Майков Л. Княжна Мария Кантемирова // Русская старина, 1897. – Т. 89. - № 1. – С. 49-69. – Сетевая версия

Майков Л. Княжна Мария Кантемирова // Русская старина, 1897. – Т. 89. - № 1. – С. 49-69. – Сетевая версия – И. Ремизова 2006.

Княжна Мария Кантемирова ¹)

В 1711 году, при самом начале Прутскаго похода, Молдавский господарь Димитрий Кантемир отдал себя под верховное главенство Русскаго царя, а когда военныя действия приняли неблагоприятный для русских оборот, он принужден был покинуть свою родину и навсегда поселился в России. «Оный господарь человек зело разумный и в советех способный» – записано о Димитрии Кантемире в походном журнале Петра I

¹) Главными источниками при составлении этой статьи служили нам следующие:

1) письма княжны Марии к ея брату, князю Антиоху Кантемиру, хранящияся в Московском архиве министерства юстиции; подлинники этих писем писаны на новогреческом и италианском языках; мы пользовались русским рукописным их переводом, доставленным нам И. И. Шимком, который на основании тех же писем и других документов о роде Кантемиров, сохраняемых в том же архиве, составил весьма любопытную книгу: „Новыя данныя к биографии князя А. Д. Кантемира и его ближайших родственников" (С.-Петербург. 1891);

2) письма князя Димитрия Кантемира к императрице Екатерине I и некоторые другие не изданные документы, хранящиеся в Государственном архиве в С.-Петербурге и сообщенные нам в копиях профессором Варшавскаго университета В. Н. Александренком;

3) дневник Ивана Юрьевича Ильинскаго, секретаря князя Димитрия Кантемира, за 1721 – 1725 годы, списанный нами с подлинника, который хранится в библиотеке Московскаго главнаго архива министерства иностранных дел;

4) История о жизни и деяниях Молдавскаго господаря князя Констан-

за 1711 год, вскоре после первой встречи царя с князем. «Человек очень ловкий, умный и пронырливый», замечает о бывшем господаре французами посланник при русском дворе де-Кампредон в 1722 году ²). Вообще, все свидетельства современников говорят о блестящих природных способностях князя Димитрия, о проницательности его ума и привлекательности его обращения; все единогласно называют его человеком в высокой степени просвещенным. В пестром составе Петровскаго двора он являлся личностью совершенно особенною, и это зависело преимущественно от характера его образования.

Румын по происхождению, не забывавший своей национальности, даже писавший книги на румынском языке, князь Димитрий был однако греком по образованию; хотя он знал по латыни и по италиански, однако учился он не в западных школах, а в Константинополе, в существовавшем там греческом училище, где еще сохранялись кое-какия школьныя предания старой Византии, искусно соединявшия наставление в истинах православной веры с изучением классических писателей языческой Греции. Об этой школе, первом источнике своего образования, Кантемир хранил благодарное воспоминание. В своей «Истории Османскаго государства» он разсказывает, что в части Константинополя, называемой Фанар, «существует академия для обучения юношества, основанная греком Манолаки, который этим благородным учреждением возвысил ничтожество своего происхождения. В этой академии преподают на чистом и древнем греческом языке все отрасли философии, а также многия другия науки». Кантемир поименовывает «знаменитых своим благочестием и своими знаниями мужей», состоявших в его время преподавателями в Константинопольской школе, и в числе их называет «отличнаго грамматика Иакомия» (Иакова), который был его наставником в философии. Разсказ свой Кантемир заключает следующими

тина Кантемира, сочиненная профессором Беером, с российским переводом и с приложением родословия князей Кантемиров. М. 1783 (перевод и приложения — труд Н. Н. Бантыша-Каменскаго, издание Н. И.Новикова);

5) Дневник каммер-юнкера Берхгольца, веденный им в России с 1721 по 1725 год. Перевод И. Аммана. 4 части. М. 1857 — 1860.

Прочие источники нами указаны в подстрочных примечаниях.

Считаем долгом выразить И. И. Шимку и В. Н. Александренку нашу глубокую признательность за их любопытныя сообщения.

В заглавии статьи фамилия княжны Марии означена нами в том виде, в каком она сама ее подписывала.

¹) Походный журнал 1711 года, стр. 49; Сборник Имп. Русск. Историч. Общества, т. ХLIХ, стр. 114.

характерными словами: «Прошу читателя не смотреть на новую Грецию, подобно большинству христиан, с видом презрения; она далеко не служит приютом варварству, и позволительно сказать, что в сей последний век она произвела гениев, которых можно сравнить с мудрецами древних времен» ¹).

Преклоняясь пред этими представителями греческой образованности и вращаясь в их среде, Кантемир усвоил себе то гордое самосознание, которое не покидало греков и под турецким игом. Подобно древним еллинам, презиравшим варваров, новые греки даже в период своего порабощения смотрели на турок свысока, благодаря тому, что успели сохранить за собою религиозную самостоятельность, а верность православию, от котораго они не отделяли своей национальности, поддерживала в них и стремление к независимости политической. Родившийся в 1663 году, Кантемир был еще молодым человеком, когда предприятия московскаго правительства против Турции и ея данника Крымскаго хана возбудили надежды на лучшую будущность среди христиан Балканскаго полуострова. В 1687 году Валашский господарь Сербан Кантакузин стал помышлять об изгнании турок из Цареграда, и, как потомок Византийских императоров, мечтал сам занять их возстановленный престол. Женатый на дочери Сербана, Димитрий Кантемир не мог не сочувствовать этим стремлениям. Но вскоре их надежды должны были рушиться. Кантемир однако не изменил этим мечтам об освобождении, и двадцать-четыре года спустя, когда Петр объявил войну Турции, Димитрий, в то время уже бывший господарем Молдавии, не усумнился открыто принять его сторону. Новая неудача — на берегах Прута — все-таки не охладила Кантемира, и проживая в России, он продолжал заявлять свои чаяния: в 1714 году, впервые приехав в Петербург, он сочинил приветственное слово царю, в котором выражал надежду, что при Петровой помощи турецкие христиане снова воспримут прежнюю свободу ²). В том же слове Кантемир величал Петра «благочестивейшим из императоров». Позволяя себе этот намек, князь Димитрий как бы выражал желание видеть в Русском государе действительнаго преемника византийских самодержцев. Но практический ум Пе-

¹) Histoire de l'empire Ottoman, par Demetrius Cantemir, prince de Moldavie. Traduite par m. de Joncquières. Pans. MDСCXLIII. Т.1, pp. 114 et 115.

²) Слово это было произнесено малолетним сыном князя Димитрия, Сербаном, 14-го марта на греческом языке и тогда же напечатано в переводе на русский и латинский.

тра трудно было соблазнить подобными мечтаниями: когда, в 1721 году, сенат и синод просили царя принять императорский титул, он позаботился, в ответной речи, устранить всякое сопоставление юной России с ветхою «монархией Греческою» и высказал желание, чтобы с первою не сталось того же, что произошло с последнею. Тем не менее, Петр не изменил своего расположения к тому, кто первый решился указать ему на титул императора, как на справедливое увенчание его заслуг перед отечеством, и Димитрий Кантемир до самой смерти своей в 1723 году оставался в числе доверенных советников и сотрудников преобразователя.

В старинной истории о роде Кантемиров сохранилось несколько любопытных известий о частном быте бывшаго господаря: «Князь Димитрий был средняго росту, более сух, нежели толст. Вид имел приятный и речь тихую, ласковую и разумную. Вставал он обыкновенно в пять часов по утру и, выкурив трубку табаку, пил кофе по турецкому обыкновению; напоследок в кабинете своем упражнялся в науках до полудни; сие было часом его обеда. В столе любимое его кушанье – цыплята, изготовленные с щавелем. Он не пил никогда цельнаго вина с тех пор, как случилось ему быть больну две недели от излишества онаго: сей случай вселил в него омерзение к питию. Он имел привычку несколько спать после обеда, потом возвращался паки к учению до семи часов. Тогда он входил в домашния свои дела и надзирал над своим семейством. Он ужинал с оным в десять часов и ложился в полночь. В последовании, будучи сделан членом сената, находил себя обязанным переменить образ жизни...»

Таким образом, и по складу своего образования, и по настроению, и по интересам своего ума, и даже по своим привычкам он мало походил на своих русских современников, среди которых ему пришлось кончать свой век. Естественно, что такия особенности его личности должны были отразиться и на его детях, по крайней мере на тех из них, которые унаследовали от отца его даровитость.

В 1711 году, в то время, когда князь Димитрий оставил Молдавию, его семья состояла из жены Кассандры, двух дочерей Марии и Смарагды и четырех сыновей Матвея, Константина, Сергея (Сербана) и Антиоха. Дети были все малолетния и почти погодки.

Старшая из своего поколения, княжна Мария родилась в Яссах 29-го апреля 1700 года; еще грудным ребенком она была привезена в Константинополь, где и оставалась при родителях около десяти лет, до назначения отца ея Молдавским господарем. В конце 1710 года Кантемир с семейством приехал в Яссы, а 24-го июня

1711 года княжне Марии пришлось впервые увидеть Петра и Екатерину, при въезде их в молдавскую столицу, когда господарь со своею семьей вышел им на встречу. Вскоре после того военныя действия побудили князя Димитрия, из предосторожности, отправить жену и детей в русские пределы, и с тех пор княжна Мария уже не покидала своего новаго отечества.

На первое время Кантемир с семьей водворился в Харькове. В 1712 году ему пожалованы были большия имения в Курском, Севском и Московском уездах и двор в самой Москве. Сюда-то и переселилось все семейство в 1713 году. Подмосковное село, данное Кантемиру, Черная Грязь, находилось на Петербургской дороге и прежде принадлежало любимцу царевны Софии князю В. В. Голицину. Здесь был дом, очевидно, в старинном русском вкусе — деревянный, в один этаж, с отлогими крышами в два ската, с переходами вокруг всего здания и со многими башенками, со всех сторон открытыми и обтянутыми только парусиной. Комнаты, кроме одной, были мелки и низки, с небольшими окошками; повыше других была спальня князя, помешавшаяся в одной из башен; дом был пестро раскрашен и стоял на возвышенности, откуда открывался красивый вид ¹). Проживая в Москве, князь Димитрий любил сюда ездить не только летом, но и зимою.

Среди всех своих приключений и странствований Кантемир не покидал заботы о тщательном воспитании и образовании детей, и его жена была ему деятельною помощницей в этом деле. По известию истории о роде Кантемиров, княгиня Кассандра «одарена была всеми хорошими своего пола качествами. Изящная красота была меньшим из ея совершенств в сравнении редкаго ея благоразумия и великаго понятия. Она любила чтение, не оставляя старания о своей фамилии и должнаго воспитанию своих детей внимания». По влиянию матери-гречанки дети усвоили себе греческий язык как домашний разговорный, и на том же языке велось их обучение. Еще в бытность Кантемиров в Константинополе, среди тамошних греков приискан был для княжен и княжичей учитель, который затем надолго связал свою судьбу с этою семьею.

Анастасий Кондоиди был священник и в то же время состоял тайным агентом у русскаго резидента при Порте, Петра Андреевича

¹) Это описание Кангемирова дома заимствовано из дневника Берхгольца, но он, очевидно по недоразумению, называет его построенным ,,на китайский манер".

Толстого. По всем вероятиям, при посредстве Кондоиди завязались первыя сношения между русским дипломатом и Димитрием Кантемиром еще до назначения последняго господарем в Молдавии. В 1709 году, во время похода Карла XII на Украину, деятельность Кондоиди в Цареграде возбудила подозрения турецкаго правительства, и он принужден был бежать оттуда: его вывезли из города на подводе обвязаннаго как товарный тюк, «ибо, — разсказывал он впоследствии, — султанской о поимке меня жестокой был указ». Затем Анастасий оказался в Яссах, опять при семье Кантемиров, и в 1711 году последовал за нею в Россию. Есть основания думать, что он не отличался безкорыстием; не подлежит сомнению, что он обладал большим умом и хорошим образованием. Он учился не только в национальной школе, но и в Италии: греки того времени, подобно южно-руссам, нередко уходили на запад искать высших наук в католических училищах. Кондоиди не утратил при этом чистоты своего православия, по крайней мере не был в том заподозрен по возвращении на родину. Один врач из греков, знавший Анастасия в России в 1720-х годах, когда он принял уже монашество с именем Афанасия, оставил пышную характеристику его способностей и познаний. «Не умолчу, — говорит этот современник, — о красе нашей Греции, знаменитейшем архимандрите Афанасии Кондоиди, муже глубоко ученом, с коим могут быть сравниваемы не многие еллинисты, и достойнейшем — пока хоть сколько-нибудь цениться будет ученость. Оставляя в стороне его превосходныя умственныя способности, получившия развитие в италийских ликеях, замечу лишь, что Кондоиди, как только освободился из-под школьной ферулы и вышел из академической жизни, стал находить знания высшим благом и должность преподавания священною. Он так прекрасно исполнял апостольскую обязанность наставника и проповедника в сладкой области обеих философий, что еще в юных летах распространил в Греции славу своего имени. Всюду находил он себе отечество, ибо всюду приносил с собою отеческия доблести; сделался усладою патриархов и предстоятелей Восточной церкви; а потому удостоен был тем, что господарь Молдавии Димитрий Кантемир (коего возлюбили добрыя музы, почитали мудрые люди и уважали великие государи) принял его к себе на самых выгодных по времени условиях, главным образом для воспитания своих детей». Менее цветистый отзыв о Кондоиди находим мы у другого его современника, члена Петербургской Академии наук Коля, который, как немец и лютеранин, менее, чем первый свидетель грек, имел поводов к пристрастию. Коль называет Кондоиди «своим другом и покровителем, достойным всякаго уважения и почета по

своей добродетели, уму, познаниям и обходительности» ¹). Очевидно, выбор наставника, сделанный Кантемиром, был очень удачен.

Само собою разумеется, что в основу своего преподавания Кондоиди положил обстоятельное ознакомление ученицы с истинами православной веры. Кроме того, он обучал княжну Марию языкам древне-греческому, латинскому и италианскому, и она познакомилась с ними настолько, что могла свободно читать на них, а по италиански даже переписывалась иногда с братом Антиохом, жалея при том, что лишена устной практики в этом языке. Пользу подобных знаний она вполне ценила; впоследствии она жалела, что не разумеет по французски и по немецки, и уже взрослая, выражала надежду выучиться по английски. За изучением языков естественно следовало преподавание словесных наук. Кондоиди был по преимуществу ритор и краснослов; благодаря ему литературныя упражнения и забавы нашли себе приют в доме Кантемиров: княжна с удовольствием вспоминала, как однажды, в дни ея юности, Кондоиди произнес похвальное слово над околевшею любимою собакой ея отца, а русский ея учитель перевел это слово на русский язык. Искусством письменнаго изложения княжна Мария овладела вполне. Сохранилось много ея писем к брату Антиоху, писанных частью по новогречески, частью по-италиански; они отличаются замечательною толковостью и стройностью своего склада; княжна легко умела находить меткое выражение, обстоятельно описать какое-нибудь происшествие, отчетливо передать чужую речь или слышанный разговор, кстати привести текст из Священнаго Писания или народную пословицу. Кроме словесных наук, ей не чужды были знания математическия, она умела рисовать и, как можно догадываться, занималась также музыкой.

Таков был, в общих чертах, круг образования княжны Марии; он пополнялся еще изучением русскаго языка и обширным чтением.

В первые годы своего пребывания в России бывший господарь взял к себе в дом питомца московских славяно-латинских школ Ивана Ильинскаго. Коренной великорусс, ярославский уроженец, он был в Заиконоспасском училище на самом лучшем счету, так что в 1710 году предполагалось даже отправить его заграницу для

¹) Сведения о Кондоиди см. в сочинении И. А. Чистовича о Феофане Прокоповиче, в письме М. Схенда Фанербека под заглавием «Рrаеsеns Russiае litterariae status» (в Аctа рhysicо-mеdiса Асаdеmiае Саesаrеае Lеороldinо-Саrоlinае, 1727), и в V. Р. Коhlii, Intrоductio in historiam literariam Slavorum. Аltnaviае 1729, р. 26.

продолжения образования, «однакожь князь его не отпустил и сказал, что царское величество приказал ему держать при себе». Ильинский хорошо знал по латыни, отчасти по гречески, а в русской и славянской грамоте считался отличным знатоком, то-есть, твердо изучил грамматику и искусно владел письменною речью. У князя Димитрия этот человек, котораго современники называют честным, разумным, праводушным и обходительным, пришелся как раз ко двору, выучился по румынски, служил князю секретарем по его внутренним сношениям, а детей его обучал русскому языку ¹). Младший сын господаря, будущий сатирик, узнал от него правила русской грамматики, слог русской прозы и начала русскаго стихосложения. Познания, приобретенныя от Ильинскаго княжною Марией, едва ли простирались столь далеко, но все же она владела русским языком вполне свободно; пословицы, которыя она приводит в письмах к брату, — наши русския; сохранились очень грамотныя русския письма ея к Бирону и другим лицам.

Чтение княжна Мария очень любила и знала в нем толк; читала она самыя серьезныя книги — от Священнаго Писания, житий святых до сочинений историческаго и вообще научнаго содержания, но не пренебрегала также произведениями изящной словесности древней и новой; что недостаточно понимала сразу, то не ленилась перечесть вновь обдумывала прочитанное и даже решалась высказывать о том свое мнение. Вообще, от своего образования даровитая и умная княжна взяла все что могла в умственном и нравственном отношении. Воспитанная в строгой набожности, она сохранила чистоту и горячность своего религиознаго чувства, но никогда не впадала в ханжество; поддерживая в себе умственные интересы, она не только постоянно расширяла запас своих знаний, но нашла в этой умственной пище противовес светским забавам, который дал ей возможность возвыситься над обыденною житейскою суетой и пошлостью. С годами, как увидим далее, у княжны Марии выработалась своего рода практическая философия, служившая ей ободряющим руководством на жизненном пути.

Княгине Кассандре не суждено было возростить своих детей и довершить их воспитание: жизнь вдали от родины стала ей в тягость и разстроила ея здоровье; княгиня умерла в Москве на 32-м году от рождения 11-го мая 1713 года. С тех пор заботы о семье пали исключительно на отца, и он не жалел на них времени; тем не

¹) Об Ильинском см. Пекарскаго — Наука и литература при Петре, т. I, стр. 233 и 236; Материалы для истории Императорской Академии наук (записка Г.- Ф. Миллера), т. VI, стр. 103; Сочинения Тредьяковскаго, т. I, стр. 777 (издание Смирдина).

менее, обстоятельства мало по малу стали отвлекать его от теснаго домашняго круга. В конце 1717 года приехал в Москву царь Петр с Екатериной и прожил здесь два с половиной месяца. В эту пору производились усиленные розыски по делу царевича Алексея, и 3-го февраля 1718 года последовало в Успенском соборе отречение его от наследства в пользу двухлетняго царевича Петра Петровича. Единственно к этому периоду времени, одному из самых тяжелых в жизни царя, когда его чувства отца и государя подвергались самому жестокому испытанию, может быт приурочено одно историческое показание, относящееся до Димитрия Кантемира. Старинный биограф его свидетельствует, что в бытность царя в Москве князь Димитрий «имел честь часто бывать с ним вместе и от него получать нередкия посещения» ¹). Что было предметом тогдашних бесед князя с царем — остается неизвестным, но кажется несомненным, что оне должны были содействовать их сближению: в записи брауншвейгскаго резидента Вебера, относящейся к январю 1719 года, мы уже встречаем заметку, что «у его царскаго величества бывший господарь находится в великом почете» ²). По окончании тяжкаго семейнаго дела Петру, на смену прежних сотрудников, частью умерших, частью же утративших его доверие, понадобились новые помощники для управления государством. В число их царь наметил Кантемира и стал звать его с семьей в свой «парадиз» на берегу Балтийскаго моря.

Князю Димитрию, повидимому, не улыбалось такое переселение; но решительно ослушаться грознаго царя было опасно. Чтоб хоть на некоторое время замедлить свой переезд в Петербург, он обратился к посредничеству Екатерины и письмом от 19-го марта 1719 года просил ее ходатайствовать пред государем о дозволении ему остаться в Москве в виду тяжкой болезни его младшей дочери княжны Смарагды, а также в виду затруднения отправить в Петербург хозяйственные запасы по последнему зимнему пути; если же царю не угодно будет согласиться на эту милость, то Кантемир просил, чтоб ему было по крайней мере позволено прибыть в Петербург одному, оставив семейство в Москве. Решение царя последовало в этом именно смысле. Но когда Кантемир явился в Петербург, здесь случилось про-

¹) Время означенных свиданий Кантемира с царем определяется точным указанием „Истории о роде Кантемиров" на место, где они происходили, то-есть, на Москву. По возвращении из-за границы Петр впервые отправился туда 15-го декабря 1717 года, а прибыл обратно в Петербург 23-го марта 1718 года; затем он не ездил в Москву до конца 1721 года, когда Кантемир уже прочно основался в Петербурге.

²) Dаs vеränderte Russland. Frankfurt. 1744. I-еr Тh., 8. 334.

исшествие, внезапно изменившее течение его жизни: пятидесятисемилетний князь влюбился в одну из первых придворных красавиц, княжну Анастасию Ивановну Трубецкую. Это была младшая дочь князя Ивана Юрьевича, генерала, взятаго в плен под Нарвою и прожившаго восемнадцать лет в Швеции. Когда он с семейством возвратился из плена, оказалось, что его дочери, в детстве увезенныя за границу и там получившия воспитание, очень выделялись им от своих русских сверстниц даже из высшей знати. Восхищенный красотой и образованием двадцатилетней княжны, Кантемир решился к ней посвататься и без затруднения получил согласие на брак с нею как со стороны ея родителей, так и от царя. В исходе 1719 года князь Димитрий окончательно водворился в Петербурге, а 14-го января 1720 года состоялась его свадьба в присутствии царя, царицы, царевен и множества гостей. Свадебныя торжества продолжались три дня. По всему вероятию, княжна Мария в них не участвовала; по крайней мере, летом того же года мы видим ее еще в Москве, где она ухаживала за умирающею младшею сестрой и присутствовала при ея кончине 4-го июля. Получив о том известие, князь также отправился, с разрешения царя, в Москву, но через несколько времени, ничем более не привязанный к старой столице, возвратился в Петербург на этот раз вместе с отцом приехала сюда и княжна Мария.

Вторичная женитьба Димитрия Кантемира произвела полный переворот в быту его семейства. Пока оно оставалось в Москве, оно могло держаться вдали от двора и жить в степенной замкнутости. Окруженное многочисленною челядью преимущественно из румынов, оно еще сохраняло патриархальные обычаи своей родины, между тем как образованные домочадцы из греков, в роде учителя Кондоиди или врача Поликалы, всего же более сам князь поддерживали в молодом поколении умственные интересы; только благодаря этой строгой, но спокойной обстановке князь Димитрий мог свободно предаваться учено-литературным трудам ¹), а княжна Мария успела приобрести редкое по тому времени образование. Но после второго брака Кантемира все это изменилось. Мы не знаем, как на первое время дети княгини Кассандры отнеслись к мачихе, которая была ровесницей старшей из своих падчериц; но, судя по позднейшим обстоятельствам, близких отношений между ними не установилось, — по крайней мере впоследствии их не было. Как бы то ни было, в Петербурге ради молодой жены князю Димитрию приходилось вести совсем не тот образ жизни, что в Москве, и разумеется, к тем же порядкам

¹) В первые именно годы своего пребывания в России Димитрий Кантемир написал самыя крупныя из своих сочинений, между прочим „Историю Османскаго государства".

должна была применяться жившая при отце княжна Мария. Давая бывшему господарю приют в России, Петр не запрещал ему носить его национальную одежду, когда же Кантемир посватался за Трубецкую, нареченный тесть просил его обрить бороду; князь Димитрий сделал больше — венчался «в немецком платье»; это так понравилось царю, что о том было отмечено даже в его походном журнале при упоминании о Кантемировой свадьбе; год спустя, в январе 1721 года. Петр проявил свое расположение к Кантемиру, назначив его сенатором: конечно, он не потерпел бы важнаго должностнаго лица в каком-то особом странном наряде. Естественно, что с переездом в Петербург и княжна Мария, по примеру отца, должна была оставить восточную одежду и облечься в роброн и фижмы. Чтобы приучить своих подданных к увеселениям на иностранный лад, Петр заводил ассамблеи, машкерады и буерныя катания и требовал, чтобы все званые неуклонно являлись веселиться по его приказу. Как видно из современных известий, Кантемир с женой и дочерью постоянно участвовали в этих собраниях, и в свою очередь нередко должны были принимать гостей у себя.

Особенно обильны были всякими празднествами осень и зима 1721— 1722 годов. 30-го августа в Ништате был подписан мирный договор, которым заканчивалась слишком двадцатилетняя борьба между Россией и Швецией. Цель, поставленная Петром при ея начале, была вполне достигнута. Россия прочно утвердилась на берегах Балтийскаго моря и, получив первенствующее значение на севере, приобрела вес в общеевропейской политике. Внутреннее переустройство государства, при всех своих недостатках, успешно выдержало пробу, и Петр по праву мог гордиться результатами своего дела. В таком сознании он решился дать себе несколько недель отдыха и ознаменовать их блестящими торжествами. Праздники начались с 4-го сентября благодарственным молебствием и всенародным объявлением о заключении мира. Затем они приняли тот своеобразный характер, который царь любил давать подобным торжествам. 10-го числа открылся потешный маскерад, продолжавшийся целую неделю. В этот день происходила свадьба князь-папы с вдовою его предместника в этом звании; князь-папою был тогда Петр Иванович Бутурлин, а женили его на Анне Еремеевне Зотовой; старуха целый год не соглашалась на второй брак, но теперь должна была повиноваться воле царя. «Князь-папу женили со многою церемониею», записывает в своем дневнике Кантемиров секретарь Ильинский. «Свадьба была курьезная», разсказывает в свою очередь другой очевидец, В. А. Нащокин; — «в машкарацком были платье. Государь в том машкараде был в черном бархатном матросском платье и голландская шляпа, а шел с

барабаном, изволил бить бой барабанной. В таком же уборе и с барабаном светлейший князь Меншиков шел. Во оной свадьбе выбраны были трое скороходов, весьма претолстые люди: Петр Павлович Шафиров, Иван Федоров сын Бутурлин, Иван Степанов сын Собакин, офицер Семеновскаго полку. И все убранство было весьма странное: чрез реку шлюпки обвиты были зеленым хвощем; плот, сделанный из бочек и обвитой хвощем же, был буксирован, на котором князь-папа ехал. А подклет молодых был в перемиде, сделанной на площади, что сделана была для торжества счастливаго взятья четырех фрегатов (шведских). На берег вышед ездили поезды цугами на медведях, на собаках, на свиньях, и ездили по большим улицам, чтоб мог весь народ видеть и веселиться, смотря на курьезные уборы, и что на зверях и на скоте ездят, которые так обучены были, что весьма послушно в запряжке ходили». Третий очевидец, голштинский каммер-юнкер Берхгольц, дополняет это описание еще новыми подробностями: «Погуляв, при стечении тысяч народа, часа два по площади и разсмотрев хорошенько друг друга, все маски в том же порядке отправились в здания сената и коллегий, где за множеством приготовленных столов князь-папа должен был угощать их свадебным обедом. Новобрачный и его молодая, лет шестидесяти, сидели за столом под прекрасными балдахинами, он — с царем и господами кардиналами (потешной коллегии), а она — с дамами. Над головою князь-папы висел серебряный Бахус, сидящий верхом на бочке с водкой, которую тот цедил в свой стакан и пил. В продолжение всего обеда человек, представлявший на маскераде Бахуса, сидел у стола также верхом на винной бочке и страшно принуждал пить папу и кардиналов; он вливал вино в какой-то боченок, при чем они постоянно должны были отвечать ему. После обеда сначала танцовали; потом царь и царица, в сопровождении множества масок, отвели молодых к брачному ложу. Жених в особенности был невообразимо пьян. Брачная комната находилась в широкой и большой деревянной пирамиде, стоящей перед домом сената. Внутри ее нарочно осветили свечами, а ложе молодых обложили хмелем и обставили кругом бочками, наполненными вином, пивом и водкой. В постели новобрачные, в присутствии царя, должны были еще раз пить водку из особенных курьезных и довольно больших сосудов. Затем их оставили одних....

В таком же роде продолжались увеселения в следующие ближайшие дни и затем возобновлялись неоднократно в течение октября месяца. В дневнике Берхгольца они описаны с наивною и достойною лучшаго применения обстоятельностью; но после приведенных образ-

цов, нет уже надобности пересказывать все те сцены дикаго и нередко циническаго разгула, свидетелем которых, не всегда безучастным, был голштинский каммер-юнкер. Приведем только из дневника Ильинскаго несколько относящихся к этому времени заметок касательно Кантемира и его семейства. По указанию царя группы масок посещали дома знатных людей, которые должны были угощать их; Кантемир еще с половины сентября стал готовиться к такому наезду, но на этот раз посещение не состоялось, так что его секретарь под 18-м сентября должен был записать: «Которое кушанье готовлено было про папскую компанию, оным кормили драгун, гребцов и хлопцов, а служили им сами князья». После получения известия о ратификации мирнаго договора маскерадная потеха возобновилась; под 26-м числом в памятной книжке Ильинскаго сказано: «Царское величество и господа министры и весь машкарадный монастырь у нас кушали». На сей раз праздники продолжались до воскресенья 29-го октября; в этот последний день пир происходил в здании сената, и разгул был так велик, что, по словам Берхгольца, «очень немногим удалось к утру добраться до дому не в совершенном опьянении». В этом последнем собрании маскерада ни княгиня Анастасия Ивановна, ни княжна Мария не участвовали, без сомнения, измученныя прежними потехами; от них тяжко становилось и мужчинам; де-Кампредон, только что прибывший в то время в Петербург, жаловался в своих депешах в Париж, что он совершенно истомлен безпрестанными празднествами, на которых ему приходится бывать. Однако Петру, когда он сам был в припадке веселья, не нравилось, если кто-нибудь уклонялся от участия в ассамблеях; заметив отсутствие жены и дочери Кантемира на празднестве в сенате, он приказал произвести нечто в роде судебно-медицинскаго следствия. Под 1-м ноября в дневнике Ильинскаго записано: «Павел Иванович Ягужинский с доктором Лаврентием Лаврентьевичем (Блументростом) да с Татищевым (царским денщиком) приезжали осматривать княгиню и княжну: в правды ли немогут (нездоровы), понеже в воскресенье в сенате не были». По счастию, следователи были люди благорасположенные к Кантемиру, и их осмотр кончился, по всему вероятию, вполне благополучно.

На святки Петр с Екатериной, со всем двором и иностранными министрами отправились в Москву. Туда же поехал и князь Димитрий со всем своим семейством. В Москве опять начался ряд праздников, при чем главнейшие из них, состоявшие из маскерада и фейерверка, приготовленнаго при участии самого царя, были приурочены к концу января и началу февраля. Как и в Петербурге, маскерад продолжался целую неделю; не смотря на стужу и мятель, потешная

коллегия князь-папы и процессия ряженых разъезжали по улицам на судах, поставленных на полозья; царское судно выделывало на суше морския эволюции; судно Кантемира представляло собою турецкий каюк, и в нем, среди многочисленной блестящей свиты, возседал сам князь, переодевавшийся то муфтием, то визирем; как человек, долго живший в Турции и близко знавший тамошние обычаи, он, по словам Берхгольца, отлично исполнял свою роль. И на московских празднествах вино лилось полною рекою. В последний день маскерада московская дамы вздумали посмеяться над петербургскими за их пристрастие к крепким напиткам, особенно сильно обнаружившееся в последний день петербургских торжеств; насмешницы были немедленно наказаны: велено было посадить их за особый стол и напоить донельзя. «Петра, — разсказывается в так-называемых записках Бассевича, — забавляло общество женщин, оживленных вином; поэтому Екатерина завела у себя перворазрядную любительницу рюмки, заведывавшую у нея угощением напитками и носившую титул обер-шенкши. Когда последней удавалось привести дам в веселое расположение духа, никто из мужчин не смел входить к ним, за исключением царя, который только из особаго благоволения дозволял иногда кому-нибудь сопровождать его» ¹).

Как ни увлекался Петр празднованием давно желаннаго мира, однако и в зиму 1721—1722 годов не прерывались его деловыя занятия. И в Петербурге, и в Москве заседания сената шли своим чередом, нередко в присутствии самого царя. Ильинский постоянно отмечает в своей памятной книжке о посещении этих заседаний князем Димитрием. Иногда государь заходил и на дом к нему для деловой беседы. Так, под 6-м ноября 1721 года Кантемировым секретарем записано следующее: «Императорское величество изволил ужинать у нас с адмиралом (Ф. М. Апраксиным) и с светлейшим князем Меншиковым, а зашли от Петра Андреевича» (Толстого)». Судя по этой записи, можно бы предположить, что появленье царя было для Кантемира неожиданностью; но из депеши де-Кампредона (от 1-го декабря новаго стиля) оказывается, что господарь знал о том заранее и даже предупреждал посланника о желании царя иметь с ним разговор в его, Кантемировом, доме. Де-Кампредон приехал позже государя. Петр немедленно отвел его с князем Димитрием в особую комнату и сказал, что «просит сделать ему удовольствие, именно написать королю, чтоб он благоволил приказать тайно принять на какое-нибудь француз-

¹) Записки о России при Петре Великом, извлеченныя из бумаг графа Бассевича. Перевод И. Аммона. М. 1866. стр. 103 и 104.

ское судно Кантемирова брата, находящагося в Константинополе, где его жестоко мучат, хотя он ни в чем неповинен и не состоит пленником»; к этому царь прибавил, что князь Димитрий иметь объяснить посланнику подробности братнина дела, которое «желательно сохранить в глубокой тайне». Захваченный врасплох, де-Кампредон не решился дать определенный ответ и попытался было перевести речь на политическия дела, но царь отклонил продолжение разговора. Очевидно, вся беседа была затеяна по просьбе Кантемира: царь желал сделать приятное человеку, который пользовался в то время его полным расположением и доверием ¹).

Труднее, чем с самим царем, Кантемиру было сойтись с его приближенными. Он не мог, конечно, отрицать ни ума, ни дарований во многих из них; но низменный уровень образованности у большинства этих лиц был ему так же ясен, как противна пьяная атмосфера их увеселений. С Меншиковым, например, он поддерживал довольно короткия отношения только потому, что светлейший неук, впрочем способный и деловитый, был в большой силе у Петра и Екатерины. Теснее была связь Кантемира с знаменитым поимщиком царевича Алексея П. А. Толстым: они были знакомы друг с другом чуть ли не со времени совместнаго пребывания в Константинополе (до 1710 года). Много тяжких грехов было на совести у «Петра Андреевича», как его по-просту звали в народе; но это был человек очень умный и к тому же отчасти книжный; во время своего долгаго пребывания за границей, преимущественно на юге Европы, Толстой кое-чему научился и ко многому пригляделся; он хорошо говорил по италиански, отличался приятностью обращения и не имел слабости к вину. Сношения с константинопольскими греками привили ему кое-какия понятия, сходныя с воззрениями Кантемира: будучи русским резидентом при Порте, он требовал себе места выше французскаго и других посланников на том основании, что его государь носит титул царя, происходящий от слова кесарь ²); это напоминает Кантемирову мысль об усвоении Петру императорскаго титула. След близких сношений князя Димитрия с Толстым встречается и в дневнике Ильинскаго; под 27-мъ августа 1721 года там записано: «Наш князь с княгинею и княжною запросто кушали у Петра Андреевича Толстого на здешнем (петербургском) дворе».

Кроме русских сановников, Кантемир любил водить знаком-

¹) Сборник Имп. Русск. Историч. Общества, т. ХL, стр. 369—371.

²) Мémоirе historique sur l’аmbаssаdе dе Frаnсе à Соnstаntinорlе, раr lе mаrquis dе Воnnас. Рublié аvес un рréсis de ses negotiations à lа Роrtе Оttоmаnе pаr Сh. Sсhеfer. Раris. МDСССХСVI, р. 121.

ство с иностранными дипломатами, аккредитованными при русском дворе: бывал, с женой и дочерью, на обедах у прусскаго резидента фон-Мардефельда, страстнаго любителя музыки, и у цесарскаго интернунция графа Кинскаго, большого любителя танцев; всего же более дорожил он близостью с французским посланником де Кампредоном, при помощи котораго, как мы видели, надеялся высвободить своего младшаго брата из турецкой неволи. Вообще наклонность преследовать цели своего личнаго интереса или честолюбия довольно ясно проглядывает в действиях хитраго господаря, особенно с того момента, когда обстоятельства заставили его расширить круг своих общественных сношений.

В июне 1721 года прибыл в Петербург молодой герцог Голштинский Карл-Фридрих, в надежде, что царь Петр, при заключении мира с Швецией, поддержит его права на наследство шведскаго престола и отдаст ему руку одной из своих дочерей. Кантемир, повидимому, мало придавал значения этому принцу и его притязаниям; тем не менее, он счел нелишним сблизиться как с самим герцогом, так и с его министром, графом Бассевичем. 1-го июля 1721 года Карл-Фридрих был у князя Димитрия с визитом, затем 17-го числа, по его приглашению, обедал у него со своею свитой, а месяц спустя, 19-го августа, явился на именины княжны Марии. После того, как закончились придворныя торжества по случаю мира в Петербурге и Москве, герцог снова стал посещать князя Димитрия: 14-го февраля 1722 года он был у него, в Москве, на небольшом балу, а 27-го на ассамблее: очевидно, герцог находил особенное удовольствие ездить в этот дом, где умели принять и занять гостей. Он любил повеселиться и еще в Стокгольме знавал княгиню Анастасию Ивановну молодою девицей; при первой же встрече в Петербурге он осыпал ее любезностями и потом продолжал слегка ухаживать за нею; особенно доволен он был, что мог говорить с нею по немецки и по шведски, тогда как с мужем ея должен был объясняться только по латыни; вероятно, к этому же языку прибегал он и в разговорах с княжною Марией. Впрочем, оживленный разговор, особенно с дамами, едва ли составлял тогда необходимую принадлежность общественных собраний, где всего более занимались танцами. Берхгольц жалуется, что русския дамы, мало знающия немецкий язык, не отвечают ничего, кроме «не знаю», а к тем, которыя хорошо говорят по немецки, нет на ассамблеях доступа за вельможами и императорскими каммер-юнкерами. Была, однако, и другая причина, почему русския дамы уклонялись от разговоров с иностранцами: почти инстинктивное нерасположение к ним. Герцогу Голштинскому, и в особенности его свите, пришлось испы-

тать это на балу у Кантемира 14-го февраля. «Все дамы», простодушно признается Берхгольц при описании этого бала, «в особенности же хозяйки дома, которыя много лет провели за границею и считают себя образованными и умеющими жить, не были на столько вежливы, чтобы пригласить нас танцовать хоть раз, тем более, что мы были им уже не незнакомы и постоянно стояли у них перед глазами. Оне охотнее выбирали молодых неотёсанных русских, своих родственников, большею частью унтер-офицеров гвардии, и не стыдились приглашать их и тогда, когда они стояли около и даже позади нас». Обиженный каммер-юнкер прибавляет, что дамы не решились бы вести себя таким образом, если бы на балу присутствовали император и императрица. Действительно, ни Петра, ни Екатерины не было в то время в Москве: они уезжали на Олонецкия минеральныя воды.

Невнимание русских дам к голштинцам легко объяснимо: голштинская партия в то время обреталась не в авантаже. Более полугода прошло с тех пор, как Карл-Фридрих приехал в Россию, а между тем его положение все еще оставалось не выясненным. По дипломатическому вопросу он потерпел неудачу: шведы согласились в Ништате на русския предложения о мире именно с тем условием, чтобы в трактате не было оговорки в пользу прав герцога Голштинскаго на шведское наследство. Матримониальныя притязания его также оставались без ответа. Правда, Екатерина, озабоченная устройством судьбы своих дочерей, сразу стала на сторону герцога, и верный слуга царицы, Меншиков, поддерживал ея желания, но сам Петр, после кончины царевича Петра Петровича, в 1719 году, еще не решил вопроса о том, кому быть его преемником на русском престоле. Указом, изданным в начале 1722 года, он предоставлял себе право этого выбора и тем самым отнимал у своего внука, сына царевича Алексея, право обязательнаго наследования. Очевидно, он предпочитал, чтоб его наследие перешло к его потомству от второго брака. Понятна поэтому осторожность, с какою он относился к избранию супруга для своей дочери, то-есть, отца будущаго императора. В виду такого труднаго положения вещей становились возможными различныя комбинации с целью удовлетворить тревожным заботам императора.

Петр был легко доступен обаянию женщин; в течение своей жизни он не раз испытывал сердечныя влечения, иногда очень сильныя, но большею частью непродолжительныя, так как женщины, ему нравившияся, не обладали никакими выдающимися достоинствами. Только мариенбургская пленница сумела прочно привязать его к себе и стала его второю супругой. Рождение двух дочерей, а затем при-

вычка многих лет, еще более скрепили этот союз. Но и Екатерине, при всей любви к ней, Петр не всегда оставался верен, так что ей волей-неволей приходилось быть снисходительною в этом отношении. По словам Бассевича, она «смеялась над его частыми любовными приключениями, как Ливия над интрижками Августа; за то и он, разсказывая ей о них, всегда оканчивал словами: «Никто не может сравниться с тобою» ¹). Государь страстно желал иметь прямого наследника престола в родном сыне; на этом-то желании, в связи со способностью царя отдаваться внезапным порывам сердца, и был основан разчет, занявший теперь умы некоторых близких к царю лиц.

В зиму 1721—1722 годов, во время празднеств по случаю Ништатскаго мира, Петр увлекся новою сильною привязанностью, и на этот раз предметом, его страсти была личность, совершенно не похожая на женщин, нравившихся ему доселе. То была дочь Молдавскаго господаря ²). Была ли красива княжна Мария — мы не знаем: единственный современник, оставивший свидетельство об ея наружности, называет ее «незавидною»; быть может впрочем, Берхголъцу просто не нравился ея тип полугречанки. Но несомненно, княжна обладала живым умом, а по образованию, по подъему своей мысли стояла высоко среди русских женщин своего времени. Уже одним этим преимуществом она могла привлечь к себе Петра. Предание прибавляет, что и сама она вполне подчинилась обаянию великаго человека. Косвенно предание подтверждается тем, что именно в первые месяцы 1722 года, будучи в Москве, она, несмотря на согласие отца, отказала в своей руке князю Ивану Григорьевичу Долгорукову, под тем будто бы предлогом, что сватавшийся «не имеет никакого чину в службе императорскаго величества». Известие об этом отказе сохранилось в завещательном письме князя Димитрия Кантемира, писанном в сентябре 1722 года на имя царицы Екатерины; понятно, почему оно нашло себе место в этом документе: отцу хотелось дать понять, что для него осталась тайною близость Петра к его дочери. Но поверить такому смыслу этого намека было бы трудно. Есть известие, что посредником в этих сношениях был опытный

¹) Записки о России при Петре Великом. стр. 101.

²) Современныя известия об отношениях Петра к княжне Марии Кантемировой находятся в депешах де-Кампредона (Сборник Имп. Русск. Историч. Общества, т. ХLIХ, стр. 114 и 352), и в записке цесарскаго дипломатическаго агента (Büsching's Magazin für die neue Histone und Geographie, 13. XI); позднейшия — в Anecdotes Шерера (Londres. 1792), т. IV, и в Memoires du prince Pierre Dolgorouki. Généve. 1867. Ср. также Архив князя Куракина, т. I, стр. 93, и Сказания о роде князей Трубецких, стр. 183.

в интригах П. А. Толстой, старый знакомец Кантемира; он вел дело, конечно, с его ведома: два хитреца поняли пользу взаимной помощи, и таким образом, если не явное согласие, то тайное попущение со стороны честолюбиваго князя помогло осуществиться тому, чему он должен был бы воспрепятствовать, как отец. Бывший господарь мог ублажать себя надеждой, что страсть Петра к княжне поведет к расторжению царева брака с Екатериной, а затем новое законное супружество соединит Русскаго государя с отраслью византийских кесарей. Весною 1722 года обнаружилось, что княжна беременна; разрешись она младенцем мужскаго пола, смелые виды ея отца, может быть, значительно приблизились бы к осуществлению: появление на свет сына могло бы побудить Петра сделать тот решительный шаг, от котораго удерживало его пока существование дочерей, рожденных ему Екатериной. Таковы по крайней мере были, по свидетельству современников, опасения самой царицы.

Между тем Петр готовился к войне с Персией. Как знатоки восточных дел, Толстой и Кантемир были призваны на совет; первый особенно горячо поддерживал предприятие; второму поручено было изготовить манифесты на турецком и персидском языках, для распространения среди жителей восточнаго Закавказья. Оба они, вместе с адмиралом Апраксиным, были избраны государем, чтобы сопровождать его в поход. В первых числах мая император, вместе с Екатериной, выехал из Москвы; вслед за ними отправилась вся свита, в том числе Кантемир со всем своим семейством. Весь путь предстояло совершить водою — по Москве-реке, Клязьме, Оке и Волге. На это потребовалось два месяца, и только 5-го июля, по достижении Астрахани, неизбежный спутник князя Димитрия Ильинский мог записать в своем дневнике: «Императорское величество с адмиралом и Петром Андреевичем Толстым и с прочими у нас были в вечеру». После двухнедельнаго отдыха и окончательных сборов Петр, все сопровождаемый Екатериной, вышел в плавание по Каспийскому морю; на западном его берегу, в устье реки Аграхани, была произведена высадка, и затем начались военныя действия, из которых самым замечательным было занятие Дербента. Весь поход продолжался два с половиной месяца, в течение которых князь Димитрий почти неотлучно находился при императоре, служа ему, между прочим, переводчиком в сношениях с местными жителями. Три старшие Кантемирова сына сопровождали отца в поход, а младший, четырнадцатилетний Антиох, оставался в Астрахани с мачихой и сестрой. Толстой также следовал за государем.

Пока происходила эта экспедиция, в Астрахани, на государевом рыбном дворе, где было отведено помещение для Кантемирова семей-

ства, совершилось издалека подготовленное темное дело. Княжна Мария преждевременно разрешилась недоношенным младенцем. Есть известие, что эти роды были искусственно ускорены мерами, которыя принял Поликала, врач семьи Кантемиров, состоявший также при Царицыном дворе, — руководил же действиями Поликалы не кто иной, как приятель князя Димитрия П. А. Толстой. Ему не в-первой было играть двойственную роль: сближая княжну с Петром, он в то же-время хотел быть угодным Екатерине; несчастная княжна оказалась его жертвой, хрупкою игрушкой в его жестких руках. Теперь супруга Петра могла быть покойна; опасность, которой она боялась, была устранена, и Толстой мог разчитывать на благодарность Екатерины; но час для удовлетворения его честолюбия наступил не сразу. 4-го октября император возвратился в Астрахань, а 9-го прибыл туда же князь Димитрий. Результаты похода не вполне удовлетворила Петра: войско много потерпело от жары и недостатка в провианте, закавказское население не всегда встречало русских дружелюбно, а соглашение с Персией еще предстояло уладить; если б это не удалось, понадобилась бы новая экспедиция. Вполне доволен был Петр только своею супругой: бодростью, с которою она перенесла все трудности экспедиции, Екатерина напомнила стареющему государю свое поведение во время несчастнаго Прутскаго похода. Кантемир вернулся в Астрахань больной. Он стал хворать с самаго начала 1722 года, и еще в бытность в Москве не раз принужден был отказываться по болезни от участия не только в маскерадных сборищах, но даже в заседаниях сената; во время похода, при следовании от Дербента, он совсем разнемогся, так что перед выступлением экспедиции в обратный путь решил даже написать завещание. В Астрахани, среди семьи, князя встретили нерадостныя вести: он застал дочь тяжко больною. Есть основание думать, что обстоятельства, сопровождавшия ея болезнь, остались для него не выясненными; по крайней мере, врач Поликала продолжал находиться при нем. Но уже самый исход княжниной беременности уничтожал все тайные замыслы и надежды князя, и этого было совершенно достаточно, чтоб окончательно разрушить его здоровье. 11-го октября государь навестил больного, а 26-го числа, в день его именин, снова посетил его и «сидел часа с три», как сказано в памятной книжке Ильинскаго. Князю, повидимому, стало несколько легче, и 28-го числа его секретарь мог сделать такую отметку в своей тетради: «Императорское величество с господами министрами у князя нашего обедать и ужинать изволил». Продолжал Кантемир сохранять близкия сношения и с коварным другом своим Толстым: «Петр Андреевич был у нас, и говорили одним меж собою о некаких приватных делах», записано у Ильинскаго под 3-м ноября. Между

тем двор готовился к отъезду из Астрахани; под 4-м ноября, накануне отбытия императора и его супруги, в том же дневнике отмечено: «Императорское величество изволил с адмиралом и Петром Андреевичем заехать к нам в вечеру, сидел часа с три и совсем простился». Петр умел ценить своих способных сотрудников если только не сомневался в их преданности; так и Кантемиру он оказывал внимание до последней минуты. При прощании князь Димитрий вручил государю свое завещание. Остается неизвестным, видел ли Петр княжну Марию во время этих своих приездов к ея больному отцу.

Дни князя Димитрия были сочтены: он страдал неизлечимою болезнью — сухоткой (diаbеtes), от которой умерла и его вторая дочь, княжна Смарагда; но пока его крепкий организм еще продолжал бороться с немощью. Однако, после волнений, испытанных в последние дни пребывания Петра в Астрахани, Кантемиру стало хуже, так что 6-го ноября он исповедывался у епископа Иоакима, а 7-го причастился; ехать же в Москву Кантемир не решался, пока не установится прочная зимняя дорога; к тому же в семье, кроме него самого, были и еще больныя: хворала княгиня Анастасия Ивановна, а княжна Мария еще не вполне оправилась. Наконец, 27-го января 1723 года вся Кантемирова семья двинулась в путь целым караваном. Ехать от Астрахани приходилось по пустым степям, «терпя стужу и всякия безпокойства»; остановки для необходимаго отдыха были возможны лишь в редких селениях. В половине февраля путешественники достигли только донскаго городка Клецок ¹); здесь князь Димитрий почувствовал такую слабость, что вместо дальнейшаго следования к Москве решил свернуть для отдыха в свои курския деревни. Из Клецок он написал письмо царице, в котором излагал свои затруднения и просил, чтоб она, как прежде, отвела от него гнев государя. 19-го марта Кантемир и его семья достигли Дмитровки и здесь водворились; поездка в Москву была окончательно отменена. Тихое пребывание в любимом имении дало князю возможность продлить свою жизнь на несколько месяцев; он вел деятельную переписку с Петербургом и в то же время занимался хозяйством и сооружением церкви, но в августе 1723 года снова сильно занемог и 21-го числа скончался.

Тело бывшаго господаря было отвезено в Москву, для погребения в Никольском Греческом монастыре. Оно совершилось в присутствии вдовы, сыновей и дочери 1-го октября, «в вечеру», как сказано в памятной книжке Ильинскаго.

Л. Майков.

(Окончание следует).

¹) Ныне Клецкая станица, близь Дона, в Усть-Медведицком округе.