Пыляев М.И. Наш театр в эпоху отечественной войны // Исторический вестник, 1883. – Т. 13. - № 9. – С. 646-656. – Сетевая версия – И. Ремизова 2006.

 

 

 

                                 НАШ ТЕАТР В ЭПОХУ ОТЕЧЕСТВЕННОЙ ВОЙНЫ ¹).

 

     В знаменательный год отечественной войны, деятельность русскаго театра в Петербурге не прерывалась. Напротив, репертуар новых патриотических пьес каждодневно обогащался; появилось даже много балетов, относящихся к военным событиям того времени. Спектакли в этот год давали только на Малом театре (нынешний Александринский) и в доме Кушелева, где теперь глав­ный штаб. На первом играли французы и русские; на втором немцы и молодая русская труппа, составленная из воспитанников театральнаго училища и немногих вновь определяющихся дебютантов.

     В то тяжелое время всеобщий патриотизм сильно отразился на нашей сцене. Каждый стих, каждое слово, применимое к тогдашним военным обстоятельствам, вызывало целую бурю рукоплесканий и самые неистовые, изступленные крики: браво, «bis»! Когда, например в трагедии «Фингал» — актер говорил:

                                   «Могила храбраго отечеству священна!»

 или в «Дмитрии Донском»:

                                 «Умрем коль смерть в бою назначена судьбою!»

или когда боярин возвещал Ксении победу произнося:

                                  «Разбитый хан бежит, Россия освобождена!»

оглушительные единодушные аплодисменты неслись и раздавались повсюду. Актер стоял безмолвствуя по получасу, не смея продол­жать монолога.

     ¹) Отрывок из приготовляемой к печати истории русскаго театра.

 

 

     647

     При исполнении драмы С. И. Висковатова «Всеобщее ополчение», один из зрителей, видя как на сцене все приносят в дар отечеству свое имущество, до того забылся, что бросил на сцену свой бумажник вскричав: «вот возьмите и мои последние 75 рублей»!

     В этой пьесе мастистый семидесятилетий старец И. А. Дмитриевский исполнял главную роль унтер-офицера Усердова, кото­рый, не имея уже силы идти в ополчение, приносит свои ме­дали в пользу ополченцев; артист изображал больнаго дряхляго мужа, убеленнаго сединою, с открытым челом, в рубище, то одушевленнаго порывом патриотизма, то плачущаго о своем безсилии, то трепещущаго за святую свою родину. Около старца веяло какой-то святыней, и минуты его увлечения были высокия минуты. Все плакали от умиления, сам Дмитриевский рыдал и не мог выговорить слова, когда после единодушнаго вызова хотел благодарить публику. Заслуженнаго артиста почти без чувств привезли домой. На другой день, рано, он получил запечатан­ный ящик, в котором лежал драгоценный перстень с за­пиской, «Истинному сыну отечества и великому актеру».

      Это был подарок великаго князя Николая Павловича,

      В этот же патриотический спектакль шел балет сочинения Вальберха и Огюста — «Любовь к отечеству» с хорами и пением, музыка сочинения Кавоса; певец Самойлов представлял русскаго генерала и пел арию. В драме и балете вся труппа была на сцене.

     В тот день, когда было получено известие о Клястицком и Кобринском сражениях, шла русская опера «Старинныя святки» и Сандунова играла «Настасью». Когда, по обыкновению, она запела песню: «Слава Богу на небе, слава», то вдруг остановилась, подо­шла к рампе, и с самым пламенным чувством запела:

     «Слава храброму графу Витгенштейну,

Поразившему силы вражески! Слава!

Слава храброму генералу Тормасову,

Поборовшему супостата нашего! Слава!

     Театр загремел и потрясся от рукоплесканий и криков ура! Когда же певицу заставили повторить, то она снова подошла к рампе и медленно запела тихим, дрожащим голосом!

     «Слава храброму генералу Кульневу,

Положившему живот свой за отечество! Слава!

     На этот раз, весь театр залился слезами вместе с певицей. Энтузиазм артистов нередко заходил и далее, актеры и актрисы забывали свои роли и неудержимо предавались патриотическому чувству. Так, знаменитая трагическая актриса К. С. Семенова, узнав нечаянно за кулисами о новом торжестве рус-

 

 

     648

скаго оружия, с радости выбежала на сцену и закричала. — По­беда! Победа!! Разумеется, этого ни в пьесе, ни в роли ея не было.

     Театр ежедневно давал что нибудь патриотическое, и зала театра всегда была полна, восторг зрителей, при каждом слове, имеющем какую нибудь аналогию, доходил до изступления. Лю­бимыми в то время пьесами были: «Пожарский», «Дмитрий Дон­ской», «Всеобщее ополчение», «Илья Богатырь»; в последней пьесе куплеты: «Победа, победа, русскому герою» всегда приво­дили публику в патриотической восторг. Балет «Любовь к оте­честву» и множество дивертисментов, в которые П. А. Корсаков вставлял свои куплеты, всегда приходились по вкусу зрителей.

     При вступлении русских в Париж, и по получении о том известия, поставлен был на сцене балет Огюста «Гений Бла­гости». Это был аллегорический апофеоз виновнику славы России, Александру Благословенному. При перемене декораций аллегория оканчивалась и победители являлись в Париж, где побежден­ные и победители вместе праздновали торжество «Гения Благости».

     Стихи:

«Честь Александру

 Хвала царю царей!

петые актером Бобровым, не певцем, производили громовый эффект. В комедиях «Модная лавка» и «Урок дочкам» на­смешки и каррикатуры на французов вызывали также полный и неудержимый смех.

     Иногда и французские актеры, игравшие в то время в Пе­тербурге, жертвуя своим родным патриотическим чувством, разыгрывали русския патриотическия пьесы на французском языке. Так, известный в то время актер Дальмас поставил в свой бенефис Озеровскаго «Дмитрия Донского», а знаменитая тра­гическая актриса Жорж исполняла роль княжны «Ксении». Но такие спектакли в петербургской публике не находили сочувствия и встречали одно холодное внимание.

     Вся высшая аристократия, с открытием войны, перестала по­сещать французский театр. Разсказывают, что перед объявлением войны случился в нем следующий казус:

     В то время существовал обычай возвещать со сцены состав спектакля на следующий день, и актеры, выходя всегда с тремя обычными поклонами, говорили: Messieurs, demain nous aurons l'honneur de vous donner и проч. Когда же началась война, то однажды первый актер Дюрен, выйдя для анонса и начав свою всегдашнюю фразу: Messieurs! увидал, что в зале всего сидит один зритель, и то кажется должностное лицо, а потому тотчас же переменил начало речи и сказал: Messieurs, demain nous aurons l'honneur... закрыть спектакли, распустить труппу и т. д.

 

 

     649

     Ненависть к французам, в год войны, в народе была чрезвычайно сильна. Много людей пострадало за то только, что не оставило обыкновения говорить на улице по-французски. Простой народ останавливал таких господ, подозревал их в шпионстве и передавал в руки полиции. Чуть-чуть за такую привычку говорить по-французски не поплатился жизнью директор петербургских театров, князь Тюфякин, заговоривший в Казанском соборе, во время обедни, со своим знакомым на этом ненавистном в то время языке. Только находчивость и распорядитель­ность ловкаго полицейскаго офицера спасла жизнь князя. Он про­бился сквозь толпу и учтиво попросил князя Тюфякина после­довать за ним к главнокомандующему, графу Вязьмитинову. Князь повиновался и несколько сот людей последовали за ним в Большую Морскую. Толпа эта безпрестанно возрастала дорогою; все твердили, что поймали важнаго шпиона. Неприязненное и враж­дебное расположение толпы на дороге все увеличивалось и без полицейскаго конвоя едва ли князь остался бы жив. Граф избавил князя от печальных сцен, выпустив его из других ворот и выслав к народу полицеймейстера Чихачева с объяснением, что приведенный человек вовсе не шпион, а русский князь.

     В Петербурге за все время войны спектакли не прерывались. Но в Москве их уже не было. Грозный гром битвы под Бородиным уже гремел — и жрицы и жрецы Талии и Мельпомены испуганно бежали из пределов Белокаменной.

     Князь Долгоруков в «Капище моего сердца» разсказывает два эпизода из бегства наших актеров из Москвы, во время вступления французов. «Когда партизаны неприятельские уже начинали грабить около нашей подмосковной, тогда мы снабдили подводами семейства актеров: Мочалова с женою и дочерью и певицу Но­сову с матерью — и доставили им возможность дотащиться до Ярославля, куда из Москвы выехали их начальники. При всем горе и несчастии, в котором всякий из нас тогда находился, были минуты, в которыя нельзя было не расхо­хотаться. Например, когда я увидел, что Носова натягивала дугу у телеги и сама в нее впрягала лошадь. Носову, которую я помню в театре, дающую оперу в свой бенефис, которой, кроме четырех тысяч сбору в один вечер, летали еще из партера на сцену кошельки с особенными подарками признательности, ви­деть ее же около лагуна с дегтем и клячи — было жалко и смешно... Не меньше был забавен и Мочалов, когда он вдруг прибежал к матери моей и трагически вопиял против невеже­ства нашего управителя. Дело было в следующем: Мочалов, видя, что мы слишком стеснены, желал нанять квартиру на

 

 

     650

заводе, от котораго мы жили в версте разстояния. Управ­ляющий заводом узнав, что он актер, запретил ему от­давать квартиру, говоря, что Господь покарает весь завод за то, что он приютил в такое тяжкое время грешника-актера». Последнее театральное представление в Москве давали 30-го ав­густа 1812 года, во вновь построенном театре у Арбатских ворот. Шла драма С. Н. Глинки «Наталья, боярская дочь». Глав­ную роль в этой драме играл пожар. Представление это было дурным предзнаменованием. Театр не простоял и двух месяцев, и с первых же дней представления он неохотно посещался публикой и сборами едва окупал ежедневные расходы. Граф Растопчин, тогдашний губернатор Москвы, по открытии его сказал: «чтоб поддержать его, нужно купить две тысячи душ крестьян и приписать их к нему, так как на одну публику надеяться нельзя». В этом театре шли спектакли на русском и французском языке — последние, впрочем, уже очень неохотно посещались — были даже такие ненавистники французов, которые публично выражали свое неудовольствие к французским актерам. В числе таких был некто Гусятников, человек почтенных лет, из купеческаго сословия, но вращавшийся в лучшем московском обществе. Он был большой театрал и поклонник известной певицы Лизаньки Сандуновой —  допевавшей уже свои арии. В то время, о котором говорим, приехала из Петербурга в Москву на несколько представлений известная французская певица Филис Андрие. Русския те­атралы взволновались и вооружились против француженки. Поклонник Сандуновой и всего отечественнаго, Гусятников, стал во главе недовольных, и въ первый же спектакль садится въ первый ряд кресел, и только что начинает Филис делать свои рулады, он затыкает себе уши, встает с кресел и с заткнутыми ушами торжественно проходит всю залу, кидая на­право и налево взгляды презрения и негодования на всех французолюбцев, как их тогда уже называли, с легкой руки патриота С. Н. Глинки.

     При вступлении Наполеона в Москву, ни одного уже театра не существовало. Префект двора императора, генерал Боссе, искал театра для придворных представлений. Во время занятия Москвы французами, уцелел от пожара, но не от разграбления, один только частный театр Познякова, на Никитской улице, где теперь дом князя Юсупова. Этот театр славился в ста­рой Москве своею роскошью, своим зимним садом и своими затеями вельмож прошедшаго века. Его спектакли привлекали массу посетителей. Крепостная труппа Познякова была вполне прекрасная. Вся Москва так и рвалась смотреть их. Сам хозяин очень любил важно расхаживать на своих маскарадах

 

 

     651

наряженным не то персианином, не то китайцем. Про него сказал Грибоедов в своей комедии:

                                                                На лбу написано: театр и маскарад.

     У него же находился садовник — бородач — который во время балов и маскарадов,  прячась в кустах и померанцевых деревьях, щелкал и заливался соловьем.

                                                                Певец зимой — погоды летней.

     Этот-то дом Познякова и избрал генерал Боссе для представления уцелевшей французской труппы во время пребывания Наполеона в Москве.

     Несколько лет еще до вступления Наполеона, в Москве су­ществовала труппа французских актеров, под управлением даровитой г-жи Бюрсей. Забытая всеми во время всеобщаго бегства из Москвы, семья этих артистов приютилась в огромном доме князя Гагарина в Басманной, в части города, совер­шенно противоположной той, куда должна была вступить армия.

     Вот как описывает актриса Фюзи свое пребывание в то время в Москве (см. «Souvenirs d'une actrice, par madame Louise Fusil»): «Начался пожар Москвы; от сильнаго ветра огонь раз­ливался с необычайною быстротою. Ночью мы не зажигали свеч, потому что было гораздо светлее нежели днем. По временам раздавались взрывы, в роде ружейных выстрелов. Дом, в котором мы думали найти безопасное убежище, загорелся, и мы с трудом успели вынести нужнейшия из своих вещей в сад. Мы хотели искать убежища в Петровском, где жил Наполеон, но без военнаго конвоя не смели туда отправиться. Блуждая из улицы в улицу, из дома в дом, мы везде на­ходили следы грабежа и опустения. Между тем приказано было отыскать артистов, живших в Москве, из которых одни должны были петь во дворце, другие играть комедию. Исполнение такого приказа казалось весьма затруднительным в городе, начисто ограбленном: где было найдти нужных костюмов, декораций, свеч, масла для ламп и т. д. Короли кулис утра­тили свои пурпуровыя мантии, и облеклись в одежды сермяжныя. Лапти заменили им державныя сандалии. В таком печальном положении нашел питомцев муз генерал Боссе. Он доложил императору о печальной участи артистов. Император приказал немедленно им выдать значительную сумму денег».

     Г-жа Бюрсей представила генералу Боссе всех членов своей труппы, которая состояла из гг. Адне, перваго трагика парижскаго театра Сен-Мартен, Перу, Госсе, Лефевра и г-ж Андре, Перигюи, Лекен, Фюзи, Ламираль и Адне.

     Но в каком жалком виде предстали эти артисты перед взором своего начальника — первый трагик явился в фризовой шинели и шапке ополчения; первый любовник в семинарском

 

 

     652

сюртуке и треугольной шляпе; благородной отец без сапог и с дырявыми локтями; злодей без необходимейшей части туалета — без штанов, в коротеньком испанском плаще. Дамы были еще скуднее одеты — вся труппа была разряжена, как будто шла в маскарад нищих и бродяг. Одна только директриса, г-жа Бюрсей, была одета в красной душегрейке на заячьем меху и в головном уборе Марии Стюарт с черным страусовым пером и в чалме, в которой некогда играла в «Трех султанах» и Заире.

     Полуразрушенный театр Позднякова был приведен в порядок. Его очистили, выбелили, ложи одели драпировкою, занавес сшили из цельной парчи, которой довольно нашлось в золотокружных рядах, спасенных от разграбления. Повешено было стосемидесятиместное паникадило, из чистаго се­ребра, которое некогда украшало храм Божий. Сцена была убрана с роскошью. Богатейшая мебель, драгоценныя украшения, мраморы, бронзы, явились в изобилии. Их извлекали из-под пепла и из погребов, куда москвичи прятали свои сокровища, предавая жилища огню. Кремлевския палаты, галлереи Чудова мо­настыря и колокольня Ивана Великаго, были битком набиты все­возможными сокровищами и драгоценностями.

     Граф Дюма, которому Наполеон поручил надзор за Кремлем, все это отрыл в подземельях и радушно открыл эти богатства перед новым директором театра, который и обратил их в бутафорныя и гардеробныя вещи. Гардероб наполеоновскаго театра мог щегольнуть богатством и роскошью невидан­ною и неслыханною. Здесь не было ничего мишурнаго, все было чистое золото и серебро. Фюзи разсказывает: «нельзя себе пред­ставить той жадности, с которою оборванные, почти нагие ар­тисты бросились вскрывать тяжелые сундуки бояр московских. Мужчины делили дедовские кафтаны русских, женщины отнимали друг у дружки старинныя атласныя робронды бабушек и т. д. В порыве восторга актеры и не замечали, что под пышною одеждою у них недоставало самаго необходимейшаго — белья». Три дня спустя после приказа Наполеона, театр был открыть для военной публики. Вот первая афиша, которую передаем с фотогра­фическою точностию.

                                                     Théâtre Francais à Moscou

            Les comediens francais auront l'honneur de donner mercredi  prochain 7 octobre 1812.

                                                     Une premiere representation

                                                   du Jeu de l'amour et du hasard,

                                     comedie en 3 actes et en prose de Mariveau suivie

 

 

     653

                                                      de L'amant auteur et valet

                                           comedie en 1 acte et en prose de Ceron.

     Dans le «Jeu  de  l'amour »:  M-rs Adnet, Perroud, St. Clair,  Belcour, Bertrand. M-mes Andre, Fusil.

                                                                Prix de places

Premieres galeries   5 roubles ou 5 francs.

Parquet                   3 roubles our 3 francs.

Seconde galerie       1 roubles ou  1 franc.

On commencera a 6 heures precises.

     La salle du spectacle est dans la grande Nikitskaia, maison de Posniakoff.

 

     Первый спектакль прошел блистательно, зрители не переставали аплодировать и кричать bravo. Весь партер был занят солдатами, из которых старые драбанты гвардии сидели в первых рядах в полной форме, с крестами почетнаго легиона на груди. Оба ряда лож были наполнены чиновниками штаба и офицерами всех войск и наций. Публика при всякой верной оказии кричала: Vive 1'Empereur! Vive Napoleon! Не много женщин можно было насчитать в те­атре; из присутствовавших женщин, почти все были обита­тельницы Кузнецкаго моста — модистки и несколько гувернанток без мест. Оркестр состоял из лучших музыкантов гвардии и был вполне превосходный. Между тем, как солдаты аплоди­ровали и кричали браво артистам, товарищи их поочередно охраняли театр. Кой где разложены были огни, и чрезвычайное множество бочек с водою и ведер стояло около самаго театра. По всей же Никитской и по бульварам тянулись сторожевые кордоны и пикеты; такия строгия меры предпринимались на слу­чай пожара могущаго произойти на сцене.

     За все время пребывания французов в Москве дано было одиннадцать представлений. Пьесы имевшие особенный успех по­вторялись несколько раз, давали: «Три султана», «Figaro», «Le procureur arbitie», «Side et Zaira» и многия другия.

     Но не весело было актерам и актрисам. Вот что говорит Фюзи: «Когда нам велели играть комедию, мы думали, что над нами шутят. У нас не было ни платья, ни белья, ни башмаков. Однако ленты и цветы посыпались на нас градом; их находили в казармах нашей гвардии; к стыду французов — эти казармы гвардии, где развевались ленты, были святые соборы кремлевский, успенский, благовещенский и архангельский». По преданию сам Наполеон не удостоил своим присутствием ни од­ного представления. Впрочем, Фюзи в своих записках разсказывает, что он заходил однажды в спектакль, когда давали пьесу «Открытая война».

 

 

     654

     Но для императора префекта Боссе устроил совершенно дру­гого рода удовольствие: между иностранцами, жившими в Москве и уцелевшими при общем погроме, нашли итальянца — певца Таркинио. Он пользовался известностью в Москве как препо­даватель пения. К нему добыли пьяниста Мартини, сына автора оперы: «Редкая вещь» (Lа соsа rаrа) и «Дианино древо». Еще взяли певицу романсов и ариеток г-жу Фюзи. Артисты были представлены ко двору и каждый вечер составляли Наполеону концерт из пьес любимых его авторов.

     Вот как описывает один из таких концертов г-жи Фюзи:

     «Я пела романс, которым прославила себя в московских гостиных. В присутствии Наполеона зрители не аплодировали; но романс, никому неизвестный, произвел некоторое впечатление. Наполеон, разговаривая с кем то во время пения, не слышал романса; однакожъ, шум в зале заставил его спросить о причине графа Боссе. Мне приказано было повторить романс. С тех пор меня безпрестанно мучили этим романсом. Ко­роль неаполитанский выпросил у меня музыку. Романс был написан в рыцарском духе»...

     На театре также привлекал особенное внимание военной пуб­лики род балета — или разнохарактернаго дивертисемента, кото­рый целиком был взят французскими актерами у русских. Он состоял из разных танцев и преимущественно из рус­ской пляски, которую превосходно плясали две сестры Ламираль — по рождению русския.

     «Седьмаго октября, разсказывает граф Боссе в своих воспоминаниях, император призвал меня и начал распрашивать об улучшениях касательно театра. Он начал перечислять артистов, которых можно взять с театра большой комедии в Париже, не вредя его составу. Отмечая имена их карандашем на лоскутке бумаги, он говорил о мерах, которыя нужно принять для скорейшаго доставления их в Москву. Список не был еще кончен, как наши занятия были прерваны неожиданным приездом адъютанта Мюрата. Что новаго? спросил император, все еще разсматривая свой список... Государь! Мы разбиты! — отвечал пос­ланный. Наполеон ждал от русскаго императора мирных переговоров, он писал к нему. Ответ этот был — поражение короля неополитанскаго под Тарутиным войсками Бенингсена».

     В тот же вечер был отдан приказ выступить из города и строиться за Калужскою заставой. Эта внезапная весть изумила все войско. Граф Боссе поспешил уведомить об ней свою труппу, предоставляя на волю актеров, оставаться в раз­грабленной Москве, или следовать за войском.

     Выступление французов из Москвы продолжалось несколько дней сряду. Сперва выступили команды с заграбленными сокрови-

 

 

     655

щами, потом пошли обозы, лазареты, наконец потянулись и самые полки в разныя заставы. Девятаго октября маршал Мортье вывел из Москвы последний остаток войска.

     Очень не многие из актеров Наполеона вернулись на родину. Выехали артисты из Москвы довольно забавно — первый любовник поехал верхом, трагики и комики поместились в лазаретном фургоне. Первая любовница г-жа Андре, вместе с ди­ректоршей г-жой Бюрсей раздобыли ландо — и выехали на тройке лошадей подаренных им префектом. До Смоленска еще кое-как они дотащились — но уже в Смоленске обрушились на них всевозможныя несчастия. Пероне, первый любовник, потерял там своего буцефала и отморозил ноги, при выезде же из Смоленска, в лазаретной фуре, он был безжалостно брошен на большой дороге и умер с голоду. Адне — первый сюжет труппы тоже скоро изведал всю превратность судьбы человеческой: в Смо­ленске он забыл запастись рукавицами и валенками, и на пути отморозил себе руки и ноги, а при переправе через Березину, утопил свою коляску и жену. Г-жа Андре и Бюрсей — долго пу­тешествовали на одной хромой кавалерийской лошади в старом зарядном ящике — но под конец на одном из привалов, во время партизанскаго наезда, ядро раздробило их колесницу и тяжело ранило г-жу Андре, от чего первая любовница скоро на пути и умерла. Сам директор, граф Боссе, долго путешествовал верхом на пушке, отморозил себе ноги, и кое как добрался до Франции. Одна водевильная актриса Фюзи, последовательница этого скорбнаго путешествия, благополучно и без особенных приключений добралась до пределов родины и еще ознаменовала свой поход делом человеколюбия: во время входа французских войск в Вильно, в суматохе, какие-то родители потеряли ребенка — Фюзи взяла его под свою защиту — и при всей своей бедности, она делилась с приемышем последнею крохою и воспитала де­вочку, которую французы прозвали «виленской сироткой». В по­следствии ея история дала повод Скрибу написать драму «Ольга, русская сирота».

     По выходе французов, первый посетил придворный театр императора Наполеона — известный драматический писатель князь А. А. Шаховской. Вот какое печальное зрелище он увидел: на сцене валялись дохлыя лошади и падаль, лестница, корридоры и зала были загромождены мебелью, зеркалами, инструментами. В уборных валялись обрезки парчевых и бархатных материй, из которых артисты выкраивали себе кафтаны, а артистки соору­жали юбки, береты и шпенсеры и т. д.

     В ожидании возрождения Москвы и московскаго театра, неко­торые из московских артистов жили в Петербурге, хотя и считались московскими.

 

 

     656

     Это были: Злов, Толченов и Сандунов — все они под конец перешли на здешнюю сцену; только перед смертью Сандунова покинула Петербург и умерла в Москве.

     Театр московский возродился только в 1814 году. Первая пьеса имевшая на московской сцене большой успех — и игранная более тридцати раз к ряду, была драма Бориса Федорова «Крестьянин-офицер, или известие о прогнании французов из Москвы».

     В 1814 году, в Москве, первоначально театральныя представления давали в доме Ст. Ст. Апраксина — на Знаменке. Спек­такли открылись 30-го августа любимою в то время оперою: «Старинныя святки» — затем, помимо названной нами пьесы, имели большой успех драмы: «Храбрые кириловцы при нашествии врагов» соч. Вронченки. Затем «Освобождение Смоленска». «Всеобщее ополчение» — и комедия Бориса Федорова «Прасковья Бо­рисовна Правдухина».

     Даже балеты были применены к обстоятельствам того вре­мени и носили чисто патриотические характеры; вот они: «Лю­бовь к отечеству», «Русские в Германии», «Русские в Париже» «Казак в Лондоне», «Праздник в стане союзных армий».

     Позднее, в 1815 году, большой успех производил дивертисемент «Семик или гулянье в Марьиной роще» — в этом дивертисементе русские солдаты славили подвиги русскаго оружия, лучшие певцы и певицы пели патриотическия песни — и балетные артисты рисовались в русской пляске в богатых национальных костюмах. Здесь же знаменитый в то время песельник Лебедев пел со своим хором. Этот семик был перенесен балетмейстером Глушковским на сцену Останкинскаго театра — где и давался во время пребывания там короля прусскаго.

 

                                                                                                                                                                   М. И. Пыляев.