Зейме И.Г. Отзыв современника-иностранца о Суворове / Сообщ. И.И. Ханенко // Русский архив, 1877. – Кн. 3. – Вып. 11. – С. 334-337.

 

Отзыв современника-иностранца о Суворове ¹).

 

Суворову приписывают жестокость и   суровость.   Я  не служил под его начальством; но по всему, что я слышал о нем от достоверных лиц, жестокость совсем не в его характере. С кротостью и необыкновенным добродушием соединенная сила, быть может, сама приводит к тому, что полуобразованный Русский солдат в пылу, которым Суворов умеет воспламенить его, забывает на несколько минут человеческия чувства и совершает поступки, которые вскоре  потом ему самому противны.  Чтобы объяснить возмущающее явление, надобно рассудить,   с какими врагами и при каких обстоятельствах сражался Суворов ²). Характер Русскаго солдата все таки гораздо человечнее в сравнении с диким безумным бешенством Оттоманов; при взятии же Праги, к сожалению, была такая страшная, безпорядочная свалка, что, во всеобщем замешательстве, солдат едва знал кого   ему щадить: все дрались с отчаянным безразсудством. Да и не столько было случаев  жестокости,    как   говорили    в   первом   ощущении   горя. Конечно, надобно было держать более строгую дисциплину; вина распущенности более падает на полковников и дивизионных командиров. Никто из офицеров Суворова и никто из его солдат не жалуется на своенравную строгость его: безпристрастный наблюдатель скорее может обвинять   его   в   бееззаботной  снисходительности. Единственная жалоба на него со стороны Русских состоит в том, что он не покровительствует своим офицерам; но такое обвинение скорее заключает в себе похвалу, доказывая, что он награждает заслуги лишь по своему убеждению, и что фаворитизм не имеет у него значения, как это бывает у других известных Русских генералов. Говорят, что многие полки,   при удалении фельдмаршала и при введении новых постановлений, выразили   неудовольствие. Император сознал, что он слишком   к сердцу принял откровенныя слова стараго, поседелаго в боях  и высокозаслуженнаго мужа и в самых лестных выражениях предложил ему вновь на

¹)   Из сочинения Зейме: Ueber Yeranderungen in Russland seit der Thronbesteigung Pauls des Ersten (о переменах в Росии со времени вступления на престол Павла Перваго). Зейме был секретарем известнаго генерала Игельстрома в Варшаве и следовательно мог знать Суворова лично. П. Б.

²)   После покорения Варшавы   в 1794 году Суворов обходился с Поляками с чрезвычайным человеколюбием. В этом отношении он допустил даже некоторыя вредныя послабления, которыми встревожил Русских людей и высшее правительство в Петербурге (см. Архив Князя Воронцова, томы VIII—XII, по азбучным указателям).  П.Б.

 

 

335

чальство над армией. Но Суворов не мог блистательнее сойти со сцены, и он достачно философ, чтобы желать провести дни свои в спокойствии, которое стало его уделом. Он, говорят, отвечал Императору, что ему нужен отдых и что он просит только о нем, и не поехал на торжество коронации в Москву.

Общественное мнение привыкло считать Суворова варваром, но он не варвар ни головой, не сердцем. Я сам был свидетелем, что он хорошо говоритъ понемецки и пофранцузски. На родном языке едва ли кто из Русских выражается лучше Суворова. Потатарски и потурецки он говорит бегло. Он много читал по разным предметам; а его лаконический и часто саркастический ум виден из его донесений. Он хороший солдат, потому что это его ремесло; быть может, он был бы хороший министр, если бы был министром; но он вовсе этого не желает. Как скоро какое нибудь дело выходит из круга военнаго, он тотчас возвращает его обратно и говорит: я этого не понимаю и потому вы не должны об этом у меня спрашивать. Его военная репутация для него все, и ею он превзошел всех своих современников и соотечественников. Он семидесятилетний старик с белоснежною головою; но каждый его нерв исполнен силы. Позвольте мне разсказать об нем несколько анекдотов небольших, но довольно характеристических, из которых вы увидите, что он вовсе не такой безчувственный, каким его, к сожалению, выставляют.

Один из знатных казацких офицеров в Варшаве насильственно похитил к себе на квартиру Польскую девушку. Была ли она Весталка или нет, не в том дело; по крайней мере, она не была публичной особой известнаго класса, чем казак мог бы извинить подобный поступок. Она нашла случай на публичном параде передать фельдмаршалу бумагу и просить его об удовлетворении за позорное насилие. Польки одарены грацией и умеют пустить ее в ход в разговоре и в обращении. Девушка была, прекрасна, без чего казак и не сделал бы ее своей добычей. Она говорила с увлечением и плакала. Старый Суворов поднял ее, выслушал разсказ о постыдном поступке, пришел в сильный гнев, и сам заплакал. Это происходило на открытой площади перед Литовскими казармами. Он позвал губернатора, генерала Буксгевдена, котораго управлением жители Варшавы не очень были довольны, и горячо говорил с ним: «Государь мой! Какия неслыханныя вещи происходят под глазами у вас и почти под моими; может быть, станут обвинять меня в том. Разве вы не знаете, что ваша обязанность наблюдать за общественною безопасностью и спокойствием? Что станется с дисциплиной, когда солдат будет видеть и слышать подобные примеры?» Тут Суворов пригрозил ему, что, если случится по его вине хотя малейший безпорядок, то он отправит его в Петербург и донесет Государыне ³). Гамбургския ведомости часто воздают большия похвалы генералу Буксгевдену, но Варшавяне читают их с заплаканными глазами и не смеют им противоречить. Гамбургцы с вознаграждением или без онаго помещают слишком многое в своих листах: они бы долж-

³) К сожалению, Зейме не говорит, чем кончилась эта история и как наказан казачий офицер.

 

 

336

ны сперва хорошо разведать, из каких источников текут известия. Кто был тогда в Варшаве и имел здоровое зрение и слух от того не ушли жалобныя мольбы обитателей и их справедливые отзывы, которые они выражали так громко, как это позволяли обстоятельства.

Другой анекдот о Суворове несколько старее, и я слышал его от покойнаго капитана Бланкенбурга, человека, который мог сообщить много важнаго об истории своего времени и, может быть, сообщил бы, если бы его не похитила преждевременная смерть. В Семилетнюю войну Суворов, если не ошибаюсь, еще в чине маиора, находился с Русскими войсками в Германии. Казаки, при нападении на Берлин, похитили из столицы молодого прекраснаго мальчика, вероятно считая его за сына какого нибудь знатнаго человека. Мальчик плакал и не мог ни понять диких людей, ни быть понят ими. Суворов нашел его у казаков, стал дружески говорить с ним, взял его к себе и содержал его так хорошо, как можно было содержать во время похода. Мальчик мог сказать имя своей матери и улицу, на которой она жила. В продолжении остальнаго похода Суворов уговаривал его быть терпеливым; когда же стали на квартиры, тотчас написал из Кенигсберга к вдове в Берлин письмо почти в таких выражениях: «Любезнейшая маменька! Ваш маленький сынок у меня в безопасности. Если вы захотите его оставить у меня, то ему ни в чем не будет недостатка. Я буду заботиться об нем, и он будет как мой собственный сын. Если же вы захочете взять его обратно, то можете получить его здесь или написать ко мне, куда его вам выслать. Я совершенно не виноват, что лихие казаки взяли его с собою». Капитан Бланкенбург уверял меня, что он сам читал это письмо, и что оно было написано совершенно в добродушном и несколько-шутливом тоне будущаго Суворова. Это был теперешний фельдмаршал, так как, сколько мне известно, в Русской армии нет никакого другого Суворова. И такого человека клевета провозглашает варваром? Те, кто знает его ближе, уверяют, что он чрезвычайно мягкаго сердца, что совершенно не противоречит остальным чертам его характера. Единственная причина этой молвы может заключаться в том, что он слишком разсчитывает на высочайшую энергию минуты. Русский солдат более чем кто либо из земных существ необразованный энтузиаст. Бог, Святой Николай, Императрица, или все это в обратном порядке, и победа—вот его единственныя мысли или скорее подобныя мыслям чувства. Его варварские соседи Турки, своим жестоким и безумным образом ведения войны, погасили в нем остаток человеческих чувств, которыя, может быть, он имел прежде, и его не без основания упрекают в жестокости. Между самими офицерами есть довольно необразованных,  действующих за одно с солдатами или даже настраивающих их, чтобы еще более воспламенять их ярость. К моему немалому удивлению заметил я, что эти офицеры были большею частию не Русские, а Немцы. Нужен человек, обладающий гуманностью Траяна, чтобы держать в узде эту смесь полудиких людей. Суворов виноват в том, что он не внушает своим подчиненным довольно человеколюбия и действует только на силу, не разсуждая, что, за отсутствием филантропии, погибает то, что могло бы быть спасено. Но собственно

 

 

337

ему нельзя по справедливости делать упреков в жестокосердии. Странности, которых у него множество, сюда не относятся. Выдержит ли Суворов, как полководец, испытание против всех маневров и всех средств тактики,—это вопрос неразрешенный и который, может быть, останется неразрешенным. Но про какого же генерала можно сказать это утвердительно? Большею частию один побеждает, благодаря ошибкам другаго. Свет знает, что сделано Суворовым. Он всегда избирал средства сообразныя с целью, и можно ожидать, что он и вперед будет избирать их.

 

(Сообщил И. И. Ханенко).