Гротиан И.Г. Выселение жителей Дерпта в 1708 году. (Статья, составленная по запискам дерптского пастора Иоанна Генриха Гротиана и напечатанная в «Dorptsche Zeitung» 1873 года в ном. 162-163 // Сборник материалов и статей по истории Прибалтийского края. – Т. 2. – Рига, 1879. – С. 478-490.

 

 

Выселение жителей Дерпта

в 1708 году.

(Статья, составленная по запискам, дерптскаго пастора Иоанна Генриха Гротиана и напечатаннаяв "Dorptshe Zeitung" 1873  года в

ном. 162-163).

 

12 февраля 1708 года, после произнесенной проповеди (это была последняя проповедь, говоренная мною в Дерпте)  мне было сообщено магистратским служителем неожиданное извещение: Так как весь магистрат и все бюргеры должны были выехать отсюда в Россию в Вологду, и именно в продолжении трех дней, то и я должен был приготовиться к такому же отъезду. Этот слишком короткий срок был наконец продолжен на 6 дней. Я не в состоянии разсказать, как хитро и скрытно вели русские свои дела с нами, как они хотели воспользоваться нашим бедным имуществом, котораго они так добивались, особенно обер-комендант.

Они говорили тем, которые были высылаемы из Дерпта 19 мая 1707 года, что они отправляются в Россию по известным причинам, но не надолго и скоро возвратятся домой: поэтому они должны отправится в путь налегке, самое же тяжелое, т. е. самое лучшее, оставить. Многие позволили себя уговорить, но то, что они оставили, они видели в последний раз.

Нам же, которые оставлялись в Дерпте до другаго времени, ими положеннаго, они (русские) клялись свято, что на переселенцах не тронут и волоска. Его Царское Величество сдержит свое данное обещание. Что же касается выселенных из Дерпта дворян и людей солдатскаго звания, вместе с немногими купцами и ремесленниками, то на это имелась своя важная причина, которую мы частью сами знали. Его Царское Величество имеет особенную

479

склонность к мануфактурам и проч. Между тем с некоторыми членами магистрата случилось большое несчастье, чем все бюргеры были поставлены в большую горесть.

Любезное бюргерство было угощаемо в ратуше сообразно тому времени и обстоятельствам Его Царским Величеством, многими магнатами Его Величества и послами Дании и Саксонии, когда в 1704 г. после, покорения Нарвы Его Царское Величество снова приехал в Дерпт Его Царское Величество был очень доволен и обещал бюргерству вольностей в десять раз больше против прежняго, которыми они пользовались во времена шведов.

Город Дерпт имел еще от прежних военных времен, от предков Его Царскаго Величества великолепную привиллегию,

сохранить которую стоило очень многаго,   и  теперь можно бы было

эту самую привиллегию поднести и предложить Его Царскому Величеству с верноподданнейшей просьбой о подтверждении ея, так как к тому представлялся сам собою желанный случай. Но об том не подумал ни один ни бургомистр, ни магистрат, что было с их стороны весьма пагубной ошибкой. Хотя хитрый литерат, бургомистр Иоанн Реммин, и хотел исправить эту ошибку и когда он, несколько дней спустя, в присутствии магистрата и старших обеих гильдий желал счастливаго пути генерал фельдмаршалу Шереметеву, то он, Реммин, в тайне от других, имел упомянутую привиллегию за пазухой, представил ее и просил ходатайства о ней у фельдмаршала. Бургомистр этот полагал, что похлопотал умно и с пользой для бюргерства, но жестоко ошибался. Но возвращаюсь к вышеупомянутой царевой милости и удобному случаю. Его Царское Величество в хорошем расположении духа, начал сам рассказывать по голландски, что граф Дальберг, генерал-губернатор рижский, был причиною настоящей войны. В то время, как Его Царское Величество хотел продолжать на эту тему, член магистрата Шлитер перебил государя и произнес злосчастныя слова: «О, Ваше Величество, это был старик!» На это Его Царское Величество сильно разгневался и выразился  впоследствии  будто бы так: «Малаго недоставало, чтобы он этому безвременному оратору.... Он, царь, видит, что в дерптцах еще сидит шведское сердце, но только он его из них выгонит». Конечно, нам это дорого обошлось, и стоило всем  земной свободы и благостостяния.

Кроме упомянутой потери и милости Его Царскаго Величества и привиллегий, совместно с tacito apellatione акорднаго пункта, обер-комендантом назначен был к нам Кирила Нарышкина, который усердно гонял нас (uns rechtschaffen zu Thor und Paaren trieb) и старался сокрушить наши сердца.

480

Ближайшия причины нашего отправления в Россию были такия: Иоанн Ольдекоп, пастор в Эксе, человек беспокойный и мстительный, без всякой нужды вмешался в споры воюющих государей. Один шведский маиор, преводительствуя несколькими ротами драгун, вел партизанскую войну, употребляя шпионами некоторых крестьян. Этот маиор должно быть узнал о проказах Ольдекопа, велел привести его в Ревель под конвоем и держал его там, однако praestito juramento пастор возвратился к своему приходу. Несколько времени спустя, Ольдекоп снова под конвоем был привезен в Ревель, а потом в Ригу, где против него было объявлено тяжелое обвинение от королевскаго гофгерихта. Но Ольдекоп защищал себя и свое дело без адвоката так хорошо, что снова получил свободу и отпущен домой. Во время последняго процесса госпожа Ольдекоп была в твердом убеждении, что причиною несчастия ея мужа были некоторые люди из  Дерпта со своими запрещенными и тайными переписками. Поэтому она обвинила одного крестьянина из Зотаги, что он служит шведам шпионом. Этот человек перед и после пытки (аnte wt post terturam) показал на члена магистрата Клауса Кроппа 15 августа, в день Успения, что он, Кропп, год тому назад, говорил на форштате. что шведы завтра придут и т. д. Шведы действительно пришли, захватили и угнали пасшихся на лугу лошадей русских рейтаров. Так как Кропп об этом умолчал и шпиона не выдал, то это послужило причиной его смерти. Далее Кропп, будучи пытан, указал на члена магистрата Карстен Мюллера, что он получал из Ревеля письма от своей жены. Но всемогущий Бог защитил последняго в его невинности, так это показание ему неповредило. Однако ему много стоило, чтобы сохранить свое звание. Шпион кроме себя самого вовлек в несчастие  еще и других крестьян из Зотаги и один из них показал на члена магистрата Авраама Морезина, что он ему тайным образом на форштате дал письмо от Зотагскаго амтмана Зоннебаха. Морезин был арестован 4 декабря 1707 г. Он, правда, предъявил письмо, и заявил, что за отсутствием обер-коменданта давал для прочтения это письмо коменданту Балку, но так как Зоннебах перешел на сторону шведов, то возникло подозрение, что подобныя переписки случались неоднократно и опаснаго свойства, хотя в представленном письме не заключалось ничего подобнаго. Морезину ставили в вину: 1) то, что письмо было вскрыто, Морезиным, и прочитано ранее нежели комендантом Балком; 2) то, что означенное письмо не было передано плац-маиору как лицу justitiarae и 3) то, что он не назвал подателя письма и не представил его в суд. Вот причины смерти этих лиц, насколько тогда об этом можно было узнать, и нашей жалкой

481

ссылки. И я, испытавший счастие и несчастие в своей должности проповедника при моей христианской, немецкой общине, св. Иоанна крестителя с 1699 г. до сих пор, как в Дерпте, так и в Вологде, в России до 1713 г. 9 сент., когда это писал, то писал не для того, чтобы этим кого либо обидеть, а в свидетельство истины, и чтобы потомки знали, что нам пришлось пережить, и учились бы по нашему примеру своевременно обращаться к Богу от своих грехов, подвизаться в истинном благочестии, и убедились бы как должно молитвой, христианской простотой и мудростью осторожно применяться ко времени. Прибавляю к вышесказанному еще эти немногия слова :

Когда нам, как выше сказано, 12 февраля 1708 г. была объявлена ссылка в Россию, то мы отправились — я и Михаил Виттенберг, эстонский пастор, 13 февраля к первенствующему бургомистру Иоанну Реммину и просили, чтобы, так как мы и все бюргеры должны ехать, а пастор В. всем известен своим жалким и несостоятельным положением, я же получил с 1704 г. до сих пор только за одну четверть, именно сорок талеров, все остальное осталось мне не уплоченным (и теперь я за 1713 год ничего еще не получил), то чтобы г. бургомистр и магистрат, как покровители церкви св. Иоанна, сделали милостивое распоряжение, чтобы нам серебряная церковная утварь была защитана loco salarii и выдана нам. Бургомистр отвечал нам: так как господа проповедники к этому стоят ближе, нежели кто либо, то он их просьбу представить на разсмотрение достопочтенному магистрату. В суботу, 14 февраля, он приказал просить к себе членов магистрата, однако не нашол ничего сообщить им кроме того, что он с ними вместе in processione намерен отправиться к коменданту Балку и передать ему печать города (это был кусок стали), чему Балк язвительно разсмеялся, а остальных угостил несколькими кубками водки. Между тем коварный Реммин приказал настоятелям церквей чрез своего служителя Иоанна, чтобы они собственноручно принесли к коменданту на дом церковную утварь по инвентарю (что и исполнено), составленному в особенном списке церковными администраторами Петром Зидербергом и Иваном Гиллем, и приложенным к rei acta memoriam. Не смотря на то, бургомистр Реммин 16 февраля ходил к исповеди и святому причащению, нося клеймо позора на своей совести, что однако мне в то время еще не было известно.

Когда нам пришлось уезжать, пришли со мною проститься полковник и комендант Балк, стал плакать и соболезновать о нашем несчастии и предупреждал меня, как своего друга, чтобы я прежде всего взял с собою провианту, овса и сена, потому что мы этих продуктов получим мало. Это он делал во мно-

482

гих местах и других заставлял говорить то же самое. Кто был мало мальски позажиточнее, тот ни в каком случае не получал даровой подводы, а только самые бедные; но так как остальные никак не могли тронуться с места без лошадей, то в крайней нужде было выставлено еще несколько кляч на продажу. Все это делалось для того, чтобы принудить нас оставить им на расхищение большую часть нашего скуднаго имущества; в сущности же за деньги провианту везде можно было получить вдоволь. Чтобы убедиться, что им будет чем утолить свою алчность, они приказывали делать обыск у самых достаточных из нас, записывали и осматривали то, что мы оставляем, и везде должно было быть разглашено, что наши сундуки станут обыскивать за воротами. Таким образом, никому не было позволено возвратиться в его дом, когда он уже выехал из него в санях, потому что часовые стояли у дверей и отгоняли прочь, говоря: теперь это царское. И в доказательство того, как бургомистр Иоган Реммин был расположен к гражданам и еще желает им добра, он почти в каждом доме объявил чрез своего вернаго слугу Иогана, сына Петра, чтобы под страхом смерти, никто не смел брать из Дерпта с собою ни клочка исписанной, или чистой бумаги, а чтобы все бумаги выдать и отослать в дом коменданта. Затем нагрузили несколько саней древнейшими бумагами, письмами и т. д., но комендант отослал их обратно и велел сказать, что он требовал только ненужныя бумаги для патронов. Тут только поняли каково было намерение честнаго бургомистра, между тем чрез этот последний его подвиг, венчавший все, сожжено множество важных документов, записей, обязательств и проч., добыть которые снова невозможно.

Наконец, 18 февраля 1708 г. тронулись мы в Вологду, в Россию. потому что там назначен был сборный пункт нам и гражданам Нарвы, где нас приказано разделить на три группы: в Казань, Устюг и Вологду. Наша партия состояла из 837 чел. Во Псков нам доставили подвод вдоволь, но ими снабжали прежде других тех, кто более всего мог подчивать распоряжавшихся нами офицеров; отставать они однако не смели позволять никому; как и когда этим господам было угодно, днем или ночью, должны мы были странствовать,  далее, делать привал или остававливаться. Изредка они приэтом приказывали бить в барабаны, и тогда уже не было пощады ни беременным, не находящимся в родах, больным или здоровым, молодым или старым, все должно было двигаться, как будто за нами гнался неприятель. Так прибыли мы в Вологду 24 марта, и нас разместили у русских мещан, на подобие солдат.

483

В августе и под осень прибыл к нам наш стольник и разделил нас на партии. Кто не хотел оставлять Вологду, должен был поплатиться.

В Вологде остались бургомистр Боль, члены магистрата Табор, Газефельдер и Мюллер, пастор Гротиан, секретарь Ф. Кельнер, эльтерман Зингельман, докман Грен, всего около 50 человек. В Казань отправились между прочим бургомистр Реммин, фискал Визен, купцы Штральборн и Краббе: всего 67 чел. В Устюг 18 человек, между которыми находились вицбургомистр Иоган Петерсон и пастор Виттенберг. В Москву отправилось 120 и в Варины 26 человек. Следует при этом заметить, что в счет не шли те, кто не принадлежал к магистрату, или к гильдиям, или кто не был пастором, вистером или музыкантом.

Из этой толпы народа мало кто плакал при выезде из Дерпта. Причины тому следует искать: 1) в общем несчастии, коснувшемся всех: 2) еще и в том, что с 1704 года до того времени мы пережили, узнали, видели и слышали много сцен, несчастных случаев и потрясающих душу горестей: в особенности большой опасности подвергались с 15-го августа 1707 года все и каждый из бюргерства, не исключая никого. Русские подозрительно смотрели на все наши дела и поступки, считая их за измену: к тому же бремзинские драгуны побили всадников, так что водоосвящение в день Крещения Господня русские не совершали с обычным торжеством, а исполнили обряд в церкви. С тех пор ни один бюргер не смел выходить за ворота, хотя, бы то и с часовым, как эти делалось прежде, для покупки необходимаго продовольствия от крестьян за воротами и палисадом, русские же покупали. И хотя это барышничество было для нас убыточно и тяжело, но оберкоменданту на то никто не жаловался: когда же он убедился в нашем стойком терпении, то велел сказать магистрату, чтобы выбрать из каждой гильдии по два члена, которым дозволить закупать для их собратий жизненные припасы за воротами. В замен того все телом и душой, имуществом и кровью делались ответственными, если один из избранных провинится. Нам же достаточно было известно, как легко придраться к кому либо, по обычаю русских, кого хотят поймать. Не смотря на то магистрат скоро согласился и назначил избранных людей. Но бюргеры не дозволяли этого. так как рисковали своею жизнью; таким образом хитрость эта не удалась. Потому что по истине это была .ловушка, дабы под предлогом мнимой справедливости повергнуть нас в погибель, лишив всего. О наша скудость, наша скудость, которую они у нас и на нас видели в церквах, на

484

свадьбах,   на похоронах  и  т. д., и в которой мы показывались и в нашем бедствии, и которою мы  грешные, так щеголяли и так хвастались, она была им сучком в глазу, и на нее то текли у них слюнки! Они говорили, вы еще можете ходить в золоте и   серебре, то есть  в  позументах  на башмаках,   что было в моде даже у дочерей  ремесленников,   потому  что  в  Дерпте не было порядка, всякий  носил  что  хотел и за что мог заплатить.   Подмастерья, ремесленники   наряжались  в  позументы   как оберофицеры, носили в  руках  испанския   трости  и  парики   на   головах, и в этом маленьком городке двое мужчин и несколько женщин  занимались приготовлением  париков. . . . Когда   шла проповедь в немецкой церкви или в церкви св. Иоанна, то улицы, прилегавшия к церкви, наполняли  лошади,   кареты  и  коляски.    Когда  в 1708 году 7-го февраля   происходило  последнее  торжественное  погребение,  и   после проповеди  тело  по  христианскому  обряду было опущено в могилу перед  ризницею,  то   случилось   наконец  то, что оберкомендант Нарышкин, приглашенный и присутствовавший при печальной церемонии, вышел из своего кресла и пошел к могиле с комендантом, полковником Балком, и осматривал все гробы, находившиеся в  выложенной   кирпичем  могиле,   и   подробно   спрашивал,  кто такие  похоронены  в  находящихся  там  гробах.    Между прочими гробами  один  был  очень роскошен и с золотыми коймами, об этом он несколько раз спрашивал у носильщиков, кто в нем похоронен.    Ему разсказали,   что  это гроб жены аптекаря Газенфельдера.   умершей   в  первых родах, которую похоронили  более чем  с   дворянскою   пышностью   (phantasia):   что   же  случилось? Вскоре   после  того,   как  нас  выслали   из  Дерпта, он  велел раскрыть  все могилы  и  гробы   и   осмотреть  трупы, нет ли при них  золота   и серебра.    Вот  на что способна страстная алчность и пустое высокомерие,   но все теки у Господа еще   оставались   Его приверженцы, дорожившие его словом и ожидавшие с живой надеждой на божеское избавление.....

 

Prognostica divina нашего несчастья, кроме прочих других, следующия: 1) В 1694 году в Ревеле, Дерпте и других местах слышался в воздухе громкий крик: горе, горе, горе! Весною 1701 года видели много солнц, соединенных на подобие   )(   — и этот знак отчеканен на шведских серебряных монетах. Подобный phaenomena, как большее число солнц, нежели одно, огненныя пирамиды танцовавшия по очереди, и одерживавшия верх одна над другой, также были видимы.

(Тут  пастор  Гротиан подробно разсказывает о различных   явлениях,   виденных  в  Дерпте,  например о небесном

485

шаре, в виде головы, который лопнул как ракета, о неземном громе труб и литавр и т. д. Знамения и чудеса не кончаются также и в Вологде; поперег луны проходит черное бревно, оно исчезает, затем проходят два бревна, так что луна совершенно помрачается. Наконец из месяца вокруг него распространяются лучи, которые соединяются между собою и висят в виде цепей). 20 февраля 1708 г. были освобождены 447 человек не немецкаго происхождения,  работники, слуги и служанки, с тем чтобы шли из Дерпта со своими пожитками на все четыре стороны. Всадники (рейтары) подстерегли их за городом и обобрали их. 28 февраля изгоняются ткачи не немецкаго происхождения, всего 20 человек. 9 марта русские перетащили орган церкви св. Иоанна в Нарву, дабы оттуда препроводить его в Петербург.

Когда мы 10 февраля находились уже все за городом  и еще оставались на лугу, стали стрелять по три раза из всех орудий, какия только стояли на всех бастионах вокруг города, и это в знак великой радости о наших страданиях, и полученной пограбленной добычи, о нашем оставленном скудном имуществе. Мы же с закатом солнца отправились в далекий путь на Вендау, и так далее ночью. На другое утро прибыли мы иа Аю. У всякаго из нас при каждых санях находился вооруженный мушкатер и всадники (рейтары) ехали в авангарде, в ариергарде и по обеим сторонам, дабы никто не мог бежать. И таким образом гнали нас день и ночь, пока не прибыли мы в воскресенье в Псков. В этот город русские перетащили награбленное в Дерпте, между прочим и мою библиотеку, упакованную в 8 больших товарных бочках; я не разстался бы с нею и за 1000 рублей, но Бог явился судьею на земли. Потому что в 1710 году в Пскове появилась чума, и когда город почти весь вымер и опустел, сделался пожар, сжегший и испепеливший этот город вместе с награбленным добром, огромным количеством пороха и пр. После нашего отъезда из Дерпта 15 марта изволил туда прибыть Его Царское Величество, и рано утром 16 марта выехал в Псков, откуда послал вслед нас указ, на счет нашего разделения на партии и квартировки; 15 мая русские начали в Дерпте расправу, н всем несчастным преступникам прочитали кровавый приговор. 19 мая вечером в половине девятаго был повешен Клаус Кропп (на поле Климента Яана, по нарвской дороге за Дерптом), а вслед за ним Авраам Морезин на новой внселице. В тот же день и на следующий на казенной виселице были повешены два крестьянина и еще три человека.

24 мая были выпущены из под неповиннаго ареста Иоанн Реммерт и Христофор Морезин, которые прибыли в Вологду 2 июня. Из записок этого Морезина описали мы здесь

486

то, что случилось до тех пор после нашего отъезда из Дерпта. Утром 12 июля 1708 г., наш любезный Дерпт русские сожгли и безжалостно опустошили. (В этом месте Гротиан снова упоминает о знамениях, которыя толковали как дурныя предзнаменования).

В 1700 году у Дерпта начали строить военные корабли, которые и на Пейпусе также находились, но мало повредили Росии. В 1703 году один из них сел на песок; им командовал, швед, по имени Лекер, и так как русские напали на него с многочисленных, рыбачьих лодок и взобрались на него, другие же корабли не могли скоро подать ему помощи, то он взорвал себя на воздух со всеми, находившимися на корабле.

2 мая 1704 года отплыл наконец наш флот от Дерпта. Русские стояли на Порказаре в числе 14,000 хороших солдат и стерегли неприятеля. У них были свои шпионы между нашими крестьянами, выследившие и передавшие русским об отъезде нашего флота: русские во время перешли на другую сторону и расположились у поместья Бастер, где река Эмма съуживается, по обоим ея берегам. Шведские командиры веселились при звуках литавр, напивались до безумия и так продолжали всю ночь на пролет до другаго утра и подъехали между тем близко к Кастеру. Солдатам, назначеным на этот флот, не было выдано ни патронов, ни даже кремней к их мушкетам, все это намеревались им выдать в устье Пейпуса, даже сам командовавший ими оберофицер капитан Иоган фон Левенштерн остался  в Дерпте, с тем, чтобы следовать за прочими только 2 мая. В такой безпечности подьехали они к неприятелю. И хотя некоторые из наших граждан, ездившие на Пейпус покупать рыбу и видевшие переправу русских, заблаговременно дали шведам об этом знать, но эти буйныя головы всем пренебрегали: они даже не послали никого на рекогностировку и не взяли с собою драгун для конвоя до Пейпуса. Потому то и плыли один корабль за другим прямо в руки к неприятелю. Только немногие из экипажа спаслись, и принесли нам в 12 часов печальную весть. Погибло 14 кораблей с 198 орудиями. Неприятель же не имел намерения нападать на Дерпт, а на Нарву. Но так как ему чрез это открыт был проход, то он блокировал Нарву и осадил Дерпт 4 июля, в первый день Троицы. У нас, во первых, недоставало орудий,  во вторых укреплений и, в третьих хороших солдат, так как у нас был только скитский полк, также финский полк под командой полковника Тизенгаузена, из котораго в живых остался только один батальон под командой подполковника Таубе, Врангеля и Гастфера, состоявших из земской милиции необученных крестьян.

487

Четвертый недостаток причинил магистрат, не имевший денег для раздачи ремесленникам подмастерьям и другим беглецам, хотевшим охотно нести службу. В пятую ошибку впал маиор артиллерии, запретивший стрелять, потому что его жена родила. Шестую беду наделал инженерный капитан, сложив свой дровяной склад у палисадов. При штурме неприятель зажег эти дрова, отчего загорелись и палисады и неприятелю открылась широкая брешь. Неприятель подвинулся после хорошаго и долгаго отпора с нашей стороны до русских ворот, уже разрушенных выстрелами, но несколько раз был прогоняем обратно. Наконец на заре и когда ворота была разстреляны как решето, комендант по договору 13 июля сдал город неприятелю. Договор был правда принят и утвержден, но очень дурно исполнен. Безпечность, безумная отвага, слепота и вероломство в войне суть такия божеския наказания, от которых все погибает.

В Швеции ежегодно празднуют 4 покаянных и молитвенных дней, но никто не думает о своем исправлении, потому неприятелем их сам правосудный Бог. Отнимает-ли он у них один город за другим, то они говорят неприятель взял этот город. Мало заботятся они о бедных подданных, главное дело в том, чтобы Станислава сделать королем, что и случилось 2 июля 1704 года. Но что же произошло: то, что повсеместно и везде счастие, сопровождавшее в битвах шведское оружие, исчезло и совершенно отвернулось от него. Но так как не хотели спасти и помочь бедным, оставленным в безпомощном состоянии лифляндцам против своих могущественных врагов, хотя и должно это было сделать и в то время еще была возможность — потому то и случилось впоследствии, что в 1710 г. в Лифляндии нигде не нашлось команды шведов для защиты страны. И что еще, шведские профессора в Дерпте, обмакнув нос в рюмке (по пословице: что у трезваго на уме, то у пьянаго на языке), публично говорили в 1690 году : чрез шесть лет в Лифляндии не будет ни одного немца, и на песнь: к Тебе одному в нашей беде и т. д. (хотя вся рижская книги духовных песней пользуется королевской привиллегией) многие не стыдились выражаться: это сочинил плут. Так ненавистно было для шведской нации терпеть на ряду с собою в Лифляндии немцев. Но Бог повернул все это на оборот; потому что в 1700 году большая часть профессоров разбежалась из Пернавы, хотя война только что начиналась и до них было еще далеко. За то Е. К. В. приказал таких беглецов высечь и лишить их мест В 1710 году, Рига, Пернов, Ревель и т. д. должны были сдаться Царю. Таким образом великолепныя провинции (которыя шведы называли проклятой Ливонией, а жителей изменниками) были отторгнуты от шведской короны. И

488

если кое где в Ливонии еще и оставялись природные шведы, то все они скрывались под немецкими именами. Потому что иначе русские их так бы не оставили.

Почти шесть лет должны были оставаться дерптцы в ссылке: только в 1714 году император Петр дозволил им возвратиться на родину. В феврале уехали из Вологды Гротиан и многие дерптские бюргеры. В Нарве узнали они, что их родной город в развалинах, в которых живут гады и хищные звери; им приказано остаться в Нарве. Однако, Гротиан получил позволение отправиться в Дерпт. Здесь нашел он все так, как слышал о судьбе Дерпта; там он принял предложенное ему место в Оденпэ, где и подвизался до своей смерти, последовавшей в мае 1720 года.

 

Примечание переводчика.

Не одни дерптцы были высланы из своего города: одновременно с ними в том-же 1708 г. выселены во внутренние города России и жители Нарвы. В этом году, 29 февраля, нарвский магистрат (см Ганзена — Geschichte der Stadt Narva, стр. 251) объявил жителям, что, вследствие нынешних конъюнктур, непременная воля Его Царскаго Величества есть, дабы все жители этого города, проживавшие здесь в шведския времена, были переселены из Нарвы в Россию. Поэтому все жители должны приготовиться в дорогу и выехать из Нарвы в течение восьми дней со дня этого объявления. При отъезде дозволяется каждому продать свое движимое имущество, а непроданное оставить за своею печатью на сохранение в безопасном месте

Подобному-же переселению, кроме жителей Дерпта и Нарвы, подверглись и жители Ингерманландии. Не подлежит сомнению, что русское правительство подозревало дерптцев, нарвцев и ингерманландцев в преданности к Швеции, и опасалось, что шведы, при продолжавшейся еще войне, могут воспользоваться такою преданностью во вред России.

Царское повеление в отношении Нарвы было исполнено без всяких послаблений. 5 марта 1708 г. из Нарвы отправился первый транспорт переселенцев. То были простые люди : носильщики, извощики, мастеровые и рабочие люди. На другой день, 6 марта, в Вологду же отправилась вторая партия таких же людей. 7 марта также в Вологду выехало нисколько бюргеров. 8 марта туда же выехали семейства бургомистра Датмера и других членов магистрата. 9 марта, во вторник, выехали в Вологду прочие члены  городскаго управления с их семействами в Вологду и Москву.

489

Наконец 25 и 26  марта выехали остальные нарвцы,   которых и разселили в Вологде,  Москве, Новгороде и Воронеже.

В Нарве осталось, однакоже, немцев и финнов человек с 300. С ними был оставлен пастор Брюйнинг, тот самый, который впоследствии был лично известен Петру, уже в должности лифляндскаго супер-интендента, и императрицею Екатериною I пожалован 6 марта  1726 года (вместо недоданной ему за 14 лет половины ето жалованья) в Перновском уезде,  в Тарвастском кихшпиле мызою Сусленом «без аренды», т. е. без внесения в казну арендных денег.

Нарвские и дерптские переселенцы прожили в назначенных для них городах до 1714 года, когда получили разрешение возвратиться на родину. Находись в русских городах, мастеровые и рабочие люди скоро нашли себе и работу, и выгодныя занятия, но семьи высших сословий бедствовали, так что для них присылали вспомоществование даже из Архангельска. Вот что об этом пишет Вебер в своем сочинении "Das veranderte Russkand" (см. Русск. Арх. 1872 г.. стр. 1107).

«По завоевании Дерпта и Нарвы русскими, все жители этих городов, взятые в плен, числом 1,600 человек, выселены были но внутрь России,. в Казань, Астрахань, Сибирь, Вологду и Москву; когда же прошедшим летом (1714 г.) все эти пленные были разъисканы и им объявлено, что они могут возвратиться на родину, то, вследствие этого повеления, человек 200 из них, людей зажиточных, воротились в Нарву, и теперь давно уже находятся там;  другие же, доехав до Москвы, остались там и представили царю слезное прошение, что так как они потратили на проезд все что имели, то и не могут ехать далее. Вследствие этого, его величество приказал дать им в Москве 200 повозок с лошадьми, для доставления их на родину. В настоящее время люди эти хотя и проживают уже в Нарве, но дела их вообще плохи. Большая же часть пленных добровольно осталась в местах, куда были высланы, потому что там они могли добыть лучшия средства существования, и не захотели покидать свои вновь приобретенные дома и земли».

В другом месте Вебер замечает (см. там же стр. 1162).

В проезд мой (Вебер приехал в Россию в качестве брауншвейг-люнебергскаго резидента в 1711 году и прожил в Петербурге или в Москве, смотря по местопребыванию царскаго двора, до конца 1719 г.) через Нарву я нашел этот город все в том же плачевном состоянии, как и в прошлом году, с тою только разницею, что с того времени возвратилось туда до 70 семейств, пленных из Казанской и Астраханской областей.

490

Семейства эти были в самом бедственном положении, едва имели насущный хлеб и вовсе без денег, чтобы исправить свои разрушенные дома, или начать какую нибудь торговлишку или оборот. Уведенные также в плен из совершенно разрушеннаго и разореннаго города Дерпта и теперь снова возвратившиеся на родину жители этого города также преживают большею частью в Нарве. Таким образом, в настоящее время, из всего бывшего нарвскаго и дерптскаго населения, возвратились на родину, как я выше упомянул, только шестая часть».

Нет сомнения, что судьба, постигшая жителей Нарвы и Дерпта, внушила опасения и рижанам. Между ними появился слух, что и их всех поголовно выселят в Москву, как то усматривается из нижеследующаго документа.