[Николаи А. Л.] Воспоминание А. Николаи о Э.М. Фальконе [Пер. предисл. примеч. Э.Хайера] // Искусство, 1965. - № 4. – С. 69-71.

ВОСПОМИНАНИЯ А. НИКОЛАИ О Э. М. ФАЛЬКОНЕ

Э. ХАЙЕР, профессор университета Ватерлоо, Канада

Автор этих мемуаров Андрей Львович Николаи (1737— 1820) родился в Страсбурге, где окончил университетский курс (1760) и получил степень кандидата¹. Затем Николаи отправился в Париж с намерением довершить свое образование в кругу энциклопедистов. Особенно близок он был с Дидро. Переехав в 1761 году в Вену, Николаи стал служить в качестве секретаря при русском посольстве. С 1764 по 1769 год Николаи был руководителем сыновей графа К. Г. Разумовского в их путешествии по Европе. Друг его и товарищ по университету Ф. Г. Лафермьер, назначенный канцлером Воронцовым в 1764 году на должность библиотекаря великого князя Павла Петровича, горячо рекомендовал его при дворе как просвещенного и благовоспитанного человека. Эта рекомендация и блестящие отзывы о Николаи Разумовских определили его дальнейшую судьбу. В 1769 году Николаи был вызван в Россию Екатериной II с предложением занять должность преподавателя при великом князе Павле Петровиче. Из трудов Николаи как преподавателя сохранилось написанное им в 1772 году для наследника «Обозрение политического состояния Европы» (по Робертсону). Как писатель Николаи известен преимущественно своими немецкими поэмами во вкусе Ариосто и Виланда, а также своими переводами произведений Мольера и Расина.

После вступления на престол Павла I Николаи был пожалован в статские советники и назначен в 1798 году президентом Академии наук.

Получив в 1803 году отставку, Николаи поселился в своем имении Монрепо, недалеко от Выборга, где и провел последние семнадцать лет жизни.

В 1811 году Николаи начал писать свои воспоминания, которые представляют собой, скорее, отдельные характеристики знаменитых людей, с которыми он был лично знаком, чем хронологический рассказ о его жизни. Интересно то, что Николаи посвятил свои мемуары преимущественно таким личностям, как Дидро, Вольтер, Руссо, Фальконе, Метастасио. Глюк. Николаи хорошо знал Фальконе в те годы, когда скульптор жил в Петербурге и работал над созданием памятника Петру I (1766—1778). Мемуары Николаи написаны на немецком языке. Они не опубликованы и хранятся у графа фон дер Пален в Хельсинки, мать которого была урожденная Николаи. Данный отрывок из мемуаров Николаи, озаглавленный «Фальконе», публикуется в переводе с любезного разрешения графа фон дер Пален.

* * *

Когда в конце 1769 года я приехал в Петербург, моим первым желанием было увидеть уже законченную модель статуи Петра I и познакомиться с ее знаменитым создателем. Мой друг [Лафермьер]² предлагал познакомить меня с ним. но одновременно предупреждал меня, чтобы я ни в коем случае не раздражал его художественную гордость, и для примера рассказал мне о следующей сцене между Фальконе и господином Бецким³. Русский министр в Париже [князь Д.А. Голицын, русский посол] вел от имени императрицы переговоры с Фальконе и согласился со всеми его предложенями и условиями. Фальконе особенно настаивал на том, чтобы императрица лично с ним договаривалась и чтобы только она имела право давать ему приказы. Перед его отъездом министр передал ему письмо для г. Бецкого как полезную рекомендацию президенту Академии художеств. Но Бецкому как очень эгоистичному человеку, с самого начала не, что все переговоры и решения были сделаны без его участия. Когда наконец Фальконе явился к нему со своим письмом, Бецкий сейчас же принял позу, соответствующую своему званию. Он встретил его милостливым взглядом высокостоящего и произнес как нечто очень важное: «Ну, мой дорогой господин давайте поговорим о нашей статуе!» — «О нашей? Простите, ваше превосходительство! О моей, вы хотели сказать».— «Ну, разумеется, вы соорудите ее, а не я. Но нам придется еще немало поговорить об этом деле».— «Нет, это — лишнее. Мы с царицей уже договорились и все согласовали». Фальконе повернулся и ушел.

Когда я вошел [в мастерскую Фальконе], он принял меня очень вежливо, показал мне свою маленькую модель «Петра I» и объяснил мне ее аллегорический смысл: конь, скачущий вверх по скале, указывает на быстроту, с которой производится трудное преобразование страны; простертая рука указывает на блаженство, которое оно принесло стране, а раздавленная змея — на побежденную зависть. Я поздравил его с глубоко идейным замыслом. Он настаивал на том, чтобы я высказал мое мнение. Я долго отказывался, но, наконец, для того чтобы не противоречить ему и в то же время не казаться идиотом, я сознался, что я нахожу змею слишком маленькой.— «А почему она должна быть больше?» — «Потому, что она должна что-то означать».— «Так точно! — зависть. Разве вы не знаете этого? Не знакомы ли вы с медалью, на которой Петр I в качестве Геркулеса побеждает Гидру?» — «Я знаком

с ней. Вот именно на ней Гидра даже больше, чем сам Геркулес. Напротив, глядя на такого маленького червяка, на которого конь как будто случайно наступил и которого даже не замечает всадник, кто же вспомнит Гидру — зависть?» — «Но я никак не мог обойтись без нее».— «Это, конечно, я вижу. Через хвост коня необходимо должен проходить крепкий шест, для того чтобы поддержать переднюю часть коня на высоте. Хвост вверх скачущего коня ни в коем случае не может дотрагиваться до земли. Таким образом, между скалой и хвостом остается пустое пространство, которое вы заполняете изгибом вьющейся змеи. Только жаль, что это можно немедленно угадать». Тут я заметил, что он рассердился на меня. Я прекратил разговор, назвал свои замечания шутками, и мы мирно разошлись.

После этого я обычно встречал его сидящим над «Энциклопедией» и особенно над статьями об искусстве г. Жокура⁴. Каждый раз он нападал на него с резкой критикой и оплакивал судьбу художников, о которых мнение мира определяют такие неосведомленные эксперты. Он постоянно писал опровержения, которые я всегда охотно слушал... Приблизительно год спустя он пришел однажды утром ко мне с большим пакетом.— «Жокур,— начал он,— так много ссылается в своих статьях о художественных произведениях па три книги Плиния ⁵, что у меня пробудилось страстное желание их прочитать. По всему городу я искал и не мог найти французского перевода этих книг. Поэтому мне, в моих летах, пришлось освежить свою давно забытую латынь и самому взяться за работу. И вот мой перевод. Исследуйте и исправьте его». Все достоинства стиля, конечно, были утрачены. Я старался поправлять только те места, которые отступали от истинного смысла подлинника. Различные интерпретации отдельных положений были для нас поводом постоянного спора. Когда среди нескольких возможных интерпретаций одна была бессмысленной, Фальконе всегда придерживался именно ее и утверждал, что Плиний говорил именно так. Через много времени после этого он принес мне напечатанный том своего перевода [«Traduction des 34, 35 et 36-е livres de Pline l'Ancien... 1772»]. «Подвергали ли вы вашу работу дополнительно строгой стилистической проверке?» — спросил я его. — «Нет, она осталась такой, какой вы ее оставили». — «Мой милый господин Фальконе! Для вас ваша работа была хороша, но для мира?» — «Да, я сам это теперь чувствую. Я уничтожу совсем это издание и напишу новое, но тогда опять прибегну к вашей помощи в шлифовке стиля». — «Для шлифовки стиля я чувствую себя недостаточно французом». — «Сделайте, что сумеете». Он оставил мне книгу на столе. Я удивился толщине этой книги и обнаружил, что больше половины ее составляли примечания, о которых он мне ничего не сказал. Жадно я начал читать их. От первого до последнего они являлись не чем иным, как сатирой на неосведомленного глупого Плиния. Тогда я понял, почему он всегда нападал на бедного римлянина и выбирал самые худшие трактовки текста. Рассердившись, я отбросил книгу. Потом я возвратил ее и извинился перед ним за невозможность участвовать в его работе по причине многих дел. — «Сознайтесь,— сказал он, хитро улыбаясь, — что это только отговорка. Вы отклоняете мое предложение, потому что вам не нравятся мои замечания». — «Вы правы. Я не хочу принимать участие в клевете на одного из моих любимцев». — «Ну, только не злитесь,— сказал он, подавая мне руку. — Мне нравится ваша откровенность. Нельзя ли быть друзьями, несмотря на разногласие?» С радостью я обнял его.

Вскоре после этого у него была другая стычка с господином Бецким. Бецкому было поручено руководство доставкой в Петербург большущей гранитной скалы, предназначенной для пьедестала памятника. Один умелый механик благополучно доставил ее на место назначения ⁶. Но г. Бецкий не только присвоил себе всю честь этой операции, но и стремился представить дело так, как будто его подвиг [перевозка Гром-камня] является самым главным в сооружении памятника, а сама статуя является только второстепенным делом. Для того чтобы распространить свою славу и за границей, Бецкий приказал своему секретарю, одному немцу, написать статью, описывающую эту гигантскую работу. В каждой строчке автор дал его превосходительству полную порцию лести. Эта хвалебная статья была переведена на французский язык и послана в «Готский календарь». Какой-то Дювилье (Duvillier), бывший управитель имения, был выбран для перевода статьи с условием держать все в полной тайне. Но он, наверно, сам почувствовал, что его стиль носит чересчур канцелярский характер, и поэтому обратился за советом к своему другу Фальконе и также просил его не рассказывать об этом ни одной душе. Фальконе исправил все, что сумел. Вскоре он узнал! что г. Бецкий уже отправил рукопись в Готу [город в Германии, где печатался календарь]. Как только Бецкий получил экземпляр журнала, содержащий статью, он позвал Фальконе к себе. В комнате на мраморном столике лежала маленькая открытая, но перевернутая книга. Расхаживая по комнате, Бецкий как будто случайно бросил взгляд на книгу. — «О, мой дорогой, — начал он, — вы знаете, что я нахожусь в неприятном положении. Кому-то пришло в голову (бог знает, кто он такой) напечатать в «Готском календаре» длинное описание транспортировки большущей гранитной скалы. Я строгий противник не только всякой лести, но и всякой преувеличенной похвалы, а этот автор производит слишком много шума. Но все-таки мне кажется, что статья не плоха. Хотите ее просмотреть? Вы можете взять ее с собой». С самым невинным выражением лица мой плут [Фальконе] подошел к столу, перевернул журнал, прочитал строку и положил его назад. — «Ну что же, мой дорогой, — обратился Бецкий к Фальконе, — вы совсем не любопытны!» — «О нет, я давно уже знаю эту? штуку наизусть. Я же работал над ней, прежде чем ваше превосходительство отослало ее в Готу».

Хотя Фальконе ни разу не был в Риме, он написал резкую критику о статуе Марка Аврелия ⁷.

Однажды Фальконе и недавно прибывший из Вены драматург Кольтеллини были приглашены английским послом, лордом Каткартом на обед. С Кольтеллини я познакомился еще в Вене. Он попросил меня познакомить его со знаменитым! художником, что я с удовольствием и сделал. Сердечно, с верным художественным пониманием он хвалил творчество скульптора. — «Я по крайней мере хвалю себя за то, — сказал Фальконе, — что создал нечто лучшее, чем быкообразный конь Марка Аврелия, перед которым вы, римляне, всегда стоите на коленях!» Хотя это было немного резковато, Кольтеллини принял это очень разумно и скромно защищал своих земляков. Фальконе ссылался на свою напечатанную критику [Наблюдение над статуей Марка Аврелия...]. — «Я знаком с ней, — ответил Кольтеллини. — только недавно я прочитал ее вместе c князем Кауницем (Kaunitz) ⁸ и господином Ложие (Laugier), причем мы сделали существенные замечания». Фальконе тотчас же попросил его привести примеры этих замечаний. Кольдтеллини извинялся, ссылаясь на свою забывчивость. Но Фальконе еще более настойчиво требовал этих примеров. — «Если вы так заинтересованы — ответил Кольтеллини, — я смогу вас скоро удовлетворить. О большинстве наших соображений я сделал заметки на полях книги; я охотно собрал бы их для вас. А так как публика стремится знать доводы за и против о предметах, которыми она интересуется, я почти решил издать мои замечания как дополнительную работу к вашей критике. Я надеюсь. что этот спор не помешает нашему взаимному уважению». Для раздражительного художника эта пилюля. хотя и была позолочена. оказалась слишком крепка. Она обиделся, стал грубым. Более изящный писатель сделался только язвительным. Посол попросил их перестать спорить. Они ушли, а посол пожалел, что из-за этого они, наверно, будут избегать его дома, чтобы больше не встретиться. Он peшил выступить посредником. На другое утро он позвал меня к себе: «С Кольтеллини я договорился. Он дал мне честное слово никогда не писать ни одной строчки против Фальконе и всегда относиться к нему с уважением. Поедем теперь к нему [Фальконе] сообщить это хорошее известие». Но наши надежды не оправдались. — «Что же этот дурак воображает? - кричал Фальконе. — Не думает ли он, что я боюсь его? Пускай он напечатает свои пустяки, и если у этого бедняка нет достаточно денег, я сам закажу сотню копий, даже все издание, и распределю его даром...»

Однажды ко мне в Петербург явился с рекомендациями один молодой человек из Страсбурга. То, что он был глуп, я скоро заметил. — «Хотя я не разбираюсь в художественных« произведениях. — сказал он мне. — я все-таки не хотел бы уехать из России, не увидев модель «Петра I». Он попросил меня устроить ему доступ в мастерскую. Так как я знал, что Фальконе с каждым посетителем был готов беседовать о своем сочинении, и вместе с тем сознавал, что мой молодой парень плохо выдержал бы такой экзамен, я в тот же день пошел к Фальконе и попросил его распорядиться открыть мастерскую на следующее утро до того, как он сам явится туда, и дать мне разрешение привести одного иностранца, который хотел бы взглянуть на его статую. — «Только взглянуть? Он тогда ничего не поймет». — «Я буду его Цицероном». — «А почему же не я?» — «Он не равен вам». — Фальконе согласился. Мы пришли. Едва мы обошли статую, как Фальконе выскочил из за

сады и напал на моего бедного земляка со словам«: «Ну, мой милый, вы теперь увидели мою статую. Нашли вы какие-нибудь недостатки? Что вы при этом думали?» Мой пораженный кандидат ответил в страхе: «О, совершенно ничего». Фальконе насмешливо посмотрел на него и сказал: «В таком случае я не хочу терять время с вами»,— и ушел. Я едва сумел подавить смех. Я схватил своего парня и увел его оттуда. Я даже не успел переодеться, чтобы ехать во дворец, как уже прибыла записка от Фальконе: «Сударь, если вы хотите приводить ко мне только дураков, то мне придется попросить вас оставить их в будущем для себя». Я обещал ему ответить на следующий день. В дружелюбном письме я тогда объяснил ему, что он сам не сдержал своего обещания, что он пришел к нам, несмотря на мое предостережение, и что, в сущности, это было не что иное, как недоразумение... Я указал ему, что его обращение с моим спутником было несколько жестоко, обещал прийти к нему и сердечно посмеяться с ним над этим эпизодом. Немедленно я получил ответ, вновь лаконический: «Я не нуждаюсь в ваших лекциях о вежливости, точно так же, как я не нуждаюсь в советах вашего друга». После этого я, конечно, не мог его навещать. Я решил в будущем ценить его как художника, но избегать общения с ним. Разные знакомые, даже Дидро, когда он был в Петербурге [1773], хотели посредничать в этом деле. Но Фальконе настаивал, что первый шаг должен быть за мной. Это мне показалось несправедливым, и Фальконе уехал, не примирившись со мной. После прибытия великого князя [Павла Петровича] в Париж⁹ Фальконе хотел посетить Лафермьера, занимавшего квартиру около моей. По ошибке его провели через мою квартиру. Молча он прокрался мимо меня. Когда он возвращался, то остановился и шепнул мне в ухо: «Вы еще сердитесь на меня?» — «Я ожидаю только одного слова от вас». — «Ну хорошо, я был тогда дураком. Вы теперь простите мне?» — «От всей души».— «Хотите с вашим другом [Лафермьером] завтра пообедать со мной?» — «С большим удовольствием». Так долгая ссора внезапно кончилась.

В то время печатались его произведения в шести томах ¹⁰. (Я предпочел бы видеть шесть статуй, сделанных им.) В этом издании были напечатаны и его заметки о Плинии, а из текста [Плиния] только те места, которые относились к заметкам. Я не думаю, что на свете существует еще какой-либо конь из мрамора или металла, который мог бы выдержать сравнение с конем, созданным Фальконе. Фальконе обратил исключительное внимание на коня, а изображение Петра считал делом почти второстепенным. Вот какой искатель всемирной славы! Он чувствовал, что в создании коня он может превзойти античных скульпторов, а в изображении Петра едва достигнуть старых мастеров. Русскому народу, ожидавшему памятник Петру, а не его коню, не понравилось это предпочтет художника, особенно когда он поручил своей ученице, мадемуазель Колло¹¹, вылепить голову героя, главную часть всей работы. Однако надо заметить, что Колло работала только под его руководством и надзором. Впрочем, фигура Петра I не что иное, как неудача. Естественная осанка Марка Аврелия мне больше нравится, чем застывшая и принужденная фигура Петра I. Марка Аврелия я представляю себе во главе его войска, а Петра I — на открытом манеже. Вообще спокойные изображения Фальконе мне гораздо больше нравятся, чем те, в которых он передает пылкость и действие. Мне кажется, что в последних он часто впадает в преувеличение и в искажение. ¹²

По окончании своей работы Фальконе открыл свою мастерскую для публичных визитов и немало веселился над суждениями своих посетителей. Один добрый малый воскликнул, когда увидел колоссальную статую: «Боже мой! Что же этот человек думал? Конечно, Петр I называется великим, и таким он и был. Но не таким же великаном!» Статуя стояла в мастерской так, что при входе ее было видно в профиль. Одного тайного советника Фальконе встретил около двери, и как обычно, спросил его мнение. «Ой, ой, — начал тот при первом взгляде. — Как же вы могли сделать такую грубую ошибку? «Вы разве не видите, что одна нога гораздо длиннее другой?» — «Я благодарен вам за ваше замечание, но давайте исследовать то Дело подробнее». Фальконе повел его на другую сторону. «Вот тебе раз! Теперь другая длиннее!» — «Лучше всего посмотреть на статую спереди». — сказал Фальконе. — «Интересно! Теперь они обе той же самой длины». О самом наивном мнении я услышал уже после отъезда Фальконе. Два мужика остановились перед статуей: «Да почему же Петр так протягивает руку в воздух?» — «Дурак ты, — возразил другой, — он щупает, идет дождь или нет».

Трудно было найти литейщика, которому можно было доверить отливку статуи. Впоследствии отливка была произведена под руководством Фальконе ¹³. При отливке накаленная руда прорвала форму одной из задних ног коня. Горячий поток вытек совсем близко от одного из поставленных часовых. Ему кричали, чтобы он спасался. — «Покинуть свой пост? Никогда!» Храбрый солдат стойко остался на посту. Поток скоро остановили. Когда сняли форму, обнаружили только некоторые недостатки у голов героя и его коня, которые можно было легко и без всяких следов исправить. И вот Бецкий снова вызвал разочарование художника. Он требовал, чтобы сенат отнял от суммы, обещанной художнику, все затраты, которые возникли из-за его вины при отливке. Фальконе, уставший от вечного преследования, не дождавшись открытия памятника, отправился в Париж (1778). А именно этого Бецкий и ждал. Скалу, которую Фальконе хотел оставить по возможности нетронутой, Бецкий велел обрезать и обрубить до такой степени, что она потеряла одну треть своей величины, и как создание природы она теперь слишком сглажена, а как художественное произведение она страдает от отсутствия формы. Наконец, Бецкий устроил торжественное открытие, при котором он играл главную роль. Он встретил и.мператрицу на Сенатской площади, провел ее на предназначенную для нее трибуну и дал приказ обрушить постройку, скрывающую памятник. После этого раздались выстрелы пушек... Бецкий, вероятно, мечтал, что потомки назовут только его имя при упоминании о памятнике, а имя Фальконе, как одного из его подчиненных, потеряется в его славе. Однако прошли лишь немногие годы, и справедливость восторжествовала.

ПРИМЕЧАНИЯ

¹ О Николаи см.: E. Heier, «L. H. Nicolay (1737— 1820) as an exponent of neoclassicism» (докторская диссертация, Ann Arbor 1960); «Wieland's Treuesterund Ahnlichster Anhänger L. H. Nicolay», Monatshefte, LVI (1962), 1—8; «William Robertson and L. H. Nicolay, His German Translator at the Court of Catherine II», Scottish Historical Review, XLI (1962), 135—140; «The Encyclopedists and L. H. Nicolav», Revue de Litterature Comparee, XXXVI (1962), 495—509.

² Ф. Г. Лафермьер (1737—1796) с 1764 года библиотекарь Павла Петровича; занимался сочинением драматических пьес для домашнего театра наследника.

³ И. И. Бецкий занимал пост президента Академии художеств с 1763 по 1794 год.

⁴ Жокур—Louis le Chevalier de Yaucourt (1704—1779).

⁵ Плиний Старший (23—79)—«Естественная история в 37 книгах». Речь идет о 34, 35 и 36 книгах.

⁶ По словам Д. Е. Аркина, «эта знаменитая операция, проходившая под руководством военного инженера Ласкари-Карбури, подпоручика Ивана Шпаковского и без ранга Ивана Хозяинова, а также самая техника транспортировки 275-тонной скалы... представляют собой выдающееся достижение русской техники того времени». «История русского искусства», т. VI, М., 1961, стр. 382.

⁷ В 1771 году в Амстердаме вышла книга Фальконе «Наблюдения над статуей Марка Аврелия...». Позже, в 1781 году, в Собрании сочинений Фальконе была помещена работа «Параллели между пропорциями коня Марка Аврелия и пропорциями природной красоты».

⁸ Марко Кольтеллини — итальянский драматург и либреттист; дружил с Кауниц-Ритбергом (1711—1794), австрийским государственным деятелем.

⁹ Павел Петрович прибыл в Париж в 1782 году в сопровождении Николаи и Лафермьера.

¹⁰ «Oeuvres d'Etienne Falconet...» 6 vol. Lausanne, 1781.

¹¹ Мари Анн Колло (1748—1821), ученица Фальконе, приехала вместе с ним в Петербург и прожила там до 1778 года.

¹² Николаи был всегда поклонником античного искусства и классицизма, что сказалось на его сравнении статуй Петра I и Марка Аврелия.

¹³ Сложная отливка была произведена в 1775 году литейным пушечным мастером Хайловым.