января 18. Посланы записки в кабинет, — о исключении меня из ведомства онаго, и другая к графу Н. И. Салтыкову, о переименовании меня в подполковники, что в скорости и было исполнено, с причислением в Изюмский легкоконный полк, и с предписанием считать при генерал-адъютанте П. А. Зубове, который недавно получил сие звание, приносящее чин генерал-поручика, а в след за сим пожалован графом Римския Империи.

Января 20. Отведены для жительства моего небольшие в старом Брюссовом доме покои по Миллионной, противу дворцоваго 2-го корпуса, где после брака помещен был двор великаго князя Константина Павловича, с мебелью из кригсцалмейстерской; также назначено на стол, кроме напитков, от придворной конторы по 50 руб. в день, который в самом деле и пяти рублей не стоил, — напитки же отпускались особо в довольном количестве. Стол графа П. А. Зубова, графа Н. И. Салтыкова, и графини Браницкой стоил придворной конторе по 400 руб. в день, кроме напитков, которые с чаем, кофеем и шеколадом стоили не менее половинной против стола суммы.

По случаю отъезда гр. Безбородко на место покойнаго князя Потемкина для заключения мира с Портою, все бывшия у него дела были препоручены П. А. вместе-с его канцелярией; почему, до возвращения гр. [6] Безбородко, все дела разсматривались в означенной канцелярии и правитель ея ежедневно являлся по утру к граФу П. А. Зубову с представлением заготовленных бумаг и для получения новых; почему и не мог я иметь никаких важных занятий до самого возвращения графа Безбородко, который приехал в С.-Петербург в марте. В течении сего времени был я ежедневным свидетелем происходящаго в покоях П. А. Зубова, и мог бы приобресть некоторыя в придворной политике сведения, но признаюсь, что до самаго конца не имел в сем успеха, от чего многое потеряно. При всем том, в продолжении почти двух месяцев, я видел многих лиц, бывших или при делах, или просто в обществе государыни и сделал о них никоторыя замечания.

Граф Н. И. Салтыков виновник случая П. А. был им уважаем. Он нередко приходил к нему от государыни в первом часу по полудни и в то время почти все оставляли их одних. Он имел около 60 лет; был росту очень малаго; весьма худощав; имел нос небольшой, острый; глаза карие, не глупые, лице  всегда осклабленное; тупей высокий, причесанный по тогдашнему времени с пудрою и помадой; носил на ноге фонтанель и от того ходя прихрамывал; когда стоял, то часто нижнее свое платье с левой стороны поддергивал. Мундир носил военный, зеленый, который, равно как и камзол, был всегда на распашку; вместо сапогов носил черные штиблеты и подпирался костыльком. Был очень набожен и долго по утрам молился. Почитался человеком умным и проницательным, т.-е. весьма твердо [7] знал придворную науку, но о делах государственных имел знание поверхностное; однакож, в продолжении 4-х лет, все почти государственныя дела были сообщаемы на его уважение, но я не помню, чтобы хотя по одному дал он мнение противное. В делах же собственно ему порученных управляем был своим письмоводителем, а в домашних — графинею неограниченно; писал собственною рукой по старинному, затруднительно. Свойства был нетвердаго и ненадежнаго: случайным раболепствовал, а упадших чуждался. Сей-то человек представлял в сие время первое почти при дворе лицо: был генералъ-аншеф, имел все российские ордена, председательствовал в военной коллегии, которая тогда была в полном своем действии и главным при воспитании великих князей; жил во дворце со всею фамилиею, на всем придворном содержании, стоившем в год более 20 тысяч рублей, в которое время приобрел чрез сбережение своих доходов около 10 тысяч душ, да жалованных имел 6 тысяч и родовых столько же, — впрочем был крайне скуп.

Вице-канцлер граф И. А. Остерман. Сын известнаго при императрице Анне Иоанновне канцлера; служил в разных посольствах с похвалою и наконец после смерти графа Н. И. Панина назначен был с званием канцлера управляющим тогда иностранною коллегией, в ведомстве которой состояли все посольския дела, т. е. наши миссии при иностранных дворах и чужестранныя посольства при нашем. Ему было от роду 65 лет; росту был поболее среднего, худощав; ко двору являлся в пудреном парике с кошельком; в Французском платье [8] разных цветов; в праздники же в глазетовом (мундиров в статской тогдашней службе не знали). Нижнее платье с гульжиком, редко в башмаках, а небольшой части в чорных плисовых сапогах; походку имел осанистую, слыл простым, но содержал свой департамент в большом порядке; строгой наблюдал установленный этикет в приеме чужестранных министров; в назначенные для приема и для ответов часы был весьма точен, чрез что прибрел от них всеобщую доверенность и уважение. Как первый из государственных статских чинов, он давал ежегодно четыре церемонияльных обеда, в четыре праздника императрицы: 21-го апреля, день рождения ея; 28-го июня, день восшествия ея на престол; 22-го сентября, день ея коронования и 24-го ноября, день ея тезоименитства. В сии дни приглашены были по билетам все знатнейшие в городе военные, гражданские, и придворные чины, в том числе статс-секретари, и чужестранные министры в Воронцовской дом, где он жил (ныне Пажеский Корпус), и, где сам, стоя у дверей гостиной, каждаго гостя встречал, принимал поздравление с торжеством и пожимал ему руку. Стол был всегда на 300 кувертов, весь покрыт серебряными блюдами с таковыми же крышами в два ряда; питье за здравие императорской фамилии возвещали 12 труб с литаврами, — музыка же оркестрная при мне ни одного разу, не играла. — Граф Остерман не имел детей; имения за ним было родоваго 4000 и 6000 душ жалованных. В приватной жизни не был роскошен, однакож жил как вельможа: вел себя важно, но не гордо. В торжественные дни ко двору, и в святую неделю [9] к качелям выезжал один в одноместной позолоченной карете с большими спереди и по сторонам стеклами, на шести белых лошадях; сзади стояли два гайдука в голубых епанчах (цвет ливреи гр. Остермана), под которыми были казакины с серебряными снурками похожие на венгерки, а на головахъ высокие картузы с перьями и серебряными бляхами спереди, на которых видно было вензелевое имя; перед лошадьми же шли два скорохода в обыкновенном своем наряде, с булавчатыми тростьми и в башмаках, несмотря ни на какую грязь. Сам граф имелъ один докладной день в неделю: четверток в 11 часов утра. Иностранную же почту и другие доклады присылал во всякое время в покои государыни в конвертах, запечатанных собственною его печатью и надписанных собственноручно, с курьером иностранной коллегии, для вручения их дежурному камердинеру, который имел обязанность немедленно те конверты подавать: часто оные были получаемы после обеда, когда никого из секретарей государыни в покоях не было, кроме В. С. Попова, который очень худо по-французски читал, тогда посылали или за графом Морковым, или за мною, — и почта была прочитана, в которой, однакож, большая часть донесений цифрами писались и между строк, в канцелярии вице-канцлера на русский или на французский язык переводились. По прочтении сих бумаг императрица в том же самом конверте посылала их к П. А. Зубову, откуда, по запечатании малою императорскою печатью на яшме вырезанною, обращались они к вице-канцлеру. В назначенный день он не более четверти часа или десяти минут [10] был у государыни. Дело его, как выше сказано, более состояло в охранении этикета Российскаго двора в разсуждении иностранных, чем в управлении политическими делами, коими сама императрица и некоторыя ближайшия к ней особы занимались.

Второй, присутствующий в иностранной коллегии, былъ д. тайн. сов. граф Безбородко. Он был из малороссийских старшинских детей; служил сначала в тамошней коллегии, а потом в канцелярии фельдмаршала гр. Румянцова, в чине подполковника. Во время войны с Турками, в которой фельдмаршал был военоначальником, государыня, заметив в его донесениях более складу, чем в реляциях семилетней войны Бестужева и Апраксина, спросила его: — нет ли у него двух способных людей, которые могли бы при ней занять место? Фельдмаршал представил ей достойными сего счастья графов Завадовскаго и Безбородко. Первый, как известно, сначала обратил на себя ея внимание, но вскоре уволен был от двора, и чрез несколько уже лет опять употреблен был в государственной должности, однакож не при лице ея; но гр. Безбородко до самой ея кончины при собствснных ея делах находился в большой доверенности и  многочисленных занятиях. При острой памяти и некотором знании латинскаго и русскаго языков, ему нетрудно было отличиться легким сочинением указов там, где бывшие при государыне вельможи, кроме князя Потемкина, не знали русскаго правописания. Материя для указов обыкновенно была обработываема в сенате, или в других департаментах основательно, и с приведением приличных к оной законов и обстоятельств; так что [11] редактору стоило только сократить сии записки и несколько поглаже написать; часто надобно было одеть только сии записки в указную форму. Конечно недовольно было одного киевскаго, бурсацкаго учения для успешнаго отправления государственных бумаг; потребна была беглая память, и острота ума, коими гр. Безбородко щедро был награжден, и при помощи которых, в скором времени понял он хорошо весь круг государственнаго управления; так что в продолжении двадцати лет, то есть с 1776 по 1796 год достиг он первейших чинов, и приобрел богатейшее состояние и несметныя сокровища в вещах, и деньгах, не теряя тем своей репутации. Сверх того, по званию главнаго директора почт, распоряжал он всеми суммами сего департамента несколько лет сряду безотчетно. Пред кончиною государыни имел уже он крестьян более 16000 душ, соляныя озера в Крыму и рыбныя ловли на Каспийскомъ море, — к сему император Павел прибавил в Орловской губернии упраздненный город Дмитриев с 12000 крестьян.

Все почти внутренния дела, особливо тяжебныя о имениях, доходившия до разрешения государыни через него были ей представляемы и через него окончание свое получали; равным образом через него же выходили указы о винных откупах и о других важнейших казенных подрядах, поставках и наградах. Сверх того, как член иностраннаго министерства, при каждых, с иностранными дворами, заключаемых трактатах получал и он немалые подарки червонцами и бриллиантами. Одним словом, гетману нашему около 20 лет рекою лилось богатство; [12] да оно, при склонности его к лакомым столам и к женщинам нужно ему было; надобны были чрезвычайныя суммы чтоб удовлетворить сии прихоти, собрать горы серебра и осыпать себя бриллиантами. Всем известны праздники, данные им в 1793 году по случаю мирнаго торжества с Турками и приезда в 1796 году в С.-Петербург шведскаго короля; во многих залах видны были горки вышиною в 6 и шириною в 3 аршина, уставленныя старинными золотыми и серебряными сосудами необыкновенной величины; сам он в торжественные праздники приезжал ко двору в великолепной позолоченной (четырехместной) осьмистекольчатой карете, имея на себе андреевскую звезду, погон для ленты, пуговицы на кафтане и пряжки башмачныя — все из бриллиантов; не упоминая о драгоценных вещах, в ящиках у него лежавших, которых необыкновенная цена изумляла видевших их. Впрочем он нимало не походил на барина. Знатных обществ не любил, и кроме торжественных праздников, где сама императрица присутствовала, никогда в оных не бывал, да и вовсе для них негодился, — сколько по своей неловкости, столько и по привычке быть всегда с простыми женщинами. Он имел около 45 лет от роду, был росту выше средняго, толст, лице имел несколько продолговатое и всегда веселое, нос прямой, широкой, рот часто разинутой, глаза серые, незначительные, лоб короткой, стан нескладный, ноги толстыя, на которых белые шелковые чулки всегда были складками нерадиво спущены, и которыя, казалось, он съ некоторьм трудом передвигал; однакож до ходьбы был охотник, и почти ежедневно, по выезде в [13] 12 часов из дворца, надев простой сюртук и такую же шляпу, пускался ходить пешком, и нередко встречали его в вольных домах у прелестниц, откуда, у видя подобнаго себе гостя, скоропостижно удалялся. Он не был женат и, кажется, был один из первых деловых людей, которые в то время подавали другим пример к вольной жизни. Безпереводно имел на содержании актрис или танцовщиц, которыя жили в другом доме; в летнее время, на даче его, на Выборгской стороне, бывали большия пирушки с пушечною пальбой, на которыя, кроме его любимой красавицы, приглашены были его угодники, им взысканные и обогащенные, по большой части (так же с своими любовницами). Чтоб иметь понятие о его щедрости к своим фавориткам, скажу что италиянской певице Давии давал он ежемесячно на прожиток по 8000 руб. золотом, и при отпуске ея в Италию подарил ей деньгами и бриллиантами на 500000 рублей. Когда известная актриса Сандунова от него отстала и вышла замуж , то он взял на ее место танцовщицу Ленушку, от которой имел дочь; потом выдав после замуж за служившего в канцелярии его чиновника Е., дал ей в приданое упраздненный и ему императором Павлом пожалованный в С.-Петербургской губернии город Рожествен, в котором жили не только казенные крестьяне, но и мещане, и который приносил ежегодно доходу 80000 рублей; сверх того в Петербурге дом в 300000 рублей, а мужу исходатайствовал чин действительнаго статскаго советника по почтамту. Впрочем он был не спесив, в обхождении ласковъ, приветлив и несколько застенчив; всех [14] даже последних чиновников называл вы. Но от простоты весьма был далек; напротив того, при весьма неловкой наружности быль очен расторопен и дальновиден.

По заключении под его главным руководством с турками мира, по возвращении его из Ясс нашел он всех своих канцелярских чиновников при их местах, но все дела государыни, кои были в его руках перешли: большая часть к П. А. Зубову, а прочия к генералу Про, так что кроме совета, который дважды в неделю собирался во дворце, и в котором он был членом, не было почти никакой причины ему ко двору приезжать. Но как прекращение приездов его туда подало бы повод публики выводить из сего неприятныя для него заключения; а притом он знал, что собственныя дела государыни переданы были П. А. Зубову не по особенному на него неудовольствию, хотя необычайные его расходы заставляли ее сомневаться на счет его безкорыстия, то он ежедневно или сам во дворец приезжал, или свою карету к малому подъезду присылал, и таким образом старался злоречие отвратить, и прежний кредит свой поддержать, к чему и сама государыня способствовала; заметив, что он приехав во дворец, сиживал в уборной и к ней не являлся, приказала камердинерам своим всякой раз об нем докладывать. Но случалось, что он дежурнаго камердинера останавливал, говоря, что у него не было никакого дела; иногда же входил в спальню для того только чтоб показать ей письмо из Константинополя от племянника своего Кочубея, бывшаго тогда там посланником.Таковое его [15] бездействие продолжалось по самую кончину государыни, после которой он, а особливо оскорбленная его партия заплатила нам жестоким образом.

Граф Морков. В числе покровительствуемых графом Безбородко чиновников, граф Аркадий Иванович Морков занимал одно из первых мест и считался доверенным его приверженцем. Он с самой своей молодости служил по дипломатическому корпусу; долгое время находился при парижской миссии во время министров князя Барятинскаго и Симолина секретарем и советником посольства, и, умея писать на французском языке, сделался для покровителя своего, — управлявшаго собственными по иностранной части государыни делами и весьма мало знавшаго чужестранные языки — необходимым. Он был произведен в тайные советники и сделан третьим присутствующим в иностранной коллегии; но работа его доходила до рук императрицы через гр. Безбородко. Некоторые не зная гр. Моркова или лучше придворныхъ правил, думали, что при падении гр. Безбородко Морков или оставит службу, или никому непродаст своего пера; но он, только узнав о желании П. А. Зубова употребить его для иностранной переписки, в тот же час оставил своего благодетеля и всею душею к новому покровителю прилепился. Таковая сговорчивость доставила ему в короткое время графское достоинство, ордена: александровский и первой степени Владимира, 4000 душ в Подольской губернии, каменный дом на дворцовой площади в три этажа, подарки при заключении с иностранными дворами трактатов, которые он как член иностранной коллегии подписывал. Он до [16] самой кончины императрицы употреблен был к собственной ея по иностранной части переписке, которая, однакож, всегда доходила до рук ея через П. А. Зубова, и по сей причине всякой день приезжал к нему и считался в числе его приближенных. Он имел от роду около 50 лет; был росту средняго; худощав, от оспы безобразен; одевался по тогдашнему щеголевато; имел свойство надменное, но вместе с тем гибкое и лукавое, был себялюбив и скуп. Он не был женат, но имел у себя на содержании Французскую актрису Гюс, которая жила в его доме и от которой он имел двух дочерей; впрочем вел жизнь скромную и скупую, никого к себе не принимал, и никому ни обедов, ни ужинов не давал, через что скопил много денег и бриллиантов.

Некоторое время соперником гр. Моркову по части иностранной был никто Алтеста, родом Рагузинец, молодой человек хорошаго учения, знавший многие восточные и европейские языки, и писавший на французском языке умно, легко и складно. Он сделался известным П. А. Зубову по случаю написанной им на Французском языке пиесы, в которой он в высоких чертах своей героини изобразил свойство императрицы и послал свое сочинение через почту на ея имя. Государыня, заметив дарование в сочинителе и не спрашивая о его происхождении, велела П. А. Зубову употребить его по делам ему порученным, из которых, — главныя были польския. Алтеста, находясь некоторое время в Варшаве при нашей миссии знал тамошния обстоятельства, и написал о возмущении Поляков, на французском языке [17] небольшие сочинение, которое государыне понравилось и было напечатано; по сему случаю и все прочия по иностранной части дела, и собственную государыни переписку начал отправлять Алтеста; граф Морков же оставался при П. А. Зубове почти без дела. Вскоре обращение с ним П. А. Зубова сделалось очень коротким. Алтеста часто приходил к нему в спальню в шапке, с собакою; за столом, даже при чужестранных министрах говорил обо всем смело, и свободно, особливо в защиту тогдашней французской революции; (все гости из уважения к П. А. Зубову наблюдали молчание, видя ласковость, с какою П. А. делал ему легкия возражения). Он одевался во фрак, головы не пудрил и по тогдашнему времени имелъ вид якобинца. Но вскоре все переменилось. Оскорбленный им гр. Морков употребил все свое министериальное искусство чтоб опрокинуть толь опаснаго соперника. Не прошло еще полугода толь большому его кредиту, как в одно утро увидел я его в спальне П. А. Зубова в губ. мундире (который был тогда общий для всех гражданских чиновников) и в прическе с пудрою; я узнал, что ему запрещено было иначе в комнаты его приходить. В след за сим и все дела бывшия у него на руках отданы были помощнику его по иностранной части Полетике, а сам он принужден был взять отпуск на неопределенное время. После узнал я, что нескромное его поведение, особливо тесное его знакомство с Поляками, которые, по усмирении и раздел их отечества наводнили собою Петербург для испрошения обратно своих поместьев и которые к управляющему их делами толпами [18] приходили — доведено до сведения императрицы вероятно через тех же Поляков по наущению гр Моркова, которая велела П. А. Зубову отдалить его от себя, не исключая из ведомства иностранной коллегии, где он числился и жалованье получал. В короткое время бытности его при гр. Зубове получил он несколько чинов (и был тогда коллежским советником), владимирский крест, и при раздачи в Польше деревень до 600 душ крестьян. Перед кончиной императрицы он из отпуска возвратился, но в самый день ея смерти был новым императором из Петербурга выслан, и вскоре заключен в Киевскую крепость, где до самой смерти императора просидел. После сего, продав пожалованное ему имение, навсегда выехал из России. Таким образом граф Морков опять вступил в прежнюю свою должность, при которой до самой кончины императора оставался.

Генерал-маиор и статс-секретарь Попов. Был росту средняго, толстоват, станом не складен, с широким носом и серыми глазами; от роду имел около 55 лет. Уроженец города Казани и по чертам лица казался татарскаго происхождения; в тамошней гимназии получил он некоторое знание русскаго и немецкаго языков по правилам грамматики, а по-французски не много сам собою выучился, понимал книги, но говорить и писать на сем языке не мог. Начал служить в канцелярии графа Панина в первую турецкую войну с нижних чинов, потом перешел к князю Долгорукому-Крымскому, при котором наконец был правителем его канцелярии во время, когда он был в Москве главнокомандущим. Всеобщая любовь московских жителей к [19] князю Долгорукову за кроткое и мудрое его правление, и за благоденствие, коим Москва тогда при нем пользовалась, заставили думать, по его благородной простоте, и по малому упражнению в письменных делах, что толь благоразумному его правлению содействуют люди при делах у него находящияся. По сему общему заключению, когда в 1779 году смерть сего достойнаго начальника у Москвы похитила, то князь Г. А. Потемкин взял к себе Попова, имевшаго тогда маиорский чин, правителем своей канцелярии и если не нашел в нем отличных дарований и глубоких сведений, коих он не имел, то увидел в нем необыкновенную к делам прилежность и неусыпность, так что новый секретарь его не знал почти своей квартиры, и мало раздевался, а безвыходно почти находился в канцелярии бывшей в одних покоях с князем, готов будучи во всякий час ночи, которыя князь часто проводил от безсонницы без сна, во всей форме пред ним явиться, как скоро он его спросит. Сим средством, и скорым и точным исполнением дел, снискал он у князя почти неограниченную доверенность, которою до самой его смерти пользовался. В десять или двенадцать лет службы его при князе Потемкине получил он следующия награды: из маиора доведен был до генерал-маиоров; во время путешествия императрицы в Крым пожалована ему в Малороссии деревня Решетиловка с 1500 посполитых Малороссиян. После взятия Очакова орден св. Анны, а после завоевания Измаила орден св. Владимира 1-й степени, после смерти князя орден Александровский и при раздаче польских деревень1000 душ. [20]

Но все сие ничего не значило с чрезвычайными выгодами, которые он как главный правитель всех внешних н внутренних дел, и денежных сумм в полном и безотчетном распоряжении князя Потемкина бывших имел. Суммы же бывшия у князя и поступившия в расход по записке Попова были, во-первых: экстраординарная военная, которую везли всегда вслед за князем серебром и золотом до 8 миллионов рублей; вовторых: доходы Екатеринославской губернии и Таврической области до 2 миллионов в год, предоставленные на улучшение сего края, и в третьих: до 12 миллионов серебром, отпускаемых ежегодно из провиантской канцелярии.

Необычайныя издержки правителя дел на стол, игру и любовниц сие доказывали, что Решетиловских его доходов для издержек сих и на один месяц не могло бы достать. Часто на игру приносил он из своего кабинета полныя шляпы червонцев, которыя никогда в оный не возвращались. Как верный последователь своему обращику графу Безбородко, Попов имел публичную наложницу, с тою только разницею, что она с ним вместе жила; однакож не упускал и временных даров любви. Впрочем человек сей не имел дарований своего образца; сведения его во всех частях дел были посредственны, о науках не имел он почти никакого понятия; писанныя им от Фельдмаршала бумаги состояли в кратких генералам ордерах касательно военных операций; иногда сочинял он и донесения к императрице, но слог его был сух, ни мало не похож на цветущий и благозвучный слог, писанных графом Безбородко манифестов. Все же важныя бумаги по [21] военной и политической части сам князь собственноручно писал; стиль его был прост, но силен; в сих сочинениях видна была обширность его превосходнаго ума и глубокость сведений во всех частях, и из всех тогдашних вельмож он один писал четко и правильно по-русски. Из сего видно, что князь Потемкин требовал от своего секретаря вернаго и неусыпнаго воли своей исполнения и ни высоких талантов, ни строгих добродетелей в нем не искал.

Впрочем В. С. Попов был веселаго свойства, когда находился с короткими ему людьми, но с незнакомыми, особливо с женщинами был неловок и застенчив.

О подчиненных своих имел малое попечение и в нужды их не входил. Чтобы найдти к нему доступ часто не нужны были большия в делах или науках сведения, а надобно было только протекцию главной его любовницы, или познакомить его с другими прелестницами, тогда можно было всякий день у него сытно и весело обедать, в коротких его обществах быть и ласковым обхождением его пользоваться, а сверх того чины и другия выгоды получать. Мне самому случалось сочинять от него французския записки к одной графине (вышедшей после за одного графа), за которою он в Яссах волочился, — и вместо прежняго строгаго начальника я увидел в нем тогда любезнаго приятеля, каковым он до самаго конца ко мне остался.

По приезде его из Ясс, после смерти князя Потемкина поручен был ему в управление кабинет. [22] место значительное, по которому имел он случай всякий день быть в покоях государыни и ее видеть, чего он никогда не упускал; но не имея к себе особеннаго благоволения П. А. Зубова ни по каким государственным делам не был употреблен, почему кроме своего места не имел он в публике, а паче при двора того кредита, каким при жизни князя Потемкина пользовался. От актрисы Каролины имел он много детей, которые были в последствии усыновлены; но с матерью их поссорился и разстался. В числе бывших в сие время при императрице должностных чинов, находился статсъ-секретарь Д, II. Трощинский; прежде служил он при князе Репнине, но по вступлении графа Безбородко ко двору перешел к сему последнему, по опытности своей в делах, был ему надежным помощником. Все сенатские доклады по тяжебным и уголовньм делам, коих разрешение от государыни зависело, он разсматривал и по оным указы заготовлял, которые граф Безбородко только к подписанию ея подносил; во время поездки сего последняго в Яссы на мирный конгресс, все бывшия у него дела препоручены были Трощинскому, которому велено было заготовляемыя ко оным бумаги представлять для подписания государыни через П. А. Зубова. При мирном же торжестве получил он в бывшей Польше 1700 душ, и притом велено ему находиться при императрице у принятия прошений. К нему сходили все подносимые государыне через генерал-прокурора сенатские и от генерал-рекетмейстера доклады, внутренняя почта и частныя прошения, по которым он ежедневно и докладывал, и заготовляемые указы [23] иногда сам к подписанию государыни подносил, а более через П. А. представлял, в случае же его болезни место его мною было заступаемо. Он был около 50 лет, но казался сего старее; роста средственнаго, имел вид несколько угрюмый; друзьям был друг, а врагам враг, часто с нарушением справедливости В бытность свою при графе Безбородко имел он у себя любовницу Прасковью Степановну; рожденную от нея дочь признал он своею и усыновил, ее смотря на вольную жизнь матери, которая наконец за одного из своих любовников вышла замуж с значительным от Трощкискаго приданым. Он никогда не изменял прежнему своему начальнику и имел вместе с ним в комнатах государыни сильную партию, состоявшую из Марьи Савишны, ея племянницы Тарсуковой, Марьи Степановны Алексеевой, камердинера Зотова и некоторых других, которых дни рождений и имянин граф твердо помнил, и никогда без хороших подарков в сии дни не оставлял. Люди сии, несмотря на запрещение говорить государыни о ком бы то ни было, находили средства внушать ей благоволительное мнение о прежнем ея министре и его партии, и самое неблагоприятное на счет служащих при II. А. Зубове, самого ж его они не смели коснуться.

Образ жизни императрицы в последние годы был одинаков: в зимнее время имела она пребывание в большом зимнем дворце, в среднем этаже, под правым малым подъездом, против бывшаго брюссовскаго дома, где ныне находится экзерциз-гауз. Собственных ея комнат было не много: взойдя на малую лестницу, входишь в комнату, где, на случай [24] скораго отправления приказаний государыни стоял за ширмами для статс-секретарей и других деловых особ письменный стол с прибором; комната сия стояла окнами к малому дворику; из нея вход был в уборную, которой окна были на дворцовую площадь. Здесь стоял уборный столик. Отсюда были две двери: одна направо в бриллиантовую комнату, а другая налево в спальню, где государыня обыкновенно дела слушала. Из спальни прямо выходили во внутреннюю уборную, а налево в кабинет и зеркальную комнату, из которой один ход в нижние покои, а другой прямо через галлерею, в так-называемый ближний дом; в сих покоях государыня жила иногда до весны, а иногда и прежде в Таврической дворец переезжала. Дворец сей построен князем Потемкиным на берегу Невы.

Главный корпус онаго был в один этаж, кажется нарочно, дабы государыня высоким входом не была обезпокоена. Здесь ея покои были просторнее чем в зимнем дворце, особливо кабинет, в котором она дела слушала В первых числах мая выезжала всегда инкогнито, в Царское Село, откуда в сентябре также инкогнито в Зимний Дворец возвращалась. В Царском Селе пребывание имела в покоях довольно просторных и со вкусом убранных. Всем известна великолепная галлерея, в которой государыня иногда прохаживалась, особливо в воскресные дни когда сад наполнен был множеством приезжаго из С.-Петербурга народа; дела же слушала или в кабинете, или в спальне. Время и занятия императрицы распределены были следующим порядком: она вставала в 8 часов утра и до 9 [25] занималась в кабинете письмом (в последнее время сочинением сенатскаго указа). Однажды она мне между разговорами сказала: «что не пописавши нельзя и одного дня прожить». В это же время пила одну чашку кофе без сливок. В 9 часов переходила в спальню, где у самаго почти входа из уборной подле стены садилась на стуле, имея перед собою два выгибные столика, которые впадинами стояли один к ней, а другой в противоположную сторону, и перед сим последним поставлен был стул; в сие время на ней был обыкновенно белый гродетуровой шлафрок или капот, а на голове флёровой белый же чепец, несколько на левую сторону наклоненный. Несмотря на 65 лет государыня имела еще довольную в лице свежесть, руки прекрасныя, все зубы в целости от чего говорила твердо без шиканья, только несколько мужественно; читала в очках и притом с увеличительным стеклом.

Однажды позван будучи с докладами увидел я ее читающую тихим образом. Она улыбаясь сказала: «Верно вам еще не нужен этот снаряд? Сколько вам от роду лет?» и когда я сказал двадцать шесть, то она прибавила: «А мы в долговременной службе государству притупили зрение и теперь принуждены очки употреблять».

В другой раз отдавая мне собственноручную записку о приискании некоторых справок для сочиняемаго ею устава для сената, она сказала: «ты не смейся над моей русскою орфографией; я тебе скажу, почему я не успела ее хорошенько узнать. По приезде моем сюда, я с большим прилежанием начала учиться русскому [26] языку. Тетка Елисавета Петровна, узнав об этом, «сказала моей гофмейстерине: «полно ее учить, она и без того умна». Таким образом могла я учиться русскому языку только из книг без учителя и это самое причиною, что я плохо знаю правописание.»

Впрочем государыня говорила по-русски довольно чисто и любила употреблять простыя и коренныя русския слова, которых множество знала.

«Я очень рада, сказала она мне, что ты знаешь канцелярский порядок, ты будешь первый исполнитель моего устава сенату; но я вас предупреждаю, что сенатская канцелярия одолела сенат, который хочу я от канцелярии освободить; за несправедливыя же его решения положу наказание: да будет ему «стыдно»!

При сем я сказал: «кроме сената и в других местах, которыя руководствуются генеральным регламентом существуют в производстве дел неудобства и затруднения, требующия неминуемаго исправления.»

— «Я очень бы желала видеть эти неудобства и эти затруднения, о которых ты мне так смело изволишь говорить; генеральный регламент есть один из лучших уставов Петра Великаго».

В последствии я представил ея величеству замечания мои на генеральный регламент, которыя почти после обеда во все время пребывания государыни в Царском Селе в 1796 году я пред нею читал, и которыя в полной мере удостоены были всемилостивейшаго одобрения (замечании сии с прочими делами должны находиться в архиве иностранной коллегии). [27]

Государыня, заняв вышеописанное свое место, звонила в колокольчик, и стоявшей безъотходно у дверей спальни дежурный камердинер входил и вышед звал, кого приказано было. В сие время собирались в уборную ежедневно обер-полициймейстер и статс-секретари; в одиннадцатом же часу призжал граф Безбородко; для других чинов назначены были в неделе особые дни: для вице-канцлера, губернатора и губернскаго прокурора петербургской губернии суббота; для генерал-прокурора понедельник и четверг; среда для синоднаго обер-прокурора и генерал рекетмейстейра; четверг для главнокомандующего в С.-Петербурге. Но все сии чины, в случае важных и нетерпящих времени дел, могли и в другие дни приехать и по оным докладывать. Первый по позыву являлся к государыне обер-полицеймейстер, бригадир Глазов, с словесным донесением о благосостоянии столицы и о других происшествиях, и с запиской на одной четверке листа, написанной в полиции не красиво и не правильно, о приехавших и выехавших из города накануне того дня разнаго звания людях, которым угодно было о себе на заставе сказать; ибо часовые никого из проезжающих через заставу не останавливали и ни о чем их не спрашивали, да и шлахт-баумов тогда не было; выезд за долги из столиц не был запрещен, каждый получал от губернатора подорожную во всякое время, и без всякой платы, и выезжал из города, когда хотел. Посему реэстр приезжих и выехавших не мог быть длинный.

По выходе обер-полициймейстера, статс-секретари через камердинера докладывались, и по одиночки были [28] призваны (в сем числе и я находился). При входе в спальню наблюдал я следующий обряд: делал государыни низкий поклон, на который она отвечала наклонением головы, с улыбкою подавала мне руку, которую я взяв в свою целовал, и чувствовал сжатие моей собственной руки, потом говорила мне: «садитесь». Севши на поставленном против нея стуле, клал я на выгибной столик принесенныя бумаги и начинал читать. Я полагаю, что и прочие, при входе к государыни тоже самое делали и такой же прием имели Но как скоро показывался граф П. А. Зубов, то каждый из нас немедленно в уборную выходил. Приходил же всегда с заготовленными к подписанию бумагами. Около одиннадцатаго часа приезжали и по докладу пред государыню были допущаемы и прочие вышеупомянутые чины, а иногда и фельдмаршал граф Суворов-Рымникский, бывший тогда после завоевания Польши в Петербурге. Сей, вошедши в спальню, делал прежде три земных поклона перед образом Казанская Богоматери, стоявшим в углу на правой стороне дверей, перед которым неугасимая горела лампада; потом, обратись к государыне, делал и ей один земной поклон, хотя она и старалась его до этого не допускать и говорила, поднимая его за руки: «помилуй, Александр Васильевич, как тебе не стыдно это делать?» Но герой обожал ее и почитал священным долгом изъявлять ей таким образом свое благоговение. Государыня подавала ему руку, которую он целовал как святыню, и просила его на вышеозначенном стуле против нея садиться, и через две минуты его отпускала. Сказывали, что такой же поклон делал и граф Безбородко и некоторые другие, [29] только без земных поклонов перед Казанскою. При сих докладах и представлениях в Зимнем и в Таврическом дворцах военные чины были в мундирах со шпагами и в башмаках, в праздники же в сапогах, а статские в будничные дни в простых французских кафтанах и в башмаках, а в праздничные дни в парадных платьях. Но в Царском Селе, в будничные дни, как военные, так и статские носили фраки и только в праздники надавали первые мундиры, а последние французские кафтаны со шпагами.

Государыня занималась делами до 12 часов. После во внутренней уборной старый ея парикмахер Козлов убирал ей волосы по старинной моде с небольшими назади ушей буклями: прическа невысокая и очень простая. Потом выходила в уборную, где мы все дожидались, чтоб еще ее увидеть; и в это время общество наше прибавлялось четырьмя пожилыми девицами, которыя приходили для служения государыне при туалете. Одна из них, М. С. Алексеева, подавала лед, которым государыня терла лицо, может быть, в доказательство, что она других притираний не любила; другая, А. А. Палакучи, накалывала ей на голове флёровую наколку, а две сестры Зверевы подавали ей булавки. Туалет сей продолжался не более десяти минут, в которое время государыня разговаривала с кем-нибудь из присутствовавших; тут, в числе коих не редко бывал обер-шталмейстер Лев Ал. Нарышкин, а иногда граф Ал. Сергеич Строганов, всегдашние ея собеседники. Раскланявшись с предстоявшими господами возвращалась с камер-юнгферами в спальню, где, при помощи их и Марьи Савишны [30] одевалась для выхода к обиду; а мы все восвояси отправлялись.

Платье государыня носила в простые дни шелковое, одним почти фасоном сшитое, который назывался тогда молдаванским; верхнее было по большой части лиловое или дикое, без орденов, и под ним белое; в праздники же парчевое с тремя орденами звездами: андреевскою, георгиевскою и владимирскою, а иногда и все ленты сих орденов на себя надевала, и малую корону; башмаки носила на каблуках не очень высоких.

Обыденный ея стол был в сие время во 2-м часу пополудни (те, кои с нею кушали, были каждый раз приглашаемы, исключая П. А. Зубова, который всегда без приглашения с государыней кушал). В будничные дни обыкновенно приглашаемы были к столу из дам: камер-фрейлина Протасова и графиня Браницкая, а из мущин дежурный генерал-адъютант П. Б. Пассек, Л. А. Нарышкин, граф Строганов, два эмигранта Французские, добрый граф Эстергази и черный маркиз Деламберт; иногда вице-адмирал Рибас, генерал-губернатор польских губерний Тутолмин, и наконец гоф-маршал кн. Барятинский; в праздничные же дни, сверх сих, были званы еще и другие из военных и статских чинов в С.-Петербурге, бывшихъ до 4-го, а в чрезвычайные торжества до 6-го класса.

Вседневный обед государыни не более часа продолжался. В пище была она крайне воздержна. Никогда не завтракала, и за о6едом не более как от трех или четырех блюд умеренно кушала; из вин [31] же одну рюмку рейнвейну или венгерскаго вина пила; и никогда не ужинала, через что до 65 лет, несмотря на трудолюбивый образ жизни, была довольно здорова и бодра; хотя же иногда на ногах у ней и оказывалась опухоль и открывались раны, но припадки сии более служили к очищению мокрот, следовательно и к поддерживанию ея здоровья. Уверяют, что смерть приключилась ей единственно от закрытия на ногах ран.

После обеда все гости тотчас уезжали. Государыня оставшись одна летом иногда почивала, но в зимнее время никогда; до вечерняго же собрания слушала иногда иностранную почту, которая два раза в неделю приходила; иногда книгу читала, а иногда делала бумажные слепки с Каме, что случалось и при слушании почты, которую читали перед нею или II. А. Зубов, или гр. Морков или Попов, который однакож, по худому выговору французскаго языка, редко был для сего чтения призываем, хотя в это время всегда почти в секретарской комнате находился.

В шест часов собирались вышеупомянутыя и другия известныя государыне и ею самою назначенныя особы для провождения вечерних часов. В эрмитажные дни, которые обыкновенно были по четвергам, был спектакль, на который приглашаемы были многия дамы и мужчины, и после спектакля домой уезжали; в прочие же дни собрание было в покоях государыни: она играла в рокомболь или в вист по большой части с П. А. Зубовым, Е. В. Чертковым и гр. А. С. Строгановым; также и для прочих гостей [32] столы с картами были поставлены. В десятом часу государыня уходила во внутреннее покои, гости уезжали; в одиннадцатом часу она была уже в постели, и во всех чертогах царствовала глубокая тишина. Великие князья с супругами нередко у государыни обедали и на вечерних собраниях бывали, особливо в Царском Селе; выходы и приемныя аудиенции были двоякия: малыя по воскресеньям, и церемониальныя; в первом случае государыня проходила в 10 часов утра в церковь из внутренних покоев через столовую, малою боковою церковною дверью, без большаго штата, и становилась на своем месте позади праваго клироса; за нею стояли два камер-пажа, с мантильей и с платками; несколько отступя назад стояли (в большие торжественные дни): наследник с супругою, а еще подалее молодые великие князья с своими супругами. После обедни выходили из алтаря архиереи для поздравления; благословляя ее, давали ей целовать руку, и сами у нее руку целовали. После сего государыня выходила из церкви в западную большую дверь через так называемую большую приемную залу, где представлялись ей чужестранные министры, и другия особы через обер-камергера К. Шувалова, или старшаго по нем камергера. При сем возвращении шли впереди камер-юнкеры и камергеры по 6 человекъ по два в ряд: подле государыни по правую сторону обер-камергер, по левую шталмейстер (граф Н. А. Зубов старший брат П. А—ча), за ними статс-дамы и фрейлины. Государыня входила в тронную, со всею своею свитою, куда входили так же и все те, имевшие входы за кавалергардами, которые стояли у дверей сего покоя. Здесь [33] государыня остановясь принимала поздравления и допускала к руке всех знатнейших обоего пола особ, из которых со многими разговаривала, но с некоторыми никогда ничего не говорила. Она стояла одна, шага на четыре перед собранием и подходила к тому, с кем говорить хотела; разумеется что никто из собрания разговора с нею начинать не мог. Сия аудиенция редко более получаса продолжалась. — Большие выходы отличались от сих тем, что по особому церемониалу государыня выходила в церковь слушать литургию через бриллиантовую, тронную и кавалерскую залы с большою свитой и в богатых платьях и тем же путем в тронную возвращалась.